Не любите барабанщиков (гет)

Примечания:

для тех, кто мог пропустить: я написала драббл с нашей замечательной мишель https://ficbook.net/readfic/7653563/28616928#part_content

амок (малайск. meng-amok — впасть в слепую ярость и убивать) — состояние неконтролируемого бешенства, которое приводит к уничтожению всего вокруг.

Oh, c-can you see me?

Ты видишь меня?

Woah, my heart beating fast,

Мое сердце бешено стучит.

I can feel it chasing in the speedlights

Я чувствую, как оно колотится, обгоняя огни на дороге.

I was built to last.

Я была создана, чтобы жить вечно.

Woah, c-can you feel that?

Ты чувствуешь это?

Ah, my heart's shakin fast,

Мое сердце трепещет.

I can feel that you're the one for me,

Я чувствую, что ты мой единственный.

You'll be my first and you'll be my last.

Ты станешь моим первым и последним.

Lana Del Rey — Hollywood

Утро застало меня в растрепанном состоянии. Мысли, казалось, с трудом проходили через голову, и я долго сидела на горячей постели, поджав под себя ноги и смотря за окно. Беспокойство не позволило мне выспаться, я все время думала о том, что же будет со всеми нами дальше. Под «нами» я имела ввиду, конечно же, в первую очередь себя и Мишель, потом себя и Роджера и, наконец, себя и Эдди.

Роджер понимал, что что-то произошло, но, так как я один раз уже отказалась ему что-либо рассказывать, то он больше не пытался вывести меня на чистую воду. Странное ощущение не вполне осознанной потери заставляло меня то и дело сжиматься, полностью лишая себя радости нахождения рядом с Роджером, не позволяя наслаждаться ни моей, ни его любовью. Я все время как будто искала чьего-то одобрения, доказательства того, что я не несла ответственности за чувства Мишель ко мне, но это было невозможно без того, чтобы поделиться этим позорным фактом. Почему позорным? Потому что отныне каждую секунду своей жизни я испытывала мучительный, жгучий стыд.

Признание Мишель настолько потрясло мое сознание, что оно просто отказывалось в это верить. Иногда мозг защищает сам себя, отрицая травмирующие факты и воспоминания — со мной происходило то же самое. Мне было непонятно, за что Торрес могла бы любить меня. Это было не то же самое, что с Роджером: с ним у меня была всепоглощающая страсть, вожделение, вихрь, и потому мне было легко верить в то, что он мог любить меня (впрочем, не всегда — в голове всегда была мысль о том, что главное то, что его любила именно я). Я была эгоистичной, нерешительной, не знала, что мне было нужно, а еще обидчивой и даже капризной… В общем, по моему глубокому убеждению, любить меня той любовью, о которой я мечтала, было нельзя. Максимум — желать.

— Мне сегодня нужно в студию, — Роджер пил кофе, пока я курила на кухне, завернувшись в его рубашку. — Ты останешься здесь?

— Можно я поеду с тобой? — я выбирала таскаться за ним тенью, но не оставаться одной в этом пустом доме. — Я не буду мешать.

— Как хочешь, — он пожал плечами. Пусть Роджер больше не спрашивал меня о том, что же вчера все-таки произошло, но от меня не могли укрыться его изучающие взгляды в те моменты, когда ему казалось, что я ничего вокруг себя не замечала. — Ты выглядишь, как напуганный ребенок.

И он снова не спрашивал — он просто замечал, надеясь, что я расколюсь сама. Но я лишь встряхнула волосами и улыбнулась.

— Почему? — удивление получилось максимально правдивым.

— Стоит ли мне упоминать, что вчера ты рыдала, а сегодня ходишь, как привидение?..

— Роджер… — я соскочила с подоконника. — Все правда нормально.

Он посмотрел на меня с нескрываемым скептицизмом, и я поняла, что ему не очень-то нравилось то, что я не желала рассказывать ему о причинах своего плохого настроения.

— Как скажешь, — внутренний взрослый и рассудительный человек подсказывал мне не реагировать на напускное равнодушие Роджера, чтобы загасить возможный конфликт в самом начале, но мне не терпелось оправдаться.

— Все правда нормально! — я порывисто выдохнула, мысленно решив, что если я буду игнорировать проблему, то, возможно, она станет меньше (или вообще исчезнет).

— Поэтому ты не хочешь ехать домой?

— Почему ты просто не удовлетворишься ответом, что у меня все нормально? — то, что я начала огрызаться, разумеется, не могло уверить Роджера в том, что я пыталась ему внушить.

Заметив, как напряглась его челюсть, я поняла, что мое очевидное вранье нешуточно его злило. Несколько секунд, по-видимому, он решал для себя, насколько сильно ему хотелось ссориться, и на самом деле я была благодарна за то, что Роджер единственный из нас двоих повел себя «как взрослый».

— Мы выходим через пять минут, — он резко задвинул стул. Я вздрогнула, но не стала окликать Роджера, когда он скрылся на втором этаже. Мне было больно, и я неосознанно причиняла боль всем вокруг себя, заражая их какой-то странной скорбью.

После этого странного разговора между нами мне уже не так сильно хотелось ехать с ним, но возможность увидеть ребят и позаимствовать у них хотя бы каплю невероятной энергетики делала любую неловкость между мной и Роджером оправданной. Мне хотелось извиниться перед ним телесно — в смысле, прижаться, обнять так, чтобы он понял, что все это неважно и пройдет, а мои чувства к нему останутся, но я не стала этого делать. Мне хотелось казаться для него взрослее, потому что это как будто возвышало меня в роджеровых глазах. Я почему-то так думала, и не знала, насколько была права.

Избегание проблемы уже давно зарекомендовало себя как отличное средство от хандры, и я больше не собиралась позволять мыслям о Мишель омрачать свой день. Искусственная перегородка подкреплялась псевдовеселостью, с которой я встретила Брайана и Джона.

— Сто лет не виделись, а? — Брайан даже приобнял меня за плечо, и я засмеялась.

— Вы даже не представляете, как я по вам скучала.

— Ты очень изменилась, Тей, — Джон отложил гитару.

— Разве? — я хмыкнула. — Надеюсь, в лучшую сторону?

— По-видимому, да, — Брайан неосознанно бросил взгляд на Роджера, скрывшегося где-то за барабанной установкой.

— Я не буду вам мешать? — усевшись на диван, я подобрала под себя ноги. — Обещаю сидеть тихо.

— Конечно же не помешаешь, — мне пришлось подвинуться, чтобы Брайан смог сесть рядом. — Только это зрелище не для слабонервных.

— Интересно, почему.

— Потому что мы опаздываем с релизом уже на две недели, — Джон посмотрел на часы. — А Фред — на сорок минут.

— Дорогуша, я не опоздал. Это просто вы пришли слишком рано.

— Неужели явился? — Роджер, до этого занятый своей установкой, на секунду выглянул из-за барабанов.

— Привет, Фредди, — я закусила губу, пытаясь подавить смешок, который грозился вот-вот вырваться. Меркьюри не был одет смешно, вовсе нет, но его полосатые штаны приводили меня в какой-то нездоровый восторг.

— О, а что это ты тут делаешь? — он широко улыбнулся, приспуская очки на нос, и у меня на секунду возникло ощущение, что Фредди потреплет меня за щеку. — Впрочем, мне все понятно. Ну, располагайся, дорогуша, и наблюдай.

— Очень скромно.

— Может, мы уже начнем?

На самом деле я пришла сюда именно для того, чтобы наблюдать. А еще заражаться — у «Queen» была та самая «аура гениальности», как я про себя это называла. Анализируя свое новое окружение, я пришла к выводу, что именно она притягивала меня и к ребятам, и к Теду. Ну и лично к Роджеру, конечно — у него тоже была своя собственная «аура гениальности», к которой хотелось быть ближе. Естественная тяга к одаренным и веселым людям усиливалась еще и тем, что с ними было невероятно увлекательно (и пьяно) проводить время.

Во время сессии, прерываемой перекурами и иногда руганью, я лежала на небольшом диванчике и наблюдала со стороны. В сумке, которую я не перебирала уже два месяца, затерялся старый блокнот, в котором я лет пять назад пыталась заниматься сочинительством. Тогда мне казалось, что я была влюблена в парня на год старше меня, без пяти минут выпускника, и не нашла ничего лучше, чем написать об этом что-то вроде песни. Именно «что-то вроде», потому что материал получился в итоге никуда негодный, но сейчас, зараженная творческим вдохновением, витавшим в воздухе, я решила ее переписать.

Опыта у меня не было практически никакого, не считая каких-то каракулей и отрывков в разных записных книжках. Ежедневник, который я метнула в порыве странной ярости в Джорджа, был потерян для меня навсегда, но там, кажется, были лишь плотные графики и разные планы без намека на творчество. Спасало и успокаивало лишь то, что я вновь могла бы сымитировать кого-то, как я делала это для Себастьяна в клубе и для Теда во время фотосессий. Притворяться было куда проще, потому что сама по себе я не так уж и много представляла. И вот, строки сложились сами собой:

«Я слышала, что тебе нравятся плохие девочки,

Дорогой, это правда?..»

* * *

Да, «Queen» были гениями чистой воды. Угнетала ли меня мысль о том, что несколько лет назад я прекратила свою музыкальную карьеру из-за нежелания имитировать кого бы то ни было, а сейчас занималась по сути тем же самым? Немного. Желания думать об этом у меня было так же мало, как денег в жестяной коробочке-копилке под кроватью. Радовало одно — Тед уже заплатил мне, и за учебу беспокоиться не приходилось.

Возле самого дома меня застал какой-то ступор. Окна в квартире горели, значит, там кто-то был. Мишель или Эдди? Или оба? В этот раз сбежать к Роджеру было невозможно — он собирался оставаться в студии до глубокой ночи, и даже если бы я отправилась к нему домой, то избегала бы своего брата, которого не видела уже почти два года. Вздохнув, я поплелась наверх.

Знакомый запах затхлости на лестничной клетке смешивался с мокрой пылью, придавая этому подъезду особенный шарм полупритона. Утрированно, зато близко к правде.

Первое, что меня поразило в квартире — это порядок. Полы были чистыми, воздух в квартире благоухал свежестью и какой-то вкусной и горячей едой. Мой живот, с самого утра не получавший больше вареного яйца и сэндвича (кофе и сигареты я не считала) тут же издал звук, на который вполне могли бы откликнуться киты, если бы они тут были. В гостиной работал телевизор, и я первым делом направилась туда.

— Привет, — я не удержалась и обняла лежавшего на диване Эдди сзади за шею.

— Привет, — он слегка сжал мои пальцы. — Ты не предупредила меня, что живешь с подругой.

— Мишель здесь? — хорошо, что Эдди не видел выражения моего лица. Я закусила губу и выпрямилась.

— Да, — Эдди сел и взлохматил волосы. — Мы познакомились с ней, когда я вернулся утром. Перемыла все полы и все перестирала… в общем-то, хорошая девушка. Только очень удивилась, увидев меня.

— Да, — я вздохнула, — она замечательная.

Избегать встречи с ней было бы глупо, я понимала это слишком хорошо, но и подходящих слов у меня не было. Что я ей должна была сказать? «Извини»? Но за что «извини»? За то, что я любила другого человека? За то, что влюбила в себя? Конечно, это был бред, но придумать что-то иное у меня не выходило. В конце концов решив импровизировать по ходу дела и дав себе зарок не разрыдаться, я остановилась на пороге кухни, наблюдая, как Мишель вытаскивала из духовки открытый фруктовый пирог.

— Привет, — тактика игнорирования проблемы была выбрана мною инстинктивно, мозг как будто хотел обезопасить себя заранее. По телу Мишель от моего голоса как будто прошла какая-то судорога, но она тут же взяла себя в руки и повернулась.

— Привет, — она выглядела непривычно домашней: густые волосы были убраны под платок, но одна непослушная прядь все равно выбивалась. Фартук был местами испачкан в муке, но сама Мишель выглядела удивительно… опрятной. Как будто ее отдавали в починку — ничего общего с той отчаявшейся девушкой, объяснявшейся мне вчера в любви, не было. — Будешь?

Она кивнула на пирог, который до сих держала в руках с помощью прихваток.

— Буду.

Я прикрыла дверь и села на обшарпанный табурет. Никаких моих фотографий на стене уже не было, от вчерашних воспоминаний неприятно засосало под ложечкой. Мишель водрузила пирог на подставку и, освободив его от разъемной формы, тут же ловко разрезала и положила кусок на тарелку. Нежный крем тут же начал растекаться, распространяя вокруг себя сладковатый аромат слегка переспелых, а потому крайне сочных персиков.

— Ему бы немного остыть, — Мишель налила две чашки чая и тоже села, — но и сейчас он тоже должен быть вкусным.

Мысли роились в моей голове, и я отхлебнула чая, пытаясь унять нервную сухость во рту. Как она может вести себя так, будто вчера ничего не было?

— Пирог замечательный.

Мне было трудно выносить взгляд Мишель. Каждую секунду я думала о нашем вчерашнем поцелуе — вернее, о ее поцелуе, потому что я так на него и не ответила. Мне не хотелось терять Мишель, но начать этот трудный разговор все же пришлось.

— Мишель, — я отложила ложечку в сторону. — Ты не думаешь, что нам нужно поговорить?

Она смотрела на свои сложенные на колени руки, и у меня было такое чувство, словно я била хромую собаку.

— Да… нам определенно нужно поговорить, Тей.

Передо мной была какая-то другая Мишель, не та, с которой я познакомилась полгода назад, не та с которой делила кров последние два (или уже три?) месяца. Она была обнажена передо мной в моральном смысле, ее душа, казалось, была лишена каких-либо покровов.

— Я обдумала все то, что сказала тебе вчера, — она все еще не смотрела мне в глаза, — и пришла к выводу, что ты не несешь никакой ответственности за те чувства, которые я испытываю, и не обязана их разделять. Это только мое дело, и я прошу прощения за то, как навязчиво вчера пыталась… объясниться. Я уважаю твои чувства к Роджеру и очень хочу сохранить с тобой дружеские отношения, если это еще возможно.

Все сказанное Мишель было похоже на хорошо заученный текст, и от этого пирог чуть не встал у меня комом в горле.

— Я тебе никогда не рассказывала о своем детстве, — не дождавшись моего ответа, Мишель продолжила: — потому что оно не было таким уж счастливым. Семьи моих родителей увезли их из Испании от режима Франко еще детьми, поэтому я никогда не была на своей исторической родине, но, думаю, сохранила в себе некоторый… пыл характера. Он-то и привел к тому, что меня отдали в закрытую католическую школу для девочек в пятнадцать лет после некоторых событий… В общем-то, мои родители, как мне кажется, отказались от меня сразу же, как только я проявила свою бисексуальность, что случилось несколько раньше. Поэтому я стремилась опекать тебя, Тей, а не потому, что мне нужно было кого-то пожалеть. Я никогда не самоутверждалась за твой счет.

— Мне жаль, что с тобой все это произошло, — спонтанно протянув руку вперед, я сжала ладонь Мишель. — И на самом деле я никогда не думала всерьез, что ты меня просто жалеешь. Я всегда знала, что ты дорожишь мною.

Хотелось продолжить «как другом», но это было, разумеется, неправдой, и мы обе слишком хорошо это знали.

— Значит, ты не против, если мы продолжим дружить? Жить вместе?

— Конечно же не против! — я даже смогла улыбнуться. — Я уже не могу представить свою жизнь без тебя.

На самом деле я испытала страшное облегчение, потому что Мишель все сделала за меня. Она сама согласилась подавить в себе эти чувства, насколько возможно, и остаться мне просто другом. Мне хотелось верить, что эта схема имела право на существование, хотя и понимала, чего Мишель будет стоить видеть меня каждый день с кем-то другим. Но мой эгоизм задушил любое сочувствие, и уже через несколько минут я была убеждена, что никакая это была не любовь.

— Ты уже успела познакомиться с моим братом? — теперь, когда многое стало понятнее и проще (наверное), я ела пирог с аппетитом.

— Да, он очень милый, — смотреть на Мишель вот так, будто ничего не произошло, было непросто, но я справлялась. — И похож на тебя.

— Если бы, — я вздохнула и улыбнулась уголком губ. — Извини, что не предупредила тебя. Но приезд Эдди стал неожиданностью и для меня тоже.

— Нестрашно, — она неожиданно мягко улыбнулась. — Лучше расскажи, как у тебя дела. Мы не виделись несколько дней подряд…

Как же у меня были дела?.. В частности — неплохо. В общем-то — хуево.

Естественно, мы с Мишель не говорили о том, что я похудела до не самых аппетитных форм, что мне требовалось все больше косметики, чтобы скрыть сине-желтый оттенок кожи. Я мало спала, много курила и плохо питалась, а потому примерно каждую секунду своей жизни ощущала на задворках сознания присутствие мысли о том, что я некрасивая. Мне приходилось прикладывать очень много усилий для того, чтобы ощущать себя привлекательной: в ход шли горячие щипцы, высокие каблуки, целая куча карандашей для глаз, румян и пудры. Хотелось буквально выйти из собственного тела, но это желание возникало во мне вместе со странной страстью к демонстрации себя же. Мне хотелось, чтобы на меня смотрели, да не просто смотрели, а восхищались. Меня поразила странная болезнь, практически лихорадка, и имя ей было — непреодолимая жажда внимания, которым я так долго была обделена.

На мне был желтый хлопковый костюм, состоявший из коротких шорт и блузки с рукавами-фонариками, открывавшей тонкую полоску живота. На вечеринку к Теду я приехала в сопровождении Роджера и Мишель, но все успели уже куда-то рассредоточиться. Мне же хотелось танцевать, и я танцевала на открытой площадке, прикрыв глаза и, кажется, забыв о том, что тут был кто-то еще. Я выпила уже достаточно для того, чтобы никого и ничего не стесняться, не до такой степени, чтобы вытворять всякую дичь.

Осознанно оторвавшись ото всех (в первую очередь, конечно, от Мишель), я просто наслаждалась этим туберозным вечером. Тед заставил весь дом огромными кадками с желтыми и белыми цветами, и разношерстная толпа утопала в этом густом аромате, как мухи в меду.

Когда песня кончилась, я отошла и залпом выпила целый бокал ледяного шампанского. Оно великолепно сочеталось с красной икрой, которую подавали тут же, и мне правда казалось, что я находилась в раю. Все вокруг было какое-то золотое и хмельное, и желание уменьшить себя до микроскопических размеров на некоторое время отступило. Время от времени меня кидало из крайности в крайность, как Алису, провалившуюся в кроличью нору: в одну секунду мне хотелось стать такой маленькой, чтобы никто и никогда бы меня не потревожил, а в следующую — большой и внушительной, заметной и важной. Эти перепады настроения разрушали, но я старалась делать все для того, чтобы никто их не заметил.

— Тебе здесь нравится? — Тед взял меня под локоть и отвел в сторону, играя роль радушного хозяина.

— Как всегда великолепно, — я приподняла плечи и улыбнулась, стараясь казаться веселой и счастливой. Исполнять роль музы художника было легко, нужно было лишь постоянно радоваться и быть красивой. — И такую компанию собрать можешь только ты.

— О, да, — Тед рассмеялся и повел меня куда-то вперед. — Я коллекционирую спортсменов, рок-звезд, моделей, актрис, певиц и прочих знаменитостей, как жуков. Тот факт, что все они пьют и едят за мой счет приятно щекочет мои старческие нервы.

Я рассмеялась, отставляя пустой бокал.

— То есть, я тоже жук?

— О нет, Тей, — он покачал головой. — Ты скорее бабочка.

Мне стало не по себе от такого сравнения: я как будто физически почувствовала, как меня прикалывали к рамке.

— Твоя юность и красота меня восхищают, — Тед продолжал свои пространные размышления. — С тобой я как будто моложе. И есть в тебе что-то наивное, и одновременно порочное…

Мне вспомнилось, как Роджер говорил мне примерно то же самое. Все вокруг отмечали тот факт, что выглядела я гораздо менее порочной, чем была на самом деле. И постоянное упоминание об этом вызывало желание становиться все хуже и хуже.

Во всех лицах, которые я видела вокруг себя, мне мерещилась Мишель. Она выходила из-за угла, брала коктейль в баре, сидела на диване и болтала с гостями. Она была везде и одновременно всем. Как только я приближалась, то мираж исчезал. Было в этих полуголлюцинациях что-то болезненное, тяжелое, даже угнетающее. Я знала, что она была где-то здесь, но боялась встретиться просто до ужаса, как будто один вид Торрес жалил меня. Я не могла просто так отпустить ситуацию, мне было больно.

— Тей, — Бьюкенен выдернул меня из болезненных размышлений. — Идем, мне нужна твоя помощь.

И он повел меня куда-то вглубь дома, где уже не так была слышна музыка, а кучки гостей становились все более редкими. Наконец, мы оказались в одной из спален. Тед тут же начал шарить в ящике массивного комода, выгребая оттуда какую-то одежду. Я стояла у двери, не зная, что делать. Где-то там был Роджер и мне хотелось его найти, потому что эта темная зашторенная комната вселяла в меня нешуточную тревожность. В последнее время было очень мало вещей, которые бы ее не вселяли, но сейчас происходило нечто, отчего моя внутренняя сигнализация просто ревела.

— Тебе не нужно ничего делать, успокойся, — Тед нервно рассмеялся, высыпая на журнальный столик белый порошок. — Просто проследи, чтобы я не откинулся. И все.

— Тед, тебе нельзя, — я прекрасно знала, что у него был диабет, да и куча других сопутствующих заболеваний, и нешуточно испугалась возможной смерти.

— Извини, детка, но я больше не могу терпеть.

Он очень быстро вдохнул кокаин и тут же откинулся в кресле. Глаза его были полузакрыты, руки напряжены, и его зависимость предстала передо мной в самом уродливом свете из возможных. К горлу подступила тошнота.

— И что мне делать, если ты начнешь умирать?

— Кричать, звать на помощь, все такое…

Во мне боролись два чувства: отвращения и долга. Как оказалось, смотреть на то, как другой человек попадал под кайф было не то же самое, что его получать. Зрелище оказалось не из приятных, но я не могла бросить Теда — он был уже немолод и болен, а мое осуждение не спасло бы его от возможной остановки сердца или инсульта. Секунды тянулись, словно вечность, в любой момент я была готова к тому, что он начнет задыхаться, или наоборот перестанет дышать. Страх сковал мое тело, а потому я не могла поддаться инстинктивному желанию уйти. Постепенно Тед начал приходить в себя и через несколько минут встал как ни в чем не бывало.

— В этот раз пронесло, — он провел огромной ладонью по лицу. — Пойдем, детка.

— В следующий раз может не повезти.

— Я уже на той стадии, когда страха смерти просто нет, Тейлор.

Было что-то отчаянное в том, как он это произнес, и я сломалась. Меня переполнял жгучий стыд за образ жизни, который я вела, за компанию, в которой находилась. Еще несколько месяцев назад я была другой, а сейчас почему-то скучала по однообразию дней. И этот стыд бежал по моим венам, лопал сосуды, вызывая головную боль, от которой раскалывался череп. Хотелось просто молча уйти. В одну секунду я возненавидела все то, чем стала, а желание сделать больно самой же себе стало почти невыносимым.

— Тей, — в одном из коридоров на моем пути попался Роджер. — Я везде тебя ищу.

— И вот я здесь, — сухо произнесла я и, обойдя его, пошла дальше.

— Пойдем, я хочу тебя кое с кем познакомить, — Роджер попытался взять меня за руку, но я застыла, как вкопанная.

— Я не хочу, — я попыталась выдохнуть. — Поехали домой. Пожалуйста.

Делать больно Роджеру я хотела меньше всего на свете, а потому всяческими внутренними уговорами старалась держать себя в узде. Это было сложно, потому что мои глаза заволокла какая-то слепая ненависть.

— Ну, хорошо, — Роджер как-то странно на меня посмотрел, но руку отпустил. Меня захлестнула новая волна стыда, захотелось выть волком. — Поехали домой, если ты так хочешь.

— Да, я очень хочу.

— Что с тобой? — на улице он попытался взять меня за плечи, но я была в каком-то забвении. Роджер смотрел в мое лицо, пытаясь найти оправдание такому странному поведению. — Ты же не?..

— Нет! — мой голос перешел в какой-то вскрик, все тело передернуло. — Я не употребляла!

— Да что с тобой такое? — Роджеру, по-видимому, надоело со мной нянчиться. Конечно, там, на вечеринке, гораздо веселее, чем тут со мной.

Я сама не заметила, как озвучила эту глупость.

— Если хочешь, то я могу вернуться домой и одна! — к счастью, на улице никого не было, а гостям в доме не было никакого дела до того, что происходило на темной улице.

— Что ты несешь? — Роджер сделал шаг вперед, разворачивая меня лицом к нему за плечо. — В чем, блять, твоя проблема?

Продолжительное пьянство, разврат и мания величия наложили определенный отпечаток на мой характер, сделав из меня какую-то неуравновешенную истеричку. Мне хотелось разрушать и делать больно всем вокруг, чтобы они почувствовали хоть каплю того отвращения, которое испытывала я ежесекундно.

— Да нет у меня никаких проблем! — в груди как будто что-то горело, но я не затыкалась: — У меня не может быть никаких проблем! Это ты обвиняешь меня в том, что я торчу!

— Да потому что ты ведешь себя, как обдолбанная истеричка! — никогда прежде мне не удавалось вызвать у Роджера такую реакцию на себя. Впрочем, нет, один раз удавалось, но сейчас жесткий секс в чужой ванной не спас бы ситуацию. — Ты же специально меня выводишь!

— Конечно, я все делаю специально! — я подошла и ткнула пальцем ему в грудь. — И трахаюсь с тобой исключительно специально.

— Давай-ка сразу все выясним, — несмотря на то, что Роджер, очевидно, тоже выпивал и немало, из нас двоих он сохранял большую трезвость рассудка. — Ты мне сейчас прямым текстом говоришь, что тебя со мной интересует только секс? Браво, Тей, ты превзошла меня по всем фронтам.

Из глаз грозились политься злые слезы, но я еще исчерпала далеко не весь свой яд. Хотелось сделать ему еще больнее, потому что через Роджера страдала и я сама.

— Да ты вырвал из меня то признание, — я смотрела на него в упор, как будто это придавало мне значимости и храбрости. Как подсудимые громче всех кричат, что они невиновны, так и старалась убедить Роджера в том, что не любила его.

Несколько секунд Роджер тоже смотрел на меня, не мигая. Затем отошел на пару шагов назад и сказал то, что повторялось в моей голове следующие несколько дней подряд:

— Как хорошо, что мы все выяснили именно сейчас.

Примечания:

напоминаю о своем замечательном паблике вк: https://vk.com/club107596501