Mamas and papas (джен)

Солнечные блики на воде сияют праздничными неоновыми лампочками, слепя глаза. Они играют и искрятся россыпью звёзд, зайчиками проскакивая между уток, отталкиваясь от их волнистых дорожек на глади пруда и выпрыгивая вверх, буквально поджигая собой воздух.

Это место дислоцирования прекрасно со всех сторон — старая, скрюченная то ли возрастом, то ли ветром ива на берегу, длинные тонкие ветви которой свисают до самой земли, кое-где опускаясь и в воду. Шершавый и словно нагретый изнутри массивный ствол прямо за спиной. Здесь он чувствует себя в безопасности и может расслабиться, не полностью, конечно, но достаточно для того, чтобы передохнуть. Словно в военной палатке, думает он. Его убежище посреди Центрального парка на самом деле походит на стратегический командный центр. Сам скрытый в тени ветвей от посторонних глаз и солнца, он постоянно мониторит ситуацию, бессознательно следит за окружением. Громко сказано — следит. Это получается совершенно автоматически, без его контроля. Словно какой-то процент личности Джеймса Бьюкенена Барнса под кодовым именем "Зимний солдат" всегда находится в режиме боевой готовности. Уже столько лет подряд... Видит Бог, он устал. Но просто не знает, как отключить эту чёртову функцию. Поэтому пробует успокоиться и просто принять — как свою железную руку, как хаотичность воспоминаний, как фантомные и при этом совершенно живые боли в неживом плече на самом стыке плоти и металла. Это даже удобно, думает он, чтобы подбодрить себя. Удобно всегда быть начеку. Мало ли что?

Капельки пота собираются в дорожки и медленно скатываются вниз по вискам и шее под горловину худи, надетую поверх обычной домашней майки. Как же жарко. Чёртово Нью-Йоркское лето.

На скрещенных коленях ворчит и греется маленький нетбук с воткнутым сбоку модемом. Его матово светящийся экран пестрит колонками информации, как правило, совершенно не нужной ему. Но ему нравится проводить время так — шерстя сеть на предмет чего-либо, что может заинтересовать. Каждый имеет право на свой отдых. К примеру, Стив бегает. Он даёт совершенному телу абсолютно ненужную ему нагрузку. И это расслабляет, позволяет отрешиться от всего и просто сосредоточиться на дыхании, на свежести воздуха, на красоте мирного утра вокруг. Они как-то давно проводили эксперимент — ели самую вкусную и бесполезную пищу, только жирное и жареное, забросили тренировки напрочь. И лишь пересматривали, полулёжа на старом скрипучем диване, обсыпанные вывалившимся из миски попкорном, шедевры мирового кинематографа. Огромная новая изогнутая плазма давала потрясающее живое и красочное изображение без искажений по углам. На её покупке настоял Баки. Диван пофиг, но вот картинка должна быть на высоте. Как и звук. В конце концов, в каком веке живём? Тогда он свято полагал, что в их телах — совершенном и искалеченном — что-то должно измениться. Это был чёртов вызов совершенству, науке, сывороткам и прочей дряни, которой их пичкали по всем фронтам. Просто захотелось побыть обычными людьми. Ленивыми, с недостатками, с нежеланием что-либо делать и вообще двигаться в летнюю жару. Миссий почти не было, и они предавались приятному обжиранию (вёдра куриных крылышек от Kat&Nat, мини-гамбургеры, которые Стиву на один укус, рыбные палочки и картофельные чипсы, панкейки со сливками, шоколадные маффины в количестве, ужаснувшем бы любого) и не менее приятному безделью, практически не отвлекаясь. По его прикидкам, они были обязаны поправиться на десяток фунтов и выдать не слишком хорошие анализы по части холестерина и сахара в крови. Ни-че-го. Идеальные анализы. Они месяц провалялись на диване, и это не отразилось на них никак (конечно, кроме положительного влияния нескольких десятков пересмотренных фильмов, расширяющих кругозор). Стив всё так же мастерски швырял свой разрисованный концентрическими кругами фрисби, он сам — стрелял метко и бездумно, уверенный в результате. Все шесть по смертельным точкам, как и в дни серьёзных тренировок. Более того, чёртов Стив похудел на четыре фунта, он сам — на два. Но даже после эксперимента бегать Стив не прекратил, и теперь он понимает, почему. Да, каждый расслабляется по-своему. Лично его успокаивает поиск информации и аккуратные столбики букв и заголовков на небольшом экране нетбука.

Ветви шелестят от порыва тёплого ветра, и в лицо мимолётно пышет жаром. Впереди между лиственной занавесью маячит просвет, сквозь который солнечные блики, отскакивая от водяной ряби, забираются в его убежище и буквально щёлкают по носу. Он морщится и чихает. Почему-то улыбается и поворачивается на отдалённый детский смех. Там, справа, в редкие неспокойные разрывы ветвей видна детская площадка. Огромная, окружённая бастионом и рвом в виде скамеек с бдящими родителями, колясками и брошенными до времени велосипедами. Разноцветная и манящая, как диснеевский замок или разноцветные кремовые розочки на торте (Пеппер ничего не сказала в тот раз, но посмотрела на него так, что он понял — снимать их пальцем с корпоративного десерта было не самой лучшей идеей). Дети носились по этой площадке, что-то кричали — он просто не акцентировал внимание на смысле фраз, хотя мог расслышать каждое слово. Они счастливо улыбались и играли — то ли в ковбоев, то ли в рыцарей. Он не разбирался в возрасте, но многие из них выглядели маленькими. Наверное, не старше шести лет, думал он. Во времена их со Стивом детства не было такого разнообразия качелей, лазательных комплексов, тематических площадок... Серьёзно, будь он чуть смелее в плане социального поведения, он бы жил там, на площадке. Ну, хотя бы какое-то время. Просто чтобы понять принцип работы аттракционов и лазалок, пробежаться по лабиринтам, связкам и верёвочным переходам комплексов... Да, в их время такого не было. В их время он залезал на дерево — старый ветвистый клён за их бараками в Бруклине — держа конец стащенного в доках каната под мышкой, а потом и вовсе обвязав его вокруг пояса. Снизу на него лупился тощий и белокожий, точно слепленный из снега, Стив. "Держись крепче, Бак. Осторожнее, Бак. Вон та ветка выглядит крепче". Его восторженный и почти щенячий взгляд вызывал стремление быть сильнее, лезть выше, совершать глупости. И он лез выше, с силой затягивал специальный свободный узел на канате, и перевязанная автомобильная шина поднималась над землёй, превращаясь в качели. Стив еле забирался в них, раскачивался первым и заливисто смеялся, кашлял до слёз и смеялся снова, а Баки — Боже, сколько им тогда было? — бегал рядом и подталкивал в спину. "Держись крепче, Стив. Не улети до Луны, мелкий, у тебя нет скафандра. Слазь уже, я тоже хочу покачаться". И они менялись почти до темноты, хохотали, говорили о чрезвычайно важных мальчишеских делах и ждали, когда уже позовут на ужин — с утра ничего не ели. В животах тянуло от голода, но в компании друг друга и подвешенной шины время пролетало незаметно. Великая депрессия? Нет, они не знали, что это такое. Через несколько дней качели срезала банда мальчишек постарше. Не со зла, наверное, а словно помечая территорию, которой владеют. Стив тогда негодовал и плакал, разглядывая расплётшийся обрезок каната, болтающийся на ветке. Баки насуплено молчал и с силой сжимал кулаки. Он знал, что подрастёт ещё немного — и всем им надерёт задницы. Чтоб неповадно было. И чтобы Стив больше не плакал. Через пару недель на этом обрывке повесился их сосед, мистер Денжер. Они со Стивом только мельком видели раскачивающееся под деревом тело, пока его не сняли. Миссис Роджерс вздыхала тогда и что-то говорила о азартных играх и долгах. У него осталась жена и десятилетняя дочь. Это было жутко. Они перестали ходить на задний двор.

Да, в их время не было такого разнообразия, но были ли они от этого менее счастливы? Он не знал. Он просто радовался тому, что самые далёкие воспоминания из детства вернулись первыми, едва он поселился у Стива. Словно выплыли из тьмы шторма на проблеск маяка.

В просвет перед ним попадает стайка уток, плывущая по озеру к берегу. Грациозные на воде, они неуклюже выходят на камни и встряхиваются, дёргают гузками — мать и мелкий совсем выводок из пяти птенцов. Переваливаясь, спешат к ветвям ивы. Он скормил этим проглотам целый батон пару часов назад, и теперь нечем их угостить. Он пожимает плечами, глядя в блестящий чёрный глаз, и показывает пустые ладони:

— Извини, приятель, больше ничего нет.

Утка смотрит внимательно, наклоняет голову, а потом крякает и уходит куда-то влево, может, там им больше повезёт. Смешные серо-бурые комочки спешат за ней, переваливаясь на оранжевых лапках. Он вздыхает и снова углубляется в чтение. Сегодня это мониторинг всех горячих точек и конфликтов за последние пять лет, где участвовали США. Просто для самообразования. Он читает о миротворческих войсках в Ливане, а потом хмурится и нагибается ближе, щурясь. Перечитывает снова, трёт переносицу и скулы, сползая к подбородку. Откидывается назад, на бугристый ствол. Щетина колется, но это последнее, что его волнует. Подумав немного, вводит в новой вкладке другой поисковой запрос и становится взволнованным ещё больше — надо же, как же так? Почему не додумался до этого раньше? Вот идиот...

Он сидит минут пять, то перечитывая неожиданную информацию, то просто улетая куда-то, смотря перед собой. Затем вытаскивает мобильный из кармана худи — маленький в его широкой ладони и весь потёртый, и набирает Стива.

— Где ты, дружище? — спрашивает тот громогласно.

— Всё там же, — губы едва намечают улыбку.

— Секретный шалаш в Центральном парке?

— Так точно.

— Как погодка?

— Жарко, как в печке.

— А тут кондиционеры, — Стив явно улыбается, а потом заразительно зевает — на часах начало одиннадцатого. — Утром я не понял, как там. Не проснулся, наверное.

— Ты ещё долго?

— Почти свободен. Тебя забрать?

— Да. Было бы неплохо.

— Хорошо, Бак. Через десять минут на северном выходе.

— Замётано.

Он закрывает нетбук и трёт глаза. Сердце до сих пор немного частит — это от неожиданности. Надо было додуматься поискать раньше, но почему-то даже мысли не возникало — вбить свою фамилию в поисковик. А теперь... Смысл дёргаться. Возможно, его вообще не захотят видеть. Или просто не поверят. Такое сплошь и рядом бывает. Он разминает загудевшее плечо, потягивается до хруста в спине и шее, и собирается. Стив точен как часы, а опаздывать — дурной тон. И так опоздал на семьдесят лет, хватит.

— Что-то случилось? — спрашивает Стив, хлопая по спине и протягивая блестящий чёрный шлем с зеркальным щитком.

Он пожимает плечами, пребывая в задумчивости. Да, нет, не знаю — это можно трактовать как угодно, и Стив только хмыкает, заводя "харлей". Баки упаковывается в шлем и устраивается сзади, прижимаясь спиной и бёдрами, стискивая в хватке бока. Стив законопослушный гражданин и Капитан Америка, но водит лихо — то ли красуясь перед ним, то ли от скуки обычного летнего затишья. Факт в том, что лето — тухлый и почти нерабочий сезон. Задания больше касаются шпионажа и добычи информации, а это явно не конёк Стива. Летом он часто работает с Наташей, и она шутит: "Смешно. Словно злодеи и остатки ГИДРы тоже уезжают на побережье, чтобы как следует отдохнуть, посерфить и набраться сил перед новыми злодействами". Она забавная. А он не очень, поэтому только кивает, продолжая прослушивать радиоволну.

В их квартирке на окраине Манхэттена темно из-за задвинутых во всех комнатах штор. Только на кухне сквозь жалюзи ломятся лучи солнца. А ещё едва ощутимо пахнет кофе и жареными ранним утром тостами — и этот по-домашнему уютный запах успокаивает. Стив проносится по квартире, производя яростное "Шурх! Шурх!" Становится светлее. Баки сразу идёт на кухню, достаёт бутылку молока из холодильника. С полупустых полок сиротливо смотрит ополовиненная мясная нарезка и тощая упаковка майонеза. Кажется, пора в магазин. Пока он жадно пьёт, Стив звонит куда-то — явно в доставку еды на дом. Двух здоровых мужиков не так-то просто прокормить. Гора продуктов, едва вмещающихся в тележку, часто исчезает раньше, чем заканчивается неделя.

— Ну, рассказывай, что там у тебя, — говорит Стив, присасываясь после него к ополовиненной бутылке. Они стараются не марать посуду, когда могут не марать. Даже при том, что Тони помог с обустройством и бытовой техникой, на загрузку посуды в посудомойку требуется время. И желание, конечно. Поэтому они просто стараются не пачкать тарелки и кружки лишний раз. Баки идёт ко входу и достаёт из рюкзака нетбук. Открывает, и тот, поворчав, подсвечивает экран.

— Читай, — он ставит компьютер на обеденный стол. Стив садится напротив, вчитывается. Глаза застревают на нужном месте, видно, что он перечитывает часть текста несколько раз.

" ... с прискорбием сообщаем о потере двух бойцов миротворческих войск США в последней стычке с боевиками. Разведчики Ноэль Урдок и Кассиан Чейз, отправленные поздно ночью с опасной миссией, подорвались на вражеской мине. Тела вернутся их вдовам, Кэтрин Чейз и Мелиссе Барнс, грузом 200 в начале мая. Искренне соболезнуем утрате и помним, что бойцы погибли, защищая интересы своей..."

Стив сначала теряется, а потом вдруг улыбается — радостно смотрит в ответ, словно это он неожиданно оброс родственниками, а не Баки.

— Это моя внучатая племянница. Внучка Ребекки. Я уже узнал. Ей тридцать семь, и у неё двое детей. Мальчик и... девочка. Мальчика зовут Джон, а девочку — Хлоя. Ей два года. Парню шесть. Есть адрес и телефон, они так и живут в Бруклине...

— Как ты узнал столько всего? — поражается Стив.

— Сеть. В сети и не такое можно найти, — вздыхает он. — Никакой осторожности.

— Надо позвонить ей. Поговорить, может, даже встретиться.

— И как ты это видишь? Здравствуйте, я ваш дедушка, который жил семьдесят лет назад, и я наконец долечил свою амнезию и случайно нашёл ваш номер телефона в интернете, не хотите партию в шахматы? — удивляется он.

Стив вздыхает, снова смотрит в монитор и барабанит пальцами по столешнице.

— Давай я позвоню? От встречи с Капитаном Америка она не должна отказаться.

— Я бы послал такого телефонного шутника нахер, — он встряхивает выбившейся из резинки чёлкой и отходит к окну, бездумно разглядывает прокалённую солнцем улицу.

— Но ведь я не шучу.

— Она же не видит твою серьёзную мину по телефону.

— Хорошо, что предлагаешь ты? — Стив как-то неожиданно оказывается сзади и встаёт очень близко, нарушая все приличные границы его личного пространства. — Ничего не делать, я прав? Будешь прятаться тут, шерстить сеть, смотреть на их фотографии, питаться обрывками информации и вздыхать? Может, ты просто боишься?

— Боюсь, — спокойно отвечает Баки спустя несколько секунд.

— Чёрт, прости, — Стив вздыхает и сдувается, упирается лбом в плечо и стоит так, чуть покачиваясь. Тёмные волосы в хвосте щекочут его щёку и ухо. Баки продолжает смотреть на улицу через давно не мытое стекло. — Просто это так поразительно — у тебя есть родственники, Бак, ты только представь. Твоя кровь. Это невероятно! У меня, например, никого не осталось, и я...

Баки отпускает подоконник и гладит светловолосую макушку железной ладонью. Он сокрушается, что не чувствует. Не чувствует, жёсткие или мягкие волосы Стива, щекотно или нет. Приятно ли скользят пряди между пальцами. Он просто помнит — мягкие. Помнит — приятно. И знает, что прохладная железная ладонь приносит облегчение в эту жару, когда касается так легко.

— Я боюсь, что нахрен им не сдался, Стив. Просто подумай, зачем им такой родственничек вообще?

— А тебе?

— Что мне? — переспрашивает Баки, незаметно придвигаясь носом к волосам. Пахнет хвоей и немного цитрусом, приятно.

— Разве тебе не интересно, как они живут? Какие они вообще, твои родственники? У неё муж в горячей точке погиб. Ты не хочешь поговорить с ней?

— Я... не знаю, — пожимает он плечами, отчего Стив поднимает голову и кладёт вместо неё уже подбородок, перехватывая правой рукой поперёк груди. Он сзади твёрдый и горячий, как каменная скала, пропитанная солнцем. Баки закрывает глаза, пытаясь сосредоточиться и немного согреться. Прошло не так много времени с тех пор, как эта рука поперёк груди вызывала только одно желание — провести бросок через себя.

— Знаешь, это потрясающий шанс снова вернуться в семью, Бак, — тихо говорит Стив, сжимая футболку в кулаке слева на его груди. — Если бы у меня... Если бы мне выпал такой, я бы его не профукал. Ты должен попробовать, и будь что будет.

— Ты моя семья, — говорит Баки и мягко, текуче выпутывается, идёт наливать воду из-под крана в старенький обгоревший по бокам чайник.

— А ты — моя, — слышит в ответ. Он не оборачивается, но знает, что Стив улыбается ему. — Но мы всё равно встретимся с этой Мелиссой Барнс, хорошо? Если я надену костюм кэпа, она точно не будет против поговорить.

Баки фыркает, чиркает по коробку, и спичка с шипением загорается в его пальцах.

— Может, обойдёмся без костюмов? А то мой не очень-то располагает к беседе за чашечкой чая.

— Как скажешь, — Стив легко смеётся и рывком стягивает футболку прямо на ходу. — Я в душ, ладно?

— Угу.

Он снова возвращается к окну и забирается на широкий подоконник с ногами. И думает о том, что мальчишка на фотографиях — вылитый он сам в детстве.