– А Робин? Отчего он не поможет? – вырвалось вдруг у Таньки.
– А с какой стати-то? – пожала плечами Гвен. – Не его же арфа!
Ну вот что это такое – «не его арфа»! Да неужели же Робину так трудно предложить помощь Гвен? «Невместно» ему, что ли?
И тут вдруг головоломка сложилась! Правда, легче от этого вовсе не стало – наоборот, накатила жгучая до слез обида. Судорожно вздохнув, Танька жалобно посмотрела на Гвен и вдруг выпалила звенящим как струна голосом:
– Госпожа Гвен! Вот вы сказали, будто бы мне невместно помогать вам... Это же вас Робин надоумил, да? А вы послушались?
Гвен вздохнула, опустила голову. Шепнула тихонько:
– Я не хотела обидеть вас, леди. И Робин тоже не хотел, поверьте, – и смущенно замерла, устремив взгляд в пол.
И снова, как уже бывало не раз, выручила Орли – крикнула из глубины фургона:
– Гвенин, ты часом огонь не запалишь? Тут же темнотища – хоть глаз выколи!
– Да-да, конечно же... – Гвен рассеянно кивнула, сделала несколько неверных шагов, добралась до борта – и вдруг засуетилась, принялась наощупь разыскивать что-то в приделанном к нему ящике. – Вот же оно!
«Оно» оказалось огнивом. Из кожаного мешочка Гвен извлекла сначала причудливое, изогнутое наподобие бараньих рогов железное кресало, потом отблескивающий желтым, явно из «золота дураков», кремень и, наконец, кусочек желтовато-бурого, похожего на сухую коровью лепешку трута. Вскоре внутренность фургона озарилась блеском оранжевых искр. Сначала Гвен старательно высекала огонь, потом долго-долго раздувала затлевший трут, и все это время лицо ее казалось Таньке сосредоточенно-напряженным, даже угрюмым. Но когда в лампе затеплился наконец желтый язычок огня, Гвен вдруг улыбнулась:
– Ну вот! Видите, как теперь у нас уютно? Вот так, бывало, мы и сиживали вечерами: в животе от голода бурчит, а отец лампу засветит да под нее как примется рассказывать что-нибудь из былых времен – все и повеселеют.
И сразу отлегло от сердца.
А Гвен прежним, привычным уже мягким, добрым голосом продолжила: – А теперь и вы, леди, улыбаетесь – вот и славно!.. – и, вдруг запнувшись, испуганно воскликнула: – Ой, да там же внизу Санни с арфой стоит, меня дожидается – хорошо хоть дождя нет!
Втащить арфу в фургон Танька все-таки помогла. Гвен ее помощи больше не противилась, однако выглядела по-прежнему смущенной. А когда три подружки уселись вместе на Танькиной постели, Гвен устроилась отдельно на сундуке и задумчиво уставилась в пол, пряча глаза. Всё это тревожило Таньку, не давало ей покоя. Неужели Гвен так боится Робина? Но почему? Или, может быть, Робин тут уже ни при чем? Может, надо просто приободрить Гвен, сказать ей что-нибудь хорошее! Поразмышляв немного, Танька решилась:
– Вы так чудесно играете на арфе, госпожа Гвен! Я вас слушала – и у меня перед глазами наши древние предания оживали – совсем как наяву. Мне бы так ни за что не сыграть!
Но Гвен вовсе не приободрилась – наоборот, засмущалась еще больше: зарделась, спрятала глаза. И, в довершение всего, еще и Орли вдруг почему-то помрачнела, нахмурилась. Встревоженная, недоумевающая Танька некоторое время переводила взгляд с одной на другую, вслушивалась в их дыхание, словно надеялась расслышать в нем разгадку, – и наконец не выдержала:
– Орли, что случилось?
Та помялась немного, потом ответила с видимой неохотой:
– Ну... Как ты про арфу заговорила, я обо всём и вспомнила: сначала о круитни, а потом о твоем гейсе. Что же тут хорошего-то?
Теперь уже смутилась и сама Танька. Что все-таки вспомнила Орли? Тот злополучный глоток эля? Или все-таки ее признание о Морлео? Но укоризны в глазах у Орли не оказалось, было одно лишь участливое беспокойство, от которого Таньке сразу же стало чудовищно неловко, и даже проснулся вдруг «цензор», напомнил о себе привычным уже тычком под ребро. Сейчас и само то признание, и его причина казались такими глупыми, такими нелепыми! Не верилось даже, что произошедшее тогда случилось на самом деле, не было дурным сном.
В довершение всех бед, забеспокоилась еще и Санни – только, в отличие от Орли, она ведь наверняка ничего не знала о случившемся в Кер-Леоне и в Уэстбери! Неужели придется всё ей рассказывать? Ужас какой... Вдруг вспомнилось некстати, что Санни, как и Орли, приходилась роднёй Кайлу – разве что по мужу, а не кровной, ну так и что с того? А Санни, должно быть ни о чем не подозревая, всё расспрашивала ее, выпытывала:
– Тебе опять нездоровится, Танни, да? И что у вас вообще стряслось?
– Это я холмовую элем напоила, а ей нельзя, – призналась вдруг Орли.
– А-а-а... – недоуменно протянула Санни. – Всего-то? Да помню я – ты же ведь мне и рассказывала. Но она же вроде никаких клятв не давала – так ведь, Танни?
– Это тебе, может, и «всего-то», – фыркнула вдруг в ответ Орли. – А Этнин – ирландка, да еще и дочь сиды!
– А я, между прочим, жена ирландца, – Санни вдруг вскочила на ноги, гневно сверкнула глазами. – И я тоже знаю гаэльские обычаи! Только вот леди Хранительница – жена камбрийца, а значит, Танни – никакая не ирландка, а камбрийка самая настоящая! И почему, скажи мне теперь...
– У нее имя наше, гаэльское, вот! – перебила Орли и тоже поднялась.
– Да при чем здесь имя? – запальчиво возразила Санни. – Вот у нас Медб учится – так она в камбрийском клане состоит, а имя носит ирландское – в честь своей бабки-десси. Но только никогда она себя ирландкой не называла!
– Ну и позор, значит, этой вашей Медб! – выкрикнула Орли в ответ.
А Танька растерянно смотрела, как ссорятся две ее подруги, и не знала, что предпринять. Не дай бог, мунстерская опять о праще вспомнит да Санни на поединок вызовет – вот что тогда делать?!