Не любите барабанщиков (гет)

I think I'll miss you forever

Думаю, я буду скучать по тебе вечно,

Like the stars miss the sun in the morning skies

Как звезды скучают по солнцу в утренних небесах.

Late is better than never

Поздно — лучше, чем никогда.

Even if you're gone I'm gonna drive, drive

Даже если ты уйдешь, я все равно буду гнать, гнать...

Lana Del Rey — Summertime Sadness

Когда я проснулась следующим утром, то не сразу вспомнила события вчерашнего вечера. О них напоминали ощущения физической разбитости и похмелья, а еще какой-то странной тоски. Я пыталась от нее отгородиться (как и всегда), но очень скоро поняла, что от себя не убежишь.

Все утро я избегала возможной промывки мозгов от своего брата, и в этом, как ни странно, мне помогала Мишель. Точнее, ее присутствие, которое мешало Эдди напрямую спросить у меня, что же все-таки произошло на вечеринке у Теда Бьюкенена и почему я так долго сидела в ванной после того, как пришла.

Именно из-за того, как близок мне был Эдди я и не хотела с ним делиться своими переживаниями. Мне не хотелось, чтобы он видел меня с настолько плохой стороны, но и держать в себе эмоции было трудно. Я знала, что он все понимал, но продолжала молчать следующие несколько дней, делая вид, что ничего не произошло. Нарыв вскрылся лишь тогда, когда Эдди как бы невзначай бросил:

— Что-то пуделя твоего давно не видно.

В тот момент мы были в магазине и набирали продуктов на целую неделю вперед, потому что ближайшие несколько дней обещали быть загруженными — Себастьян согласился репетировать со мной в свободные дни, и мне хотелось направить все силы на совершенствование голоса и навыка выступления вообще. А еще я чувствовала, что готова и хочу работать больше, чем когда-либо. Было ли это настойчивой попыткой упрямого мозга сделать вид, что все на самом деле было нормально? Определенно. Помогало ли это? Ни капли.

— Пуделя? — я решила сыграть дурочку. — Какого еще пуделя?

Эдди даже остановил тележку, чтобы наградить меня по-настоящему говорящим взглядом. Лицо моего брата выражало одновременно и недоверие, и возмущение и что-то типа «я так и знал».

— Куда делся твой Роджер? Меня именно этот пудель интересует.

— А… — еще несколько секунд я продолжала делать вид, что выбираю, какие хлопья взять с полки, но красноречивый взгляд Эдди чувствовался буквально физически. — Мы поссорились.

Конечно, надеяться на то, что Эдди спокойно пропустит через себя эту информацию и продолжит делать покупки не приходилось. Он еще некоторое время как будто безмятежно катил тележку вперед, но затем остановился и резко повернулся ко мне.

— Он тебя обидел? — Эдди взял меня за плечи и с беспокойством наседки всматривался в лицо. — Я же предупреждал его, ну, ничего…

— Да нет же, — я убрала руки Эдди со своих плеч и пристыженно опустила взгляд. Признание себя виноватой казалось неизбежным, и все мое нутро сопротивлялось этому. — На самом деле, это я его обидела.

Мы подошли к кассе и начали выкладывать товары. Только благодаря Эдди тележка не была наполнена сплошь консервами, крупами и лапшой быстрого приготовления — иногда встречались и овощи, и даже фрукты.

— Ты? Его? — Эдди вскинул брови. — Интересно, как.

— Ты слишком хорошего мнения обо мне, братец, — я вздохнула, чувствуя, как изнутри поднимался жгучий стыд за себя. — Я наломала дров.

— Расскажешь? — Эдди расплатился за продукты и, взяв каждый по пакету, мы вышли на улицу.

— Наверное, в подробности углубляться не стоит… — я попробовала на секунду представить свои объяснения, которые даже в мыслях представлялись совершенно ужасными, что уж говорить о том, чтобы высказать их вслух. — Но я его очень обидела.

— Тогда ты должна попросить прощения, разве нет?

— Если бы это было так просто, — меня охватывал странный страх каждый раз, когда я думала об этом.

— Думаешь, он не простит, — меня поражало, как точно Эдди угадывал мои мысли.

— Да.

Некоторое время мы шли молча. Я ничего не говорила от стыда — каждый раз, когда я вспоминала о том вечере, мне становилось ужасно плохо от всего того, что я буквально вывалила на Роджера.

— Понимаешь, Эдди, — мне уже давно хотелось облегчить душу, но вот только Мишель больше не подходила на роль свободных и дружеских ушей. — Два дня назад я почувствовала себя так плохо, что мне захотелось сделать себе еще хуже. А так как это было невозможно — хуже, чем мне было тогда, быть уже не могло — я решила сделать плохо Роджеру.

— Раз он не появлялся здесь уже несколько дней, значит, у тебя получилось.

— Точно, — я невесело усмехнулась. — Я отлично справилась с этой задачей, на пять с плюсом.

— И почему тебе было плохо?

Было нелегко открываться перед Эдди, рассказывая ему только половину правды. Более того, я была уверена, что он прекрасно понимал, что я была не до конца честна с ним, но молчал и позволял открыться самостоятельно. Без какой бы то ни было силы, даже самой мягкой, Эдди почему-то заставлял меня желать рассказать ему все.

— Потому что я больше не соответствую своим собственным ожиданиям, — я пинала маленький камешек перед собой, желая как-то занять свой мозг. — Понимаешь, когда я… уходила из дома, то думала, что стану только лучше. Но я стала хуже, гораздо хуже, чем могла бы подумать. И понимание этого просто сводит меня с ума… Неужели родители были правы? Или это я не гожусь для взрослой жизни?

— А что ты понимаешь под взрослой жизнью? — тон Эдди был нейтральным, но, взглянув на него, я поняла, что он улыбался.

— Чего ты смеешься? — я толкнула его в бок, невольно начиная смеяться тоже.

— Да потому, что все то, что ты мне рассказываешь, я тоже прошел, — в ответ на мой толчок Эдди растрепал волосы на моей голове. — И так странно это осознавать. Как будто я говорю с собой из прошлого.

— То есть, ты хочешь сказать, что ты тоже первое время пил, курил и… — хотелось дополнить «спал с рок-звездой», но это было бы уже совсем-совсем слишком. — И водился не с той компанией?

— Ну, это было не совсем так, — Эдди как будто задумался. — Все-таки у меня всегда было свободы чуть больше, чем у тебя, даже в нашей семье. Но да, я чувствовал себя потерянным первые полгода, наверное. И в тебе я вижу кое-что похожее, что мне совершенно не нравится.

Что-то внутри меня хотело взбунтоваться — как это, и Эдди хочет меня переделать? Но за этой первой поспешной мыслью последовала и другая: мой брат впервые за больше, чем неделю своего пребывания в Лондоне открыто сказал, что кое-чем во мне был недоволен. Это совершенно меняло дело, потому что он не хотел меня переделать — Эдди хотел мне помочь.

— И что же тебе не нравится?

— Ты настолько стыдишься, что не замечаешь, как уничтожаешь сама же себя.

Эта мысль заставила меня резко остановиться посреди дороги, и мужчина, который шел сзади меня и, по-видимому, собиравшийся идти на обгон, чуть не налетел на меня. Эдди вовремя дернул меня в сторону, и мы отошли ближе к бордюру.

— Ты прав, — меня как будто стукнули по голове. — Ты совершенно прав…

— Понимаешь, Тей, я сейчас ни в коем случае не хочу тебя обидеть, — Эдди казался смущенным, — но от меня не могло укрыться, как сильно ты похудела и, если честно, продолжаешь худеть. Я уже видел подобное. Однажды наша эскадрилья отправилась с миссией на острова близ Малайзии, название уж не вспомню… Но мы были вынуждены задержаться там почти на месяц, и у нас был шанс в некоторой степени изучить нравы и обычаи местных жителей…

Мы продолжили движение, но уже двигались не так быстро. Я слушала Эдди с неподдельным интересом.

— Городишко, в котором нас расквартировали, был довольно тихий и паршивенький, но в один день за окнами казармы раздались ужасный шум и крики. Оказалось, что один из местных жителей (когда я говорю «местный», то подразумеваю именно коренной народ, а не англичан, оставшихся там со времен колонии) попал под воздействие амока и убил троих, пока не выбился из сил настолько, что умер сам.

— Амок? — я нахмурилась. — Что это?

— Это какое-то помешательство, под которое подпадают исключительно жители тропиков, — мы остановились перед светофором. К своему неудовольствию я поняла, что до дома осталось совсем ничего — мне хотелось поговорить с Эдди наедине как можно дольше. — Наш военный врач считает, что это влияние исключительно влажного климата, но местные говорят, что виной всему стыд. Человек начинает стыдиться и, пытаясь компенсировать свою неполноценность, впадает в подобие безумия и калечит всех вокруг себя до тех пор, пока не упадет замертво. Помочь ему невозможно — если человек впал в амок, то он непременно умрет.

— Звучит не очень-то ободряюще, — я попыталась усмехнуться, но вышло не очень.

— Это я, конечно, утрирую, — Эдди улыбнулся. — Но ты же понимаешь связь? Ты тоже стыдишься, а потому пытаешься сделать себя как можно меньше, как можно незначительнее… и тоже ранишь людей вокруг себя.

— Но я могу остановиться в любой момент, потому что на самом деле никакой амок меня никуда не гонит, — во мне вновь заговорило упорство.

— Да, ты должна остановиться. Или хотя бы замедлиться, — Эдди взял у меня пакет, чтобы я могла достать ключи из кармана. — Постарайся это сделать, Тей. И помирись со своим пуделем.

* * *

В этот же вечер я выступала в джаз-клубе «У Себа». Весь день я думала о том, что сказал мне Эдди и находила все больше поводов и возможностей помириться с Роджером. Говоря «помириться» я, конечно же, щадила собственные чувства, потому что мне нужно было просить у него прощения.

Первая часть вечера тянулась, словно бесконечность. Я старалась не давать публике повода думать, что с моим настроением было что-то не так, но это было невероятно трудно, потому что с ним и правда было что-то не то. Мне было страшно просить прощения у Роджера из-за боязни быть отвергнутой: мне казалось, что он легко мог решить, будто я такая буду всегда, и что лучше со мной не связываться. В моем понимании Тейлору не нужны были тяжелые и драматические отношения, в которые я рисковала их превратить из-за неустойчивости собственного характера. Я просто ясно понимала, что если Роджер меня отвергнет, то я совершенно точно потеряю почву под ногами.

Я решила провести время в собственной гримерке и попытаться собраться с мыслями, а не сидеть у бара, ожидая, когда какой-нибудь щедрый посетитель меня угостит. Эдди сегодня здесь не было — он отправился в министерство по каким-то неотложным делам и это тоже меня беспокоило: я боялась, что его командируют обратно на остров Святой Надежды, и что нас снова ждет разлука.

Путем приложения некоторых усилий мне удалось превратить гримерку в довольно милую комнатку с хорошим светом и мягким высоким стулом. Уже чистое зеркало украшали вырезки из киножурналов и музыкальных афиш, а в углу была приделана специальная перекладина, на которой висело несколько концертных платьев. В общем-то, я сделала все для того, чтобы здесь было как можно более приятно находиться.

Предвкушая почти двадцать минут уединения после выступления перед внушительной по моим меркам публикой, я открыла банку содовой, которая успела за это время значительно потеплеть. Сегодня мне почему-то очень хотелось смыть весь макияж, да и поскорее отправиться в постель. Для себя я уже твердо решила помириться с Роджером как можно скорее, и страх быть отверженной делал меня слабой и какой-то чересчур мягкой.

Поток моих странных мыслей нарушил настойчивый стук в дверь.

— Тейлор, — из-за двери показалась кудрявая голова Марины. — К тебе тут ухажер твой.

Роджер! Это была первая мысль, которая появилась в моей голове. Он решил пожалеть меня и пришел первым! Я была готова заплакать от досады, когда увидела, что пришел вовсе не он.

— Добрый вечер, мисс Маккуин, — в дверь протиснулся тот самый парень, отец которого покупал картины у Теда. Как же его звали… — Вы сегодня чудесно выступили, впрочем, как и всегда.

— Добрый вечер, мистер Галлахер, — мне наконец удалось вспомнить его имя, и я расплылась в притворной улыбке. — А вы постоянно ходите на мои выступления?

— Если честно, то да, — молодой человек слегка покраснел, а затем протянул мне огромную корзину с розами. — Примите от меня эти цветы в качестве скромного комплимента вашему таланту.

На его беду моя гримерка была слишком маленькой для того, чтобы вместить двоих людей и целую корзину цветов. Комнатку тут же заполнили душный аромат красных роз и какая-то странная неловкость, исходящая от этого мистера Галлахера.

— Спасибо большое, — я попыталась поставить их хоть куда-то, но места просто-напросто не было. Мне хотелось плакать от того, что пришел именно он. Необходимость в присутствии рядом Роджера стала почти жизненной — так сильно мне хотелось его видеть. — Вам, правда, не стоило.

Я слишком поздно спохватилась: эту мою неловкость он легко мог принять за кокетство, а уж вот этого мне не надо было.

— Ну что вы, — он снова покраснел, но уже, казалось, от удовольствия. — Доставить вам наслаждение мне только в радость.

Я все думала о том, откуда в нем столько напыщенной самонадеянности: то, что эти его розы были тут как слон в посудной лавке трудно было не заметить. И что я задыхалась от их аромата — тоже. Вот неловко будет, если окажется, что у меня аллергия еще и на них.

— Не позволите ли вы мне угостить вас чем-нибудь? — мне было приятно, что мистер Галлахер-младший так старался мне угодить — все-таки это немного льстило моему самолюбию. Однако я испытывала отторжение странной природы: я уже была уверена, что он был бы последним мужчиной на Земле, от которого я бы приняла ухаживания.

— Извините, мистер Галлахер…

— Вы можете называть меня просто — Гарри.

— Хорошо, Гарри, — я поймала себя на мысли, что разговаривала с ним, как с ребенком. — Но мне хочется немного отдохнуть перед второй половиной выступления.

— Тогда, может быть, я дождусь окончания вашей программы, и мы где-нибудь поужинаем?

— К сожалению, это невозможно, — мой тон начал приобретать ледяной оттенок. — Я буду очень уставшая.

— Что ж, — выражение лица молодого человека приняло оттенок какой-то странной брезгливости. — Возможно, вы измените свое мнение, Тейлор. Я оставил номер своего телефона в букете.

— Всего вам доброго.

Я закрыла за ним дверь, а через некоторое время выставила и букет в коридор, чтобы хоть немного избавиться от этого навязчивого запаха.

В груди болезненно заныло — больше всего на свете мне хотелось, чтобы здесь был Роджер. В своем воображении я уже рисовала картину того, как он в порыве ревности спускает этого Гарри с лестницы, и я прошу у него прощения. Естественно, он меня прощает, и мы уходим отсюда вместе. Все складывалось как нельзя лучше, жаль, что это было всего лишь моим разыгравшимся воображением.

Отыгрывать вторую половину задуманной программы было не легче, чем первую. Появление этого Гарри и мое абсолютное одиночество среди толпы действовали угнетающе, а потому я с особенным чувством исполнила «Другую женщину» Нины Симон. Уже отчаявшись увидеть сегодня хоть одно приятное лицо, я заметила за одним из столиков Брайана, которому один из официантов принес пива. Это меня слегка приободрило, и я сделала гитаристу знак рукой, на который он ответил кивком и улыбкой.

Я подсела к нему в очередном перерыве.

— Привет, Брай, — я заказала себе чай. — Очень рада видеть тебя здесь.

— Да, что-то проезжал мимо и захотелось тебя послушать, — Мэй стер салфеткой белоснежную пивную пену с верхней губы. — Мы почти закончили запись альбома.

— Вот как? — я закусила губу, полируя большим пальцем ручку изящной фарфоровой чашки, гадая, знал ли Брайан о том, что мы с Роджером поссорились. — Поздравляю. Надеюсь, скоро мы сможем услышать его по радио.

— Работы осталось не так уж и много, но она довольно важная, — он снова отпил пива. — Нужно все свести, заняться продакшеном… В такие моменты группа держится только на моих нервных клетках и Джона, по крайней мере, именно такое ощущение у меня складывается.

Эта фраза заставила меня улыбнуться, хотя до этого я молча смотрела в полную эрл грея чашку.

— Не хочешь спросить, как там нервные клетки Роджера? — тон у Брайана был какой-то вкрадчивый, как будто он подбирался ко мне издалека по-пластунски.

— А что не так с его нервными клетками? — я все еще не поднимала на Брайана глаз.

— Он последние несколько дней стал совсем невыносимым, — я нахмурилась, чувствуя надвигающиеся нравоучения. — Не сказать, чтобы он до этого был оплотом спокойствия, но сейчас с ним просто невозможно работать. Не знаешь, в чем дело?

Я смотрела за плечо Брайана на сцену, на которой, как назло, все еще продолжал выступать Себастьян, не давая мне возможности тихонько скрыться от Брайана.

— Тей? — Брайан заставил меня посмотреть ему в глаза.

— Мы немножко поссорились, — я выдохнула, решив во всем ему признаться.

— Боюсь себе представить, как бы он себя вел, если бы поссорились сильно, — усмехнулся Брайан, скрещивая руки на груди и откидываясь на спинку стула. — Роджер ходит злой, как черт.

Меня одновременно и трогали слова Брайана, и расстраивали. С одной стороны, переживала не только я, а с другой — подобная реакция по моему мнению уменьшала шансы на мирное восстановление отношений.

— Слушай, Тей, — Брайан снова придвинулся и наклонился над столом. — Я не привык работать миротворцем, но нам очень надо закончить этот чертов альбом, потому что у нас и так задержка в три недели. Ты уж как-нибудь помирись с ним, пожалуйста. Мы бы и без него его закончили, но, к сожалению, никто из нас не играет на барабанах.

При этих словах я не смогла сдержать улыбки. Однако руки у меня похолодели от какого-то липкого страха, хотя еще буквально час назад меня распирало от самоуверенности.

— Я его очень обидела, Брай, — я решила во всем признаться Мэю. — И не знаю, захочет ли он меня вообще видеть.

— Ты же помнишь, что у него послезавтра день рождения? — я округлила глаза. — Не помнишь? Ну так вот, он устраивает вечеринку в клубе на Пикадилли, ты должна помнить, мы там выступали не так давно… Думаю, это будет отличная возможность э-э-э… наладить ваши отношения. Тебе будет сердечно благодарна вся группа, Тей, уж поверь.

— Спасибо, что сказал, Брай, — перерыв подходил к концу, и я встала, напоследок слегка приобняв Мэя за плечо. — Я постараюсь.

* * *

Пробуждение было одним из самых тяжелых, которые мне приходилось переживать. Такое бывает, когда ложишься на рассвете, а просыпаешься после обеда: все тело как будто налилось свинцом и не желало подчиняться, оно как будто вообще не было моим. Трудно объяснить эти ощущения, но они были схожи с тем, как если бы меня переехало мусоровозом. Трижды. У меня очень сильно болела голова, и как бы я не пыталась вспомнить, при каких обстоятельствах легла вчера спать, у меня не получалось. Мозг и глаза застилала какая-то пелена, с которой я усилием воли пыталась бороться, но тщетно. Я ощущала себя чистым листом, совершенно не запятнанным какими-либо чувствами.

— Мисс? — наконец, мне удалось унять зернистость воз взгляде и, повернувшись, я увидела медсестру, устанавливавшую капельницу. Как оказалось, мне. — Мисс, вы слышите меня?

Наконец, я испытала какое-никакое чувство — изнутри начало подниматься беспокойство. Эфемерное и какое-то тонкое, как будто я еще не до конца осознавала, в каких обстоятельствах оказалась. А я и правда не осознавала — я просто не помнила, как оказалась в этой странной комнате и почему.

— Да, — мне еле удалось разлепить сухие губы, а звук, который с них сорвался, был больше похож на дребезжание старого радиоприемника. Медсестра приподняла мне голову и поднесла стакан с водой. Жадно отпив из него, я спросила: — Где я?

— Сейчас, мисс, я позову доктора.

Медсестра снова уложила меня на постель, и я почувствовала, как похолодели кончики моих пальцев. Она позовет доктора, но зачем? Я находилась в больнице? Впрочем, комната и правда была похожа на палату: исключительно белые стены, капельница и воздух, наполненный чем-то йодистым, ясно указывали на медицинское учреждение. Каждая попытка вспомнить хоть что-то вызывала у меня боль, и я решила пока не стараться воскресить события прошлого. Возможно, доктор сможет ответить на мои вопросы?

— Как хорошо, что вы пришли в себя так скоро, — деревянная дверь отворилась, и в нее вошел безобидного вида врач. Выражение лица у него было самое благодушное из возможных, он вообще был похож одновременно на всех докторов, которых я когда-либо встречала, и я не знала, как интерпретировать его эмоции. — Меня зовут доктор Грин. Как вы себя чувствуете?

— Трудно сказать, — медсестра, зашедшая вслед за доктором, помогла мне сесть на кровати. — Очень болит голова.

— Это ничего, это нормально, — доктор Грин достал из нагрудного кармана фонарик и включил его. — Давайте проверим вашу реакцию.

— Я в больнице?

— Ну, а где же еще? — весь вид доктора выражал исключительно позитивный настрой, и это немного, но все же успокаивало. — Так, зрачки реагируют нормально. А теперь следите за концом ручки.

Он поводил перед моим лицом теперь уже выключенным фонариком. Я послушно проследила за движениями рукоятки, доктор Грин с довольным видом кивнул.

— Отлично, но нужно будет провести дополнительные исследования, — он пододвинул стул ближе к кровати. — Скажите, как вас зовут?

— Тейлор Кристен Маккуин, — мой голос звучал несколько удивленно. Странный вопрос, или они не знали, кого лечили?

— Очень хорошо, — он снова кивнул. — Вы знаете, где находитесь? В смысле, город.

Я посмотрела на отворенное окно — вид за ним ничего мне не говорил.

— Возможно, в Лондоне.

— Да, так и есть, — доктор что-то записывал в маленьком блокноте. — Какой сейчас год?

— Тысяча девятьсот семьдесят шестой.

— А число? Или хотя бы месяц?

Мне понадобились некоторые усилия, чтобы ответить на этот вопрос. Мозг как будто был не мой, в том смысле, что он отчаянно сопротивлялся любым размышлениям или попыткам вызвать воспоминания. Как будто он был замененной и к тому же неисправной деталью, отказывавшейся приживаться и нормально функционировать. До это я отвечала на вопросы чисто рефлекторно, не задумываясь, а сейчас…

— Мне кажется, что апрель. Число назвать не могу.

Доктор внимательно посмотрел на меня и снова что-то записал. У меня уже были некоторые догадки, в том числе и потому, что погода за окном стояла отнюдь не апрельская.

— Доктор, я сошла с ума? Я в психушке?

— Что? — мужчина удивленно посмотрел на меня, а затем рассмеялся. — Почему вы так решили? Нет, вовсе нет. Вы попали в аварию и получили травму головы, закрытую, слава богу. Ушиб, но довольно сильный. Похоже, пострадала память, но вы не волнуйтесь, она скоро восстановится.

— И сколько же я забыла? — я растерянно смотрела на свои руки, чувствуя себя абсолютно беспомощно. Странное чувство полного опустошения заполнило грудную клетку, и мне отчаянно захотелось разрыдаться. Как будто я стала чем-то вроде инвалида, неполноценного человека. Страх и беспокойство значительно преувеличивали диагноз в моих глазах, но я еще этого не понимала.

— Похоже, примерно полгода, — он встал. — Вам нужно отдохнуть, мисс Маккуин. Я зайду к вам вечером еще раз.

— Я хочу видеть своих родителей.

— Они здесь и ждут в коридоре со вчерашнего дня, но вам пока нельзя никого видеть и тем более беспокоиться, — он разговаривал со мной вкрадчиво, как с ребенком. — Вам пока нельзя утомлять мозг, да и вообще утомляться. Но я обещаю, что приведу их к вам вечером. На самом деле вас ждет целая делегация, но попытайтесь, пожалуйста, поспать. Если хотите, то я попрошу медсестру вколоть вам снотворное.

— Не нужно, — я помотала головой. — Вы расскажете мне, что со мной произошло?

— Не сейчас, — он помотал головой. — Но я думаю, что через пару дней вы все вспомните сами. Это было бы лучше для вас.

— Обязательно приведите моих родителей, доктор Грин.

— Конечно, мисс Маккуин. А теперь отдыхайте.

Мне гораздо комфортнее было слушаться его, потому что я все еще не была уверена, что не сошла с ума. Я чувствовала себя маленьким потерянным ребенком, и мысль о том, что полгода моей жизни просто исчезли, угнетала меня. Впрочем, как и любого больного, вверившегося в руки врача, меня успокаивали слова доктора о том, что очень скоро я все вспомню, и я снова легла в постель. В конце концов, я была жива, а это уже значило очень много.