Mamas and papas (джен)

Будильник на тумбе за Стивом звенит и звенит, ввинчиваясь в сон, и никто не думает его выключать. Это начинает бесить, ведь обычно Баки даже понять не успевает, что Стив встаёт на пробежку. Как правило, происходит это очень тихо, но сегодня Стив, кажется, не слышит будильника вообще. Лязгающий механический звон ввинчивается в сонный мозг, тревожа головную боль на дне черепной коробки. Баки морщится, поворачивает голову и упирается носом в нос Стива.

— Стив, — стонет он сквозь занавесь волос. Ночь у всех была дерьмовой, бессонной и долгой, потому что у Хлои неожиданно разболелся живот, а подходящие лекарства нашлись только у миссис Лауфиц. Вечером они переборщили со сладким, сами виноваты. Мало какой ребёнок способен побороть своё желание наесться конфет от пуза, если его не контролируют взрослые.

— Мхм? — выдыхает Стив, но на лице не движется ни единый мускул. Ощущение такое, что он глубоко спит. Очень глубоко. И этот трезвон вообще не доходит до его сознания.

— Будильник, — сонно мямлит Баки. — На пробежку.

— Угу, — соглашается Стив и блаженно вдыхает поглубже, чтобы неторопливо выдохнуть. И на этом всё. Никаких больше движений, только мерное дыхание, щекочущее нос.

Чёртов Роджерс, начинает кипятиться Баки. Стив, бывает, спит так крепко, особенно, если сильно вымотается накануне, что хрен чем добудишься. Как правило, Баки в такие моменты просто стряхивает его на пол, если нужно срочно вставать.

— Роджерс, — шипит Баки, и ему самому так чертовски хочется спать, что просто тишина и покой кажутся самыми непревзойдёнными благами на свете. Единственно желанными благами. Когда он прикрывает веки на секунду, кажется, что падает в сладкое чёрное небытие. Но потом снова звенит будильник, и глаза сами собой открываются, вглядываются в знакомые до последней родинки, морщинки, веснушки черты.

Баки делает единственное усилие, на которое способен сейчас, сонный и не до конца скоординированный. Он выталкивает себя наверх, балансируя на локте. Переваливается через Стива и просто ударяет кулаком по кнопке будильника. Железным кулаком. Слышится треск, и звон прекращается. Чёрт. Переборщил, кажется. Стив не реагирует никак. Стиву его будильник нравился...

Баки вырубает нещадно. После тяжёлого дня и бессонной ночи единственное, чего хочется с утра — это блаженно спать под горячим прикрытием дружеской спины. Желательно до обеда. И чтобы никто не трогал. Он опускается сверху на бок Стива, устраивается поудобнее и понять не успевает, как засыпает снова. Надо где-то найти такой же будильник, думает он за мгновение перед тем, как нырнуть в мягкую, тёплую темноту.

Спустя пару часов за прозрачными занавесками уже довольно светло, и из открытых окон ясно слышны утренние шумы с улицы. Баки просыпается, но не открывает глаз и не двигается. Слушает. Осознаёт. За окном проезжают редкие машины. Эджком-авеню не такая уж популярная улица. Слышно далёкое монотонное дыхание большого города, тысячи слившихся в один спутанный ком звуков. Но это фоном. Баки слышит тихие шаги и шорох бумажных листов. Это почтальон с утренними газетами обходит дом напротив, разносит корреспонденцию по ящикам. Через несколько минут он закончит там и перейдёт к их дому.

Он слышит ещё кое-что. Размеренный глухой стук. Тяжёлый, объёмный. Словно доносящийся из недостижимой глубины. Бух... бух... бух... Так стучит сердце Стива за его кожей, мышцами, рёбрами. А он почему-то лежит щекой на его голой груди и слушает. Поднимается вместе с дыханием: вверх-вниз. И снова. И никак не встать, никак не сдвинуться с места. Хотя сегодня у них дела в штабе до полудня, и ещё он собирался в душ, а Стив проспал пробежку, хотя обычно он будит их всех. И детей нет в их кровати — наверняка отсыпаются у себя после весёлой ночки и беготни с тазиком от ванной к кровати и обратно. Стив перевернулся еще во сне, стянул простынь до пояса, хорошо, что не ниже. И хочется встать и уйти, и так уже слишком жарко от кожи, от большого, горячего тела. И его собственное тело просыпается от неоднозначности их позы слишком быстро. Ему определённо нужно в душ, и поскорее.

Баки всё же открывает глаза и долго смотрит на поднимающиеся и опускающиеся в такт дыханию грудные мышцы. На кадык и подбородок. На торчащий кончик носа, на приоткрытые губы. Не замечает, как дрожь — сладкая, незнакомая — проходится по внутренностям. Он чуть сдвигает голову, так, что почти касается кожи над солнечным сплетением носом и губами. Закрывает глаза. И вдыхает. Просто медленно втягивает в себя запах кожи. Немытый Стив привычно пахнет собой. Тепло. Терпко. Неуловимо-знакомо и всё же чуть иначе. Немного не так, как... Как когда? Когда Стив не был Капитаном Америка? Пожалуй. Тогда почти весь его собственный запах забивался неистребимым горько-сладким ароматом лекарств. И Баки обманывался. Обманывался, думая, что это и есть запах Стива. А он — гляди — совсем не такой.

Хотя, если подумать, для того Стива запах лекарств и правда был естественным и родным. Стив Роджерс из тридцатых никогда не пах по-другому. Вот только нет больше того Стива. Впрочем, и Баки того тоже нет. И кому какая разница теперь, как именно они пахли?

Баки вдыхает ещё раз, заполняет лёгкие и даже задерживает дыхание ненадолго, словно надеется, что часть запаха осядет у него внутри. А потом медленно встаёт и отправляется в душ. Щека горит огнём, всё тело зудит и тянет, и вряд ли существует что-то, способное утихомирить этот зуд.

Потому что того, кто на самом деле способен, будить точно не стоит.

— Слушай, Бак, — говорит Стив за завтраком негромко, пока и Джон, и Хлоя заняты перетягиванием последнего оладушка на блюде. Он убирает свой телефон в карман домашних штанов. — Я уточнил. У меня сегодня спарринги с первой ударной группой до полудня. Контактные тренировки, и я бы рад присмотреть за Хлоей, но не думаю, что это реально. Справишься сам? — он виновато заглядывает в глаза, и его лицо очень-очень близко. Слишком. Сам. Ага. О чём он. Баки хмурится, раздумывает. Стив напряжённо сопит рядом.

— Посмотрим, — говорит Баки неоднозначно. Отворачивается и смотрит в тарелку, по которой возит остатки омлета. — Придумаем что-нибудь.

— Джеймс, кофе вот-вот закипит, — замечает миссис Лауфиц, и Баки подскакивает, чертыхаясь, тут же хлопает себя по лбу и хватает большую турку прямо с огня железной рукой. Не успел закипеть. Это хорошо.

— Спасибо, Роза, — улыбается он и разливает кофе по чашкам. Достаёт молоко. Так вышло само собой, миссис Лауфиц не задавала ни единого вопроса. Но теперь их завтраки очень-очень обильные. Это гора выпечки помимо огромной сковороды омлета или яичницы, или кастрюли каши, если Стива совсем повернёт на здоровом питании. Печенье миссис Лауфиц больше не предлагает, и — парадокс — Баки начинает скучать по их субботним посиделкам у неё в гостиной за хрустящим овсяным печевом с шоколадной крошкой. Человек непостоянен. И предсказуем в своём непостоянстве, думает Баки.

— Ну что, Джон, едешь с нами в штаб? — спрашивает он, пока наскоро споласкивает чашки из-под крана, а Стив составляет посуду в посудомойку. — Я обещал тебе тир.

— И я! Я тоже поеду! — тут же подрывается со своего стула Хлоя и начинает прыгать вокруг них со Стивом, повисая то на футболке одного, то на железной руке другого. — Можно? Можно?

У Баки складывается ощущение, что чем дольше малышка живёт с ними, тем убойнее действует и проще вертит всем, что только есть в её досягаемости. К примеру, двумя здоровыми мужиками. Он на самом деле теряется, когда в Хлое просыпается весь этот оптимизм и неуёмная двигательная активность. Её нужно тоже обязательно отдать в спортивную секцию, надо спросить у Мелиссы, со скольки лет принимают, к примеру, в акробатику. И ведь не скользит, думает он, приподнимая руку вместе с Хлоей. Улыбаясь ей и даже не осознавая этого. Хлоя висит, как обезьяна, и хоть бы что ей.

А потом он случайно встречается взглядом с миссис Лауфиц, и это такой особенный молчаливо-говорящий взгляд, когда два человека смотрят друг на друга и всё понимают. Без слов.

"Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, — говорит глазами Баки, практически умоляя. — Я глаз с неё спускать не хочу, но если есть место получше, чем военный штаб... С ними двумя в тире будет проще самому застрелиться. Сразу".

"Джеймс, дорогуша, о чём речь? Я и сама не отпущу девочку в ваше логово. Нечего ей там делать".

Баки легко-легко улыбается и кивает. Хлоя визжит, качаясь на его руке. Джон хихикает за столом и прячет лицо в ладонях. Стив просто закрывает посудомойку, выбирает программу и отворачивается. Кончики его ушей красные.

— А я хотела заняться марципановыми букашками, — вдруг вздыхает миссис Лауфиц. — Какая жалость, мне совсем некому помочь, останусь тут одна, а марципановые букашки терпеть не могут, когда я их откладываю до вечера... Как же быть? — печально говорит она и вздыхает ещё тяжелее. Баки закусывает губу, чтобы не разулыбаться.

— Я! — с ожидаемой готовностью выпаливает Хлоя и отпускает руку, приземляется на пол. — Я помогу! Хочу делать букашек с тётей Лози!

— Точно? — честно радуется миссис Лауфиц. — И никуда не поедешь?

— В следующий лаз поеду, — с серьёзным видом заявляет Хлоя. — Когда ты не будешь делать букашек. А ты меня научишь? Я не умею...

И пока Хлоя продолжает болтать, Стив всё-таки смеётся. Беззвучно. Баки знает это, потому что его широкие плечи, обтянутые футболкой, мелко подрагивают, пока сам Стив стоит и смотрит в окно.

Они собираются быстро, и Баки очень забавляет то, как Джон сначала надевает шорты и цветастую футболку с принтом трансформеров, потом снимает всё, и надевает синие джинсы и спокойную рубашку-поло оливкового цвета, а потом всё-таки снимает её и надевает обратно футболку с трансформерами. Он заметно нервничает — конечно, взрослые берут его с собой в Очень Важное Место работы Больших Страшных Дядь, и ещё там будут стрелять из Пистолетов и Винтовок, а он — в шортах и футболке... Впрочем, ничто не может переломить его любовь к этой "счастливой" цветастой футболке. Джон рассказал о ней Баки по секрету после откровений в больнице, что всегда надевает её перед соревнованиями по плаванию. И всегда выигрывает. Надо же.

Уже на выходе, обутых и готовых, их останавливает миссис Лауфиц и вручает Баки увесистый бумажный пакет.

— Бутерброды с ветчиной, — говорит она, предвосхищая вопрос. — Не отказывайтесь. Проголодаетесь, я ведь знаю, — улыбается, и глаза её светятся за стёклами очков в массивной оправе.

— Я тоже! — вдруг вскрикивает Хлоя. — Я тоже сейчас принесу! — она, припрыгивая, уносится на кухню, слышно, как открывает холодильник, звенит чем-то... и возвращается с недопитой бутылкой водки, которую Наташа оставила у них ещё с месяц назад. Совершенно счастливая, настойчиво тянет её Стиву.

Стив кашляет, смотрит на Баки. Баки ошарашенно смотрит в ответ. Переводит взгляд на миссис Лауфиц. Почему-то становится неловко. Джон начинает хихикать.

— Какая же ты дурочка, Хлоя, — выдавливает он из себя. — Такое нельзя на работу.

— Почему? — хмурится Хлоя и начинает пристально разглядывать блестящую этикетку. — Это зе водичка. На улице залко. Белите, — тянет снова.

— Детка, — вдруг мягко говорит миссис Лауфиц. У Стива, как и у Баки, языки намертво прилипли к нёбу. — Стеклянную бутылку неудобно брать с собой. Она может разбиться. Давай-ка лучше нальём воды в пластиковую.

И пока миссис Лауфиц и Хлоя, взятая в оборот находчивой старушкой, наливают им воды с собой, Баки ощутимо выдыхает.

— Я думал, мы её допили, — тихо говорит Стив, усмехается и глядит уже с улыбкой.

— Всё как-то повода не было, — хмыкает Баки в ответ. — Да и чего там пить? Так, Наташе на несколько стопочек. Пусть сама и допивает свой русский сувенир.

Уже потом, спускаясь по лестнице, снабжённый запасами воды и пищи, Баки спрашивает Джона — Стив давно унёсся вперёд на пару пролётов:

— Откуда ты сам знаешь про водку? — произносит он ровно. Пока мальчик раздумывает над ответом, добавляет догадку: — Отец?

Джон тут же останавливается, щетинится весь с ног до головы, и глядит так, что Баки уже вообще не рад, что спросил.

— Папа не пил! — говорит он с вызовом, сквозь зубы.

Баки смотрит на него, а потом продолжает спускаться. Говорит негромко, даже не оборачиваясь:

— Все военные пьют. Так или иначе. Я не обвиняю твоего отца ни в чём, Джон. Это был просто отвлечённый вопрос.

Постояв ещё немного, Джон спускается следом. Каждый шаг отдаётся тяжелее и глуше, словно мальчик намеренно вдавливает подошвы в каменную лестницу.

— Я видел несколько раз, случайно, — решается он, наконец. — Несколько раз, когда папа возвращался после контрактов из горячих точек. Он просто сидел на кухне один поздно вечером. Смотрел в стену и... И ещё раз, когда собирался с сослуживцами... Они вспоминали тех, кто уезжал с ними и не вернулся.

Баки кивает на ходу. Говорит:

— Ясно. Не обижайся. Твой отец был замечательным человеком, я уверен. А выпить после некоторых заданий хочется даже мне и Капитану Америка, поверь. Толку только, — вздыхает он. — Но ты лучше сделай вид, что не слышал этого.

— А ты сделай вид, что не слышал про папу, — серьёзно говорит Джон. И Баки смотрит на него, и соглашается молча. Потому что да. Взгляд. Его взгляд, знакомый по всем зеркальным поверхностям, в которые ему самому доводилось разглядывать своё отражение. И это на самом деле странно — почему гены вдруг складываются так спустя почти целый век? Так, что его самого до дрожи пробирает. Только не становись военным, Джонни, думает он, перешагивая через ступеньку. Разорви замкнутый круг Барнсов, уходящих на бесконечную войну и не возвращающихся с неё, или возвращающихся переломанными вдоль и поперёк. Неужели мало мирных интересных дел? Он дожидается отставшего Джона и берёт его ладонь — крепко, доверительно. И тот не пытается убрать руку, словно принимая поддержку. Они спускаются дальше уже вместе, и Баки концентрируется на ощущении прохладных маленьких пальцев Джона в своих.

* * *

— Вольно, — говорит Баки, и Джон стоит совсем рядом с ним и немного позади в своих джинсах и в футболке с трансформерами, и невольно повторяет его позу и позу каждого из шеренги перед ними: чуть расставленные ноги, выпрямленная спина и развёрнутые плечи, руки согнуты в локтях и сцеплены за спиной. Баки улыбается уголком рта. Четырнадцать ребят в шеренге смотрят перед собой, словно мимо, но он их всех как облупленных знает. Им сейчас так любопытно, хоть на месте прыгай. Сам сержант Джеймс Бьюкенен Барнс привёл в тир мальчишку. Мальчишку, неуловимо похожего на себя. Ох и перетрут ему кости, как выдастся минутка. — Я сегодня не один, как вы видите, — продолжает Баки. — Со мной мой племянник Джон. Поэтому я объявляю вольную тренировку с оружием на выбор, пять заходов, пять видов оружия. Результаты докладывать мне лично во время перерывов между сериями. Работаете парами, я начну курировать, как только освобожусь. Вопросы?

— Сэр? — спрашивает та самая новенькая с полосы препятствий, Зой. Миниатюрная, шустрая, с волнами тёмно-каштановых волос пониже скул. Стив свалил девушку на него, апеллируя к тому, что пускай сначала меткость подтянет, руку набьёт. Баки морщится, вспоминая тот разговор. Бережёт? Оттягивает момент спаррингов, после которых новички сутками отлёживаются в медблоках? Хотя, какая ему разница. У них обоих есть своя работа помимо миссий и борьбы с мировым злом. И если он понимает в этой жизни хоть что-нибудь, лучше делать её хорошо — глядишь, тогда эти ребята перейдут из разряда "пушечное мясо" в разряд "боец подготовленный, жизнеспособный". А ещё следует держать Зой подальше от Стива. Выполнять.

— Слушаю, Зой, — отвечает он, чуть наклоняя голову.

— Не опасно ли находиться маленькому ребёнку в тире, сэр, — выпаливает девушка и заходится румянцем. Джон за спиной тихо бурчит про то, что "ему уже шесть, ну в конце-то концов". Баки едва успевает задавить улыбку на корню.

— За его безопасность я отвечаю лично, Зой, это не твоя забота, — говорит он чуть резче, чем хотелось. — Ещё вопросы?

Шеренга из ребят группы первого этапа подготовки — девушки и парни разного роста и возраста, с различными физическими данными, цветом кожи и глаз — молчат.

— Тогда начинайте тренировку. Первые выстрелы по сигналу, как обычно.

Когда группа расходится по двое в отсеки для стрельбы, он берёт Джона за руку и тянет в самый крайний, к стене. Там уже всё готово, как он и просил своего помощника Ларри: на стойке лежит матово-серый пистолет и пара магазинов к нему. Джон подходит ближе и уже тянется к оружию, как Баки командует:

— Руки, новобранец. Ты ещё не прошёл вводный курс и не знаком с устройством и возможностями этого ствола. Так куда лезешь? — он треплет сконфуженного Джона по макушке, ловко подхватывает пистолет, привычно крутит его в руке перед носом мальчишки. — Смотри внимательно и запоминай. Это ФН Файв-севен, большеватый на первый взгляд, но зато не тяжёлый. Чуть больше полукилограмма. Удобный. Ты сможешь удержать без проблем. Отдача не сильная, так что к стене тебя не откинет, если попрактикуемся в стойке. Удобен с любой руки, можно попробовать и двумя. При особом патроне умеет пробивать бронежилет, — говорит Баки, и глаза Джона удивлённо округляются. — Вот это — предохранитель. Это — прицел. Познакомишься с ним чуть позже. А теперь возьми обойму и воткни её сюда, — он показывает, и мальчик помогает патронам встать в рукоять со щелчком. — Молодец, Джонни. Держи. Ну, как?

— Вроде не тяжёлый, — улыбается Джон, неуверенно перекладывая пистолет из руки в руку. — Классный.

Баки вздыхает тихо. Берёт Джона за плечи и разворачивает к стойке. За ней — пустое пространство, на дальней стене висит лист с мишенью — контур человеческого тела и нанесённая на него разметка для стрельбы на поражение. Вдруг раздаётся резкий стартовый звонок к началу тренировки, и в тишине хлопают первые выстрелы. Джон едва ли не подпрыгивает на месте — вокруг становится очень шумно. И если ты не привык к этому шуму, находиться в нём довольно неуютно. Баки помнит.

— Спокойно, — говорит он, уверенно держа живую руку на плече. — Это пристрелочная тренировка. Через полчаса тут будет ещё веселее. А потом я их час буду гонять на новом треке с мишенями. Посмотрим, как у них с меткостью в ситуациях с элементами неожиданности.

— Я буду с тобой? — спрашивает Джон с любопытством.

— Нет. Это работа, парень, а не шоу, — замечает Баки. Джон понуро вздыхает. — Но я договорился с Нат, она покажет тебе свою вотчину, пока я не освобожусь. Любишь компьютеры и всякие шпионские штуки, как в фильмах?

— А то! — радостно кивает Джон. Да и Наташа ему нравится. Ну, совсем чуть-чуть.

— Вот и ладно. А теперь давай займёмся стойкой. Нет, это никуда не годится. Ногу поставь сюда...

Через десять минут Джон надевает наушники и стреляет первые пять выстрелов. Мажет нещадно и расстраивается, но Баки не обращает никакого внимания на это.

— Ещё, — говорит он. — Плечи ровнее. Не зажимайся. Что с дыханием? Снова забыл?

Джон старается изо всех сил — он очень прилежный. И довольно меткий, нехотя признаёт Баки. То ли хочет произвести впечатление, то ли на самом деле учится вот так, с лёту. Словно это в крови. Хмурится, кусает губы, делает всё, как ему говорят. Его руки немного дрожат от перенапряжения, а глаза начинают слезиться.

— А теперь выдохни и послушай, — прерывает тренировку Баки, когда Джон отстреливает три серии по пять и не блещет результатами. — Ты думаешь, это просто мишень? Лист бумаги с разметкой? — спрашивает он вдруг, и голос его холодный и отрешённый. — Это не так, Джон. Этот человек целится в тебя в ответ. Он целится в того, кто тебе важен. И если ты не остановишь его, он убьёт всё, что тебе дорого. Понимаешь? — глухо спрашивает Баки, неосознанно уплывая мыслями в далёкое прошлое, когда его сердце билось неровно, дыхание было сиплым, и вокруг было так холодно, холодно, что сводило челюсти. И из-за каждой неровности чудились чужие стволы. Блики прицелов. Страшно. Страшно до одури — забыться, отвлечься, не заметить. Не среагировать вовремя. Промазать. Он бы не простил себе. Никогда бы не простил ошибки. И в итоге всё равно ошибся, пусть и в другом. — А теперь спокойно возьми ствол и устрани его, — произносит он тихо, веско, ледяным тоном. В Джоне словно срабатывает что-то. Он неторопливо берёт пушку, замирает в почти идеальной позиции. Прицеливается и даёт пять залпов на задержанном вдохе. Смотрит вперёд, за свои руки с пистолетом, выдыхает и его вдруг отпускает — начинает трясти мелко, нервно. Джон откладывает ствол на стойку, снимает наушники. Его руки дрожат. Звуки стрельбы вокруг уже не пугают, звучат словно фоном. Баки хмыкает и нажимает на кнопку, мишень медленно подъезжает к ним.

— Два мимо, два в грудную клетку, одно в живот. Ты убил его, Джон. Молодец, — говорит Баки бесцветным голосом и замечает только тогда, когда Джон всхлипывает и порывисто вытирает лицо тыльными сторонами ладоней, шмыгает носом. — Эй, — тут же спохватывается он, присаживаясь на корточки. — Джон, что такое? Ты в порядке?

— Я... Ничего, дядя Джеймс, — продолжает всхлипывать Джон. — Может, пойдём уже? Я... больше не хочу стрелять.

Баки притягивает его к себе и обнимает — неуклюже, молчаливо костеря себя. Было бы нечестно говорить, что он не добивался подобной реакции. Но детские слёзы всё равно сбивают с толку, и Баки теряется, почти паникует. Он не придумывает ничего лучше, чем скорее увести Джона к Наташе.

В лифт к ним заходит Сэм, и это оказывается настоящим спасением для Баки.

— Кого я вижу! — начинает тот в своей обычной "улыбка до ушей" манере. — Два Барнса в одном замкнутом помещении, это убойная концентрация, парни, вы так не думаете?

— Закройся, — с тихим смешком говорит Баки, тут же пожимая Сэму руку. У них принято подковыривать друг друга постоянно, и Баки думает, что даже если схлопочет ранение, Сэм будет сидеть рядом и донимать своими глупыми байками, чтобы он не отключился раньше времени.

— Я не знал, что вы работаете вместе, — удивляется Джон. Они уже встречались с Сэмом, когда ходили в парк аттракционов.

— Сэм мой... напарник, — чуть запинается Баки, как, впрочем, всегда перед определением роли человека. Он вкладывает в слова "мой напарник" несколько более глубокий смысл, как и в "мой капитан".

— Давно не виделись, Джон, — произносит Сэм, протягивая руку. Джон пожимает ладонь, а потом вдруг смотрит во все глаза.

— Так ты Агент "Сокол"?! — вдруг доходит до него. — Чёрт, ну почему я сразу не догадался? Ты так круто летаешь!

— Не выражайся, — строго говорит Баки, и Сэм вдруг хохочет — ну конечно. И кто виноват, что ему приходится повторять любимые фразы Капитана Америка?

— Ты ведь не расскажешь маме? — хитро смотрит Джон, подняв голову.

— Наши тайны предполагают обоюдное молчание, — подмигивает Баки, а потом заканчивает сурово: — Но ты всё равно не выражайся. Нос не дорос.

— Ла-адно, — соглашается Джон. — Сэм, а на твоих крыльях тяжело летать?

— Ну-у, малыш, — Сэм делает вид, что глубоко задумывается, но его тут же прерывают:

— Я не малыш, — огрызается Джон, напоминая. — Мне уже шесть!

— Ох, прости-прости, — смеётся Сэм снова. Баки предпочитает не вмешиваться. Они приезжают на этаж Наташи и выходят из лифта. — Если удираешь от плохих парней, то летать очень даже просто. Впрочем, как с крыльями, так и без.

Джон понимающе хмыкает, Баки мысленно делает заметку — поблагодарить Сэма. Сам не зная, он отлично отвлёк Джона и увёл его в сторону от обдумывания одного и того же. От воспоминания о клочке бумаги с пулевыми отверстиями.

— Ты тоже к Нат? — спрашивает Баки, и Сэм почему-то мнётся и кивает. Очень странно.

Они заходят толпой, Наташа едва успевает смахнуть пузырёк с лаком в ящик стола. Баки хмыкает про себя — пахнет-то всё равно. Впрочем, недолго — Наташа увеличивает мощность кондиционера-очистителя. Они тепло здороваются, Джон даже обнимает её за плечи, а Сэм целует в щёку. Надо же.

— Развлечёшь его? — тихо просит он Наташу, когда Джон зависает под непрекращающийся трёп Сэма у стеллажа с коллекцией женских фигурок из комиксов. Наташина гордость. — Только не надо записей операций и перестрелок, ладно? Пусть уж лучше мультики смотрит.

— Не понравилось в тире? — любопытствует Наташа, и, чёрт, зачем быть такой проницательной. Он вздыхает.

— Кажется, я перегнул палку. Немного.

— Хорошо, если немного, — прищуривается Наташа. — Ладно-ладно, Барнс, я всё поняла. Всё устроим по лучшему разряду. Мультики, мороженое....

— Откуда у тебя здесь мороженое? — удивляется он.

— Секрет фирмы, — подмигивает Наташа и кидает мимолётный взгляд на Сэма. — Ты во сколько освободишься?

— В час.

— Хорошо. Не переживай. У Стива сегодня до двенадцати, он сказал, что зайдёт ко мне после. Так что дождёмся тебя тут все вместе. Иди. Да иди уже, пока твои новички там друг друга не перестреляли.

И то правда, думает Баки и, быстро помахав Джону и кивнув Сэму, выбегает из кабинета. Путь обратно занимает ровно сорок три секунды бегом вверх по запасной лестнице.

* * *

На следующий день они едут из "Кариббеан Хелс Фэмили центр" после того, как все вместе навещали Мелиссу. Её обещают выписать через день, и это потрясающе, смотреть на человека, который долгое время находился будто бы на паузе, а теперь, после всего произошедшего, оживает стремительно, словно набирает яркости и цвета, звучит, хорошеет на глазах. Мелисса чувствуется именно так. Она шутит и часто, искромётно смеётся — словно звенят китайские серебряные колокольчики, отгоняющие злых духов. Баки видел такие в азиатских домах в той... другой жизни. Он не был особым ценителем прекрасного. Но и совсем пройти мимо него не мог — что-то внутри всегда откликалось. Даже не понимая, он всё равно реагировал. Стив называл это качество "склонность к созерцанию". Пусть так. Ему нравилось то, что он видел в Мелиссе. Чем светлее становилась она, тем дальше отступала тоска и обречённость, взявшие, было, в кокон. И он уже не боялся за неё — нечего было бояться. Бывает такая особая порода людей. Светлых настолько, что никакие тени не могут подступиться. Как Ребекка. Как дети. Как Стив.

Стив уверенно и неторопливо ведёт "эскалейд" по улицам Бруклина в сторону Манхэттена, к Центральному парку. Солнце яростно долбит в лобовое стекло, и оба козырька от солнца опущены, но это мало помогает. Сегодня на улице на самом деле потрясающе и не жарко, день наполнен солнцем и приятными мыслями. На Стиве, как и на Баки, солнцезащитные очки. От яркого лобового света они почти не спасают, но, пользуясь защитой их бликующей поверхности, Стив то и дело кидает быстрые взгляды вправо, на Баки, развалившегося в пассажирском кресле. На его аскетичную белую футболку с вытянутым воротом и блестящую руку, в кои-то веки не спрятанную под тканью. В профиль у него такая ярко выраженная, особенная линия челюсти, подбородка и губ, что Стив постоянно подвисает, ловя себя за разглядыванием. Даже сейчас, когда Баки снова не брился несколько дней, даже когда его длинные волосы просто беспорядочно откинуты назад, приглажены пальцами. Когда он сам на себя не похож, и всё же эта линия — Стив может нарисовать её по памяти за секунды, с закрытыми глазами, стоя на голове — выдаёт Баки целиком и полностью. Он всё тот же, с этой игривой ямочкой на подбородке, с мягко вздёрнутой верхней губой. Стив помнит, как рисовал его раньше — быстрыми, рваными штрихами, пока тот не заметил, не напрягся, пытаясь принять удачную позу. Стиву очень хочется рисовать Баки сейчас, и это желание накатывает часто и спонтанно, оно такое яркое и всепоглощающее, что зудят кончики пальцев и приходится намеренно отвлекаться на что-то другое, чтобы не накрыло совсем. Нынешнему Баки не нравится, когда его рисуют с натуры. Стив пробовал. И будет пробовать снова. Почему-то ему верится, что однажды это случится, Баки захочет. Или просто не будет против. И тогда Стив покажет ему те свои альбомы, в которых Баки много. Очень много, подавляющее большинство. И всё — картинки из памяти. Ни одной натуры. Баки улыбнётся, скажет — ну ты и псих, Стиви. А потом сядет удачно, в красивом контровом свете, возьмёт книжку, старую добрую фантастику, и скажет — рисуй уж, что с тебя взять. Это будет новая веха, Стив знает. Он дождётся. Разве есть смысл торопиться после всего произошедшего с ними?

Сзади Хлоя спорит с Джоном из-за мультиков на единственном планшете. Они редко когда по-настоящему злятся друг на друга, поэтому ни Стив, ни Баки не вмешиваются. Детские голоса за спиной звучат как музыка — умиротворяюще. Стив доезжает до малоизвестной и потому не забитой парковки у бокового входа в Центральный парк и осторожно паркуется между двух машин. Дети сами выбрали сегодня место для прогулки, а Баки поддержал молча, отсалютовав батоном белого хлеба. Давно не кормил уток, сказал он и положил батон себе в рюкзак. В этот раз они долго собирались, потому что помимо поездки в больницу к Мелиссе и прогулки задумали пикник по всем правилам — с большой корзиной, с сэндвичами, сладостями и холодным фруктовым чаем из термоса. Самое то в жаркий летний день.

Хлоя и Джон держат Баки за руки, когда идут по тенистой аллее. Стив рядом несёт огромную корзину для пикника. Мимо них проходят мамочки с колясками и уже подросшими детьми, пробегают спортсмены с тонкими проводками наушников в ушах. Каждый встреченный человек поглядывает на них с любопытством и улыбкой. Ровные, словно застывшие плечи Баки медленно расслабляются, переходя в удобное, чуть сутулое положение.

Первый перевалочный пункт — та самая детская площадка недалеко от пруда, откуда видна ива на берегу. И пока Стив качает Хлою на качелях — та призывает качать выше, без устали выкрикивая "Ещё! Ещё, дядя Стиви!", Джон с Баки уходят к пруду, чтобы покормить уток — старых знакомцев. Когда они возвращаются, Баки перехватывает хохочущую Хлою и идёт с ней обследовать все доступные её возрасту лазилки. На его блестящую руку опасливо косятся и дети, и взрослые, но только первое время. Хлоя давно не обращает на бионику никакого внимания — и через время остальные люди, словно следуя её примеру, начинают поступать также. Почти так же — страх медленно уходит, но любопытство никуда не исчезает. И Стив видит сквозь равнодушно-сосредоточенную маску и прилипшую к губам улыбку, как тяжело даётся Баки это спокойствие. Как непросто ему вообще сейчас находиться в такой обстановке, окружённому чужими детьми и взрослыми. Но Баки знал, на что шёл и более того — поддержал идею. Он словно намечал себе новые и новые высоты и каждый раз брал их — тяжело, надрывно, но упёрто. И в этом был весь он. Стив не говорил ему ничего по этому поводу, он не считал, что вправе лезть с советами. Каждый несёт свою ношу. И значит, она посильна. Но даже так, когда не лез, всегда был рядом — чтобы успеть перехватить часть веса, если Баки вдруг станет совсем невмоготу.

Джон переключается быстро и выглядит более дружелюбным, чем в момент их знакомства. Он бегает неподалёку в компании других мальчишек, и они увлечённо играют во что-то, понятное только современным детям. Кажется, там фигурируют трансформеры. Ну конечно, сейчас совсем другое время. Стив задумывается над тем, насколько дети гибче и проще. Насколько искреннее. Хватает только имени, чтобы искренне доверить новому другу прикрывать спину в игре, чтобы яростно атаковать и так же, до последней капли крови, защищать собственную базу. А потом просто помахать рукой на прощание и разойтись — без истерик, без слёз и сожалений. У взрослых всё настолько сложнее. Стив вздыхает, думая об этом. Становятся ли люди лучше, вырастая во взрослых? Конечно, нельзя не брать в расчёт накопленный опыт и знания, но всё же... Дети так просто становятся счастливыми, так искренне радуются мелочам. Почему со взрослыми это не работает? Когда и каким образом приходит в движение рычаг переключателя?

Из размышлений его вырывает визг Хлои: "Не поймаешь!", она несётся от Баки к зарослям кустов в сторону, противоположную пруду. За ней бежит Джон, за ними обоими — Баки. И если стена кустов на первый взгляд кажется непролазной, на самом деле это не так — Хлоя ввинчивается в неё как нож в масло и исчезает. Следом исчезает Джон, и только Баки, притормозивший на секунду, призывно машет рукой — мол, чего стоишь, давай за нами. Стив вздыхает. Поднимает увесистую корзину и идёт к кустам.

Вот что ещё дают дети из потрясающих бонусов, которые без них никак не получишь — так это потайные входы в другой мир, который вроде бы и рядом, но совершенно незаметен для глаза взрослого. Где нет невозможного. Свой, детский. Обычно туда взрослым хода нет, всё, сбиты компасы, да и по габаритам не проходишь. Стив замирает рядом с Баки ненадолго, они оба глядят в монолитную стену переплетений веток и листьев, и намного позже замечают, что тропинка туда, внутрь, всё-таки есть. Незаметная, заросшая нестриженой газонной травой. Пониже пояса ветки реже и расположены аркой. Баки наклоняется и раздвигает вход в лаз руками.

— Чур, я за кролика. Тебе выпадает роль Алисы, кэп, догоняй, — улыбается он и ввинчивается в заросли. Стиву остаётся только хмыкнуть и ломануться следом. К слову сказать — не так-то это и сложно. Тропинка есть на самом деле, ветки привычные к натиску и расходятся просто, не норовят хлестнуть по лицу, только немного цепляются за волосы и одежду, мягкие и щекотные.

Кусты заканчиваются неожиданно, и они попадают на зелёную поляну с высокой травой, заросшую ромашками. Волшебство, параллельная реальность, да и только. Хлоя бегает по поляне и собирает ромашковый букет. Джон стоит на берегу небольшого пруда — сколько раз были с Баки в Центральном парке, знать не знали об этом месте — и пускает по глади каменных "лягушек". У него неплохо получается.

— Привал! — командует Баки и заваливается прямо на траву и несчастные ромашки, растягивается вольготно, закидывая руки за голову. Глубоко, расслабленно вдыхает. — Словно в другое измерение попали. Куда ты нас завела, Хлоя?

— Не знаю, — улыбается она. — Погадай на ломашке, дядя Дзеймс.

— Я не умею, — открещивается Баки, блаженно закрывая глаза и подставляясь всем собой под лучи солнца. Здесь много тени от высоких клёнов по кругу поляны, но он выбрал место ровно посередине, и солнце освещает его полностью, разогревая и железо, и ткань, и кожу под ней.

— А меня мама научила, — хвастает Хлоя. Выбирает в траве самую большую ромашку, срывает и начинает дёргать лепестки, приговаривая: — Любит. Не любит. Плюнет. Поцелует. К селдцу плизмёт. К чёлту пошлёт. Любит. Не любит...

У Хлои выходит "поцелует". И когда Баки уточняет, кто кого должен поцеловать, Хлоя почему-то краснеет, показывает язык и убегает к Джону кидать камушки. Баки поднимается, подмигивает Стиву, оглядывается вокруг и срывает примятую собой же ромашку. Стив видит краем глаза, пока выкладывает еду на расстеленный рядом плед — Баки неторопливо отрывает тонкие, нежные лепестки от жёлтой сердцевины и шевелит губами. Когда в пальцах оказывается последний лепесток, его губы широко разъезжаются. Он оставляет его на стебле, зажатым в руке, закрывает глаза и снова ложится на спину. Спокойный и умиротворённый. Давно Стив не чувствовал, как Баки хорошо. Как ему самому хорошо — просто от всего происходящего.

— И что ты себе нагадал? — со смешком спрашивает он, кидая в Баки яблоком. Тот ловит его даже с закрытыми глазами бионикой, умудряясь рассчитать так, чтобы не раздавить в мелкое крошево. Вгрызается, разбрызгивая вокруг рта капельки сока. Наверняка сладкие.

— Всё тебе расскажи, — сквозь жевание отвечает Баки, и Стив улыбается.

— Хлоя, Джон, — зовёт Стив через минуту. — Пикник в самом разгаре. Мы сейчас съедим всё самое вкусное.

— Не-ет, — кричит Хлоя. — Нас подоздите!

Когда плед почти свободен от сэндвичей, пирожков и большей доли винограда, дети устраиваются с краю и, полежав недолго, просто засыпают. Хлоя удобно приткнулась головой на коленях брата и посапывает, лёжа на боку.

Они с Баки быстро собирают оставшееся съестное в корзину, и как перестать улыбаться, глядя на этих двух спящих — не понятно.

Баки снова ложится на траву, подставляя небритые щёки солнцу. Стив, немного подумав, осторожно садится рядом. Просто смотрит, и даже мыслей никаких нет в голове. Лицо Баки расслабленно, тёмные ресницы едва заметно трепещут на сомкнутых веках. Красивый, чёрт. Стив не успевает понять, как тянется пальцами ко лбу. Проходится по заметным длинным морщинкам, спускается ниже и ощутимо приглаживает брови. Стив знать не знает, зачем делает это. Просто хочется, выходит само собой. Баки не реагирует никак, ни плохо, ни хорошо, и это означает только одно — молчаливое разрешение. Стив медленно скользит по бровям ещё раз — тёмные, мягкие, гладкие — и вдруг замирает между ними, с усилием прижимая указательным пальцем кожу посередине.

— Что ты делаешь? — оживает Баки. Спрашивая, он почти не двигает губами.

— У тебя тут морщина, — находится Стив, хотя в первый момент вообще теряется с ответом. Кто бы знал, что он делает. — Глубокая.

Баки усмехается.

— Отстань, — говорит он. — Мне девяносто пять, вообще-то. Мне позволительно.

— И всё же, — решает не сдаваться так просто Стив, разглаживая рельефную складку пальцем, — без неё было лучше.

— Ха, — Баки дотягивается до его руки, обхватывает пальцами запястье и настойчиво тянет подальше от лица, — когда это было. Нашёл, что вспомнить.

Стив вздыхает и всё же ложится рядом. Его ладонь до сих пор в руке Баки, и он не пытается освободиться, а Баки почему-то не отпускает, только изредка перебирает, сдавливает пальцы костяшками, и от этого простого движения ещё, ещё жарче. Стив уже привык делать вид, что такие особенные, почему-то будоражащие мелочи — в порядке вещей. Словно так и должно быть между ними, словно это нормально, как и испытывать постоянное навязчивое желание всё это повторять. И он никак не может решить для себя, как же к этому относиться. Думать в такие моменты не особенно хочется.

Он закрывает глаза, перебирает пальцами в ответ и улыбается, слушая глубокий вдох и медленный выдох Баки. Как лёгкий шелест ветра, гуляющего по кронам клёнов над их головами.

* * *

— Доброе утро, мистер Старк, — в который раз повторяет Баки, не теряя самообладания.

— Доблое утло, мистел Стлак, — старательно выводит нахмуренная Хлоя сзади, из своего кресла. Эта заковыристая "р" ей никак не даётся.

— Старк, — уточняет Баки.

— Стлак.

— Ста-арк, — тянет он, и Стив, а за ним и Джон сзади, начинает хихикать. Хлоя злится.

— У меня не получается! Дядя будет селдиться.

— Никто не будет сердиться, Хлоя, я обещаю, — уверенно говорит Баки.

— Может, лучше что-то вроде "привет, Тони"? — предлагает Стив со своего места, не отвлекаясь от дороги.

Баки мгновение смотрит на него нечитаемым взглядом, приоткрыв рот. Хлоя так же смотрит на них обоих. А потом произносит чисто:

— Пливет, Тони.

Стив усмехается. Кивает и подмигивает в зеркало заднего вида.

— Мог бы и раньше вмешаться, — бубнит Баки, съезжая по сидению ниже. Дуется, конечно же.

— Не мог, — честно говорит Стив. — Это было слишком мило.

Внутри Башни Старка всё сразу идёт наперекосяк. Тони встречает их на своём жилом этаже, он одет так в меру (в меру по-домашнему, в меру стильно, в меру удобно), что за этим явно кроется долгий и неравный бой с содержимым гардероба. И он явно нервничает. Точнее, это совершенно не явно, Тони Старк спокоен, улыбчив и обходителен, как никогда. Но Баки чувствует. Это как легчайший острый аромат тщательно скрываемой паники. Джон и Хлоя смущаются роскоши, конечно, целая башня для одного дяди, они вертят головами, и когда видят Тони, Хлоя вдруг решительно делает пару шагов вперёд, хмурится и старательно выводит:

— Доблое утло, мистел Стла... Что это?! — взвизгивает она и прячется за Джоном, когда из-за спины Тони вылетает шар-ДЖАРВИС.

— Рад познакомиться, юные мисс и мистер Барнс, — галантно здоровается Тони — пожимает руку растерянному Джону, в то время как Хлоя, уже без какого либо страха и не обращая на Тони никакого внимания, начинает боком-боком ходить вокруг за медленно смещающимся ДЖАРВИСом. Баки закрывает лицо рукой и тяжело вздыхает.

— Я сдаюсь, — говорит он улыбающемуся Стиву. — Тони, это Хлоя и Джон. Прошу любить и жаловать. И не сердиться, если вдруг что. Пожалуйста, — говорит он, особенным тоном выделяя это "пожалуйста". Он пересекается взглядом с Тони Старком всего на мгновение, но этого хватает, чтобы было заключено негласное соглашение. Тони тоже заметно расслабляется.

— Это ДЖАРВИС, леди, — говорит он Хлое. — Точнее, это робот, которого я случайно собрал, когда думал, как вам объяснить, что такое ДЖАРВИС, когда его вроде как нет, и ...

— Но я есть, сэр, — справедливо замечает ДЖАРВИС, его голос звучит прямо из шара. Хлоя подпрыгивает на месте, а Джон начинает озираться по сторонам. Шар подлетает ближе и фокусирует сверхчувствительную камеру на лице Хлои, а затем — Джона. На небольшом экране рисуется смайл — улыбка и подмигивание. — Мне очень приятно познакомиться с вами, мисс Хлоя, мистер Джон. Я буду рад вашей компании сегодня.

— Ты лобот? — спрашивает Хлоя подозрительно. — А где твои нозки?

— Если верить мистеру Старку, мне они не нужны. Зато я быстро летаю, — гордо отвечает ДЖАРВИС и делает захватывающий маневр вокруг детей.

— А я о тебе читал в научном журнале, — говорит Джон, пытаясь дотронуться до то и дела отстраняющегося шара рукой. На дисплее вырисовывается любопытно моргающий вопрос. — Там была статья про Тони Старка, некоторые его изобретения, и ещё шла речь о каком-то помощнике с именем Джарвис. Я тогда подумал, что это человек.

— Вы мне льстите, мистер Барнс, — всё же слова Джона достигают цели. Шар замирает, и мальчик трогает гладкую прохладную поверхность пальцами. Улыбается.

— Кажется, мы здесь уже не нужны, — притворно-разочарованно вздыхает Тони, приглашая Баки и Стива к лифтам. — Если вы не против, нам лучше начать наши дела сейчас. Я не знаю точно, сколько понадобится времени, и так сейчас по моей просьбе тут дежурит квалифицированный медперсонал. Я понимаю природу твоих фобий, Джеймс, но я всё же учёный, а не медик. И я не рискну вводить тебе наркоз самостоятельно, а потом следить за состоянием жизненных функций, пока ты будешь без сознания. Это мы поручим профессионалам.

Стив хмурится, Баки смотрит на него, а потом в пол.

— Я буду рядом всё это время, — ровно говорит Стив, незаметно для Тони сжимая запястье Баки. — Тебе не о чем беспокоиться.

— А как же дети? — вдруг спрашивает Баки, уже стоя у лифта. Оборачивается. Хлоя и Джон сидят на диванчике, рядом с ними покачивается в воздухе ДЖАРВИС. Они о чём-то беседуют, и это настолько странная и при этом милая картина, что Баки зависает.

— Через пять минут, — Тони сверяется по часам, — закончится совещание у Пеппер, и она спустится к ним. В любом случае, здесь им ничего не грозит.

— Я обещаю присмотреть за ними со всем тщанием, — раздаётся из динамика возле лифта привычный механический голос ДЖАРВИСа. — Вам не о чем беспокоиться, Джеймс.

И если Баки вообще-то не особо верит словам и обещаниям, к ДЖАРВИСу это не относится. Внутри успокаивается, укладывается тревога, и он, помахав рукой Хлое с Джоном, заходит в лифт вслед за Тони.

Спустя час Стив, обряженный в белую стерильную одежду, сидит с другой стороны операционного стола посреди лаборатории внутри прозрачной пластиковой кишки. Он здесь вместе с Тони, держит спящего под лошадиной дозой наркоза Баки за руку. Баки уже пятнадцать минут лежит без сознания под клубками проводков. Они словно свили гнездо у него на груди. Рядом со столом пикает и переливается индикаторами система слежения, в которую и стремятся все эти проводки с груди и головы Баки. И этот его вид — совершенно беззащитный, побледневший — оказывается большим испытанием для Стива, чем он мог подумать сначала.

— Твою мать, — вдруг ругается Тони с другой стороны стола, когда что-то щёлкает, сдвигается под его инструментом, и бионический протез оказывается у него в руках, тут же любовно обхватываемый. — Тяжёлая, — восторженно выдыхает он. — И как Барнс только таскает такую тяжесть.

А потом, вглядываясь в место разъёма на теле, лицо Тони под защитными очками перекашивается с отвращением.

— Какая же мерзость, чёрт. Как топорно сработано, — неприязненно бубнит он, и Стив уже встаёт и почти перегибается через простыню, он хочет видеть это. Даже если это ужасно. Он должен увидеть Баки без руки. Он должен видеть последствия тех далеких дней и принять это. — Я не думаю, что тебе стоит на это смотреть, кэп, — резко говорит Тони и накидывает на место разъёма стерильную салфетку. Стив всё-таки успевает заметить крючья, торчащие прямо из зажившей плоти, остаток кости, а также блеск вживлённых рядом с ней разъёмов для соединения с сервоприводами и нервными центрами. Его передёргивает, он садится обратно, снова подхватывая живую безвольную ладонь. Возможно, ему только кажется, но пальцы Баки чуть подрагивают. — Это даже выглядит жутко, словно мясник работал, и я представлять не хочу, насколько это было больно, — говорит Тони тихо, перекладывая протез на специально приготовленный столик. — Не понимаю. Любой другой умер бы только от болевого шока.

— Сыворотка, — только и говорит Стив хмуро, обкусывая губу. Баки без руки вызывает такие острые противоречивые чувства, что хочется выть. Протяжно, на высокой волчьей ноте. — Она не делала легче, не снимала боль. Просто помогала выжить.

— Жуть какая, — Тони уже целиком уходит в работу, убирая салфетку и начиная осторожно изучать разъём. Он неразборчиво бубнит под нос, разговаривая сам с собой и тут же общаясь с Джарвисом через клипсу в ухе. — Как по мне, уж лучше костюм, чем эти ваши сыворотки, — говорит он сам себе. Стив делает вид, что не слышит, крепче сжимая зубы, почти до скрипа и хруста. Глупо драконить Старка во время такой ответственной работы. Доказывать что-то или спорить. Он предпочитает не думать, что было бы с Баки, если бы не сыворотка.

Сбоку в лаборатории за компьютерами сидят несколько человек в белых халатах — медиков и реаниматоров на случай, если что-то пойдёт не так. Их почти не видно за прозрачными бликующими стенками передвижной операционной. Стив выбирает объектом наблюдения зелёную мелькающую на дисплее точку пульса Баки. Она живая, прыгает, как светлячок. Он смотрит на неё, отключаясь от режущей глаза белизны вокруг. Только чувствует прохладные пальцы Баки в ладони и видит зелёное мерцание.

Баки приходит в себя сразу, рывком, словно просыпается.

Голова чумная и гудит, перед глазами немного плывёт. Он на пробу шевелит пальцами и тут же слышит знакомые голоса.

— Баки...

— Эй, полегче, Барнс, протез ещё калибровать.

Он поворачивает голову и видит за прозрачной, немного размытой стенкой Хлою и Пеппер. Это определённо они, хотя узнать их очень сложно. Пеппер машет ему рукой, Хлоя показывает сердечко из сложенных по-особенному ладоней. Они обе в каких-то невероятных нарядных платьях на старинный манер — с корсетами, кринолинами и турнюрами, и он знать не хочет, откуда у него познания об этих деталях женского туалета в голове. Их лица вычурно выбелены и подрумянены на скулах. У каждой возле губ сидит чёрная мушка. А на голове Пеппер огромная, больше самой головы раза в три, шляпка в виде торта со всяческими розочками-птичками и прочими изысками. На Хлое шляпка поменьше, но не менее вычурная. Хлоя улыбается и показывает ему язык. Он пытается улыбнуться в ответ. На заднем фоне за их спинами Джон, уверенно стоя на скейте с репульсорами, носится в полуметре над полом за ДЖАРВИСом. Видимо, так выглядят догонялки по-старковски. Святое дерьмо.

Он не знает, пришёл ли в себя окончательно, или его сознание подшучивает над ним.

Он поворачивает голову в другую сторону и сталкивается взглядом с глазами Стива. Тот смотрит с тревогой, кусает губы и всё же улыбается. Мир вокруг ещё немного размыт, но Стива он видит чётко, даже слишком чётко. Он чувствует, как его ладонь сжимают чуть сильнее.

— Как ты? — спрашивает Стив тихо, но даже так вопрос гулким колокольным звоном разражается в голове. Стихает медленно, то и дело отскакивая от стенок.

— Вроде нормально, — отдирая прилипший язык, отвечает Баки. Улыбается уже увереннее. — Пить только хочу.

— Вот, — протягивают с другой стороны. Баки скашивает глаза на руку в перчатке, держащую стакан с водой. Прослеживает дальше до самого плеча и головы. Тони снимает очки и устало трёт глаза. — Пить будешь, красавица, или будешь в гляделки играть? Или, может, тебя попоить с руки? Но тогда это к Стиву, мне ещё у твоего племянника гравиборд отбирать... а то он с ним сросся.

— Грави... что? — переспрашивает Баки.

— Важную научную разработку, — огрызается Тони, надеясь, что мальчишка Барнса не доломает его любимую игрушку.

— А что с мисс Поттс и Хлоей? — как бы невзначай спрашивает Баки, надеясь, что всё же не галлюцинирует.

— А, это, — Тони отмахивается, — девочки играли в Марию Антуанетту. У Пеппер есть отличная коллекция нарядов того времени. Знаешь, все эти подвязки, корсеты, кринолины... турнюры, — мечтательно перечисляет он. — Только вот носить их некуда. Так что сегодня Пеп оторвалась.

Баки вздыхает с облегчением. Кажется, с ним всё в порядке. Хорошо, когда не у одного тебя есть познания насчёт этих странных женских штук. Это даже примиряет его с обширным эго Тони Старка.

— Ты, — Баки сглатывает воду, которую всё же удерживает сам в руке, — разобрался с разъёмом? Понял, что хотел?

— Я Тони Старк, — заявляет Тони, стягивая с пальцев перчатки. — Конечно, я разобрался. Но ты тоже молодец, правда. Хорошо лежал, — говорит он с усмешкой, добиваясь гневного "Тони!" со стороны Стива. — Ладно, без дураков, Барнс. Это будет прорыв в гражданском протезировании, я обещаю. Спасибо, что пошёл навстречу. Я разобрался с основным принципом. Не всё из этого можно будет использовать на обычных людях, конечно, но я что-нибудь придумаю. Так что...

Баки только кивает и снова пьёт воду. Мир проясняется стремительнее с каждым глотком. Джон за прозрачной стенкой настигает, наконец, ДЖАРВИСа. Обхватывает шар руками, едва не переворачиваясь в воздухе, и кричит: "Поймал! Поймал!" ДЖАРВИС транслирует смех.

— Дурдом, — вздыхает Баки и прикрывает глаза. Улыбается. Хорошо просыпаться после наркоза в тёплой, пускай немного странной, но дружественной компании. И всё же хочется поехать домой и поспать — уже безо всяких медикаментов и проводков, прилепленных к телу. Вот только Тони руку откалибрует, и сразу можно ехать.

Перенастроенная рука слушается будто бы даже лучше, охотнее отзывается на посылы нервных окончаний. Баки, сидя в машине, сжимает и разжимает пальцы, наблюдая за едва слышным смещением пластин. И думает с благодарностью, что, возможно, Тони Старк не такой уж и мудак с раздутым самомнением, каким он его привык считать. Надо будет глубже изучить этот вопрос.

* * *

Стив заезжает за Мелиссой около полудня, и она уже ждёт его в приёмно-выписном покое на первом этаже — ухоженная, в красивом жёлтом платье с зелёным ремешком, хорошенькая настолько, что Стив кашляет и с мгновение размышляет, не слишком ли пялится. А ещё она кажется настолько похожей на Баки, что у Стива в голове что-то клинит. Мелисса смеётся после приветствия и тянет руку, чтобы встать с помощью Стива со слишком мягкой банкетки.

— Капитан Америка как всегда галантен, — замечает она, когда Стив придерживает для неё дверь сначала на выходе из больницы, а затем — когда они садятся в машину.

— Это само собой получается, если рядом такая женщина, — парирует он невозмутимо и заводит "эскалэйд". Мелисса удивлённо хлопает ресницами и отворачивается к окну.

Стив совсем не похож на её покойного мужа. Точнее, он всё же похож — типаж однозначно тот же, крепкий блондин с широкими плечами и голубыми глазами. Вот только Ноэль был намного прозаичнее и проще, в нём не было этой галантности и деликатности, и спрятанной глубоко внутри ноющей печали, что порой появлялась на дне глаз Стива Роджерса. И она ловит себя на том, что невольно начинает с ним флиртовать — без какой либо цели, просто ради спортивного интереса. Глупость какая.

— Дети очень соскучились по тебе, — говорит Стив, стоя в небольшой пробке на Бруклинском мосту. — Не думаю, что мы плохо справлялись, и всё же мама...

— Есть мама, — подхватывает Мелисса и улыбается. — Я вряд ли смогу вас хоть когда-нибудь достойно отблагодарить за помощь, Стив. И мне до сих пор неловко из-за того, что всё случилось, как случилось.

— Главное, что с тобой всё в порядке, — отвечает Стив. — Как себя чувствуешь?

— Вполне хорошо для того, чтобы приговорить бутылочку красного в тёплой компании.

Стив ненадолго поворачивает голову и смотрит на неё со странной задумчивой улыбкой. Всё чаще лицо Мелиссы словно расплывается и собирается снова уже чуть-чуть иначе, совершенно узнаваемыми чертами. Стиву неловко из-за этих вывертов мозга.

— Дома ждёт не только бутылочка вина, — говорит он. — Мы хотели устроить приветственную вечеринку и познакомить тебя кое с кем. Наша соседка, — он делает паузу, раздумывая. — Несколько раз она очень сильно помогла нам, подстраховав с детьми. Да и просто отличная старушка. Уже почти что член семьи, — заканчивает он и улыбается.

— Боже, сколько же я народу напрягла со всей этой историей? — совсем смущается Мелисса, чуть сползая по сидению и начиная перебирать пальцами на ручке кожаной сумочки.

Стив молчит, улыбка так и висит на кончиках его губ.

— Знаешь, это очень здорово, что у Баки появилась семья. Что у меня, благодаря вам, есть возможность общаться с детьми, ко всему совершенно замечательными. Да и Баки... он за эти недели сделал такой гигантский рывок вперёд, я... — он осекается, словно раздумывая, в праве ли говорить. — Я не знаю, как объяснить. Могу ли я это объяснить.

— В этом нет нужды, — прерывает его Мелисса. — Он приезжал каждый день. Он сидел со мной, пока я ждала результатов анализов. Я видела его тогда, в кафе, впервые, и видела вчера. Он улыбался и смеялся, вы собирались ехать гулять в Центральный парк. И это словно два совершенно разных человека, Стив. Это очевидно. Он стал теплее. И открытее.

Стив просто кивает, чуть крепче сжимая руль.

— Но я не думаю, что это заслуга только детей, — замечает Мелисса после недолгого молчания. — То, что ты рядом. Безусловная поддержка. Это тоже очень многое даёт ему. Уверенность. Он чувствует твою надёжность и раскрывается от этого.

— Я всегда был рядом, — тихо произносит Стив. — Но никогда он не менялся так быстро.

— Боюсь, ты не прав, — Мелисса смотрит на него в упор, а затем вперёд, за лобовое стекло. Говорит словно своему отражению: — Просто это очень долгий путь. Ты настолько поглощён его комфортным прохождением, что, вероятно, упускаешь очевидные мелочи. Вспомни, какой гигантский отрезок Джеймс прошёл благодаря тебе. Вместе с тобой. Разве он осилил бы его в одиночку?

Стив не отвечает. Он предпочитает не уточнять, о чём именно говорит Мелисса, как много она знает и откуда вообще знает это. Он почему-то чувствует себя не вполне уютно, говоря с ней о Баки. Словно шепчется за спиной. Словно Мелисса знает что-то, чего он, Стив, не знает, упускает из виду. Дурацкое зудящее ощущение. Хорошо, что пробка заканчивается, и дальше они едут очень быстро, почти не стоя на красных светофорах.

— Мамочка! Мамочка! — в два голоса вопят Хлоя и Джон, напрыгивают на Мелиссу едва ли не с порога квартиры, и она, хоть и зарекалась плакать, всё же всхлипывает. От счастья, конечно.

— Как же я соскучилась, сладкие мои. Как же мне вас не хватало, — шепчет она, крепко-крепко прижимая к себе обвившую ногами талию Хлою и поглаживая Джона, обнявшего ноги, по голове. — Больше никаких больниц. Никогда, — говорит она уверенно.

— Ну же, дети, пожалейте маму, как бы у неё швы не разошлись, — старческий голос миссис Лауфиц звучит заботливо и тревожно, и Мелисса выглядывает из-за макушки Хлои, чтобы встретиться с её выцветшими глазами за стёклами очков. Баки улыбается, стоя рядом со старушкой. Снова гладко выбритый и с волосами, забранными в хвост. Ну надо же.

— Добрый день, — Мелисса ставит Хлою на пол, впрочем, та снова вцепляется в подол её платья и отпускать, видимо, не собирается. Улыбается приветливо. — Вы — Роза? Я много о вас слышала от Джеймса, спасибо вам большое от всего сердца, и простите за доставленные неудобства, — искренне благодарит Мелисса, пожимая тонкую кисть с пергаментной кожей и узловатыми пальцами.

— Что ты, милая, — миссис Лауфиц улыбается и поправляет очки. — Какие неудобства? Давно у меня не было более приятных забот. Я рада познакомиться с мамой таких очаровательных деток.

Мелисса оглядывается по сторонам — она ещё ни разу не была в этой квартире. Подмечает открытую дверь в комнату, где, вероятно и жили всё это время Хлоя с Джоном. На ней налеплен яркий рисунок. Видит, наконец, за аркой гроздь разноцветных шариков под потолком на кухне, над столом. Чувствует, как пахнет какой-то потрясающе аппетитной запеканкой из духовки, и понимает, что очень голодна.

— Может, пойдём за стол, время обеденное? — предлагает Стив.

— Я открою вино, — соглашается Баки. — Красное полусухое, — он подмигивает Мелиссе, а потом улыбается проходящему рядом Стиву. Они словно переговариваются о чём-то без слов. Аж до мурашек пробирает.

— Мамочка, смотри, что мы нарисовали, — Хлоя прибегает из подмеченной комнаты с листом бумаги. Мелисса присаживается на корточки, рассматривая рисунок цветными фломастерами, и не может удержаться от очередного едва слышного всхлипа.

На этом листе все. Даже те, кого она пока ещё не знает. Пока — Мелисса уверена в этом. Посередине она сама, и держит за руку Хлою и Джона. Они все изображены по-детски ярко и довольно схематично, но спутать кого бы то ни было невозможно. Мелисса видит за спиной нарисованной себя Стива и Джеймса. Они стоят очень близко друг к другу, на их лицах застыли героические выражения. У Стива в руке щит Капитана Америка, а левая рука Джеймса нарисована серым и почему-то полосатая, как тельняшка. С другой стороны, видимо, стоит Роза. В её руках большой — без преувеличения, просто огромный — поднос с булочками. Что ж, с этим всё ясно, Мелисса улыбается. Выпечка — большая слабость Хлои. Рядом с Розой нарисована рыжеволосая женщина в чёрном костюме. Скорее всего, это — Наташа. Та самая, которая как-то заходила в больницу вместе с Джеймсом. Около Наташи нарисован темнокожий парень с большими крыльями. Сразу видно, что рисовал Джон — его рисунок более угловат, но точен в деталях и пропорциях. Мелисса понимает сразу, что это не ангел. На плечах видны ремни крепления, по бокам тела — специальные кобуры с оружием. На его груди выведено маленькими буквами "Сэм". Что ж, с ним ещё предстоит познакомиться. Как, видимо, и с той парой в другой стороне листа. На светловолосой женщине надета умопомрачительная шляпка в виде торта — рисунок Хлои. Рядом с ней мужчина — у него чёрные волосы и, кажется, бородка. Он в странном костюме жёлто-красных цветов. В его руках почему-то горящая паяльная лампа — рисунок Джона. Мелисса готова отдать лист обратно, как вдруг замечает стандартное для многих детских рисунков солнце в углу, а рядом облака. Из-за одного такого облака выглядывает человек. У него жёлтые волосы, голубые глаза и широкая улыбка. А ещё у него за спиной небольшие крылья — это точно они, просто поза такая, что сразу и не разберёшь.

— Это папа, — уточняет Хлоя, тыкая пальчиком туда же, куда смотрит Мелисса. — Он плисматливает за нами. Так сказала тётя Лоза.

Мелисса опускается ниже, спиной опираясь на так удачно оказавшуюся сзади стену. Она прижимает дочь крепко к себе, притягивает и Джона, неуверенно мнущегося рядом.

— Конечно, присматривает, детка. Он очень сильно любит вас, — говорит Мелисса и приказывает себе собраться. Нашла, чем заняться, расклеиться в такой радостный день.

— Садитесь уже за стол, — мягко приглашает Баки, и Мелисса поднимается, принимая его протянутую руку, наскоро вытирает глаза и идёт следом за детьми. В квартире очень уютно и чисто. Наверняка готовились, убирались. Вот дают. Мелиссу особенно впечатляет широкий, удобный диван в гостиной, огромная плазма на стене и функциональная, обставленная по последнему слову техники, кухня. А ещё радует много света и воздуха из-за сочетания светлых оттенков интерьера и высоких потолков. Замечательная квартира.

После овощной лазаньи миссис Лауфиц и распитой под разговоры бутылки вина приходит очередь фруктового торта от Стива.

— Ничего особенного, правда, — открещивается он от женского восхищения в сторону своих кулинарных талантов. — Просто бисквитные коржи из магазина, домашний крем и много консервированных фруктов. Пробуйте, я не уверен, съедобно ли это вообще.

— О да, продолжай прибедняться, — поддевает его Баки под смех Мелиссы, беззастенчиво запуская палец в крем со своего края торта. Дети тут же следуют его примеру, перемазываются и хихикают, торопливо облизывая пальцы. Сегодня на них никто не ругается. Мелисса думает, как в этой компании вообще перестать улыбаться? Скулы уже ломит с непривычки, но это приятное, очень приятное чувство.

Они собираются ехать домой, когда за окном становится темнее — солнце уходит на другую сторону дома и клонится к закату. На часах почти пять.

— Я подвезу вас. Дети собрались ещё с утра, — говорит Баки Мелиссе, и та кивает. В воздухе повисает странное напряжение, неловкость даже, поэтому они сбивчиво прощаются со Стивом и миссис Лауфиц, Хлоя надевает рюкзачок с щитом Капитана Америки, в руки берёт Баки-мишку. У Джона такой же рюкзак, только побольше. Они выходят из квартиры быстро, торопливо обмениваются поцелуями на прощание и спускаются под гомон детских голосов и шарканье ног по ступеням. Баки совершенно запросто несёт сразу три сумки. Он не оборачивается назад.

Стив с миссис Лауфиц остаются дома. Впрочем, Роза только помогает вытирать посуду, которую Стив в этот раз почему-то не доверяет посудомойке. Они долго говорят под шум воды о том, сложно ли делать домашний крем для торта и насколько свежие нужны для этого яйца, и почём были консервированные персики в супермаркете на углу, просто чтобы не слышать, как вдруг непривычно тихо стало в квартире.

Квартира Мелиссы, вопреки ожиданиям, встречает чистотой и свежим воздухом. Здесь явно прибирались и проветривали, пока её не было, и Мелисса смотрит на Баки, приподняв бровь в изумлении.

— Я не знал, насколько это нормально, но хотелось как-то помочь, — смущенно пожимает он плечами в ответ. — Убрался немного и в магазин съездил, купил самых необходимых продуктов, у тебя холодильник совсем пустой был, — говорит Баки. — Скоро спокойный сезон закончится, и я чувствую, у нас будет очень много работы. Я не знаю, как сильно буду занят. Возможно, вообще пропаду на неделю или месяц, — хмуро заканчивает он, пока Джон и Хлоя, громко переговариваясь на фоне, разбирают свои сумки в детской.

— Это не страшно, — Мелисса подходит ближе и благодарно обнимает его за плечи, привставая на цыпочки. Поворачивает голову и укладывается ухом пониже ключицы, совсем близко к стыку с холодом железа. — Главное, возвращайся. Каждый раз возвращайся, ладно?

Баки вспоминает, что теперь умеет обнимать в ответ. Практикует — ничего сложного, на самом деле. Улыбается и кивает.

* * *

Завтра нужно будет вернуть "эскалэйд" Мелиссе. Это будет завтра. Сейчас он крепко сжимает уже ставший привычным руль, и неповоротливая громоздкая тачка едет по Бруклинскому мосту в сторону Манхэттена, урча мягко и басовито. В слегка тонированных стеклах мелькают, стекая пятнами по светлому салону, уличные огни, бликует свет фар встречных автомобилей. В зеркало заднего вида попадают пустые автокресла Джона и Хлои, пристегнутые к сидениям, и от этого становится ещё хуже. Да что это такое? Отчего? Они же не навечно расстались. Всего на несколько дней. Он может заехать к ним хоть завтра. Это так, но... Он всё-всё понимает, он до безумия рад за Мелиссу, что с ней всё хорошо. Что она поправится, и жизнь Барнсов войдёт в прежнее русло, только с тем отличием, что теперь в ней будет место ему со Стивом. Он успел пустить корни, привязаться всей душой. Держащая сердце в кулаке тяжесть отпустила ещё в тот день, когда пришли результаты анализов Мелиссы. Когда он всё ей вывалил, испытав небывалое облегчение. И сегодня снова появилась, снова перекатила глупую мышцу в ледяной каменной ладони. Так странно и мерзко он давно себя не чувствовал. Он искренне рад за Мелиссу и детей. Он понимает, что они счастливы быть с матерью. Как понимает и то, что некая полоса жизни, которая неожиданно стала значить очень много, закончилась. Всё ещё будет, конечно, Мелисса ясно дала знать, что не оставит его в покое. Но это уже будет не так. Будет по-другому. Без этого постоянного бардака из детских игрушек, растащенных по всем комнатам и лезущих под ноги. Без нежных, трепетных детских объятий рано утром, когда ещё спишь. И исковерканного Хлоиного "люблю тебя, дядя Дзеймс", произнесённого прямо в ухо, когда глаза ещё закрыты. Без ежевечерних пенных битв-купаний, после которых ванную приходилось убирать ему, потому что Стив шёл на пост в детскую и монотонно читал ежевечернюю сказку. Детскую... Он сжимает руль крепче, не удержавшись от хмыканья. Без этих розовых носочков — Баки одергивает себя, ослабляя хватку на руле, едва не прорывая левой кожаную обивку — розовых Хлоиных носочков с кружавчиками на их сушке. Рядом с их огромными чёрными носками. Он вообще раньше и не задумывался, что такой размер — едва на указательный палец налезет — бывает. Что бывает ещё меньший... Он никому не рассказывал, но когда увидел эту картину, внутри скрутило так остро и сильно, что ему пришлось осесть на бортик ванной и переждать. Просто чтобы выровнялось дыхание. Это было круче, чем удар под дых в исполнении Стива.

Когда он собрался отвозить радостно гомонящих рядом Барнсов домой, мимолётно увидел периферийным зрением, понял сразу, но запретил себе думать: всё снова поменялось в их со Стивом квартире. Исчезли детские вещи. Игрушки. Горшок из ванной, цветные восковые мелки со стола в гостиной и рисунки на вырванных из альбома листах — детские и Стива, что Джон забрал с собой; любопытные носы и детский гомон, смех и топот ног, который звучал с самого утра и до вечера. Так, как было в эти две недели, больше не будет. И стало настолько паршиво, что он поскорее отвернулся, вышел из квартиры, подхватил все сумки и понёсся вниз через две ступеньки. Он и представить не мог, что привыкнет к этой мирной, к этой странной жизни так быстро и так сильно. Ему нельзя привыкать. Им обоим нельзя привыкать к такому. Никогда. Это разъедает — не сверху, а саму суть. Попробовав — пускай, изначально неохотно и со страхом, — оказываешься на крючке, и рад бы болтаться на нём, рад до дрожи, той самой, внутренней, предвкушающей, когда ещё только открываешь ключом дверь в квартиру, прислушиваешься и ждёшь. Детского топота, голосов, смеха или перепалок. Надо что-то делать с собой. Потому что желание резко свернуть к обочине, припарковаться и немного побиться головой о руль становится всё сильнее.

Запах настигает его ещё на первом этаже их дома. Сначала — неявный, но, чёрт, он заставляет уголки губ дрогнуть, а ледяную руку на сердце немного распустить пальцы. На третьем пахнет уже ощутимо, а через пролёт у двери аромат такой, что он едва успевает сглатывать набегающую слюну. И ведь не голодный! Чёртова курица по рецепту миссис Роджерс в чесночно-томатном соусе в исполнении самого Капитана Америка... Подумаешь, двенадцатый час ночи.

Он открывает тихо — хочется попасть в квартиру незамеченным, даже если это из разряда фантастики при слухе Стива. Внутри удивляется ещё больше. Не только умопомрачительный аромат печёной курицы, но и шкворчание, и чёткий оттенок в виде запаха жареного фри. Ну даёт. Стив убить его решил на ночь глядя? Баки проходит в сторону ванной мимо своей бывшей комнаты, стараясь не смотреть на опустевшее, всеми покинутое помещение. И всё равно отмечает это странное, цепляющее чувство. Его комната никогда раньше не оставляла впечатления брошенности. Впечатления, что чего-то остро не хватает. Снова подкатывает непонятная тошнота. Он запирается в ванной и несколько раз остервенело плещет холодной водой в лицо. Всё в порядке. Всё отлично, всё хорошо. Почему же он такой идиот?

В кухне негромко, так, что едва слышно за шкворчанием, играет радио. Оркестр Луи Армстронга выводит свои томные мелодии с синкопированными ритмами, и Стив, неуклюже покачиваясь перед плитой, мешает лопаточкой картошку фри.

— Я вернулся, — говорит Баки, и Стив вздрагивает, словно не слышал, что он пришёл. Стив вздрагивает каждый раз, и Баки знает, что это не из-за неожиданности. А из-за самой фразы и его голоса. Подло пользоваться этим, но порой чертовски хочется, чтобы эти широкие плечи, чтобы эта уверенная спина от задницы до самого выпирающего шестого позвонка вздрогнула. Возможно, он немного больший мудак, чем привык считать.

— Привет, — Стив поворачивается и улыбается мягко, просто. Совершенно по-домашнему. Привычно. Баки понемногу отпускает. Ему уже порядком осточертели эти перетягивания каната из его скрученных внутренностей. Хочется до безумия, чтобы отпустило совсем. Или уж сжало так сильно, чтобы до кровавых брызг. Хочется определённости. Как договориться самому с собой? — Ну как, всё в порядке? Отвёз?

Баки кивает. Неожиданно наваливается усталость, и он стекает на мягкое сидение высокого стула.

— А у меня тут курица. И картошка, — словно оправдываясь, продолжает Стив. — Захотелось что-то. Как ты, Бак?

Неожиданный переход. Баки поднимает голову, встречается со взглядом Стива. На том фартук в тёмно-сине-серую клетку. Белая футболка с каким-то застиранным рисунком, старая и растянутая, и домашние штаны. Он весь так и кричит собой — тут дом, тут хорошо, спокойно, давай поближе к огню, друг, тебя давно ждут.

— Да нормально всё, Стиви, — вздыхает он.

— Мне тоже не по себе без них, — негромко признаётся Стив, отводя взгляд и теребя в пальцах ни в чём не повинную деревянную лопатку. — Так тихо было, как вы уехали. Пусто так. Я даже в магазин сбежал — за курицей и картошкой...

Баки хмыкает и молчит. Складывает локти на высокой стойке перед Стивом, ложится на них подбородком. Смотрит.

— Слушай, может, мы твою спальню в детскую переделаем? Пускай приезжают на выходные, с ночёвками, или когда у нас миссий не будет, — вдруг начинает Стив, и говорит быстро, видимо, чтобы не растерять по дороге запал. — А ты бы переехал в мою комнату. Насовсем. Можно купить кровать пошире. Или две, — резко поправляется он, вглядываясь в нечитаемое выражение лица Баки. — Тут тесновато, конечно, но на самом деле мы можем себе и дом позволить, если ты этого захочешь. Задний двор...

— Собака, или даже две, — подхватывает Баки ровно, как по писаному. Его взгляд задумчив. — Барбекю по субботам, по пятницам — яблочный пирог и посиделки с соседями. Рыбалка, набеги Барнсов. Стив, ты слышишь себя со стороны? — вдруг спрашивает он строго, и Стив сутулится, откладывает лопатку. Рассматривает свои босые ступни с крупными пальцами. — Я не собираюсь никуда переезжать. Мне тут хорошо. Тут, с тобой.

— Мне тоже, — подхватывает Стив на выдохе. Садится напротив на другой стул. Смотрит. — Я привык тут.

Они молча рассматривают друг друга, словно не виделись несколько дней или кто-то из них был на опасной миссии — на предмет повреждений, царапин, новых морщин, залёгших глубже поперёк лба или между бровями. Тишина не тяготит, она обволакивает их патокой.

— Но насчёт детской ты всё-таки подумай. Детям нужен свой угол, когда они будут приезжать в гости.

Баки хмыкает, не разрывая сплетения взглядов.

— Давай уже свою курицу с картошкой. И водку ту давай, Наташину. Сколько ей можно таскаться в холодильнике.

После ночного ужина он принимает душ — долго, как всегда. Под струями воды так хорошо не думать. Ты просто стоишь и ощущаешь направленные в затылок потоки воды: холодно. Горячо. Холодно. Снова горячо. Повторяешь столько, пока не надоест. Обычно не надоедает долго. Бионика приятно теплеет от воды и пара, греет бок. Это приятно. Это хорошо настолько, что иногда закрадывается мысль — уснуть прямо так. В ванной. Кто бы ему дал. Он моется по-быстрому, так же вытирается. Оборачивает полотенце вокруг бёдер, с мокрых волос неприятно скапывает на плечи и спину. Наверное, было бы неплохо подстричься. Он видел старые фотографии — ему шло. Почему бы и нет.

В спальне Стива горит ночник на тумбе с той стороны, где последнее время спал он. Его место свободно, Стив мерно дышит, лёжа на боку на своей половине. Он присаживается на край кровати, а потом ложится рядом осторожно, почти не потревожив пружины усиленного матраса. На спину, мокрой головой на подушку. Просто ложится, устраивается поудобнее и смотрит на погружённый в сумерки комнаты потолок. На едва заметные волоски трещинок в его побелке. Он забывается, но не сном, а странным маревом. Внутри ни мыслей, ни чувств. Перезагрузка. Видимо, это перезагрузка. Нужно собраться и подстроиться под новые условия. Он делал это столько раз, неужели сплохует сегодня? Из забытья вырывает тяжёлая обжигающая ладонь, распятая над пульсом в области солнечного сплетения. Наверное, это Стив во сне... Но — неожиданно — движение возобновляется. Ладонь скользит по животу, по мгновенно напрягшимся мышцам — разжигая пожар во всём теле тут же. Плавит его медленно до одури, словно преодолевая безумное сопротивление, словно прорывается не на, а под кожей, отдирая её от мышц...

Он поворачивает голову, чтобы утонуть в тёмном, тяжёлом взгляде Стива. В его чересчур серьёзном лице. Чтобы обжечься тлеющим румянцем на скулах, он заметен даже в полумраке. Баки рассматривает своё неявное отражение в чёрных, расширенных зрачках. Свет за головой создаёт эффект нимба. Стив останавливает руку на волосках под пупком неожиданно. И не двигает дальше, только начинает мелко дрожать.

— Бак, я... — хрипло начинает Стив незнакомым, чужим голосом и сглатывает сухо. Словно смущается еще больше. В его глазах непривычное волнение, оно захлёстывает, плещет через край. Топит не только Стива. Дыхание учащается непроизвольно, и Баки всё это очень, очень, очень не нравится. Потому что нравится до одури. Потому что сводит с ума. И словно им снова шестнадцать — знать не знает, откуда в голове берётся эта цифра, и знакомые до отдельных фраз картонные стены, обклеенные старыми газетами. И обжигающий жар хрупкого тела рядом. Его ведёт, его уносит стремительно, и сопротивляться этой маете нет никаких сил, ни малейшего желания. Он ведь не спит? — Останови меня, если я делаю что-то не то, — шепчет Стив решительнее, и эхо этого шёпота отдаётся во всех уголках тела, распаляя, сбивая пульс напрочь. В паху, под махровой тканью полотенца, дергается. Баки знает, что Стив видит это. Стив не идиот. Он в курсе, что с ним происходит.

Баки судорожно вдыхает до дна лёгких, всего на мгновение прикрывает глаза.

А затем обхватывает железными пальцами поверх замершей ладони Стива и тянет вниз.