Ферзzь

Рисунок

Сначала Весна хотела отправить к Вадику снеговика. Она слепила его тут же, у поваленного старого ствола, скатала три кома из рыхлого липкого снега и, воткнув на место глаз две крохотных зеленых еловых шишки, отряхнула его от мелкого мусора и вдохнула жизнь.

Но снеговик на Кристину был совсем не похож. Он был славный и добрый, но слишком рыхлый и неповоротливый, и почти совсем не мог говорить. Он ...>>смотрел на Весну, ревущую от досады, и из его еловых шишек по крупчатому снегу щек тоже катилась прозрачная талая вода.

Но зато снеговик знал то, чего не знала Весна.

Пока он белым покрывалом лежал вокруг поваленного дерева, он разглядел нечто блестящее в пожухлой траве. Кряхтя, снеговик полез под дерево, пошарил мягкой снеговой рукой, и между нехитрыми детскими сокровищами — птичьим крохотным гнездышком, длинными черными перьями, отливающими синевой и круглыми камешками, — отыскал заботливо обернутую в платок брошку. Чуть только тронув ее пальчиком, Весна все-все о Кристине поняла и узнала. Услышала она все сказки, рассказанные ею, и смешные волшебные фантазии, и доверенные секретики, все.

Маленькая бабочка с эмалевыми разноцветными крылышками, последний подарок от Кристины. На память. Кристина приходила прощаться, но они с Вадиком разминулись, а бабочку он не нашел. Она лежала очень глубоко, присыпанная трухлявой корой, чтобы не стащили ее любопытные сороки.

Снеговик смотрел на брошку и молчал.

Коллаж

Рисунок

Рисунок

Вариант обложки

Рисунок

Вариант обложки

Рисунок

Вариант обложки

Рисунок

Вариант обложки

Рисунок

Вариант обложки

Рисунок

Вариант обложки

Рисунок

Вариант обложки

Рисунок

Рисунок

Рисунок

Рисунок

Шесть лет все было спокойно. Но однажды затемно Ольга, которую уже чаще звали просто Егоровной, проснулась от неясного томления в груди. Сердце стучало, отдаваясь в висках, пальцы слегка дрожали. Она поспешно зажгла лучину, кинулась к окну, распахнула ставни — только б вдохнуть предрассветный воздух полной грудью. И внизу, на улице, увидала: шестеро королевских гвардейцев в белых парадных мундирах...>>, ножны сверкают золотом и перламутром, ведут коня: шерсть кремовая, кожа розовая, глаза голубые, с высокой и длинной холкой, слегка покатым крупом. Не было на нем узды, но случайно поймав взгляд коня, Ольга не то чтобы увидела — сердцем почуяла — мольбу: “Приходи на рассвете!”

Конь шел тихо, и не было никого на улицах, не светились окна. Ей бы отвернуться, уйти, вернуться в постель — не смогла. Сама не помнила потом, как натянула платье прямо на ночную рубаху, влезла в башмаки, накинула шаль на плечи, зачем-то взяла с собой корзину да пошла потихоньку позади гвардейцев, ведущих коня.

Идти пришлось далеко — за городские стены. Выходить сразу за гвардейцами Егоровна не осмелилась, подождала, пока минет с десяток тянуче-долгих минут. Когда вышла, увидела: конь стоял чуть поодаль непривязанный, стриг воздух ушами. Гвардейцев же Егоровна не видела, как ни осматривалась. Помедлив, она подошла к коню, пожала плечами, будто стряхивая остатки ночного морока: с чего это ей в самом деле вздумалось идти сюда? Она уже развернулась назад к городу, когда вдруг почувствовала: она могла бы спалить этот город дотла. Это так легко: стоит только пожелать, увидеть под сомкнутыми веками, как пламя стремится по знакомым улицам, пожирает дома, амбары, сараи, лавки, рынок, бежит к дворцовым садам, поднимается по ступеням дворца… Беда лишь одна: города-то, в сущности, перед ней и не было.

То, что было за стенами, было чем угодно, но не городом. Воспоминанием о том, каким должен быть город, мечтами о том, каким он может стать. Призраком, мороком, прекраснейшей работой королевских магов. Вот дворе

Рисунок

Саман встретил их необычной суетой. Кричали люди, метались по улицам, словно пытались сбежать из города. Но шагу за стены не делал ни один. В какой-то момент толпа перед Якимом и Ольгой расступилась, и она увидела: шестеро гвардейцев, кипенно-белые мундиры, золото и перламутр, бурая масть, низко посаженный хвост, ноги крепкие, тонкие, копыта прочные, немного выгнутый профиль. Узда — ледяная, такая...>>, что Егоровне казалось: сделай она хоть полшага вперед, и застынет ледяной статуей. И венец: огненный, обжигающий.

И снова она почуяла: пожелай она, и город превратится в ледяную пустыню, промерзшую, разрушаемую северными ветрами…

Когда Егоровна очнулась, Анютка плакала у нее на руках, рядом голосили другие бабы. Ни одного мужика не осталось на улице. “Увели-и! — взвыл кто-то рядом с Егоровной. — На войну забрали-и!”

На секунду Егоровне помнилось: пахнуло холодом. Вой и плач вокруг прекратились, в ушах набатом прозвучало: “Такова королевская воля”.

Рисунок

Ее взяли во время покушения на королеву. Суд был скоротечным: полчаса, чтобы успокоить ее величество, пять минут на сбор других королевских магов, полминуты на заклинание обращения в коня. Королю нужны были новые солдаты, война затянулась, надо было найти, кого еще бросить на фронт… И раз уж в Самане закончились мужики, а новые еще не выросли, то можно забрать и каждую десятую бабу. Да и по другим городам коня провести. Конь, правда, не выживет, каждый удар копытом отнимает жизнь, но это, право, сущая ерунда. У королевской четы еще достаточно магов.

Рисунок

Семнадцатилетняя тогда Ольга запомнила на всю жизнь: конь был вороной, высоконогий, с длинной спиной и высокой шеей, костистые ноги покрыты густыми и длинными щетками. Узда на нем была из воды, струилась, удерживаемая силами, которых у Ольги никогда не было и не будет. Рядом с конем шли шестеро — по трое с боков, в белых парадных мундирах, с саблями в ножнах из золота и перламутра.

— Что же они п...>>ешие? — удивилась Ольга. Тетка Ульяна не ответила, схватила Ольгу за руку, потащила в избу, захлопнула дверь да для верности подперла стулом.

— Молчи, — прошептала тетка одними губами. — Молчи, нельзя, чтобы конь тебе в глаза посмотрел, несчастье от этого будет, такое, что ни один маг исправить не сможет.