Июльское интермеццо

Девушки, которых мы обнимали,
с которыми мы спали,
приятели, с которыми мы пили,
родственники, которые нас кормили и все покупали,
братья и сестры, которых мы так любили,
знакомые, случайные соседи этажом выше,
наши однокашники, наши учителя, - да, все вместе, -
почему я их больше не вижу,
куда они все исчезли.

Приближается осень, какая по счету, приближается осень,
новая осень незнакомо шумит в листьях,
вот опять предо мною проезжают, проходят ночью,
в белом свете дня красные, неизвестные мне лица.
Неужели все они мертвы, неужели это правда,
каждый, который любил меня, обнимал, так смеялся,
неужели я не услышу издали крик брата,
неужели они ушли,
а я остался.

Здесь, один, между старых и новых улиц,
прохожу один, никого не встречаю больше,
мне нельзя входить, чистеньких лестниц узость
и чужие квартиры звонят над моей болью.

Ну, звени, звени, новая жизнь, над моим плачем,
к новым, каким по счету, любовям привыкать, к потерям,
к незнакомым лицам, к чужому шуму и к новым платьям,
ну, звени, звени, закрывай предо мною двери.

Ну, шуми надо мной, своим новым, широким флангом,
тарахти подо мной, отражай мою тень
своим камнем твердым,
светлым камнем своим маячь из мрака,
оставляя меня, оставляя меня
моим мертвым.

Иосиф Бродский

Спини мене, отямся і отям,
Така любов буває раз в ніколи,
Вона ж промчить над зламаним життям,
За нею ж будуть бігти видноколи.

Вона ж порве нам спокій до струни,
Вона ж слова поспалює вустами,
Спини мене, спини і схамени,
Ще поки можу думати востаннє.

Ще поки можу, але вже не можу,
Настала черга й на мою зорю.
Чи біля тебе душу відморожу,
Чи біля тебе полум'ям згорю...
Ліна Костенко

Есть перевод на русский, очень достойный, но все-таки оригинал душевнее.

Очень хорошие стихи по Гарри Поттеру. https://www.stihi.ru/avtor/acromantula

Юрий Михайлик

Ходит слух, что спокон веков
и до конца времен
ты отвечаешь за птиц и жуков,
а за все остальное - Он.
Но если и впрямь во власти твоей
то, что летит гудя,
будь справедлив и на Вестерн-хайвей
не посылай дождя.

В числе расплат мы учли твой ад,
и все, что ты нам припас,
но дождь на скорости сто пятьдесят -
много даже для нас.

Четыре ряда с любой из сторон
огнями слепя в лицо, -
быть может, не ты придумал гудрон,
двигатель и колесо,
но даже и в ревности гордой своей
соперников не щадя,
будь справедлив и на Вестерн-хайвей
не посылай дождя.

Тебе видней, как река огней
влетает в стену воды,
и только взбрызгивает над ней
короткий скрежет беды,
горелой резиной туман разит,
слепой вираж недалек,
где тех, кто вздумает тормозить,
соскребывают в кулек.

Ну что ж, повелитель гадов и змей,
скользящих по всей земле,
быть может, не ты придумал хайвей,
тойоты и шевроле,
и свет в упор - так по складам гор
лава течет во тьму,
но что с дождем у тебя перебор,
ясно даже Ему.

И тьма - гроза, и огонь в глаза,
и дым, и рокот, и гром...
Еще придержи в рукаве туза,
еще подожди с дождем.
По четверо в ряд влетающих в ад
ты примешь когда-нибудь
за той развязкой, где Вестерн-хайвей
вливается в Млечный путь.

у меня есть с десяток самых-самых любимых стихов. Не все же их сюда...

извини за стиль и за мой покосый,
как забор в селе захолустном, почерк.
я бы мог ответить на все вопросы,
только ты едва ли теперь захочешь
что-то слушать. Запах сырой извёстки
отдает дешёвой зубною пастой.
мы опять застряли на перекрёстке
не дорог, но судеб разбитых.
здравствуй.
***
этот город соткан из поликлиник,
магазинов, прачечных, метростроев,
и когда в разорванном птичьем клине
узнаёшь рисунок своих обоев,
то проходишь мимо без интереса,
будто держишь путь из уборной в кухню.
если небо рухнет на эту местность,
будет лучше всем.
но оно не рухнет.

***
иногда, устав от мирских нелепиц,
от житейской фальши и ширпотреба,
обращаешь взор на ночное небо,
где висят пустые ковши медведиц,
освещая то ли ворота рая,
то ли звёздный путь [что, конечно, дальше].
мы сплели созвездья из млечной каши,
и они горят.
ничего не зная.
***

за окном картинка ночного града -
натюрморт в оттенках немытой свёклы.
фонари роняют на автостраду
чуть почаще - свет, чуть пореже - стёкла.
извини. Я просто опять скучаю.
как хороший клоун от глупой шутки.
вечер был отравлен зелёным чаем.
день - испорчен утром.
ещё в маршрутке.
***

наши паспорта не имеют штампов,
чтобы их стереть. Послужные списки
потерялись в урнах чужих почтамтов,
под завалом писем, судебных исков,
рукописных схваток, в которых голос
не имеет веса по сути дела.
я - спасибо - снова и пьян и холост.
ты – спасибо – сделала, что сумела.

© Copyright: Adonatti

поклянись, что и не было. дай отвести дух.
расскажи, что шутил. пусть и шутка твоя зла.
ты же знаешь, какой у меня золотой слух.
я бы точно узнал, если б только она шла.
ну не могут же реки твои так менять суть.
ну не может же царство твое обнулять такт.

здесь так много дорог, но какая из них путь?
я не слышу её, не могу разобрать шаг.

***

ничего бы и не было, тщетный пустой труд.
не один скалолаз об него тут сломал нрав.
ты же знаешь, фракиец, что боги всегда врут.
только в их положении, врущий всегда прав.
только в их изречении слово всегда быль.
только в их издевательстве вера всегда яд.

за тобой по дорогам уже не летит пыль.
где не справилась смерть, там простой разлучил взгляд.

***

и они повторяются каждые сто лун.
и не сразу поймёшь что причина, в какой раз.
то ли Верхнее До в переборах восьми струн.
то ли Нижний Тагил на сетчатке пустых глаз.
то ли долг мифологии, то ли её гнёт.
то ли чудо мнемоники, то ли её месть.

если кто-то с тобой спит и тебя ждёт,
это вовсе не означает, что ты есть.

(с) Adonatti

Но в них не видно перемены,
В них все на старый образец:
У тетушки княжны Елены
Все тот же тюлевый чепец,
Все белится Лукерья Львовна,
Все то же лжет Любовь Петровна,
Иван Петрович так же глуп,
Степан Петрович так же скуп,
У Пелагеи Николавны
Все тот же друг мосье Финмуш,
И тот же шпиц, и тот же муж;
А он, все клуба член отменный,
Все так же смирен, так же глух,
Все так же ест и пьет за двух.

Пушкин. Отрывок из "Евгения Онегина".

дорога – это проснуться ночью, почти наощупь собрать рюкзак, позволить сотням пустых обочин вовсю плескаться в твоих глазах, дорога – это огни заправок, глухих окраин прощальный джаз, и ты вздыхаешь, ох, боже правый, куда я вляпался в этот раз. и липкий страх начинает литься в тебе холодным и злым дождем, ты в сотый раз вспоминаешь лица тех, кто обратно тебя не ждет, в тебе, шипя, остывает город, проблемы, планы – и ты один…

…еще дорога – седые горы, кусочки неба в твоей груди. дорога – это когда наутро ты вдруг проснешься под шум колес, и кто-то очень лихой и мудрый внутри прикажет не вешать нос. когда весь мир, что горел в пожаре, теперь смеется, живет, летит…

а тот, уже незнакомый парень остался где-то на полпути.

храни нас, Боже, наивных, резвых, таких обидчивых и прямых, храни нас, Боже, бухих и трезвых, когда кричим и берем взаймы, храни нас, Боже, горячих, верных – и глупых - но неплохих ребят. храни нас, Боже, когда не верим в себя, в прощания – и в Тебя.

морская пена, закаты, сосны, откуда вся эта красота; дорога – это вернуться после, и в то же время остаться там.

и пусть закончишь ты это просто, домой вернувшись в конце концов.

но видишь – линии перекрестков опять рисуют твое лицо.

(с) Джек-с-Фонарём

О, поклянись, что веришь в небылицу,
Что будешь только выдумке верна,
Что не запрёшь души своей в темницу,
Не скажешь, руку протянув, -- "стена"

Чудесная Клю
Почему не все?)
Хотя бы парочку...

Всем большое спасибо) Буду пополнять свою коллекцию. Уря)

Короткое. Чтоб не хламить.


Дети солнечно-рыжего меда
И коричнево-красной земли -
Мы сквозь плоть в темноте проросли,
И огню наша сродна природа.
В звездном улье века и века
Мы, как пчелы у чресл Афродиты,
Вьемся, солнечной пылью повиты,
Над огнем золотого цветка.
М.Волошин

Лесь Подеревянский. "Гамлет, або Феномен датського кацапiзму"

Привид.
От бач, злякався, йобаний сцикун. Він обісцяв мене на полюванні, коли я міцно спав. Підступною рукою він в ухо спрямував брудного хуя. І скосопиздила моє прекрасне тіло смертельная гангрена. Помсти хочу! Побачить цю падлюку на параші, за грою в півника з неголеним убивцей, або в канторі сраним інженером, або у юрті раком на підлозі татари шоб його єбали в сраку!

Гамлєт.
Не можна мстить. Повинні ми любити всіх підорасів, злодіїв, убивць. Бо кожний з них - народ, всі - богоносці.

Привид(іронічно).
То може ти і м'яса не їси?

Гамлєт.
Ні, не їсу я м'яса принципово. Я тільки випить іноді люблю, бо ми народ широкий і гостинний і випити ми можем дохуя, намного більше інших інородців, жидів та басурман.

Привид.
Хуйова мода. Пробзділось шось у Дацькому князівстві... Коли я був царем, єбав я в жопу всіх богоносців в купі з Львом Толстим. Но це, конєшно, в смислє пєрєносном. Бо підорасів, з дєтства не любивши, посилав їх на хімію єбошить на благо Батьківщини. О часи, о Данія нещасна!

я думаю, что жизнь бывает и занятней,
просторней, может быть,
а может быть - опрятней,
когда со стороны.
Но если изнутри -
благодари ее, за все благодари.

Сергей Надеев

волошин говнюк... хотя, очень иногда, у него бывали хорошие стихи...

Есениские поздние.
На фик буке профиль автора alik snegin

мастер

Танцуй, рождённая в листве - да будет ветер свеж,
танцуй, пока горит земля, по скошенной траве. Пляши на кладбище в лесах, в плену сосновых спин, где ты спала среди холмов, где злой народец спит.
Танцуй, убитая в Самайн, приникшая к земле, чтоб слушать голоса пещер, купаясь в их смоле. Пляши, Хелен, спеши, Хелен, подняться из глубин, пока рябиновый костёр в глазах ещё рябит.
Танцуй, воскресшая на Йоль, зажёгшая огни болотных быстрых светляков, зелёных, словно гниль. Пляши, Хелен, когтистый зверь боится темноты, а для тебя пылает мрак, дрожат твои черты.
Танцуй: мой замок за холмом, и я услышу зов, когда от танца твоего сломается засов, когда от пляски по крестам, как будто на ветру, встрепещет лезвие ножа,
что взрезал твою грудь.

Танцуй, как танцевала ты на ложе подо мной; беги, как кровь твоя текла в холодную ладонь,
и пой, как пела синева под кожей без белил, когда мой преданный слуга тебя похоронил.

Пляши, Хелен, как я плясал в болезни и бреду,
пляши во тьме, что смерть сулит,
и я к тебе приду.

А еще вот, Мандельштам

Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного меда,
Как нам велели пчелы Персефоны.

Не отвязать неприкрепленной лодки,
Не услыхать в меха обутой тени,
Не превозмочь в дремучей жизни страха.

Нам остаются только поцелуи,
Мохнатые, как маленькие пчелы,
Что умирают, вылетев из улья.

Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,
Их родина - дремучий лес Тайгета,
Их пища - время, медуница, мята.

Возьми ж на радость дикий мой подарок,
Невзрачное сухое ожерелье
Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.

Крысёныш
Эй-эй, Волошин - прекрасный поэт! Что за наезды?

Я - географ, который не пропил глобус,
Анна Каренина, севшая в поезд,
Раскольников, умерший в нищете -
Но даже такой не нужен тебе.

Я - Ассоль, что весь век оставалась у пристани,
3-й том "Мёртвых душ" написан и издан,
Дантес, стреляющий, к радости, плохо -
Но этого мало тебе для вздоха.

Я - Есенин, наливший убийцам рома,
Маленький принц, и добрался до дома,
Белый Бим, что хозяину гавкнул "живи!" -
Но этого мало тебе для любви.


Снится Синица (с)

и што-то такое


Гагарин летит и Гагарин безумно рад.
и партия рада, и космобюро, и люди.
но где-то на улице мокнет цветной плакат,
с рукой Аникеева крестит стакан Нелюбов.

за светлые головы строго считают мзду,
за яркостью книг упускается ценность точек.
куда там мечтать отхватить для себя звезду,
скажите спасибо, оставят безсверхурочных.

по радио, кухням, заводам, везде следят,
как мчит по орбите знакомый советский модуль.
эпоха запомнит улыбку и добрый взгляд,
"поехали!", Звездный, а прочих оставит поодаль.

а завтра Нелюбов уволен со всех фронтов,
нетрезвым под поезд, с мечтами о том же небе.
и где-то в больнице, под шорохи голосов
у рака в плену дезертирует Аникеев.

не плачь Королев, дай стаканы своим бойцам,
расходникам славы, погрешностям допустимым.
мы прыгаем в космос с надеждой на чудеса,

а он равнодушно дрейфует
и дразнит:
"мимо!

Red Cake (с)

Сбиться с дороги -
это слиться с метелью,
а слиться с метелью -
это двадцать столетий пасти могильные травы.

Сбиться с дороги -
это встретиться с женщиной,
которая режет по два петуха в секунду
и не боится света,
а свет - петушиного крика,
задушенного метелью.

А когда метель задохнется -
пробудится южный ветер,
но и ветры стонов не слышат -
и поэтому снова пасти нам могильные травы.

Я видел, как два колоска воскового цвета,
мертвые, хоронили гряду вулканов,
и видел, как два обезумевшие ребенка
отталкивали, рыдая, зрачки убийцы.

И я знаю, что два - не число
и числом не станет,
это только тоска вдвоем со своею тенью,
это только гитара, где любовь хоронит надежду,
это две бесконечности, недоступные
друг для друга.
и еще это стены мертвых
и напрасная боль воскрешенья.
Цифра два ненавистна мертвым,
но она баюкает женщин,
и они пугаются света,
а свет - петушиного крика,
петухам же в метели не спится,
и поэтому вечно пасти нам могильные травы.

Федерико Гарсия Лорка

мне сказали
что ты меня все еще любишь
что ты звонишь
когда меня нету дома
читаешь мои любимые книги
чтобы быть внутренне ближе
ходишь за мной по пятам
в офисе и магазине
к знакомым

говорят, тебя даже видели рядом со мной
весной
на гриле
далеко за городом
и даже на конференции по недвижимости в париже

и это
несмотря на то
что мы друг с другом практически не говорили
и по известным причинам
я в ближайшем будущем тебя, как мне кажется, не увижу

хочешь узнать почему?

потому что на мокрой дороге в ригу
тебя разорвало, размазало, разбросало
и перемешались в единую массу волосы, мясо, кости
и какое-то даже сало
и отдельно лежала оскаленная голова

потому что я был на похоронах
как положено
покупал цветы

потому что
два года уже мертва

но

может быть, это все-таки правда

потому что какой-то странный
травянистый запах
бывает в ванной

ранним утром
я иногда захожу на кухню

там
внезапно
вымыты все тарелки
и накурено
и съедена вся халва.


(Федор Сваровский)

(вы мне там скажите, когда хватит)

что со мной? вероятно, программный сбой:
мне безвыходно хочется быть с тобой,
шутить тебе шутки, крутить — неважно какое — кинцо,
и смотреть, смотреть без конца в лицо.

и не думать, что ты — далеко, ну, а я — в аду:
напеваю здесь морны, мадиньи, фаду,
заново обживаю лучшую творческую среду;
засыпаю под утро, в памяти тщательно перебрав
все наши встречи — не предполагается переправ;
любовь — это ключ без права на передачу,
купюра, с которой никто не находит сдачи,
и никак, никогда иначе.

с чем сравнить этот рой безмолвных истерик,
это тихое горе,
всю эту боль?
ну, представь огромное море,
и я — берег,
и шумными волнами бьется в меня прибой:
мне хочется быть с тобой.
мне хочется быть с тобой.
мне хочется быть с тобой.

и ты ходишь с этим внутри, и веселый делаешь вид,
мол, когда-нибудь всё пройдет, когда-нибудь отболит;
и шутишь шутки другим, и крутишь другим кинцо —
и не знаешь, в чьё же смотреть лицо.

Алекс Микеров

<3

что молчание?
как ни гордись им,
на тебя - и обидеться грех.
но из тех, кто не пишет мне писем,
ты не пишешь
всегда
лучше
всех.

Рахман Кусимов

а вообще дайте почту, я с вами поделюсь пдфкой сборника современной сетевой поэзии, 50 авторов, все дела. Есть и совсем попса, но попадаются и достойные тексты.

Если горы читаются слева направо
или так же неспешно в обратном порядке,
но не снизу – как днем, и не сверху – как ночью, –
это значит, что время устало воочью,
отказалось от возраста, и без оглядки
изменилось его неподкупное право.
И когда ты в угоду бессчетным затеям
навязаться захочешь какой-нибудь цели,
расплетая дорогу на тропы провидца
(словно подвиг Гераклу навязан Антеем
для того, чтобы только в безумном веселье
от земли оторваться и ввысь устремиться), –
вот тогда ты увидишь впритык, изумленно
прозревая, что нет ни вблизи, ни в округе
ни тебя, ни того, что тебя возносило.
Ты поймешь, как ужасно зиянье канона.
Ты – аспект описанья, изъятый в испуге,
наводящая страх бесприютная сила.
Можно вынуть занозу из мака живого,
чтобы он перестал кровяниться в отваге,
можно вынуть историю из пешехода,
научить красотой изнуренное слово
воздвигать закрома из болящей бумаги,
чтобы в них пустовала иная природа.
Можно сделать парик из волос Артемиды,
после смерти отросших в эфесском пожаре,
чтобы им увенчать безголовое тело,
тиражировать шок, распечатать обиды
или лучше надежду представить в товаре,
но нельзя, потому что... и в этом все дело.
Ты увидишь, как горы уходят, и с каждой –
горизонт и возможность иного простора,
и умение помнить времен исчисленье.
Если только тобой управляет паденье
в неуемную жажду высот разговора, –
все терзанья твои объясняются жаждой.

Иван Жданов