Смерть, расчлененка, труп в Фонтанке... Вот зачем ты так? Может быть лучше будет когда Маша Ганнибала перевоспитает?

Бедный Лектер.

Осталось понять, Что это за Маша... А то, если это "милая девочка-Машенька из "Маши и Медведя", то мне Ганнибала как-то... жалко, да.

Добро победило зло, зверски убило, расчленило труп и покидало куски в Фонтанку.
У корюшки будет привычный корм, корюшки станет больше.
И так хорошо - и так хорошо.

Смерть, расчлененка, труп в Фонтанке... Вот зачем ты так? Может быть лучше будет когда Маша Ганнибала перевоспитает?

Петербург встретил Ганнибала Лектера холодным дождём, лужами и тишиной старого центра, в которой каждый шаг эхом отдавался в черепе.
Он шёл по набережной Невы, укутанный в потрёпанное пальто, приобретённое у какого-то нищего — с чужого плеча, с запахом сигаретного дыма и старости.
Его лицо было всё тем же: аристократически-холодное, даже после побега, после пыток, после крови. Правая рука висела на перевязи, повредил, когда сбегал. Он не был голоден, ещё нет. Но желание охотиться уже проснулось. А этот город... он будто был создан для этого.

Узкие переулки, дома, словно вросшие в землю, мрачные фасады, окна как темнеющие глазницы. Душа города была больна — он чувствовал это и это его слегка пугало, словно не он хищник, словно этот чертов город положил его самого на блюдо и теперь задумчиво рассматривает, откуда отрезать кусочек.

Мимо прошла девочка. Наверное, лет тринадцати. Две косички, беретка, чёрные лаковые туфельки. Тонкие ноги, белые, почти прозрачные колготки, подол короткой курточки распахивался при каждом шагу, словно крылья.
Лектер замедлил шаг. Её взгляд коротко скользнул по нему — равнодушный, скучающий, чуть насмешливый. Именно этот взгляд его и зацепил.
"Она знает, что я опасен", — подумал он. "Но ей неинтересно. Маленькая дрянь".
Он пошёл следом, надеясь, что девчонка свернет куда-нибдуь в тихое местечко.
***
Она вошла во двор-колодец, свет падал только лишь с куска свинцово-серого неба, зажатого между кирпичными стенами. Ржавая дверь в подвал со скрипом закрылась за девчонкой. Лектер улыбнулся. "Как удобно."

Подвал был старым и мрачным, как и весь этот город. Когда-то здесь работала котельная, теперь — только ржавые трубы, капель прохудившихся коммуникаций и тусклая лампочка в пятнадцать ватт. Её свет был скорее символическим, просто показать, что здесь еще есть жизнь.
Он плотно прикрыл за собой оббитую железом дверь и спустился по каменным ступеням. Медленно, осторожно, ощупывая каждую.

Тишина. И вдруг — звук. Скребущий, металлический. Будто кто-то провел чем-то железным по трубе. И голос. Милый, детский, немного сипловатый: «Еники-беники, ели вареники...». Языка он не знал, но понял, что это считалочка. Звук повторился. Он шёл откуда-то из глубины подвала. Лектер двинулся туда.
В углу, под самым потолком нового помещения было узкое окно. Серый дождливый свет пробивался внутрь, освещая силуэт девочки, ее как бы серебристый абрис. Две косички. Тонкие, как у газели, ножки, торчащие из куртки. Она стояла, слегка покачиваясь, и водила небольшим, как раз ей в пору, топором по трубе. Обухом. "Ж-р-ж-р-ж-р-ж-р…"
Лектер достал большой скальпель. Правая рука его была сильно повреждена, плата за побег, она висела на перевязи. Но левая — свободна. Он справится.

— Как тебя зовут? — спросил он по-английски.

— My name is Masha Raskolnikova, — ответила она, будто ученица, вызубрившая урок.

Он бросился вперёд, выкидывая руку и желая одним движением сделать самое важное.
Но слишком медленно.
Маша оказалась быстрее. Она розовым клубком метнулась под ноги, и удар топора пришёлся точно по коленной чашечке. Боль пришла секундой позже — как вспышка. Лектер застонал, нога подломилась и он упал, опираясь на здоровую руку. Грязь, угольная пыль, сырость, крысинвй помет.
Сбоку!

Он попытался отмахнуться скальпелем, но Маша снова была быстрее. Удар — и кисть с инструментом отлетела в сторону, жалобно звякнула нержавеющая сталь.

— Еники-беники… Хи-хи-хи... Это Питер, детка...

Она двигалась бесшумно. Всегда оказываясь позади. Он разворачивается — пусто. Снова поворачивается — и в лицо ему летит обух топора.
Зубы хрустнули и наполнили рот осколками, словно он откусил горсть стекла с песком. Кровь наполнила рот. Он хотел закричать. Но второй удар, сломавший челюсть — загнал крик обратно.

— Ай-яй, плохой дядя, — захихикала Маша. — Poor, poor uncle. Not good. Shout loud.

Лектер начал понимать. Это не случайность. Она знала. Она ждала его. Он попытался ползти.
— What did you forget in Raschleningrad, american?

Третьего удара он не услышал. Просто почувствовал, как его левая рука больше не принадлежит ему. Четвёртый удар и его правая рука отлетела в сторону, а перевязь будто в насмешнку все еще удерживала ее.
Лектер перестал сопротивляться и просто перевернулся на спину. Последнее, что он увидел в подвальном полумраке, это блеск приближающегося к глазам лезвия. Потом — тьма.

***

В подвал вошла женщина. Седая, в платке, с метлой в руках.
— Убила?
Маша кивнула.
— Да, Марьиванна. Маньяк какой-то заграничный.
— Убирай за собой. Нечего мне тут крыс разводить!
Девочка послушно вздохнула. Всегда после интересной игры приходится убирать игрушки. Она нашла верёвку, подправила оселком топор и начала разделывать тело. Аккуратно. По частям. Ведь яяжёлый груз не потащишь целиком. Она выносила куски к Фонтанке, один за другим и бросала в воду. Черные волны принимали их без вопросов. Прохожие угрюмо спешили мимо. У многих под мышкой были топоры. Некоторые кидали скучающий взляд на Машу, некоторые — нет.
Это был Петербург, город, где не задают вопросы.

ИзУмРуДнАяФеЯсЯхАнТыВыМиГлАзАмИ
Думаешь, стоит? Может, приделаешь к своему, напишешь там — версия от Джинджера?