Эффект мортидо (джен)

Привалившись плечом к шершавому стволу огромной ели, он попытался дышать глубже, но это привело лишь к новому приступу кашля, от которого всякий раз в груди что-то словно рвалось с плотоядным хрустом, оставляя на языке соленый металлический привкус. Время уходило. Времени почти не осталось.

Где-то высоко над лесом сияла луна, но свет ее почти не проникал сквозь частое переплетение ветвей. Лишь кое-где серебристые пятна ложились на траву, не столько помогая видеть, сколько еще больше путая мечущийся по ним взгляд. Прав был трактирщик — это и дорогой-то не назвать. Мох, трава и колючие плети ползучего кустарника, из-под которых то тут, то там выглядывают изъеденные временем каменные плиты.

Невыносимо хотелось сесть — хоть прямо на землю. Прислониться спиной к серому, чешуйчатому стволу, закрыть глаза и дышать, дышать, втягивая носом колкий воздух, категорически не желающий заполнять разваливающиеся на куски легкие. Герберт с силой оттолкнулся от своей временной опоры — на ладони остался терпкий и горький смоляной запах — и зашагал вперед, поднимаясь все выше в гору. Фонаря у него не было, но юный барон фон Этингейр в нем и не нуждался, — ни на что, кроме как привлечь лишнее внимание, огонь в его случае не годился.

Лес шумел под ветром, точно океанский прибой. Или это кровь шумела в ушах?

Однако даже сквозь этот навязчивый гул Герберт прекрасно услышал, как по кустам за его спиной прошуршало что-то большое, тяжелое. Явно живое.

«Вот уж будет глупо, если сожрут именно теперь», — пронеслась в голове короткая мысль, не вызвавшая, впрочем, ничего, кроме секундного всплеска веселья.

Страх, скручивающий внутренности в тугой, болезненный узел, пробирающийся даже в тяжелые, горячечные сны, давно уже отступил куда-то в самую глубину сознания, вытесненный чем-то, похожим на злой азарт. Смерть преследовала его с куда большим проворством, нежели отцовские слуги, не сбиваясь со следа, не останавливаясь. И шла она гораздо быстрее, чем бежал Герберт, так что с каждым днем он все отчетливее ощущал тянущее могильным холодом дыхание, обжигающее затылок. Все ближе. Порой он был уверен, что, стоит ему резко оглянуться, и он даже увидит ее — силуэтом среди деревьев, одиноким всадником на залитом луной тракте, тенью у изголовья дрянной кровати на дешевом постоялом дворе. Но Герберт не оглядывался — если уж догонит прежде, чем он доберется до цели, то догонит в любом случае.

Дорога все круче забирала вверх, и каждый новый шаг давался все тяжелее — перед глазами все плыло, лоб покрылся испариной. Фон Этингейра отчетливо повело, и он, заложив нелепый вираж, вцепился в очередное растущее у обочины дерево. Тонкий ствол качнулся, и на голову вперемешку с ледяными каплями воды посыпались листья.

Сумка, снятая с седла оставшейся возле трактира Актавианы, с каждой секундой точно прибавляла в весе, наливаясь свинцовой тяжестью, и Герберт сбросил ее с плеча, оставив сиротливо валяться в придорожной траве. Сменная одежда, остатки провианта, когда-то казавшиеся важными безделушки вроде брошей, запонок и флакона с духами — к черту.

Без вещей стало немного легче, и он подумал, не отправить ли в полет через кусты еще и тяжеленный кошель, но решил повременить — станет совсем невыносимо, тогда бросит и его. Последнее, что осталось от захваченных из дома вещей.

Герберт привык путешествовать с комфортом, обстоятельно собираясь в каждую свою поездку, нагружая слуг обширным гардеробом и тоннами полезных, а главное, приятных взгляду мелочей, делающих жизнь ярче и удобней. Собственный побег он тоже продумал как следует, вот только спустя четыре недели от аскетично-скромного — по его меркам — багажа остались только монеты. Поначалу бросать взятые с собой «из прошлой жизни» вещи было откровенно жаль, но постепенно это чувство исчезло. Зачем тащить с собой никому уже, в сущности, не нужные пожитки, которые пригодны только для того, чтобы замедлять путь, мешаться под ногами, тянуть к земле?

Где-то над головой пронзительно, почти по-человечьи, закричала птица, и Герберт ускорил шаг. Разумеется, под ноги тут же подвернулся торчащий из дерна угол дорожной плиты, и фон Этингейр упал вперед, инстинктивно выставив руки перед собой, чтобы уберечь лицо. Ладони обожгло болью, правое колено стукнулось обо что-то твердое, в нос ударил запах гниющей листвы, и Герберт замер, часто хватая ртом воздух, уткнувшись взглядом в землю, на фоне которой мог отчетливо различить только собственные мутно белеющие руки. Шляпа слетела с головы, канув во мрак, и волосы — длинные, золотистые, всегда бывшие предметом особой его гордости — пологом свесились вниз, закрывая обзор. В груди закололо, и юный фон Этингейр в очередной раз раскашлялся. Капли, падающие на зарывшиеся в мох ладони, в темноте казались черными, точно из горла у него вместо крови лились чернила.

За кустами зашуршало отчетливей, ближе, и кашель перешел в смех — сначала тихий, дрожащий где-то в груди, а затем громкий и заливистый, он рвался наружу, и Герберт не стал его сдерживать. Хорош же он будет, когда, наконец, доберется до замка — в волосах листья, руки в земле, одежда, наверняка, тоже. Достойный наследник славного рода фон Этингейров, первый красавец Вены, покровитель изящных искусств!

О том, что все истории трактирщика могут оказаться не больше, чем выдумкой, он не думал — уже не важно. Есть здесь вампиры или нет, новых поисков ему не начать, так что Герберт, как, бывало, во время очередной пьяной и немного сумасшедшей от веселья ночи в игорном доме, бросил на карту все, что у него еще было. Ставки сделаны. Ставок больше нет, и теперь осталось одно — ухитриться дожить до оглашения результата.

Тело, измученное, больное, сотрясаемое ознобом, заныло, когда Герберт заставил себя встать, а затем почти бегом бросился вперед, шатаясь, оскальзываясь и точно зная, что следующее падение, вероятнее всего, станет для него последним.

Серебристые лунные пятна качались перед глазами, выплясывая какой-то дикий танец, стволы деревьев выныривали из темноты то справа, то слева перед самым носом, грудь стиснуло стальным обручем, который рука палача медленно, но неумолимо стягивала все туже — пока не хрустнут, проминаясь внутрь, ребра.

«Я не сдохну здесь, — мысль была хлесткой и яростной, достаточной для того, чтобы гнать его вперед. — Не сдохну».

Герберт даже не был уверен, что все еще идет по тропе, а не ломится через глухой частый подлесок — неважно куда, лишь бы идти — так что, когда деревья расступились, выпуская его на открытое пространство, он на мгновение замер, ошеломленный. Трактирщик не лгал, замок действительно оказался огромен — темный, молчаливый, вспарывающий чистое осеннее небо хищными пиками шпилей, он мог бы показаться давно брошенным, если бы не тусклый свет, кое-где пробивающийся сквозь стрельчатые окна одной из башен. Луна, почти полная и очень яркая, заливала округу безжалостным, холодным светом, и, когда Герберт зашагал к воротам, впереди него по траве зазмеилась узкая черная тень.

Подвешенный в специальной, защищающей его от непогоды и ветра нише колокол не выдержал и двух ударов, с лязгом рухнув ему под ноги куском проржавевшего, рассыпающегося в пыль железа. Герберт некоторое время молча рассматривал его с кривой усмешкой, а затем тщательно отряхнул ладони, привычным движением отбросил рассыпавшиеся по плечам волосы за спину… и что есть силы ударил в ворота обутой в подкованный сапог ногой.

* * *

В первые секунды Кристоф даже не понял, что именно его разбудило. Он рывком сел на постели и покрутил головой, оглядывая полутемную комнату, которая была его домом вот уже десять лет — не успевшие прогореть дрова тихонько потрескивали в устье камина, теплые отблески дрожали на позолоченной резьбе массивного кресла и раме старинного зеркала в углу. Обитатели грязных, кишащих крысами нищенских кварталов Албы-Юлии, где он провел большую часть своей жизни, о подобных апартаментах только мечтали. Да и то боязливо и смутно, поскольку никому из них не доводилось видеть такую роскошь воочию.

«Кристоф» — голос, как всегда, прозвучал словно над самым ухом, и мужчина понял, наконец, что именно вырвало его из объятий послеполуночного сна.

«Милорд?» — он непроизвольно поежился. За десять лет Кристоф так и не сумел притерпеться к этому странному чувству — точно в спину кто смотрит. И все, даже самые сокровенные мысли этот взгляд безошибочно вытаскивает наружу прямо из твоей собственной головы.

«Кто-то пытается выбить собой замковые ворота. Он мешает мне сосредоточиться».

Кристоф собрался было ответить, однако ощущение чужого присутствия пропало так же неожиданно, как и появилось. Так что ему ничего не оставалось, как, пожав плечами, с кряхтением стащить себя с постели, сунуть ноги в валяющиеся возле кровати туфли и, засветив фонарь, отправиться во двор.

Работенка у него, в сущности, была «не пыльная» и, что бы там ни думали жители поселка ниже по склону, на судьбу Кристоф Новак не жаловался. Там, в Албе-Юлии он, пожалуй, загнулся бы либо от работы на скотобойне, либо от тифа на тощем тюфяке в окружении городских нищих, в любую погоду шатающихся по улицам, выпрашивая подаяния и получая в основном пинки. Жизнь никогда Кристофу не улыбалась, зато, так уж вышло, что в одну из промозглых ноябрьских ночей ему в переулке улыбнулась смерть. Улыбнулась, впрочем, исключительно в переносном смысле, поскольку его нынешний хозяин улыбаться, кажется, не умел вовсе.

Зато теперь у Кристофа была крыша над головой, просторная, хорошо обставленная комната в огромном замке, деньги и весьма узкий круг обязанностей. Свечи зажигай, за каминами следи, с десяток комнат в чистоте поддерживай, смотри, чтобы незваные гости, которых сроду тут не бывало, днем за ворота не лезли, делай, что велят, да сам не в свое дело не суйся. А то, что хозяин — покойник, так это еще не самое страшное, что в жизни случиться может.

Кристоф распахнул входную дверь и, наконец, услышал, что в ворота действительно стучат — звук получался гулкий, раскатистый, вот только изнутри замка его все равно только вампир, пожалуй, расслышать и мог.

— Иду я, иду, — под нос себе пробормотал Новак, недоумевая, кого могло принести в такое время. На его веку сюда никто не приходил — стоял замок уединенно, случайно на него набрести было трудновато, а нарочно искать кому же на ум придет? Да еще и ночью.

Звук доносившихся из-за ворот ударов тем временем оборвался, и на смену ему пришло унылое, неуверенное подвывание — волки в окрестностях, само собой, водились в достаточных количествах, но близко к замку не подбирались. Должно быть, так и не могли решить: считать бессмертного кровопийцу застолбившим территорию конкурентом — или все-таки не стоит.

Хорошо смазанный стараниями самого Кристофа запор только тихо щелкнул, провернувшись, и мужчина толкнул прорезанную в воротах калитку, одновременно поднимая фонарь повыше, дабы лучше рассмотреть незваного и крайне настойчивого гостя. Сначала ему показалось, будто площадка перед замком и вовсе пуста, однако, повернув голову, он, наконец, увидел прислонившегося боком к воротам молодого человека, очевидно, и наделавшего столько шума.

— Кому это по ночам не спится? — миролюбиво поинтересовался Новак.

— Ты, надо полагать, Кристоф? — немного помолчав, спросил юноша и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Наслышан о тебе от нашего общего знакомого. Джаник Верес, живет тут неподалеку, доводилось встречаться? Впрочем, молчи, я уверен, что доводилось! Так вот, любезнейший Кристоф, прости за поздний визит, но мне очень нужно повидаться с твоим хозяином! Ты ведь проводишь меня к нему, верно?

Слова слетали с губ молодого человека так быстро, что Кристофу потребовалось некоторое время, чтобы понять, в чем именно заключается суть абсурдной просьбы его собеседника.

— Хозяин мой гостей не ждет, — безмерно удивленный, откликнулся он. — А нежданных и подавно не принимает. Я здесь всеми вопросами ведаю, так что, милсдарь, если у вас дело есть, вы для начала мне его изложите, а там уж…

— А мне-то казалось, что я по-венгерски изъясняюсь членораздельно, — юноша скривился и, чуть повысив голос, пояснил: — Ты мне не нужен вовсе! Мне нужно поговорить с графом. Кстати, а он, в самом деле, граф?

Последний вопрос окончательно сбил Кристофа с толку, и он от неожиданности только и мог, что плечами пожать.

— А кто же его знает… — неуверенно пробормотал он. — Говорит, что да.

— Ладно, я, так и быть, сам у него спрошу! — сияя улыбкой, отозвался молодой человек и, словно Кристоф минуту назад не извещал его о гостеприимстве своего хозяина, спросил: — Мы идем внутрь? Или ты так и станешь меня на холоде держать?

— Ей-Богу, милсдарь, не велено никого пускать, — на секунду Кристоф почувствовал себя действительно виноватым. Одет юноша был явно не для осенних ночей в горах, да и выглядел так, словно, вопреки бодрому тону, вот-вот свалится на землю от усталости. Однако Новак напомнил себе о том, куда именно так рвется попасть его собеседник, и пришел к выводу, что в лесу сейчас гораздо безопаснее. — Шли бы вы подобру, пока можете.

— А я уже не могу, — категорически отказался от столь щедрого предложения молодой человек и добавил: — Если ты меня не впустишь, я буду сидеть здесь, пока не умру от холода, или пока меня волки не съедят. Тебя точно будет после этого терзать совесть… впрочем, послушай, ведь если я тебя сейчас убью, это существенно ускорит дело, как думаешь?

Пошарив рукой где-то в складках собственного плаща, юноша извлек на свет тяжелый, богато украшенный чеканкой пистолет и задумчиво осмотрел его со всех сторон.

— На твоего приятеля Джаника пулю тратить не пришлось, — как бы между прочим заметил он и, наконец, исподлобья посмотрев на Новака, поинтересовался: — Ответь-ка, любезный Кристоф, а на тебя придется? Вы, местные, какие-то на редкость несговорчивые… Это, право, обидно. Можно подумать, я вашего графа съем!

Новак, который всерьез начал подозревать, что вся эта немыслимая ахинея ему снится, ибо в реальности ничего подобного происходить попросту не могло, от последнего заявления молодого человека поперхнулся воздухом и раскашлялся.

— Скорее уж он вас, — заметил он.

— Вот видишь! А все его так оберегают, точно он заточенная в башне принцесса, — юноша нетерпеливо взмахнул своим грозным оружием, и Кристоф на всякий случай отступил от него на пару шагов. — Так что просто доложи графу, что с ним очень хочет увидеться барон фон Этингейр, и не вынуждай меня прибегать к бессмысленному насилию.

— Да вы знаете ли, к кому в зубы по собственному почину лезете? — безнадежно поинтересовался Кристоф.

— Ну, разумеется! — с потрясающей легкостью откликнулся молодой человек, словно речь шла о чем-то абсолютно не существенном. — Я, собственно, потому и пришел.

И снова у Кристофа возникло чувство, будто он в своей голове больше не один.

«Впусти его», — Новак ни секунды не сомневался, что его хозяин, преспокойно сидя в собственном кабинете, слышал каждое слово так же отчетливо, как если бы стоял прямо здесь.

— Что ж, Ваша Милость, коли вы настаиваете, то проходите, — Кристоф тяжело вздохнул и, не удержавшись, добавил: — А то, может, передумаете все-таки?

— Поздно мне передумывать, — юноша ловко заткнул пистолет за пояс и, обогнув Новака, шагнул во двор. — Я не для того за четыре недели перезнакомился со всеми клопами в окрестных забегаловках, чтобы сейчас намерения менять.

Кристоф только головой покачал, с жалостью глядя в спину юного барона фон Этингейра. Питался граф строго вне замка, так что с его жертвами Новаку доводилось сталкиваться только в декабре, когда замок наводняли поднявшиеся из могил хозяйские «подданные», от кровавых развлечений которых Кристоф прятался в своей комнате. И нарушение этой доброй традиции не вызывало у него ни малейшего энтузиазма.

А в том, чем именно в итоге обернется попытка самоуверенного юноши побеседовать с древним вампиром, сомнений у Новака, увы, не было.

* * *

За девятнадцать лет своей жизни Герберт успел побывать во многих замках — были среди них и более красивые, были и более древние, чем тот, в котором устроился местный носферату, однако таких огромных, пожалуй, ему еще не попадалось. Стены и потолок холла, через который вел его Кристоф, тонули во мраке, так что помещение казалось воистину бесконечным и, даже по самым скромным прикидкам барона, способным вместить в себя средних размеров дом.

— И что, ты один здесь за всем присматриваешь? — поинтересовался Герберт у сутулой спины вампирского слуги.

— Больше хозяину не требуется, — откликнулся тот. — Аскет он, зачем ему целый штат обслуги? Корми их еще, одевай, жалование плати… Тут и десяти жилых комнат не наберется на весь замок, все остальное давно брошенным стоит, пылью зарастает.

— И не скучно тебе здесь? — поднимаясь по широкой лестнице следом за своим провожатым, полюбопытствовал молодой человек, с точки зрения которого одинокая жизнь среди непроходимых лесов представляла собой занятие весьма унылое.

— Да не жалуюсь, — коротко отозвался Кристоф, и под сводами замка снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь звуком шагов да потрескиванием пламени в масляном фонаре.

Возобновлять беседу Герберт, начавший задыхаться уже после первого десятка ступеней, не торопился, куда больше озабоченный тем, чтобы дышать как можно глубже и тише, дабы ничем не выдать, насколько нелегко ему дается каждое движение.

«Что бы ни случилось, барон Этингейр не выкажет своей слабости тому, кто выше него — говорил отец. — И, тем более, не выкажет ее перед тем, кто ниже».

Это правило Герберт усвоил с детства и старался следовать ему, хоть и получалось у него далеко не всегда. Особенно теперь, когда предательская болезнь разъедала его изнутри, забирая последнее, что еще осталось от его жизни. Так что, когда подъем, наконец, закончился, молодой человек испытал невероятное облегчение, надеясь, что лезть еще выше, дабы повидаться с хозяином замка, ему не придется.

Кристоф тем временем гостеприимно распахнул перед Гербертом крепкую, украшенную резьбой дверь и приглашающе махнул рукой.

— Проходите, Ваша Милость, присаживайтесь, — сказал он. — В гостиной я огня сегодня не разводил, так что вы уж не обессудьте, придется пару минут подождать.

— А хозяину своему ты доложить обо мне не собираешься? — слегка удивился Герберт.

— Зачем? — Кристоф равнодушно пожал плечами. — Он и о вас уже знает, и обо всем, что вы там у ворот говорили — тоже.

Фон Этингейр немного помолчал, обдумывая новую для себя информацию.

— То есть, за «заточенную в замке принцессу» мне лучше принести свои извинения? — уточнил он, опускаясь в ближайшее кресло и наблюдая за тем, как Кристоф проворно зажигает свечи в стоящем на столе бронзовом шандале, а потом, пыхтя, наклоняется, чтобы растопить камин.

Несмотря на то, что за состоянием комнаты явно следили, в ней отчетливо витал запах, свойственный помещениям, в которые люди забредают крайне редко. Впрочем, хозяин этого места, в теории, человеком вовсе не был. По крайней мере, все имеющиеся в распоряжении Герберта сведения позволяли на это рассчитывать.

— Это уж вы сами договаривайтесь, — откликнулся Кристоф, закончив, наконец, возню с дровами. — Тут я вам не советчик. Я бы на вашем месте и за ворота замковые не сунулся, ну да вы сами своей жизни хозяин. А я пойду, пожалуй… — мужчина подхватил фонарь и, немного помявшись в нерешительности, добавил: — Удачи вам желать вроде бы и толку нет… а все-таки — удачи, Ваша Милость. Чем черт не шутит, вдруг поможет.

— До встречи, Кристоф, — Герберт в ответ улыбнулся и, поймав на себе озадаченный взгляд, добавил: — О, не сомневайся, мы с тобой еще обязательно увидимся!

Только когда дверь за спиной слуги закрылась, фон Этингейр позволил улыбке исчезнуть, на мгновение спрятав лицо в чуть подрагивающих, пахнущих смолой и прелью ладонях. Уверенность в последнем заявлении сейчас ему самому бы не помешала.

Себе Герберт никогда не лгал — если ему действительно удалось отыскать настоящего вампира, шансов, что он покинет замок живым, у него не было никаких. Впрочем, вся прелесть и, вместе с тем, все безумие его финальной ставки заключалось в надежде выйти отсюда в принципе. Пускай и будучи до некоторой степени трупом.

— Герр Этингейр, — ни стука шагов, ни звука открывающейся двери Герберт не слышал, поэтому произнесенное на чистейшем австрийском диалекте «приветствие» застало молодого человека врасплох. Рывком поднявшись со своего места, он развернулся, жадно всматриваясь в существо, ради поисков которого пожертвовал столь многим.

Пришедшая из Германии лет пять назад мода на мистицизм породила в Вене немало разнообразных «обществ», состоящих преимущественно из молодых людей высшего сословия, в число которых входил и сам Герберт. Ведущиеся в таких компаниях споры о теософии, спиритизме, розенкрейцерстве, алхимии и теургии, тесно переплетаясь друг с другом, создавали волнующую атмосферу некоей «элитарности» и причастности к тайному знанию, которая неодолимо влекла юного барона, вселяя в него трепет.

Неоднократно в таких компаниях заходила речь и о «порождениях ночи» — бессмертных, таинственных существах, способных обращаться в летучих мышей и под покровом тьмы пьющих человеческую кровь. Разумеется, в существование их верили далеко не все, несмотря на то, что в огромном количестве источников содержались прямые подтверждения истинности этого «мифа». Да и самого Герберта к этой вере сумело подтолкнуть лишь полное отчаяние, поскольку больше надеяться ему было не на что.

В некоторых записях о вампирах говорилось, как об уродливых, одним своим видом вселяющих в людей ужас чудовищах с иссохшей плотью и длинными, не помещающимися во рту зубами. Другие описывали их как смертоносных, но безмерно прекрасных созданий, подобных демонам суккубам, способным одним своим взглядом разжечь страсть в человеческом сердце. Однако стоящий перед Гербертом мужчина не подпадал ни под одну из этих «версий».

Еще не старый, подтянутый, одетый во все черное, точно носящий траур вдовец — он выглядел подозрительно похожим на самого обыкновенного человека. Разве что чересчур бледен, но, с другой стороны, и сам фон Этингейр сейчас выглядел примерно так же.

— Вы действительно вампир? — спросил Герберт, прежде чем успел схватить себя за язык.

А вот взгляд у хозяина замка, и впрямь, был примечательный — пристальный, пробирающий до костей, и при этом абсолютно равнодушный.

— А вы действительно барон? — голос предполагаемого «немертвого» звучал чуть хрипловато, словно после очень долгого сна. Или очень долгого молчания.

— Прошу прощения, — встречный «удар» попал точно в цель, и молодой человек, устыдившись собственной неучтивости, почтительно склонил голову. — Герберт Флориан барон фон Этингейр к вашим услугам, Ваше Сиятельство.

— Граф фон Кролок. Чему обязан вашему визиту? — в нарушение всех правил этикета, имени своего мужчина называть не стал, лишь едва заметно кивнув.

Впрочем, одной только фамилии было более чем достаточно, чтобы немало Герберта изумить. В Австрийской части империи фон Кролоки были хорошо известны и уважаемы, как один из очень влиятельных родов, водить знакомство с представителями которого считалось весьма почетным. И даже в самой дикой своей фантазии юный фон Этингейр не мог себе вообразить, что наткнется на одного из Кролоков в самом сердце трансильванского захолустья. Если, разумеется, его собеседник не лгал.

Однако чутье подсказывало Герберту, что сейчас не лучшее время, чтобы выражать недоверие.

— Это, Ваше Сиятельство, зависит от ответа на первый мой вопрос, — сказал он, мысленно поблагодарив судьбу за то, что его собеседник прекрасно владеет немецким, и ему больше не придется мучиться, тщательно подбирая слова чужого языка, общение на котором больше всего напоминало попытку завязать собственный язык морским узлом. — Если сведения мои неверны, то я действительно попусту отнимаю у вас время, но, если все же нет…

Последнюю фразу фон Этингейр заканчивать не стал и вопросительно посмотрел на графа, ожидая его реакции и внутренне сжавшись от напряжения. От того, что именно скажет ему фон Кролок, зависело не просто многое. От этого зависело все, включая его жизнь, его надежды, его будущее и, наконец, оправданность его бегства из дома.

Вот только граф вносить в их разговор хоть какую-то определенность вовсе не торопился. Двигаясь удивительно мягко и бесшумно для человека более чем шести футов роста, он неторопливо проследовал к камину, не сводя с Герберта внимательного взгляда, который на долю мгновения задержался на позолоченном эфесе его шпаги, затем на пятнах земли на плаще, а после — на следах крови, выпачкавшей светлый манжет рубашки.

— Сядьте, — меньше всего это слово напоминало просьбу. Скорее уж это было приказом, которому в других обстоятельствах фон Этингейр категорически воспротивился бы. Однако сейчас юноша ощущал себя настолько измотанным, что без колебаний опустился обратно в кресло. — Да. Действительно.

Несколько секунд потребовалось Герберту, чтобы сообразить — последние два слова и были ответом на самый важный из имеющихся у него вопросов. Молодой человек коротко и резко втянул носом воздух, только теперь осознав, что все это время непроизвольно задерживал дыхание, и приложил все усилия, чтобы не поморщиться от боли в груди.

Граф небрежно оперся рукой о каминную полку, и Герберт завороженно уставился на серовато-бледную ладонь, которая никак не могла быть человеческой. По крайней мере, юноше не доводилось еще слышать о людях, способных отращивать когти.

— Так что вам от меня нужно, барон? — яркий свет, исходящий от камина, бросал на лицо графа резкие тени, отчего вокруг светлых до прозрачности глаз, казалось, разливается густая, мертвенная чернота.

Герберт никогда по-настоящему не задумывался о том, что он станет делать и что будет говорить, когда, наконец, найдет вампира. Возможно, потому что в глубине души он так до конца и не сумел убедить себя в реальности их существования. Все это время немертвые были олицетворением… надежды. Целью, к которой нужно было стремиться, несмотря ни на что, потому что иначе фон Этингейру оставалось лишь признать, что его жизнь закончилась, так толком и не успев начаться. И именно сейчас, перед вполне реальным, не выдуманным и не приукрашенным чужой фантазией носферату, юноше впервые за прошедшие недели сделалось по-настоящему жутко.

Смерть, все это время наступавшая ему на пятки, с расстояния в несколько футов смотрела Герберту прямо в лицо и спокойно ждала его ответа.

«Что бы ни случилось, барон Этингейр никогда не выкажет слабости…»

— Я пришел просить об одолжении, Ваше Сиятельство, — выпрямившись в кресле и вздернув подбородок, проговорил Герберт. — Приношу свои извинения за вторжение, но, кроме вас, помочь мне некому. Если я правильно понимаю, оказанная вами услуга ничем не будет отличаться от того, чем вы занимаетесь по собственному почину, так что… Не будете ли вы, граф, настолько любезны, чтобы обратить меня в вампира?

И барон фон Этингейр, вопреки собственному страху, вопросительно глядя на своего бессмертного собеседника, одарил его светской, исполненной обаяния улыбкой.