Не любите барабанщиков (гет)

я не лягу под ноги к тебе, никогда!

вот так, раненый в сердце тобой буду страдать.

я не знаю, что у тебя на уме. да и не хочу!

за дикую радость, что даришь мне не представляю чем расплачусь

Rojden — Знаешь

В моей жизни было не так уж много судьбоносных встреч, но эта, наверное, была вторая — просто осознала я это не сразу. Это был очередной вечер моей так называемой «работы», и я страшно устала ближе к полуночи. День в аукционном доме выдался не из легких, к тому же, я сильно натерла ноги и теперь не могла двигаться на сцене. Помощь пришла откуда не ждали: гениальный саксофонист, которого все здесь звали Большой Джо, где-то раздобыл для меня высокий стул, на котором я и восседала теперь, сложив ноги так, чтобы болели меньше.

Мне было проще отрешиться от публики, не останавливаться на конкретных лицах, но в этот раз я не смогла. За дальним столиком сидел Тед Бьюкенен и еще двое джентльменов, потягивавших абсент. Он тоже меня заметил и приподнял бокал с виски приглашающим жестом. Я немного растерялась сначала, но все же спустилась — музыканты давали мне небольшую передышку своим выступлением.

— Добрый вечер, Тед, — сцена в самые короткие сроки приучила меня всегда улыбаться и быть приятной внешне. — Джентльмены.

Я опустилась на бархатную обивку стула, подбирая под себя пышную юбку перешитого платья — пришлось прошвырнуться по разным стоковым магазинам, чтобы найти относительно дешевые сценические наряды.

— Привет, Тейлор, — Тед галантно поцеловал мне руку, несмотря на то, что мы были не очень-то хорошо знакомы. — Разреши представить тебя моим друзьям: мистер Галлахер старший и мистер Галлахер младший. Мои новые постоянные покупатели.

Взрослый мужчина громко рассмеялся, хватаясь за верхние карманы своего пиджака. Я сразу поняла, что эти отец и сын были американцами — им совсем не шла классическая английская клетка. К тому же, у старшего мистера Галлахера было такое сытое и благостное выражение лица, какое бывает только у очень быстро разбогатевших людей.

Сын же его был болезненным, но очень самоуверенным малым. Думаю, он был всего на год или два младше меня, а потому я не могла воспринимать его как-то слишком серьезно. Парень все время смотрел на часы, но я видела, как загорелись его глаза, когда за стол села я. Это мне польстило, но я все еще была слишком взволнована встречей именно с Тедом Бьюкененом.

— У вас хороший вкус, джентльмены, — я смотрела на них из-под слегка опущенных ресниц, потому что мне казалось, что так я была гораздо красивее (и загадочнее).

— Коктейль? — Тед одним движением подозвал к себе официанта.

— Лучше чай, — я улыбнулась. — После выступления жутко хочется пить.

— А вы, юная леди, разбираетесь в искусстве? — старший мистер Галлахер дымил сигарой, затягиваясь так глубоко, что все его лицо стало красным.

— Да, в следующем году я заканчиваю Голдспрингс по направлению «История искусств», — я снова улыбнулась, прекрасно считывая, кем именно считал меня этот человек. Стало жутко противно.

— Это очень хорошо, — мужчина встал, все еще густо дымя сигаретой. — Но не очень прибыльно! Было очень приятно познакомиться с вами, юная леди. Вы прекрасно поете. До свидания.

Я кокетливо протянула руку, пытаясь таким образом скрыть свое отвращение. Не было никаких предпосылок к такому гадкому завершению вечера, но этим господам удалось испортить мне настроение одним лишь взглядом.

— У тебя настоящий талант, — младший мистер Галлахер также поцеловал мне руку. — Меня зовут Гарри, надеюсь, мы еще увидимся.

— Взаимно.

Конечно, я лгала. Они оба были мне неприятны, потому что я знала, что они были гораздо богаче меня или моих родителей, а потому считали меня не больше, чем вещью. Хорошенькой, занимательной вещью, потому что мне приходилось развлекать публику в ресторане для богатых американцев, скучавших по родной стране в Лондоне. Я почему-то вспомнила Изабель: неужели она не испытывала отвращения в те моменты, когда на нее смотрели, как на товар?

Когда эти странные люди ушли, Тед как будто вздохнул с облегчением. Он залпом допил виски и тут же заказал еще, отрывистым движением расстегивая верхние пуговицы своей рубашки. Я почему-то засмеялась, глядя на это зрелище.

— Смешно выгляжу, да? — он осмотрел свой костюм. — Приходится разыгрывать из себя непонятно кого, иначе никто не хочет покупать мои картины за те деньги, которые за них требует мой агент. А эти янки, черт их дери, вообще ничего не соображают в плане искусства. Нашли на своем ранчо кучу нефти тридцать лет назад и до сих пор жируют.

— Может, легче притвориться сумасшедшим? — я подперла подбородок рукой, смотря прямо на него. — Тогда можно брать даже больше.

— Я пробовал, — мужчина рассмеялся. — Тогда их вообще никто не покупает.

Повисло небольшое молчание. Я уже допила свой чай и решила закурить, чтобы немного разогнать тучу мыслей. Тед попросил прикурить, и мы вместе смотрели, как Большой Джо вытягивал невероятное соло.

— Я собираюсь заняться фотографией.

— Правда? — я снова повернулась к Теду. Я испытывала перед ним некоторый трепет, такой, какой испытывает ученик перед учителем, признанным профессионалом. И несмотря на то, что я не была ни художницей, ни фотографом, я все равно была по-своему влюблена в искусство. И, конечно, в людей, которые его творили.

— Ага, — он выдохнул немного дыма. Тед курил совершенно не затягиваясь, как школьница. — Сначала хотел вернуться к академической живописи, но потом решил — к черту. Эти снобы меня ненавидят, а мне, знаешь, необходимо признание.

Я снова улыбнулась. Тед был эклектичным: я сразу поняла, что у него проблемы с алкоголем, что он настоящий художник в самом широком смысле этого слова, но было в нем что-то совершенно юношеское. Нет, не так — в нем было что-то театральное. Мысленно я могла сравнить Бьюкенена только с Фредди, была у них какая-то общая широта жестов.

— Понимаю, — я стряхнула пепел прямо в пустую чашку. — И какой же жанр? Мне правда очень интересно.

— Если честно, то я еще никому не говорил о своем намерении, даже своему агенту, — Тед засмеялся. — Но я приглашаю тебя на съемку, так что ты сама все узнаешь. Если согласишься, конечно.

— Я? К тебе на съемку? — я была потрясена. Впрочем, растерянность довольно быстро прошла, уступая место какому-то детскому восторгу. — Если честно, то с удовольствием.

— Ты даже не хочешь поинтересоваться, что я снимаю? А вдруг это порно? — он хохотнул, снова опустошив стакан, и тут же заказал еще. — Шутка. Почти. Возможно, тебе придется раздеться, потому что я собираюсь переложить некоторые шедевры живописи на пленку. Например, «Завтрак на траве» или, еще лучше, «Олимпию»… Постмодерн невозможен без отсылок к оригиналу, но у меня есть несколько идей, как обличить все это в прекрасную форму, не уходя в чистую эротику или плагиат. Но я щедро заплачу. Плюс неизвестной ты точно не останешься.

Я задумалась. Насколько приемлемо для меня было обнажаться перед камерой? Демонстрировать свое тело потенциальным миллионам людей? Было в этом предложении нечто не только пугающее, но и завораживающее — это был своеобразный новый виток в исследовании собственной натуры и сексуальности.

— Сколько человек будет на съемках?

— Только ты и я.

— Насколько щедрой будет оплата?

— Две тысячи фунтов сразу после съемки.

— Почему я?

Финальный вопрос, после которого я и решу в первую очередь для себя, соглашусь ли я на подобное. От одной только мысли обнажаться перед кем-то, кто не был моим партнером, меня, если честно, бросало в дрожь. Но в последнее время я настолько раскрепостилась, что, казалось, могла бы делать что угодно. И одна только мысль о том, насколько это не понравится моим родителям, вызывала трепет и самодовольную улыбку.

— В тебе что-то есть, — он указал на меня своей сигаретой. — Я это заметил еще тогда, на вечеринке. Ты очень красивая, Тейлор, но постоянно ищешь чего-то или кого-то вокруг себя, оглядываешься. У тебя какая-то отчаянная смелость и одновременная чистота, это привлекает. Но фотосессия ни в коем случае не эротическая, меня не слишком вдохновляют голые женские тела, знаешь. Я занимаюсь искусством, а не порнографией.

— Понимаю, — меня в первую очередь впечатлила сумма. Эта фотосессия давала мне шанс закрыть следующий год учебы практически полностью! — И все же сколько будет обнаженных снимков?

— Честно, не знаю, — он даже развел руки. — Это моя первая фотосессия, впрочем, как и твоя, наверное.

— Хорошо, я готова попробовать, — я закинула ногу на ногу. — Но если мне что-то не понравится, то я сразу же уйду.

Тед поднял руки в примирительном жесте. Я широко улыбалась, пытаясь скрыть свою нервозность.

— Как скажешь. И я очень рад, что ты согласилась, потому что мне кажется, что это из нас выйдет чудесный творческий дуэт.

* * *

И если до определенного момента я еще сомневалась, нужно ли мне было соглашаться на эту съемку, то утверждение Мишель о том, что Тед — гей, развеяло мои сомнения полностью.

Да, я боялась домогательств с его стороны гораздо больше того, что моя обнаженная грудь будет выставлена в галерее. Это был мой первый такой опыт, но все прошло достаточно гладко. Правда, пришлось выпить не один бокал шампанского, чтобы расслабиться, и теперь у меня болела голова. Но это были мелочи по сравнению с тем, какой уверенной и красивой я себя чувствовала. Это было ощущение полного освобождения, и дурманило разум оно не хуже травки.

Мишель не умела готовить практически ничего, кроме яиц, поэтому дома меня снова ждало целое блюдо отварных. Усталость у меня была дикая, сил, казалось, хватало только на то, чтобы стянуть с ног туфли и упасть на табуретку, даже есть не хотелось. От запаха отварных яиц меня уже воротило, к тому же, Мишель в очередной раз заняла ванную, чтобы проявить снимки.

Чувствовала я себя знатно помятой. Целый день я провела в особняке Бьюкенена, а моделью, как оказалось, быть не так уж и просто. Наконец, мне надоело пялиться на вареные яйца, и я упала на свою раскладушку, решив немного подремать до того момента, как Мишель освободит ванную.

Внезапно зазвонил телефон. Первым желанием было проигнорировать его, но когда я поняла, что на том конце был кто-то удивительно настойчивый, то со стоном подняла свое тело с мятой постели.

— Алло?

— Тей?..

Это был Роджер. Мне тут же захотелось бросить трубку.

— Чего тебе? — я оперлась о стену и прикрыла глаза. Не хотелось его ни видеть, ни слышать.

— Можешь приехать? — в трубке слышался шум гулявшей толпы и музыка. — Я хочу увидеть тебя.

— Ты пьяный? — опустившись на колени, я уселась прямо на пол.

— Возможно, — его фирменный смешок нельзя было ни с чем спутать даже через трубку. — Мне казалось, я всегда нравился тебе таким больше.

— Я сейчас повешу трубку.

— Тей, — послышался глубокий вздох. Очевидно, складывать буквы в слова пьяным было для Роджера задачеq из разряда непосильных. — Приезжай, пожалуйста. Мне нужно добраться домой, а я так набрался, что еле двигаю языком.

— Позвони своей Эмили, пусть она тебя и забирает.

Я все еще очень злилась на Роджера и уже хотела положить трубку, но что-то меня останавливало. Мне было интересно, что он скажет на это.

— Какой еще Эмили? — казалось, он правда не помнил, кто это. — Тей, я в «Герцоге Аргайле». Пожалуйста, приезжай.

Было что-то в тоне Роджера такое, что растопило лед в моем сердце. Он впервые просил меня о чем-то настолько… смиренно, что ли. Это не уняло обиду в моем сердце, но я почему-то сказала:

— Хорошо, жди.

Я чувствовала себя круглой дурой, когда ехала сквозь ночь забирать пьяного Роджера из бара. Злость на саму себя почти довела меня до того, чтобы просить водителя развернуться обратно, домой, и лечь, наконец, спать. У меня не было сил, потому что сегодня я много пила и курила, но еще больше думала и говорила об искусстве. Тед был приятным человеком, пусть и не без творческих загонов, но я была уверена — то был признак абсолютной гениальности.

В баре было очень много народу. Я оставила такси ждать, и каждая минута простоя была обличена в звонкую монету, и я совсем не была уверена в том, что Роджеру было, чем заплатить.

— Давай вставай, — он сидел у барной стойки, и я по одному только затуманенному взгляду поняла, что Роджер был абсолютно никакущий.

— Те-е-ей, — протянул он, а затем широко улыбнулся, подперев рукой щеку. — Присаживайся. Поболтаем, а потом, может быть, потрахаемся. У нас с тобой обычно так и никак по-другому.

— Если ты сейчас не пойдешь со мной, то я уезжаю обратно, а ты, — я ткнула пальцем ему в грудь, — добирайся домой как хочешь.

— Мне нравится, когда ты злишься. Это горячо, — Роджер все же предпринял некоторое количество усилий и встал. Он сделал несколько шагов, но тут же чуть не упал, и мне пришлось положить его руку на своем плечо, создавая новую точку опоры. Несколько взглядов посетителей проскользнули по нам, но, судя по всему, подобное поведение было здесь в порядке вещей.

— Ты просто отвратителен. И чего ты так набрался, а? Что за повод?

— Да, знаешь, захотелось что-то, — неприкрытый сарказм в его голосе удивил меня, но не разозлил. — Сижу и думаю: дайка напьюсь!

— Очень смешно, — процедила я. — Это первый и последний раз, когда я иду у тебя на поводу.

— О, — Роджер поднял палец вверх и многозначительно произнес: — не сомневаюсь!

От него несло алкоголем, и мне было жутко стыдно перед водителем за это пьяное тело, но, надо было отдать таксисту должное, мужчина ничего не сказал.

— Извините, пожалуйста, — я одновременно отпихивала от себя Роджера, решившего, что сейчас было самое подходящее место и время для того, чтобы начать распускать руки. — Он не буйный.

— Если только иногда, — ему все же удалось прижать меня к себе вплотную, и я тут же почувствовала влажные поцелуи на своей шее. В этом не было ничего сексуального, потому что мне, трезвой, был отвратителен пьяный Роджер. Я отпихнула его и совершенно неожиданно для себя и для него дала звонкую пощечину. Он схватился за щеку и как будто на мгновение протрезвел — я смотрела на него сверкавшими глазами, я была очень зла.

— Где у тебя деньги? — я сначала попыталась спросить у него по-хорошему. Мне не хотелось платить самой, потому что, вообще-то, мне было, чем заняться этим поздним вечером, и вытаскивание пьяного Роджера из бара в мои планы не входило. — Тейлор, черт возьми, где твои сраные деньги?

В зеркале я случайно перехватила взгляд водителя, и мне стало мучительно стыдно. Захотелось почему-то расплакаться, я даже прикрыла глаза, чтобы успокоиться. У меня на счету был каждый пенни, и если я сейчас расплачусь за такси сама, то обратно придется идти пешком. Перспектива была безрадостная, потому что дом Роджера находился в совершенно другом районе, а метро уже не работало.

— В кармане, — Роджер отвернулся, очевидно, не желая встречаться со мной взглядом. К этому времени машина уже подъехала к его дому, и мне нужно было поторопиться достать его деньги.

— В каком?

— Переднем.

Я уже была настолько зла, что хотела просто открыть дверь и выкинуть Роджера из салона, но все же собрала все свою волю в кулак и засунула руку в карман его джинсов, вытаскивая мятые купюры.

— Полегче, — он усмехнулся. — А то я еще подумаю, что ты хочешь воспользоваться моим беззащитным положением.

— Ты отвратителен! — повторила я. — На выход.

К счастью, выйти из автомобиля Роджер смог сам.

— Возьмите, пожалуйста, — я протянула деньги водителю. — И извините за… за все.

Я дала ему щедрые чаевые из роджеровых денег — не обеднеет, алкаш хренов.

И все же мне снова пришлось подставить ему свое плечо, чтобы Роджер не свалился в какой-нибудь куст по дороге к себе домой. Он еле нашел ключи — вставить их мне пришлось самой — а дальше…

Я снова оказалась прижатой к нему. Спина тут же заныла от соприкосновения с жесткой дверью, Роджер настойчиво меня целовал, не позволяя никуда выскользнуть. Я оперлась обеими ладонями в его грудь, пытаясь отстранить, но он развернул меня спиной к себе, поднимая юбку. Он был настойчив, но не груб, однако я все равно не хотела.

— Роджер, — я старалась говорить твердо, но голос срывался. — Я не хочу. Отпусти меня.

Он услышал меня тут же, но отпускать не торопился. Я почувствовала, как Роджер уткнулся в мои волосы, тяжело дыша — все его тело было напряжено, как один большой мускул, и я больше не была уверена, что он был пьян. Страшно мне тоже не было, потому что я знала точно, что Роджер не был способен на насилие. Мне было не по себе от того, что я ничего не чувствовала — внутри как будто все просто онемело.

Роджер развернул меня обратно к себе, прижавшись своим лбом к моему, и тяжело дышал. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, как будто чего-то ждали, но, как только я решилась заговорить, он тут же отпустил меня и скрылся во тьме гостиной.

Сначала я так и стояла, прижавшись спиной к двери и все еще чувствуя жар его тела, но затем аккуратно нажала на ручку, как будто боясь кого-то разбудить, и выскользнула на улицу. Пока мне не хотелось видеть Роджера.

Внутри разлилась непомерная горечь. Мне было физически тяжело, и я не знала, отчего. От того, что я метнулась к Роджеру при первом же зове? От того, как грязно закончилась эта ночь?

Когда я вернулась домой, то Мишель уже спала — это спасло меня от дальнейших размышлений и оправданий самой себя. Как только моя голова коснулась подушки, то я тут же уснула.

* * *

Осознание того, что я сделала, согласившись сниматься для Теда Бьюкенена, пришло ко мне не сразу. Эйфория, находившая на меня каждый раз, когда я делала что-то «запретное», довольно быстро прошла, но все же был верный способ ее продлить, и назывался он — хорошая пьянка.

Тед устраивал вечеринки в своем роскошном особняке каждые две недели, и это была вторая, на которую я попала. После первой я оказалась в больнице, но кого это сейчас волновало? Точно не меня.

На этот раз я приняла экстази добровольно, иначе я бы просто не пережила целую ночь бурного веселья.

На этой вечеринке запросто уживались поп и рок-звезды, знаменитые спортсмены, богатые наследники, болтавшие о своем наследстве за невероятно длинной барной стойкой, а также великое множество самой яркой, безобразной в своей праздности публики. Столько, сколько пили здесь, не пили больше нигде в Лондоне по признанию самого Теда, а «веселые таблетки» выдавались каждому желающему по весу, а не по количеству.

— Мне нравится собирать вокруг себя молодежь, —говорил Тед, прихлебывая неразбавленный виски. — Это, знаешь, держит в тонусе. Ну и я ненавижу пить в одиночестве.

Неизменной звездой любой вечеринки, конечно же, была Мишель. Сегодня у нее была по-особенному пышная грива, а одета она была в шаровары и широкую пеструю рубаху с индийского рынка. Она водила тонкими руками над картами таро, гадая практически любому желающему. Единственный критерий — этот желающий должен понравиться самой Мишель. Ну, и принести ей выпивку.

Я уселась прямо возле нее, чуть не расплескав коктейль из плоского бокала.

— Ты никогда не говорила, что гадаешь, — чем большее количество алкоголя находилось внутри меня, тем более бесцеремонной я была. — Погадай мне!

Мишель улыбнулась мне, сдувая с лица толстую прядь, и тут же одним движением собрала со стола все карты, вызывая тем самым возмущение девушки, которой Торрес гадала до этого. Мне было жутко весело, а еще очень жарко, и душа, и тело требовали каких-то приключений.

— Дай-ка прикурить, детка, — я поднесла зажигалку к ее сигарете и закурила сама. В без того задымленной комнате стало совершенно невыносимо, но это мало кого волновало — все были слишком пьяны и накурены. — На что гадаем?

— На любовь.

Я не знала, почему сказала именно это — мои мысли были вообще далеко от происходящего. Наверное, это основное, на что вообще гадают люди, потому и сказала. Мишель как-то странно на меня посмотрела, а затем отделила часть карт от общей колоды.

— Будем гадать на старших арканах.

Я понятия не имела, что это значило. Голова гудела, а тело как будто было наэлектризовано — еще чуть-чуть и я просто сорвусь и побегу, куда глаза глядят. Мне нужно было движение, мне нужен был алкоголь.

Мишель раскладывала замусоленные карты на столе, попутно с кем-то разговаривая. Мое сознание по какой-то причине сфокусировалось на ее звенящих браслетах, я следила за ними затуманенным взглядом, словно какая-то кукла, и ничегошеньки не понимала. Руки у Мишель и правда были очень красивые, но в голове у меня была вата. Внезапно она смахнула карты со стола, но я все же успеваю заметить, что на них было изображено — «Влюбленные», «Смерть» и «Солнце».

Мишель испуганно смотрит на меня, но затем берет меня за руки и вытаскивает во внутренний двор, к бассейну, где собралась основная толпа. Внезапно я почувствовала приступ тошноты: еще чуть-чуть — и я просто упаду, пуская слюни на сицилийскую плитку.

— Давай лучше танцевать, — она дает мне еще шампанского, я выпиваю его почти сразу. — Смотри! Это что, Aerosmith?

У Теда великолепный дом, превращенный в одну огромную танцевальную площадку. Конфетти летели, кажется, бесконечно, и я уже видела здесь целую кучу знаменитостей, включая Фредди. На моем бедре была изображена красочная бабочка, нарисованная самим Тедом обычными фломастерами, и я думала о том, что быть тусовщицей не так уж и трудно и неприятно. Нужно лишь много пить и еще больше танцевать.

Вокруг все гудело, моя спина взмокла от бесконечных танцев. Совершенно внезапно рядом со мной оказалась Мери, и мне не понравилось то, каким взглядом она на меня смотрела.

— Тейлор, — мы отошли в сторону, чтобы поговорить. — Что с тобой случилось?

Я расплылась в глупой улыбке.

— Не знаю, — пожатие плечами вышло каким-то очень уж детским. — Что-то не так?

Мери тоже пожала плечами. Ужасно странно.

— Ты очень изменилась.

— Хочется забыться, — я решила признаться ей во всем честно. — И забыть.

— Что забыть?

— Себя.

Мери несколько секунд смотрела мне прямо в глаза, пока наконец не сказала:

— Я видела много таких, как ты. Пожалуйста, будь осторожна — мне не хочется, чтобы ты сгорела.

Я решила не говорить ей, что сама этого ужасно хотела.

На самом деле мне ничего не хотелось. Существовало только пресловутое сейчас, которое мне нужно было как-то прожить, и я перешивала себе платья из всякого тряпья, пытаясь скрыть удушающую бедность, в которой мне приходилось жить. Объемная укладка и яркий макияж скрывали все (или почти все), но мне хотелось отчаянно блистать на этом балу Сатаны.

— Тейлор!

Из толпы меня внезапно окликнули. Я решила сделать передышку и присела возле бара, болтая с новыми случайными знакомыми о всякой чепухе. Сквозь толпу ко мне пробрался какой-то парень, и мне стоило действительно больших усилий вспомнить, кто это такой.

— Я Гарри, — он сел рядом и заказал мартини. — Гарри Галлахер.

— Точно! — я рассмеялась и хлопнула себя по коленке. Он улыбнулся одним уголком губ, и этот слегка пренебрежительный жест меня отрезвил. Я отставила бокал с шампанским и поняла, что я была гораздо менее пьяной, чем думала и хотела. — Ты тут какими судьбами?

— Да так…

На самом деле мне это было совершенно неинтересно. Я постоянно смотрела по сторонам, как будто искала кого-то глазами.

И нашла.

Из дома Теда во внутренний двор вышел Роджер, держащий за руку, конечно же, Эмили. Мне стало дурно, в ушах зашумела кровь. Почему? И как? А самое главное — за что?

Смятение очень быстро сменилось какой-то животной злостью, и я двинулась им навстречу. Роджер, не заметив меня, разговаривал с каким-то парнем, оставив Эмили одну. Она заказала в баре шампанское, и я села рядом.

— Привет, — я поздоровалась первая. В голове одновременно проносились тысячи мыслей, и я не знала, за какую ухватиться. Все тело, казалось, вибрировало, и мысленно я уже представляла, как разбиваю бокал о мраморную стойку и получившейся «розочкой» провожу по ее прекрасной шее.

— Привет, — она рефлекторно отодвинулась. — Эм… классный вечер, да?

Поздно, моя дорогая. Папочка уже злой и жаждет крови.

— О да, — я нервически отбивала пальцами ритм игравшей песни. — Вечер и правда чудесный.

Мне не хотелось с ней говорить — мне хотелось ее ударить. Один взгляд на смазливую мордашку Эмили вызывал во мне желание схватить ее за волосы и несколько раз приложить лицом о стойку.

— Как тебе Роджер? — я снова закурила, пытаясь хоть куда-то пристроить руки. Эмили отпила совсем немного шампанского и тут же покраснела.

— В каком смысле? — она едва не подавилась.

— В прямом, — я выдохнула дым прямо ей в лицо. Повалить на землю, занести кулак и раз, раз, раз, пока нос не разобью. — Тебя он тоже просит называть его папочкой?

— Тей, мне неприятен этот разговор, — он посмотрела на меня серьезно. Мне хотелось сделать ей больно, но я не знала, как — словесно я была ее обидеть не в состоянии.

— Давай начистоту, — я наклонилась к самому ее уху. — Еще раз увижу тебя с ним — по кусочкам себя собирать будешь. Поняла?

Ответа я дождаться не смогла — в голове зашумело, в груди разлился странный жар. Это была не злость, а бессилие, и я слишком хорошо понимала природу обуревавших меня чувств, чтобы сопротивляться им. Я даже не заметила Роджера и задела его плечом, а когда он повернулся ко мне, то просто показала ему средний палец.

В попытке унять охвативший меня жар я не придумала ничего лучше, чем нырнуть с бортика в бассейн прямо в одежде, но мне хватило ума хотя бы снять туфли. Я погрузилась в нежную прохладу, касаясь руками мозаичного дна в сицилийском стиле. Мало какие звуки проходили сквозь толщу воды, и меня успокаивала эта пьянящая прохлада, так резко контрастирующая с моим разгоряченным телом. Здесь было так тихо и свежо, что мне не хотелось подниматься.

Но ровно до того момента, как у меня кончился кислород.

Я вынырнула, хватая губами воздух. Кто-то свистел мне вслед, пока я поднималась по ступеням на берег, кто-то аплодировал. Присев в чисто театральном реверансе я, взяв в руки туфли, гордо прошла в дом, не обращая внимания на то, что белоснежное платье тут же облепило ноги и тело, мгновенно превращая меня в подобие обнаженной греческой скульптуры.

Мужество изменило мне в темных коридорах — я побежала по паркету босиком, стремясь скрыться от всех и вся. Мне было очень плохо, но я зажимала рот рукой, подавляя рыдания. Отличный шанс проверить водостойкость туши!

Я ворвалась в одну из дальних ванных комнат, бросив туфли в угол. Шум вечеринки остался позади, и для меня веселье, похоже, на сегодня кончилось. Я и злилась, и металась, пытаясь хоть на чем-то выместить свое бессилие, но подходящего объекта все не было, пока на пороге не появился Роджер.

— Какого черта ты творишь? — от меня не ускользнуло его быстрое движение — Роджер запер дверь.

Неожиданно для самой себя я расхохоталась, ударив ладонь о мраморную поверхность раковины — мне было очень больно внутри.

— А что хочу, то и творю! — я закусывала губы, ломая их в подобии улыбки. Все во мне было нервическое, хотелось рыдать, но только не при нем. — Не твое дело!

Мокрое платье полностью облепило мое тело, меня начал бить озноб. Очевидно, это было начало истерики, но я оттягивала ее как могла. Все мое существо обернулось квинтэссенцией обуревавших меня чувств, и я не знала, чего мне хотелось больше — убить его или поцеловать.

— Ты не можешь мне указывать, как себя вести, — я сделала к нему неосторожный шаг. Вены на висках Роджера вздулись, но мне этого было мало — я хотела накалить его до предела. — Ты мне вообще никто.

«Я люблю тебя» — подумала я. Но не сказала.

Вместо этого я отвернулась, чтобы он не увидел надвигавшихся рыданий.

— Если бы ты только знала, как же я тебя, блять, ненавижу! — в своей злости Роджер был, казалось, совершенно искренен. — Все нервы ты мне вымотала! Ничего не осталось!

— Нет, это я тебя ненавижу! — хотелось кричать до хрипоты, но вместо этого повисло секундное молчание. Мы таращились друг на друга, как два барана, и мне казалось, что я слышала биение его сердца.

В следующую секунду я была прижата к стене, обложенной кафелем.

Роджер целовал напористо, жадно, и я изо всех сил ему отвечала, хватаясь за спину и пытаясь стянуть рубашку как можно быстрее. Но он завел мои руки вверх, до боли сжимая запястья, и я глухо застонала, выгибаясь навстречу. Мокрые волосы липли к горячим щекам, и все происходящее больше походило не на прелюдию к сексу, а на ближний рукопашный бой.

Один раз потеряв инициативу, я больше не смогла ее вернуть. Роджер развернул меня спиной к себе и заставил прижаться грудью к холодному мрамору, все еще сжимая запястья. Внизу живота все заныло, истерика сменилась на неконтролируемую похоть, и я была готова отдаться ему в любой позе.

— Ненавидишь меня? — он наклонился к самому моему уху, и по позвоночнику тут же побежали мурашки. — Скажи это еще раз. Но так, чтобы я поверил.

Мне стоило ненавидеть себя за то, что мне нравилось все происходящее. Мне нравилось быть беззащитной в его руках, нравилось чувствовать его силу, знать, что я ничего не получу, если не буду хорошей девочкой. Или, наоборот, плохой.

— Ненавижу тебя… — процедила я сквозь зубы. Во мне было слишком много страсти, слишком много эмоций вообще, чтобы сейчас останавливаться. Я услышала шуршание открываемой упаковки презерватива, но… ничего не почувствовала.

— Не верю, — он усмехнулся, проводя ладонью вверх по бедру и поднимая мокрую юбку к спине. Я шумно выдохнула, прикрывая глаза.

— Ненавижу тебя!..

Это был полу-крик полу-стон, но, похоже, вышло достаточно убедительно для того, чтобы Роджер вновь развернул меня к себе. Я тут же накрыла его губы жадным поцелуем, прижимаясь оледеневшим телом ближе, стремясь завладеть его рассудком полностью.

Всего несколько порывистых движений — и я уже откидываю голову назад, закатывая глаза. Роджер тут же пользуется этим, жадно, с каким-то остервенением целуя мою шею. Я хватаюсь за его спину, прижимая ногами ближе, хотя, казалось, ближе уже было некуда. Он что-то говорил мне на ухо, но я не слышала, заходясь в стонах. Все это время мне нужен был он, и только он. В его руках я всегда была другой, распадалась на части и вновь собиралась в целое.

— Скажи же, что любишь меня, — с каждым последующим толчком я все ближе ощущала развязку. Внутри творилось нечто безумное, я почти горела и была готова пообещать что угодно и кому угодно. — Скажи же!

— Люблю, — я целовала его коротко и влажно, — люблю тебя!

У меня была дурная привычка — прижимать к себе ногами Роджера в тот момент, когда достигала пика, но я ничего не могла с собой поделать. На внутренней стороне век расцветали фейерверки, я хватала ртом воздух, чувствуя себя так, будто пробежала пятикилометровый марафон на одном дыхании. Сердце гулко билось в груди, но, когда я целовала Роджера в висок, мы оба молчали.