Mamas and papas (джен)

Сегодня важное утро. Очень важное для маленьких Барнсов и Мелиссы. Баки волнуется не меньше: в десять операция, а потом почку отдадут на анализ и, наконец, выяснят, что с ней не так.

Стив, вернувшийся с ранней пробежки, недолго стоит на пороге собственной спальни, глядя на Баки, обёрнутого с одной стороны Джоном, а с другой — Хлоей. Потрясающий бутерброд, и очень трогательный. Баки спит на спине с приоткрытым ртом, иногда выводя рулады. Стив улыбается и мысленно даёт им всем ещё десять минут, пока сам будет мыться в душе. Сегодня он милосерден. Они встают в восемь утра по побудке Стива, сонные, разморенные теплом друг друга, зевающие в три рта. Забиваются в ванную, и пока Хлоя сидит на горшке, едва не засыпая снова, Баки с Джоном чистят зубы над одной раковиной. Очень жаль, что Стив не сможет поехать в больницу с ними вместе. Мария позвонила вчера вечером и в срочном порядке вызвала на какое-то важное организационное совещание на полдня. Она поклялась, что после этого не упомянет слов "финансирование" и "фотосессия" в ближайшие полгода. Что ж, как обычно говорит Баки? Доверяй, но проверяй.

Ближе к девяти в дверь интеллигентно стучат. Стив открывает — на пороге Роза с неизменным блюдом выпечки к завтраку в руках. Квартира неуловимо наполняется сдобным вкусным запахом. Сегодня это обычные блины, но зато в другой руке у соседки баночка варенья из киви, и, чёрт, Стив и представить себе не мог, что такой странный продукт на самом деле божественная вкуснятина. В меру сладкое, в меру кислое, оно странной лёгкой горечью обжигает нёбо. Он млеет, прикрывая глаза. Баки смотрит на него странно, но в конце концов тоже улыбается. Они с помощью детей уминают пол-литровую банку за десять минут, Роза только с радостью потакает творящемуся непотребству и качает головой: "Ешьте, у меня ещё есть пара штук, остались с прошлого года". Это её стратегическая ошибка — Стив успевает заметить, как хищно прищуриваются глаза Баки в этот момент, пуская лучи морщинок от век и в стороны. Видимо, замечательность варенья не укрылась от него тоже.

Чуть позже подъезжает Наташа, и это неожиданно для Стива. Пока она мило щебечет в гостиной с детьми, он наскоро одевается в более деловой вариант Стивена Роджерса. Баки рядом лениво стягивает волосы в хвост, осторожно придерживая резинку левой. Если он сделает что-то не так, та попадёт меж пластин на пальцах, и тогда Стиву придётся долго и муторно помогать вытаскивать её из заклинивших железок.

— Зачем Наташа? — не удерживается он, когда Баки заканчивает с волосами. — Что ты задумал?

Баки хмурится мимолётно, потом широко улыбается. Хлопает по плечу, проходя мимо.

— Ничего особенного, Стив. Просто познакомлю с Мелиссой. Нат давно просила.

— Не темни, — Стив успевает взять его за запястье до того, как Баки отойдёт дальше. Прикосновение пальцев обжигает кожу, пробирает до позвоночника. Ещё полгода назад это действие повлекло бы за собой рефлекторный силовой приём, и они оба уже лежали бы на полу.

— Боже, ну почему ты такой приставучий? — вздыхает Баки и смотрит в глаза. Серо-стальное и ясно-голубое сталкиваются, смешиваются. — Наташа давно хотела сводить Хлою по магазинам в своём любимом "Манхэттен-молле". Выдохни, ладно?

— И почему ты сразу не сказал? — подозрительно вглядывается Стив, но руку всё же отпускает.

— Потому что это ты, Стив. Ты ведь теперь только и будешь думать о том, чтобы всё было в порядке. Я хотел, чтобы твоя голова думала о совещании, а не о Наташе с Хлоей и не о нас с Мелиссой. Сегодня будет непростой день у всех, пускай девочки развлекутся.

— Ты ей...

— Я ей доверяю, — спокойно прерывает его Баки уже у порога. — И давай закончим на этом, ладно?

Стив стоит ещё какое-то время один посреди комнаты. Он почти одет, осталось только рубашку застегнуть и накинуть тёмно-серый пиджак. Он смотрит на себя в зеркало с неприязнью и удивляется этому неявному скребущему чувству внутри. Да что с ним такое? Это же Наташа.

Когда они вместе с детьми выходят из квартиры, он всё же успевает ненадолго задержать её на несколько слов. Та, конечно, пытается быстро свернуть странный разговор к шутке, но Стив всё равно произносит своё: "Будь внимательна с Хлоей, Нат. Смотри во все глаза". Взгляд Наташи настолько многогранен в этот миг, что Стиву даже становится неловко. Но потом что-то на дне глаз мягчеет, Наташа отвечает: "Всё будет хорошо, Стив. Отвечаю головой. Не переживай, пожалуйста". А потом, когда они уже спускаются по лестнице, и Баки снизу кричит: "Где вы там потерялись, мы опоздаем!", добавляет негромко, горько: "Не лишай меня такой редкой возможности пообщаться с детьми. Пускай чужими. Пускай, Стив, но... Будь милосерднее, ладно?" Она продолжает спускаться, а он на несколько секунд замирает на ступеньке. Идиот. Идиотский идиот. Ему всё же становится очень-очень стыдно — он прячет горящее лицо в ладони, проводит по нему вниз, цепляясь за гладко выбритый подбородок. Он обязательно попросит у Наташи прощения. Возможно, не словами, а своим способом, но он сделает это.

Баки усаживает детей в "Эскалейд", когда Стив подходит и целует их до вечера.

— Удачи вам, — говорит он и смотрит на Баки чуть дольше, чем то нужно на самом деле. — Хорошего дня.

— И тебе, — улыбается тот в ответ.

Стив оседлывает "харлей" и, накидывая поверх пиджака кожаную куртку, поворачивает ключ в замке. Бьёт ногой по рычагу, мотор оживает и басовито урчит. Наташа моргает фарами из припаркованного у обочины "феррари". Он машет ей в ответ и отъезжает. Пережить бы сегодняшний день, а дальше будет легче. Наверное.

* * *

В больнице уже привычно. Седьмой этаж. Вывеска онкологического отделения больше не пугает. Баки едва ли обращает на неё внимание.

— Мелисса Барнс? — спрашивает он у симпатичной тоненькой дежурной медсестрички за стойкой в отделении. Он уже видел её пару раз на дежурстве, когда приезжал к Мелиссе. Наташа за его спиной держит за руки вертящую головой Хлою и серьёзного Джона. Девушка в белом форменном халате улыбается, стреляет глазами и опускает взгляд к монитору. Что-то уточняет по телефону, затем кивает ему:

— Операция прошла успешно, она недавно пришла в себя, сейчас в своей палате.

— Насчёт анализов есть какие-нибудь новости? — интересуется он.

— Лучше спросите у её лечащего врача. Но если вы про обследование почки, это длится несколько часов.

— Хорошо, спасибо, — говорит Баки и кивком головы зовёт Наташу за собой вперёд по коридору, к палате Мелиссы.

За дверью небольшая комната: с бесцветным больничным воздухом, но очень светлая. Мелисса лежит на кровати, подголовник которой приподнят кверху, и на белизне подушек её волосы кажутся огненно-медными. Она открывает глаза сразу, едва шуршит дверь, и Баки заглядывает внутрь.

— Джеймс! — говорит она негромко, но очень радостно. — Я так ждала вас. Соскучилась сильно!

Баки улыбается, открывает дверь побольше, и в неё влетают дети, которых он едва успевает поймать за руки.

— Так, стоп. Мама после операции, ей больно. По кровати не прыгать, по маме тоже. Будьте поспокойнее, ладно? — строго выговаривает он, поглядывая в основном на Хлою.

— Холосо, дядя Дзеймс, — соглашается она и смотрит на маму во все глаза.

Они подходят к больничной койке по разные стороны, тянут свои ручки к Мелиссе, и та, совсем немного меняясь в лице от неудачного движения, приобнимает их, улыбаясь и прикрывая веки. Баки улыбается тоже — одними краешками губ. Он счастлив доставить радость. Доставлять радость вообще оказывается на редкость приятным занятием. Он тоже подходит ближе, наклоняется и целует Мелиссу в лоб.

— Здравствуй. Ну как ты?

— Уже полчаса как проснулась после наркоза. Но ещё под обезболивающими. Так что пока всё отлично, — шутит она. — Ох, а это... — она смотрит на дверь, и Баки мысленно хлопает себя по лбу.

— Мел, это Наташа. Мы работаем вместе.

Наташа, до этого топтавшаяся на пороге, проходит и протягивает руку, пожимает тонкие бледные пальцы и улыбается.

— Очень-очень приятно, я так много слышала о вас, простите, если помешала.

— Совершенно не помешали, — Мелисса разглядывает Наташу с интересом совершенно прямым, и Баки даже становится немного неловко. Наташа, впрочем, отвечает тем же. Сегодня она выглядит вполне обычно и по-женски привлекательно на каблуках, в легких брюках на манер шаровар из воздушной ткани и светлой свободной блузке. Однако он уверен, что минимальный арсенал все же при ней. Где именно — это уже другой вопрос. — Вы тоже помогаете присматривать за моими оболтусами? Спасибо огромное, мне так неловко. Столько людей напрягла, — смущается Мелисса, и на её щеках проступает легкий румянец.

— У вас прекрасные дети, поэтому никакого напряжения, — белозубо улыбается Наташа и отпускает ладонь, отходит к окну.

— Прости, я сегодня без цветов, — говорит Баки. Хлоя уже начинает нарезать круги по небольшой комнате, она совершенно не умеет сидеть на месте. — Сказали, что после операции нельзя.

— Не страшно, — кивает Мелисса.

— Вы тогда пообщайтесь пока, Мел, мы выйдем ненадолго. А потом решим, как нам быть дальше.

— Ты останешься? До результата? — очень тихо спрашивает Мелисса. В её голосе почти не слышно дрожи. Она прикрыта бесконечной надеждой и немного приправлена страхом.

— Хоть до вечера. Столько, сколько нужно будет. Не переживай, — отвечает он, подкрепляя слова ободряющей улыбкой. Он сжимает её пальцы, прохладные и хрупкие, и выходит из палаты вместе с Наташей. Дети тут же подбираются поближе к матери, заглядывают в глаза, Джон начинает рассказывать о вчерашних приключениях в Луна-парке, а Хлоя — поддакивать и размахивать руками, изображая одной ей видимые аттракционы.

Баки тихо прикрывает за собой дверь и доходит до уже знакомого диванчика перед автоматами со сладостями и напитками.

— Будешь что-нибудь?

— Пожалуй, горячий шоколад, — отвечает Наташа, присаживаясь на скрипнувшую обивку. — Не будем изменять традиции.

Баки кивает и после шоколада заказывает американо себе. Не будем так не будем.

— Стив что-то сказал тебе? — спрашивает он чуть позже, сидя рядом на диване. Наташа хмыкает.

— С чего ты взял?

— У тебя было странное лицо, когда ты вышла из подъезда. Впрочем, у Стива тоже.

— Ты ведь знаешь, — начинает Наташа.

— Знаю, — подтверждает Баки.

— Стив наседка.

— Двухметровая тренированная наседка с комплексом папочки, а это не шутки.

Наташа всё же хихикает. Баки вздыхает, придавливает пальцами глаза под закрытыми веками и с наслаждением их трёт. Стив всю ночь спал, тесно прижавшись к нему. Было жарко. Слишком жарко. Он не выспался. А стоило Стиву уйти на пробежку, как его с обеих сторон взяли в тиски Джон с Хлоей.

— Хорошо, что он не слышит.

— Даже если бы и слышал. Он и сам это знает, — Баки хлюпает своим кофе. Как ни странно, на этом этаже он намного лучше, чем был в прошлый раз из автомата на входе.

— Как ты с ним живёшь? Не представляю. Я бы, наверное, с ума сошла, — скалится Наташа, мелькая жемчугом крупных зубов. От этой фразы у Баки что-то противоестественно выстраивается в защитный порядок внутри груди. Хочется сказать много чего в ответ на это. Он лишь пожимает плечами.

— Годы тренировок.

Наташа снова смеётся, легонько толкает его в бок и одним глотком допивает свой шоколад.

* * *

— Она симпатичная, — говорит Мелисса, когда дочь, помахав ручкой, уходит вместе с Наташей из палаты, чтобы устроить себе "сугубо женские развлечения". — Очень симпатичная, — продолжает она таким тоном, что Джон тонко хихикает, а Баки закатывает глаза.

— Не могу не согласиться, — отвечает он. — У нас в штабе вообще все красавчики, хочу заметить. Разве что Фьюри немного подкачал. Но он сейчас почти не объявляется.

— Ты ей нравишься.

— Боже, Мел.

— Почему нет?

— На её теле как минимум два шрама от моих пуль, — немного подумав, отвечает Баки. — Я несколько раз едва не убил её. Намеренно. Такое не обернёшь в симпатию и не скажешь — забыли, проехали.

— Аргумент, — вздыхает Мелисса. А потом спрашивает с лёгкой тревогой: — У них всё будет хорошо?

— Ты сейчас беспокоишься о безопасности Хлои или о компетентности Наташи в общении с детьми? — уточняет Баки. Джон стоит у окна и с интересом разглядывает что-то внизу через раздвинутые пальцами жалюзи.

— Не знаю, — хмыкает Мелисса. — Просто беспокоюсь.

— Тогда расслабься. Я уверен, всё у них будет отлично. Наташа находчивая, а это, как я понял, порой важнее опыта или компетентности.

— Ты прав, — улыбается Мелисса. А потом вздыхает и темнеет лицом. — Мне сказали, ждать минимум три часа. Боже, три часа, что там можно изучать столько времени?

— Они врачи, им виднее, — отвечает Баки. — Тебе надо отвлечься.

— Расскажешь мне что-нибудь? — вдруг спрашивает Мелисса, и Баки вглядывается в глубину серо-зеленоватых глаз. Больше зеленоватых, всё же.

— Почему у меня чувство, словно это спланированная акция?

Мелисса только намечает смех, ей нельзя смеяться сейчас.

— Не совсем. Но я бы хотела это провернуть.

— Ладно. И что ты хочешь услышать?

— Только то, что ты захочешь мне рассказать, Джимми. Всё, что захочешь.

— Со мной случались на редкость мерзкие и неинтересные истории, уверяю, — отвечает он, прислоняясь к спинке жёсткого стула. Всё происходит странно. Он и сам давно думал над своим навязчивым желанием вывалить Мелиссе историю своей жизни. Жизни человека, которого Стив, а вслед за ним и все остальные, зовут Баки Барнсом. И вот теперь Мелисса говорит, что хочет услышать это. Чертовщина какая-то.

— И всё же. Ты выглядишь как человек, которому нужно рассказать это. От начала до конца. Знаешь, вывалить, отодвинуть и выдохнуть уже. Джимми, я, конечно, не великий психолог, но так уж вышло — почему-то чувствую тебя. И чувствую, словно ты ушёл в нырок, задержав воздух в расправленных лёгких. Ты уходишь все глубже и глубже под воду, учишь сердце биться медленно, не расходовать лишнего, но воздуха всё равно становится меньше. Пора вынырнуть, Джим. Иначе кислород закончится, а ты так и останешься под толщей воды. Я видела таких парней среди знакомых мужа ещё давно. Очень печальное зрелище.

Баки сидит молча, разглядывая белые квадраты ламп на потолке. Джон проходит мимо него и скрывается за дверью в санузел.

— Почему? — спрашивает он с недоумением. — Почему я хочу рассказать тебе? Я никогда не хотел рассказывать что-либо раньше. Никому.

Мелисса кладёт свою белую ладонь на его руку, легко поглаживает выпирающие на кисти вены. Улыбается тепло и печально.

— Это называется родственные узы, Джим. Они так работают.

Баки только хмыкает. Думает недолго.

— Тогда хорошо, что Джон тут. Я хотел, чтобы он услышал это тоже. После недавнего... инцидента.

— Что он вытворил? — с тревогой спрашивает Мелисса. Джон в это время выходит из санузла, сразу попадая под горячую руку: — Что ты натворил недавно, молодой человек?

Джон загнанно смотрит на Баки, его щёки горят алым маковым цветом. Баки кривит уголок рта.

— На самом деле, ничего особенного. Пускай это останется между нами, ладно? — спасает он своего внучатого племянника. — Ты не устала? Спать не хочется?

— Даже не мечтай уйти от темы, — глаза Мелиссы мечут матовые молнии. Баки смеётся.

— Что ж. Ладно, если у меня сегодня целых два благодарных слушателя, — вздыхает он. — Только имейте в виду, что почти всё из того, что я расскажу, информация с грифом "секретно". А это значит — никому и никогда, иначе — конец света. Ясно? — спрашивает он серьёзно и смотрит на Джона. Тот явно впечатляется ещё до начала истории, кивает самозабвенно. Мелисса тянет его к себе поближе — кровать у неё очень широкая — и Джон осторожно забирается поверх одеяла, устраивается у матери под боком. Смотрит выжидающе.

— Хм... С чего начать, — по-настоящему теряется Баки. — Попробую с начала, — говорит он и снова замолкает, подбирая слова. — Баки Барнс. Баки Барнс и Стив Роджерс дружили с самого детства, как только наша семья переехала в Бруклин. Мне было шесть, Ребекке — девять, Великая Депрессия набирала обороты, но я помню — мы были счастливы тогда. Я был — так точно.

— Дядя Джеймс, — вдруг прерывает его Джон, и Баки смотрит на него, на округлённые от неверия глаза. — Дядя Джеймс, но ведь этого не может быть? Ты — Баки Барнс? Тот самый, друг Капитана Америка? — вспыхивает он осознанием, и всё его лицо одухотворяется. — Баки Барнс... Он ведь... умер до конца Второй Мировой, я читал, — шепчет он, и кажется, если Баки не скажет сейчас хоть что-нибудь, тот рванёт к нему и начнёт ощупывать на предмет — не призрак ли сидит на стуле рядом.

— Если ты помнишь, Джонни, то Капитана Америка тоже долго считали умершим, — отвечает вместо него Мелисса. — А ещё очень невежливо вклиниваться с вопросами в самом начале истории. Так ты можешь никогда не узнать её конца. Просто сиди и слушай, ладно? Все вопросы задашь потом, если они ещё останутся.

Джон упрямо сжимает губы, кивает и садится спокойно — всем своим видом выражая готовность слушать дальше. Но глаза блестят, а щёки покрываются неявными розовыми пятнами. Баки ухмыляется и продолжает:

— Я помню, что мы дружили со Стивом с самого детства. Он был хилым и болезненным, я — довольно крепким и иногда драчливым. Стив всегда был хитрецом, и благодаря его изворотливости мы порой срывали банк в детских уличных играх. Деньги, конечно, были смешные, но порой и пара лишних пирожков, побывавших у нас в животах, делали своё дело. Стиву нужна была защита и поддержка. Я давал её. Мне же не хватало его естественной изворотливости. В общем, мы нашли друг друга. А потом выросли бок о бок. Он начал рисовать. Хорошо рисовать, красиво. Я плохо понимал, но даже у меня дух захватывало. Я поступил на инженера, сам не знаю, как прошёл. Словно непреодолимая цепь случайностей. Нам было немного за двадцать, когда началась Вторая Мировая, и тут Стива прорвало. Он всегда был склонен романтизировать понятия чести, доблести, долга Родине, он сразу решил, что обязан попасть на фронт. Я только посмеялся над ним. По-доброму, по-дружески. "Серьёзно, Стив? Ты до сих пор кашляешь, долечи сначала свой бронхит". Для меня всё это было так далеко, так странно. Америка — другой континент, мы молоды, вокруг ключом бьёт жизнь и мелькают огни, звучат джазовые оркестры, хохочут девушки с утянутыми в яркие платья талиями, танцы по ночам до гудения ног и унылая сонная учёба с утра, и эти попытки Стива пройти добровольцем... меня откровенно забавляли и ставили в тупик. Зачем? Я не понимал его, ровно до тех пор, пока мне не пришла повестка. Не поверите, — Баки остановился, сглотнул загустевшую слюну. — Когда я рассказал ему, он посмотрел на меня, словно я его предал. Боже, — усмехнулся он, рассматривая какое-то тёмное пятнышко на кафельной плитке пола. — Меня уже оплакали родные и ободряюще хлопнули по плечу люди, которых друзьями я мог назвать с большой натяжкой. Стиву я рассказал последним, потому что... Не помню, почему. И этот взгляд. Кажется, он мне даже снился. Наверное, я и выжил только благодаря ему. Назло, точнее. Я уходил на фронт, надеясь, что Стив успокоится. Я уходил, патриотично и гордо неся форменный китель на плечах и фуражку на голове, думая о том, что иду защищать свою семью, ну и Стива — что уж там, дело привычное. Мы, желторотые новобранцы, знать не знали, что нас ждёт. Во всех окрестных кинотеатрах крутили вдохновляющие ролики на военную тематику, и мы, впитывая этот блеф, преисполнялись веры в свои безграничные силы, доблесть и отвагу. За нами Америка — думали мы. Я так думал ровно до того момента, как мы оказались в Англии, в настоящем военном лагере, примкнувшие к сто седьмому пехотному. Вокруг — грязные, уставшие парни с тоской в глубине глаз. Свою винтовку они обнимали охотнее, чем протягивали руку для приветствия. Мы смотрелись свежими, сочными кусками мяса на их заветренном фоне. Вот тогда я понял, во что мы вляпались.

— Ты испугался? — негромко спрашивает Мелисса. Баки поводит плечами.

— Просто включил голову. До первого боя тебе никто не в силах объяснить, как это будет. Что это будет. Почти все в первом бою мочили штаны, — серьёзно отвечает он. — И это не было темой для шуток.

— Прости, что перебила, — извиняется Мелисса, легонько гладит Джона по голове. — Продолжай, пожалуйста.

Баки встаёт, набирает в стакан с тумбы воды из-под крана. Горло с непривычки першит. Он выпивает залпом полстакана и возвращается к стулу.

— Я писал домой. Сначала — каждую неделю. Потом всё реже и реже. Я писал в одном конверте, вкладывая два листка. Для семьи и для Стива. Он жил совсем рядом, и я знал, что мама или Ребекка с радостью передадут ему моё послание. Домой писал, что не болею, нормально питаюсь и одет-обут. Стиву расписывал, какое большое дело все мы тут делаем. Интересовался его здоровьем, и не вляпался ли он там в какую-нибудь историю без меня. Почти ни слова про войну. Про первый бой. Про первого убитого. Клянусь, даже сейчас, восстановив практически чужую память, я помню это чувство, отдачу приклада и звук выпущенной пули, вспарывающей чужую кость и плоть. Заваливающееся навзничь тело, кровавое месиво вместо лица. Это не забывается. Я никогда не писал об этом. А постепенно вообще перестал писать. Иногда черкал несколько строк домой. В конце приписывал — передайте Стиву, что со мной всё в порядке.

— Почему ты перестал писать ему?

— Хм... — Баки задумывается ненадолго. — Это было тяжело. Поддерживать легенду. Я слишком устал к тому времени. Мне очень сильно хотелось вывалить на него всё. Всю эту грязь, боль, подтереться его романтическими разглагольствованиями. Я хотел выплеснуть то, что кислотой ело изнутри, наорать — что ты творишь, идиот, сиди дома и не рыпайся. Рисуй картины. Живи, дери тебя черти. А потом мама написала, что его призвали в какое-то особое подразделение. И письма прекратились. Я тоже перестал упоминать его в письмах домой. Я был шокирован и очень зол. Это было... самое тяжёлое время, наверное. Я не знал, что с ним. Мы углублялись в Европу, я был целиком занят тем, чтобы не промахиваться. И чтобы не пускать происходящий вокруг ад в свои сны. Это было страшно. Очень страшно. Когда идёт бой, ты не видишь в перекрестье прицела людей. Ты видишь стволы, вспышки очередей. Смутные тени касок, пониже которых и надо стрелять, чтоб наверняка. Ты нажимаешь на курок, задерживая дыхание. Получаешь отдачу, передёргиваешь, прицеливаешься снова. Это как отлаженный механизм. Ты не думаешь, просто делаешь. По ночам из-за бессонницы я иногда размышлял, что война — это просто огромные деньги и глобальное столкновение интересов. Клял Америку, Германию, Японию, Россию — всех, кто был и не был виноват. Чем бы ни была война, умирали на ней совершенно реальные, простые ребята. Утром ты делился куском хлеба с соседом, перекидывался шуткой, а вечером его место по левую сторону от тебя уже пустовало. Навсегда. И ты невольно начинал задумываться о том, когда же опустеет твоё место в биваке. Так же внезапно, так же бессмысленно. К такому нельзя привыкнуть, — он переводит дыхание, замолкает на какое-то время. Джон смотрит на него, а потом отводит серьёзный взгляд и мнёт пальцами край простыни. — А потом весь сто седьмой, точнее, что от него осталось, попал в плен под Аззано. Это я помню не очень хорошо, до сих пор срабатывают какие-то блоки подсознания. Помню отчётливо только два момента. Первый — это удивление, когда меня уводят из основной тюрьмы в застенки для опытов. Я был наслышан, что там происходило, и честно, очень струхнул. Кажется, даже попытался драться с конвоирами. Куда там. Меня скрутили и привязали к столу ремнями. Мне вводили какие-то препараты, и я бредил. Меня тошнило и выкручивало суставы, это было совершенно мерзко. Второе — это явление Стива. Точнее, бравого Капитана Америка. Да, такое было бы сложно забыть, — усмехается Баки и ненадолго замолкает, не стирая улыбки с губ. Словно заглядывает внутрь себя. — Он припёрся туда за мной, а освободил всех, кто был в плену на ГИДРовском заводе. Огромный, незнакомый. Сильный. Немного пугающий. Только что смотрел с той же хитринкой и пах привычно — собой. Другим собой, которого я знал в Бруклине. И то я ещё сутки думал, что мне чудится, что так ядрёно пробрало от очередной химической гадости в крови. Но потом мы вернулись в лагерь базирования, это было так эпично, видели бы вы. Все эти взгляды, эти люди, благодарные ему. Девушка, опять же. Девушка, которая смотрит так, дорогого стоит. Он добился того, о чём мечтал с детства. Добился своего. А я глядел на него, скаля улыбку, и у меня руки чесались придушить его на месте. Я бы не смог, конечно. Он стал выше на полголовы, в полтора раза превзошёл в обхвате тела. А моих сил еле хватало, чтобы стоять на ногах. Но то, что он натворил с собой, плохо укладывалось в слова в моей голове.

— И всё-таки, он рискнул всем и спас тебя. Спас всех, кого смог.

— И всё-таки он спас меня, — кивает Баки и снова замолкает. — Именно поэтому я сейчас здесь, — говорит он, поднимая взгляд от пола. — Не из-за долга. Не моё дело отдавать чужие долги. Но из-за этого сумасшедшего. Иначе язык не поворачивается его назвать.

Мелисса улыбается.

— Когда встал вопрос о создании элитного подразделения под командованием Капитана Америка, он пришёл ко мне. Ко мне первому. Сказал: "Я знаю, что ты думаешь обо всём этом. Давай не будем сейчас обсуждать ничего? Выиграем войну для начала. Пожалуйста, — попросил он, — прикрывай мою задницу и дальше, Бак. Без тебя я не хочу браться за это". Я спросил его, что будет, если я откажусь. Это, конечно, был блеф чистой воды, и он знал это. Он улыбнулся — я помню эту хитрую, тёплую улыбку, хотя эпизод был две жизни назад. Ответил: "Ты не откажешься, Бак". Так появились Воющие Коммандос. Дум-Дум, Гейб, Жак, Морита, Фэлсворт... Мы были дерзкими и живучими, словно эта фатальная везучесть кэпа как-то передавалась нам. Навели шороху по всей Европе. А потом моя везучесть кончилась. Наверное, я просто израсходовал свой лимит. Ещё утром того дня я предчувствовал — и блеф, когда говорят — вы не знаете, когда умрёте. Я знал. Это было странное ощущение. Взгляда в спину. Словно она уже присматривалась ко мне, раздумывала, как обстряпать всё красиво. Не спорю, вышло очень зрелищно. В поезде Золы я дрался как сумасшедший всеми подручными способами, чужим оружием, даже щитом Стива. Думал, вдруг — нет? Вдруг дадут ещё немного? Знал бы, о чём просил. Когда взрыв откинул меня наружу, и я успел уцепиться за ручку на двери, а поезд нёсся над пропастью, у меня уже не было сомнений. Конец. Стив что-то орал и смотрел так, что душу выворачивал. А я так не хотел умирать. Потом мне показалось, что Стив сейчас выберется из поезда и повиснет на двери, чтобы попытаться вытащить меня. Дверь сама держалась на соплях. Наверное, я мог бы провисеть подольше, я был сильным. Но я разжал пальцы. Сам. И всё равно испугался. Лететь вниз, на скалы, когда поезд уносится вперёд, и ты ждёшь, ждёшь уже удара, хруста позвоночника или чтобы сразу голову всмятку, а его всё нет. И когда он всё же настигает — ты оказываешься не готов. Я очень плохо помню, что было дальше, — глухо говорит Баки, резковато встаёт, отходит к окну. — Это самый мутный период памяти. До сих пор. Помню уже экспериментальные лаборатории, стальные столы, которые так просто мыть от крови. Почти постоянно — жгучую, разрывающую боль в плече и голове. Странные приспособления, от одного взгляда на которые мутит и выворачивает. Пятна чужой крови на полу. Предвкушение боли и разрядов электричества, от которых хочется свернуться ничком, укрыть живот и обхватить голову руками. Но ноги и руки накрепко обездвиживают ремнями, всегда. Я редко приходил в сознание, и в эти моменты хотел умереть, — Баки хмыкает, рассматривая высотные здания между тонких пластин жалюзи. — Человек непостоянное создание. Сначала он хочет жить, потом он хочет умереть. Потом снова жить. Кто его разберёт?

— Джимми, — выдыхает Мелисса тихо.

— Всё нормально, Мел. Сейчас я... передохну немного. Я обычно не говорю столько. Выстави меня на улицу сейчас, или в незнакомую компанию — и пары слов не свяжу. Это с тобой я могу говорить. Почему-то, — он оборачивается и снова идёт за стаканом и к раковине. И успевает заметить, что глаза Мелиссы широко раскрытые и влажные. А Джон спит, осторожно притулившись к её боку. Он рано встал, поэтому уснуть от его нудного рассказа вполне естественно. Это даже хорошо.

Мелисса вздыхает.

— Ты не устала?

— Я хочу услышать историю до конца, — серьёзно отвечает она.

Баки кивает и, напившись, возвращается на стул.

— Они почти выели мою память. Впрочем, я и не вспоминал ничего, какие-то бессвязные обрывки. Мне было слишком плохо, чтобы что-то вспоминать. Я себя-то еле осознавал. Медленно привыкал к вживлённой руке. Восстанавливался. Меня начали тренировать. С бионикой всё чувствовалось по-другому — баланс, выносливость, сила. Тело вело себя странно. Внутри жгло, словно по жилам бегала не кровь, а жидкое олово. Холодный металл руки уравновешивал это ощущение. Они впервые попробовали применять калибровку сознания. Фактически, тогда и родился человек с позывным "Зимний солдат". Уж не знаю, кому это имя пришло в голову. Зимний — не личность. Зимний — это программа, установленная мне в голову, если пользоваться современными понятиями. Это набор поведенческих функций, строго регламентированный и очень чёткий. И секретные коды, которые заставляли эти функции работать. Безусловное подчинение и субординация. Никаких личных, не присущих Агенту качеств. Я могу сказать, что в итоге у них неплохо получилось, если не учитывать все те начальные зверства, когда получалось плохо — видимо, я сопротивлялся. Сейчас я могу говорить о Зимнем и о том времени отвлечённо. Это приятно, когда уверен — программа с корнем изъята из головы, она больше не сработает. По крайней мере, меня в этом убедили, а я очень хотел поверить. Но поначалу меня трясло от любого воспоминания, наполненного ощущениями того времени. Это... было страшно. Даже для меня. Даже для Стива. Он бы не справился в одиночку. Мне была нужна специализированная квалифицированная помощь, медицинская и психическая. И как бы я не сопротивлялся ей, нужно отдать ему должное. Он умудрился достучаться до меня в то время. Убедил. И помог. Спас в который раз, — горько усмехается Баки.

— Что было после войны? Ты просто не менялся все эти годы? — интересуется Мелисса. И правда, он увлёкся и резко перескочил на окончание.

— Не совсем. До окончания войны оставался год. На мне были испробованы несколько новых разработок, когда ГИДРа ушла в подполье. Вот это, — он вытягивает руку, щёлкнув пластинами на пальцах. — И криокамера. Да. Они создали технологию мгновенного глубокого криогенного сна. И испытали её на мне, дорабатывая несовершенства. Сначала заморозили ненадолго. Потом усыпили меня на месяц. А после этого — ещё на пару. Не знаю, как я не свихнулся тогда. Просыпаясь после разморозки, каждый раз собирал себя по кусочкам. И каждый раз меня оставалось всё меньше. Дело даже не в памяти — на месте воспоминаний уже тогда зияла белёсая прореха. А во внутреннем ощущении себя. Я не помню, после какой разморозки и рекалибровки этого ощущения не осталось вовсе. Только директивы. Установки. Поведенческие связки на каждый код. Я должен был выполнять функцию — быть быстрым, бесшумным, смертоносным. Не оставлять следов. Я не планировал своих миссий — для этого мне уже не хватало мозгов. В прямом смысле, — хмурится, сутулится Баки. — Мне давалась информация по цели и уровню её сложности и опасности. Постоянные маршруты, адреса, удобные и незаметные огневые точки. Я мог выбирать, пробовать каждую, сравнивать влияние погодных условий. Фактически, моё дело было устранить и исчезнуть, — он замолкает ненадолго, смотрит в пол перед собой. — До сих пор не верится, что в моей голове осталось хоть что-то. Друзья Стива на самом деле сотворили чудо для меня. За просто так. Возможно, если бы я перенёс ещё несколько циклов криогенного сна, разморозки и обнуления, в моей голове уже нечего было бы восстанавливать.

— Господи Боже, — выдыхает Мелисса и всё же начинает плакать. Беззвучно, но Баки замечает пару влажных дорожек под глазами. Может, она заплакала раньше, он смотрел в окно и пол, пока говорил.

— Думаю, на сегодня достаточно? — неловко улыбается он. — Прекращай, отставить слёзы. Придумала — плакать. Это было сто лет назад. И уже давно не имеет никакого значения.

Мелисса мотает головой. Вытирает щёки руками и просит:

— Пожалуйста, Джеймс, расскажи до счастливого конца. Он ведь где-то там есть? Я иначе спать не смогу ночью.

Баки усмехается.

— Где-то наверняка есть. Ладно. Дальше — по сокращённому варианту. После последней заморозки я проснулся у русских. Война была закончена, а последнюю базу ГИДРы накрыли русские войска. Они и нашли меня, перевезли в Москву с сохранением всяческой секретности. Они были главными победителями в этой войне. А я — что-то наподобие небольшого трофея для их служб разведки и госбезопасности. Впрочем, я не могу сказать ничего плохого о русских. Они обращались со мной очень бережно, и больше исследовали, чем использовали. Помню, я много сдавал кровь — словно они пытались делать с ней что-то, но у них не выходило. В детали меня, естественно, не посвящали. Вообще, учёные у них совершенно не от мира сего. Там был один дед. Старый, седой как лунь. Но таких умных и живых глаз я за всю жизнь больше не встречал. Специалист по гипнозу, мастер от Бога. То, что он делал с программой Зимнего и как, я мог сравнить лишь со смазыванием барахлящих деталей маслом. Он забирался ко мне в голову совершенно безболезненно, без принуждения и страха с моей стороны. Он не работал с воспоминаниями, просто не рушил то, что уже было, и приводил царивший внутри хаос к упорядоченности. После первого раза я сам шёл к нему, без принуждения. Сам садился в кресло и вставлял кисти в пазы держателей. Он усмехался в седые усы и приводил мой мозг в порядок после несовершенства технологий криокамеры, после совершенно зверских экспериментов с первыми обнулениями. ГИДРовцы не знали, как бороться с последствиями разморозок, накапливающихся, подобно сбоям в системе. Путались коды, путались поведенческие связки. Они нашли выход — стирать и вкладывать в подсознание заново, каждый раз. Русские не обнуляли меня ни разу. Пару раз отправляли в криосон, но после доставляли в кабинет к тому деду, и он за пару часов приводил меня в рабочее состояние. Наверное, это единственный человек, которого я запомнил из того времени. Он заслуживал благодарности. К сожалению, не дожил до окончания Холодной войны. У русских я занимался несколькими секретными операциями и тренировкой новых Агентов в Красной комнате. В то время я чувствовал себя довольно цельной личностью, некоторым симбиозом своей нормальной личности и программы "Зимнего". Меня это более чем устраивало. Примерно в то же время я начал видеть сны. В них был Стив, но я этого, конечно, не знал. Сны были тёплыми и спокойными. Я лучше отдыхал, когда они снились. Памятью об СССР осталась красная звезда на плече. Забавно, они метили этим знаком свои танки. Самолёты. Боевую технику. Звезда была на рукавах военной формы. Только форму можно было снять. А моя звезда до сих пор не сошла до конца. Я не особенно задумывался над тем, что этот символ значил для русских. Но мне нравилось быть причастным, не безликим. По сути, я стал оживленным оружием. И при этом они ко мне относились намного человечнее, чем на Родине. Впрочем, это мои нынешние размышления. Тогда я помнил всё очень и очень смутно. Когда закончилась Холодная война, финансирование стали сокращать. Я видел, как закрывались целые лаборатории. Как учёных буквально прогоняли с их рабочих мест, потому что они были согласны работать просто ради идеи. Я поражался тому, что видел. В итоге сверху спустили приказ, и меня отправили в криосон. Я чувствовал, что это всё неспроста. Проснулся уже в Америке. Сейчас думаю, что кто-то под шумок избавился от опасной и уже ненужной разработки, получив серьёзную сумму компенсации от американцев, когда упал железный занавес и появилась возможность. После этого не происходило ничего особо интересного. Новое руководство ГИДРы взяло в свои руки управление. Новые люди в белых халатах не слишком отличались от старых, ещё военных, разве что техника за несколько десятилетий заметно шагнула вперёд. Менее болезненными процедуры от этого не стали. После первого обнуления я с трепетом благодарности вспоминал русского деда, мастера гипноза. После ещё нескольких забыл и его. На счету "Зимнего Солдата" появились новые убийства, цели государственной важности. Я не буду озвучивать этот список, он не имеет значения. Потом появился Стив. Новое, приоритетное задание. Цель высшего уровня сложности, код задания — красный. Это означало "устранить даже ценой собственной жизни". До этого он иногда снился мне. Даже тогда. А наяву Стив что-то нарушил в моей голове, в выверенных чётких построениях рамок сознания. От этого убить его хотелось только больше. Я едва привык к своему новому ритму жизни. К единству с программой. Стив разрушал это, будоражил незнакомые чувства. Я искренне хотел устранить его. Но не смог.

Баки замолкает, уставившись в окно. Мелисса не сразу задаёт свой вопрос, ей тоже есть о чём подумать.

— Что было дальше?

— Я вытащил его из Потомака и оставил на берегу. Сам ушёл. Мне нужно было время прийти в себя. Хотя бы немного. Он был без сознания. Если бы я не вытащил его, думаю, он бы захлебнулся. Супергерои тоже могут умереть, — пожимает плечами Баки.

— Как вы встретились после? Он нашёл тебя?

— Искал, — он улыбается краешком рта. — Но не нашёл. Я сам пришёл к нему, когда понял, что больше некуда. Что больше нет сил. Он поверил мне. Поверил в меня. И помог мне. Очень сильно помог. А ведь я уже не был тем Баки Барнсом, которого он помнил. Наверное, я не был уже и Зимним Солдатом в полной мере, но всё же. Его это мало волновало. Он помогал мне всё равно, и я имею в виду не только в реабилитации для жизни и здоровья. Дело ещё в реабилитации для общества. Когда информацию предали огласке в определённых кругах, его вызвали на закрытое слушание по моему делу. Собственно, вызывали и меня, но никто не знал, где именно я нахожусь. А он меня, естественно, не взял. Обвинения зачитывали минут десять, а вот слушание было коротким, — хмыкнул Баки. — Он пришёл и сказал, что я невиновен. И если у кого-то есть претензии ко мне, он готов их выслушать. И передать. Он сказал, что они должны мне медаль ещё со времён войны. Впрочем, она была — посмертная, в музее. А ещё сказал, что я должен проходить здесь как жертва, а не убийца. Не знаю, что он ещё там говорил — он не рассказывал. Это Наташа мне нашла засекреченную информацию, поделилась. Кажется, ещё сказал, что берёт на себя ответственность за моё нынешнее состояние и поведение. По сути, послал их на хер, предъявил ультиматум. Или Капитан Америка, и они оставляют меня в покое, или не увидят ни меня, ни Капитана Америка, — улыбнулся он. — И всё это в таком завуалированном виде, что комар носа не подточит к корректности формулировок.

— Сильно, — выдыхает Мелисса. Её щёки тепло румянятся. Джон на краю кровати поворачивается на спину и продолжает сладко сопеть. — Надо же.

— Я сам удивился. Серьёзно. Он сделал для меня слишком много. Я не знаю, чем это заслужил.

— Просто тем, что ты есть.

— Ну конечно, — Баки закатывает глаза. — Как я сам не догадался?

Мелисса улыбается ему, а затем говорит с интересом:

— Ты сказал, что Стиву было всё равно, кем ты стал. Но всё же он называет тебя Баки.

— Да хоть Одиссеем, — ухмыляется он. — Стив пытался называть меня Джеймсом, но постоянно сбивался на "Баки". В какой-то момент мне просто надоело. Ему так было привычнее, и я мог его понять. Мне же было совершенно всё равно.

— Почему? — удивляется Мелисса.

Баки вздыхает.

— Когда меня принялись приводить в порядок, — начинает он, — я пропил несколько курсов серьёзных лекарственных препаратов. Получал психологическую помощь и тот же глубокий гипноз, оказавшийся довольно эффективным в моём случае. И уже тогда мне стало ясно, что я не ощущаю себя тем Баки Барнсом из сороковых. Ровно настолько же, как не идентифицирую с Зимним Солдатом. Даже когда вернулись воспоминания и того, и другого. Я не испытывал угрызений совести или сожалений из-за дел Зимнего. Просто печальная биография человека, которому не повезло. Я так же не чувствовал приливов ностальгии от воспоминаний Баки. Но в них было очень много света и тепла, особенно в самых детских. Я не мог оставаться равнодушным к ним. Постепенно я собирал себя, по клочкам ощущений. По запахам. По желаниям. Это самое честное и верное, что остаётся у человека, даже если отобрать всё остальное. Сейчас мне нравится, как Стив называет меня Баки. Мне так же нравится, как звучит "дядя Дзеймс" или "Джимми" в твоём исполнении. Я — это я, как ни назови, — улыбается он. Мелисса всхлипывает и возвращает тёплую улыбку. Ей искренне жаль, что она не может подняться и обнять его крепко-крепко. Но она обязательно сделает это позже, когда будет в состоянии. Джон начинает сонно ворочаться, потирая кулачками глаза. Просыпается, смотрит на маму и Баки и вдруг заявляет с непосредственной детской обидой в голосе:

— Я заснул! Почему вы меня не разбудили? Я всё пропустил...

— На самом деле, ничего важного ты не пропустил, — мягко отвечает Мелисса, приглаживая растрепавшиеся волосы сына.

— Это так, — соглашается Баки. — Иначе бы я тебя обязательно разбудил. Хочешь горячего шоколада?

— Да, — с готовностью отзывается Джон.

Баки вытаскивает из кармана джинсов мелочь и отдаёт несколько квотеров Джону.

— Сбегаешь до автомата? Не заблудишься?

— Мне, вообще-то, шесть, — бубнит он в ответ и спрыгивает с кровати.

Когда дверь за Джоном закрывается, в палате повисает уютное молчание. Его нарушает Мелисса.

— А Стив?

— Что Стив? — не понимает Баки.

— Почему он рядом? Почему ты с ним? Я поняла, что ваша прежняя дружба перестала значить что-то особенное для тебя, когда память вернулась.

Баки наклоняется, потирает уставшую шею под собранным хвостом прохладными железными пальцами. Приятно.

— Так, да не так. Если бы он говорил мне — будь как Баки Барнс, душил бы меня общими воспоминаниями, я бы вряд ли смог остаться. Но Стив не идиот. Он тоже прекрасно понимал, что после всего случившегося даже нормальный, здоровый человек не останется прежним. А в моём случае имелось психическое кодирование, эксперименты с памятью, и как итог — посттравматический синдром таких размеров, что некоторые специалисты просто разводили руками. "Только время покажет", — говорили одни. "Возможно, он никогда не будет в порядке", — добавляли другие. "Мы делаем, что можем", — пожимали плечами третьи. Стив кивал и всё равно был рядом. Я медленно вспоминал его — сначала с недоумением. С опаской. С удивлением. Мне было странно то, что он делает для меня, ничего не прося взамен. Зачем? С какой целью? Я не находил ответов. Но потом всё словно встало на свои места. "Просто будь собой и живи", — говорил он мне часто. И я пытался. Мне было спокойно — я чувствовал, что он не предаст. Меня тянуло к нему.

— Ты влюблён в Стива, — тихо ахает Мелисса, тут же прикрывая рот рукой. — Прости, если я лезу не в своё дело. Боже, мне так стыдно.

Баки хмыкает, растягивая губы в улыбке. Отводит взгляд и опускает голову. Он редко чувствует это, но сейчас его скулы и уши заметно потеплели. Хочется распустить волосы, укрыться за прядями. Он рассматривает сбитые носки своих кед и бормочет:

— Думаю, всегда был влюблён. Так или иначе.

— Тебе нужно поговорить с ним. Рассказать... — с волнением начинает Мелисса.

— О чём? — вздыхает Баки. — Стив, возможно, создаёт иногда впечатление наивного добродушного простака. Но он не дурак, Мел. То, что ему нужно, он и так знает.

— То есть, ты рассказывал ему всё, как мне сегодня?

— Нет.

— Почему?

— Я не хочу, чтобы он взваливал на себя ещё и это. Его хлебом не корми — дай на себя что-нибудь взвалить. Это моя ноша, и если честно, теперь мне стало намного легче.

— Я разделила её с тобой, — улыбается Мелисса. — Чему очень рада. Не волнуйся, мне не тяжело. Женщины по-другому чувствуют всё, — она снова тянет к нему руку, слабо обхватывая пальцы. Дверь открывается, и в комнату входит Джон.

— Здесь вкусный шоколад в автомате, — говорит он. — У нас в холле бассейна совсем не такой. Как будто разбавленный сильно.

Баки смотрит на него, на настенные часы и тихо присвистывает.

— Ничего себе я хорош поговорить. Вы только не рассказывайте Стиву, что я такой болтун, иначе он меня замучает.

— Не расскажем, — заверяют его Джон с Мелиссой в один голос.

— Мам, я уже кушать хочу, — грустно говорит Джон. И Баки мгновенно понимает, что он сам тоже ого-го как хочет есть. Слона бы съел.

— Давай, я схожу, поищу твоего врача? Возможно, результаты уже пришли?

Он успевает встать и сделать пару шагов, как дверь в палату открывается.

— Добрый день, — говорит Пол Локарт, выискивая в памяти его имя. — Джеймс?

— Так точно. Здравствуйте, Пол.

Врач кивает, подходит к кровати и тяжело вздыхает.

— Ну и заставила же ты всех поволноваться, Мелисса, — говорит он и улыбается. В этот момент внутри Баки явственно грохочет, и камень, давивший последние две недели его внутренности, срывается вниз со свистом. — Доброкачественная, — заканчивает Локарт. — Три дня тебе, чтобы встать на ноги, и чтобы духу твоего тут не было больше, — шутит он. На глазах Мелиссы слёзы. Она закрывает лицо руками, Джон осторожно обнимает её, прижимаясь к плечу. Спасибо, Боженька. Ты ведь точно есть где-то там, — думает Баки и подходит ближе, гладит всхлипывающую Мелиссу по волосам. — Мы, конечно, продолжим выяснять причины, и, возможно, тебе придётся пройти курс превентивного лечения. Но это уже в спокойном и размеренном ритме, хорошо?

— Спасибо, Пол, — кивает Мелисса, размазывая влагу по щекам. Её нос и глаза немного припухли и покраснели, и она выглядит очень живой, очень обычной сейчас. Это так здорово. Словно человека сняли с вынужденной паузы, и он может продолжать жить и радоваться изо всех сил. — Спасибо за всё.

— Не за что. Ладно, я зайду попозже, обговорим детали. До свидания, Джон. Джеймс, — Баки пожимает протянутую ладонь с чувством огромной благодарности. Локарт разворачивается на пятках и выходит из палаты, салютуя им картой пациента.

— Мне обязательно надо напиться, — тихо говорит Мелисса. — И наесться свежевыпеченного пирога.

— А потом снова загреметь в больницу, потому что одна твоя почка не справится с обрушившимся на неё потоком твоей радости, — строго замечает Баки. Мелисса горько вздыхает.

— Ты прав. Вот ведь незадача...

— Не кисни, Мел. Мы что-нибудь придумаем. Потерпи ещё три дня, и устроим грандиозную вечеринку в твою честь.

— Через неделю у Хлои день рождения. Тогда и отметим. Всё вместе, — подмигивает она.

* * *

Они сидят в самой обычной забегаловке за столиком в окружении завалов своего заказа. Джон уплетает свою детскую порцию — неторопливо жуёт чикен-бургер, картошку фри макает в сырный соус. Запивает всё тёплым латте. Вокруг Баки четыре полноценных обеда. Впрочем, они никуда не торопятся. Он взял бургеры и роллы с разными начинками, и теперь смакует. Иногда есть особое удовольствие в том, чтобы от пуза наесться чем-то не особо полезным, но довольно вкусным. Ох уж эти соусы, думает он и облизывает губы.

— Ты говорил маме, что мы поедем есть домой, — замечает Джон между жеванием.

— А что я должен был сказать? — удивляется Баки. — Что мы остановимся у ближайшего фаст-фуда и наедимся всяких неполезных вкусностей? Маме, которая теперь вообще многие вкусности есть не должна? Это было бы бесчеловечно, — говорит он и вгрызается зубами в ролл-биф.

— Согласен, — кивает Джон.

— Но это не значит, что я учу тебя врать маме, — строго замечает Баки. Джон улыбается искристо, показывает ровные зубы.

— Я знаю. Врать — это нехорошо. Но иногда от правды одни расстройства.

— А ты смышлёный парень, — подмигивает Баки.

— Дядя Джеймс, — говорит вдруг Джон странным голосом. — Мне так неловко, что я не понял сразу. Я ведь слышал краем уха, что Капитан Америка...

— Дядя Стив, — поправляет Баки.

— Что дядя Стив называет тебя Баки, — подхватывает Джон снова, — но не придал значения. Я даже представить не мог, что ты и есть тот самый Баки Барнс. Мама рассказывала мне про нашего прадеда, воевавшего во Вторую мировую. Но она никогда не называла тебя Баки. И не упоминала, что ты был другом Капитана Америка. Наверное, не хотела, чтобы я хвастался...

— Резонно, — отмечает Баки.

— Меня даже рука не смутила. Я думал, такие протезы сейчас не редкость среди военных. Комиксов перечитал... Я такой глупый, — вздыхает он.

— Я не в обиде, — улыбается Баки.

— Ты мой кумир, — говорит Джон тихо, но очень гордо.

— Спасибо. Я постараюсь не подвести твоих ожиданий, парень. Но не забывай — это военная тайна. Так что никому, даже лучшему другу, — подмигивает Баки.

Джон вдохновлённо кивает и улыбается. Этот не расскажет. Барнсы всегда умели хранить чужие секреты.

* * *

В Наташином феррари впервые сзади пристёгнуто детское кресло. Оно смотрится настолько дико в чёрно-красном кожаном салоне спортивного автомобиля, что Наташа хихикает, пока заводит авто кнопкой. Подмигивает серьёзной Хлое в зеркало заднего вида. Та улыбается немного смущённо, видимо, ещё не знает, как себя вести с ней наедине. Ничего, скоро оттает. Они отъезжают от больницы и сразу вливаются в поток ползущих в пробке машин. Сегодня в планах Наташи — пройтись по её любимому торгово-развлекательному центру. Ей не особо нравится тратить на покупки лишнее время, но иногда сама атмосфера праздника и неминуемых денежных трат изрядно поднимают настроение.

— А твоя машинка умеет быстро ездить? — спрашивает Хлоя на светофоре.

— Она умеет ездить очень-очень быстро, — улыбается Наташа.

— А покажешь?

— Нет.

— Почему? — расстраивается Хлоя.

— Потому что в городе нельзя ездить быстро. Это опасно.

— Мама тоже всегда так говорит. А я люблю быстро. Карусели всякие. Здорово.

— Обязательно прокатимся сегодня на карусели, милая. Раз ты любишь, — Наташа помнит точно, что на пятом этаже торгового центра есть целый детский городок, и Луна-парк там тоже был, между игровой зоной и зоной Лего. Она по привычке помнит хоть раз виденные карты лучше цвета белья, что надевала сегодня утром.

— Правда-правда? — Хлоя выглядит такой обрадованной, словно всего вчера не они вместе с Джоном, Стивом и Сэмом ездили в Парк Развлечений. Дети такие забавные.

— Обязательно. А ещё мы зайдём в магазин игрушек. И в бутик для маленьких принцесс. И купим всё-всё, что тебе понравится, — подмигивает Наташа снова, наблюдая, как глаза девочки расширяются от восторга.

— И пони?

— Да.

— И платье? И книжку с котятами? И мелки, а то мне Джон свои не даёт? И...

Наташа улыбается. У Хлои грандиозные планы, но её это вряд ли напугает. Ей доверили ребёнка, и она намерена побаловать девочку так, как только сможет. Пускай. Пускай у неё будет всё, что захочет. Пускай смеётся, набирает книжек, игрушек, чего угодно. Родители стараются не баловать своих детей, но ей-то можно. В этом есть своя прелесть — быть человеком со стороны, допущенным до святого. Она не подведёт. Она совершенно не помнит своего детства. Чистый, словно протёртый в некоторых местах стирательной резинкой, смятый и снова расправленный белый лист. Наверное, не было там ничего такого, что стоило бы вспоминать. Ай, и что она в меланхолию ударяется?

— А у тебя есть детские песенки? — вдруг спрашивает Хлоя, вырывая из раздумий.

— Нет, что это за песенки?

— Из Улицы Сезам. И ещё разные другие. У мамы в машине всегда были.

— Прости, детка.

— А мультики? Мне скучно, — начинает вредничать Хлоя.

Наташа задумывается на мгновение. На светофоре достаёт свой смартфон и быстро набирает, клацая по стеклу ноготками, в строке поиска в браузере. Как удобно, когда интернет всегда под рукой. Оборачивается и отдаёт телефон Хлое.

— Только держи крепче, чтобы не упал. А то я расстроюсь, если он сломается, — говорит Наташа. Хлоя кивает радостно и вцепляется в кусок пластмассы обеими ручками.

Ну вот, деактивирована на какое-то время, думает Наташа с улыбкой. Несмотря на капризы, девочка её совершенно не напрягает. Ребёнок это ребёнок, странно ожидать от него взрослого и разумного поведения. По крайней мере, если бы она была маленькой девочкой, она бы вела себя намного хуже. Иногда так хочется покапризничать — жуть как. Но нельзя. Возраст и профессия не позволяют.

Сегодня она впервые видела Мелиссу. Женщина была ещё не вполне бодра после перенесённой операции и наркоза, но когда Джеймс сел рядом на кровать — она даже мысленно охнула. Поразительно. Мелисса была скуластее, и её каштановые волосы сильнее отдавали рыжиной. Веснушки на бледном лице смотрелись пятнышками разбрызганного морковного сока. Но эта женщина определённо носила фамилию Барнс по праву — настолько велико было их сходство. Какая-то неуловимая общность черт, которая сейчас просто бросалась в глаза. Джон очень походил на мать и Джеймса. А вот Хлоя показалась Наташе совсем другой. Наверное, в отца пошла — нежная, белобрысая до платинового оттенка, с чрезвычайно мягкими волосами и округлым личиком, — она напоминала ангелочка. Ясно-голубые глаза и ямочки на щеках могли бы примирить с её капризами кого угодно — Наташа была уверена в этом. Именно поэтому девочка совершенно безнаказанно вертела двумя здоровяками все пару недель без зазрения совести. Умничка, это хорошее умение. Ей, к примеру, подобный трюк никак не удавался.

Мелисса ей понравилась, хотя они и перекинулись всего-то парой слов. В её глазах было необъятное облако материнской нежности и обволакивающего тепла для всех, кто встречался с этим взглядом. То, чего были лишены глаза Джеймса, и что лишь изредка мелькало в них, то ли тщательно запрятываемое, то ли бывший Зимний Солдат сам не знал о существовании этой своей составляющей. Мелисса располагала к себе одной лишь улыбкой — широкой и открытой. Наверняка, она хорошая мать. Самая лучшая для своих детей. Наташа надеется, что с ней всё будет хорошо. Такие люди должны жить.

Мысли принимают странный, оставляющий во рту ощущение оскомины, оборот. Наташа поглядывает в зеркало на улыбающуюся Хлою, смотрящую в экран телефона. Мультики ей явно нравятся.

Всего полчаса спустя Наташа узнает, что:

Маленькие девочки не только много лопочут, но и быстро бегают.

Поседеть за мгновение — это совсем не фигуральное выражение. Ощущения очень острые, повторять не хочется.

Навыки шпионажа и слежки значительно сокращают время отлова сбежавшего из-под надзора нарушителя, но никак не помогают уговорить не ловить рыбок в фонтане руками.

Зато этому помогает подошедший офицер охраны, который вежливо просит Хлою не делать так. Хлою впечатляет форма с жестяной бляхой и рацией, и шикарные усы. Впрочем, Наташу тоже. Она подавлена и счастлива так сильно одновременно впервые за много лет. Офицер охраны уделал Чёрную вдову. Счёт 2:0 в пользу Хлои.

Никаких больше светлых невнятных платьишек пастельных тонов. Ребёнок должен быть ярким — красным. Фиолетовым. Оранжевым. Так он скорее вычленяется из толпы себе подобных и берётся в оборот.

Во время походов по бутикам Хлою нужно держать за руку. Она настолько отвлекается на яркие картинки-витрины и мелькание блестяшек, что уже несколько раз пыталась присоседиться к незнакомым женщинам вместо Наташи. Осознав ошибку, жутко смущалась и пугалась одновременно.

Хлое нравятся футболки для мальчиков. Те самые, которые с красочными машинами-ракетами и роботами. Они покупают пару. Хлоя утаскивает Наташу от отдела "Всё для маленьких принцесс" в сторону магазина "Мир комиксов". Там Наташа оставляет самую большую сумму по чеку. Теперь сзади Хлои красуется круглый рюкзачок в виде щита Капитана Америка. Идентифицируемость в толпе резко подскакивает, Наташа довольна и даже позволяет себе выпить мокко, пока Хлоя носится по детской игровой площадке и съезжает с горки бессчётное количество раз. В пакете из "Мира комиксов" у Наташи в руках лежит такой же рюкзачок, только побольше, для Джона. А ещё Баки-мишка и мишка-Кэп, кажется, у Хлои на этом пунктик.

Каруселей мало не бывает. Их бывает много для Наташи, но не для Хлои. И тогда Наташа с улыбкой задумывается, что у Хлои совершенно точно должна быть где-то спрятана "та самая красная кнопка", которая нажалась совершенно случайно. Иначе объяснить, откуда в ребёнке столько энергии, невозможно.

"Хочу писать" Хлоя говорит на ухо, но потом сообщает об этом едва ли не каждому встречному человеку с самым благопристойным видом. И даже девушке на кассе, которая начинает пробивать штрих-коды быстрее. Что ж, хоть какая-то польза.

Хлоя засыпает сразу, едва Наташа пристёгивает её в кресле, садится на водительское место и отъезжает с парковки. Вот и кнопка, с улыбкой думает Наташа, поглядывая на румяное расслабленной лицо спящей девочки. Или это работает как завод у механической куклы? Наташа не может вспомнить, купила ли она сегодня себе хоть что-то, но это её не особо волнует. Чувство внутренней тревоги и ответственности постепенно отпускает. Она даже выдыхает расслабленно, словно всё время до этого дышала как-то по-другому. Это было не то чтобы сильно сложно, но определённо не так уж просто. И всё-таки весело. Наташа думает, что будет правильно стребовать свежесваренный кофе с Барнса, когда она довезёт их до дома. В дутом бумажном пакете на сидении справа лежат свежайшие заварные пирожные из любимой кондитерской.

Это был очень хороший день.