Всегда и навеки (джен)

Грязная вода стекала в яму, уходя куда-то под землю по водостоку. Холодный магический свет навевал уныние среди голых стен. А от каждого незначительного звука по комнате гуляло эхо. Из-за чего казалось, будто в длинном помещении есть кто-то ещё, невидимый, незримый.

— Ты вчера прятался от меня, сынок… — с упрёком в голосе кряхтела старуха, пытаясь согреться под волглым полотенцем. С её сырой головы стекала вода прямо на пол, образуя тёмный след. — Не прячься! Не прячься от меня! Не издевайся надо мной, скрываясь за шкафом. Я всё равно знаю… Я знаю, что ты там!

С недавних пор Игна совсем перестала ходить, и теперь только сидела или лежала, почти потеряв связь с реальностью. Цицерон с прискорбием осознавал, что мир кликуши с каждым днём становится всё меньше, сужаясь по часам. От кладбища и собора он перетёк в замок, а позже в подвал, и теперь ее миром был спальный мешок, дальше которого она не выходила. Возраст стал клеткой, пожрав не только тело, но и волю. И шут боялся, как бы эта зараза не перепрыгнула на него, одолев тягучей безысходностью. Он часто спрашивал себя:

«Если я уйду, то куда? — и гневно корил Мать Ночи за её молчание: — Матушка, как же мне невыносимо! Скажи хоть слово! Как долго ещё продлятся мои муки? Чего ты ждёшь от меня? Каких действий?»

Иногда у Игны случались просветы в сознании, и она что-нибудь рассказывала, забывшись в воспоминаниях. Сегодня был именно такой день. Устав от «пряток» сына, она решила поделиться с ним маленьким счастьем.

— Бланш хочет завести маленькую собачку, представляешь? Жду не дождусь, когда её поглажу. Только не смейся. Вот ты совсем не даёшься мне, а иногда так хочется прижать тебя к груди! Я помню тебя совсем малюткой…

Цицерон поморщился, вытирая мыльню. Откровения старухи его пугали не меньше, чем её небылицы о несуществующих прятках и потусторонних голосах из бочки с водой. А старуха продолжала:

— У неё была кошка. Ах, как жаль, что она умерла раньше, чем я здесь появилась. Бланш рассказывала, какая та была умница и громко мурчала… — дрожащим голосом Игна говорила о том, чего никогда не видела. На лице, испещрённом морщинами, появилась нежная улыбка. Она искала радость в мелочах, пока её сознание вновь не угаснет в бреду.

— Давай, я тебя одену, а то простынешь, — Цицерон неуклюже проявлял к старухе заботу. Она не представляла никакой угрозы ни ему, ни Матери Ночи, и он старался подавлять в себе отвращение. По крайней мере, благодаря ей он всегда мог улизнуть от внимания графа, сославшись на уход за «матерью». И как бы над ним не измывались потехи ради, по итогу всегда отпускали. И именно здесь, в опустевшем подвале бывшей библиотеки, Цицерон мог прийти в себя и передохнуть, перестав притворяться, и изображать юродивого. Однако раздвоение личности внутри него никуда не делось. Дурак был весел и болтлив, поправляя новенький колпак, он быстро забывал обиды. А ассасин наоборот, был скуп на слова и всё запоминал, желая взять реванш. Ирония же заключалась в том, что Цицерон не знал на кого злиться, так как вся его злоба была беспомощна.

— Как жать, что Эдит не навестит меня, такая хорошая девочка. Она бы порадовалась собачке вместе со мной, — слепая вздохнула, поправляя на себе только что надетое платье. — Почему ты не был к ней добрее? Вы могли бы стать такой прекрасной парой.

Старуха опять ушла мыслями в далёкие материи, погружаясь умом в несуществующее будущее. Будущее, которому не суждено сбыться и остаться невесомой фантазией.

Цицерон слушал чужие, как ему казалось, бредни и с потерянным видом осматривал голые стены библиотеки. У потолка висела оставшаяся после погрома голова минотавра. Она застыла на старом месте не тронутая, так как её попросту не смогли снять. Слуги думали, что та висела на петлях, прикреплённая к деревянному каркасу, оставшемуся от не несущей стены. Однако голова была приколочена на гвозди, что изрядно удивило всех собравшихся в тот день. Гвозди попытались вынуть, но ничего не помогло, чучело просто накренилось вперёд. И теперь рога минотавра угрожающе свисали над пустой комнатой, порождая собой длинные тени на полу.

— Собаченька, собаченька… — радостно повторяла старуха, видимо, представляя, как будет её гладить. А Цицерон стоял рядом, прислонившись к пустому шкафу, разбитый и морально измождённый.

Он не имел ни малейшего понятия, как выкрутиться из ситуации, в которой ему «повезло» увязнуть. Перед глазами теперь частенько появлялся образ статуи Счастливой Пожилой Леди, в ожидании её благословения. Больше не у кого было искать поддержки.

Едва заметную семейную идиллию, спрятавшуюся под пологом глубокой ночи, прервали шаги за дверью. И, судя по звуку, это была не Агрифина.

— Шут, тебя хочет видеть Его сиятельство в тронном зале сейчас же! Наш замок посетил нежданный гость! — без стука и без приглашения ворвался с шумом взвинченный слуга. И Цицерон уже знал, о ком идёт речь, на его памяти был только один человек, который наведывался в гости столь спонтанно.

* * *

Граф встретил шута возле входа в тронный зал, что изрядно удивило последнего. Никогда такого раньше не бывало, но Цицерон чутко уловил перемены в своём господине. Старший Индарис выглядел скверно: нервно дышал и щурился от яркого света, и было не совсем понятно — это из-за скумы или от волнения и радости?

— Будь рядом со мной. Мне так будет спокойнее, — шёпотом попросил Аланил, после чего, ни к кому не обращаясь, горделиво добавил: — Я справлюсь и без тебя, Илет.

— Какая радостная почесть в столь поздний час!.. — так же шёпотом подыграл Цицерон своему господину, едва пританцовывая. Шут понял — граф переборщил со скумой. Этот юркий и блестящий взгляд он уже видел раньше.

И смотрел этот взгляд, не предвещающий ничего хорошего, в сторону прибывших гостей. Двое человек: мужчина и женщина, стояли в отдалении от трона и непринуждённо поздравляли Ирну Индарис с материнством. Та, нежно улыбаясь, принимала благодарности, а её растрёпанный спросонья вид вызывал у окружающих умиление. Рядом сновала Агрифина, очень озабоченная здоровьем молодой графини. Она беззлобно ругала гостей за ночной визит, намекая, что её госпоже лучше вернуться в спальню. Однако сама придворная дама была во всеоружии: с завитыми локонами, в нежно-розовом платье и на каблучках.

Цицерон перевёл взгляд от шумной компании к противоположной стене, где лежали кули с непонятным содержимым, свёрнутые ткани и большая голубая ваза. Скорее всего это были подарки. Рядом с ними околачивался легионер охранник.

Из трапезной доносилась суета слуг и повара, что, как всегда, узнали о гостях в самый последний момент. Отчётливей всего был слышен голос Вильбии Доран, на которую, по всей видимости, опять было взвалено множество хлопот.

— Кто тут у нас? — мужчина прервал затянувшуюся беседу и, кивнув женщинам, направился к графу. — Вы мне про него говорили?

— Да, это мой шут… Милейшее создание, совсем не дружит с головой, — оправдывающимся тоном представил Аланил дурака. — Иной раз так резво прыгает, что забываешь все печали!

Но Мотьер не ответил улыбкой на улыбку, из-за чего граф сконфузился. По лицу Амона было видно, что он уже давно заметил состояние хозяина замка и был крайне возмущён.

— Вы позвали того, кто будет думать за вас? — ни капельки не смущаясь, дерзко заметил чиновник. Но благо, женщины не услышали словесную пощёчину, предназначенную для графа.

— Агрифина, отведи меня в спальню, — Ирна сдалась на чужие уговоры, и решила не отвлекать мужа от важной встречи. А придворная дама юрко скользнув на лестницу перед своей госпожой, уже мысленно спускалась обратно, в надежде украсть хотя бы миг наедине с высокопоставленным чиновником.

Когда Агрифина и Ирна ушли, к Мотьеру присоединилась его попутчица, с которой они вместе прибыли на ночь глядя. И пока граф искал слова себе в оправдание, Цицерон смог осмотреть незнакомку.

Это была имперка средних лет со светло-русыми волосами и глазами, что почти всегда скрывались под длинными ресницами. Из-за чего казалось, будто женщина постоянно улыбается, хотя губы её были сомкнуты. Образ завершала мужская походная одежда, в которой не было ни тени кокетства. Незнакомка была своеобразна: нежное лицо и деловитый вид. Возможно, торговка?

Увидев замешательство во взгляде графа, Мотьер поумерил пыл:

— Я понимаю, это нормально, искать поддержки. Но Танура, приспешника Утера Нере, я здесь видеть не хочу, а вашего младшего брата не наблюдаю. Кстати, где он?

— Давайте пока не будем о нём… — не готовый к личным разговорам при чужих ушах, попросил Аланил, и перевёл взгляд на женщину.

— Хм… — чиновник сразу всё понял и решил представить незнакомку, дабы не множить кривотолки: — Это член управляющего совета графства Кватч — Перегрина Матиус, она владелица всех гостиниц в городе, а также собственница нескольких придорожных таверн на золотой дороге. Возможно, вы запамятовали, я про неё витиевато упоминал в письмах, — Мотьер смягчил тон, хотя недовольство в голосе так и осталось. Ему было неприятно видеть Аланила пьяным от скумы.

— Очень… приятно… — кажется, и Перегрина поняла, в чём причина столь сконфуженного диалога.

— Извините, Ваше сиятельство, я не мог предупредить вас о точной дате своего приезда заранее. В последнее время я не доверяю бумаге, — так Амон попытался смягчить первое знакомство в глазах Перегрины. Но последняя так и застыла с полуулыбкой на лице совсем не улыбаясь.

— Пройдёмте в трапезную, я так понимаю, у вас скопилось множество новостей для меня, раз вы решились прибыть самолично? — Аланил неуклюже попытался изобразить из себя хозяина положения, правда, это ему не помогло. И только шут оттенял его бледное лицо огненно-красным фоном своего шутовского наряда, на котором граф выглядел убедительней.

— Вы уверены в сопровождении? — строго заметил Мотьер, обратив внимание на Цицерона. Кажется, он также не торопился переходить к личным разговорам при чужих ушах.

— Конечно, уверен! Мне вручил его Илет, разве я могу сомневаться в подарке собственного брата? Кстати, этого дурака зовут Цицерон.

Шут выпрямился, словно по команде, стащил с головы колпак и ловко поклонился. Лицо его скривилось от боли в плече, однако это придало вытянувшейся гримасе комичность.

— Ночь обратилась в день! Светлый день! А солнцем стали наши гости! Пам-парам! — заверещал дурак, прыгая по залу, будто мячик.

Мотьер облегчённо выдохнул — вряд ли этот шут может быть опасен.