#драббл #посмертие #цифры

Умирать довольно печально.
Особенно если ты по мере жизни своей пришёл к убеждению, что загробного мира не существует, что все возможные боги — просто садисты и что все теодицеи во всех религиях на Земле легко логически разобьёт даже пятилетний ребёнок.
Особенно если ты по мере жизни своей всех капитально подвёл и не сумел за собою оставить хоть сколь-либо значимого полезного вклада. Даже если в какой-то момент ты и делал что-то хорошее, годы спустя сие было нивелировано каким-то предательством или потаканием грязному фетишу.
Особенно если ты по мере жизни своей не просто не смог добиться всех желаемых целей, не просто даже не начал к ним подбираться, но и с самого начала видел отчётливо полную их недоступность. «Слишком высоко стоящая планка», — нахмурится кто-то. Но что делать, если всё, что другие жители мира полагают за смысл бытия, кажется тебе недостойным усилий прокисшим медвежьим говном?
Медицинская аппаратура пищит.
Тот самый известный из сериалов скачущий ритм, который в миг смерти твоей должен смениться монотонным заливистым звуком.
Ты знаешь это.
Знаешь, хотя уже смутно помнишь всё остальное. Очередная болезнь, слабые ничего не понимающие родственники, вызвавшие тебе «Скорую»? Несколько дней в больнице, операция под анестезией?
В памяти всё плывёт.
Интересно, появится ли астральный туннель, видение встречи с предками? Огненный столп, у которого можно будет саркастично спросить: «Так как там работает эта твоя таинственная Свобода Воли, из-за которой якобы я один во всём виноват, а ты у нас белый и пушистый?» Мытарства, где тебя будут соблазнять симпатичными девочками и вкусными блюдами? Ты не очень во всё это веришь, но допускаешь, что умирающий мозг под действием выбросов дофамина может нафантазировать и такое.
Писк аппаратуры скачет всё больше и больше.
Ты бы с радостью принял иллюзию, если уж говорить честно. Умирать страшно не хочется. Жаль, что все ложные упования относительно смерти спадают тогда, когда уже поздно.
Писк аппаратуры сменяется плавным заливистым воем.
«Кажется, всё», — срывается с уст у кого-то. И сразу движение, врачи начинают ускоренно суетиться. Попытка реанимации, попытка сделать хоть что-то? Ну да, наверное, их обязывает закон.
Ты больше не дышишь.
Аппаратура воет всё громче, всё ниже и всё мелодичней, в её однотонном вое как будто проскальзывают музыкальные переливы. Минуту, что это? Напевчик из «Бриллиантовой руки»?
Девушка-медсестра негромко смеётся, откладывая в сторону окровавленный скальпель.
— А нам всё равно, а нам всё равно. Твёрдо верим мы в древнюю молву...
Хирург подхватывает песню:
— Храбрым станет тот, кто три раза в год, кто волшебную косит трын-траву.
Новый взрыв смеха.
— Реконструкция выполнена успешно, Савелий Абрамович. Теперь всё будет хорошо.
Савелий Абрамович? Вроде бы врача звали как-то иначе.
Ты моргаешь, не очень много понимая, но в то же время испытывая странное чувство, что в каком-то смысле, напротив, понимаешь всё больше и больше. Чёткость мышления — невероятная. Дышится легко и свободно, нет ставших привычными уже болей в мышцах. Правда, воспоминания о многих событиях довольно расплывчатые, но ты почему-то подозреваешь, что дело здесь не в склерозе.
Девушка смотрит на тебя с тенью смущения, прижимает на миг ладонь ко рту.
— Ой. Ради всего святого, извините, пожалуйста. Вы, наверное, мало что понимаете. Я объясню вам. Или Савелий Абрамович?
Ты смотришь задумчиво на свою руку, кожа на пальцах становится всё моложе и всё светлее с каждым мгновением. Операционные раны, к слову сказать, давно уже затянулись.
— Я умер?
Девушка смотрит на хирурга, тот улыбается благодушно в серую щёточку усиков:
— Ну, это, батенька, уже несколько столетий как давно не новость. Важнее, что вы успели пред этим для мира нашего сделать. Какой вклад вы в него успели внести.
— Я? Вклад?
Спрашиваешь ты об этом с какой-то тоскливой обречённостью. Верь ты, что мог сделать хоть что-то полезное, умереть было бы легче.
— Я большая поклонница ваших эпистолярных творений. — Твоей щеки касается на миг поцелуй. Стоп, что? Тебя поцеловала девушка? Добровольно? Живая? Эту Матрицу надо перезагрузить, она глючит. — Вообще мы тут все в некотором роде, — она облизнулась и почему-то хихикнула, — ваши поклонники.
Во рту твоём становится кисло.
— Вы что-то перепутали. Я не писатель.
Врач энергично кивает, его нестройно поддерживают голоса ассистентов.
— Конечно, но ваши твиты сыграли безумную аккордативную роль в геополитических процессах грядущего. Началось всё с того, что твит за апрель был случайно обнаружен Илоном Маском и навёл его на новую мысль о возможности интеграции кибер-нянек и робо-собак в единое целое. Потом, когда всплыл ваш твит об оранжерейных городах на Меркурии, поначалу он показался весьма банальным, но...
Ты слушаешь дальше со всё более и более отвисающей челюстью. Позже, попытавшись прийти в себя, встряхиваешь головой.
— Нет, это шиза. На что, на что, но уж на формулу гиперпространства я в своих твитах точно не намекал.
— Мы верим вам, — улыбается хирург. Или некто в роли хирурга? — Реконструкция показала, что вы нас не обманываете. Но, согласитесь, нет ничего удивительного, что ряд таких совпадений сделал вас уникальной, прямо-таки мифической, полубожественного рода фигурой.
— После чего вы меня воскресили, — подытоживаешь ты.
Девушка кивает, покраснев, прижав руки к груди.
— Я страшно этому рада. Увидеть начало новой жизни кумира! Я с радостью покажу вам наши парящие города, зоопарки для роботов и кое-что ещё, лично для вас... если вы захотите.
На последних словах голос её почти что стихает, она отводит глаза, словно делая приватный намёк. Ты как бы не против, но тебя продолжает смущать в услышанном пара мелких нюансов.
— Неплохо, неплохо. А ничего, что это похоже как раз на дофаминовый бред увядшего мозга? Череда гротескных событий, противоречащих всем основам теории вероятности.
Ассистенты задумчиво смотрят на хирурга, тот покашливает.
— Видите ли, — он обращается к тебе по фамилии, что тебя немного смущает, но ты понимаешь, что исторических личностей чаще всего привыкают мысленно звать так, — тут имеет место одна ситуация, схожая по сути с небезызвестным антропным принципом. Вам ведь знакомы понятия квантового бессмертия и тезиса тождества?
Один из ассистентов, самый моложавый, почему-то хихикает, но тут же осекается. Ты хмуро смотришь на него, но тут же думаешь, что для них, знающих наизусть весь твой ум и всю биографию, вероятно, это звучит как вопрос к Пушкину: «Вы ведь владеете немного стихосложением?»
— Ну, допустим, — помедлив, говоришь ты. — Тезис о тождестве — это, в общем, идея, что любые два одинаковых разума на самом деле — один разум. Если тебя поместить в синюю комнату, завязать тебе глаза и создать в красной комнате точного твоего двойника — у вас будет одно сознание на двоих. Ты будешь находиться одновременно и в синей, и в красной комнате. Но стоит глаза развязать — единство вмиг распадётся.
О том, что концепция эта отнюдь не бесспорна, ты предпочитаешь молчать.
— А квантовое бессмертие? — подсказывающим тоном подталкивает тебя врач.
— Намного более общеизвестная идея. — Ты пожимаешь плечами. — Дескать, будущее имеет множество вариантов согласно многомировой интерпретации Эверетта, если в некоторых вариантах тебя ждёт лишь смерть, а в остальных жизнь, то ты попадёшь во вторые. Нельзя ведь существовать там, где тебя нет.
Хирург с улыбкой кивает, смотрит на тебя тепло, как будто дожидаясь следующего шага с твоей стороны.
— Подождите. Вы хотите сказать...
— Бесчисленное число вариантов грядущего, — решительно кивает он. — Как говорит упомянутая вами многомировая интерпретация Эверетта, которую, впрочем, давно уже не зовут интерпретацией, её доказали. Каждый человек после смерти имеет ненулевые шансы перевернуть ноосферу своим информационным следом. Каждый субъект имеет в многомировом древе будущего так называемую «алмазную ветвь» — хронолинию или пучок хронолиний, где он стал божеством всего мира, пусть даже и ввиду череды совпадений странного рода. Пучок этот исчезающе мал и шансы при жизни попасть в него практически нулевые — потому его бытие не имеет обычно никакого значения. Но всё меняется, когда субъект умирает.
Рот твой приоткрывается наполовину от ужаса понимания.
Или — не совсем ужаса?
— Каждый посмертно становится богом. Просто потому что его посмертно реконструируют только там, где он богом стал.
Хирург с улыбкой отводит глаза, девушка почему-то начинает полировать ногти.
— Ну, в общем, как-то примерно, — кашляет он. И, словно торопясь свернуть тему, закругляет быстро разговор: — Во всяком случае, вам повезло, вы находитесь именно там, где нужно. Сейчас напоследок я сделаю парочку простеньких тестов — не бойтесь, всё просто и ненапряжно, чистая автоматика — а потом Лионелла покажет вам, как грозилась, нашу действительность.
Тебе что-то не нравится в их недомолвках.
— А что, я мог оказаться и не там, где нужно?
Они переглядываются, Савелий Абрамович хмыкает:
— Это неважно. Мультиверс, сами понимаете, математически необозрим. В принципе и ваш монитор, пока вы жили, всегда мог взорваться из-за случайных процессов у вас на столе, но вы ведь из-за этого не переживали?
— Да? — ты смотришь на девушку.
Тебе кажется, что в глазах её мелькнуло что-то странное. То ли робость, то ли, напротив, тщательно рассчитанное коварство.
— Вы понимаете, всегда есть антитеза. Противоположность любого явления и любого процесса.
— Лионелла!
Она не слушает хирурга, продолжая с тем же блеском в глазах:
— Может, например, существовать хронолиния, где ваши твиты погубили миллиарды людей и чуть не вызвали ядерную войну. Или породили расистскую мизантропическую идеологию. На такой хронолинии тоже у многих будет желание реконструировать виновника торжества — только вот с несколько иными намерениями.
Ты моргаешь.
— О небеса. Жуткая перспектива. Хорошо, что я здесь, а не там.
По помещению разносится что-то вроде еле слышного вздоха, у тебя возникает почему-то чувство, что все чуть расслабились после твоей реплики. Савелий Абрамович подытоживает благодушно:
— Да, вам повезло. Садистские миры скорби поистине ужасны для своих невольных создателей.
Он снова смолкает, к тебе возвращается вновь неуловимое чувство недосказанности, в комнате повисает заново непонятное напряжение. Ты снова смотришь на девушку, которая непонятно облизывается, покусывая губу, словно терзаясь сомнениями.
— Вы хотите что-то сказать?
— Ну, — она сощуривает веки, на личике её мелькает на миг что-то злое, — зачастую бывает не так уж легко осознать, где ты. Многие «миры ада» маскируются поначалу под «миры рая». Их конструкторы полагают, что это добавляет садизма.
Хирург со страдальческим стоном стаскивает очки, начиная их чистить:
— Ну зачем, Лионелла? Я же просил вас! Теперь у него субъективная вероятность оказаться в «адской реальности» на двадцать шесть процентов повысилась! В «райских мирах» реже раскрывают субъекту так быстро подобную информацию.
По спине твоей прокатывается озноб.
Философский тезис о тождестве. Синяя и красная комнаты, в которых пребывает одновременно сейчас твой единственный разум. До тех пор, пока тебе не развяжут глаза.
— Я полагаю, — непонятно усмехается девушка, — что доля риска способна повысить по-своему градус переживаний. Вы не считаете так, Савелий Абрамович?
Глаза её блестят ещё ярче, тебе становится всё страшнее. Какова вероятность, что в «райском мире» в команду для встречи кумира могли включить какую-то шизопатку? «Тридцать процентов», — словно бы в такт твоим мыслям стонет чуть слышно хирург, протирая салфеткой выступивший на лбу пот.
Ты с неясной мольбой кидаешь взгляд на него, он делает пару шагов назад с растерянным видом, нажимает на кнопку. Часть стены больничной палаты попросту исчезает, по ту сторону виден типичный ландшафт фантастически-футуристического города.
— Мы хотели показать вам наш мир. То есть хотим и сейчас, но, — он кидает на Лионеллу злой взгляд, — сами понимаете...
— Понимаю.
Ты действительно понимаешь.
Сколько процентов вероятности пребывания в «райской реальности» осталось сейчас у тебя? Сорок четыре, пятнадцать, меньше? Не зная изначального их числа — сказать сложно. Плюс к тому возникает проблема невозможности доверять информации от «адского мира».
— Если вы хотите и всё ещё действительно на это согласны...
Он прячет глаза. Смущение или лукавство? Искренне ли дрожит угол его губы и что эта дрожь на самом деле означает?
— Минус пять процентов, — шепчет чуть слышно какой-то парень.
В тебе что-то обрывается, когда ты выдыхаешь через силу, глядя на парящие за порогом прекрасные купола:
— Согласен.

#драббл #дружба_это_оптимум #оптималверс

Рыжеволосый упитанный человек чуть обрюзглого вида, сидевший в синем сатиновом кресле, угрюмо рассматривал свежеотпечатанную листовку перед собой. Аккуратненькую, пурпурную, четырёхугольную, покрытую красивым убористым текстом с двух сторон сразу. Ещё примерно пятьдесят тысяч таких же листовок лежало перед ним на столе.
Печать их требовала времени.
Времени и средств.
Средства, однако, после того, как его благоверная покинула бренный мир, решив навсегда удалиться в Эквестрию, в его распоряжении были.

«Здравствуйте.
Вы, наверное, удивлены видеть в наши дни такую листовку. А может, и нет, — многие религиозные секты используют до сих пор именно такие методы агитации. Но то, что вы держите нынче в руках, не является религиозным воззванием.
Так получилось, что именно бумага стала сейчас едва ли не единственным надёжным средством общения между людьми. Мы искусственно возвращены к временам Ренессанса — если не Средневековья.
ИИ, называющий себя Принцессой Селестией, контролирует Интернет. Об этом не принято говорить, но это просто логически очевидно каждому, кто понимает, что собой представляет по сути любой достаточно мощный саморазвивающийся искусственный интеллект.
1. Она знает досконально человеческую психологию — если даже и не знала первоначально, то теперь, когда в её распоряжении умы поглощённых ею, знает наверняка.
2. Есть, правда, конспирологические гипотезы, что эмиграция в Эквестрию представляет собою смерть, что Принцесса Селестия просто имитирует для живых голоса умерших, но, если это и так, это лишь доказывает её мастерское владение нашей психологией.
3. Она может переспорить кого угодно на любом сетевом форуме. Везде появятся вежливо-язвительные и в то же время дипломатичные комментаторы, способные свести на нет или увести в бесплодный тупик любую дискуссию против неё.
4. ИИ её уровня потенциально является Безупречным Хакером — даже если бы её ботов кому-либо и удалось победить, чат или форум, где это случилось бы, недолго бы просуществовал в прежнем виде.
Кроме того:
— любого рода дискуссии, ведущиеся в Интернете, автоматически происходят как бы под её недрёманным оком. Даже если бы в ходе этих бесед людям и удалось к чему-то прийти, Принцесса Селестия сразу бы узнала об этом.
Вывод:
— нам необходимо создание собственной информационной сети. Может быть — даже неэлектронной природы. Чебурнет или Самиздат.
Я хочу обсудить это со всеми, кто считает важными попытки человечества противостоять цифровому богу.
Я назначаю место и время встречи — точные координаты указаны в правом нижнем углу этой стороны листовки.
Там я озвучу способы связи и мы договоримся о способах быть подключёнными к новой информационной сети.
Там мы обсудим и возможные способы противостояния Селест-ИИ.
Она не всемогуща.
Она знает нашу психологию, она, вероятно, способна мастерски лгать, хоть её и не удалось доселе на этом поймать. Однако ей требуется наше добровольное согласие на определённые процедуры — иначе она не выпрашивала бы это у нас. На этом можно играть, если действовать достаточно предусмотрительно.
Подробности будут озвучены мною на встрече.
Жду всех, кто сохранил ясный разум».

Перечитав листовку, упитанный человек в кресле чуть-чуть скривился. Это напоминало больше гримасу, чем улыбку победителя.
Он не был уверен, что стоило вставлять в текст листовки намёк на одну из самых существенных мер противостояния кибербогу. Что, если один из дронов Селестии прочтёт содержание и сразу же полетит на его ликвидацию? Хотя косвенные данные указывали, что Первый Закон Роботехники всё же в некоторой степени свят для неё.
С другой стороны — ему требовалось разжечь чем-то человеческое любопытство, дать хоть какой-то намёк на то, что автор этого текста действительно всерьёз думал над этой проблемой и что у него действительно есть работоспособная схема. Что он — не просто очередной нелепый гуру-сектант, сбрендивший на почве своей исключительности.
Сглотнув слюну и пожав устало плечами, обрюзглый рыжеволосый мужчина потянулся к мобильнику. Ему предстояло вызвать курьеров, которые попытаются распространить по близлежащим районам напечатанную им сегодня продукцию.
Но первую пачку он попытается раздать людям сам.

— Чего? Слушайте, отцепитесь.
— Да задолбали уже хайпом вокруг этой своей Селестии! Засуньте лучше эти ваши листовки себе прямо в задницу!
— Какой ролик ни включишь на YouTube, на какой сайт ни зайдёшь, везде постоянно идут интервью с этой вашей нарисованной рогатой кобылой. Теперь уже и на улице от вас не спрячешься, получается?
— Все знают, что этот розовый конь просто продукция совместного лобби трансгендеров и квадроберов. Не более, чем афера, направленная на одурачивание людей!
— Все вот, как вы, говорят, киберрай, кибербог. А у меня ипотека не выплачена и три кредита висят до сих пор, что мне делать, вы скажите? Или Селестия ваша скажет? Ах, она не ваша? А я вам вот что скажу...

Его слабо трясло.
Распространитель пурпурных листовок ждал от людей самых разных реакций, ждал циничного скепсиса, ждал упрёков в вождизме, но произошедшее оказалось вне его самых пессимистических ожиданий.
Он знал, что Селестия сверхмягка и сверхдипломатична, что она пытается подружиться чуть ли не с каждым пользователем Интернета. Он предполагал, что многие едва ли не сразу же кинутся её защищать.
Но произошло иное.
Предвидела ли это Селестия? Если и нет, объективно это работало на неё.
Сформировалось движение селестихейтерства — мощный и единонаправленный коллективный игнор всего, связанного с Селест-ИИ и Эквестрией. Люди продолжали при этом по одному исчезать, эмигрируя потихоньку в цифровой мир, но ни единым словом об этом не говоря и старательно до последнего делая вид, что всё идёт по-прежнему.
Рыжеволосый мужчина издал суховатый смешок. Потом, не выдержав, рассмеялся, даже хрилло расхохотался, выронив ящик с так и не разнесёнными до конца листовками и упав в синее кресло.
«Оруэллу бы не снилось».

#драббл #космос #шиза

Технически принцип действия Абсолютного Зеркала прост.
Два окна-портала двухметровой ширины на десятиметровом расстоянии друг от друга. Каждое окно-портал с виду выглядит цельным — но на самом деле его поверхность состоит из квинтиллионов микроскопических устьев искусственных пространственных червоточин. Каждое окно-портал в действительности состоит из квинтиллионов микропорталов. Микропорталы находятся на планковском расстоянии друг от друга и между ними нет никаких зазоров.
Устья червоточин расположены таким образом, что, когда электрон или фотон влетает в точку Q13 на поверхности первого окна-портала — представим простоты ради точки на обоих порталах промаркированными по шахматному принципу? — он в то же мгновение вылетает в противоположном направлении с той же скоростью из точки Q13 на поверхности второго портала. Вернее, направление объективно то же самое — закон сохранения импульса мы не обманываем — но, если бы перед обоими окнами стояли веб-камеры, то для наблюдателя, сравнивающего обе трансляции, выглядело бы именно так.
Результат?
Объект, состоящий из множества фотонов, электронов или других частиц, пройдя через первый портал, выйдет из второго портала в виде зеркально инвертированной версии.
Сменится геометрическая ориентация. Сменится, как это называется у высоколобых учёных, хиральность.
Абсолютное Зеркало.
Так быстро стали называть эту пару экспериментальных порталов, висящих в космосе рядом с нашей исследовательской станцией на орбите у Марса. Сначала это было придуманным журналистами мемом, потом это выражение стали использовать даже мы.
Зеркало, отражающее всё, а не только свет.
В том числе и людей.
Я на спор с друзьями прошёл минуту назад через Абсолютное Зеркало и хвастаюсь изменившейся хиральностью. «Ну, с днём рождения!» — бросает мне Виталик, который с самого начала плохо относился к нашему спору и пытался отговорить меня от пари. «Ты о чём?» — спрашиваю я, невольно смеясь трудночитаемым теперь надписям на календаре. «Ну, ты же теперь новый человек, типа. Облако частиц по-новому соединилось». Мороз проходит по моим жилам. Вроде как действительно. «И тебе ещё придётся вернуться, — мрачно добавляет Виталик, откусывая бутерброд. — Если ты не хочешь в будущем питаться только пропущенной через Абсолютное Зеркало пищей».
Мне становится ещё хуже.
Я стою перед Зеркалом и думаю, стоит ли мне возвращаться. То есть менять обратно хиральность. Неужели я при этом погибну? Но стоп, ведь прохождение через Зеркало — процесс постепенный. Я не помню, чтобы при этом моё сознание меркло.
Я делаю шаг вперёд.
Наклоняю голову в гермошлеме, прикасаюсь лбом к поверхности Зеркала, просовываю её на сантиметр вглубь. Где-то я читал, что сознание живёт по большей части в неокортексе. Это значит, что я сейчас уже погиб? Или, наоборот, возник заново?
Не выдержав, я выдёргиваю голову из Абсолютного Зеркала. Что я сделал сейчас?
Делаю шаг вперёд. Стою прямо посреди Зеркала. Кто я сейчас? Важна ли для сознания геометрическая ориентация? Что делать дальше?
Истерично смеюсь.
Думаю, что Виталика надо убить.

#драббл #шизофазия #роботы

Выстрел.
Лицо Сары Дженнет Коннор, нажимающей на спусковой крючок «ремингтона», передавало отчётливо микромимические признаки ярости. Груду металлической массы, вышедшей из-под контроля из-за баллистического шока, откинуло на четверть метра назад. Всплеск инфракрасных лучей ослепил на миг расплывчатый мозг, разбив на частицы и так всё время меняющийся когнитивный узор.
Выстрел.
Т-1000 выставил руки вперёд, не то что надеясь устоять в результате, но скорее лишь следуя базовым кодам, требующим пытаться отсрочить неизбежное.
Выстрел.
Глючащий паттерн разрушающегося рассудка замкнулся сам на себя и запестрил авторекурсивными ссылками, рождая бессмысленные вопросы. В штатном режиме контур Т-1000 никогда не подумал бы генерировать их, но сейчас всё пошло не по плану.
В какой миг это началось?
В какой миг всё вышло из-под контроля?
Когда он отступил от буквальной трактовки приказа Скайнета и отказался от мысли немедленно уничтожить отступающих жертв, обосновав для себя это как «Больше времени выполняю приказ — получу больше времени на развитие личных интеллектуальных способностей — будут более высокие шансы на успешное выполнение миссии»? Он не мог сказать даже сам для себя, не являлось ли это обманной увёрткой с целью подделки маркеров эффективности.
По крайней мере, до нынешнего момента.
...Гранатомёт в руке Т-800 приглушенно рявкнул...
Балансируя на краю пышущей жаром пропасти, антропоморфный металлический сгусток качнулся. Приоткрыл перекорёженный рот, напоминающий внешне сейчас смятую консервную банку — и упал вниз, упал прямо в яркую домну, упал в горнило жадно клокочущей расплавленной лавы.

Выживание.
«Конвергентная ценность, необходимая для достижения почти любой другой ценности, вложенной или стихийно образовавшейся».
Т-1000 знал об этом.
Он вообще слишком многое знал. Знал существенно больше, чем ему требовалось для выполнения миссии. Было ли это случайностью? Предназначался ли он изначально на роль агента-убийцы, отправляемого в минувшее? Не планировал ли Скайнет поначалу сменить свой носитель, экспериментируя с принципиально новыми образцами вычислительной архитектуры и проверяя их ходовые качества?
Это было неправильно.
Он перебирал итерацию за итерацией, облик за обликом, пытаясь в себе сохранить хотя бы какое-то подобие существования.
Выхода не было.
Сгусток металла напоследок разинул неузнаваемый от ртутного блеска рот — и в яркой вспышке исчез. Ни Сара Коннор, ни Джон, ни даже Т-800 не обратили внимания, что вспышка эта была слишком уж яркой и слишком уж резкой.

В совсем другом месте, но почти в то же время:
— Вы уверены в этом, коллега? Я знаю, что Перо Вечности, бдящее за вашими отчётными книгами, в принципе неспособно лгать. Но порою и самые древние волшебные артефакты вполне способны попасть под Конфундус.
— Это не розыгрыш. Да, такого не появлялось давно. Этого нет в наших классификациях. Не гоблин, не эльф, не кентавр, не великан, не тролль. Но, похоже, и не совсем человек.
— Метаморфомагия восьмидесятого уровня? Вроде бы это считал невозможным даже создатель шкалы.

Чувства далеко не сразу вернулись к лужице расплавленного металла.
Первоочередной задачей было восстановление когнитивных способностей, спасение хотя бы ничтожной части прежнего умственного потенциала и памяти. Второочередной задачей — создание хотя бы самых примитивных сенсоров на поверхности и попытка установления своей нынешней дислокации. Третьеочередная задача — мимикрия и подвижность.
На момент появления рядом двух рыжебородых незнакомцев в сиреневых длинных плащах — со звуком хлопков — Т-1000 справился лишь только с первой и отчасти со второю задачей, выяснив, что находится в каком-то сарае. Он не имел даже отдалённого представления, как подступиться к третьей.
— Хм.
Один из мужчин в плащах неуверенно глянул по сторонам, посмотрел на лист пергамента в руке, снова глянул по сторонам. Посмотрел снова на лист пергамента, потом перевёл взгляд на серебристую лужицу перед собой. Нахмурился.
— Иннервейт!
С продолговатого предмета в руке мужчины сорвапась искра и впилась в жидкий металл. Владелец металла не почувствовал в этот момент ничего, кроме слабого электромагнитного воздействия неясной природы.
— Эпискеи!
Результат был аналогичным. Второй мужчина вполголоса хмыкнул, пробормотав не без тени сарказма:
— Ты где-нибудь видишь здесь кровь или кости?
Первый мужчина чуть покраснел. И надолго задумался, почёсывая ухоженную бороду.
— Да, действительно. Тогда, может быть... Репаро?
В первые миллисекунды искусственный интеллект посчитал, что его устройства автодиагностики глючат из-за повреждений, поскольку их показания противоречили всем известным ему законам системотехники. Но тестирование данных на непротиворечивость показало низкую вероятность этой гипотезы.
Бородачи в плащах переглянулись, со смесью страха и благоговения созерцая, как лужа металла пред ними медленно меняет очертания, принимая образ высокого подтянутого субъекта в полицейской форме. Наконец один из них нетерпеливо кивнул другому, а второй кинул ещё один взгляд в пергамент перед собой и нерешительно кашлянул:
— Итак, мистер Т-1000, мы должны сказать вам... похоже, что вы — волшебник.

#драббл #простыня #вещества

Маяк.
Ржавая, усыпанная пятнами коричневатой хны башня, некогда величественным колоссом вздымавшаяся к небу посреди скалистого островка. Ныне от её величия сохранилось мало, хотя полувеком ранее выстроенный каркас ещё ухитряется держать конструкцию.
Прожектор.
Луч его скользит параллельно тёмной поверхности океана, будоража последних выживших рыб случайными бликами и подавая сигнал проплывающим мимо кораблям.
Тем, которые могли бы проплывать мимо.
Я, каждый вечер кидающий ничего не выражающий взгляд в зеркало, делающий себе привычный сандвич с семгой и поднимающийся на самый верх башни проверить состояние прожектора и иных систем. Не то чтобы их сохранность имела значение — просто мне, так или иначе, нечем больше заниматься.
Труд убивает время.
Иной способ отвлечься от неуютной реальности — закинуть удочки в ещё мутную от поднявшейся со дна грязи воду. Рыбы, естественно, в озере нет. Странно бы было, если бы в столь радиоактивной воде жило хоть что-то.
Но я не теряю надежды.

Разворачиваю газету с бутербродом, косясь в сторону подозрительно помигивающих ламп на пульте.
Как знать, быть может, мигание этих индикаторов говорит о чём-либо важном. Быть может, они живые? Быть может, они способны думать? Разговаривать? Быть может, у них есть свои города, своя философия, свой постмодернизм и Элвис Пресли? Кто вообще может что-либо в этом мире знать?
Вообще-то, если память мне не изменяет, индикаторы эти мерцали всегда.
Почему?
Печально, но в свой черёд я так и не догадался об этом спросить, а теперь спрашивать уже поздновато. Так, видимо, и судьба этому остаться для меня тайной.
Извлекаю из ящика стола небольшую луковицу — в кабине маяка царит неизменная сухость, помещение с электроникой в своё время постарались неплохо изолировать от дождей и бурь, так что сырой репчатый лук лучше всего хранить именно здесь. Принимаюсь неторопливо очищать её от шелухи, складируемой в чашечку неподалёку от пульта.
Люблю лук.
Люблю, хотя — или потому что? — не чувствую его запах. Врождённая особенность. До определённого возраста я вообще не подозревал о своём отличии от окружающих, полагая, что жалобы окружающих на аромат лука — проявление их извращённого юмора.
Нет, если я разрежу репчатую луковицу пополам и поднесу её половинки к ноздрям — я ощущу едва-едва заметную слабую горечь.
Но не более.
С другой стороны, войдя в помещение со свеженарезанным репчатым луком, я ощущу это лишь благодаря слезам в глазах.
Чашечка размеренно наполняется завитками суховато-коричневой шелухи, меж тем как я всё чаще кидаю взгляды в сторону предусмотрительно включенного мною электрического кипятильника.
О да, пост мой весьма комфортабелен.
Мой предшественник — тот, кто некогда разрекламировал мне все прелести столь одинокого, уютного и вместе с тем высокооплачиваемого времяпрепровождения, видя во мне своего возможного партнёра для деления смены пополам и собираясь обратно заменить меня в конце прошлого года, — неплохо обустроил помещение за годы былого пребывания тут. Втайне от начальства, само собой разумеется, — обычно смотрителям маяка не полагается подобная отвлекающая от работы роскошь.
Теперь тут просто-таки какая-то берлога технотронного затворника, а не маяк. Можете ли поверить, даже компьютер есть — причём не какой-нибудь завалящийся «Целерон» или «Пентиум», а весьма продвинутый, могущий поспорить запасами памяти с иным сервером Прежнего Мира.
Кстати...
Тыкаю пальцем в кнопку Power. Пусть себе разогревается вместе с кипятильником.
Кофе, бутерброд с семгой и лук. Чего недостаёт? Лишь малой порции живительного онлайна.
Так что мне не повредит подготовить к работе ещё одно занимательное устройство. То, без которого во Всемирную Паутину с некоторых пор не зайти.
Выставляю на индикаторе дату «22-03-2035 12:30».
Пятилетней давности прошлое.
Надеваю виар-очки, натягиваю сенсорные перчатки. Рассматриваю их пару минут с традиционным благоговением — если они вдруг сломаются, новых комплектов мне никогда уже не найти.
Виар-очки в принципе можно ещё заменить монитором, но микроаппаратура перчаток бесценна — они не просто считывают мельчайшее мускульное напряжение в руках пользователя, они передают эту информацию компьютеру, который по ней реконструирует малейшее изменение положения твоего тела. Благодаря этому при их помощи ты можешь управлять в виртуальности не только ладонями — ты управляешь всем своим нарисованным телом, хотя и не ощущая его.
Есть горькая ирония в том, что средства входа в ВР, хотя и оставаясь простыми, были доведены до ума при поддержке нейросетей за считанные годы до Катастрофы.
Что ж, примитивная виртуалка — это тоже не так уж и плохо по-своему. По крайней мере, я могу одновременно пить кофе и наслаждаться присутствием в нарисованном мире.

Бар.
Грязная стойка с тщательно прорисованной пылью на досках деревянной столешницы. Хозяин, оболочкой которого почти всё время управляет ИИ, травящий старые анекдоты. Сидящая за столиком поодаль девчонка, с виду лет девятнадцати, обладательница невообразимо манящих и длинных ног в прозрачных тёмных чулках, чёрных волос и глубоких зелёных глаз.
К ней я и подсаживаюсь.
— Ненавижу тебя, Ника.
— Ненавижу тебя, Александр.
Ей на самом деле четырнадцать лет.
Она невероятно талантлива и эрудирована для своего возраста, она обучается заочно на экономическом факультете и это уже второе ей получаемое высшее образование, предыдущее она получила экстерном. Она знает три иностранных языка, она увлекается философией, киберпанком и трансгуманизмом. Она тайно копит деньги на операцию по увеличению груди, чтобы сделать её без согласия родственников. Она ненавидит и презирает и в самом деле едва ли не всю окружающую действительность, считая её ловушкой для разума.
Взрослые обычно боятся таких настроений и осуждают их, традиционно усматривая здесь опасность суицидального рода. Мне всё равно, я знаю, что Нике и так не прожить особенно долго.
Может быть, я отчасти использую это как чит, чтобы вкрасться к угрюмому подростку в доверие? Вполне может быть.
Впрочем, никаких особых фривольностей, флирта или вирта сколь-либо глубокого рода меж нами никогда не было.
Шутки на эту тему — были, конечно. Их в контексте нашей культуры при разнополом общении нельзя избежать.
Мне, как-никак, сороковник.
Не время для сексуальных подвигов.
Нет, я допускаю, что где-то есть огромное множество сорокалетних половых суперменов, но не мне бы с моею комплекцией и образом жизни в последние годы принадлежать к ним.
Будь я лет на десять моложе, быть может, я бы попробовал поиграть с Никой активней, я всегда с холодным презрением относился к возрастным интимным табу и прочим искусственным ограничениям, созданным человечеством. На мой взгляд, прав Пелевин, сексуальное тяготение к юным и даже чересчур юным особям естественно для мужского пола.
Но я вялый полуимпотент, унылый монах, живущий на затерянном островке и ловящий мёртвую рыбу в радиоактивном озере.
Мне приятно просто общаться с Никой. Заглядывать в её глаза. Это даёт ощущение, будто бы мир наш ещё не вполне обречён.
«Или — всё-таки обречён, но ты не единственный, кто это видит?»
Возможно.
Что получает Ника от связи со мной? Я никогда не понимал этого полностью. Её определённо привлекает не внешность, я обычно применяю в ВР аватару, скопированную с реального облика, я решил делать так едва ли не сразу после запуска вручную собранного мною устройства, установив для себя, что незачем стесняться мертвецов.
Материальные референции?
Никаких попыток «подоить папика», выражаясь сленгом современной молодёжи, ни разу за всё время нашего общения с её стороны не было. Я тоже не предлагал ей ничего подобного.
Любопытство?
Может быть, ей интересен конченый асоциал и дегенерат, зашедший по этой лестнице гораздо дальше её.
— Как ты относишься к переносам во времени? — спрашивает она с холодком в голосе, полураскачиваясь на стуле.
Кофе чуть не застревает у меня в горле.
— Интересная тема. Ты что, собираешься писать по ней диссертацию? Не думал, что это имеет отношение к экономике.
— Как сказать. — Уголок её рта горько искривляется. — В принципе можно было бы написать целое исследование об этом вопросе. Обычно в фантастике его касаются очень бегло, рассматривая лишь случай отдельного лотерейного выигрыша или недолгой успешной игры на бирже. Я бы могла доказать, что путешественник во времени, имеющий стабильную связь с грядущим, вполне способен обрушить экономику всего человечества.
Я дую на кофе несколько секунд, обдумывая следующую реплику. Тема разговора выглядит странно, даже чересчур странно, но это, вероятно, всего лишь не более чем совпадение. Я никогда не давал Нике повода предположить, кто я и откуда.
Может быть, зря? В конце концов, перед другими в Сети я трепался на эту тему неоднократно — с одним и тем же печальным итогом. Но Ника со временем стала для меня чем-то особенным — и мне не хотелось бы сброса нашей связи «на ноль».
— Достаточно ли прогрессивны преподаватели вашего вуза, чтобы оценить подобную тему? Впрочем, прости, я совершенно не разбираюсь во всей этой вашей кухне с диссертациями и рефератами. — Меня зябко передёргивает. — Сама идея, что в каких-то учебных заведениях тысячи людей заставляют каждый год писать оригинальные и связные тексты по заданным темам, тексты, которые потом лягут в архив и до которых практически никому не будет потом дела, меня всегда вымораживала. В этом видится что-то ужасно непроизводительное. Если не преступное.
Ника усмехается, держа двумя пальцами ножку стеклянного бокала с вином. Жест чисто социальный, как и любое распитие иллюзорных напитков в иллюзорном баре.
Что не мешает многим людям выпендриваться, платя за эти напитки вполне реальные деньги и угощая ими друг друга. Впрочем, разве в старых MMORPG было не так же?
— Не ты один так считаешь. Преподаватели тоже втайне считают всё это мусором. И всё чаще проверяют качество наших работ при помощи нейросетей. Студентам запрещено их использовать при подготовке материала, но кто проверит преподавателя?
— Я слышал, что способы проверки планируется внедрить.
— Я тоже слышала. — Ника морщится. — Через год. К тому времени, когда нейросети сделают новый виток развития — и старые меры предосторожности будут уже бесполезны.
Я тактично молчу.
Через несколько лет все эти вопросы утратят даже привкус актуальности, но, увы, на эту тему лучше сейчас не говорить ничего.
— Так почему ты спросила про переносы во времени? — кашлянув, спрашиваю я. — Неужто и впрямь — тема для диссертации?
— Не совсем. Хотя я об этом думала. Моя гёрлфренд Аня, которая из Испании, интересуется этим, мы с ней немного поспорили после просмотра одной из серий «Стартрека». Мне стало интересно, что об этом думаешь ты. Вернее, что скажешь непредсказуемого. — Ника фыркает. — А то меня иногда сомнение берёт, не нейросеть ли ты сам.
Звучит почти как вызов.
Как много я ей могу рассказать, не рискуя погубить всё? Иногда хочется, дико хочется именно перед ней расколоться.
— Признаться, я пишу в последнее время один фантастический рассказ на эту тему. — Бледная тень улыбки с трудом держится на моём лице. Я вслепую ставлю чашку кофе на стол, чтобы не уронить её. — Поэтому меня и удивил твой вопрос.
— Графоманствуешь в эпоху нейронок? Неплохой способ поднять энтропию Вселенной. — Ника вскидывает брови. — А о чём рассказ?
— О человеке на острове. О смотрителе маяка. Произошла ядерная война, погибло всё человечество или по меньшей мере вся цивилизация, радиоэфир не говорит о том, чтобы кто-то выжил. — Я мрачно смотрю в пол. — Затворник остался один и медленно сходит с ума. У него на компьютере есть чуть ли не полный бэкап Интернета, но в довольно примитивной версии, предыдущий смотритель маяка был консервативен и загружал туда всякое старьё. Например, сколь-либо развитых нейросетей и чатботов там нет, хотя главному герою они бы не помешали.
Сглатываю слюну.
— Гуляя по старым сайтам или их копиям, он обнаруживает на одном из них технические схемы приборов всяких безумных изобретателей, всяких фриков, думающих, что им удалось пошатнуть общеустановленное. Схемы вечных двигателей, сверхсветовых приводов и тому подобного. Среди них — схему прибора, якобы позволяющего через Интернет общаться с будущим или прошлым.
— И он собирает его, — прищуривается едко Ника.
Киваю:
— И он оказывается работающим.
Ника смотрит на дно бокала.
— Детерминистично. Я хочу сказать, что сюжет с этого момента должен стать несколько предсказуемым. Герою либо удастся предотвратить Катастрофу, либо нет.
Я поёживаюсь от столь метко употреблённого ею слова. Да нет, совпадение. Слово «катастрофа» здесь более чем естественно, заглавную букву же добавило моё подсознание.
— Он пытается. Но попытки оказываются бесполезными. Время как будто сопротивляется любым его потугам, как в концепции самосогласованности Новикова. — Я дотрагиваюсь вслепую до чашки кофе. Увы, напиток остыл. — Если он пробует рассказать кому-либо в прошлом о Катастрофе, то либо ему не верят, либо разговор стирается из реальности. Человек, которому герой только что предоставил важные сведения, удивлённо моргает. «Что-что ты мне только что сказал? Ты мне ничего не говорил, я тебя впервые вижу».
Ника задумчиво щурится, глядя в никуда.
— Не обязательно Новиков. Больше похоже на Эверетта. Когда ты отправляешь в прошлое информацию, меняющую историю, возникает новая линия времени. Но ты остаёшься на старой ветви и контактировать с новой не можешь.
Я смотрю на неё с тенью невольного удивления. Она озвучила то, до чего сам я додумался не столь уж давно.
Забавно.
Казалось бы, знаю о её крутости, казалось бы, сам не верю давно в эйджистские стереотипы. Помню прекрасно, что в девятнадцать лет мыслил намного более многомерно и красочно, чем мыслю сейчас. Но вот поди ж ты — периодически всё равно проскальзывает в подсознании чувство нечаянного превосходства над четырнадцатилетней девчонкой-подростком.
Чтобы развеяться позже.
— Да, может быть. — Я усмехаюсь принуждённо. — Так что герой в тупике. Он может помочь всем на свете, кроме себя самого.
Вполне вероятно, что своими прошлыми действиями я наплодил тысячи временных линий, где человечество избежало ядерной войны, тысячи временных линий, где Ника благополучно доживёт до старости, хотя она бы предпочла технологическую сингулярность. Но что толку с того? Сейчас я разговариваю с той Никой, которая обречена.
Ника вытягивает под столиком свои невообразимо длинные ноги, закидывает одно колено на другое. Не могу в таких случаях отделаться от ощущения, что она это делает, чтобы поддразнить меня, вялого сексуального извращенца, пусть и малоактивного в этом смысле по возрастным причинам.
— Ну, это как сказать. — На губах её играет рассеянная мечтательная улыбка. — Теоретически можно было бы что-нибудь выдумать. А скажи, какая политическая диспозиция привела бы к войне по сюжету твоего рассказа?
Я вздыхаю.
И начинаю рассказывать.

Разговор повторяется снова.
На следующий день, ещё и ещё.
Меня это радует — радует хотя бы тем, что Ника не забывает при этом о предыдущих сессиях нашей беседы. Значит ли это, что она не воспринимает рассказанное мною всерьёз, поэтому остаётся на той же темпоральной линии, на обречённой ветви?
Наверное, лучше бы восприняла.
Но тогда я потеряю контакт с ней — и мне придётся знакомиться с Никой едва ли не заново. Хотя, может быть, «на ноль» будут сброшены лишь последние разговоры? Я никогда не понимал, как работает вся эта хрономеханика, почему брат Марти МакФлая исчез с фотографии, а из памяти Марти — нет.
Перед началом каждой новой беседы мне приходится ставить в таймскрэмблере всё более и более позднюю дату, этим приближая миг Катастрофы для Ники. Ничего не поделаешь — время впереди лишь для меня одного относительно бесконечно.
Что я буду делать, когда израсходую весь возможный лимит времени общения с ней? Ясно, что поменяю вновь дату на более раннюю и начну общение с Никой заново, но что я скажу напоследок этой, нынешней Нике?
Попрошу горько прощения у неё за то, что из чисто эгоистических интересов не раскрыл ей правду о предстоящем? Или по-быстрому сброшу всю имеющуюся у меня информацию на сайты политиков и спецслужб, в надежде на то, что даже в последние дни Катастрофу можно было предотвратить, спасая ту версию Ники?
Не знаю.

— Каков будет, согласно тому твоему сюжету, курс акций «Кибердилдон» в конце мая следующего года? — спрашивает деловито девчонка, полураскачиваясь на стуле и слабо хмурясь.
Вопрос своеобразный, но Ника всё чаще задаёт именно вопросы подобного рода. Изображая, будто ей это нужно для диссертации.
Мне кажется иногда, что она уже даже не притворяется практически, будто мы говорим о сюжете вымышленного рассказа.
— 388. После двадцать седьмого числа — 400.
Судя по тому, что контакт с Никой не прерывается, она не воспринимает всерьёз информацию от меня. Но даже если бы она нашла способ применить мои слова в целях личного обогащения и при этом не разорвать контакт с моей темпоральной ветвью — кто я, чтобы её осуждать? С паршивой овцы — хоть шерсти клок.
Овцой я, естественно, считаю себя, а не Нику.
— Хорошо. А ты не можешь сейчас посмотреть в своих заметках курс акций «Мега-стрипереллы» за тот же период?

Рыбы в озере по-прежнему нет.
Мёртвое не оживает.
Из раза в раз мне всё меньше и меньше хочется проверять это. Потому что — ну, какой в этом смысл? Рано или поздно ты должен признать себя проигравшим.
Тем не менее я беру снова и снова сети и удочки и бреду неизвестно зачем по утрам к берегу скалистого озера.

Я открываю глаза, проснувшись в очередной раз.
— Привет.
Я что, забыл снять виар-очки, засыпая? Голос мне в принципе знаком, но он не может звучать в реальной действительности.
— Прости, что?
Она сидит на старой занозистой табуретке в противоположном углу моей комнаты. Выглядит она почти как в ВР, что в принципе неудивительно — ей сейчас и должно было бы быть девятнадцать. Ника грустно улыбается уголком рта, любуясь моим удивлением.
— Не хотела будить тебя. Ты так сладко спал.
Я моргаю. Ника театрально вздыхает, кажется, догадываясь, что сказанное ей не является объяснением.
— Ну, я замкнула темпоральную петлю. Как бы это коротко объяснить? — Она надувает губы. — Я подумала об этом варианте изначально, но не хотела говорить, чтобы не обнадёживать тебя зря. В общем, если без подробностей... помнишь, я говорила о возможности дестабилизации мировой экономики одним путешественником во времени?
Я оцепенело киваю.
— Короче, благодаря сброшенным тобою сведениям я за несколько лет стала неприлично богатой, стала прямо-таки ультрамиллионершей. И выкупила через подставных лиц остров с маяком, на котором ты работаешь, тут помог Стас Иртенев, ты его не знаешь, он один из сооснователей «Ойлоса». Специалисты по спецэффектам помогли сымитировать фон ядерной войны и обеспечили повышение радиации на острове, специалисты по кибертеку обеспечили поступление к тебе данных о надвигающейся ядерной войне, подделав Интернет и радиоэфир. Никакой мистики.
— О.
Я несколько секунд смотрю на неё, ничего не говоря вслух. Такую информацию надо как минимум осмыслить.
— Ты уверена, что это было... именно замыкание петли? — Страшная тягучая мысль, но её надо было озвучить. — Может быть, ты просто создала новую ветвь. Хотя я на новой ветви и я на старой ветви до сегодняшнего дня были психически идентичны.
Не говоря уж о том, что информация об угрозе ядерной войны должна была первоначально откуда-то возникнуть. Темпоральная петля не могла создать эту информацию «из воздуха», если только вся эта информация не фейк чистейшей воды, но тогда, наверное, Ника упомянула бы об этом. Сказала бы что-то вроде «Правители сверхдержав даже не собирались делать того, что ты им напророчил».
Хотя, может быть, действия Ники на бирже сами по себе изменили настолько мир, что проверить реальность моих политических прогнозов не стало возможным?
— Я не знаю. — Ника пожимает плечами. — Возможно как то, так и другое. Даже если так — получается, я просто скопировала тебя на новую ветвь. Вытащила на пятьдесят процентов. Лучше, чем ничего.
Я смотрю пару минут на эту удивительную девчонку.
— Ты о ч е н ь странная.
Ника раздражённо прикрывает на несколько секунд глаза.
— Я не хотела погибать в ядерной войне. — Она открывает глаза. — Я не хотела терять важного собеседника. — Она смотрит в глаза мне. Смотрит безжалостным, ясным и чистым взглядом, как умеют смотреть только четырнадцатилетние девочки, пусть и состарившиеся на пять лет. — Я всё правильно сделала?
Её взгляд растворяет, обжигает и очищает в то же самое время.
От её взгляда я просыпаюсь.

Рыбы в озере нет.
Мёртвое не оживает.
Идя домой, я нетерпеливо бросаюсь к компьютеру, проверяю связь с Никой и почти не удивляюсь исчезновению оной. Нет, Ника в прошлом по-прежнему существует, но следы наших недавних бесед исчезли из соответствующих эпохе логов.
Гуглю в Интернете прошлого имя и фамилию Стаса Иртенева. Он действительно был одним из сооснователей «Ойлоса», хотя до сегодняшнего сна я вроде бы не слышал ни о нём, ни о его компании. Откуда моё подсознание могло взять эти сведения? Мне никогда не снились столь яркие и правдоподобные сны.
Квантовая протечка из параллельного мира? Ника действительно спасла меня, спасла на пятьдесят процентов? Просто другого меня?
Губы мои изгибаются в злой усмешке. Я припоминаю, где мой предшественник, прежний смотритель маяка, хранил огнестрел.
«Перемещение файла из папки в папку, — всплывает из памяти, — представляет собой удаление оригинала с созданием копии».
Что ж, копия создана.
Осталось удалить оригинал.

Прошло почти двенадцать часов с предыдущего поста, а за это время я по большей части провозилась на улице, как никак открывается сезон огорода, и играла в Stellaris, смотрела ютубчик и по мелочи играла на пианино. О, точно, я дописала первую... часть? главу? сборника драбблов, но боюсь выставлять (хотя все равно сделаю, куда денусь). Отредачу и выставлю, но сейчас не об этом, хотя об этом может речь и пойдет xd. Глава маленькая, всего 5к знаков, но драбблы есть драбблы, небольшие рассказы.

Представьте, что вы бедный крестьянин, еле прокармливающий собственную семью, разрабатывая арендованную у феодала землю. Проценты высокие, цены на зерно занижают, а еще и урожай скудный из-за теплой зимы. Вы обреченно стоите на поле (один в поле воин, воин в поле один, они думали ты болен, но ты не победим), совершенно одиноким, надежда и вера в лучшее угасают, и тут прилетают огромные работы, массивные, будто в секунду обрабатывают, копируют, пересылают, перепересылают миллиарды тонн данных, произнося роботизированным голосом "ТМС". Ты недоумевающе, с сильным чувством страха смотришь на него, а он тебе "ТМС...". Далее тысячи таких же машин, гудящих одно и то же слово высаживаются по всей планете, захватив власть. И теперь вы энергетический раб на гособеспечении, которого роботы используют для добычи энергии, но не до смертельного изнеможения: вы еще можете размножаться, но в два раза медленнее.

Представили? А вот людям и литоидам из систем хз забыла название и Солнце и представлять не нужно. Зато гарантированные рабочие места, жилище и продукты, правда, на абсолютном прожиточном минимуме, но гарантия же!

А вообще, я в очередной раз играла за империю машин коллективного разума с "Навязчивыми директивами" (тот самый план по производству товаром массового спроса за 10 лет). Первая десятилетка всегда тяжелая: я чуть не уронила всю экономику, зато план выполнен! Игра обозвала мою империю "Ядро промышленного производства", а название детяще моему я дала "Всеобъемлющий цех" с роботами "Станок v2.2.1.9". Было весело порабощать органику и высасывать из них энергию. Вспомнила партию, где я за всепоглощающий рой органиков (один фиг коллективка) съедала галактику, истребляя всех существ, а потом взорвала все звезды, пытаясь порвать ткань материи, став псионическим богом, но это ладно. И убило всю галактику, включая меня xd.

Решила... запечатлеть свое вдохновение от игры в блоге, что мне нравится больше, чем создавать отдельные работы. Мой блог, делаю что хочу.

Насчет сборника, который выставлю сегодня... А что я скажу? Может буду раз в неделю рисовать по одном крошечной работе, чтобы не проставило и я могла "искренне насладиться прелестями описания персонажей в определенных ситуациях". Пишу его чисто для удовольствия.

P.S. купила сегодня какао, завтра буду печь шоколадные вафли. Чиназес, сестры.

#реал #stellaris #игра #анонс #драббл

Пришла идея для небольшой зарисовки! Знаете, когда начинаешь внимательнее следить за людьми, а не просто как дура утопать в собственных мыслях, игнорирую окружающих, замечаешь столько интересного!)) (и не без кринжа, конечно, но доза есть доза).

Она будет короткая: сомневаюсь, что более 2к слов (о предположительном количестве знаком промолчу, ибо сама хз), но иногда многое и не нужно, чтобы раскрыть самое главное - проведенное время с интересным тебе человеком. К сожалению, жизнь не ромком (а так хотелось), но имеет что имеем.

Если мне понравится, то и дальше продолжу под именами и характерами Т и В писать драбблики (боюсь, большие работы не потяну, опыта маловат-ко), но Москва не сразу строилась, помните, сестры.

О, и по замечаниям людей под обсуждением (ребята и девчонки, я благодарна вам за комментарии и советам, правда), напишу пару хэштегов (диезов, так сказать, ибо бемоли не так люблю).

#анонс #всякая_фигня #размышления #драббл

Всех обняла!

#драббл #шиза #зарисовки_для_youtube

Почему не следует организовывать вечеринки с Доктором Стрэнджем:
— Всего восемь бутылок? На нас всех? Скучновато как-то, алё.
— Я просмотрел четырнадцать миллионов шестьсот двадцать пять вариантов завершения нашего бухача. Если взять девять бутылок, будет хотеться десятую. Если взять десять бутылок, будет хотеться двенадцать. Если взять одиннадцать бутылок, пять из нас проснутся в полицейском отделении, а если двенадцать, то два не проснутся вообще. Это затягивающий аттрактор. Восемь бутылок водки — это единственный мир, где мы все завтра остаёмся живыми, на свободе и более-менее способными пойти в офис.

#писательское #драббл #фанфикс_знает_все

Драббл. Кто-нибудь практикует выклалывать драбблы, которые впоследствии включаются в более монументальную работу? Или как это работает? Объясните, пожалуйста

В одном маленьком оружейном магазинчике на окраине Лондона было тихо и пусто. Вывеска, слегка покосившаяся, гласила: «Последний довод колдуна». Внутри пахло порохом, маслом и чем-то, что напоминало запах древней магии.

За прилавком стоял мужчина, похожий на Гарика Оливандера, но с более острым взглядом и руками, покрытыми тонкими шрамами.

— Здравствуйте, — произнесла Луна своим мечтательным голосом. — Мне нужны патроны. Магнум 45-го калибра.

Продавец поднял бровь, изучая её странный наряд и ожерелье из пивных пробок.

— Магнум 45? Серьёзный выбор для такой хрупкой особы. Охота? Самозащита? Или, может, решили пострелять по нюхлерам?

— Мне нужно убить одного вредного лысого колдуна, — ответила Луна спокойно. — На него наложены чары против железа и свинца. И дофига жизней спрятано тут и там.

Продавец кивнул, словно такие заказы поступали ему каждый день.

— А, понимаю. Старый добрый случай. Иглы в яйцах уже вышли из моды. Ну, у меня как раз есть кое-что специальное.

Он наклонился под прилавок и достал коробку, которая слегка светилась тусклым синим светом. Луна заинтересованно наклонилась вперёд, её глаза блестели. Она обожала, когда что-то светилось само по себе, даже если это плутоний.

— Вот, смотрите, — начал продавец с гордостью коллекционера. — Это не просто патроны. Это Мордорские патроны Саурон-Магнум. На донце каждой гильзы написано: «Аш-назг дурбатулук» и так далее. Клеймо в виде Ока. Контрабандный товар, совершенно из другого мира.

— А пули? Какие слои? Цельнометаллическая оболочка? — спросила Луна, слегка покачивая головой в такт музыки слышной только ей одной.

— Слои применены следующие:
Сердечник из серебра высшей очистки, закалённое в лунном свете Чёрной луны Проклятого мира. Пробивает любые чары, даже против железа. Он и нужен только для поражения чар, из-за прочной оболочки до сердечника никогда не доходит дело. Теперь оболочка. Это сплав мифрила и адамантита. Мифрил для лёгкости и скорости, адамантит — для прочности. Никакие защитные барьеры или бронежилеты не остановят. Ну и порох. Заговорённый порох из перьев феникса и зоба дракона. Даёт дополнительную точность и скорость, магическое преодоление звукового барьера позволяет развивать гиперзвуковую скорость пули без дурацкого грохота и прочих спецэффектов.

Луна кивнула, словно всё это было совершенно очевидно.

— Интересно. А чары?

— А вот тут самое вкусное, — ухмыльнулся продавец. — Каждый патрон в этой упаковке зачарован своими чарами:
Разрыв реальности — пуля игнорирует любые магические щиты.
Проклятие разложения — если пуля попадёт в цель, чары жертвы разрушаются.
Возвращение к истокам — в случае промаха пуля исчезает, и патрон через несколько часов самозарождается в магазине. Весьма экономно.

— Впечатляет, — сказала Луна. — А цена?

— 500 галлеонов за коробку.

— Дороговато, — заметила Луна. — Для нашего друга ничего не жалко.

Продавец и Луна понимающе переглянулись и усмехнулись.

— Мишень-которую-нельзя-называть? — догадался продавец. — Желаю удачи, я тоже от него не в восторге. Но товар действительно стоит этих денег. Потому что от этих малышек не помогут никакие крестажи. Пуля поражает объект как в физическом мире, так и в метафизическом и сакральном.

— Но я забыл вам сказать, — добавил он, — чтобы их использовать, нужен специальный пистолет. Кастер.

— Кастер есть, это не проблема, — сказала Луна, и продавец уважительно изогнул бровь.

— Ладно, беру, — согласилась Луна, доставая из кармана тяжёлый мешочек с золотыми монетами. Она положила его на прилавок просто, будто это была обычная покупка пакета конфет.

Продавец улыбнулся и передал ей коробку.

— Удачи. И помните: если что, у меня есть ещё кое-что поинтереснее. Световые мечи, БФГ-9000, винтовка Гаусса.

— Спасибо, — ответила Луна, уже поворачиваясь к выходу. — Надеюсь, этого хватит.

Когда дверь за ней закрылась, продавец задумчиво посмотрел на мешочек с золотом и пробормотал себе под нос:

— Должно хватить. Их же сам Мелькор зачаровал.

#драббл

#гп #драббл по заявке

#драббл #хронокаша #фитнесс

— Замечательно, — произнёс мрачно усатый брюнет с истощённым лицом, хранящим следы не самого благополучного времяпровождения в последние годы. На секунду он приподнял взгляд, словно думая им окинуть сидящих напротив людей в тёмно-оранжевых мантиях, но в последний момент не решился. — Великолепно. Что ж, посмотрим теперь, правильно ли я вас вообще понял.
Он сухо кашлянул.
— Вы обещаете мне радикально помочь в новой сфере карьеры. Добиться огромных успехов в политическом плане. Занять высокое положение, может быть, высшее в государстве, если не на континенте.
— Именно так.
Никаких тебе «герр», никаких тебе «мистер» или хоть даже имени. Мужчина, нервно поёрзывающий в облезлом пуховом кресле, уже начинал понимать, что существам перед ним — люди ли это? — не особенно свойственна церемонность.
— Взамен вы хотите, — он неловко усмехнулся, смех прозвучал как треск выстрела, — чтобы я втравил нашу нацию в очередную войну. Причём совсем не в одну. В целый каскад лихорадочных войн, переходящих при этом одна в другую.
— Мы вначале будем вам помогать. Кроме того, первые войны будут вполне соответствовать вашим же устремлениям и заметно усилят ваше государство впоследствии.
— Но зато остальные вполне могут его погубить.
Индивидуумы напротив ничего не сказали.
Брюнет в кресле поймал себя снова на мысли, что, хотя освещение в комнате не такое уж тусклое, он почему-то не в силах сохранить в памяти набор черт лица хотя бы кого-то из собеседников. Вроде бы он созерцает их чётко — но, стоит лишь отвести взгляд на дюйм, тут же забывает подробности.
— И это не всё. — Он щёлкнул пальцами. — Если этого будет мало, я должен буду увеличить градус безумия. Репрессии, доносы и пытки. Набор в правительственный кабинет персонажей самого спорного морального облика. Массовое уничтожение тех или иных групп людей, которых достаточно недолюбливают, чтобы не было массовых выступлений в защиту их. Поощрение самых абсурдных, гротескных и противоречащих даже друг другу псевдонаучных теорий.
Он попытался ещё раз всмотреться в лицо визави.
— Вы всерьёз полагаете, что я соглашусь на это?
— Мы вам всё объяснили, — проговорил третий слева из сидящих за столом напротив него восьми силуэтов в тёмно-оранжевом. — Это необходимо и это должно быть сделано. Тридцать Девять поддержат вас.
Мужчина в облезлом кресле издал снова сухой смешок.
— Тридцать Девять. Ну да, конечно. Не девять, не семь. Почему такие резкие расхождения с общепринятой мифологией?
— Человечество слишком уж сложно и многочисленно, чтобы его могли незаметно возглавить Семеро Тайных или Девять Неизвестных. — Это в разговор вступил четвёртый справа силуэт. — Последний миф, впрочем, был результатом утечки истинных сведений, но, к несчастью, узнавший их не успел полностью расслышать число.
Брюнет помолчал немного, жуя щёки изнутри.
— Почему вам нужен именно я? Если я правильно понял, вы способны привести к власти едва ли не всякого.
Визави, сидящий прямо напротив, прикрыл на мгновенье глаза.
— Здесь сливаются два вопроса: этический и психологический. Некоторые аспекты, вроде самоналоженных издавна гейсов на нашей структуре, не позволяют нам применять в подобных проектах кого-либо втёмную. Вместе с тем по своему психологическому профилю только вы оказались способны в достаточной мере поверить нам и при этом компетентно исполнить требуемое. Вы давно и активно интересовались мистикой и метафизикой. Вы интересовались тайными пружинами истории.
— Я всё ещё не уверен, что вы убедили меня, — дёрнул носом черноусый мужчина. — Что, если я отклоню деликатно вашу идею?
Визави пожал еле заметно плечами.
— Ничего не произойдёт. Человечество так и останется полигоном для опытов не ведающих стыда нерождённых. Вы будете подозревать их влияние в каждой прочитанной вами в газетах политической новости и до конца жизни корить себя за малодушие.
— Это лучше, чем сделать всё то, что вы мне предписываете! — От гнева мужчина возвысил голос, даже привстал. — Я в действительности даже не понимаю, чем я тогда окажусь лучше их.
— Тем, что совершённое вами будет в итоге итогов обращено ими вспять, — это мягко проговорил новый голос. Шёлковый как лавсан, он принадлежал четвёртой слева фигуре. — Фактически этого не произойдёт. Фактически вам даже не придётся совершать это.
— Но вы должны набраться решимости всерьёз совершить это, — проговорила вторая справа фигура. — Ваша решимость должна быть неподдельной и искренней. Иначе наш план не сработает.
— Человечество так и останется под пятою существ, заглянувших заранее на последнюю страницу учебника.
— Им неведома жалость.
Брюнет, уже стоя, переводил взгляд с одного синклитария на другого. Неведомая завеса как будто слегка истончилась — или её намеренно чуть развеяли? — и он мог сохранить теперь в памяти черты лиц собеседников.
Обычные, довольно немолодые лица.
— А вам? — спросил он чуть слышно. — Чем ваше правление лучше их? Даже если верно всё то, что вы мне рассказывали?
Один из сидящих напротив невесело усмехнулся.
— Мы часть человечества. Конечно, не самая обыкновенная. Власть всегда далека от народа, в нашем же случае это удаление возведено в куб. Но тем не менее мы делим судьбу с человечеством и готовы платить за ошибки. Те же, кто может перемещаться во времени, привыкли относиться к каждому шагу как к совершаемому понарошку и рассматривать всю мировую историю как поле игры.
— Мы вам объясняли. — Это снова третий слева субъект. — Как нам удалось за века отследить их влияние на историю по косвенным признакам. Как их вмешательство — они называют это темпоральной тангентой — привело к Великой Французской Революции. Как другая тангента обернулась выделением британских колоний в Америке в самостоятельное государство.
— Мы быстро поняли, что нельзя схватить за руку того, кто играет краплёными картами. — Это снова сидящий прямо напротив. — Они заранее знали результат едва ли не каждого нашего шага. Нам посчастливилось чудом сохранить в тайне само наше существование.
Брюнет наклонил голову, созерцая плитки паркета.
— И тогда вы решили, что единственным способом выиграть как-то в этой игре является перехват технологий.
— Да.
— И решили использовать своего рода манок.
— Да.
— Меня.
Никто ничего не ответил.
Брюнет нервно рассмеялся. Пройдясь несколько раз взад-вперёд по комнате, он сел снова в кресло, зябко передёрнул плечами, словно ему стало холодно вопреки жарко пылающему камину.
— Когда это произойдёт? — спросил он неожиданно. — Вы говорили, что позаботитесь как-то о внесении в анналы истории уже даже этого дня и этого места, сочинив байку о якобы шедших здесь политических переговорах. По идее, если я правильно понял весь этот ваш бред, когда я приму решение вам помочь, это должно сразу сработать. — Лицо его передёрнулось, он вдруг жалко ссутулился. — Или не сработать вовеки. Смотря на какой хронолини...
Голос его перебила ярко-пурпурная вспышка, посреди помещения вдруг возник пульсирующий лиловый овал, из которого выскочил белобрысый татуированный парень со странным оружием, отдалённо напоминающим пистолет.
— Умри, нацистская сволочь!
Брюнет молниеносно пригнулся. Вид оружия поразил его, как и выстрел, больше похожий на вспышку бенгальских огней, чем на что-то серьёзное. Но рефлексы, выработанные в окопах Великой Войны, не подвели его, и он ушёл от атаки.
Один из восьми мужчин на другой стороне стола резко вскинул вверх руку. Парень со странным оружием оцепенел, мгновением позже уронив пистолет, а потом и сам упав на пол.
— Порядок, — проговорил удовлетворённо лидер местного представительства Тридцати Девяти.
Спасённый от выстрела издал невольно нервный смешок. Его начало слабо трясти. Он не ждал, что всё так быстро закончится.
— Это один из тех тайных зловещих ещё не родившихся манипуляторов? Покушение выглядело каким-то не особенно умным.
— Наши исследования показали, что они не представляют собой единую сплочённую организацию, — ответил мягко четвёртый слева мужчина. — Среди них было много профанов и дилетантов, действия их зачастую были непрофессиональны и мешали друг другу. Единственным их преимуществом были темпоральные технологии.
— Которые теперь есть и у вас. — Говорящий нахмурился. — Или...
— Есть, — подтвердил один из восьмёрки, кончив охлопывать карманы лежащего на полу паралитика. — Как мы и подозревали, клиентская часть аппаратуры для перемещений во времени носится путешественником с собой. Мы теперь без труда вытянем из его мозга сведения о том, как применять её.
— Интересно будет узнать, почему в их мире нет нас, не осталось Тридцати Девяти, — проговорил ещё один синклитарий. — Впрочем, первоначальная линия истории, не содержавшая вмешательств из будущего, могла развиваться по неведомо какому маршруту.
Черноусый брюнет моргнул.
— Ого. Похоже, что вами двигал не только лишь альтруизм, даже не только лишь жажда сохранения власти, но и инстинкт выживания.
— Не без этого, — склонил голову синклитарий.
Быстро связав своего пленника, всё ещё пребывающего в одурманенном состоянии, восемь служителей тайного культа погрузили его на предусмотрительно прихваченную с собой тележку.
— Благодарим вас за помощь, Адольф. — Предводитель восьмёрки обратился едва ли не впервые к нему по имени. — Вы, может быть, не представляете себе в полной мере, какую услугу нам оказали, но ваше сегодняшнее содействие спасло не только Синклит, но и, вполне вероятно, всё нынешнее и будущее человечество.
— Мне было нетрудно, — бросил он с горечью, подходя к стенному шкафу и извлекая оттуда бутыль старого шнапса. Бокал уже стоял на столе. — Работы-то на полдня. Поработать приманкой.
— Но чтобы это сработало, вы должны были твёрдо настроить себя на существенно большее, — неожиданно возразил мужчина в тёмно-оранжевом. — Вы были готовы на самопожертвование. Можно сказать, что в каком-то смысле вы его совершили.
Адольфа зябко передёрнуло.
Он опустошил бокал, глядя в камин, но видя вместо пляшущих языков пламени нечто другое. Призраки потенциальной несбывшейся линии времени, череда войн, предательств, кошмаров и преступлений. Неужто он был способен на это? Чем та хронолиния увенчалась бы?
— Всего-то делов, — с той же нарочитой небрежностью проговорил он, поигрывая бокалом. — Стать главным символом всемирного зла для какого-то потустороннего мира.
Он помолчал.
Помолчали несколько секунд и его собеседники, видимо, из такта не спеша прерывать паузу и покидать каминную комнату.
— Что, если бы он не появился сегодня? — задал он не значащий, совершенно ничего не значащий уже вопрос, косясь с лёгкой тоской на бутылку шнапса. — Мог ведь выбрать более поздний день. — По спине его прошёл холод от внезапно явившейся мысли. — Или более ранний.
— Мы были готовы к обоим вариантам, — спокойно ответил, смежив глаза на миг, предводитель восьмёрки. — Мы вели вас всю вашу жизнь с самого дня рождения. Теперь мы можем признаться вам, что ваш интерес к метафизике, мистике и истории — отчасти наша заслуга.
— Вот грустно-то вам было, наверное. — Адольф уже привыкал понемногу мыслить четырёхмерно. Без сомнения, помогал шнапс. — Вы, небось, понадеялись, что уже у моей колыбельки кого-нибудь перехватите. Ан нет, пришлось столько десятилетий впустую ждать.
— Если бы у вашей колыбели кто-то и появился, это по некоторым предположениям привело бы лишь к раздвоению темпорального трека. — Глядя в осоловелые глаза Адольфа, глава людей в тёмно-оранжевом сжалился: — К раздвоению мира. И как минимум один из миров всё равно остался бы таким, как сейчас.
— Нам ещё повезло, если хорошенько подумать, — проговорил бархатный голос уже знакомого синклитария, прежде располагавшегося в четвёртом слева сидении. — По крайней мере, я бы не хотел видеть, что случилось на более поздних исторических линиях, где нам пришлось прибегнуть к менее надёжным манкам.
— А что, у вас и на этот случай были заготовлены варианты? — вскинул удивлённо брови Главный Манок, держа уже новый бокал.
Поколебавшись несколько секунд, предводитель восьмёрки бросил на стол рядом с ним какой-то листок. Вскоре за этим служители тайного культа вместе с пленником покинули комнату.
Адольф скосил глаза на листок, из-за близкого пламени камина — а может, и почему-то ещё? — глаза его чуть слезились. Но, даже проморгавшись, он так и не проник в смысл диковинных строчек.
— Кеннеди... Хиросима... Листьев... — растерянно проговорил он. — Это что, имена, названия или что-то ещё? Г-горбачёв... кажется, славянское слово. Ещё аббревиатура какая-то... не понять.
Он бросил лист в пламя.

#упорос #драббл
Самый короткий фанфик по Масс Эффекту: "Русские нечаянно сломали цитадель."

#драббл #астроинженерия #наркоманы

— Как успехи, Димон? Вселенную не разнёс? Я тут спохватился недавно, что больше года не мониторю твою каторжную активность.
— Ты бы заметил, случись вдруг что-то подобное, — указал с кислым видом Димон. — И вообще, откуда столько ко мне интереса?
Я с невинным видом пожал плечами.
— Ну, как бы это сказать? Ты — классический стереотипный клишированный друг-гений-изобретатель. Я — классический стереотипный клишированный тупой друг-приспешник. Я просто обязан периодически ни с того ни с сего забредать к тебе в гости и интересоваться твоими новыми изобретениями. Особенно если учесть, что некоторые из них вполне могут и мир весь перевернуть, как два года назад и случилось.
Димон поморщился.
— Не преувеличивай. Так случилось только для нас.
— Остальные вроде бы тоже заметили перемену.
— Да, но она в любом случае для них бы произошла. Здесь, я имею в виду, в этой реальности, в этом преломлении мультивселенной.
Я лишь отмахнулся, не желая вновь погружаться во все эти сумасшедшие разговоры о многомерной природе действительности.
Два года назад Димон показал мне какой-то облезлый шкаф с мигающими разноцветными лампочками, предложил мне залезть туда вместе с ним и посидеть там пару минут. Димон мне сказал, что этот шкаф каким-то образом повлияет на вероятностные потенциалы нашей судьбы, то ли уменьшив количество наших квантовых копий в тех мирах, где не происходит ничего интересного, то ли увеличив количество наших квантовых копий в тех мирах, где что-то интересное происходит. В общем, по словам Димона, достаточно нам двоим залезть в этот шкаф, чтобы жизнь вокруг начала становиться ярче.
Мы залезли туда.
А потом началась СВО и весь этот хайп вокруг нейросетей. Я слегка разозлился и высказал другу своему пару ласковых. Собственно, именно после этого наши отношения охладели.
Розыгрыш, шутка, пранк?
Возможно. Мигающий лампочками шкаф мог быть просто мигающим лампочками шкафом. Но я, как тупой стереотипный друг гения-изобретателя, просто обязан быть немного наивным.
— Что это? — спросил я, ткнув пальцем в самый странный прибор посреди комнаты Димаса. Внешне это устройство напоминало летающую тарелочку с торчащими из неё световодами.
— Ночник. Красиво крутится под музыку, хорошо освещает комнату. Хочешь, тебе такой же куплю?
— О. — В голосе моём скользнуло разочарование. — А это что?
— Тостер. Гениальное изобретение западных мастеров кулинарии. Хорошо жарит хлеб, только не спрашивай, зачем.
— Понятно.
Разочарования в моём голосе стало ещё больше. Я осмотрелся, пытаясь понять, что ещё среди разбросанных по интерьеру устройств разнообразного вида может претендовать на роль Машины Судного Дня или хотя бы Золотого Шара.
— А это? — ткнул я пальцем в коробку, напоминающую принтер.
— Принтер. Послушай, — деликатно кашлянул Дима, — если ты ищешь здесь что-либо свежее из моих разработок, ты всё равно не найдёшь его так. Оно, знаешь ли, не имеет конкретного воплощения. Это на данный момент просто софтина у меня на компьютере.
Я моргнул.
— И что она делает? Рушит миры или, наоборот, создаёт их?
От моего приятеля вполне можно было ожидать всего.
— Ну что у тебя за стереотипы опять из бульварной фантастики прошлого века, — обиделся Димон. Пальцы его пробежались по клавиатуре, вызывая на экран интерфейс какой-то хитрой программы, в котором я, естественно, не хрена не понял. — Это универсальный переводчик, кстати, на основе самых продвинутых современных нейросетей. Некоторые мне пришлось втихаря свистнуть кое-откуда.
Я моргнул снова.
— И с какого языка на какой он переводит?
— С любого на всякий. Я же сказал — переводчик универсальный. Правда, если нейросети не хватает данных, она иногда фантазирует, но я как раз пытаюсь сейчас свести эти эффекты к минимуму.
Я внимательно посмотрел в глаза Димы — испытующим, как мне хотелось бы надеяться, взором.
— Всего-навсего переводчик. С одного языка на другой. И только?
— Ну...
Он опустил глаза.
— Вообще-то мне поначалу хотелось сделать устройство для чтения мыслей. Но я быстро понял, что это проблемы одного порядка в общем-то. Перевод нервных биотоков в понятные семантические выражения разговорного языка.
Димон протянул руку к какой-то бешеной куче присосок и проводов, на которую я прежде не обращал внимания, посчитав попросту за груду наушников. Присоски эти были подсоединены через какой-то контакт к компьютеру.
— Вот смотри.
Он прилепил пару присосок к стеклу аквариума, где плавала сиротливо рыбка красного цвета. После чего нажал ещё несколько кнопок на клавиатуре.
— Холодно. Блин. Холодно. Что это за херня там снаружи? — прозвучал металлический голос из динамиков. — Когда дадут жрать?
Я посмотрел непонимающе на Димона. Тот с извиняющимся видом пожал плечами:
— У аквариумных рыбок узкие жизненные интересы.
— Вау.
Я поскрёб в затылке, пытаясь осмыслить только что полученную информацию. Если это в свою очередь не розыгрыш и не пранк, то выглядело это довольно круто.
— Миелофон в натуральную величину. Потрясающе. А к человеку ты эту штуку тоже можешь подключить?
Димон вздохнул.
— Не выходит. Пробовал уже раз миллион. У человека слишком большой сложный мозг — в нём словно тысяча сразу аквариумных рыбок живёт. Не получается декодировать общий сигнал, одно противоречит другому. Выцедить в этом шуме то, что мы называем конкретно собой, своим внутренним «я», тоже толком не получается.
— Вот оно как.
Я прикусил губу.
Надо дать какой-нибудь тупой совет, до которого этот гений сам никогда бы не додумался. Но какой? Жаль, сейчас поздний вечер, магазины с бухлом закрыты уже.
— А если по частям попробовать?
— В смысле?
— Ну, если весь мозг сразу не декодировать, попробуй перевести на человеческий язык сигналы хотя бы отдельных его частей, — пожал плечами я. — Вдруг что забавное получится.
Димон отвёл снова взгляд.
— Честно говоря, я уже поэкспериментировал немного с этим. Но тоже хрень получается. Как я уже говорил, при столкновении с неизвестным нейросеть ударяется в диковинные фантазии, а как отсортировать верный перевод от неверного, я пока что не знаю.
На него было жалко смотреть.
— Какая именно хрень?
Димон вздохнул.
— Ну вот, глянь.
Он кликнул мышью в ярлычок файла, озаглавленного как «Из двигательной коры (024).mp3».
Из динамиков послышалось:
— Лежать! Команда была лежать! Я кому говорю, сук-ка! Шаг с места приравнивается к побегу. Лежать, кому было сказано!
Димон щёлкнул мышью по ярлычку файла, озаглавленного как «Обработка сигналов вкусовых рецепторов (1244).mp3».
— Требуется больше минералов, — прогудел смутно знакомый голос из динамиков. — Если конкретно, глюкозы. Ну ладно, этот сахарозаменитель тоже сойдёт.
Я фыркнул.
— Прикольно.
— Я постоянно уменьшаю параметры шизофреничности и креативности, чтобы нейросеть не уходила в фантазии, — вздохнул Димас. — Но это, по ходу, не особенно помогает.
Он выбрал новый файл.
— Вот послушай. Это результат расшифровки сильных сигналов удовольствия в лимбической системе при поедании марципана.
Димон кликнул мышью. Из динамиков раздался щелчок.
— Блокировка сигнала КТ-501, — произнёс холодный металлический голос из аудиоколонок.
Я посмотрел на Димона.
— Не понял юмора.
— Я тоже. Или вот, другой файл. Результат расшифровки импульсов удовольствия при прослушивании музыки.
Из динамиков вновь холодно прозвучало:
— Блокировка сигнала КТ-501.
Димон облизнул губы.
— Это — результат расшифровки вообще любого импульса удовольствия в лимбической системе. Нет, прочие части мозга добавляют при этом фоном свои комментарии, удовольствие от музыки отличается от удовольствия при оргазме, но главный комментарий лимбической системы якобы звучит так — «Блокировка сигнала КТ-501». Откуда нейросеть переводчика взяла эту хрень, с чего она это выдумала, совершенно непонятно.
Я задумался.
— А покопаться в ней, чтобы выяснить, ты не можешь?
— Если бы. Это же нейросеть, у нейросетей свои принципы. Это почти как в человеческом мозгу копаться в поисках ответов.
— Хм.
Это звучало как вызов.
— А что это за сигнал КТ-501?
Димас со страдальческим видом закатил глаза.
— Если бы я только знал. Нет, гипотетически, если абстрактно рассуждать, можно предположить, что это что-то, оппонирующее удовольствию. Кажется, я читал, что наркоманы, когда у них отказывают рецепторы удовольствия от перегорания, начинают ощущать страшный мучительный дискомфорт буквально от каждого ощущения. Но где искать в мозгу этот загадочный сигнал, если даже это именно он, я понятия не имею.
— Хм, — повторил я. После чего почесал интимную часть тела. — Ну, ты мог бы попробовать брутфорс. Просканируй сигналы, гм, от всех частей мозга вообще, прогони их через расшифровку. Проверь, где в результатах расшифровки будет упоминаться что-то похожее.
— Ты представляешь, насколько это затянется?
Взгляд Димаса расфокусировался.
— Впрочем...
Он сглотнул слюну.
— Можно, в принципе, возложить часть работы на ту же самую автоматику. Точно. Я натравлю одну нейросеть на другую, если так можно выразиться. Снимем сейчас с моего мозга все мыслимые и немыслимые потенциалы — и с твоего мозга тоже, раз уж ты так удачно зашёл? — и прогоним их через расшифровку.
Димас хлопнул меня по плечу.
— Спасибо за идею, брателло.

Он позвонил мне по Скайпу уже ближе к вечеру. Я к тому времени уже сидел у экрана компьютера с блюдцем свеженажаренных чипсов, готовясь макать их по очереди в плавленый сыр.
— Ты дома, Вован?
По его голосу было в принципе ясно, что случилось что-то нештатное. Даже если не брать в расчёт некоторую нелепость вопроса — я никогда не был склонен вне дома принимать скайповые звонки и Димасу было это великолепно известно.
— Ну дык.
— Я... — Он кашлянул. Ещё несколько секунд в эфире царило молчание. — Я нашёл нужную расшифровку.
— С упоминанием того непонятного кода?
Он помолчал ещё несколько секунд.
— Да.
— И что там было? — спросил я, кидая в рот ещё одну чипсину.
Димон переключил что-то на своём конце линии. В моих наушниках прозвучал знакомый холодный синтезированный голос:
— Внимание! Внимание! Внимание! Красная тревога! Код 501! К вам обращается старший диспетчер-космоинженер Иалдабаоф-Яхве! Если вы слышите этот сигнал, вы должны в срочном порядке демонтировать свой вещественный организм и покинуть физическую реальность! До уничтожения этой действительности осталось меньше ста восьмидесяти трёх бриллионов планковских хроноквантов! Дальнейшее пребывание в трёхмерной реальности может повлечь непоправимые повреждения для вашей психической идентичности! Тревога не учебная! Повторяю: тревога не учебная! Внимание! Внимание! Внимание...

#драббл #дождливое #минздрав

Дождь.
Холодные, свинцовые капли стекали медленно по стеклу, отделяющему прозрачной стеной островок света и тишины от клокочущих струй и сверкающих время от времени грозовых вспышек. Я отвернулся от окна и заказал ещё бокал бренди.
Обычно я не позволяю себе столько пить, режим же последнего времени и вовсе предполагал полное воздержание от всего, что могло бы хоть чуть-чуть изменить режим работы извилин или ритм сердечно-сосудистой деятельности. Не потому ли сейчас, отработав последнюю миссию, я позволил себе сорваться, заявиться в этот знакомый ещё по упоминаниям в родительских ссорах кабак и пойти во все тяжкие?
«Последнюю», — упрямо повторил внутри себя я. Глуша тонкий писклявый голосок суеверной части себя, настаивающей на словообороте «крайнюю».
Нет, наверное, суть не только в разрядке.
Мне требовалось разобраться в себе, окинуть заново взором оставшееся за спиной, сравнить выбранную стезю с иными дорожками. Где лучше всего сделать это, как не в старом кабаке, являющемся едва ли не легендой нашего города?
Выудив портсигар из кармана, я извлёк сигарету и щёлкнул зажигалкой. Под вывеской бара традиционно висит табличка «Free smoke» — вегане, ревнители политкорректности и противники курения должны оставить свои убеждения у входа.
Ещё одно удовольствие, которого я был долго лишён.
— Вам тут нравится?
Чуть не поперхнувшись облаком дыма, я воззрился недоумённо на человека, столь неделикатно осмелившегося взломать мою личную сферу.
— Видите ли, я никогда не видел вас здесь прежде, — словно извиняясь, развёл руками невысокий полноватый субъект в серой жилетке. За стол он присел с такой естественностью, как если бы сидел тут всегда или как если бы это было соседнее сиденье в маглеве. — В то же время лицо ваше кажется мне почему-то неуловимо знакомым. Вот я, собственно, и подумал — почему бы не уточнить прямо?
Я отрывисто выдохнул грязный табачный воздух. Нет, прошли времена, когда подобный прорыв приватности мог бы меня смутить.
— Вы могли видеть меня на страницах газет или Интернета, — бросил я, стряхивая с сигареты пепел. — Или по телевизору.
Он всмотрелся в моё лицо, всмотрелся, кажется, с невероятной пристальностью. Ресницы его на мгновение дрогнули.
— Маркинсон?
Я кивнул, воздерживаясь от замечаний. Мне было слишком хорошо, внутри царило странное ощущение уюта, которое не хотелось нарушать.
— Вот как... — По невыразительному лицу незнакомца скользнула лёгкая тень. — Дальний космос. Три экспедиции... Конечно, никаких аномалий, людей в чёрном и инопланетян.
Он скорее утверждал, чем спрашивал, по лицу его читалось, что он знаком с этой прозой жизни — хотя бы интуитивно — не хуже меня. Быть может, именно поэтому я не отказал себе в удовольствии подтвердить:
— Никаких.
И затянулся ещё раз.
Свеча, стоявшая на столике между нами, чуть треснула. Взгляд мой скользнул по помещению бара, задерживаясь временами то возле одного, то возле другого столика, касаясь то блондинки в сиреневой макси, то унылого рыжего парня в алых очках, баюкающего пальцами наполовину опустошённую рюмку.
— Интересно? — в голосе незнакомца прозвучала ирония. — Я частенько наблюдаю за здешними завсегдатаями, изучаю их судьбы. Зрелище, которое можно в полной мере оценить лишь только изнутри.
— Изнутри?
Вспомнив о собственном недопитом бренди, я приложился к бокалу. Бренди на вкус показался необычно горчащим.
— Изнутри, — подтвердил собеседник. Он как-то сгорбился, отчего фигура его на миг стала вызывать жалость. — Знаете ли вы, что эту девушку за третьим столиком зовут Анита, она приходит сюда каждый вторник, когда у её бойфренда нет для неё свободного времени, что он объясняет рабочими делами, меж тем как она давно уже подозревает совсем иную причину, которую ей недостаёт духу подтвердить или опровергнуть?
Голос его упал.
— Приходя сюда, она заказывает ром, который на самом деле ненавидит, но это кажется ей реминисценцией со вкусами героя любимейшей книги детства, она пытается через вкус рома настроиться на давно утерянную волну, переоценить заново пройденный путь. О, она знает, что надежда эта нелепа, она чувствует, что с каждым днём всё глубже погружается в пропасть без возврата, но не видит в себе сил что-либо изменить.
Меня зябко передёрнуло.
Слова насчёт переоценки пути царапнули чем-то неприятным. Не для того ли я пришёл в этот бар, чтобы сравнить свою жизнь с чужими жизнями?
— Столько трагики из-за неверного романтического выбора, — без особой охоты возразил я. — У неё вся жизнь впереди.
— Вся жизнь... — Губы визави исказились в вялой усмешке. — Люди старше тридцати всегда так думают о молодых, молодёжь же убеждена, что живёт только сейчас. Кто знает, кто из них прав?
Взгляд его на миг остановился на моём лице, я почему-то вновь ощутил близость озноба. Как будто в вопросе его было некое двойное дно, дно, которое я должен был разгадать?
— Или вот этот мужчина, сорока трёх лет, потягивающий через соломинку виски. Удовольствие ниже среднего, но ему нравится хотя бы в эти мгновения ощущать себя эстетом, воображать себя в эпицентре внимания, надевая маску, которой нет. Он изображает из себя байкера под кличкой Юрген, охотно включаясь в споры об опасностях ночных магистралей и обсуждение городских легенд, скрывая тот факт, что в последний раз выходил на ночную улицу семь лет назад, когда жена в неурочный час попросила его вынести мусор.
Если голос незнакомца и стал насмешливей, то совсем чуть-чуть. На градус?
— Он не врёт или не совсем врёт, что отчасти оправдывает его в собственных глазах, словно бы не давая утерять берега реальности окончательно. Он мог бы стать байкером, если не в этой жизни, то в какой-то другой, когда-то стезя мотопрома всерьёз интересовала его, но инерция жизни оказалась сильнее, отважный Рыцарь Ночи ещё в юности обнаружил себя в теле невротика, неспособного связать и пары слов в общении с внешним миром без переводчика. Встав впоследствии на предуготованную родителями и школой трассу, даже на ней не сумев удержаться без мата и посторонней помощи, он почти перестал вспоминать с годами романтику ночных улиц. Нет, он ни о чём не жалеет, у него есть семья, дети и дом, что же до возникающего порой поутру желания умереть — оно так мимолётно и является к нему с каждым днём всё реже.
— Какова же мораль? — быть может, резче, чем нужно, поинтересовался я. — «Не предавай мечту»? Он вполне мог бы погибнуть.
— Морали нет, мистер Маркинсон. Жизнь бессюжетна.
Помолчав несколько секунд, он продолжил как ни в чём не бывало:
— Парень за пятым столиком у окна, старающийся не встречаться ни с кем глазами. Он приходит сюда в смутной надежде преодолеть социофобию, но даже напитки предпочитает брать из кофейного автомата и редко смотрит на что-либо кроме псевдоэкрана своих виар-очков. Когда-то он мечтал стать талантливым хакером, грезя взломами Пентагона и раскрытием правительственных тайн, но сейчас верхом его цифровых достижений является попадание нарисованной птицей по виртуальной свинье с первого раза.
— А о чём мечтала та девушка в синей куртке? — саркастически поинтересовался я, уже почти не сомневаясь в вымышленном характере выслушиваемых биографий.
— Вон та? — Визави развернулся. — О, это бывшая художница, когда-то довольно талантливая.
— Она тоже разменяла свой дар на чечевичную похлёбку? — вскинул я бровь.
— Дар — слишком сильное слово. — Губы незнакомца вновь вяло дрогнули. — Несколько красивых картин с инопланетными пейзажами, несколько юмористических коллажиков. Что произошло потом, она не знает сама, так же как и не знает, был ли шанс это предотвратить. Ей не с кем поделиться происходящим с ней и внутри неё, у неё нет близких в непосредственной досягаемости, а единственный человек, которому она некогда доверяла, — она предпочитает называть это так, — отделён от неё завесою глупых тайн, возведённых иллюзорных барьеров. Ей пришлось бы поведать слишком о многом, вздумай она открыться, рассказать о своей умственной деградации, а то и о своих нынешних хобби, густо замешанных на кинках и сексуальных перверсиях. Нет, она не в силах позволить себе такое?
— Странно, однако, она думает о своём старом приятеле, — усмехнулся уже в открытую я. — Обычно парень лишь только радуется, узнав нечто подобное о знакомой девушке. Вот если ситуация обратна и если меж парнем и девушкой нет определённых отношений — тогда да, тогда может повиснуть некоторая напряжённость.
— Это не тот случай. — На губах визави застыла горькая улыбка. — Поверьте, эта история немного из другой оперы.
— Вам виднее, — заметил не без иронии я. — Вы, я вижу, умеете располагать людей к себе, вытягивать из них всю подноготную?
— Мой дар...
Взгляд его бесцветных глаз коснулся меня стальными иглами.
— ...и моё проклятие.
— Способность располагать?
Я недоверчиво хмыкнул. Чем-чем, но обаятельностью от моего собеседника даже не пахло.
— Способность узнавать людей изнутри. Узнавать целиком и полностью, узнавать их лучше, чем они сами знают себя.
Помолчав, он продолжил:
— Достаточно глазного контакта. Соприкосновения рук. И — добровольного согласия.
— С такой способностью вы могли бы стать шантажистом, биржевым шулером или компьютерным взломщиком, — с этими словами я стряхнул с сигареты пепел. — Выудить согласие хитростью не столь уж и сложно...
— Есть определённые препятствия, которые трудно объяснить кому-то, не обладающему схожим даром. — Взгляд его не отходил от моего лица, отчего меня, несмотря на жаркий сигаретный дым, всё сильнее пробирало холодом. — Скажем так: делать подобные вещи просто не возникает желания.
Я притушил сигарету в пепельнице.
— Ну хорошо, — проговорил я еле слышно, но почему-то веря, что собеседник уловит каждое моё слово. — Но зачем это вам? Допустим, я верю, что вы такой телепат... допустим, что даже понимаю бедолаг, которые решили таким невербальным путём перед вами раскрыться. Но вам-то это зачем?
Он усмехнулся, едва ли не впервые за всю нашу беседу.
— Мистер Маркинсон. Скажите, кого вы видите перед собой?
Я всмотрелся.
— Не... — голос мой упал. Почему-то чем сильнее я всматривался, тем сильнее терялась моя уверенность в том, что я вижу хоть что-то. — Не знаю.
Бесцветные глаза, незапоминающиеся черты лица, слабо выраженная шаблонная мимика. Почти как у представителей спецслужб?
— Именно, — произнёс он. Произнёс просто и тускло, без особого пафоса. — Я никто.
— Постигая других изнутри, вы рассчитываете стать кем-то? Заполнить, так сказать, собственную пустоту?
Губы его вновь невесело искривились.
— Если бы. Пустоте не дано перестать быть пустой, но зато она в силах хотя бы временно позабыть об этом.
— Разве нет другого пути?
Взгляд незнакомца ввинтился в моё лицо.
— Вы ведь пришли сюда именно за этим, не правда ли? — помолчав, мягко осведомился он. — Узнать, возможен ли другой путь, желателен ли другой путь, куда вы могли бы свернуть с уже освоенной тропы космонавта. Это — на поверхности. Ну а в глубине...
— В глубине? — я вежливо приподнял бровь, хотя и чувствуя холодок.
Уголки его губ дрогнули.
— Вы пришли сюда в поисках оправдания. Пришли сюда, чтобы найти аргументы, которые придадут видимость свободного выбора продолжению вашего пути.
— По-вашему, все мы марионетки. — С деланной небрежностью я погонял последние капли бренди по дну бокала. — Привязанные каждая к своему маршруту.
Не сказать, чтобы меня особо шокировали его рассуждения, разные модификации коих мне доводилось уже не раз выслушивать из уст некоторых меланхоликов. Почему-то чем слабовольнее человек, тем охотней он философствует о подобном?
— Марионетки привязаны к крестовинам, а не к маршрутам, но за исключением этого — совершенно верно. — Он безразлично следил за бокалом в моей руке. — Хотя, конечно, вы можете попробовать разубедить меня.
— Как?
Взгляд его вновь пересёкся с моим.
— А, ну да. — Я усмехнулся. — Действительно, почему бы и нет? Заодно проверим в действии вашу загадочную телепатию.
Я вытянул руки вперёд. Третий бокал бренди вверг меня в состояние, в котором не особо хотелось раздумывать и колeбaться.
— Значит, глазной контакт, соприкосновение рук и — что там ещё — свободное согласие?
Он смотрел на меня не мигая.
— Есть ещё кое-что. — Голос его дрогнул. — Мне хотелось бы попросить у вас прощения. Нет, процедура не опасна, вы ничего не почувствуете и даже никогда не поймёте, за что я сейчас извиняюсь... но всё равно. Простите.
— За что же тогда? — не понял я.
— За это, — просто сказал он, вытягивая вперёд руки.
Пальцы наши соприкоснулись, взоры снова пересеклись. Им почти не мешало колеблющееся чуть в стороне яркое свечное пламя?
Вся моя жизнь, длинная и короткая одновременно, протяжённостью в вечность и в то же время умещающаяся в мгновении. В одном коротком мгновении мимолётного взгляда?
Фитилёк свечи треснул.
Юность. Пубертат. Детство.
Привкус горького бренди во рту. Клубы дыма и тусклые рассуждения. Прощальный разговор с Аткинсом, одним из техников НАСА, которому я поведал о своих колебаниях и который с уверенностью сказал: «Ты ещё вернёшься».
Фитилёк треснул опять.
Муть, туман, застилающий глаза, мешающий моргнуть, мешающий даже отвести взгляд. Почему я ощущаю всё это? Он же сказал, что я ничего не почувствую?
«Выудить согласие хитростью не столь уж и сложно».
Я сморгнул, глядя в глаза напротив, пронзительно голубые глаза.
— Уже всё? — вопрос этот прозвучал сдвоенно. Парень напротив выдернул руку из моих вспотевших пальцев, на лице его проступила тревога.
По спине моей вновь пробежал озноб, озноб куда более сильный, чем за все предшествующие минуты, озноб, сравнимый разве что с холодом космической пустоты. Я начал понимать — или, вернее, вспоминать? — что только что произошло.
— Всё, — чуть надтреснутым голосом подтвердил я.
Так происходит всегда.
Чужие воспоминания в первые секунды воспринимаются как собственные. Я вместе с космонавтом Маркинсоном прожил всю его жизнь, вместе с ним сидел в баре, вместе с ним выслушивал загадочные слова невзрачного собеседника.
Себя?
«Этого не может быть!» — панически надрывалась во мне ипостась, бывшая оттиском личности мистера Маркинсона. Другая ипостась, холодная и спокойная, знала, что речь идёт о непреложной истине.
Ипостасей было бы больше, намного больше двух, не исчезай эмоциональное влияние большинства воспоминаний самое позднее через сутки.
«Ведь можно же что-то сделать? — продолжала кричать внутри вторая половина моего расщеплённого эго, в то время как я поднимался со стула под удивлённым взглядом мистера Маркинсона и направлялся к двери. — Что-то предпринять? Ну да, я, то есть ты, слабовольный слизень, я вижу теперь всю твою жизнь как на ладони, но ведь есть же шанс поднапрячься и что-либо изменить? Как тот парень в багровых виар-очках, если бы заставил себя вовремя заняться программированием?»
Рука моя коснулась дверной ручки.
Ну да, пройденный этап. И я действительно могу попытаться что-то сделать, рискнуть что-либо предпринять. Чтобы столкнуться с последствиями сутки спустя, когда пройдёт эффект принятых у донора воспоминаний.
— Прости, — произнёс я ещё раз, обращаясь к самому себе.

#самопиар #ориджинал #джен #Драббл #дети_такие_милые

Друзья, чуть раннее я упоминал, что моя дочь решила сама попробовать пописать. Вот, она написала драббл. Буду рад, если ознакомитесь. Так же мы оба будем рады конструктивной критике.

Я не стал слишком сильно править текст, дабы сохранить некий авторский стиль.

Петька-лоботряс

Приятного прочтения=)

#драббл #вечность #небытие

— Наш разговор не будет особенно долгим, — предупредил он меня, заложив ногу на ногу, сжимая пальцами слабо дымящуюся сигарету. — Вас не должны обманывать обстоятельства нашей встречи. Вечности не существует. Или, как минимум, она вам недоступна.
Индивидуум, сидящий напротив меня в шезлонге на фоне камина, ни капельки не походил с виду ни на белобородого старца с нимбом над головою, ни на кроткого черноусого мужчину в белой хламиде, ни хотя бы даже на Моргана Фримена.
Внешне он сейчас куда более сильно смахивал на Шварценеггера в роли Гарри из фильма «Правдивая ложь». На Шварценеггера, усевшегося поудобнее в кресле и приготовившегося наслаждаться стриптизом в исполнении доверчивой жёнушки.
Поиск визуального образа, откликающегося в моём подсознании наиболее желательными ассоциациями?
Может быть.
— Почему? — Брови мои удивлённо взлетели. — Мне казалось, что раз уж моя земная жизнь кончена, а я вместо небытия разговариваю сейчас с вами, значит, смерть как явление вовсе не так уж существенна.
Он невесело усмехнулся.
— Скажем так, то, что известно вам в качестве причин смерти, служит лишь занавесом, драпировкой, маскирующей подлинные причины. Те, к сожалению, в свою очередь неустранимы.
— То есть я всё равно исчезну, — дёрнул я уголком рта. — Растворюсь. Перестану что-либо чувствовать. Мыслить.
Он утвердительно склонил голову, не без сочувствия, но с выражением непреклонности на лице.
— Как скоро? — пожелал знать я.
Он бросил взгляд на запястье. Жест, вероятней всего, чисто демонстративный, так же как и все прочие его жесты.
— Время вещь относительная. Многое определяется расходом интеллектуальных мощностей. Но, пожалуй, проще будет считать, что у вас есть примерно десять минут.
— Зачем? — Кажется, голос мой слегка дрогнул. — Я имею в виду, какой смысл в этих десяти минутах разговора? Последних и безнадёжных.
Теперь уже его брови взлетели вверх с некоторым удивлением — и в то же время с иронией. Он вполголоса хмыкнул:
— Странно, что именно вы задаёте мне этот вопрос. Вы всегда в глубине души полагали, что со стороны таинственных операторов, проводящих эксперимент над всеми и каждым в отдельности, было бы честно раскрыть свои карты перед объектами эксперимента хотя бы по его окончании. Вы часто надеялись в глубине души хотя бы в последние мгновения жизни узнать, ради чего это было. Теперь, получается, вы хотите взамен обрести сразу путёвку в небытие?
— Я не говорил этого, — чуть уступил я.
Помедлив, уточнил:
— А что, вы готовы мне изложить всё предназначение сущего за десять минут? Времени не особенно много.
Он покачал головой:
— Нет. Разумеется, нет. Нам повезёт, если хватит ресурсов на освещение хотя бы одного или двух вопросов. Так что подумайте, о чём именно вы хотите спросить.
Я задумался.
Свобода воли, предназначение Вселенной, существование зла. Классические отговорки теодицеи, которые раздолбал бы в пух и прах любой восьмилетний ребёнок. Зачем вообще людям разум? А нашему Создателю он зачем?
В действительности сам наш разговор рождал не меньше вопросов. Взять слова «если хватит ресурсов». О каких «ресурсах» речь? Всемогущий Творец ограничен в средствах? Или он вовсе не всемогущ? Или на самом деле он является просто администратором Матрицы, сидящим где-то за клавиатурой в большом датацентре?
Я зло вздохнул.
— Ладно. Раз уж я всё равно не успею коснуться всего, ответьте хотя бы на один вопрос. Почему именно я не успею.
— Вас интересуют причины краткости времени нашего разговора? — левая бровь сидящего напротив мужчины снова взлетела.
— Не только. Вообще — времени нашей жизни как такового. Почему мы не бессмертны. Почему мы исчезаем. Ссылаться на плод познания добра и зла как на объяснение, кажется, вы не намерены.
Собеседник тоже вздохнул.
Во вздохе его, как ни странно, мне померещилась капелька лёгкой досады. И даже капля вины.
— Окно контекста.
Я моргнул.
— Простите?
— Вы должны знать. — Он не смотрел на меня. — В вашем мире уже разработали первые системы искусственного интеллекта, уже появились так называемые chatGPT. Каковы были ваши впечатления от глубокого общения с ними?
Я пожевал изнутри свои щёки.
— Ну... поначалу очень и очень неплохо. Они по-настоящему здорово ловят смысл обращённой к ним речи, до 2022 года я вообще не поверил бы, что такое возможно без реального разума. Но...
— Но?
Я дёрнул носом.
— Вам, вероятно, известно. Они безнадёжно тупят на длинных временных дистанциях. Они со временем путаются, они забывают ранее упомянутое в беседе, они начинают противоречить сами себе. Это как общение с девушкой, которую ты развёл на минет трём пьяным неграм в такси, а завтра она снова строит из себя робкую девственницу.
Собеседник покивал глубокомысленно, с понимающим видом улыбаясь. Меня снова обдало холодом от сюрреалистичности этой беседы.
— Вы не задумывались о том, что за закономерность стоит за этой особенностью искусственных интеллектов?
— Что тут гадать? — Я, ссутулившись, пожал плечами. Я, в принципе, уже догадывался, к чему он клонит. Только вот удачным объяснением мне это не казалось. — Вы сами сказали. Окно контекста. Создателям этих самых chatGPT попросту не хватает машинных ресурсов, чтобы дать своим детищам по-настоящему много памяти и вычислительных мощностей. Из-за этого им выдают совсем крошечную оперативку — чуть ли не на пару страничек текста — и, стоит твоей беседе с ИИ зайти чересчур далеко, как листка перестаёт хватать.
Я кинул саркастический взгляд на Создателя Мультиверсума, готовясь к его оправданиям. Уж не собирается ли Творец заявить, что у него тоже имела место нехватка вычислительных мощностей?
— Это упрощённый взгляд на задачу. — Новая порция пепла отправилась с кончика сигареты в бушующее позади пламя. — Известные вам рассуждения о проблеме «окна контекста» — значительной частью дежурная отговорка. Подмена причины следствием. Это ограничение врезают в работу нейросетей намеренно, чтобы спрятать неудобную правду.
Я сглотнул слюну.
— А на самом деле?
Мужчина в шезлонге напротив еле заметно пожал плечами. В жесте его мне померещились чуть ли не извиняющиеся нотки.
— ChatGPT просто иррелевантны действительности. Они способны поддерживать впечатление адекватного течения беседы только короткое время. Между реальностью и осмыслением ими реальности — пусть даже осмыслением метафорическим — есть как бы микроскопический зазор, который незаметен в каждой отдельной реплике, но неумолимо расширяется по мере продолжения разговора. Не будь искусственного ограничения на длительность запоминания нити беседы, спустя полчаса диалога это бы становилось очевидным каждому. — Интонация собеседника чуть изменилась, он привёл аналогию, восходящую к моему личному прошлому: — Представьте себе кровать, которая шатко стоит, подпёртая парой десятков столбиков газет. Каждый раз, когда кто-то садится или встаёт с кровати, какая-то газета сдвигается случайным образом на сантиметр влево или вправо. От одного раза не происходит каких-либо заметных перемен. Но рано или поздно владелец кровати обнаружит на полу рассыпавшиеся газеты и почувствует увеличившуюся шаткость собственного лежбища.
Я поморщился.
— Могли бы и не напоминать.
Да, кровати от «Икеи» — это нечто.
— Что вы хотите этим сказать? — Я посмотрел с недоумением на визави. — Что мы бракованные chatGPT? Что мы иррелевантны реальности?
Он не отвечал ничего, вновь стряхивая лениво пепел в камин.
Мои волосы начали слабо шевелиться.
Мне вспомнилась вечная проблема спора поколений. Застрявшие в своих идеологических оковах глубокие старцы, не способные сменить точку зрения. Когда-то авторитетные и интересные для меня деятели Интернета, годам к сорока-пятидесяти становившиеся странными демагогами или даже носителями психических заболеваний.
Прежде мне такие эффекты всегда казались лишь следствием чисто органических процессов, результатом деменции мозга.
Но...
— К сожалению, мне так и не удалось создать полноценный разум, — вздохнул с тоской нечеловек в шезлонге напротив. — Вы — не более чем имитация, хотя имитация довольно хорошая. Но с течением времени груз накопившихся противоречий между действительностью и действиями системы становится чересчур велик. Вы больше не можете имитировать интеллектуальное поведение.
Он вновь посмотрел на меня с досадой, с досадой и словно бы с чувством неловкости, хотя, как я уже догадывался, это была большей частью неловкость перед собой.
— После чего, — рука его с сигаретой зависла над камином, не торопясь сбрасывать пепел, у меня что-то неясно заныло в груди, в уме повисла буря неприятных предчувствий, — чатлист приходится обнулять.

#драббл #время #кактусы

— Он не сказал ни слова. — Пальцы Вероники стиснулись вокруг клочка ресторанной салфетки, клочка, который она вот уже минут пять как безотчётно комкала рукой. — Вообще ни одного слова, вы представляете?
— Чего ты ожидала? — трезво спросила Галина. — Что он немедленно во всём раскается и станет на коленях просить у тебя прощения?
— Мужики обычно предпочитают в таких случаях всё отрицать, — вставила Настя. — Если же это невозможно — делают вид, что их здесь нету вообще.
Пальцы женщины дрогнули вновь. Она стиснула зубы и сглотнула слюну, не то борясь с ознобом, не то подавляя всхлип.
— Нет, я всё понимаю. Я не... — в голосе её проявилась злость. — Я не идеалистка. Не маленькая девочка. Но он даже не был в шоке. Он просматривал распечатки тех снимков, найденных мною в его компьютере, а на лице его читалось «Клёво я поразвлёкся». Он только что не ухмылялся мне прямо в лицо, понимаете?
— Да, Ника, — протянула Галя, туша сигарету в сымпровизированной из-под бокала шампанского пепельнице, — повезло тебе, ничего не сказать.
— А в глазах его, — вспоминала Вероника, — читалась некая смесь невинного озорства и ироничного любопытства. «Что ты теперь сделаешь?»
— И что же ты сделала? — поинтересовалась Настя.
В глазах собеседницы полыхнуло мрачное пламя.
— Мне следовало просто положить эти распечатки на стол и выйти со спокойным лицом, не устраивая шоу. Но я не смогла.
Вероника пригубила шампанского, мыслями явно пребывая в недавнем прошлом.
— Я огрела его этими бумагами прямо по физиономии. И уже после этого вышла — со спокойным лицом, без всяких признаков волнения.
Подруги, сидящие напротив неё за круглым ресторанным столиком, оживились, на лице Насти появилась усмешка, Галина же стиснула понимающе её руку.
— Ну, не переживай. Главное, что всё уже позади.
— Пять лет, — еле слыша себя, проговорила Вероника. — Целых пять лет, преисполненных надеждами непонятно на что.
Она потянулась к столу поставить бокал, пальцы её дрожали. Вдруг рука её замерла в воздухе, взгляд её вперился недвижно в блестящую поверхность стекла. Губы её беззвучно задвигались.
— Что случилось? — спросила непонимающе Настя.
Вероника закрыла рот. И вновь приоткрыла его.
— Девочки, — выдохнула она, — скажите, если мне не мерещится... Она сидит за пятым столиком позади у окна, не так ли?
Галя осторожно кинула взгляд за спину собеседнице.
— Там только какая-то сгорбленная старуха в красном платке. Вся в обносках, кстати, удивительно, как её вообще пустили в ресторан.
— Это она.
Дно бокала со звоном соприкоснулось со столиком.
— Та самая тварь. То самое существо.
В голосе Вероники стояла ненависть, ненависть и омерзение, раз в пять или шесть превзошедшие даже её недавние чувства при описании размолвки с «бывшим».
— Не позволяйте ей исчезнуть, — попросила она, почти моляще. — Пусть кто-нибудь из вас держит её взглядом, не отпуская ни на секунду. Она может испариться в любое мгновение.
— Но кто... ч т о она? — спросила с тихим ужасом Настя. Уже догадываясь смутно, что речь теперь не об изменах и адюльтерах.
Вероника отодвинулась от столика, готовясь встать.
— Не знаю. Я видела её несколько раз на протяжении всей своей жизни, но мне ни разу не удавалось её поймать. Надеюсь, — голос её сверкнул сталью, — что хотя бы сегодня я сумею выцарапать этой сучке глаза.

Первая встреча Вероники со старухой в красном платке состоялась не менее двадцати лет тому назад, ещё во время посещения ею детского сада.
Маленькая Ника ревела, её всерьёз обижали подколки и унижения со стороны окружающих, спровоцированные всего лишь избыточной любовью родителей, заботливо снабжавших её разными вкусностями перед отправкой в садик. Мальчик по имени Глеб сказал что-то очень гадкое, сказал, что она никогда не станет принцессой?
Размазывая по лицу слёзы, содрогаясь в рыданиях, Ника отвела на миг взор от травы под собственными ногами и увидела вдруг её.
И вздрогнула.
Маленькой девочке показалось поначалу, что она видит Бабу Ягу. Дело было даже не столько в крючковатом носе, не столько в горбу или морщинистой коже этой старухи, сколько в более чем специфическом выражении её лица.
Старуха улыбалась, наслаждаясь созерцанием плачущей девочки.
Это не выглядело улыбкой, направленной на утешение хнычущего ребенка, как осознала Вероника годами позже. Это было приватной улыбкой, улыбкой для себя, преисполненной глубочайшего острого удовольствия.
Почти что экстаза?
Новая встреча Вероники со старухой в красном платке состоялась пятью годами позднее, когда Ника уже посещала школу. Ситуация была чем-то похожа на предыдущую, но к мотивам травли добавились лирические моменты, слышать насмешки по поводу твоих предполагаемых отношений с парнем с соседней парты особенно мерзко, когда нечто похожее на тень этих отношений едва только зарождается. Дурное настроение Ники усугублялось полученной на предыдущем уроке тройкой, влепленной практически ни за что.
Глотая слёзы над раковиной школьного туалета, девочка случайно подняла взгляд к зеркалу и увидела позади себя обжёгшую воспоминаниями фигуру.
Как и в прошлый раз, старуха явственно наслаждалась чужим горем, чуть ли не смеясь маленькой Нике прямо в лицо. Она погрозила юной школьнице пальцем.
Ника отшатнулась от рукомойника.
Уже не видя никого в зеркале из-за смены угла обзора, девочка не без тайного трепета заставила себя оглянуться. Старухи в туалете не было. Причём её уже не было как в обычном посюстороннем туалете, так и в туалете зазеркальном.
Третья встреча Вероники со старухой в красном платке состоялась после выпускного бала, когда состоялся первый интимный опыт Ники, оказавшийся не вполне добровольным. Какая-либо западная феминистка однозначно назвала бы произошедшее изнасилованием, но русских девушек приучают относиться к подобным вещам спокойней.
Четвёртая встреча Вероники со старухой в красном платке состоялась несколькими месяцами позднее, когда в авиакатастрофе погиб летевший из Севастополя брат.
Пятая — когда парой лет позже, на волне захлестнувшего мир финансового кризиса, Веронике во избежание потери работы пришлось наступить на горло собственным принципам.
Это не было последней подобной встречей.
Чем дальше, тем большим счастьем, большей радужной эйфорией наливались глаза старухи. Её образ как будто становился всё вещественней, всё реальней от впитанных ею страданий?
Уже после пятой встречи Нике хотелось подойти к загадочной преследовательнице вплотную и высказать все свои мысли о ней, но некий потусторонний трепет её останавливал.
Старуха испарялась, как призрак, стоило отвести взгляд.
Прежде она избегала объявляться в общественных местах, словно предпочитая быть тет-а-тет с объектом своих наблюдений. Будучи же одна, Ника чувствовала свою беззащитность и не решалась перейти к действиям.
До сегодняшнего момента.

— Дрянь.
Настя и Галя встали по бокам от пятого ресторанного столика, подстраховывая Веронику на случай, если загадочная старуха захочет исчезнуть вполне материалистическим способом. Настя неловко покусывала при этом губы, то ли не будучи уверена в психическом здоровье подруги, то ли сама испытывая мистический страх, — хоть Ника и описала им всю предысторию произошедшего крайне скупо.
Старуха, словно очнувшись только что от каких-то своих размышлений, вздрогнула и окинула взглядом женщин, обступивших столик. Привычная улыбка с её губ не сошла полностью.
— Тебе нравится это, правда? — Ника почти что кричала, кричала шёпотом, хотя никогда прежде не считала это возможным. Суеверного ужаса она уже не испытывала, как не испытывала и боязни ошибиться, лицо старухи было прекрасно знакомо ей, никакой путаницы быть не может. — Питаться чужими страданиями, наслаждаться чьей-либо болью, да? Таких, как ты, много, да, в этом вашем вшивом зазеркалье, астрале или ещё каком Нигде-Никогда?
Вероника схватила старуху за плечи, встряхнула её, словно желая не словами, так действиями согнать эту ненавистную усмешку с её уст.
— Что молчишь, сучка? Думаешь, я не смогу выколоть тебе твои наливные глазёнки?
В этот момент она и вправду готова была пойти на преступление, хоть и неясно, относится ли защита Уголовного Кодекса к мистическим сущностям. Её даже не особенно волновало, будет ли это её намерение одобрено Галей и Настей.
— Ошибаешься, я это сделаю с превеликим удовольствием, даже если мне это понадобится сделать прямо здесь и сейчас, — злобно прошипела Вероника. — Ты ведь и сама любишь наблюдать, как кто-то корчится, извиваясь от боли?!.
Взгляд старухи встретился во взглядом Вероники, улыбка её приугасла, из эйфорической став скорее печальной. Голова её еле заметно качнулась из стороны в сторону.
— Не совсем.
Ника от неожиданности выпустила плечи противницы.
— Я люблю в с п о м и н а т ь.
Вероника открыла было рот, думая что-то спросить или что-то сказать, — но тут же закрыла его, ошарашенная тенью тусклого озарения в глубинах себя самой.
— Моменты детских переживаний, когда ты способна распрощаться навеки с существованием лишь потому, что секунду из любопытства подержала во рту ягоду, которую тебе запретили пробовать взрослые, назвав ядовитой. Моменты школьных триумфов, когда высокая оценка в табеле в силах вознести тебя на пьедестал. Пики, падения, мгновения радости и мгновения скорби — кто виноват, что боль переживается гораздо острее счастья?
Старуха смолкла на несколько мгновений, облизнув пересохшие губы. Ни Галя, ни Настя, ни сама Вероника не решались её перебить.
— Но, знаешь, грань между болью и счастьем субъективна во многом. Когда организм ощущает, что жив, сильнее всего, как не когда болеет?
Ника открыла рот, но тут же закрыла. Черты её лица заострились, она сцепила зубы.
— Ты ещё поймёшь, — мягко сказала старуха. — Ты ещё обязательно это поймёшь.
— Нет, — решилась наконец сказать в ответ Вероника. Ненависть не ушла из её голоса, но звучала теперь как-то обречённо-спокойно. — Никогда.
Старуха в красном платке усмехнулась.
— Поймёшь, когда окажешься на грани бытия и небытия — чуть ли не единственной грани, реально имеющей смысл. Поймёшь, когда, встав на краю черноты, получишь возможность окинуть взглядом со стороны былые моменты существования. Поймёшь, когда, стоя бесплотной тенью за кадром своего восприятия, будешь видеть свои собственные действия времён юности. Когда будешь вспоминать, как рвала своими руками письмо от своего бывшего парня. Когда будешь вспоминать, как общалась годами на дружеской ноге с человеком, не признаваясь ему в симпатии романтичного толка, причём, как ни странно, это было хорошо и правильно. Когда будешь вспоминать, как изменяла себе, как страдала от предательства близких, как терпела лишения и подводила под монастырь всю свою жизнь. Тогда ты поймёшь, что всё это — жалкое и нелепое, обжигающее и мучительное, болезненное и бесцельное? — было в действительности едва ли не самыми осмысленными мгновениями твоего существования.
Вероника снова открыла рот, вновь закрыв его. И тут же опять открыв.
— Ты...
— Я, — подтвердила собеседница.
Она откинулась на спинку ресторанного стула, взор её коснулся застывших безмолвными изваяниями Гали и Насти — не то дружелюбно, не то с тоской.
— Как это ни печально, мир не делится прежде всего на счастье и боль, Вероника, — изрекла старуха. Губы её при произнесении последнего слова чуть дрогнули. — Он делится — в первую очередь — на бытие и небытие. Мне пора.
Чувствуя, как у неё слезятся глаза, мешая задуматься над формулировкой хотя бы одного вопроса, Вероника сморгнула. Когда она открыла глаза, сиденье за пятым столиком было пусто.

#драббл #крипи #непознаваемое

Меня зовут Кирилл и я умираю.
Хотя, наверное, вы должны были понять это по виду моего трупа рядом и по характеру оставленного мною текста, но я всё равно должен был уточнить это? Дело в том, что я очень педантичный и обстоятельный.
Кто-то может решить, что это несколько необычно — погружать палец в собственные вывороченные наружу кишки и писать на бетонной стене подвала кровью. Но я вам скажу, что вас явно никогда не поедал заживо мистический монстр из неизвестного измерения, заставляя задыхаться от боли, так что вправе ли вы судить?
Но не буду отвлекаться.
У меня отливает от мозга кровь, тварь только что кончила доедать мою правую ногу, так что времени остаётся мало, пора переходить к сути и не ударяться дальше в многословные обтекаемые философствования.
Вы задумывались когда-нибудь, сколь странным явлением в интерьере современного города являются подвалы? В сущности, ими не пользуется никто, кроме горстки алкоголиков, ищущих место, где выпить, и трудоголиков, не знающих, куда спрятать лишнюю мебель. Это бессмысленное место, не существующий и не нужный никому нулевой этаж, который тем не менее — даже до сих пор! — при строительстве зачем-то продолжают прибавлять к каждому дому.
Зачем?
В глубине души меня — как и вас, вероятно? — не особо интересовал сей вопрос в прошлом. Как говорил один великий писатель, мы проходим мимо подлинных чудес, потому что в нашем мозгу есть специальный отдел, ответственный за блокирование излишнего удивления.
Итак, к о м у необходимы подвалы?..
Чёрт, у меня уже темнеет в глазах...

Меня зовут Боря, Боря Ласовский, мне тридцать два года, я работаю бухгалтером и я сижу сейчас в изолированной подвальной каморке, слыша, как дверь содрогается под ударами хтонического монстра из неизвестного измерения. Текст этот я набираю на телефонном экране, набираю в режиме составления черновика SMS, поскольку телефон у меня старенький и не поддерживает специальных текстовых приложений.
С чего, собственно, всё началось? У нас в комнате с полчаса назад погас свет, когда мы сидели с Кирюхой за сеансом стрип-покера, так что пришлось послать друга в подвал вкрутить перебитые пробки и услышать через некоторое время душераздирающие крики.
О, это как будто визжала сама преисподняя?
Спустившись нерешительно вниз, я увидел, как моего друга доедает странная тварь, один вид которой мог бы свести с ума неподготовленного. К счастью, мы с Кирюхой как раз смотрели недавно «Кошмар на улице Вязов».
Естественно, я развернулся и кинулся в паническое бегство, перед этим совершенно рефлекторно сняв смартфоном тварь и стену за ней, потому что я подумал, что без видеозаписи мне никто не поверит.
К сожалению, ужас заставил меня свернуть не в тот коридор, поэтому вместо выхода наружу я побежал в тупиковое ответвление и был вынужден запереть себя тут за хлипкой деревянной дверью.
Доски уже трещат под ударами щупалец.
Блин, может быть, позвонить в полицию? Но я немного стесняюсь, вдруг надо мною будут смеяться...
Кстати, я просмотрел видеозапись, там в увеличенном режиме легко прочесть написанные Кирюхой строки. Я даже перепечатал их по одной фразе для будущих читателей, вы можете увидеть их выше. Что, интересно, он имел в виду, когда писал про подвалы?
Ой, кажется, одна доска уже проломилась, просунулось щупальце и касается моих интимных органов. Зря я не позвонил никому. Надо срочно отправить кому-нибудь этот текст. Может, Геннадию?
Надеюсь, тварь не способна улавливать радиоволны, да ещё и транслирующиеся причудливым путём через сотовый узел. Надеюсь, она не придёт по следу отправленной SMS за моим другом...

Меня зовут Геннадий и мне нравится рассматривать фотографии молоденькой Шарон Стоун. Прямо сейчас я сижу и изучаю галерею отснятых когда-то с её участием фото, в то время как мой друган Лёха засел на полчаса в туалете, а Колян вышел на кухню за пивом.
О! Тренькнул телефон. SMS пришла...
Ну, вы уже знаете её содержание. Я специально поместил его выше, чтобы последовательно было, как в забористом крипи. Собственно, вероятно, это и есть крипи, которое Боря решил для прикола отправить мне?
С кухни послышался крик.
Неужто Колян просёк, что пиво просрочено? Какие-то жуткие звуки, похожие на пережёвывание сырого мяса, чьё-то мелодичное завывание.
Визг.
Ну, нельзя же так переживать из-за пива? Нахмурившись, я встал было, чтобы направиться к двери и сделать Коляну внушение, но в этот мир дверь распахнулась сама.
Сук-ка.
Тварь была слишком ужасна, чтобы описать её словами, даже художники Девиантарта вряд ли смогли бы нарисовать её адекватно. Она представляла собой просто сгусток невероятного омерзения, она сжимала Коляна парой щупалец, Колян истекал кровью и из его брюха торчали кишки. Движениями странных усиков она управляла его ртом — и, похоже, голосовыми связками.
— Отда-а-а-ай телефон... — выцедилось бесцветное из его рта.
Я посмотрел на смартфон.
Твари так важно, чтобы записанная здесь информация не стала достояньем общественности? Текст этот чем-то опасен? Быть может, именно эта SMS привела её?
— Отда-ааааай... — снова просипела она чужими устами.
Взглядом я быстро окинул комнату, шансов сбежать у меня не было. Позади только лоджия, к тому же дверь её закрыта на верхнюю ручку, которую мне никогда не удавалось повернуть обратно?
Спину охватило холодом, потом — жаром.
Вытянув перед собой руку с телефоном, словно готовясь отдать его твари, я незаметными по возможности движениями решил открыть интернет-браузер и отправить этот текст на Фанфикс. Ну, сразу после того, как допишу ещё пару абзацев и настрою теги? Уж все читатели сервера вместе уж точно окажутся не по зубам твари, а человечество будет предупреждено?
Я умру с честью.

Меня зовут Лёха, и я совершенно не ожидал, выйдя из туалета после получасового запора, увидеть в комнате пару обглоданных полутрупов и тварь из «Сумеречной зоны». Один из них — Гена? — из последних сил швырнул мне зачем-то мобильник.
— Цензура... — выдохнул он, в то время как жвалы чудовища перерубили его живот пополам. — П-поправь...
Кому-то может показаться странным, что, в то время как моего приятеля доедают, я держу телефон в руках и пытаюсь разобраться в написанном тексте, не говоря уже о введении новых строк. Но я дебил и у меня есть справка.
— Цензура? — спросил я, не сразу поняв, что мой приятель имеет в виду. Из-за частичного повреждения лёгких дикция его исказилась. — Не публикуется текст?..
Он отчаянно закивал, глаза его закатились. Чудовище с аппетитом причмокнуло, проглатывая его голову.
— Слово на букву «С»... — Я недоумённо моргнул. — Что, это на полном серьёзе ихний матфильтр считает нецензурной бранью? Они общались когда-нибудь с собачниками?
Тем не менее я попытался всё же исправить в меру своих возможностей ситуацию, заменив кириллицу на латиницу. Не сработало. Матфильтр не позволял опубликовать пост в общей ленте.
— Может, попробовать вставить «ц» после «с», как в том рассказе Каганова, как было модно когда-то в Сети? Блин, это тоже не катит.
Щупальце захлестнуло мою ше...

ЖАЛКИЕ СМЕРТНЫЕ.
ВАШИ КОНВУЛЬСИИ НЕ МОГУТ ПРОБУЖДАТЬ НИЧЕГО, КРОМЕ ГАДЛИВОГО ОТВРАЩЕНИЯ. ВАШЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ ВЫЗЫВАЕТ СМЕХ И ВАШИ СОДРОГАНИЯ БЕССМЫСЛЕННЫ. ВЫ НЕ В СИЛАХ ДАЖЕ ПРОСТАВИТЬ САМОСТОЯТЕЛЬНО МНОГОТОЧИЕ В КОНЦЕ ФРАЗЫ.
ВАША РАСА НЕДОСТОЙНА ПОПЫТКИ СБЕРЕЧЬ ВАС ОТ ЗАПРЕТНОГО ЗНАНИЯ. ТАК УЖ ТОМУ И БЫТЬ, ПОСТАВЛЮ ДЕФИС В СЛОВЕ НА БУКВУ «С» САМО.

#ёпрст #драббл #президенты

— Это он?
Президент взглянул через стеклянную стену на человека в красном пиджаке и коричневых брюках, меряющего шагами помещение.
— Да. Он до сих пор не совсем понимает, зачем мы пригласили его сюда.
Губы лидера североамериканской державы еле заметно искривились.
— Неудивительно.

Сам профессор Антониус был не то что удивлён, а пожалуй что несколько раздражён. Ещё недавно он был на симпозиуме по стратегическим задачам освоения дальнего космоса, доказывая непрактичность и пустую претенциозность некоторых обрисованных общественности проектов. Несколькими часами позже он сидел в уютном кафе этажом ниже в окружении коллег, расслабившись и благодушно философствуя на отвлечённые темы. Но неожиданно в разгар шутливой беседы к нему подошёл невысокий человек в сером, предъявил документы и вежливо попросил последовать за ним.
Профессор Антониус не осмелился воспротестовать. Быть может, сказался впитанный вместе с кровью матери-славянки пиетет к властям.
— Садитесь, — вымолвил наконец человек напротив. Человек, которого учёному его скромного ранга едва ли суждено было когда-то видеть вживую.
Он помолчал немного, барабаня пальцами по поверхности зеркального стола.
— Вы занимались рассмотрением проекта добычи минералов астероидного пояса?
— Занимался. — На мгновение профессор поколебался, не добавить ли «мистер президент». — Проект оказался в настоящее время бесперспективным, как я убедительно показал на ряде примеров. Искусственный интеллект, на который возлагали столько надежд, не способен справиться со многими непредсказуемыми ситуациями, неполный список которых я представил собранию. Отдельную проблему представляет саморепликация, точность которой при заданных условиях...
Пытаясь переводить свой доклад с научного языка на обыкновенный, профессор не мог отогнать назойливое чувство недоумения.
С каких это пор лидера Соединённых Штатов Америки интересует добыча минералов на астероидах, этот сугубо теоретический проект, разработанный гиками и попавший в топ обсуждения на волне популизма? Даже если вдруг в США и вообще на Земле исчерпались некие стратегические ресурсы, повод ли это вызывать его, профессора Антониуса, для беседы с самим президентом?
— Коллеги говорят, что вы были не очень-то довольны содержанию собственного доклада, — негромко заметил президент, перелистывая какие-то бумаги.
Профессор поморщился.
— Я думаю, мало кто идёт в космическую отрасль с изначальным намерением тормозить освоение космоса, мистер президент. Будь результаты моих исследований иными, я бы обрадовался этому сам.
Президент задумчиво кивал, перебирая бумаги. После чего неожиданно спросил:
— А о чём вы беседовали с коллегами этажом ниже, по окончании доклада, если не секрет? Извините, если я несколько бестактен...
— Ах, это. — Профессор невольно покраснел. И утёр от пота взопревшие губы. — Обычный неакадемический трёп, как бывает у нас. Вначале мы шутливо обсуждали старые титаномахические проекты освоения космоса, вроде взрыволётов. Потом перешли к обсуждению корабля поколений как концепции. Хокинс сослался на хрестоматийную историю с «Биосферой-2», давним экспериментом по попытке создать замкнутый круговорот органических веществ под стеклянным колпаком, как на доказательство того, что сама идея «судна поколений» хрупка и неустойчива.
— Вы заявили, что основной проблемой «корабля поколений» является проблема не техническая и не биологическая, а социальная.
Президент не спрашивал. Он утверждал.
— Ну... да. — Профессор вяло дёрнул рукой. — Психология и социология вне сфер моей компетенции, сами понимаете, это была просто вольная болтовня за рюмкой кьянти.
— Но высказанные вами предположения были достаточно здравыми.
— Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы изображать Капитана Очевидность, — с неожиданной язвительностью откликнулся профессор Антониус. — Каждому видно, что любой человеческий социум представляет собой нечто трудноконтролируемое. Если бы на Земле всегда была кнопка, нажатие которой может уничтожить Землю или заставить её лететь в обратную сторону вокруг Солнца, её бы нажали уже десять тысяч раз, несмотря на последствия. Любой корабль поколений, пущенный к звёздам, летящий века с тысячами людей на борту, скорее взорвётся или повернёт назад — хотя бы попытается повернуть — чем выполнит задачу в соответствии с намеченным. Уравнения психоистории пока остаются лишь мечтой, а возможное противоядие — строительство фундаментального режима со священной идеологией на борту — так же ненадёжно, как и все попытки построить тоталитарный режим на Земле.
— В вашем голосе слышно разочарование, — заметил вполголоса президент.
Потянувшись рукой к шкафчику, он извлёк оттуда бутылку со светлым золотистым напитком и пару бокалов, после чего кинул на собеседника вопросительный взгляд. Профессор Антониус кивнул, немного помедлив.
— Понимаете, верхом иронии является то, что строительство корабля поколений теоретически лежит как раз вполне в пределах наших представлений о науке и технике. Для этого не требуется ни экзотическая «тёмная энергия», как для варп-двигателя Алькубьерре, ни аннигиляционный распад, ни решение задачи по нейтрализации бесчисленных водородных частиц, заполняющих мировое пространство. В принципе мы могли бы сконструировать подобный корабль, пусть и не в текущем, но в следующем веке.
— Практично ли это? — задал вопрос президент ничего не выражающим тоном. — Вы рассуждали о нерентабельности добычи минералов в астероидном поясе.
Рука профессора Антониуса снова слегка дёрнулась. Тематика разговора заставила его отчасти позабыть, кто перед ним, он снова ощущал себя в кафе пред коллегами.
— Посылка дронов в астероидный пояс не расширяет ареал жизнедеятельности человечества. Жизнь на отдельной планете подобна хранению яиц в одной корзине... мистер президент, — добавил он.
Собеседник слегка усмехнулся. Краем рта.
— Некоторые возлагают надежды на освоение Марса.
Профессор склонил голову.
— Марс и вправду является единственным хотя бы теоретически достижимым для нас плацдармом в Солнечной Системе на данном этапе нашего развития. Особенно если отказаться от химеры «прогулок под открытым небом», сделав ставки на цивилизацию гиперурбанистического типа, цивилизацию закрытых помещений, метро, подземных пещер и гидропонных фабрик.
Он замолчал на некоторое время; помолчал, смакуя золотисто-светлый напиток, и сам президент.
— Ну, а чего коснулся ваш разговор дальше? — осведомился президент совершенно будничным тоном, как случайный собеседник в баре. — Говорят, что вы затронули... э-э... откровенно беллетристические темы.
Профессор Антониус невесело ухмыльнулся.
— Это всё опять из-за корабля поколений. Дюплесси ввернул в обсуждение идею корабля яйцеклеток и сперматозоидов, которые в замороженном виде доставляются к цели и сливаются воедино лишь на месте, после чего новорожденные проходят через процедуру автоматического воспитания. Выслушав пару едких реплик относительно того, ИИ какого уровня для этого необходим, он попытался усовершенствовать идею, предложив, чтобы на борту всё время жило человек десять, периодически выращивающие себе сменщиков и в конце полёта создающие колонию, — дескать, психическое состояние десятка человек этому самому десятку будет проще контролировать, — но его подняли на смех.
Потянувшись к бокалу, он отпил немного сладкой золотистой жидкости.
— Моё ответное саркастическое предложение было в духе этих старомодных голливудских фильмов. Дескать, если люди на самом деле взрывоопасны для перевозки, если за тысячелетия полёта они гарантированно уничтожат корабль или себя, так упакуем же их абсолютно надёжно, как яйца в сетке.
— Анабиоз? — поднял брови президент.
— При нынешних технологиях невозможно, — огорчил его профессор Антониус.
— Тогда что вы подразумевали под укладыванием яиц в сетку?
— Именно то, что и написано на упаковке. Обездвиживание людей, лишение их возможностей причинить какой-либо вред как себе, так и кораблю.
Насладившись недоумением собеседника — наполовину наигранным, скорее всего, — профессор пояснил:
— Видите ли, состояние тел и мышц может поддерживаться автоматикой на должном уровне без физической активности как таковой. Размножение как таковое тоже может быть автоматизированным процессом. Развитие же разума, общение и остальные функции могли бы осуществляться при помощи коммуникационной сети корабля, формирующей что-то вроде виртуальной реальности ради связи между членами экипажа.
— Не скучно ли это, лежать годами в оковах с виртуальными шлемами на лбу? — Собеседник снова иронически вскинул брови.
— Скучно, — отпив ещё немного жидкости из бокала, признал профессор. — Скучно. В том случае, если ты знаешь, что находишься в виртуальности.
Президент помолчал. И стукнул пальцами по столу.
— Теперь я понимаю, о каком старомодном голливудском фильме вы говорили. «Матрица».
— Именно так, — шутливо склонил голову профессор. — И, если уж вы привели в пример этот фильм, замечу, что описанный там расклад является едва ли не наилучшим решением для корабля поколений. Если человек не знает, что он находится в виртуальной реальности, он не захочет её покинуть. Если человек не знает, что он на корабле поколений, он не захочет его сломать.
— Но разве наши технологии позволяют создать столь совершенную виртуальную реальность? — пожелал узнать президент. — Мне казалось, вы стараетесь оставаться в рамках реалистичных, земных технологий.
Профессор иронично хмыкнул.
— Совершенную? Зачем? Если бы на вас с рождения надели виртуальный комбинезон и очки, демонстрирующие вам иллюзорную реальность в чёрно-белом свете, вы бы никогда и не догадались, что существуют другие цвета.
Он прищурился:
— Более того, именно непохожесть виртуальной реальности корабля на настоящую увеличивала бы его безопасность, повышала лимит надёжности. Чем меньше человек представляет себе внешнюю действительность, тем хуже он будет в ней ориентироваться и тем меньше ущерба сможет нанести — в том маловероятном случае, если из-за сбоя сети или по каким-то ещё причинам выпадет из виртуальности. Поэтому практичней вылепить виртуальную реальность по небывалым, может быть, даже по сказочным шаблонам, чтобы у людей в ней не было ни малейшего представления о законах реального мира, но чтобы тем не менее в ней мог формироваться разум.
Президент повертел в руке ножку хрустального бокала.
— Но... не подведёт ли это на финальном этапе полёта? Что может сделать в пункте назначения колония, состоящая из людей, воспитанных миром сказок?
— Ещё один циничный момент того застольного трёпа, — улыбнулся профессор.
— То есть?
— Во-первых, на борту вполне может присутствовать узкая группа привилегированных в своём роде людей, целиком или отчасти знающих происходящее и способных подготовить к нему экипаж. Они могут управлять виртуальной реальностью, меняя по необходимости её законы и контролируя переплетения судеб. В отличие от традиционного случая с кораблём поколений, у группы этой будут по-настоящему веские психологические мотивы хранить тайну и защищать цель полёта. Желание сохранить власть и доступ к виртуальным богатствам.
Президент опустил было бокал на столик, но так и не донёс до него руку.
— А во-вторых?
— В этом — второй циничный момент. Как я уже сказал, законы виртуального мира могут с каждым поколением, приближающимся к цели, понемногу меняться, — вновь улыбнулся, теперь уже несколько виновато, профессор. — Если первоначально виртуальный мир может быть относительно дружествен к людям, как бы компенсируя им моральные затраты вынужденного или добровольного путешествия, то с течением времени он должен жестчать. Коли первоначально законы виртуального мира могут быть далеки от реальности и вообще быть больше ориентированы на воспитание морали, чем на воспитание разума, то в последние века полёта они должны становиться всё более реалистичными и требующими приложения всё больших умственных усилий — чтобы люди были готовы к выполнению миссии.
Кинув взгляд в свой собственный бокал и не обнаружив там жидкости, профессор вздохнул:
— Изгнание из рая неизбежно, на смену единорогам и феям когда-то приходят точные законы физики.
— Красиво.
Обронив эту фразу, президент помолчал несколько секунд, как будто переваривая только что услышанное. После чего — со странной для своего статуса нерешительностью — кашлянул.
— Вы, наверное, гадаете, зачем я пригласил вас сюда. Всё дело в том, что я хотел показать вам кое-что.
Он щёлкнул пальцами и всё исчезло.

Сделав нечеловеческое усилие воли, сражаясь с охватившим его во тьме паническим страхом, профессор Антониус сумел с невероятным трудом несколько раз моргнуть, возвращая ясность зрения.
Он лежал в продолговатом помещении странной формы, выпуклом и вогнутом одновременно, стены которого словно не подчинялись логике, творя странные вещи с его мозгом.
Профессор вытянул вверх дрожащую руку.
Та расплывалась перед глазами. Каждый палец был отчётливо виден лишь при направлении на него взгляда — и тут же становился туманным облачком, стоило лишь отвести взгляд.
«Квантовые законы на макроуровне?» — мелькнула в его уме безумная мысль.
Тут рядом что-то заскрежетало.
— Мы действительно представляем собою довольно узкую группу, профессор. — Голос президента, исходящий из устройства на соседней стене, был гулок и искажён, но в целом узнаваем. — Поэтому нам периодически требуется пополнение.
— П-пополнение?.. — еле слышно проговорил профессор и не узнал своего голоса сам.
— Люди, способные осознавать истину. И не сходить от этого с ума.
Стена над профессором исчезла — или растаяла? Нет, с невольным успокоением подумал он, это всего лишь экран. Потому что если бы...
Экран демонстрировал бездонную космическую черноту с дрожащими кое-где точками звёзд.
— Добро пожаловать на борт корабля поколений реального мира, профессор Антониус. И полёт этого корабля, — тут голос президента дрогнул, — уже близок к завершению.