И с каждым днем Беорну становилось всё тревожнее за младшую сестренку. Ох, зря Бейю отдала Блисси этим жрицам, зря им поверила!
Между тем дни сменяли друг друга. Сначала увяли и осы́пались лепестки на терновнике, потом на боярышнике, потом настало и тут же пролетело время желтого духовитого липового цвета, и наконец покраснели ягоды на рябинах. За лето Беорн пообвыкся в городе, научился бродячей жизни. Поначалу он приноровился было собирать большие куски хлеба, появлявшиеся каждый вечер возле одного из городских домов – пока не увидел однажды, что хлеб этот раскладывает как раз перед его приходом какой-то жрец Йеси с длинной бородой и выбритым лбом. С тех пор Беорн стал обходить этот дом стороной. Уэлам он по-прежнему не доверял, а их годи – особенно.
Затем он облюбовал окрестности другого дома – серого, каменного, двухэтажного, одиноко притулившегося снаружи от городской стены. В этот дом почему-то очень любили приезжать гости: чуть ли не каждый день там появлялись новые, незнакомые Беорну, люди. Гости приезжали с другого берега реки, на день уходили в город, но непременно возвращались на ночлег. А потом они уезжали – кто обратно, а кто куда-то дальше, в сторону заката.
Кормили хозяева гостей щедро, и недоеденное частенько перепадало Беорну. Высокая полная женщина с вечно непокрытыми волосами, выносившая ему объедки, тоже была уэлкой, но почему-то казалась ему добродушной и нестрашной, а еще она чуточку умела говорить по-человечески. Впрочем, до конца Беорн ей тоже не доверял и, заполучив ломоть хлеба или еще какую-нибудь снедь, тотчас же торопливо уходил. Потом он сбега́л по узкой тропинке вниз, к реке, где бежала чистая и вкусная вода, и пировал.