Mamas and papas (джен)

Ещё серо, Стив знает это, потому что заглянул за плотные шторы, подковырнув стык ткани пальцем. И это не странно — восемь утра, суббота, город блаженно спит под свинцовым одеялом облаков. Только бы без дождя, а, думает он, когда натягивает хлопчатобумажные спортивные штаны. От реальности ощущения холодных капель на плечах и макушке он ёжится. Середина июля, жара в Нью-Йорке, и он уже несколько лет не болел ничем страшнее колотых и огнестрельных ранений. Но всё же предпочитает тепло и сухость, чем мелко-противный моросящий сверху дождь. Дверь в комнату Баки приоткрыта, и он заглядывает к нему, проходя мимо. Постель как всегда разворошена, и это удивляет каждый раз, потому что к его возвращению домой она педантично заправлена и закинута сверху покрывалом. Такой смешной. Баки по обычаю спит где-то посередине собственноручно свитого гнезда из одеяла, подушки и сбитой простыни. С одного края поблёскивает железный локоть, с другого — торчит голая ступня. Стив давится улыбкой и уходит на пробежку — и так отстаёт от графика.

Старый дом буквально выплёвывает его, пронесшегося по лестнице бегом, в серость улицы. Стив оборачивается, салютует тёмному провалу подъезда и зашторенным окнам на четвёртом этаже, несколько раз разминочно прыгает на месте и начинает пробежку. Ему чудится одобрительный взгляд в спину. Стив бежит дальше и только хмыкает себе под нос — иногда ему кажется, что этот дом живой. А иначе как объяснить реальные и нереальные совпадения? К примеру, в последнюю их с Баки ссору (это было сто лет назад, на Баки не до конца зажило ранение, и Стив собирался отстранить его от операции в ультимативной форме, и вышло немного грубо, за что он на выходе получил по затылку лежащим рядом с Баки пакетом раствора натрий хлора. Серьёзно, он просто швырнул его со всей дури, а потом приказал закрыть дверь его комнаты с другой стороны) Стив, вылетевший из квартиры освежиться, споткнулся. Он, изучивший эту лестницу вдоль и поперёк, скатывающийся с неё едва ли не гимнастическим колесом — и споткнулся, почти пропахав носом каменный пол площадки между пролётами. Влажный меловой запах, стрельчатые окна подъезда, морёные деревянные перила, даже старые кашпо с цветами на подоконниках — всё это обступало кругом и укоризненно заявляло — ты придурок, Стив Роджерс. Так получай по заслугам.

Стив бежит, ступни в сшитых на заказ кроссовках упруго отталкиваются от асфальта. Он бежит почти на автомате — за столько месяцев ежедневных пробежек тело запомнило все повороты, выступающие углы, выдающиеся на тротуар остановки и одинокие урны, за которые тоже можно зацепиться. Он мог бы бежать с закрытыми глазами, но ему просто нравится смотреть по сторонам. На раскинувшийся внизу, за сеткой-рабицей, незасыпающий город. На людей, на проезжающие красивые машины, на старые невысокие дома. Здесь совсем не так, как в центре Манхэттена. Более камерно и по-домашнему. А главное, недалеко до метро и до башни Старка. Это тоже учитывалось при аренде квартиры.

Уже несколько дней он испытывал странные, сдвоенные чувства. У Баки нашлись родственники, и даже с детьми. У Стива просто руки чесались познакомиться с ними. Он помнил Ребекку — весёлую, острую на язык девчонку на пару лет старше Баки. Несколько раз от неё прилетало за шалости им обоим, хоть младший и ходил у неё в любимчиках. Она очень рассердилась, когда Баки в четырнадцать разворошил комод с её бельём, вытащив оттуда странную тряпку. "Как думаешь, Стив, что это?" "М-м... похоже на обрезок майки", — пожал тогда плечами Стив. Он никогда не видел мать в чём-то более откровенном, чем плотная ночная рубашка, а сестёр у него не было. "Это бюст-галь-тер!" — благоговейно выдохнул Баки, словно открыл ему сокровенную истину, словно слетал на Луну и вернулся обратно. Стив округлил глаза и тут же залился румянцем. Легенды о том, зачем он нужен девчонкам и как работает, ходили из уст в уста между дворовыми мальчишками, и все остальные разговоры тут же стихали. Считалось невероятной удачей даже просто прикоснуться к ткани, которая облегала девичью грудь, а тут... "Боже, Стиви, ты только посмотри на себя, — тут же поддел его Бак, натягивая бюстгальтер на себя поверх грубой рубашки перед составным зеркалом трюмо. — Тебе четырнадцать, хватит краснеть из-за такой ерунды". Именно в этот момент неожиданно вернулась Бекки, и им влетело — смачно, отцовским ремнём, попавшим ей под руку. Они долго бежали, не оглядываясь — к докам, до единственного известного Баки безопасного места под причалами. А потом так же долго смеялись, задыхаясь, раскрасневшиеся от бега, и хлопали друг друга по плечам, словно выжившие боевые товарищи. Никто из них не обращал внимания на мусор и неприятный запах гниющих водорослей и выловленной лежалой рыбы. Им было весело до тех самых пор, пока у Стива не случился приступ астмы, и Баки пришлось тащить его, хрипящего, почти на себе обратно к баракам и подставляться под недовольные взгляды миссис Роджерс. Но воспоминания об этом всё равно обдавали вяжущим, сладким теплом. Стив не замечает, что давно глупо улыбается из-под козырька бейсболки.

Но с другой стороны — это какая-то непривычная, тупая боль чуть выше солнечного сплетения. Она не яркая, больше хронического характера — уж Стив-то в этом разбирается.

У Баки есть те, в ком живёт его кровь. Хочет он того или нет, но они его родственники, и если Стив хоть немного знает кровь Барнсов, то они окажутся отличными людьми. А у него, капитана Стива Роджерса, так уж вышло, и никто в этом не виноват — никого нет. Его кровь живёт внутри него, привычно бегает по венам и артериям, насыщает капилляры и шумит в ушах. И если вдруг с ним что-то случится — она умрёт вместе с ним без права на продолжение.

Стив очень любит детей. У него были и другие, более приземлённые потребности. Но заводить семью ради потехи собственного эгоизма не хотелось, не виделось правильным. А чтобы влюбиться по-настоящему, как вечность назад, найти свою женщину — для этого нужно сильно освободить голову от планов операций. И постоянной заботы о том, чтобы Баки не чувствовал себя в новом мире, в новой жизни рядом с ним ущербным после всего произошедшего.

В который раз размышляя об этом, Стив просто смиряется — наверное, так и должно быть. Семью может завести кто угодно, а спасти мир... "Так и живём, — невесело усмехается он, огибая соседний дом. — Наверное, пока предназначенный мне человек не выпрыгнет из-за угла и не провозгласит — вот она я, твоя половинка, — так и буду без семьи маяться".

"Ты — моя семья", — приходят вдруг в голову недавние слова Баки, и Стив чувствует в груди укол стыда. Они работают и живут вместе больше года, и никак не наступает достаточно ловкого момента, чтобы Стив мог спросить — почему. Почему Баки это устраивает.

Он поднимается по лестнице через три ступеньки, и если бы это были обычные кроссовки, от мощных толчков ногами пришли бы в негодность за несколько дней. Стиву не нравится менять полюбившиеся сердцу вещи на что-либо другое. Покупать обувь каждые несколько дней явно не входит в его планы. В этот раз пахнущий благородной старостью и мелом дом впускает его обратно без происшествий. Дверь их соседки по площадке, миссис Лауфиц, приоткрыта, из-за неё доносится шум воды и мелодия с характерным виниловым шипением, кажется, Дюк Эллингтон. Стив настойчиво стучит в деревянный косяк двери, но ответа не дожидается. Старушка всегда была глуховата.

— Миссис Лауфиц? — спрашивает он в просвет и всё же заходит. Мало ли что могло случиться? — Миссис Лауфиц! — громко говорит он уже внутри квартиры на пути в кухню.

— И не надо так кричать, молодой человек, я прекрасно слышу, — говорит сухонькая, седая до серебристо-белого пожилая леди. Она выключает воду тонкими птичьими пальцами в узлах суставов, вытирает руки о фартук и поворачивается лицом, обезоруживающе улыбаясь. — Доброе утро, Стив. И если вы помните, я просила называть меня Розой.

— Прошу прощения, мэм, — чеканит Стив в позе почти военной выправки. — Но дверь была открыта, и я...

— Конечно, открыта, а то иначе как вас с твоим другом сюда заманить? — улыбается миссис Лауфиц и поправляет грубоватые, но очень модные по нынешним меркам очки в роговой оправе. — Сегодня суббота, а значит, время домашнего овсяного печенья.

"И как только я мог забыть?" — улыбается собственной халатности Стив. — Чем я могу помочь, Роза?

— Сними, пожалуйста, раскаточную доску сверху. Мне дотуда не дотянуться, — и это совершенная правда. Миссис Лауфиц едва достаёт Стиву до середины груди, и даже на табуретке не дотянется до верха высоких шкафчиков.

Стив послушно достаёт увесистую, почти на весь стол, деревянную доску. Видит, как миссис Лауфиц насыпает на неё крупных овсяных хлопьев и вручает ему скалку — без слов. Вздыхает едва слышно и начинает катать — это еженедельный ритуал, и если у них с Баки нет никакой миссии, они завтракают под разговоры овсяным печеньем с кофе или молоком на соседской кухне. Это уже вошло в привычку. Вот только дни недели часто совершенно перепутаны в светлой голове Стива.

— Спасибо за помощь, мой дорогой, — благодарит миссис Лауфиц. — У вас есть полчаса, пока печётся печенье, и жду вас у себя, будем завтракать.

Стив кивает и выныривает из квартиры, насквозь пропахшей книжной и газетной краской, пыльными бумагами и едва уловимым застоявшимся запахом старости. Как ни странно, Стива этот коктейль успокаивает. Это субботнее поедание свежевыпеченного печенья — некий ритуал, необходимый обеим сторонам. Одинокую старушку, потерявшую внука в Ираке, а мужа всего несколько лет назад из-за инфаркта, было по-человечески жаль, хотя она себя не жалела и другим жалеть не давала. Боевая и бодрая, с ясным взглядом совершенно не старых глаз, она безумно располагала к себе и зазывала их каждую субботу — и они шли, не желая её обидеть. Впрочем, печенье было очень вкусное, а тот факт, что после подобного лёгкого завтрака (да сколько там нужно худенькой пожилой леди?) они ещё заказывали по большой итальянской пицце каждому, должен был оставаться тайной и уйти с ними в могилу.

— Эй, Баки, подъём, — радостно кричит Стив, захлопывая дверь за собой и стягивая кроссовки. — Нас ждёт миссис Лауфиц! То есть Роза, она снова поймала меня на открытую дверь, когда я возвращался с пробежки, и прочитала длинную...

— И чего ты так орёшь? — коверкая слова, гнусавит высунувшийся из ванной с щёткой во рту Баки. — Я не глухой. Встал уже.

Стив смотрит на него — ещё заспанного, растрёпанного, волосы наспех стянуты резинкой, а вокруг рта размазана пена, и начинает громогласно хохотать, запрокидывая голову. Баки закатывает глаза и снова скрывается в ванной. Что с этого клоуна возьмёшь?

— Чем нас порадует миссис Лауфиц? — спрашивает он, чуть позже заходя на кухню и вытирая щетинистый подбородок. Стив стоит у приоткрытого холодильника и методично уничтожает мясную нарезку, свободной рукой почёсывая живот под футболкой. — И хватит жрать до законного завтрака, — говорит он, кидая в Стива полотенцем.

— Так овсяное печенье, — тянет тот, перехватывая махровый комок на лету.

— Опять? — наигранно стонет Баки. — Почему не панкейки? Почему не яблочный пирог, почему не блинчики, в конце концов?

— Так суббота же, — пожимает плечами Стив, аккуратно вешая полотенце на стул и снова запуская руку в разодранную пачку нарезки. — А по субботам миссис Лауфиц печёт овсяное печенье.

— То есть, если мы будем завтракать у неё в другой день недели, есть шанс попробовать что-то отличное от печенек?

— Почему бы и нет? — Стив думает, что ага, это мысль, но жевать мясо при этом не перестаёт. Он знает, что Баки просто вредничает. Он любит ходить к миссис Лауфиц побольше его, молчать, сидя в уютном кресле в углу кухни у круглого стола, пить разбавленный молоком напополам кофе из огромной и "специально для Джеймса" керамической кружки, хрустеть печеньем и слушать мерно шелестящий голос старушки. Он любит всё это, но ни за что не признается. У Стива ощущение, что с возвращением памяти Бак становится более вредным, но его всё устраивает. Главное — рядом. Главное, живой. Всё остальное такая ерунда.

— Ты пойдёшь в душ? — спрашивает Баки, касанием железного плеча отодвигая Стива от холодильника и вытаскивая из его нутра бутыль апельсинового сока.

— Надо бы. На улице серо, душно и влажно, как перед грозой. Я мокрый весь.

— Так иди. Иди-иди, не съем я твоё мясо.

Стив улыбается, дожёвывает и уходит в ванную.

Баки всё-таки съедает остатки нарезки под апельсиновый сок, ибо нефиг. Печеньки, конечно, хорошо, но есть их под завывания голодного урчащего желудка не вариант.

* * *

— Никогда не могла понять, куда вас, молодёжь, несёт, — говорит миссис Лауфиц, крайне интеллигентно прихлёбывая из изящной кофейной чашечки. — Стремитесь уехать из родного дома к чёрту на рога, вас мотает по городам, странам и континентам, вы так запросто оставляете любимых, меняете близких, родных людей на что-то, что, как вам кажется, ещё впереди. Возьмите ещё печеньку, Джеймс, — внезапно прерывается она и продолжает дальше, как ни в чём не бывало. — Время проходит, вы оказываетесь всё дальше — во всех смыслах, и молодёжью вас назвать можно уже с большой натяжкой. А остановиться, осмотреться всё нет времени — торопитесь не успеть, — Стив кивает, закладывая в рот овсяное топливо. — Мечетесь, и не понимаете, что совершенно не важно, где и как. Всё вокруг одинаково по сути и содержанию, разнятся лишь внешние оболочки. Важно, с кем. От присутствия нужного человека рядом меняется и само восприятие происходящего вокруг. Жизнь может быть чёрно-белым немым кино, а может оказаться этим вашим, как его, Боже, совсем память потеряла, — сокрушается миссис Лауфиц, тарабаня истончёнными пальцами по столешнице. — Вспомнила! Три дэ, — она отпивает ещё глоток, довольная находкой. — Где всё такое цветастое, насыщенное, почти живое.

Баки явно вспоминает их неудавшийся поход в кино. Проигрышная позиция, слишком много целей, отсутствие оружия и невозможность незаметно покинуть зал выводили его из себя, не давая насладиться фильмом. Ещё и очки эти на носу мешали держать ситуацию под контролем. Как бы сильно ладонь Стива не стискивала его собственную, расслабиться у него не вышло. Стив кидает на него быстрый взгляд и мягко пинает по ботинку ногой — эй, парень, всё в порядке, отвлекись, Земля вызывает Марс.

— Вы ведь понимаете, о чём я, молодые люди? — спрашивает миссис Лауфиц, испытующе глядя поверх очков то на одного, то на второго. Почему-то под этим взглядом они оба чувствуют себя великовозрастными оболтусами, и понимают только одно — что тянет творить глупости. Баки пинает Стива под столом в ответ, и тот растекается в широкой улыбке. — Дети, дети, — смягчается она, улыбается им и встаёт со своего кресла. — Ещё немного кофе?

У миссис Лауфиц внук погиб на контрактной службе в Ираке. У миссис Лауфиц дочь уехала с мужем и единственной внучкой в Сингапур, они иногда созваниваются, но не виделись больше трёх лет. У миссис Лауфиц сын, так и не женившийся в свои сорок три, занимается аэрографией в Германии, но порой его мотает по всему миру в составе разных тусовок. У миссис Лауфиц окна выходят на Эджком-авеню, и по субботам она печёт овсяное печенье. У Миссис Лауфиц сейчас нет никого ближе двух странных парней, сидящих на её кухне, и Стив, поддаваясь порыву, встаёт и обнимает звенящую посудой старушку со спины, — почти невесомо, боясь хоть как-то повредить.

— Спасибо за печенье, Роза, — говорит он. — Очень вкусное, каждый раз удивляемся.

Той безумно льстит внимание и похвала, сморщенная пергаментная кожа щёк теплеет и даже окрашивается розоватым, когда она поворачивается лицом.

— Спасибо, мальчики. Может, вы хотите, чтобы я пекла что-нибудь ещё?

— Яблочный пирог, — тут же выдаёт Баки.

— Блинчики, — одновременно с ним произносит Стив.

Они переглядываются втроём и смеются. Когда на одном не висит полная амуниция из набора метательных лезвий, тяжёлого армейского ножа пехоты, пары коротких автоматов и сменных магазинов к ним, а в руках второго не маячит разрисованный красно-синим стальной круг, они чувствуют себя прекрасно и непривычно до ужаса, то и дело впадая в мальчишество. Это наверняка полезно — эмоционально разгружаться. Стив помнит что-то такое по давним беседам с психологом. Но его волнует другое. Не наступит ли когда-нибудь момент, когда Баки больше не захочет прикрывать его спину? Когда он сам больше не потянется за щитом — просто потому что устанет до смерти, потому что даже супергероям нужен отпуск, чтобы не рухнуть под грузом навязанной ответственности. Он не знает, но пока силы есть, и собственная рука уверенно несёт щит. А Баки верно стоит за левым плечом — как он привык, как он и видит их в идеале. Пока всё так, можно не заморачиваться философией, у них просто нет на это желания.

* * *

Когда Наташа подвозит их до дома вечером (днём Баки захотел идти пешком) после планового совещания, уже смеркается. Любое совещание в обществе Старка плавно перетекает в чаепитие, острые разговорчики и, чаще всего, заканчивается чем-нибудь покрепче — а Баки терпеть не может, когда Тони расходится не на шутку, превращая вечер в спектакль одного актёра. Он просто встаёт и тихо говорит Стиву — "Я прогуляюсь". А Стив уже извиняется, улыбается, сглаживает ситуацию как может — и уходит вслед за Баки. Сегодня вместе с ними спускается Наташа, оставляя на растерзание Старку изрядно повеселевших Клинта и Сэма.

Несколькими часами раньше, после безумного спарринга, когда они сидели на матах в окружении зеркал и металла и тяжело, надсадно дышали, Наташа спросила Баки:

— Ты правда нашёл свою родню?

— Случайно.

— И как, уже связался? Как они восприняли?

— Ещё не связался, — Баки отвел взгляд от Наташиных обтянутых тканью коленей и уставился в зеркало — на свою небритую физиономию.

— Почему? Чего ты ждёшь, Барнс?

Он помнил — глухо, словно воспоминания сами собой закутывались в ватное одеяло, как она называла его Зимний. Почему-то это было важно для него. А ей просто нравилась кличка.

— Lubopytnoi Varvare, — вдруг начал он по-русски, и Наташа перебила его звонким смехом.

— Ладно, ладно, всё с тобой ясно, мистер шпион и конспиратор. Пусть Стив с тобой сам воюет, я умываю руки, — она встала и направилась к выходу из спортзала. Остановилась у самых дверей и вдруг обернулась:

— Ты помнишь июнь девяносто первого? Твоё задание под Ленинградом, а я на подхвате?

Он прикрыл веки ненадолго. Выполненная миссия. Безымянная гостиница с балконом на залив. Смятые серые простыни, кое-где треснувшие от ветхости. Скрипучая кровать, которая едва не развалилась. Жар и пот, и переплетённый клубок их тел. Он оружие. У него даже мыслей никогда не было о чём-то подобном, но Наташе удалось невозможное. Он открыл глаза и кивнул — своему отражению.

Наташа прищурилась, а потом вздохнула и мягко сказала:

— Я не рассказывала Стиву.

Она ушла, а он остался. Так было всегда, и это очень привычно. Он не знал, почему это важно — что она не говорила Стиву. Но это так, и он устало поплелся в душ. Спарринг был хорош, но после боя со Стивом он чувствовал себя более живым: измождённым, почти выпотрошенным и потому обновлённым.

Наташа лихо тормозит "феррари" на Эджком-авеню напротив подъезда и машет им рукой из открытого окна, прежде чем дать по газам, задерживая взгляд на Баки чуть дольше нужного.

Дома — неужели, всё-таки дома? — он успевает только разуться и рухнуть на старый диван в гостиной, как за плечом появляется Стив. Он мнётся и начинает не сразу, раздумывая.

— Может, позвоним твоей Мелиссе сегодня? Ещё не поздно, всего девять, — говорит он бодро, а сам в который раз ждёт холодного "сегодня не будем".

— Хорошо, — вдруг соглашается Баки, ставя Стива в тупик.

Тот радостно подхватывает трубку и плюхается рядом, задевая плечом плечо.

Длинные гудки не торопятся сменяться ответом, и Баки уже теряет надежду, как вдруг глубокий грудной женский голос отвечает:

— Алло?

— Сержант Мелисса Барнс, доброго вечера. Вас беспокоит капитан Стивен Роджерс, вы можете разговаривать сейчас?

— Так точно, сэр, — отвечает женщина. — Чем обязана?

— Видите ли, возникла такая ситуация... — ситуация сидит напротив и смотрит с нечитаемым выражением. — Мне неловко обращаться к вам по званию, но я боялся, что иначе вы и слушать не станете.

— Мне звонит сам Капитан Америка. Или это шутка?

— Нет, никакой шутки, уверяю вас. Быть может, вы знаете, что Джеймс Барнс всегда был моим верным соратником и другом?

На том конце провода молчат очень долго, и Стив уже думает, что обрыв линии, как...

— Конечно, я знаю. Газетные вырезки до сих пор хранятся в альбоме со старыми фотографиями в нашей семье.

— Понимаете, вышло так, что не я один проспал семьдесят лет. Джеймс жив, он сидит сейчас рядом и очень хочет встретиться с вами. Как вы на это смотрите?

— Господи... — после недолгого молчания, выдыхает женщина на том конце. — Это... это ведь не розыгрыш? — взволнованно спрашивает она.

— Нет-нет, что вы, конечно, нет, — Стив нервно трёт шею сзади и затылок. — Он готов встретиться с вами в любое удобное для вас время.

Женщина снова недолго молчит. А потом раздаётся невнятное детское лепетание и мальчишеский голос.

— Он знает, что у меня есть дети?

— Конечно, миссис Барнс. Так когда вам удобнее?

— Давайте в среду после шести, — решительно говорит она. — Кофейня напротив моего дома, вы наверняка уже знаете адрес? Я буду ждать там. Столик у окна.

— Было приятно говорить с вами, Мелисса. Доброй ночи, — выдыхает напряжение Стив и даёт отбой. — Готов к новым приключениям? — интересуется он у Баки и вдруг раскидывает руки по спинке дивана, прижимая к себе снова разлохматившуюся голову.

— Угу, — мычит Баки в ткань рубашки, — я как pioner, Стив, — шутит он, выпутывается из объятия и выходит из гостиной. Спать хочется до безумия.