#реал #фемслэш
Расскажу вам тру-стори про одну из своих любовей. Обратите внимание на хэштег, пожалуйста. А еще там мат, хотя и стыдливо прикрытый звездочками. Просто предупреждаю.
Птица

Мам, не читай этот пост. Я пока не готова обсуждать с тобой то, в чем легко признаюсь в интернете людям, которые меня не знают.
Птичка. Привет тебе от меня образца тех безумных лет. Я рада, что несмотря на все, происходившее с тобой, ты стала тем, кто ты есть сегодня. Ты нереально крутая.
Мой пост написан так, будто в какой-то момент ты проиграла обстоятельствам, но это от того, что я всегда слишком за тебя боялась. Самое большое счастье - это то, что мои страхи не сбылись.
Знай, что никого не будет такого, как ты, моя девочка. Даже если (когда) я еще раз полюблю. Даже если (когда) - девушку.
Этот пост мне стоило бы написать на белорусском, потому что он мелодичнее, потому что получилось бы куда больше эстетики. И потому что ты на нем разговариваешь.
Но, стыдно признаться, я давно на нем не говорю, и мне уже сложно склеивать слова во фразы.
Птушка мая, я кахала цябе.
*
Никто не звал ее полным именем. Потому что она была слишком тонкой для него, слишком хрупкой для его полновесных звуков. Поэтому у нас был миллиард прозвищ, которыми мы награждали ее, все время придумывая новые или изменяя старые.
Она была той самой молоденькой актрисой, которая вечно играет в детских спектаклях мальчиков. Она так отчаянно любила жизнь, что страшный диагноз, с которым она кроваво боролась, казался самой жесткой несправедливостью мира. Я долго думала, что она просто анорексичка. Нет, не в том, смысле, что анорексия это "просто", конечно нет. Но это было бы понятно. Я знала нескольких таких, я понимала, что это такое. Но ее болезнь была куда хуже, куда коварнее. Мне все время казалось, что она умирает прямо на наших глазах, что она просто ежеминутно становится все более и более прозрачной, растворяясь.
Я до сих пор помню, как мы впервые переодевались в одной гримерке. Это было спустя приличное после знакомства время, я уже знала, что она чем-то болеет, но еще не знала, чем. Тогда я уже привыкла к тому, что все ее знакомые укутывают ее в пледы и кофты, спрашивают, все ли хорошо. Обсуждают с ней клиники. Я уже сама научилась отводить глаза, когда посреди фразы она вдруг бледнела и брала паузу. Собиралась с силами. Обращать на это внимание было нельзя - она злилась. Она всегда говорила, что может работать. Ей тогда давали какие-то смешные роли, пустяковые. Но мне нравилось ходить на нее смотреть. Хотя больше я, конечно, любила слушать, как она поет у кого-то на кухне. Это было нечто волшебное.
Так вот мы как-то, уже будучи знакомыми по общим тусовкам на кухнях, оказались в одном спектакле. И я отлично помню, как впервые увидела ее переодевающейся.
"Пособие по анатомии" - подумала я тогда. Ее кожа так плотно обхватывала скелет, что было видно каждую косточку. У нее были такие тонкие руки, что мне казалось, что она не должна уметь сама справляться с платьем со множеством юбок. И мне тут же стало стыдно за свои мысли. Разве можно думать так о живом человеке?
Ей все всегда прощали. Как болезненному ребенку. Как принцессе. И это не чтобы сделало ее капризной, нет. Просто в ее картине мира не могло быть иначе - все самое вкусное, удобное и теплое всегда доставалось именно ей. Это поначалу было немного странно.
А потом однажды я присоединилась к тем, кто ее оберегал.
Я стояла с кем-то курила у служебного входа. Был ледяной ноябрьский вечер - сыро и ветренно. Мы обсуждали что-то важное и интересное, и вдруг она вышла на улицу в тонком платьице и сказала что-то вроде:
- Я постою тут с вами, подышу вохдухом.
И я тут же заорала:
- Ты с ума сошла? Холодина такая! - сорвала с себя свою куртку, укутала в нее Птицу. - Стань с той стороны сейчас же, а то дым на тебя летит.
Я сама тогда была совсем девочкой. Несмышленышем. Но рядом с ней любой обязан был быть сильнее.
До сих пор я не встретила никого, о ком так сильно хотелось бы заботиться.
Я не знаю, как, когда, за что и почему я стала в нее влюбляться. Просто однажды она посмотрела мне прямо в глаза, и я сказала себе:
- Все, Маркова, это конечная. Эти глаза могут вить из тебя веревки. Тебе п****ц.
Очень долго я вообще ничего не говорила. Даже не подавала виду. Знала, что ей не до того.
Она была влюблена в моего друга и думала, что я с ним сплю. Поэтому, наверное, она стала так присматриваться ко мне. И, конечно, однажды разгадала.
Мы были на гастролях в стране, где я не понимала даже вывесок и указателей. Это были две недели каких-то бесконечных автобусов, поездов и вокзалов.
Однажды ночью я сильно напилась и пришла в номер в отеле только под утро. Мы жили тогда в одной крохотной комнатке вчетвером, и я была уверена, что все спят. Но вдруг, когда я уже заперла за собой дверь, из темноты раздался тонкий голос Птички.
Я была пьяна. Она - расстроена своей безответной любовью.
- Он там был с тобой? - спросила она.
- Был, но не со мной, - ответила я.
- Иди сюда.
В темноте я споткнулась о чью-то обувь и с диким грохотом добралась до ее кровати. Села на расстоянии приличного метра. Она прижалась к моему боку.
- Ты такая красивая, - прошептала она.
- Здесь н***я не видно.
- Тебе кажется, потому что ты только вошла. Я тебя отлично вижу.
- Очень символично, - призналась я.
Она, кажется, не поняла.
Мы сидели какое-то время обнявшись. Не шевелились даже. Просто сидели.
- Я нашла весы, - сказала она. Я напряглась. Дома ей удавалось контролировать вес, но на гастролях она таяла, теряя килограммы, буквально по часам. - Сорок два.
- Не так уж плохо, а? - попыталась я ее поддержать.
- Плохо вообще-то. Но скоро уже домой. Накоплю обратно.
- Спи, Птица, - сказала я. И встала, боясь, что она меня остановит.
Мне не хотелось, чтобы все случилось так - впопыхах, в неподходящем месте. Только не с ней.
А через пару дней мы оказались вдвоем в душе отеля. В такой общей душевой, где нет возможности разминуться. У меня с волос капала вода. Птица была в пижаме.
Когда она подошла ко мне вплотную, я будто умерла. Все во мне взорвалось на осколки, разлетевшиеся по атмосфере. Помню только, что прижала рукой дверь, чтобы никто не вошел. И, клянусь, я до сих пор не знаю, кто из нас кого поцеловал. Наверное, просто "мы поцеловались". У нее были ледяные губы. И очень сладко пахнущие волосы. И она была, как никто.
Если бы я писала фанфик, я написала бы тут финал. Это было бы хэппи-эндом. Но реальность оказалась чуть круче.
Следующим вечером мы сидели с ней на лавочке, я курила, а Птица куталась в пуховик и гладила мои запястья. Тогда я еще не носила ни часов, ни браслетов, так что ее пальцы ни обо что не спотыкались.
- Ты ему рассказала? - спросила она вдруг, имея в виду моего друга, в которого она была влюблена.
- Нет, - ответила я, ощущая, как мои внутренности проваливаются в пропасть. - Зачем кому-то, а тем более ему, знать?
Она посмотрела мне прямо в глаза:
- Пусть знает, что я забрала его женщину.
И вдруг оказалось, что вот такая фраза может начисто выбить из тебя дух. Размазать тебя. Унизить так сильно, что для описания не хватит слов.
- Я не его женщина, - зачем-то сказала я. Это казалось важным. В голове гудело, словно меня оглушило.
Я поняла, что никогда больше ее не захочу.
А потом мы вернулись в Минск. Домой. Ничего не обсуждали. Словно ничего и не было. Будто мне все это только приснилось.
Ей стало хуже. Она как-то резко похудела до сорока. Потом - до тридцати восьми. И тогда кроме страха во мне вообще мало, что осталось. Я до сих пор помню цифры. Тридцать восемь килограмм весила взрослая девушка. "Полчеловека" называл ее один наш нечуткий знакомый.
Потом были больницы, многие дни совершенного непонимания ситуации. И вдруг - резкое улучшение. Будто она достигла дна и очень сильно от него оттолкнулась.
У меня появились какие-то мальчики и девочки, уже не помню, кто конкретно. Помню, мне позвонил друг, сказал:
- Не знаю, что мне делать... Она проверяет меня на прочность, клянусь. Но что я, идиот, что ли? Я же с ней пересплю разок, а она потом мне жизни не даст. Она и так за мной, как приклееная, а там же вообще чердак сорвет.
- На твоем месте я беспокоилась бы не за ее чердак, а за твои яйца.
- Не понял.
- Я оторву их тебе, если ты, скотина, вздумаешь ею воспользоваться. Она тебя любит. Не надо так с ней поступать. Иначе, ты мне больше не друг.
- Собственно то, что я и хотел услышать.
Однажды мы все-таки поцеловались с Птицей еще раз.
- Что-то я нервничаю, сама не знаю, почему, - сказала я ей честно. До спектакля было где-то с полчаса, и нам было скучно. В коридоре, где мы сидели, никого не было. Она вдруг потянулась ко мне и глубоко поцеловала. А я, дура слабохарактерная, не отстранилась. Я ответила.
- Лучше? - спросила она спокойно.
- Нет, - призналась я. - Больше так не делай. Я не хочу.
- Извини, - она пожала плечами и ушла в гримерку. А я подумла, что, будь я мужчиной, ударила бы кулаком в стену, чтобы выпустить пар, пока он меня не разорвал.
А потом однажды я сказала ей важные слова.
Спустя несколько лет после той душевой в чужом городе, мы оказались на чьей-то даче на большом празднике. И от нехватки мест мы с Птицей спали на одной огромной кровати в гостевой спальне.
Я надралась в хлам. И когда скользнула под одеяло, стараясь не коснуться Птицы, она тихо рассмеялась:
- Ляг нормально, я обещаю к тебе не приставать.
- Мне нормально, - соврала я.
- Эльза, кончай, ты тянешь одеяло, ляг ближе.
- Не буду я с тобой кончать, - не удержалась я.
Она сама подвинулась. Легла удобнее. И, кажется, стала засыпать, когда я вдруг, поддавшись алкоголю и воспоминаниям, повернулась к ней и пьяно призналась:
- Я тебя любила.
- Я знаю, - сказала она.
Дальше нихрена не помню. Думаю, я просто отключилась
А утром проснулась от ее движения. Она сидела на кровати и переодевалась. Когда я открыла глаза, ее обнаженная грудь была прямо по курсу, хотя и на приличном расстоянии.
- Минералки? - спросила Птица, не спеша прикрыться.
- А у тебя есть? - просипела я.
Птица извлекли из-под кровати литровую бутылку.
- Я вчера подумала, что тебе понадобится, и заранее заныкала.
- Входи за меня, - первое, что я сказала, напившись, - я хочу всю жизнь прожить с женщиной, которая будет голой подавать мне минералку, когда у меня похмелье.
А она расхохоталась.
*
Прошла уйма лет, Птичка. Мы с тобой обе не то, что раньше. Ты вон которое высшее образование уже получаешь. Пишешь сценарии. Живешь с каким-то мутным мужиком. Пиаришь свой инстаграм. Говоришь на-белорусском. Активно выражаешь свою гражданскую позицию. Тебя больше не нужно ни от кого и ни от чего защищать. Теперь нужно спасать людей от тебя, ты же своей неуемной энергией всех сметаешь на своем пути.
А я все еще помню твои ледяные губы. Сладко пахнущие волосы. Выпирающий позвоночник. И то, как ты жадно хотела жить. И еще то, что тебе все прощалось.
И никого не будет такого, как ты, моя девочка. Я чертовски на это надеюсь!