Барьеры (гет)

Ты знаешь Нору как свои пять пальцев. И, наверное, даже лучше.

Знаешь, что в пролете между третьим и четвертым этажом скрипит пятая половица, а чтобы открыть даже запертую дверь в комнату Рона, нужно просто надавить ручку чуть-чуть вниз и влево, — это очень полезное знание, когда тебе девять, у тебя еще нет волшебной палочки, а вредный брат спрятал под своим матрасом целую пачку шоколадных лягушек! А когда отец возвращается домой, он всегда проходит через заднюю калитку, которая тихо-тихо поскрипывает и звенит понавешанными на нее колокольчиками, но ты научилась замечать этот скрип и звон в любой части дома. Что над раковиной в кухне постоянно заводится паутина, сколько бы этот угол ни чистили, какие бы заклинания ни применяла Молли. Ты знаешь, что близнецы зачаровали свою комнату против прослушивания, но если встать в бывшей комнате Перси прямо в угол между стеной и шкафом и приложить ухо к трещине в стене, то можно услышать шепот братьев из комнаты наверху, искаженный так, словно говорят два садовых гнома, и это тебя всегда веселило.

И ты прекрасно знаешь, где лучше всего можно услышать разговор Гарри и Гермионы, которые находятся в твоей комнате. Поколебавшись всего лишь минуту, ты все же выходишь в сад и, тихонько прокравшись вдоль стены дома, встаешь прямо под окном. Голоса слышатся четко, ясно, даже шепот.

Действительно, идеальное место.

Ты покинула Хогвартс только через несколько недель после битвы. Ты не хотела возвращаться домой, не хотела видеть убитых горем родных. Ты думала, что занявшись делом, помогая всем остальным приводить замок в порядок, сделаешь куда больше полезного. Тебе была неприятна сама мысль о том, чтобы остановиться, ты опасалась, что стоит сделать перерыв, стоит только передохнуть, как глубина случившейся трагедии дойдет и до тебя и захлестнет черной, душащей волной слез и горечи.

Кроме того, ты не могла оставить Рона, который, как ты подозревала, остался в Хогвартсе по тем же причинам, прикрываясь желанием помочь школе. Ты не могла оставить Гарри, которого не видела почти год. Ваши отношения все еще находились в подвешенном состоянии, и ты страшилась того, что, оставив его снова, пусть даже ненадолго, ты могла потерять с ним всякую связь, всякую надежду на воссоединение.

Неделю вы жили в развалинах гриффиндорской башни, расчищали мусор, искали заклинания, чтобы ускорить восстановление замка. По вечерам собирались вместе, где-нибудь возле уцелевшего камина или возле костра во дворе, разговаривали, редко — смялись. И как-то само собой оказалось, что Гарри не против продолжить начатое год назад. А Гермиона с некоторой нервной радостью и явной неуверенностью согласилась на первое полноценное свидание с Роном.

Вы вернулись в Нору только к похоронам. Но волна скорби, горя и противное тяжелое ощущение победы не давали покоя первые несколько дней, и даже неделю спустя непривычные бездействие и гнетущая тишина, заполнившие Нору, не давали дышать полной грудью, не ощущая боли, и жжения, и раздражения. И ты раздумываешь о том, чтобы вернуться обратно в Хогвартс, и решаешь убедить Гарри вернуться с тобой. Но от разговора тебя постоянно отвлекают или слишком заметное одиночество Джорджа, или ссора Перси, которого ты до сих пор не можешь простить, или озабоченность частыми перепалками Рона и Гермионы, отношения которых и без романтики никогда не были спокойными.

Очередная стычка возвещает о себе громкими криками Гермионы и ответным рычанием Рона откуда-то с верхних этажей Норы.

— Рональд Уизли, ты самое эгоистичное и бесчувственное существо на планете, я и не желаю с тобой разговаривать, раз ты не в состоянии понять мои чувства! — в голосе Гермионы явно различимы истерические нотки.

Молли на кухне всплескивает руками, Перси отрывается от "Ежедневного пророка" и раздраженно смотрит в потолок, а Гарри, задумчиво рассматривавший более чем скучный пейзаж за окном минуту назад, убирает руку с твоего плеча и озабоченно оглядывается в сторону лестницы. Ты, мысленно обругав Рона, тоже оборачиваешься, успев увидеть силуэт Гермионы, которая, молнией слетев с лестницы, ныряет в вашу с ней комнату и громко хлопает дверью.

Гарри качает головой и поднимается с дивана, на котором вы так уютно устроились с намерением провести весь вечер за чтением газет, поглощением сырных плюшек Молли и мирной беседой с Артуром и Перси. Ты следуешь за ним и заглядываешь через его плечо в свою комнату. Увиденное тебе совсем не нравится: Гермиона, глотая слезы, мечется по комнате, хватает свои вещи и швыряет их в свою безразмерную сумку.

— Эй, Гермиона, — мягко зовет ее Гарри.

— Что?! — раздраженно откликается она, продолжая запихивать толстенные фолианты в крошечную сумочку.

Гарри хмурится, пару секунд смотрит в пол, потом поворачивается к тебе и тихо шепчет:

— Я сам с ней поговорю, — и взглядом мягко посылает тебя обратно, в теплую гостиную, откуда выглядывает обеспокоенная Молли.

И ты послушно киваешь в ответ, потому что знаешь, никто кроме Гарри не сможет помочь в этой ситуации.

Но ты вовсе не чувствуешь себя виноватой, когда игнорируешь вопросы матери, выходишь через заднюю дверь в сад, тихонько опускаешься на траву под окном своей спальни и напряженно всматриваешься в отражение в стекле теплицы. И все повторяешь про себя "Рон, какой же ты идиот!... Рон, какой же ты..."

Ты уже знаешь, что все-все-все пошло к чертям.

* * *

Гарри ступает в комнату и тихо закрывает за собой дверь. Несколько минут он наблюдает за мечущейся Гермионой, замечает мелкие детали. Вроде растрепанной косички из ее неукротимых волос. Или трясущихся рук, как всегда с перемазанными в чернилах кончиками пальцев. Или расстегнутой нижней пуговицы на рубашке вечно аккуратной подруги. Когда очередная книга выскальзывает из слабых пальцев девушки и громко падает на пол, Гарри приходит в себя и в несколько шагов преодолевает разделяющее их расстояние.

— Эй, ну все не может быть так плохо, Гермиона, — замечает он с легким смешком в голосе.

Он хватает ее руки, которые тянутся за упавшей книгой, пытается поймать ее взгляд, но Гермиона упорно отворачивается, и с каждой секундой ее лицо искажается все сильнее, рот кривится, с каждым мгновением ее истерика грозится вернуться.

— Эй, эй, — Гарри пытается притянуть ее ближе, обнять. «Объятия всегда успокаивают», — думает Гарри, Гермиона столько раз обнимала его в тяжелые минуты, поглаживала по спине, мягко целовала в макушку, и он помнит ощущение спокойствия, которое приходило спустя пару минут.

Но девушка отстраняется, отдергивает руки, снова отворачивается. Гарри хмурится, но остается на месте, глядя, как она садится на кровать и тяжело опускает лицо в ладони.

— Он знает, Гарри, — шепчет она, — он знает. Он спросил... Он сказал, что... И я не смогла соврать, я не...

— Что знает? — переспрашивает Гарри, но ему кажется, что он знает ответ прежде, чем Гермиона говорит это вслух.

— О том, что произошло зимой, пока его не было с нами, — ее голос хриплый, слабый. Она тяжело вздыхает, поднимает голову и смотрит в стену. — Мы поцеловались... и... и он сказал, что рад, что будет моим первым парнем. Я не смогла солгать. Я хотела, чтобы наши отношения были основаны на честности...

Гарри молчит. Делает несколько шагов, останавливается у окна. Солнце клонится к горизонту, комната Джинни наполняется теплым розовым светом, но у Гарри по спине пробегает холодок.

Он разворачивается, опирается о подоконник.

— Ты говорил об этом с Джинни? — глухо спрашивает Гермиона, и впервые она смотрит на него. Гарри мотает головой, и Гермиона снова тяжело вздыхает. — Мы должны были подумать об этом еще тогда.

— Тогда мы даже не знали, встретим ли мы их когда-нибудь снова, доживем ли до завтра, — отвечает Гарри и с удовлетворением замечает, что его голос звучит ровно и спокойно. — В тот момент вообще было сложно думать о чем-то, кроме... — он тихо усмехается, и вдруг что-то заставляет его спросить: — Ты жалеешь об этом? О том, что я был твоим...

Почему-то в эту секунду, пока он ждет ее реакции, все внутри замирает, и ему очень-очень важно знать ее ответ, и почему-то он ощущает страх.

— Нет, — без колебаний отвечает она, и Гарри чувствует облегчение.

— Нет, — повторяет Гермиона, смотря куда-то вдаль, за окно, на взбитые розовые облака на западе, — В тот момент это казалось правильным. Это было правильным, Гарри, — и они впервые встречаются взглядами, и на минуту словно вновь возвращаются в тот вечер. — Это было естественным. Рон ушел, и через какое-то время он будто умер для меня: я сожалела о его потере, я оплакивала его, а потом все просто застыло внутри. Мы были одни, словно одни на всем свете, и мне казалось в тот момент, что ты — единственный, кому я была нужна и ради кого я жила в то время. Рон ушел, и это его вина, что он нас бросил. Мы пережили то, чего он никогда не поймет, Гарри. И я никогда не буду жалеть о том, что мы стали друг для друга на какое-то время кем-то большим, чем друзья.

Гарри улыбается ее словам.

— Я тоже, — отвечает он, — я не жалею, что это произошло.

Гермиона отвечает горьким смешком и поднимается с кровати. Она снова, но уже куда спокойнее, начинает выуживать свои вещи из беспорядка спальни.

— Куда ты собралась?

— Не знаю, — Гермиона пожимает плечами, и Гарри вдруг понимает, что ей некуда, совершенно некуда возвращаться. Ее родители неизвестно где, живут спокойной безопасной жизнью магглов, они не переживают о ней, не ждут ее. Они о ней даже не знают. И, похоже, Гермиона тоже понимает это только сейчас, потому что замирает над своей сумкой, растерянно опускает руки.

Минута тяжелой тишины грозится перерасти в очередную истерику Гермионы, Гарри видит это по ее стремительно краснеющему лицу, по поджатым губам, дрожащим ресницам закрытых глаз. Он подходит ближе, обнимает, — теперь она не сопротивляется, только благодарно утыкается носом в его плечо, — и тихо говорит:

— Дом Сириуса. Я пойду с тобой.

Она мотает головой, пытается отстраниться, но он лишь сильнее прижимает ее к себе.

— Гарри, я благодарна, но ты должен остаться тут, с Джинни. У вас ведь все так хорошо...

— Джинни поймет. Она поймет, Гермиона. Ты столько для меня сделала и осталась совершенно одна, и это единственное, что я могу предложить тебе взамен. Стать твоей семьей, пока ты не найдешь своих родителей.

— Ты и есть моя семья, Гарри, — вздыхает Гермиона. — Все семь лет — ты и Рон были моей семьей, и иногда мне кажется, что вы стали мне даже ближе, чем мои собственные родители.

— Вот поэтому, я не хочу слышать твоих возражений. Я пойду с тобой, — тихо говорит он, повторяя слова, которые она сказала ему несколько недель назад, в самую сложную, тяжелую, мертвую минуту его жизни.

И Гермиона понимает, вспоминает кошмар прощания, ужас от осознания того, что видит Гарри в последний раз, уходящего навстречу смерти. И обнимает его еще сильнее, как тогда, как в ту минуту, и повторяет:

— Я пойду с тобой.

И добавляет:

— Спасибо.

* * *

Уизли противятся отъезду Гарри и Гермионы. Молли и Артур пытаются их остановить, уговорить остаться, пытаются выяснить причину столь внезапного решения. Молли кидает гневные взгляды на Рона, который стоит в углу, у лестницы, скрестив руки на груди, и растерянные — на тебя, застывшую у обеденного стола.

Но ты понимаешь, что это бесполезно. То, что ты услышала под окном на удивление логично и спокойно укладывается у тебя в голове, и ты почему-то постоянно повторяешь фразу "это было естественно", не только в контексте услышанного секрета, но в применении ко всей ситуации. Ты замечаешь, что Гарри неловко улыбается Артуру и ищет тебя взглядом, и киваешь ему, и едва Молли переключается на бледную Гермиону, прижимающую к груди свою бесценную сумочку, вы вдвоем выскальзываете на крыльцо.

Гарри тут же говорит:

— Я не могу ее оставить, Джинни.

И ты киваешь совершенно спокойно.

— Она не может оставаться одна. Наверное, мы несколько дней поживем в доме Сириуса, а потом... она хочет найти своих родителей, и я помогу ей в этом.

И ты снова киваешь, и в этот раз улыбаешься.

И Гарри совершенно не понимает твоей реакции. Он ожидал протестов, или того, что ты вызовешься поехать с ними, но твое спокойствие его только беспокоит.

— Ты не против? — наконец, спрашивает он, внимательно вглядываясь в твои глаза.

Ответить тебе мешает Рон. Он тоже выходит на крыльцо, закрывает за собой дверь и смотрит на Гарри если не с ненавистью, то с обидой. И на минуту ты перестаешь ругать собственного брата за его истерию, за его ссору с Гермионой, или за то, что он оставил их одних зимой, или еще за тысячу промахов и ошибок. Ты просто понимаешь, как ему нелегко ощущать себя всегда вторым, даже в отношениях с любимой девушкой.

Гарри молчит. Они смотрят друг на друга несколько минут и обмениваются куда большим, чем могли бы сказать вслух, а ты понимаешь, что ты должна вести себя так, будто не понимаешь истинной причины. "Возможно, — думаешь ты, — придется изобразить шок и удивление", если Рон решит обсудить связь Гарри с Гермионой прямо при ней.

Но Рон проходит мимо, спускается с крыльца и делает несколько шагов в сторону ворот. Гарри опускает голову, и ты пытаешься угадать, о чем он думает. Внезапно Рон оборачивается и тихо говорит:

— Сейчас ты на первом месте. Сейчас твое место возле нее, а не мое. Я подожду, но когда решишь уступить ее мне, сделай это правильно.

Гарри пожимает плечами:

— Я всегда буду рядом с ней, Рон, нравится тебе это или нет.

Рон на минуту замирает, и ты почти ждешь, что он вот-вот накинется на Гарри с кулаками. Но твой брат только кивает головой, разворачивается и уходит прочь.

Вы снова оказываетесь наедине. И на этот раз Гарри молчит, видимо решая, стоит ли сказать тебе об истинной причине размолвки Рона и Гермионы.

— Гарри, — тихо зовешь его, и он поднимает голову, и его зеленые глаза задумчивы, и это напоминает тебе прошлое лето, будто не было сражений, не было оглушительных побед, будто камень все еще лежит на его душе. И ты ненавидишь это.

— Гарри, — и твой голос ровный, спокойный, — давай закончим то, что толком не успели начать. Чтобы ты не чувствовал передо мной вины. Просто чтобы вы с Гермионой остались вдвоем и решили все проблемы: ее проблемы, твои проблемы, ваши проблемы. И каким бы ни оказался результат, ты должен знать, что ты дорог мне и этой семье, и Рону.

Гарри смотрит на тебя внимательно, он никогда не смотрел на тебя с таким спокойствием, благодарностью и... да-да, уважением, и тебе нравится это. Ты чувствуешь себя взрослой, ты чувствуешь себя равной ему, и это притупляет боль расставания ровно настолько, чтобы пережить его объятие, и виноватый взгляд Гермионы и ее неловкое объятие, и прощание, и их уход.

Хлопок аппарации еще долго разносится над полями вокруг Норы, а ты уже падаешь на кровать в своей удивительно пустой комнате, и плачешь в подушку, плачешь всю ночь.

А утром ощущаешь пустоту, и свободу, и нормальность. Тебе нормально. Тебе хорошо.

Удивительно, но это потрясающее чувство.

И ты вернешься в Хогвартс, и поможешь МакГонагалл восстановить замок, будешь общаться с друзьями, и с Невиллом, и с Луной, и снова улыбнешься Дину Томасу, с которым так нечестно обошлась в том году, и впервые ощутишь этот пьянящий вкус победы, которую вы все одержали, свободы, ради которой сражались.