Всегда и навеки (джен)

Жёлтые цветы, обрамляющие тропу, увлекали куда-то вдаль в пелену непроглядного тумана. Тёмными пятнами провожали могильные камни, исчезая за спиной. Он уже был здесь, он помнил это место. Цицерон остановился, пытаясь поймать рукой белую дымку, и тут же оцепенел, услышав уже знакомый смех. Его источник был неясен, хохот, как удары плети, разносился эхом, повторяясь и путаясь, отскакивал от стен тумана и увязал в нём. Цицерону захотелось крикнуть, дабы выгнать, прежде всего из головы, все страхи, но ком застрял в горле. Может, не стоит привлекать внимание?

Кладбище, всеми забытое и брошенное, воскресшее из глубин памяти, рождало в сознании уныние. Именно здесь Хранитель совершил свой последний контракт и навсегда попрощался с должностью душителя. И того, кто назначил его на эту должность, уже не стало. Величие прошлого поблекло, как было прежде, уже не будет.

Его внимание привлёк шорох, так несвойственный этому месту. Движение, которого здесь быть не должно. Птица. Она сидела на могильном камне и чистила оперение, но, заметив чужака, тут же вспорхнула и улетела. Хранитель проводил её удивлённым взглядом, так как никогда не видел птиц такого цвета. Синяя? Он не успел разглядеть. Что за диковина… Шум крыльев растаял в тумане.

— Ты пришёл ко мне…

Цицерон вздрогнул всем телом и обернулся. За его спиной до этого никого не было, только могилы.

«Может, это некромант?» — промелькнула мысль и тут же погасла.

Облокотившись о камень, на котором несколько секунд назад сидел, скорее всего, голубь, стоял Амиэль. Он улыбался Цицерону, и вёл себя так, будто между ними ничего не произошло.

— Живой… — слабым голосом непроизвольно прохрипел Хранитель. Все остальные слова затерялись, на них попросту не хватило мужества. Разразился знакомый смех. Это шут, это его он слышал в стенах Убежища.

— Я тебя разыграл, а ты поверил! Хах! Как легко водить за нос простаков! Конечно, я живой. Я притворялся.

— Как… это… притворялся… — Цицерона охватило оцепенение, он едва мог заставить себя дышать. Почему? Почему этот человек вызывает в нём трепет? — Ты врёшь… Ты обманщик… — чуть ли не задыхаясь, простонал Хранитель.

— Я? Обманщик? Хах! Наверно, такой же обманщик, как и Раша? — светло-карие глаза игриво заблестели. Будто бы говорили: «Ну давай, расскажи мне ещё что-нибудь, столь же забавное».

— Откуда ты знаешь Рашу?..

— Я всё знаю! Всё! Сказать, к какому выводу я пришёл? — Цицерон напрягся, ещё полностью не осознавая, куда клонит Амиэль. А тем временем последний нравоучительно поднял указательный палец вверх: — Быть обманщиком может и великое прегрешение, но не настолько тяжкое, как братоубийство! — шут умиленно растянул губы. — Что? Не смотри на меня так. На правду глупо сердиться.

— Откуда ты знаешь?! — повторил Цицерон, всё ещё не находя в себе сил шевельнуться. Хохот загремел в ушах, отчего стало невыносимо терпеть этого выскочку, что смеет болтать слишком много. Цицерон потянулся рукой к поясу, пытаясь нащупать нож, но его там не оказалось.

— Даже не думай… Такой как ты, запятнавший руки кровью брата, не смеет носить оружие!

— Я его не убивал! — озлобленно огрызнулся Хранитель, готовый наброситься на шута, и придушить его голыми руками.

— Не оправдывайся! Это была твоя идея! Я знаю!

— Замолчи!

«Этот проклятый дурак издевается надо мной! Его тело давным-давно должно было сгнить, а кости растащить дикие звери! Почему же он стоит передо мной?! Почему в его взгляде такая высокомерная надменность!»

Ни одна из жертв никогда на него так не смотрела. Чужой задор, граничащий с наглостью, заставил Цицерона взять себя в руки.

— Зачем ты идёшь ко мне, а? Ведь не для объятий же… Хотя не спорю, мы давно не виделись… — попятился Амиэль, не сводя глаз со своего убийцы. Их разделял могильный камень, не давая Хранителю вцепиться в шута.

— А ты зачем убегаешь? Неужели боишься? — нервный смешок сорвался с губ. — К чему эти прятки? Просто стой смирно, как в прошлый раз…

— Не горячись. Что бы ты не задумал, ничего не выйдет, — Амиэль развёл руками и остановился, давая к себе подойти. — Просто мне весело проводить с тобой время. Мне приятно видеть твои страдания. Ты бы видел своё… — шут не успел договорить, как в его горло вцепились чужие пальцы, пытаясь сжать как можно сильнее. — Смотри… — хриплый от нехватки воздуха голос донёсся до слуха. Цицерон, распалённый и ничего не видящий вокруг себя, ощутил на руках холод. Он нехотя перевёл взгляд на лицо напротив, и тут же, увидев, кто перед ним, отшатнулся.

— Раша…

Каджит осуждающе смотрел на него. Хотелось провалиться сквозь землю. Перед ним стоял Уведомитель, хотя секундой ранее на этом самом месте был Амиэль! И снова оцепенение. Почему ему не сдвинуться, не пошевелиться? Раша прошёл мимо, разглядывая своего подопечного, а после исчез за его спиной, ничего при этом не говоря.

— Куда же делась прежняя решимость? Не иначе как осознаёшь вину, раз так быстро оторопел? Хах?! — с другой стороны раздался голос шута. Цицерон обернулся, пытаясь отыскать Уведомителя, но рядом был лишь Амиэль. — Кого ты ищешь? Кого-то потерял?

Цицерон видел, как ему смеялись в лицо. Всё это иллюзия!

— Зачем ты мучаешь меня? — идя на попятную, взмолился Хранитель. В самом деле, бессмысленно на него бросаться. А ведь этот проклятый лицедей ещё и провоцирует.

— Так сразу? Так просто? Ты меня разочаровываешь… Хотя знаешь, нет, я вру… Ты меня не очаровал с самого начала. Хах! — захохотал шут, но всё же было видно, что он хотел большего. Он хотел увидеть иступлённые страдания своего убийцы.

— Что тебе нужно?

— Неужели так сложно понять? Я думал, ты поумнее будешь… Что же, я отвечу, — Амиэль вновь исчез за его спиной, отчего Цицерон машинально двинулся за ним, боясь потерять, но позади никого не оказалось. Хохот. — Я здесь, — голос звучал в голове, но рядом никого не было.

— Где ты? — жёлтые цветы, что росли под ногами, исчезли, и тёмные пятна могильных камней тоже. Давно ли? Вокруг был только непроглядный туман. Цицерону казалось, что он ослеп, но вместо тьмы кругом плыла белая пелена.

— Здесь! Хах! Здесь! Слушай же меня! — голова гудела от жуткого шума в ушах, болью раздаваясь в висках. — Ты просил Мать Ночи покарать тебя. Разве нет? Что же… Нечестивая Матрона услышала твои мольбы. Прими же её дар — я твоё наказание! Отныне и навсегда мы будем неразлучны, проклятый душегуб, забравший мою жизнь! Ха-ха-ха!

Казалось, от хохота он оглохнет, тот звенел в голове и от него некуда было деться, как и от самого себя. Всё погрузилось во тьму.

Холод сковал всё естество, а по глазам бил мерцающий свет, готовый вот-вот погаснуть. Цицерон еле поднялся с пола, продрогший — он провалился в дрёму прямо на полу. Свеча задыхалась в воске, обещая вскоре потухнуть, и Святилище могло погрузиться во мрак. Хранитель дрожащими пальцами зажёг ещё несколько огарков. Крохотное пламя мягко коснулось рук. Это тепло, каким же оно было приятным.

Но мимолётное чувство спокойствия быстро улетучилось. Он вспомнил, всё вспомнил. Заозирался, прислушиваясь, пытался понять, куда же исчез шут. Но всё Святилище сковала тишина.

Цицерон вздохнул, оперевшись локтями о стол, он уронил голову на его поверхность. Всё здесь пропахло благовониями, и весь он сам стал частью лёгких ароматов, что пропитали помещение. Рядом лежал дневник, напоминая своим существованием о мире внешнем, осколок зеркала и настойки масел, что Хранитель принёс сюда из тренировочного зала. Остатки былой роскоши, оставленные ему от Эмелин. Вскоре ему придётся готовить их самостоятельно, а пока он только и делал, что изучал теорию. Странно, но эти приземлённые мысли его немного успокоили.

— Матушка, — позвал Цицерон, будто Мать Ночи могла разрешить весь тот сумбур, что творился у него в голове. — Всё это причудилось мне?..

И снова хохот. Цицерон отпрянул от стола и дрожащими руками схватил осколок, будто тот мог спасти его от наваждения. Невесомое умиротворение тут же улетучилось.

— Где ты прячешься? Отвечай! — выкрикнул он и услышал собственное эхо в полупустом помещении.

«К чему эти вопли? Разве ты не счастлив? Ведь ты так мечтал, чтобы она тебя услышала! Желал вырваться из одиночества. А теперь так небрежно отвергаешь её подарок!»

Цицерон схватился свободной рукой за голову. Голос, он звучал в ушах, дребезжа, будто ливень по крыше. Но рядом никого не было…

— Матушка услышала меня? — Хранитель с ужасом и трепетом вперил взгляд на мощи Матери Ночи. Ему не верилось. Может, происходящее ложь? Может, он спятил, раз ему мерещится голос, источника которого нигде не видно. — Она не забыла обо мне? — если это и была ложь, то приятная. Однако он добавил: — Я бы хотел услышать её, а не тебя, — ему так не хотелось мириться с её молчанием. Но он не мог скрыть от себя того факта, что внимание Матери Ночи вызывало в нём бурю эмоций. Даже если это и самообман — пусть, горячее покалывание в груди того стоило.

«Слишком много хочешь… Хах… Смотри… Сюда…»

Шёпот. Казалось, что шут стоит совсем близко. Но ведь Цицерон здесь совсем один! Внезапно боль коснулась ладони, стекая кровью по руке. Он слишком сильно сжал осколок. Хранитель поднёс зеркало к лицу, и не мог поверить увиденному. С той стороны на него смотрело что-то инородное! Это не его глаза! Это глаза шута! Светло-карие, мягко улыбались ему в отражении. А от родных, чёрных как смоль, и след простыл… Осколок сам выскользнул из рук, громко брякнувшись об пол. В ушах загремело.

«Проси прощения у Нечестивой Матроны и поблагодари её за великодушный дар! Аха-ха! Чего же ты стоишь столбом? Ты должен плясать от радости, ведь Мать Ночи тебя услышала!»

Хранитель рухнул перед гробом, испачкав кровью пол. Его плечи подрагивали, то ли от нахлынувшей истерики, то ли от хохота, что грозился вырваться наружу.

— Если на то твоя воля… Хах… Если на то твоя воля… — губы скривились в подобии улыбки, и если бы его сейчас кто-то увидел, подумал бы, что тот безумен.

Этим вечером в горячем бреду, не понимая где он и кто он, Цицерон записал в дневнике следующее:

«Хохот, хохот, хохот, хохот! Это шут! Голос из Бездны — на радость бедному Цицерону! Я принимаю твой дар, дражайшая Мать Ночи. Спасибо тебе за хохот. Спасибо тебе за друга».