Всегда и навеки (джен)

Солнце исчезло за горизонтом, но парень сопротивлялся, пытаясь что-то разглядеть в своем новеньком дневнике. Строки расплывались в полумраке, но желание перечитать их было сильнее, чем темнота.

«Начав новый этап в своей жизни, я, наконец, решил завести дневник. Столько всего произошло со мной за это время, как в Братстве, так и вне его — когда я думаю о том, что об этих событиях нет никаких записей, мне это кажется практически оскорблением самого Ситиса. Поэтому я намерен исправиться. Да, у Темного Братства есть свои писари и летописцы, однако их высокий долг в том, чтобы записывать события, имеющие важность для организации в целом. Пусть же эта книга послужит жизнеописанием одного человека, скромного ассасина, присягнувшего своим клинком и жизнью на верность Темному Братству».

Телега мерно покачивалась, навевая сон. Окутанная ночью, словно чёрным полотном, она ехала по дороге, изредка вздрагивая на кочках. Иногда монотонный стук колёс прерывала лошадь, недовольно сопя. Тёплый пар струился над её мордой, исчезая, едва поднявшись.

— Такие ночи… и страшны, и прекрасны… — вдруг подал голос возница, поглядывая то по сторонам, то в небо. — Ничего страшного, таверна уже близко, просто солнце в это время года садится раньше обычного.

Его попутчику же не хотелось отвечать, было лишь желание утонуть в небе, будто в собственных мечтах и надеждах. И грезился за горизонтом новый мир, другая жизнь с чистого листа.

— Извини, сколько не езжу, а подобный вид всё равно навевает тоску. Я уже довольно давно работаю на перевозках, но эта пустота, что разверзшаяся пасть, полная звёзд, аж мурашки по телу! — Мужчина невольно поёжился, вновь ощутив на себе длань ночи. Холод пощипывал щёки, в овражках затаился снег, переливаясь в свете двух лун.

— Это Отец Ужаса смотрит на нас, — подал голос из повозки молодой имперец, лет двадцати. Сам не зная почему, он всё-таки решился поддержать разговор.

— Да, — согласился возница, и вновь на пару минут воцарилось молчание.

— Всё хотел спросить тебя, да не решался, вид у тебя больно хмурый и задумчивый, но всё же… Что за дела в Чейдинхоле? Знаю, что не моё дело, но уж прости, эта пустота сводит меня с ума. Ещё чуть-чуть и сам с собой начну разговаривать! — тёмный эльф засмеялся, но заметив, что юмор его не оценён, замолк.

— У меня там родня, — вырвались из груди имперца воодушевлённые слова. Так долго он молчал о том, что волновало его больше всего. Но под навесом ночи, казалось, его тайна останется тайной.

— Давно не виделся с ними? — поинтересовался данмер, жадно глотая чужие слова, сотрясающие опостылевшую пустоту и бесконечность неба.

— Никогда, — пролепетал себе под нос попутчик счастливым тоном.

— Как же это? — от удивления данмер даже обернулся к сидевшему позади.

— Скажем так, мы не знали о существовании друг друга, — на губах имперца появилась неловкая улыбка.

— Забавно слышать, бывает же такое… — растеряно заключил темный эльф. — Теперь понятно, почему ты такой задумчивый. А как так получилось?

— Хм… Моя мать недавно скончалась… По крайней мере, мне так сказали. Умирая, она поведала моим братьям и сёстрам обо мне, — неуклюже подбирая слова, сочинил на ходу молодой имперец. Но его ответ не насторожил возницу, под впечатлением от столь странной судьбы, тот лишь сильнее хотел узнать все её подробности.

— А почему твоя мать так поступила с тобой? — негодующе спросил мужчина.

— Точного ответа не знаю, у меня самого в голове множество вопросов… И я в предвкушении от нашей грядущей встречи с родней! — задорно воскликнул молодой парнишка.

— Мудрость Азуры с тобой, мой друг, — вежливо произнёс данмер, в желании оказать хотя бы моральную поддержку. — Тяжело жить одному, но теперь тебя ждёт семья. Видимо, не от хорошей жизни так поступили с тобой, не держи на них зла.

— Я и не держу… А если ты про мою излишнюю топорность, то это просто ожидание крутит из меня верёвки. Надеюсь, когда я буду дома, всё пройдёт.

— Так и будет, — подтвердил надежды молодого имперца данмер. — Еще несколько дней пути и мы прибудем в Чейдинхол.

Под куполом морозного чёрного неба повозка продолжила свой путь, в конце концов слившись с горизонтом. Огонек яркой звезды мерцал перед глазами, растворяясь в дреме, и казалось, что уже и не холодный это свет с небес, а пылкий язык свечи, тлеющий в темноте.

Очаг давно не топлен, а из соседней комнаты доносится возня отца с очередной дамой его сердца. Ноги гудели от долгой ходьбы, спина изнывала после тяжелого дня. За пазухой грел душу кошелек, который на некоторое время сделает своего обладателя счастливым.

Парень раздраженно ударил кулаком несколько раз о стену, но в ответ послышался лишь смех. Он поднялся со стула и хотел уже было направиться к выходу, однако из соседней комнаты вывалился отец, громко разглашая приветствия своему сыну вперемешку с требованиями не покидать дом на ночь глядя.

— Паршивец, где ты пропадал?! — возмущался мужчина, на ходу натягивая штаны. — Я уж было подумал, не помер ли? — глупая улыбка исказила его лицо.

— Кто бы мог подумать, что ты не забылся в ночи, — буркнул сын, подойдя к входной двери и готовясь уйти.

— А ты далеко ли собрался? — раздраженно поинтересовался отец. — Не успел прийти, а уже навострился куда-то!

— Отстань, — устало огрызнулся парень, чувствуя полное бессилие после тяжелого дня. Желания поднимать в доме ругань не было.

— И куда ты пойдешь? — уже мягче спросил отец, подходя к сыну. — Я тебя не гоню.

За стеной вновь послышалась возня, а спустя мгновение на пороге возник женский образ.

— Ах, это твой сынишка?! Какой он милашка!

В полутьме парень не смог увидеть ее лица и голос ему был не знаком.

— И как только в темноте ты это разглядела? — наигранно засмеялся отец.

— Кого ты опять притащил в дом? — брезгливо зашипел сын.

— Это Камилла, будь повежливее с ней, а то…

— Пусть выметается отсюда! — не дав договорить отцу, потребовал парень.

Нависла неловкая тишина, но ее быстро прервала незнакомка.

— Какой дерзкий мальчик… Хорошо ли это — гнать гостью в ночь? Ах, милый, ты вырастил сына таким невоспитанным… — с этими словами она подошла к мужчине и обвила его шею руками. Парень лишь хмыкнул в полутьме и, приоткрыв дверь, направился прочь из дома.

— Цицерон, — руку больно сжали чужие пальцы. — Ты привыкнешь… кажется, я нашел ту, что искал все эти годы. Неужели ты не порадуешься за меня?

От отца пахло перегаром, но, судя по голосу, он уже успел протрезветь. Слабый свет свечи мерцал в глубине комнаты, нехотя освещая его затекшее лицо.

— Ты говоришь мне это уже в который раз… — огрызнулся парень в попытке высвободить свою руку. — Пусть она уйдет!

— Как это понимать? — возмутилась женщина, отталкивая от себя пьяного мужчину. Тот лишь тяжело вздохнул, после чего втащил сопротивляющегося сына в дом.

— Камилла, будь добра, оставь нас. Нам нужно многое обсудить наедине.

Женщина исчезла, сильно хлопнув дверью. Свеча дрогнула, но не погасла.

— А вот и городские ворота видны, просыпайся! — мужчина обернулся, дабы разбудить попутчика, что еще крепко дремал в обнимку с книгой. Данмер отвел глаза, на губах его едва скользнула улыбка. Они поравнялись с конюшней.

— Приехали!

Парень вздрогнул и тут же вскочил с насиженного места. Впопыхах закинув дневник в рюкзак, он лихо спрыгнул с повозки и уже поспешил к воротам города. Но его окликнул знакомый голос:

— Береги себя!

Имперец обернулся, растерянная улыбка вспыхнула на его лице.

— И тебе не болеть! — помахав рукой на прощание, он продолжил свой путь.

Чейдинхол оказался приятным городом, раскинувшимся на берегах реки Корболо и разделенный ею на две части — западную и восточную. В первой процветала торговая жизнь: рынок, ремонтные мастерские, гостиницы для приезжих. Рядом ютились отделения Гильдий, а на холме расположились богатый район и замок графа. Восточная же часть была куда скромнее и скуднее. Это был обычный жилой район с центром в виде собора и маленькими домиками вокруг. Соединяли эти две непохожие друг на друга части между собой деревянные мосты, украшенные резьбой.

Несмотря на выпавший снег, сухие листья так и не осыпались с деревьев, скрипя на ветру. Стражники то тут, то там, стояли на карауле, иногда поеживаясь спросонья. А мирные улочки уводили вглубь домов и постоялых дворов.

Именно здесь парень начнет все заново, осталось только найти Убежище, где его ждет новая семья. По словам Уведомителя, пусть душа его будет жить вечно подле Отца Ужаса, чейдинхольское Убежище находится в подвале старого заброшенного дома в восточной части города. На его поиски и отправился молодой имперец, попутно гуляя и любуясь живописными видами.

Великая часовня Аркея была видна издалека — её белые высокие стены сильно контрастировали на фоне жилых домов, но когда Цицерон подошел ближе, она показалась ему громоздкой и тяжеловесной. Возле собора не торопясь прохаживались жители города, видимо, как и Цицерон, наслаждаясь прогулкой. Внимание молодого имперца привлек полуразвалившийся дом без крыши и второго этажа, поросший молодыми деревьями и кустарником. Его жалкий вид уродовал красивый город, но манил подойти.

«Так это он и есть?» — промелькнул в голове парня насущный вопрос.

— Вы недавно прибыли в наш город? — голос за спиной вывел из раздумий, немного напугав.

— А что? — сконфуженно поинтересовался Цицерон, обернувшись к незнакомцу.

— Ах, нам так стыдно перед гостями за это попустительство… — мужчина указал рукой на дряхлые развалины.

— Да… ничего страшного… — пожав плечами, молодой имперец хотел уже было ретироваться, дабы не привлекать внимания, но назойливый и сердобольный прохожий не думал замолкать.

— Сколько было просьб к графу, а все без толку! Этот дом, будто заговоренный! Его уже и сжечь хотели местными силами, но все тщетно! Говорят, в нем живут призраки, пожалуйста, не подходите близко…

— Хорошо… — невнятно буркнул под нос Цицерон, изображая на лице смятение и испуг. Хотя последнее у него плохо получалось — то и дело губы хотела исказить улыбка. Пришлось еще некоторое время побродить по улицам, пока площадь возле часовни не опустела от прихожан. Казалось, что время в ожидании течет непростительно медленно, а заброшенный дом тревожил парня до дрожи во всем теле.

«Это он! Это он!» — сладко дребезжало в голове.

Подкравшись к ветхому зданию, Цицерон незаметно проскользнул за дверь, что была приоткрыта самим временем и старостью. Вросшая в землю, она изживала свои последние годы. Тени от кустарников и деревьев скрыли парня от посторонних глаз.

Внутри же все давно сгнило, в нос ударил запах сырости и тлена. Из щелей в потолке проступал свет, но его слабых лучей было мало, из-за чего молодому имперцу пришлось продвигаться на ощупь.

Путь вел в подвал и Цицерон, не задумываясь, стал спускаться по камням, сквозь проросшие корни деревьев. Земляной коридор по мере продвижения все более окрашивался в алый цвет. А источником этого свечения оказалась окованная в железо дверь с изображением самого Отца Ужаса. Сердце екнуло при виде лика самой Пустоты, а руки непроизвольно прикоснулись к металлу, в желании доказать их хозяину, что все происходящее с ним не сон. От двери исходило тяжелое и мертвое дыхание, Цицерон понял — это вход в Убежище, после чего постучал.

— Каков цвет ночи? — раздался тихий вопрос в пустоте.

Парень знал пароль, поэтому, нисколько не смутясь голоса из бесконечности, ответил:

— Кроваво-красный, брат мой.

— Добро пожаловать домой, — мертвым тоном огласило эхо и дверь открылась. Парень с благоговейным страхом вошел в Убежище и замер у самого входа, боясь сделать шаг. Из забытья его вывел незнакомый оклик.

— Ты кто такой? — на вошедшего удивленно смотрел каджит. — Как ты попал сюда?

— Я ассасин, имя мое Цицерон, послан Уведомителем брумского Убежища к вам, в Чейдинхол, — выпалил на духу имперец заученную фразу.

— Неужели? — оценивающим взглядом смерил его зверолюд. — Раша видит тебя впервые…

Возникший на пороге Убежища незнакомец насторожил каджита. Весь перепачканный в паутине и пыли, он стоял на месте, будто пришибленный. Короткие каштановые волосы торчали в разные стороны, а черные глаза смотрели с тревогой и любопытством.

— Я присягнул на верность Темному Братству, но в Бруме был погром… — Цицерон пытался правильно подобрать слова, но переживание взяло верх.

— Раша знает об этих событиях и Раша опечален ими не меньше тебя, новобранец. Но кошмар минувших дней миновал тебя, дитя… Добро пожаловать домой… — каджит, успокоенный услышанным, заключил Цицерона в свои объятья.

— Я… Мне… — сконфуженно бормотал молодой имперец. — Тогда не было еще известно, как все разрешится. Уведомитель посоветовал мне переждать, сказал, что если волнения в городе так и не улягутся, идти в Чейдинхол, — он растерянно посмотрел в кошачьи глаза Раши, ища поддержки. — Но… Все обернулось совсем не так… не так… Они мертвы, Убежища больше нет… и вот… я здесь…

— Идем, — просто и ласково сказал каджит, беря за руку парня. — Я хозяин этого Убежища, поэтому считаю своим долгом показать тебе наше скромное пристанище, брат.

От этих слов Цицерон был готов растаять. Его приняли, признали, назвали братом. Теперь это его дом, а люди, живущие здесь — семья.

Уже вечером, перед сном, он устало открыл дневник и записал впечатления, волнующие его и крепко врезавшиеся ему в память.

«Я благополучно прибыл в чейдинхольское Убежище, где меня тепло встретили Раша и остальные. Признаться, прием, оказанный мне моей новой семьей, и их поддержка превзошли мои ожидания. Ведь это Убежище познало страдание, познало скорбь, ведь призраки Очищения еще бродят по этим залам. Кто же лучше поймет положение брата, потерявшего свой дом и свое сердце? Кто лучше утешит того, кто лишился своего Убежища?

Хоть брумского Убежища и не стало, но мои дорогие братья и сестры навсегда останутся живы в моих снах, а души их будут вечно жить подле Отца Ужаса».

Прошло несколько месяцев с тех пор, как Цицерона приняли в новую семью. За это время новобранец уже успел выполнить несколько простых контрактов, показав себя. Тихий и немного застенчивый парень быстро полюбился тёмным братьям и сёстрам. Дни в чейдинхольском Убежище текли, как сквозь пальцы вода.

Было раннее утро, когда Цицерон вернулся домой. Ковер стелился под ногами, а узор на нем причудливо переплетался, убегая в тени колонн главного зала. Также и мысли молодого имперца неторопливо межевались в голове, рисуя перед глазами прошедшую ночь.

«Если бы не тот пьяный старик, меня, скорее всего, поймали бы. Кто бы мог подумать, что воля случая так забавна. Или же… Отец Ужаса, Мать Ночи… неужели… это ваша длань?», — руки до сих пор подрагивали от содеянного, а тело от резкого скачка эмоций обмякло и стало безвольным. Он боязно озирался по сторонам, все еще мыслями отсутствуя в реальности. Дверь в покои хозяина Убежища возникла перед глазами, и Цицерон, недолго думая, вошел внутрь.

«Все прошло успешно. Ведь так? Чего же я боюсь?..», — успокаивал он сам себя.

На столе его ждал заветный кошелек, но в помещении никого не оказалось. Забрав плату за выполненный контракт, Цицерон с облегчением вышел в коридор, и приютился на лавке возле книжного стеллажа в ожидании Раши. Устало прикрыв глаза после очередной вылазки, имперец, наконец, смог ощутить себя в безопасности, а мания преследования утихла.

Задания, что давал ему Уведомитель, были довольно просты. Он мог судить об этом, вечерами слушая о чужих похождениях из уст братьев и сестер. Но почему-то изнеможение каждый раз, после содеянного, наваливалось на плечи. А в мыслях возникал образ отца и покинутый дом.

«Теперь у меня новая семья. Разве нет?», — часто спрашивал себя молодой имперец и жаждал нового контракта, чтобы забыться в нем.

Беспокойные мысли сменились дремой. Голоса братьев, тихо что-то обсуждавших в тренировочном зале, ушли на задний план. Перед глазами все померкло, кроме скромного силуэта вдалеке, едва освещенного свечей.

— …в тебе просто молодость бурлит, вот ты и не доволен всем. Олух… — обиженно добавил мужчина к своей длинной речи. — Кто тебя вообще за язык тянул?!

— Отец, я понимаю…

— Да чего ты там понимаешь? Повысил голос на милую женщину, которая, между прочим, была о тебе хорошего мнения…

— Обо мне? — растерянно подал голос Цицерон. — Я ее не знаю…

— Вот именно, что не знаешь. Завтра пойдешь извиняться, как раз и познакомишься, — сказав это, мужчина поплелся обратно в комнату. Парень поспешил за ним.

— Извиняться? — недоуменно повторили губы уже сказанное.

— Да.

Этот короткий и емкий ответ окатил Цицерона краской. В голове не помещались слова отца, так как он слышал от него подобное впервые.

— Неужели не соврал? Действительно любишь? Так сильно? — в комнате витал аромат сладких духов. Казалось, эта женщина еще здесь.

— Что ты пристал?! Я все тебе уже сказал. Или ты не веришь собственному отцу? — в полумраке присел он на постель, и в тишине было слышно лишь его сбитое дыхание. То ли от переизбытка чувств, то ли от прерванной ночи, Цицерон так и не смог понять, поэтому спросил:

— Ты любишь ее также, как и мою мать? — вопрос застыл на несколько мгновений в безмолвии. После чего послышалось недовольное копошение отца.

— Нет, Камилла другая. Она не похожа на твою сумасбродную мамашу!

— И сколько ещё раз ты будешь это повторять? — прервал восклицания отца Цицерон, подойдя ближе к кровати.

— Сукин ты сын… — раздраженно буркнул мужчина, упав лицом в подушку. — Убирайся, наглец! Оставь меня в покое!

— Если она действительно была для тебя так безразлична, как ты говоришь, то почему такая реакция? Отвечай… — Цицерон со всей силы тряхнул отца за плечи. — Думаешь, мне нравится смотреть на каскад твоих пассий?! Да я сыт этим уже по горло!

Парень и сам не заметил, как из глаз его потекли слезы, а усталость медленно брала свое. Тишина повисла в доме.

— Почему ты молчишь, отец?

— Цицерон… Цицерон… — ладонь легко коснулась плеча. — Проснись, брат…

Парень невольно вздрогнул и все воспоминания легко улетучились из головы.

— Раша хочет поговорить с тобой, — голос вывел из дремы, и Цицерон поднялся со своего места как можно быстрее, чтобы не заставлять Уведомителя ждать.

— Тебя не было, когда я зашел, — в оправдывающемся тоне пояснил парень каджиту, думая, что речь пойдет о недавно выполненном задании. — И я позволил себе взять свою выручку со стола.

— Я тебе ее и оставил, на всякий случай, если припозднюсь. И как оказалось, не зря. Идем, дорогой брат.

— Меня ждет новый контракт?.. — еще не придя в себя и чувствуя сонную усталость, тихо спросил парень.

— Так и есть. До сих пор ты получал простые, но теперь пришло время дать тебе что-то посерьезнее. Знай, никто не торопит тебя по времени. Всё тщательно продумай и подготовься, прежде чем исполнить его. И, кстати, тебе не повредит обсудить это дело с самим заказчиком. Сейчас я тебе всё объясню.

— Я внимательно слушаю, — на придыхании произнес молодой имперец.

Получив указания, Цицерон решил дождаться сумерек и передохнуть. Хорошее вознаграждение за чисто выполненную работу пробудило азарт в черных, как смоль, глазах.

По наступлению темноты, сложив все необходимое в рюкзак, парень поднялся по старенькой лестнице из тайного хода-колодца, и оказался среди кустов и травы. Поспешно накинув черный капюшон, он незаметно прошмыгнул мимо заброшенного дома и направился к выходу из города. Путь был не близок. Столица ждет…

Деревянная массивная лестница вела на второй этаж. Ноги легко взбирались по ступенькам, а полы белого платья переливались отблесками от зажженных на стенах свечей. Посетительница была подобна призраку в давно уснувших стенах гостиницы.

— Госпожа, неужели он снова нагнал нас? — тихо, но четко пролепетала девица.

— Что за упрямство… — женщина открыла дверь в свои новые покои. Осмотрев беглым взглядом помещение, она предусмотрительно заперла замок за только что вошедшей служанкой.

— Что вы предпримите? — настороженно поинтересовалась девица, укладывая сумки на пол.

— Сейчас ничего, уже ночь. А что касается завтрашнего дня, то с утра и придумаем. Я хочу хоть немного отдохнуть. Сколько еще будет длится эта беготня?

Женщина прямо в платье повалилась на кровать, ее усталый вздох огласил комнату. Служанка же прытко подскочила к окну и, тоскливо взглянув на Башню Белого Золота, занавесила прекрасный вид шторами.

— Ваш поклонник слишком навязчив, я, конечно, слышала о подобном, но, чтобы так…

— Во имя Дибеллы, давай забудем об этом сумасброде хоть на несколько минут! Моя голова уже раскалывается только от одного упоминания о нем.

— Хорошо, госпожа.

Воцарилась тишина, прерываемая лишь чужими шагами в коридоре. От этих незатейливых звуков обе странницы напряглись, испуганно переглянувшись. Спустя мгновение незнакомец замер возле двери в их покои, послышался стук.

Женщина бросила недовольный взгляд в сторону служанки и молча кивнула ей, давая знак к действию. Девица, подойдя к дверному проему, уже взялась было за ручку, но услышав за спиной недовольный кашель, одернула руку.

— Кто это? — спокойным тоном поинтересовалась служанка.

— Здравствуйте, меня попросили передать вам письмо, лично в руки, — послышался за дверью незнакомый голос.

— Мы никого не ждем, простите, уже поздно.

— Но, это письмо… — замялся человек за перегородкой — …для баронессы.

— Оставьте под дверью и уходите! — отрезала девушка, чувствуя за своей спиной силу хозяйки.

— Хорошо, как скажете, — смиренно сказал голос. — Извините, я просто хотел выполнить свою работу достойно.

— Открой дверь, Селена. Это просто гонец, — устало попросила женщина. — До чего довел меня этот проклятый мерзавец, уже боюсь собственной тени…

В комнату вошел молодой человек и, оказав знаки внимания знатной особе в виде поклона, незатейливо протянул письмо служанке.

— Неси сюда, скорее, — нервно пробормотала женщина, протянув руку вперед.

Когда же заветная бумага оказалась перед ее глазами и была распечатана, лицо баронессы исказилось от испуга.

— Моя госпожа, что там? Что там написано?! — в сердцах воскликнула девица.

— Селена, ступай вниз. Скажи приготовить лошадей и как можно скорее!..

— Госпожа, но вы утомлены. Да и куда мы поедем в столь поздний час? — но через секунду задала еще один вопрос. — Неужели, это письмо от вашего поклонника?

— Да, от него, — уже спокойнее ответила женщина. — И он окончательно спятил. Пишет в письме, что-либо я его, либо ничья. Безумец! Селена, поспеши! — решительно повторила она. Шаги убегающей вниз по лестнице девицы огласили коридор.

Первое время баронесса молча сидела на кровати, задумчиво уронив взгляд в пол. И лишь когда в комнате воцарилась мертвая тишина, она поняла, что не одна. Невольно мурашки побежали по ее телу, когда она, наконец, обернулась. На нее смотрели черные как смоль глаза, и было в них что-то завораживающее и отталкивающее одновременно.

— Ах, я совсем забыла! — вдруг всплеснула женщина руками и устало улыбнулась. — Я же совсем забыла заплатить вам за услугу.

Положив сумочку себе на колени, она принялась копошиться в ней в поисках кошелька. За этим делом и не заметив приближающегося к ней молодого человека.

— Мне не нужны ваши деньги, — тихий и вкрадчивый голос прозвучал совсем близко. Женщина вздрогнула, но не успела опомниться, как ее повалили на кровать, придавив всем весом. Она хотела вскрикнуть, но сильная рука закрыла ей рот, а спустя мгновение помещение огласил ее последний всхлип.

Вынув нож из чужой груди и вытерев клинок об женское платье, Цицерон поднялся с постели. Осторожно наклонившись, он взял с пола письмо и убрал его в сумку.

Красное пятно небрежно разрасталось на белой ткани, завораживая. Лицо женщины застыло в немом испуге, глаза стали блеклым стеклом. А убийца продолжал стоять над своей жертвой, мысленно, правда, блуждая совсем далеко. Однако внезапный крик вывел его из оцепенелого состояния. Служанка застыла у самого порога, от увиденного в панике прикрыв свой рот дрожащими ладонями. Ее взгляд недолго метался по комнате, остановившись на Цицероне, который также теперь не сводил с нее глаз.

— Госпожа… — не своим голосом позвала девица, не признавая увиденное за правду. Но ответа не последовало. — Спасите! Кто-нибудь!!! Здесь убий… — сорвался крик по лестнице вниз, эхом отскакивая от стен.

После чего послышался грохот, взбудораживший персонал гостиницы и посетителей, что выглянули из своих комнат с заспанными лицами и помятой одежде.

— Что случилось?

— Откуда этот шум?

Не сговариваясь, все стали спускаться по лестнице на первый этаж, дабы узнать, что произошло. Этим замешательством и воспользовался молодой имперец, выскользнув из своего укрытия. Его тело трясло от вязкой и нездоровой дрожи, а в уме со страшным свистом по вискам била лишь одна единственная мысль: «У меня мало времени!». На втором этаже заскрипело распахивающееся окно. Цицерон, выпрыгнув из него на крышу соседнего дома, поспешил убраться подальше от гостиницы, стараясь не оборачиваться и не замедлять бег.

— Это наверху! — посыпались вопли напуганных постояльцев.

За короткое время гостиница ожила, позабыв о позднем часе. Люди столпились в холле, окружив в кольцо бездыханное тело служанки, что свалилась через перила со второго этажа. Хозяин гостиницы тут же вызвал стражу, однако, кроме еще одной покойницы на втором этаже, никого найти не удалось.

Вся Талос Плаза была поднята на уши, а также соседние: район Храма и район Эльфийских садов. Эта ночь была подобна дню. Новости об убийстве баронессы и ее служанки распространились по городу подобно пожару, обрастая по пути слухами и выдумками.

Цицерон же забрался в подвал склада на окраине Талос Плаза, что был подготовлен им заранее и забился в углу среди бочек и ящиков. Сердце его бешено колотилось о ребра, а в голове металась единственная мысль — он провалил контракт. А если сказать точнее, то выполнил его очень криво. Не было в этом убийстве никакого изящества, а те зачатки, что имелись, он спустил в трубу. Игра была не продумана.

— Зачем я только пялился на эту женщину… — недовольно ворчал он сам на себя, коря за те чувства, что проснулись в нем столь внезапно.

Но вспомнив ее мертвое тело, Цицерон вновь задумался о сокровенном. Он не помнил лица своей матери, но был наивно уверен, что она была также прекрасна, как та баронесса.

— Интересно, а что чувствовал отец, когда?.. — он не договорил, прислушиваясь к суматохе города. Стражники обходили местность в поисках убийцы, иногда громко переговариваясь между собой. Но им так и не суждено было найти того, кого они так рьяно искали.

На следующее утро, когда ворота столицы закрылись за спиной ничем не примечательного «гонца», спешащего разнести письма, Цицерон сделал в своем дневнике следующую запись:

«Выполнил контракт на баронессу. Она умерла достойно. Ее служанка — не очень».

Ветер играл кронами деревьев, листья шептались в ночи, а вода плескалась о берег. В чужих домах горел свет. Окна мерцали, словно светлячки — огоньки чужой жизни, которые так легко могут погаснуть. В этой темноте, озаряемой лишь двумя лунами, призраком рассекал гладь пустоты караул. Портовый район столицы готовился ко сну.

Цицерон вальяжно поднялся со старого ящика и отряхнул запылившиеся штаны. Сегодня он достойный гражданин, романтик и славный малый. Игра… Она снова манит его, и с каждым разом заставляет изощряться все более изобретательно.

Стук в дверь разорвал полог тишины. Послышался скрип не смазанных петель, и на пороге возник мужчина редгард с заспанным и опухшим лицом. Но увидев гостя, он тут же постарался отбросить в сторону неуклюжую гримасу и натянул приветливую улыбку.

— Добрый господин! Как я рад снова вас видеть! — мужчина поспешил освободить проход и дать пройти гостю внутрь.

В комнате пахло затхлым тряпьем, дешевым пивом и потом. На полу валялось несколько лежаков со спящими нищими и пустые бутылки.

— Я думал вы шутили, когда сказали, будто зайдете к нам. Но вы пришли! Щедрый господин, ваше сердоболие не знает границ. Я уже всем рассказал о вашей добродетели!

По комнате разнесся громкий храп.

— Ты говорил, что вас пятеро, но здесь всего четверо. Как же так? — недовольно пожурил пальцем «добрый господин». — Я хочу увидеть вас всех и оказать посильное участие в вашей нужде, — прошептали губы молодого человека.

— Так это… Берси нет… Он торчит в плавучем трактире денно и ночно, не выкуришь… Бабенка ему там понравилась, все клеится к ней. Но если речь о деньгах, я передам ему их, не беспокойтесь, — но потом, одумавшись, добавил: — То есть… извините, возможно, вы имели в виду иную помощь…

Глаза гостя, черные как смоль, загадочно блеснули в свете свечи. Но редгард решил, что ему все это просто померещилось от скумы.

— Я хочу помочь всем вам по мере своих возможностей, да и просто отдохнуть в хорошей компании, — скрестив руки на груди, сказал Цицерон.

— Вот как! Значит, вас нисколько не смущает подобная обстановка? — не сводя завороженного взгляда, спросил нищий. — Ах! Простите, господин! Забылся, совсем забылся. Присаживайтесь! — схватив табурет, он поставил его рядом с молодым человеком.

— Ведь ты же знаешь, раньше я был таким же, как вы… Меня нисколько не смущает это место, — смиренно произнес Цицерон, присаживаясь.

— Да, но ведь к хорошему быстро привыкаешь, — сказал в ответ задумчиво редгард.

— Можешь мне не верить, я не обижусь, — наиграно пожал плечами молодой имперец.

— Что вы… Верю! Конечно, верю! О, Восемь, благослови нас всех… Сейчас же приведу Берси! Эй, вы, просыпайтесь! Живее! Живее!

Нищие повскакивали со своих мест, будто на них обрушилась облава. Послышалось недовольное шипение и ворчание, когда спросонья обнаружилось, что никакой опасности на горизонте не намечается.

— Зачем ты разбудил нас, Фалин? Что, за тобой скамп в горячке гнался?

Послышался дружный хохот.

— Очень смешно! Ха-ха, уписаться можно! — мужчина уже хотел было выйти на улицу, но живо обернулся и бросил недовольный взгляд в сторону своих соседей. — Между прочим, к нам в гости заглянул тот самый добрый господин, о котором я вам рассказывал сегодня днем. Так что ведите себя повежливее.

Фалин рукой указал на смирно сидящего на табурете Цицерона. После чего открыл дверь и вышел, перед этим добавив:

— Я за Берси, сейчас вернусь.

Вокруг молодого человека столпились нищие, с любопытством рассматривая «героя» дневных новостей среди бездомных.

— У вас такие забавные рыжие волосы… — произнес калека, у которого не было одной руки.

Цицерон не совсем понял, как к этому отнестись, поэтому, просто приветливо улыбнулся в ответ и сказал:

— Достались мне в наследство от покойной матушки.

— Фалин нам рассказал о вас. О вашей с ним встрече. Он явился днём в таком взволнованном состоянии, что мы сперва не поверили его словам… — замялся калека, опустив взгляд в пол.

— Но, когда он вытащил толстый кошель и положил его на стол, у нас чуть ноги не подкосились, — подхватил второй нищий, от которого люто несло перегаром.

— Значит, вы действительно помогаете нуждающимся? Вы были таким же, как мы?

— Хм... Сложно вспоминать то, что хочешь забыть…

— И не нужно, мы и без слов вас поймем и утешим, — сказал калека, глаза которого были полны сопереживания и печали.

Повисла тишина, но то была сладкая глушь, в которой каждый думал о своем. Продлилась, правда, она недолго. На улице послышалась ругань, а после дверь с грохотом и скрипом отворилась, и в дом ввалились Фалин и Берси.

— Один хрен, что ты говнюк! — раздраженно выпалил норд, но тут же замолк, увидев своих собутыльников и соседей в компании незнакомого имперца.

— Здравствуй, — поприветствовал его Цицерон, поднявшись с табурета. — Я так рад, что теперь мы все в сборе.

— Так это и есть тот приторный добряк, о котором ты мне все уши прожужжал? Будто мы его ублажать тут будем… — недоверчиво хмыкнул мужчина, обращаясь к редгарду.

— Прикуси язык, Берси. Этот господин раньше испытывал нужду так же, как и мы!

— Да слышал я это, ты мне уже рассказывал. Но прости, не верю я в эти сказки. Мутный твой новый приятель и все тут! — норд с вызовом подошел к молодому человеку, выпятив свою широкую грудь колесом.

— И как же мне развеять твои сомнения? — не моргнув и глазом, подхватил Цицерон, приблизившись к мужчине вплотную, словно принимая вызов. Берси одобрительно цокнул языком и расплылся в улыбке.

— Выпьем, ребята! Тащите вино, пиво! Все, что найдете!

— Берси, ты совсем из ума вышел! И так ведь не просыхаешь! — не на шутку перепугался Фалин, когда норд сгреб имперца в свои сильные объятья и прижал, что есть мочи, к себе.

— Заткнись, просто заткнись. Достал уже… Не видишь, что ли?! Ослеп? Тут норд с имперцем будут пытаться перепить друг друга! А ну, кто кого! — мужчина в одну руку схватил пустую кружку с близстоящего буфета, а второй, что есть мочи прижал к себе Цицерона. Видимо, чтобы тот не вздумал сбежать.

Помещение окатила волна дикого хохота и пьяного угара.

«— Я думаю, ты уже понял, что вознаграждения не получишь. Вся столица стоит на ушах уже несколько дней, а все из-за тебя. Но контракт ты все-таки выполнил — баронесса мертва. Держи.

Раша протянул Цицерону кошель с золотом, но у последнего не было никакого удовлетворения от выполненной работы. Сердце скребло сомнение, что эти деньги он не заслужил.

— Мой брат хочет отдохнуть или желает услышать подробности нового контракта?

— Я слушаю, — не задумываясь сделал выбор молодой имперец.

— Твою новую жертву зовут Берси Ветровей. Это мужчина средних лет, норд, живущий в Портовом районе Имперского города. Не является рабочим доков. По слухам, попрошайничает и вымогает деньги, так как сил ему не занимать. Из-за подобного образа жизни обзавелся немалым количеством врагов.

Помни, заказчик хочет, чтобы все выглядело как несчастный случай. Дитя воззвало к Матери Ночи и хочет его смерти. Окропи же свой клинок кровью, брат».

Волны шумом окатывали берег, озеро дышало жизнью. По ту сторону Румаре в ночном горизонте расплывался черной полосой лес, ветер доносил его сонное эхо.

— Как твой отец мог поступить так?! — недовольный и пьяный голос норда разбавлял тяжелую таинственность ночи ноткой веселья и сиюминутности.

— Я не знаю ответа на твой вопрос… — перед глазами все помутнело и шло кругом. Кажется, он опять перестарался. Настолько, что хмель развязал ему язык, а сердце затопила тоска, что выливалась наружу в виде исповеди совершенно чужому человеку. Нет, жертве, что просто ждет своего часа. Может поэтому он все это и рассказывает ему? Ведь мертвец надежно хранит тайну…

Цицерон плелся по берегу под руку с Берси, дабы не упасть, и дышал свежим воздухом. В голове межевались мысли о выполнении контракта вперемешку с воспоминаниями о его прежней жизни. Казалось бы, он почти исполнил волю Ситиса, но последний шаг ему никак не давался. В прямом смысле причиняя физическую боль.

— Разве можно поднять руку на женщину, особенно, которую любишь? — растерянно произнес мужчина. В его уме никак не укладывалась история, рассказанная молодым имперцем. — Прости меня, парень, я был о тебе совсем другого мнения, но теперь… — Ветровей не договорил и с недоверием покосился в сторону арки в серповидной стене, что разделяла собой порт и внешний берег.

Эта заминка в их дружеской беседе не ускользнула от Цицерона. Одного беглого взгляда ему вполне хватило, дабы разглядеть на лестнице силуэт человека.

— Смотри-ка, кто тут у нас… — прошипел Берси, не сводя глаз с приближающейся в темноте фигуры. Лицо незнакомца было не разглядеть, но судя по ноткам в голосе норда, эти двое были знакомы.

— Итиус, какими судьбами? Я так соскучился по твоей роже! Ведь мы с тобой не виделись уже несколько часов! — мужчина засмеялся, но в ответ последовала лишь тишина. — Ты что, ослеп или оглох? Привет, говорю! — норд рукой толкнул своего знакомого в плечо, когда тот подошел ближе.

— Ты клялся в таверне перед Астией, что больше не будешь пить, — слова, сказанные в темноте, были пропитаны упреком.

— Не придирайся, умник! Я обещал, что со следующего восхода солнца точно брошу, а сейчас еще только полночь. Вот увидишь, я сдержу свое слово и тогда Астия будет моей! — Берси вялым от хмеля движением ткнул пальцем в грудь Итиуса.

— Не сомневаюсь… Теперь ты точно сдержишь его… — вкрадчивым тоном согласился незнакомец.

— Да, да! — незатейливо бахвалился Ветровей, еле стоя на ногах. А с Цицерона все похмелье как рукой сняло. Он застыл на месте, словно натянутая струна, чувствуя на себе странный взгляд человека напротив.

— Прощай, — безразлично кинул через плечо Итиус, проходя мимо.

— Да! Давай, катись отсюда! — взаимно отозвался норд.

Темнота вокруг стала словно осязаемой, она давила на грудь и мешала дышать. Сейчас! Сейчас! Оно случится вот-вот! Словно барабанный там-там отстукивало сердце молодого имперца. Это был заказчик и они поняли друг друга, даже не видя и не разговаривая. Контракт должен быть выполнен во имя Отца Ужаса.

— Так… это все из-за женщины? — спросил Цицерон дрожащими губами, не в силах противиться нарастающему гулу в ушах. Это был его первый контракт, когда он осознанно втерся в доверие к человеку, которого даже не знал. Но уже имел точное понятие, к чему эта встреча должна привести. От этого сиюминутного ощущения своей власти над кем-то по его телу прошла сладкая волна удовольствия. И эта боль, истома, скребущая по сердцу, была так приятна.

— Да что уж говорить, женщины — яблоко раздора среди людей и меров… — нравоучительным тоном произнес Берси, еле передвигая ноги. — И ты это знаешь не хуже меня. Твой отец тому пример.

— Верно… — вырвалось из груди молодого имперца, а на душе стало легко, будто исповедь его подошла к концу.

Послышался тяжелый всплеск воды и иступленное мычание, заглушаемое лишь бульканьем. А спустя несколько минут безрезультатной борьбы в воздухе повисла тишина.

Цицерон вытащил бездыханное тело на берег и весь мокрый, с ног до головы, поплелся к хижине Фалина. Свеча дрогнула, когда дверь открылась и на пороге возник «добрый господин». Снова игра, она звала его.

— Проснитесь! Прошу вас! Проснитесь! — он дрожал от перевозбуждения, но со стороны казалось, что его трясет от испуга.

— Что… такое?.. — вяло донеслось с лежака пьяным голосом.

— Вставайте! — истерично закричал Цицерон, — Берси чуть не утонул! Я вытащил его на берег, но понятия не имею, в каком он сейчас состоянии! Мне нужна ваша помощь! — взмолился убийца, выбросив из головы только что содеянное. Ведь это несчастный случай, верно?

— Что?! — Фалин тут же вскочил и протрезвел. — Скорее веди к нему!

Спустя мгновение хижина опустела.

— Зачем он вообще полез в воду?! — беззлобно рявкнул редгард в предрассветной темноте. До берега оставалось совсем недалеко.

— Он стал хвастаться… Говорить, будто норды почти не пьянеют от выпивки, в отличии от имперцев. А в качестве доказательства полез в воду и…

Добежав до места, они застыли над бездыханным телом. Берси был мертв.

В голове Цицерона промелькнула мысль, что Ветровей все-таки сдержал свое слово. Он больше не будет пить…

Над Портовым районом загорелся рассвет.

Наконец он дома. Контракт выполнен безукоризненно и теперь его ждет заслуженная награда.

Чейдинхол встретил Цицерона приветливым солнечным днем, отчего на душе было легко и приятно. Но не погода являлась главной причиной хорошего настроения. Нет. Мысли молодого имперца были далеки и высоки, парили над городом, среди улочек которого блуждал он, направляясь в Убежище.

«Берси теперь в пустоте, рядом с самим Ситисом… Не значит ли это, что все те сокровенные тайны, что унес с собой Ветровей, раскрыты, как книга, перед Отцом Ужаса? Услышал ли Он исповедь скромного ассасина? Отец…»

Молодой имперец мотнул головой, стараясь избавиться от навязчивой мысли. Она пугала, но одновременно дарила надежду на связь с бесконечной пустотой, что не оставит его… Ведь теперь у него есть семья — братья, сестры, Мать и Отец. А выполнение контрактов — это плата, которую должен вносить каждый, дабы их семья становилась крепче.

Эти рассуждения поглотили Цицерона, и тот не заметил, как путь подошел к концу — заброшенный дом, зияющий пустыми глазницами, предстал перед убийцей.

Убежище встретило молодого имперца вездесущей суматохой. На скамье, возле лестницы, что вела к потайному выходу-колодцу, сидел Гарнаг, задумчиво наблюдая за происходящим.

— Что случилось, брат? — озадаченно спросил Цицерон, подойдя ближе к орку.

— Ты как раз вовремя подоспел, малец. Пришли новости из Бравила, они-то всех на уши и поставили, — самодовольно хмыкнул громила, почесывая затылок.

— О чем ты? Какие новости? Рассказывай скорее! — переполошился молодой имперец, которого переполняло любопытство.

— Через неделю к нам приедет сама Слышащая — Ализанна Дюпре, из своей резиденции. Точный день пока неизвестен, но все уже готовятся к ее прибытию. Она давно к нам не заглядывала, поэтому Раша, как глава Убежища, хочет, чтобы все было в наилучшем виде.

— А почему ты не помогаешь остальным, если все настолько важно? — скорчив удивленную гримасу, поинтересовался Цицерон, хитро заглядывая орку в глаза.

— Шутник ты, малец, как я погляжу. Неужели не смекаешь, что я здесь как слон в посудной лавке? От меня больше хлопот будет, чем помощи… — при этих словах он громко чихнул, будто в их подтверждение, да так, что брызги полетели во все стороны. — Иди уже, Раша ждет! Ха-ха!!!

Гарнаг проводил молодого имперца до двери в покои главы Убежища беззлобным хохотом, так как изрядно вспугнул своим чихом не только его, но и всех собравшихся в основном зале.

Дверь была приоткрыта, и Цицерон тихо проскользнул в комнату Раши. Тот же сидел за столом, в глубине своих покоев, и разбирал какие-то бумаги. Весь его вид был отстраненным, а большие кошачьи уши прижаты к голове. Это был явный признак, что глава Убежища и по совместительству Уведомитель Темного Братства нервничал. Кончик длинного хвоста подергивался, покоясь на полу, и также выдавал своего владельца.

— Брат? — позвал Цицерон, приближаясь к каджиту. От неожиданности глава Убежища вздрогнул и еще сильнее прижал уши, настороженно вглядываясь на источник шума. Перед ним предстал молодой человек, в свете свечей отбрасывая своей фигурой на полу неясные мутные тени. Черные, как смоль, глаза смотрели с тревогой и любопытством в ожидании ответа.

— Пришел?.. — задумчиво отозвался Раша, поднимаясь со своего места. — Раша поздравляет тебя с чисто выполненным контрактом, — подытожил он, доставая из ящика стола кошель с монетами. — Я уже обо всем знаю, у меня достаточно для этого связей и осведомителей. Молодец, — на минуту в комнате воцарилась тишина.

— Ты… не представляешь… как много для меня значит твоя похвала… — губы молодого имперца дрогнули, от чего он запутался в собственных словах. — Я… — он запнулся, понимая, что уже начинает говорить лишнего. — Я всего лишь инструмент, выполняющий волю Отца Ужаса.

Раша улыбнулся. Ему очень нравился запал и настрой новобранца, что своей ответственностью и преданностью Темному Братству уже сейчас мог быть примером для остальных, несмотря на молодость.

От Цицерона веяло огнем юности, ее задором… Весной. И будто бы в подтверждение этого, природа одарила его рыжими волосами с каштановым отливом, что жарким непослушным пламенем разметались на голове молодого имперца.

— Ты не инструмент Ситиса, ты его дитя. А… инструмент… — Раша не договорил, достав из того же ящика кинжал, что хранился в черных ножнах, — …вот он, — все с той же улыбкой на кошачьей морде, каджит протянул оружие Цицерону. — Это твоё вознаграждение. Намного лучше, чем тот, что у тебя сейчас, — отдав заслуженную награду, он добавил: — Пусть этот клинок служит тебе так же верно, как ты этому Убежищу и нашей семье.

Эбонитовый клинок сверкнул холодным блеском, когда молодой имперец достал его из ножен.

— Он… прекрасен… — заворожено пробормотал Цицерон, прижимая к груди новое оружие.

— А теперь иди и отдохни, я вижу, как ты еле стоишь на ногах, — с этими словами Раша вновь опустился за письменный стол, оглядывая недовольным взглядом скопившиеся бумаги.

— Гарнаг рассказал мне о Слышащей, я могу помочь, только скажи, где я буду полезен…

— В таком состоянии ты ничем не поможешь, — устало заверил его глава Убежища, опуская голову на переплетённые в замок пальцы.

— Что-то не так? — подметил Цицерон, обеспокоенный встревоженным состоянием Раши.

— Это проблемы Черной Руки, ты здесь совершенно ни при чем. Можешь идти.

Цицерон не стал возражать. Забрав кошель с монетами, он поспешил удалиться из покоев Уведомителя, дабы тот мог сосредоточиться на работе. Однако слова о проблемах Черной Руки сильно заинтересовали молодого имперца. Вот только пока его никто не хотел посвящать в них.

Полностью погруженный в свои мысли, он направился в жилые помещения. Смутные чувства зарождались в его груди в ожидании чего-то нехорошего. Словно ясный день, что встретил его сегодня, вскоре сменится на пасмурный вечер.

В общих покоях Цицерона встретили Понтий и Андроника, спустившиеся сюда из главного зала. Оба сидели за обеденным столом и что-то рьяно обсуждали.

— Ты хочешь сказать, что в Черной Руке раскол?

— Нет, что ты! Просто никак не могут прийти к общему мнению…

Оба замолчали, когда к ним подсел Цицерон, вялой рукой притягивая к себе тарелку с яблоками.

— Всем привет, — незатейливо поздоровался молодой имперец, бросив несколько коротких взглядов на своих братьев за столом. — Продолжайте, мне тоже очень интересно послушать, что здесь произошло в мое отсутствие.

Переглянувшись между собой, Понтий и Андроника продолжили разговор. Так и пролетело время, за болтовней и шутками, за рассказами о других провинциях и о Тамриэле в целом.

Лишь когда все улеглись спать, а кто-то из братьев отправился выполнять контракты, Цицерон, наконец, смог открыть дневник. За прошедшую неделю у молодого имперца не было времени даже вспомнить о нем. Открыв книгу на чистой странице, он некоторое время просто бездумно смотрел на белый лист. В голове все перемешалось, а тяжелые мысли клонили в сон. Про недавний контракт вспоминать даже не хотелось. Произошедшее было столь личным, что даже дневнику не хотелось это доверять. Лицо Берси стерлось из памяти, погрузившись во тьму бездны, из которой на Цицерона смотрели пустые глазницы Отца Ужаса. И он был как на ладони перед взором пустоты… И это чувство, оно не отпускало…

Дабы отвлечься, молодой имперец сконцентрировался на сегодняшнем дне, и рука без труда стала выводить незатейливые строки:

«Мне нравится Чейдинхол. Сейчас, когда все остальные Убежища уничтожены, либо заброшены, у нас нет недостатка ни в контрактах, ни в вознаграждениях.

Однако похоже, что мы с пугающей быстротой сдаем наши позиции в Тамриэле. Поговаривают, что у Черной руки нет единого мнения по поводу нашего дальнейшего курса. Одни выступают за расширение, другие — за сплочение.

Лично я считаю, что Темному Братству необходимо хотя бы поддерживать иллюзию своей вездесущности. Стало крайне трудно выполнять (и даже находить) контракты в тех провинциях, где у нас уже нет физического присутствия, как в Хаммерфелле. Чем больше мы будем игнорировать Тамриэль, тем больше народ станет терять веру в Темное Братство — в наше могущество, наши услуги, нашу преданность Бездне».

В эту ночь сон никак не хотел посещать Цицерона. Он просыпался то от бессвязных мыслей, то проваливался в дрему, что оборачивалась кошмаром; то вздрагивал от голосов, что что-то бормотали у него в голове. И длилось это до тех пор, пока усталость не взяла свое. Словно под тяжестью свинца опустились веки, окутывая вязкой и тёмной пеленой. И сновидения мелькали теперь перед глазами одно за другим, как до этого мысли их хозяина, совершенно не запоминаясь. Пока их бесконечный поток не остановился, а перед взором не предстал один единственный сон, пришедший под утро.

Он спускался по шахте все ниже и ниже, среди горных пород, что переливались от светильника в его руке. Полумрак нехотя уступал яркому свету, но лишь за тем, чтобы потом вновь занять оставленное место. Плечи натерли лямки тяжелого рюкзака, который нес на себе молодой имперец, блуждая в полумраке. Наклон все сильнее увеличивал угол, а стены сужались до тех пор, пока не стали узкой пещерой.

В конце туннеля Цицерон увидел робкий свет и теперь уже точно знал — его там кто-то ждет. Это чувство стало торопить, подстрекать, а маленький огонек постепенно обрел знакомые черты огарка старой свечи. Рядом с ней на земле ютился человек, опершись спиной о камень.

— Соизволил прийти ко мне! — раздался в тишине родной голос с усмешкой.

Цицерон оцепенел перед мужчиной, бессвязно что-то бормоча бледными губами. Эмоции разрывали его изнутри. Хотелось и плакать, и кричать, и угрожать, и бить, и броситься в объятья. Но он лишь склонился на колени, роняя из рук светильник на холодный пол.

— Отец… — робко позвал молодой имперец, снимая тяжелый рюкзак со своих плеч.

— Нахал! Оставил меня совсем одного, бесстыдник! Сукин ты сын! — сорвался сначала на него мужчина, но спустя несколько мгновений его гнев сменился усталой печалью. — Здравствуй, мальчик мой. Я рад, что ты не забыл своего старика…

Манера разговаривать ни капли не изменилась — это его отец. Эмоции у него чередовались столь быстро, что за ними было невозможно уследить. А с возрастом характер лишь сильнее закостенел и рядом с этим человеком становилось невозможно долго находиться. Возможно, из-за этого женщины и бежали от него?

— Мы так давно не видели друг друга… — пытаясь подобрать нужные слова, сказал Цицерон. Боязнь потревожить спокойствие мужчины проскальзывала в его голосе и неловких движениях. — Мне хотелось порадовать тебя, поэтому… — молодой имперец открыл рюкзак и высыпал все его содержимое на землю, — …я принес тебе подарок.

Свет от свечи и светильника, попав на драгоценные камни и самородки, преломился, и пещера окрасилась в разные цвета, вздрагивая и пускаясь в пляс вслед за огнем.

— Тебе нравится? — робко спросил Цицерон, заглядывая в глаза отца, что завороженно не сводил взгляда с подарка.

— Это все мне?! — удивленно, но в то же время и радостно воскликнул мужчина. — Теперь Камилла точно вернется ко мне, вот увидишь! Кто же будет в здравом уме отказываться от богатого холостяка? А?! — смех окатил пещеру.

— Я рад. Надеюсь, теперь мы помиримся и больше не будет таких ссор, как тогда… — Цицерон с осторожностью коснулся ладонью плеча отца.

— Не смотри на меня так. Твое лицо напоминает мне ее, а ведь ты знаешь, какие чувства у меня к твоей матери. Дешевая дрянь! И твой подарок мне бы не понадобился, чтобы завладеть ею! Невзрачная дурочка, и зачем только Боги послали мне ее?! Поганая кликуша… — дыхание мужчины сбилось от переизбытка эмоций, а в глазах затаился безумный блеск. Цицерон одернул руку от отцовского плеча.

— Почему ты не можешь просто все забыть? Ведь ее давно нет. Из-за тебя… Но ты словно помешался… зациклился… — в груди не хватало воздуха, а сердце барабанило о ребра. Это странное чувство, когда внутри переполняют эмоции и хочется высказаться, но едва ли можно подобрать слова.

— Ты сам ответил на свой вопрос, мне нечего тебе сказать, — в глазах потухла прежняя угроза, и мужчина с виноватым видом уставился в пол. — Хотя нет, есть еще кое-что. Спасибо…

* * *

— Спасибо! Спасибо! Понтий, ты меня захвалишь, прекрати! Я чувствую себя не в своей тарелке! Ха-ха! — громкий бас Гарнага разбудил Цицерона ото сна. Голова была тяжелой, и он нехотя поднялся с кровати, уставившись потерянным взглядом в никуда. Однако, замешательство от пробуждения прошло довольно быстро.

— Нет, нет. Я бы не сказал, что хвалю тебя. Я просто доволен тем, как ты выполнил контракт. Обычно от тебя только и ожидаешь очередного погрома, но тут… Ты просто превзошел самого себя. Я удивлен… Правда.

— Понтий, для тебя такая неожиданность, что я умею думать? — рассмеялся орк, скрестив руки на груди.

— Вовсе нет. Я удивлен тем, что ты использовал свои сильные стороны не в тупом бою, а в тени. И это оказалось вполне действенно! Человек другой комплекции не смог бы провернуть подобное, и я очень рад, что ты подметил все условия и идеально выполнил контракт!

— Получается, голова моя не только для тяжелых шлемов… — оскалившись, подытожил Гарнаг.

— Почему вы так кричите? — сонно потирая глаза, подошел к ним Цицерон.

— Да так, из Брумы пришла очень печальная новость, — как-то весело известил Понтий, несмотря на выше им сказанное.

— Что же за новость такая? — тут же заинтересовался молодой имперец словами брата.

— Ааа… Ты еще не слышал? Сейчас подробно тебе все расскажу! — и, подойдя к трапезному столу, поудобнее за ним уселся. Цицерон последовал его примеру, а Гарнаг остался стоять и взирать на обоих свысока. — В горах Джерол трагично погибли два человека, — театрально тихо начал Понтий, погружая слушающих в драму. — У подножия скал их обнаружил местный охотник, который сообщил стражникам Брумы о случившемся. Двумя несчастными оказались Дариус Каро и его знакомая, Агата. От супруги покойного Каро удалось узнать, что они направлялись в Скайрим, дабы навестить брата погибшей девушки. Но у них так и не получилось задуманного. Была пасмурная и туманная ночь, а тропа в горах узкая и обрывистая. Они поскользнулись и, видимо, ухватившись друг за друга, упали с обрыва. Жена Дариуса Каро, Амелия Каро, теперь носит траур… вся Брума скорбит… Надеюсь, погибшие найдут покой в пустоте Отца Ужаса.

— Умеешь же ты заговорить людей, Понтий! Ты только взгляни на Цицерона, у него сейчас того гляди слезы потекут! Ха-ха! — разрушил нависшую над столом иллюзию Гарнаг.

— Что? Нет… Это просто спросонья, я ведь ещё даже не умывался! — переполошился молодой имперец, пытаясь отделаться от вязких чар чужих слов.

— У меня нет такой силы, как у тебя, но есть вполне острый язык. И ты верно подметил, я хорошо умею им пользоваться, — словно дразня, Понтий подмигнул орку и тут же продолжил: — А главный герой столь несчастной истории не хочет выйти на сцену?

— Дай только слово! — охотно согласился Гарнаг.

— Прошу… Я замолкаю…

— Конечно, так красиво, как бравые жители Империи, я говорить не умею, — взгляд орка на мгновение остановился на Понтии, — но расскажу, как было… А было все довольно забавно! — еще сильнее развеселившись от предвкушения, начал орк, обращаясь к Цицерону. — Заказчицей этого «несчастного случая» была та самая жена покойного Каро, что теперь носит траур. Как оказалось, ее муженек нашел себе любовницу нордку, но всеми правдами и неправдами это скрывал. Рассказывая любимой супруге, будто это сестра его старого друга, которого он давно не видел. А под конец старый дурак решил убежать с молоденькой женщиной куда подальше. Видимо, у Агаты были какие-то свои планы, и она решилась на подобный поступок, дабы потуже затянуть узелок… Но жена Каро обо всем прознала и получилось то, что получилось.

— Ты подкараулил их в горах и скинул в пропасть? — удивленно спросил Цицерон. В его голове не укладывалась подобная удача. Горы огромны, подловить людей, что пустились в бега, на столь большой местности довольно проблематично. При этом оставаясь незамеченным… Будучи орком…

— Я похож на дурака?! — уязвлено буркнул Гарнаг.

— Вовсе нет… — стушевался Цицерон.

— Я встретил их на главной дороге из Брумы. Прикинулся искателем приключений и спросил у них дорогу через горы Джерол, так как не местный. Они охотно согласились меня сопроводить, тем более, услышав мои рассказы о недавно встреченной стае волков. А там уже было дело техники…

Дверь в общие покои отворилась и в помещение влетела запыхавшаяся Андроника.

— Слышащая Ализанна Дюпре прибыла в наше Убежище! — с огнем в глазах, скороговоркой возвестила она.

— Приветствую тебя, Слышащая! — с распростертыми объятьями встретил гостью Раша. Они крепко обнялись, и глава Убежища осторожно обвел ее взглядом, будто еще не веря собственным глазам.

— Какие крепкие у тебя руки… — вдруг разорвала тишину женщина, чем изрядно сконфузила каджита. Из-за чего последний как можно быстрее отпрянул от нее и попытался сменить тему разговора.

— Хм… Раша думал, что ты приехала из Бравила обсудить открытие базы Темных Ящеров в Архоне, а не мои руки… — недовольно хмыкнул он.

— Верно, но этот план потребует слишком много средств. От этой мысли мне становится дурно, — она устало вздохнула и это не ускользнуло от цепких кошачьих глаз.

— Взбодрись, Ализанна! У Раши есть и хорошие новости. Ты же знаешь, что у нас произошло пополнение, правда, уже полгода как тому назад… Я писал тебе о нем. Он из Брумского Убежища, единственный, кто спасся. Цицерон, подойди, — каджит поманил к себе рукой молодого имперца.

— Да, ты писал о нем, — молодая женщина смерила подошедшего оценивающим взглядом. — Я это отлично помню. Ведь ты так расхваливал его и даже назвал многообещающим ассасином Темного Братства, — Слышащая тихо засмеялась, прикрыв рот ладонью, чем изрядно смутила обоих. Остальные братья лишь переглянулись между собой, не пряча улыбок. — Ну, раз он так хорош, как ты говоришь, то у меня есть один контракт. Изящная история, пропитанная кровью, потом и смертью. Время не ждет!.. А достойный ли будет у нее конец?.. — она многозначительно взглянула на Рашу и направилась легкой походкой в его покои.

— Идем, — процедил сквозь зубы каджит, пытаясь не смотреть в глаза молодому имперцу.

Слышащая грациозно присела на стул, закинув при этом ногу на ногу. Черные одежды облегали ее талию, бедра и грудь. Цицерон сразу подметил про себя, что эта женщина знает свои сильные стороны и не чурается ими воспользоваться при необходимости. От нее исходил шарм, что мог вскружить голову любому мужчине, и тот становился безвольной игрушкой в ее руках.

— Твоя лошадь сейчас в конюшне у городских ворот? — тут же перешла к сути Ализанна.

— Да, а что? — не совсем понимая, спросил Раша.

— Отлично, дашь ее на время Цицерону, она ему понадобится.

— Да объясни, что происходит, наконец!

— Темная Мать говорила со мной, перед тем как я направилась сюда. Она дала мне указания по новому контракту. Заказчиком оказался наш местный ростовщик, что просадил огромное состояние на Арене. И раз уж так все сложилось, то твой новобранец и отправит эту одинокую душу в бездну к нашему Отцу Ужаса, — она примирительно улыбнулась.

— Ты выполнила работу Уведомителя? Раше всегда нравилась твоя инициатива…

— Не перебивай, милый.

— Кто жертва и где ее искать? — вклинился Цицерон в разрастающийся диалог. Он был готов оправдать ожидания Раши, чего бы ему это не стоило. Всё остальное же он просто пропустил мимо ушей.

— Сразу к делу, да? Мне нравится… — женщина поднялась со стула и вплотную подошла к убийце. — Твой малыш рвется в бой, — смеясь, обратилась она к каджиту.

— Ализанна, ты же сказала, что нужно действовать быстрее, а сама пускаешь стрелы. Но знай, на него они не подействуют.

— С чего ты взял, что не подействуют? Впрочем, да… Я забылась. Давно не тренировалась «стрельбой из лука», — в момент с нее спала напускная игривость и она продолжила разъяснения, будто и не было ничего. — Контракт серьезный, нужно убить Великого чемпиона. Возьмешься, многообещающий ассасин? — в ее глазах опять появился недавний блеск, и Цицерон ощутил, что этот взгляд ищет в нем брешь.

— Да, — коротко и не раздумывая, ответил молодой имперец.

— Что ж, твоя жертва сейчас находится в столице, возьми лошадь Раши и направляйся туда. Поспешишь, получишь приятное вознаграждение, — ласково закончила Слышащая.

— Я могу идти? — Цицерон обратился к Раше, так как уже привык получать приказы от него.

— Ступай, — кивнул каджит, опёршись спиной к стене и скрестив руки на груди.

Молодому имперцу не нужно было повторять дважды. Выйдя из покоев главы Убежища, и прикрыв за собой дверь, он направился в жилые помещения. Взяв вещи, что понадобятся для выполнения контракта, он поспешил к выходу.

— Что, обжегся об Слышащую? Как забегал… — остановил его у лестницы Гарнаг, громко смеясь.

— Вовсе нет, — удивленно уставился на него Цицерон, внутренне негодуя на то, что громила закрыл ему проход.

— Интересная хоть работенка-то досталась? — насмешливо, но не без любопытства поинтересовался он.

— Очень! — поняв в чем дело, улыбнулся Цицерон. — Но мне нужно спешить, прошу, пропусти. Обещаю, я потом тебе все расскажу, — примирительно выставив руки перед собой, попросил он.

— Ну беги, малец.

Утро только наступило, магазины ещё даже не открылись, а в переулках мелькали первые прохожие. Молодой имперец, дабы не привлекать внимания, оделся как простой гражданский. Клетчатая рубашка и ничем не примечательные коричневые штаны. Возможно, именно это так удивило и рассмешило Гарнага. Правда, подобные мысли пришли Цицерону в голову только сейчас. Обычно он занимался переодеваниями вне Убежища по необходимости. И, как ни странно, подобная игра его очень сильно забавляла, он каждый раз будто менял маски на своем лице.

Выйдя за городские ворота, Цицерон направился к конюшне, где его ждала лошадь Раши. Там пришлось еще немного задержаться, ожидая, пока ее выведут из стойла и запрягут; этого времени хватило, дабы достать из рюкзака дневник и карандаш. Быстрым движением руки Цицерон написал на чистой странице то, что счёл нужным доверить бумаге:

«Слышащая, Ализанна Дюпре, приехала к нам на несколько дней из своей частной резиденции в Бравиле. Они с Рашей обсуждали возможность заново открыть учебную базу Темных Ящеров в Архоне, что в Чернотопье, но в итоге решили, что для осуществления этого плана у нас недостаточно ресурсов».

Шум и гул толпы. Цицерон так давно не был на Арене, отвык от её толкотни и сутолоки, от гула, закладывающего уши. А столпотворение это из-за звезды, чья слава гремела по всему Сиродилу — Великого чемпиона. Возле входа в ристалище образовалась очередь из фанатов и поклонников гладиаторских боев.

— Делайте ставки, граждане и гости столицы! Делайте ставки!!! — верещал привратник, лесной эльф, которому из-за происходящего ажиотажа пришлось залезть на стол.

Полдень жарко палил весенними лучами солнца, и казалось, что воздух дрожит над этой кутерьмой. Наконец, очередь дошла до Цицерона.

— На кого будете ставить, молодой человек? Какую сумму?

— Естественно на Великого чемпиона! — разгорячено фыркнул имперец. — Я ради него из соседнего графства приехал, как только услышал, что ему бросили вызов! Сто золотых! — рука с силой ударила кошельком по столу.

— Принято! Распишитесь, пожалуйста! — пытаясь перекричать толпу, привратник протянул ему исписанные листы. И, ткнув пальцем, показал, где нужно отметиться. — Ваш номер — сто пятнадцать, проходите, пожалуйста! Следующий! — Цицерон зажал в пальцах заветный номерок, отчеканенный на металлической бляшке.

И кто бы мог подумать, что ему выпадет столь интересное времяпрепровождение, перед тем как выполнить контракт. Сначала ему не хотелось, были мысли просто подождать окончания боя и встретить жертву на выходе. А там как дело пойдёт. Проследить, застать врасплох… Но что-то ёкнуло в сердце…

Это же Великий чемпион. Можно ли его застать врасплох? Даже если внезапность будет на стороне Цицерона, не преувеличивает ли он собственные возможности и силы?

Тогда в лёгком непонимании и отчуждённости он поплелся на Арену, дабы хоть одним глазком взглянуть на свою жертву. Возможно, он сможет узнать о его слабых местах и придумать тактику. Да и воспоминания из детства манили любопытством.

«Помнится, отец здесь умудрялся проматывать почти всю выручку. Хм…» — молодой имперец грустно улыбнулся своим мыслям, попутно ища место на трибуне.

Да он был здесь так давно, что даже не знал, как выглядит нынешний Великий чемпион. А все вокруг только и гомонили о его противнике, бросившим вызов звезде Арены — о орке, которого в народе уже успели прозвать «Железный топор».

В голову Цицерона полезли хмурые мысли, от которых ему было не по себе. А что, если его цель будет повержена здесь и сейчас этим «Железным топором»? Что тогда ему делать? Как быть? Все случилось так спонтанно, что он даже не успел подумать. Трибуны были переполнены и даже не верилось, что все это из-за двух людей, решивших помериться силой между собой.

Толпа замолчала, и Цицерон напрягся всем телом, ожидая увидеть зрелище с большой буквы, как вдруг на Арену выскочил шут. Со смехом он делал ловкие кувырки и сальто на желтом песке, пока не бухнулся на собственный зад в самом центре площадки, махая руками при этом во все стороны.

— Сможет ли ветер рассечь железо?! А сможет ли металл остановить вихрь?! — закричал он визгливым голосом, после чего быстро вскочил на ноги, будто и не падал вовсе. — Встречайте же героев арены! Ха-ха!

Аплодисменты, свист, одобрительные крики и топот обрушились в виде приветствия. С балкона зрители бросали букеты цветов прямо вниз на будущее поле боя. На Арену с разных ходов под общий гвалт толпы поднялись два гладиатора. В этот момент Цицерону показалось, что он оглох. Но это сиюминутное умозрение ушло на задний план, когда перед его глазами предстали они.

Первый в самом деле оказался орком. Как и большинство представителей своей расы полагавшийся более на грубую силу. Был росл и широк в плечах — настоящий воин. Тяжелая броня, крепкий щит и железный топор, чего-то ещё примечательного молодой имперец на нём не заметил.

А вот второй вызывал куда больше эмоций. Лицо убийцы скривилось от удивления. Его будущая жертва, видимо, очень самонадеянна. Это был бретонец средних лет. И одет он был в красивый и элегантный костюм, будто собираясь идти на праздник, а не в бой. На его бедрах в кожаных ножнах висел меч. И больше ничего… Но судя по крикам и возгласам собравшихся здесь людей, увиденное смутило лишь Цицерона.

— Гогрон гро-Болмог желает сразиться за звание Великого чемпиона с его нынешним обладателем Бернардом Жанни, более известным как «Молниеносный вихрь»! Да начнётся бой!

Шут со смехом отлетел в сторону как раз в тот момент, когда Гогрон замахнулся своим железным топором. Но Бернард ловко увернулся, отойдя всего на шаг в бок. Ещё удар, теперь плашмя, лезвие топора могло бы перерубить рёбра. Однако, под свист свирепого размаха, бретонец лениво присел на корточки. На трибунах раздался смех толпы.

— Прекращай паясничать! Сражайся! — зарычал орк, теперь уже точно намереваясь попасть в цель. Но и здесь его постигла неудача. Между топором и самодовольным лицом бретонца встал преградой меч последнего.

— Спасибо, что напомнил! А то я совсем позабыл, зачем я здесь! — этими словами Бернард пытался отвлечь своего противника, который теперь обескураженно смотрел на него сверху. Секундное замешательство и быстрый рывок вверх, после чего удар в предплечье, ближе к шее.

Гогрон взревел, но даже не оступился. Эта рана раззадорила его только сильнее, а топор был подобен лезвию-маятнику, беспрестанно усыпая Великого чемпиона своим градом. Под всеобщий свист и гомон бретонец словно танцевал вместе с махающим топором орком. Он был похож на молниеносный вихрь, ускользающий от чужих ударов, красиво и даже изящно минуя острое лезвие.

Цицерон смотрел на их бой и не мог поверить собственным глазам. Таких хороших бойцов он видел в своей жизни впервые. От чего одна его часть просто искрилась от восторга и предвкушения, а вторая озадаченно разводила руками. Ну, по крайней мере, стало понятно, почему этот бретонец кому-то мешает ночью крепко спать… Однако… Это его жертва. Это Великий чемпион.

— Ваши двести золотых, молодой человек! — Цицерон подбросил увесистый кошель в ладони.

— Благодарю, — ухмыльнулся он привратнику и направился к выходу через парк. В его голове все ещё повторялась предсмертная агония орка, что пал с проломленным черепом на окровавленный песок. Победоносный гул толпы, овации и свист. И в центре этого неистового празднества стоял он — Бернард Жанни. Его тёмные волосы выбились из тугого хвоста и пряди небрежно падали ему на лицо; взгляд горел, очаровывая. А изящный костюм теперь не казался таким нелепым, как прежде. Ведь это его торжество, а все меры и люди, собравшиеся здесь — его гости.

— Великий чемпион! Здесь Великий чемпион! — закричали поклонники.

— Ну?! Как вам бой?! — громко крикнул гладиатор, представ перед всеми в лучах полуденного солнца. Словно сошедший с картины… Так сильно он отличался от остальных, и не только внешним видом, но и манерой держаться.

— Бернард, ты ранен?!

— Что? Нет… — осмотрев себя, сказал Жанни.

— Но на твоей одежде капли крови! — заверещали главным образом девушки и молодые женщины.

— Ну что вы, дамы! Это и не моя кровь вовсе, зачем переживать понапрасну? — со смехом в голосе успокоил их Великий чемпион.

Цицерон подошёл ближе, насколько позволяло собравшееся здесь столпотворение, и внимательно смерил взглядом обстановку. Нужно было срочно что-то придумать, однако, как назло, в голове было пусто. Впечатление после увиденного сильно подействовало на тёмного ассасина, и с какой бы стороны он мысленно не приближался к своей жертве, всё, казалось, пойдёт прахом.

Из лёгкого оцепенения его вывел стражник, что локтями пробивая дорогу, задел его плечом.

— Гражданин Жанни? — на голос мужчины обернулись все.

— Да? — нисколько не смутившись, отозвался Великий чемпион.

— Можно автограф?

В толпе послышался смех. Бернард вальяжно направился в сторону стража порядка и толпа расступилась перед ним, как волны, рассеченные камнем. Они пожали друг другу руки, после чего мужчина протянул ему маленькую книжицу и карандаш. Быстрым росчерком Жанни вписал своё имя на чистом листке и вернул инструмент для письма.

— Что слышно нового? Как утренний патруль в провинции? Спокойно ли в столице? — словно из вежливости, поинтересовался гладиатор. А все вокруг завороженно не сводили с него взгляда. Цицерон неохотно признал, что Бернард блестяще владеет не только мечом, но и языком.

— В столице всё спокойно. Наши люди стоят на страже днём и ночью, — вежливо отчитался мужчина. — Но на дороге через Великий лес, ведущей в графство Коррол, всадником Имперского Легиона были замечены дикие медведи. Мы собираемся отправиться на проверку этого места и…

— Не нужно! — оборвал его Великий чемпион. — Я сам займусь этой проблемой!

Стражник хотел было что-то сказать или возразить, но его голос потонул в восторженных возгласах и женских вздохах.

— Герой! Вы мой герой! — переполошилась одна.

— Ах, как он хорош… — томно простонала вторая.

— Береги себя! — выкрикнула третья.

Оглядевшись, Цицерон с внутренним возмущением понял, что он единственный, кто затесался в стане поклонниц. Все мужчины стояли поодаль или расходились по своим делам. В таком пышном цветнике у него совершенно не было шансов обратить внимание Великого чемпиона на себя. Быстро отойдя от конфуза, он направился ко входу во Дворец Имперского города, дабы срезать путь и пройти на Талос-Плаза.

Идя намеченной дорогой, он перебирал в голове услышанное. Обстоятельства вполне удачно сложились, нужно было только чётко вклинится в них и не разрушить. В памяти всплыл рассказ Гарнага о его недавних похождениях, и Цицерон решил не брезговать чужим опытом в выполнении своего контракта. Осталось только обдумать детали, добавить импровизации и сыграть свою роль как надо.

Знакомые места навевали воспоминания. Образ баронессы и её служанки вспыхнул перед глазами молодого имперца, когда он проходил мимо той самой гостиницы. Было забавно осознавать, что для кого-то это богатый район города, а для него — место посвящения в тёмные ассасины.

Цицерон решил дождаться Великого чемпиона возле конюшни за городскими воротами. И ожидания его продлились совсем недолго. Бернард мерным шагом шёл по широкой дороге, перед этим, как успел заметить молодой имперец, поздоровавшись со стражниками у главных городских врат.

Когда Бернард подошёл к мосту, Цицерон подлетел к нему сзади и с восторженным воплем простонал, стараясь, правда, не перегибать палку:

— Я хочу сказать, что вы вор!

Как ни странно, но это заставило Великого чемпиона остановится и в недоумении обернуться на оклик.

— Что? — столь удивлённый голос будущей жертвы заставил Цицерона невольно улыбнуться.

— Вы украли моё сердце…

Увидев напротив себя молодого имперца, что так весело и задорно смотрит на него своими чёрными глазами, Жанни улыбнулся в ответ.

— Кто ты? Что за шутки?

— Вовсе не шутки! Прошу вас, возьмите меня с собой! Я буду сопровождать вас в столь опасном путешествии, а после восхвалять ваши подвиги… И, если нужно, стану для вас щитом… — уже куда более тише закончил фразу Цицерон. Он весь дрожал от предвкушения, хотя с виду казалось, что от подобострастия.

Наконец-то они наедине, осталось только расположить его к себе. А там…

— Но мне не нужно… — выставив руки перед собой, запротестовал Бернард, но указательный палец человека напротив замер на его губах.

— Я ваш самый большой поклонник…

— Это, конечно… прекрасно… Но там же опасно! — стараясь отстраниться подальше, сказал Великий чемпион. Казалось, он еле смог подобрать нужные слова. Подобной неожиданности на свою голову он явно не ожидал.

— Я прошу! Нет, умоляю! Я не боюсь умереть за вас… Это честь для меня, погибнуть у ваших ног… — и, что есть мочи, он вцепился своими пальцами в ладони Жанни, что до этого были выставлены между ними в виде преграды.

«Теперь не убежишь!» — азарт взыграл в тёмном ассасине столь сильно, что у него едва хватало сил сдерживать импровизацию в приемлемых рамках.

— Ты столь молод, но уже видишь во мне пример для подражания… Готов броситься в бой, не боясь последствий! Хорошо, уговорил! Идём! Только для начала я хотел бы узнать имя столь верного поклонника.

— Цицерон, — мягко пролепетал молодой имперец, вздохнув грудью как можно глубже. В этот момент он чувствовал, будто парит в воздухе, хотя всё время стоял на земле.

— Что же, настало время защитить мирных граждан от диких хищников, только для начала… Цицерон, отпусти мои руки, — со смехом попросил Бернард, пытаясь выбраться из мёртвой хватки своего «поклонника».

— Да… Конечно, — после такого накала страстей, одержав весомую победу, Цицерон ощутил лёгкую усталость. Но основная задача ещё не была исполнена, поэтому, собравшись с мыслями, он разжал пальцы, на время отпуская Великого чемпиона.

— Идём! — воскликнул Жанни и направился к мосту, что вёл с острова на главный материк, где их ждала Чёрная дорога и Великий лес.

Лучи солнца преломлялись сквозь листья вековых деревьев, а тени то и дело менялись от малейшего дуновения ветерка. Птицы ни на минуту не замолкали. Как же было здесь хорошо… Цицерон поддался этому чувству, дабы выглядеть ещё более непринуждённым. Ничто, никакая мелочь, не должна была выдать его настоящие намерения.

Сейчас он самый счастливый на свете поклонник, которому повезло идти рядом со своим кумиром. Это роль, в которой маски ещё не сняты.

— И давно ты увлекаешься гладиаторскими боями? — поинтересовался Бернард, видимо, чтобы разрушить нависшую тишину и неловкость между ними. Великий чемпион видел подобное не в первый раз. Например, поклонницы часто теряли дар речи от собственного счастья, оставшись с ним наедине. Но он был весьма удивлён и польщён, что на мужчин его харизма действует ничуть не хуже.

— С детства. Мы с отцом часто посещали Арену, но, когда он умер, я на какое-то время забросил своё увлечение. Лишь разобравшись с долгами ко мне вернулся угасший азарт, — Цицерон старался говорить в большей степени правду, иногда вплетая выдумку и ложь. Так разговор выглядел куда естественнее, и втираться в доверие жертвы становилось проще.

— Мои соболезнования… Я не хотел затрагивать столь больную тему для тебя…

— Ничего страшного… — выдавил из себя улыбку ассасин, но получилось у него это криво. От подобного промаха он смутился и отвёл недовольный взгляд в сторону.

Птичья трель заглушила возникшую оплошность. Великий лес жил своей жизнью, не обращая внимания на двух путников.

— Слышишь? — вдруг замер Бернард, остановив Цицерона движением руки.

Вдалеке послышалось недовольное ворчание медведей. Судя по звукам, звери явно что-то не поделили между собой.

— Останься здесь, я пойду один, — не желая слышать возражений, что было видно в его взгляде, скомандовал Бернард.

— Но я могу прикрывать вашу спину, — запротестовал молодой имперец, схватив Великого чемпиона за руку. Цицерону в самом деле не хотелось отпускать далеко от себя гладиатора. Всё должно было случиться сейчас — это был идеальный момент.

— Ты из ума выжил? Там ты мне будешь только мешать. Пойми меня правильно… — он добродушно прижал руку своего «поклонника» к груди. — Ведь тебе ещё восхвалять мои подвиги, ты не забыл?

— Мой отец однажды так же переоценил свои силы, а после погиб, — задумчиво глядя в глаза Бернарда, тихо сказал молодой имперец.

— Но я не твой отец и вовсе не переоцениваю свои силы. Я Великий чемпион, не забывай об этом, — он улыбнулся очаровательной улыбкой, от которой многие женщины обомлели бы на месте, и потрепал Цицерона по рыжим волосам. Будто тот был ещё ребёнком и подобный жест снимет разом все переживания, как в детстве.

— Останься тут, — попросил Бернард и отправился в гущу леса, сойдя с тропы.

Но молодой имперец пропустил чужие слова мимо ушей и последовал за своей жертвой. Жанни, заметив это, недовольно фыркнул, но махнул рукой на неугомонного поклонника.

Пройдя глубже в лес, они забрались на пригорок, откуда хорошо было видно хищников издалека. Два медведя их даже не заметили, пытаясь поделить между собой тушу мёртвого оленя. Занятые друг другом, они громко рычали, и каждый из них старался показать свою силу и мощь перед соперником.

— Видимо, им сейчас не до нас, — прошептал Бернард, а запал так и бурлил в его глазах.

— Это верно, — согласился Цицерон, но голос его звучал отстранённо.

— Можно кое-что спросить? Хотя, я заранее прошу прощения за свой неуместный вопрос, — говоря это, он всё также продолжал всматриваться вдаль, в ожидании схватки между медведями.

— Конечно, спрашивайте… — и при этих словах Великий чемпион почувствовал на себе прожигающий взгляд.

— Что погубило твоего отца? — Бернард виновато улыбнулся, посмотрев на Цицерона. — Я понимаю, мой вопрос слишком грубый, поэтому, если хочешь, можешь на него не отвечать. Я не заставляю.

— Почему же, отвечу… Только сначала пообещайте, что никому не расскажете… — прошептал молодой имперец, подступив к своей жертве совсем близко. Они сидели в траве, среди высоких деревьев и пышного разнотравья. Птицы продолжали верещать, не прекращая своих песен, а солнце ярко пылало в зените. Как же было здесь хорошо…

— Секреты? Что ж, я умею хранить тайны… — на лице Бернарда появилось самодовольство. — Я множество раз давал слово хранить молчание и держал его. И тебе обещаю…

Цицерон, словно завороженный, не сводил взгляда с Великого чемпиона и делал вид, что внимательно слушает. А сам тем временем медленно и тихо достал кинжал из лежащего за спиной рюкзака.

— Я не сомневаюсь… — горячее дыхание опалило шею Жанни и тот непроизвольно обернулся, глядя в чёрные, как смоль, глаза. — Ведь я ваш поклонник…

Кровь хлынула на траву сильной струёй, и хриплый стон донёсся до слуха Цицерона. Хоть он и прикрыл ладонью рот жертвы, от этого едва заметного звука по спине убийцы пробежала сладкая судорожная волна. Тело в его руках также содрогалось из последних сил. Жизнь стремительно покидала Бернарда Жанни.

— Это я погубил своего отца, также, как и тебя сейчас… — голос дрожал от удовольствия содеянного.

Цицерон выпустил из своей хватки обмякший труп и тот рухнул в траву лицом вниз.

Внутри всё ликовало. Он выполнил контракт.

Молодой имперец, обомлевши, закатил глаза, пытаясь обуздать свой непомерный восторг, что готов был сейчас разорвать его. Лёгкость ворвалась, словно до этого он нёс на себе непомерных размеров груз, а воздуху не хватало места в груди.

Спустя несколько минут Цицерон пришёл в себя. Ему всё ещё не верилось, что всё получилось. Молниеносный вихрь пал от руки молодого и невзрачного ассасина. Уже само осознание этой мысли вызывало у Цицерона в душе ураган, что распирал во все стороны то ли от хохота, то ли от радости, а может… от гордости.

«Как же обрадуется Раша!..» — звенело непрерывно в голове, а на губах расцвела счастливая улыбка.

Он поднялся и, окинув в последний раз тело мёртвого Великого чемпиона, направился обратно к Чёрной дороге, дабы там уже без лишних приключений выйти к столице. А дальше Чейдинхол… и его семья… Порыв непомерной радости никак не хотел униматься. И дабы хоть как-то подавить его, Цицерон достал дневник и записал:

«Выполнил контракт по Арене. В конечном счёте, я решил прикинуться фанатичным поклонником и в два счёта приобрёл расположение Великого чемпиона. Когда мы с этим самонадеянным болваном шли через Великий лес, я перерезал ему глотку и оставил его тело медведям».

Свет от свечей мягко падал, освещая скудную обстановку. Старый потёртый пол, серые стены, украшенные лоснящимися коврами — обычная хибара бедняка. На столе оловянные кружки, несколько медных тарелок и овощи с огорода. Цицерон мог бы назвать это место уютным, так как отдалённо оно чем-то напоминало ему прежний дом, в котором они жили с отцом. Напротив него сидела девушка с заплаканным лицом, её пальцы теребили замученный платок.

— Я любила его… Как он мог так поступить со мной… — сквозь слёзы то и дело повторяла она.

Это была Ита Амнис, заказчица контракта, сотворившая Чёрное таинство. И судя по фамилии, её семья когда-то знала высший свет, вот только те времена давно прошли.

— Я бы не хотела вас задерживать, но как только вспоминаю Дж’скара, меня охватывают противоречивые чувства. Я бы так хотела быть снова с ним вместе… Когда мы только познакомились…

Тёмный ассасин периодически кивал в знак согласия, подперев голову рукой, из-за чего создавалось впечатление внимательного слушателя. Однако он думал совершенно о другом. Прошло уже больше года с того злополучного дня, а Раша всё никак не мог забыть тот глупый случай, что произошёл между Цицероном и Ализанной. Казалось бы, это была просто шутка, можно даже назвать это тонким женским юмором, но подобный пустяк сильно задел гордость главы чейдинхольского Убежища.

Раша переменился, затаив обиду на обоих. Но так как его кошачьи лапы не могли дотянуться до Слышащей, то всё «внимание» получил Цицерон. Контракты посыпались, как из бездонной чаши, и иной раз времени не хватало даже на сон. Теперь Цицерон сам стал встречаться с заказчиками, в какой бы глуши они не жили, выслушивал их истории, впутывался в чужие судьбы, словно в кокон из нитей, после чего отправлялся на поиски жертвы: дабы разорвать путы и навеки заключить их во тьму.

В голове яркой вспышкой возник образ Ализанны, что в тот день, после выполненного контракта по Арене, была приятно удивлена, увидев его на пороге Убежища. Весь запыхавшийся, усталый и сонный, но счастливый. Он не посрамил имени Раши и его надежд. Нет! Он выполнил всё в наилучшем виде и теперь Слышащей придется признать очевидное!

Так думал Цицерон…

В тот вечер глава чейдинхольского Убежища выглядел очень довольным, и всё никак не мог наглядеться на своего многообещающего ассасина.

— Ну! Раша же говорил тебе, Ализанна! — со смехом в голосе Раша похлопал молодого имперца по плечу.

— Какой шустрый. Видимо, ему очень сильно хотелось получить от меня премию… — в её глазах зажёгся хитрый огонёк, и на мгновение молодому имперцу показалось, будто в его груди что-то тлеет в ответ. Но лишь на мгновение. В тот момент Цицерон был очень рад, что Раша стоит к нему спиной.

— Премия от Слышащей? Давно такого не было… — недовольно хмыкнул каджит в длинные усы.

Ализанна ничего не ответила, только улыбнулась в ответ и подошла к тёмному ассасину вплотную. И, совершенно ничего не смущаясь, взяла в свои ладони лицо Цицерона, притянув к себе. Молодой имперец почувствовал на уголке собственных губ тёплый поцелуй, после чего до слуха донеслось кошачье шипение.

— Перестань кружить мальчишке голову! — Слышащую с силой одёрнули, но ей это ничуть не помешало дразнить каджита и дальше.

— А я считаю, что ему не повредит… — её голос был пропитан усмешкой. — И потом, давай спросим, что он сам об этом думает? — на Цицерона посмотрели две пары глаз. — Ну, что скажет нам многообещающий ассасин?

Молодой имперец ещё сильнее смутился от такого внимания, из-за чего, не подумавши о том, как это прозвучит, пожал плечами и брякнул:

— Я думал, будет что-то повесомее…

Звук звонкой пощёчины облетел покои главы чейдинхольского Убежища. Левая щека Цицерона покраснела ещё сильнее.

— Вот каков твой многообещающий ассасин! Это и есть его лицо без прикрас! — потирая ладонь, залилась смехом Ализанна. — Погоди, дай только срок, и он займёт твоё место!

— Не говори чепухи… — невнятно прошипел себе под нос Раша.

— Я хотел сказать предметное, что-то вещественное… — совсем потерялся Цицерон, пытаясь подобрать слова, но уже чувствуя на себе недовольный взгляд главы чейдинхольского Убежища. Теперь поздно оправдываться… А ведь минуту назад всё было иначе…

— Цицерон, иди в жилые помещения.

— Но, Раша, я ведь это не подумавши, ты же понимаешь? Правда? Не сердись… — но мольбы не возымели действия.

— Уходи… Раше нужно кое-что обсудить со Слышащей…

И с того момента что-то пошло не так. И как Гарнаг и Понтий потом не заступались за молодого имперца, Раша был твёрд в своих намерениях…

— Но ведь ты же знаешь порядки! Простой ассасин не может так сразу стать правой рукой Уведомителя… У Цицерона ещё недостаточно опыта, да и ранг невелик. Подобное простительно в неспокойное время, но сейчас это просто личный интерес! Следует придерживаться правил, не стоит гневить Ситиса!

— Не знаю насчёт Ситиса, но Понтий прав. Мальцу ещё нужно подрасти. Не надо взваливать на него такую ответственность и задачи, тяжесть которых он не осилит. Угомонись. Ты же знаешь характер Слышащей, не стоит из-за неё срываться на мальчишке, — но доводы орка и имперца ударились как об стенку горох.

Раша, всё это время слушающий братьев, лишь коротко подытожил свои мысли:

— Ализанна сказала, что, возможно, в будущем, Цицерон сможет стать Уведомителем… Тем более, мне нужен помощник, личный убийца… Поэтому, пусть потренируется пока, — в честь этого странного решения молодому ассасину даже выдали чёрную длинную робу и магические свитки.

«Но ведь Отец Ужаса видит всё… Его не обмануть. Мои братья подошли бы на роль личного убийцы куда больше, чем я…» — эта мысль возникала в голове всякий раз, когда Цицерон переодевался в чёрное одеяние. И каждый раз ему казалось, что он оскверняет имена Отца и Матери. Но появиться как-то иначе перед заказчиком было нельзя, его могли просто не признать.

Со временем же он просто смирился, приказы Раши нужно выполнять, а не обсуждать или оспаривать. Теперь Цицерон врал уже не только своим заказчикам и жертвам, но и самому себе, притворяясь тем, кем никогда не был.

— В последний раз его видели в Бруме, — речь Иты была невнятной и часто путалась. — Дж’скар, по слухам, уже успел обзавестись там богатой покровительницей… Ведь он так красив… — голос девушки задрожал, а по щекам вновь потекли слёзы. — У меня совсем нет денег, но есть кольцо… Зачарованное… — понизила девушка свой голос, будто сообщая какую-то страшную тайну. — Вот, возьмите, пусть это будет авансом. Остальную сумму я постараюсь найти, пока вы выполняете контракт, — она сняла украшение с пальца и протянула его Цицерону. — Оно принадлежало моей покойной бабушке, она увлекалась алхимией…

Цицерон ничего не ответил, просто взяв кольцо из протянутых рук. Он посмотрел на Иту Амнис в последний раз — роль была сыграна, осталось только исчезнуть из этого дома и раствориться во тьме ночной.

И каждый раз он был противен самому себе, появляясь и исчезая в чужих жизнях, словно тень. Поэтому просто молчал и слушал. Слушал людей, что потеряли голову — кто в гневе, кто в зависти, кто в любви… Он не мог позволить себе говорить… Было чувство, что скажи он хоть слово, Ситис услышит… И обман откроется, и гнев будет страшен…

Снова знакомая дорога, возница и небо. Как в тот раз, только вместо бездонного и чёрного, оно было ярким и солнечным. Путь из Брумы в Чейдинхол накрепко врезался в память. Вот только всё теперь не так, как тогда. Неизвестность и потерянность тех дней сменились постоянством и равнодушием. А ведь прошло не так много времени, но перемены уже отпечатались на лице Цицерона. Вместо любопытного и наивного взгляда — непроницаемые чёрные колодца; вместо застенчивой улыбки — холодная усмешка; и что в его словах являлось правдой, а что ложью, он и сам уже не мог понять… Настолько исказился прежний облик.

— Послушай, а ты давно бывал в Бравиле? — спросил возница норд, нарушив спокойную тишину.

— Давно, а что такое? — Цицерону данный разговор был бы не интересен, если бы не упомянутый город. Там жила Ализанна, а также там находился гроб Матери Ночи. Поэтому ассасин задал ещё один вопрос, вдогонку первому: — Что-то случилось?

— Да как тебе сказать... Говорят, там опять поймали несколько торговцев скумой. А так, вроде больше ничего... Просто странно всё это, ловят их, ловят, а им конца нет! Слышал может чего интересного из тех краёв?

— Нет… — задумчиво донеслось сзади. — Скумой я не забавляюсь... Да и те места редко посещаю. А что, там намечается что-то серьёзное?

— Да вряд ли… Как всегда, набьют друг другу рожи, виноватых посадят и успокоятся.

На этом их разговор оборвался. Цицерон молчаливым взглядом провожал леса, поля и фермерские угодья. И это был странный миг. Он ощутил, что в его жизни всё замерло, словно на вершине, там, где было тепло и уютно, но оставалось понимание — полёт не будет вечен, вскоре последует спуск, как с крутой горы. Молодой имперец поморщился от собственных мыслей, в дороге вечно странное на ум приходит.

Послышался топот копыт, ассасин повернул голову в сторону звука, не без интереса всматриваясь вдаль. Хоть и простой звук, да может и выведет из накрывшего оцепенения. Это был курьер, что сломя голову нёсся из одного города в другой. За его спиной была прикреплена широкая сумка, видимо, он развозил свежие выпуски газет.

— Новый выпуск «Вороного курьера»! — с каким-то восторгом объявил юноша. Посмотрев в лицо человека, замершего всего на мгновение рядом с ними на скакуне, Цицерон понял — вот кто сходит с ума по своему ремеслу. На губах молодого ассасина появилась едва заметная улыбка. Интересно… а у него самого такое же одурманенное и опьянённое лицо, когда он выполняет контракт безукоризненно? А нужно ли отвечать на этот вопрос? Как же мало нужно человеку, чтобы почувствовать себя счастливым…

Цицерон отвёл взгляд, почему-то последняя мысль оставила на душе мутный осадок.

— Чего пишут? Только это… я плохо читаю, — заволновался норд, протягивая здоровую волосатую руку за новым выпуском газеты.

— Тема весьма интересна! Обряды Матери Ночи! — вставил курьер своим звонким голосом, подавая свёрток.

Получив листок, возница обернулся и протянул его Цицерону, со словами:

— Чай поди ты читать-то умеешь? Ведь на то ты и имперец…

Молодой ассасин ничего не сказал, просто взял газету в руки, стараясь не выдать лицом никаких эмоций.

— Удачной дороги! — курьер сорвался с места и понёсся дальше, подымая пыль.

— Ага… — только и смог ему вдогонку сказать норд.

Колёса телеги тронулись, а Цицерон так и продолжил сидеть со свёрнутым листком в руках.

— Ну чего ты там телишься?! Читай давай! — крикнул мужчина, судя по голосу сгорая от любопытства.

— Д-да… — отстранённо отозвался молодой имперец.

Развернув газету, он облизнул пересохшие губы и начал читать:

Вороной курьер

Экстренный выпуск

Ритуалы Матери Ночи проводятся всё чаще…

Имперский город — центр науки, искусства, культуры и… Ритуальных убийств? Имперский легион Имперского города — ярый противник загадочной гильдии наёмных убийц, так называемого «Тёмного Братства». За этот год солдаты легиона обнаружили десять случаев проведения «Тёмного таинства», жуткого ритуала, с помощью которого, якобы, можно вызвать ассасина Тёмного Братства и заказать убийство. И это только в столице…

— Тьфу ты!.. — прервал возница громким плевком. — Что это творится?! Что это за дребедень ты тут мне читаешь?! — недовольно завозился норд на козлах, оглашая басом округу.

— То, что ты просил меня прочесть… — ответил Цицерон, руками второпях сворачивая газету. — Я и сам-то такое слушать не желаю, не то, чтобы ещё и тебе читать! — раздражённо рявкнул он и откинул свёрток в угол телеги, подальше от себя.

— А я-то чего? Я и не понял поначалу о чём речь! У нас в Скайриме такого отродясь не было! Это всё ваш имперский брат воду мутит, своими силами уж справиться не может или не хочет руки пачкать, вот и подсылают убийц всяких к друг другу… Мы, норды — народ простой, — при этих словах возница ударил кулаком себя в грудь, — и всё решаем сами! А вы тут, в своей Империи с жиру беситесь! Словно серокожие какие! Смотри-ка, взяли моду!

Возница так углубился в свои рассуждения, что и не заметил, как повернулся вполоборота к Цицерону. При этом размахивая огромными ручищами перед его лицом.

— Ну-ну… — холодная улыбка исказила лицо убийцы. — Отродясь не было, говоришь? — Цицерон рассёк указательным пальцем воздух перед самым носом удивлённого норда. — Я точно знаю, что одно из Убежищ Тёмного Братства находится не где-нибудь, а именно в Скайриме… Поэтому, я бы тебе посоветовал… — в чёрных как смоль глазах надменно блеснули жёлтые искры, — ...прикусить язык.

— Пфф… — норд самодовольно прыснул со смеху и отвернулся. — Малец, ты меня напугать что ли хочешь? Тоже мне! Знает он! Ха-ха! Так вся эта зараза от вас и лезет! Вот выйдем мы из-под вашей гнилой руки и прикроем всю эту шайку-лейку. И на плаху всех! Хотя нет… Чести много на плаху-то… Да живьём сжечь, чтоб другим неповадно было! Вот! — высказав всё, что накипело, возница вновь смачно сплюнул.

— Выйти из-под руки Империи? Сделать Скайрим независимым? — Цицерон облокотился о край телеги, склонив голову. — Как романтично звучит… — сладко пролепетал он, невольно копируя голос Понтия, так называемое — театральное или показное придыхание.

— Именно так! — встрепенулся норд.

— Тогда позволь спросить, что ты здесь делаешь?

— Деньги зарабатываю, что же ещё… — теперь уже недовольно буркнул возница себе под нос.

— Деньги, на которые ты потом будешь освобождать Скайрим от «гнилой» руки Империи? — хмыкнул убийца, задорно поглядывая в сторону норда.

— Именно так… — процедил тот сквозь зубы.

— Это так мило… — заключил Цицерон.

Всю оставшуюся дорогу они не разговаривали. Цицерон этому был даже рад, так как пустая болтовня мешала ему сосредоточиться и подготовиться к новому контракту. Да, он многого не знал и ему ещё предстояло собрать информацию в Бруме, но и для этого нужно было накопить в себе некоего обаяния и красноречия. Показаться здесь, пройти там, будто невзначай; поинтересоваться у одного, переспросить у другого — при этом оставаясь серым и незапоминающимся на лицо. Словно свой, старый знакомый… Но вот кто? Это должно вылететь из головы и не всплывать в памяти.

Возница даже и не думал оборачиваться в его сторону, поэтому Цицерон задумчиво уставился в осколок зеркальца и корчил перед ним всякие рожи, пытаясь найти такое лицо, которое бы выглядело наиболее подходящим для данной местности. Иногда за своей спиной норд слышал еле сдерживаемый смех, но старался никак на это не реагировать, так как его гордость и так была сильно уязвлена.

Когда солнце опустилось за лес, а небо побагровело, перед ними предстала Брума — северный город Сиродила. Снег, приносимый с гор неосторожным ветром, прятался в ямах и овражках, не думая таять. Скоро совсем стемнеет.

Цицерон улыбнулся своим мыслям, прощаясь с нахохлившимся и отвернувшимся от него нордом, и зашагал к воротам Брумы.

Ассасин уже бывал здесь раньше и город был ему знаком. Холодный и суровый, однако запомнился он Цицерону жарким пламенем и чёрным дымом, что взвивался над растерзанным полтора года тому назад Брумским Убежищем. На сердце стало неуютно, да так, что было трудно вздохнуть. А может, это просто холодный воздух с гор, а всё остальное мерещится? Мотнув головой, Цицерон направился в таверну «Кружка и ложка», что ютилась неподалёку от Великой часовни Талоса. Собор, правда, был закрыт для прихожан. У подножия массивной двери стояли имперские стражники.

Сама же таверна была очень популярна среди местных бедняков, и, насколько было известно ассасину, этот дом несколько раз сносили и строили заново. Так сказать, обновляли дерево и внешний облик. Однако, старое название за ним так и осталось — «Кружка и ложка». Видимо, какая-то дань прошлому?..

Так же Цицерон знал, что весь мутный контингент обитает именно здесь. Поэтому он и решил начать поиски Дж’скара отсюда. Натянув на лицо угрюмость, под стать норду-вознице, он зашёл в таверну. В нос тут же ударил запах пота и медовухи. Ну просто мужская идиллия… Цицерон поморщился, имперец внутри него негодовал, но силой воли ему удалось приструнить внутренний порыв — как можно скорее покинуть это злачное место. В памяти всплыла лачуга из Портового района Имперского города, где он знатно напился вместе со своей жертвой… Подобных недоразумений больше не должно быть.

Он неторопливо прошёл сквозь обеденный зал и, увидев хозяина таверны возле камина, подошёл к нему. В самом же зале было довольно людно, большинство столов были заняты, гомон и смех наполнили дом шумом, как темнота улицу за окном. Но всё-таки Цицерон не был пустым местом, и несколько взглядов в его сторону он почувствовал спиной.

— Приветствую, — скромно поздоровался молодой человек с нордом средних лет в фартуке. Собственно, по фартуку Цицерон и понял, что это хозяин заведения.

— Привет, — буркнули ему в ответ. Взгляд мужчины выражал еле скрываемую неприязнь. Ассасин в напряжённом воздухе ощутил причину такого странного поведения. Имперец! Этого было достаточно, чтобы норды за долю секунды становились озабоченными… собственной важностью… А всё из-за запрета поклонения Талосу и заключения мирного договора между Империей и Альдмерским Доминионом. Норды были оскорблены и их можно было понять. — Чего тебе, рыжий? — в лицо Цицерону ударил запах чеснока. Хозяин, приглядываясь к незнакомцу, задумчиво почесал бороду.

— Бутылку вина, пожалуйста, — безучастно попросил молодой человек.

Это тебе не юг и не центр Империи, здесь подкуп не работает, но и в дружбу сейчас сыграть не выйдет. Подраться? Напиться? Как же ещё снизить интерес к своей персоне?

Голоса за спиной уже не были такими громкими, и это серьёзно напрягало ассасина.

— Откуда нарисовался? Чего надо? — всё таким же недовольным голосом спросил хозяин таверны.

— Мы с другом искатели приключений, — осторожно подбирая слова, начал Цицерон. — Хотели сюда заглянуть, да только заболел он. Понимаете? Самым нелепейшим образом… А ведь хотели прогуляться по руинам…

— Чего, чего? Что за басни ты мне тут плетёшь? — в обеденном зале послышался смешок.

— Как же это он у тебя заболел? — раздался позади женский голос. Цицерон ухватился за него, как за тростинку, растущую на краю водопада. Повернувшись, он увидел молодую бретонку, сидевшую за столом с несколькими мужчинами. Угрюмое амплуа с него тут же слетело. Не всё так плохо, выход есть!

— Да вот шли мы с ним, никого не трогали. В Бруму путь держали, хотели купить хорошей северной стали, да только напоролись на какое-то некромантское капище…

— Чего?!

— Это где такая дрянь?! — сила была перенаправлена в другое русло, осталось погасить её.

— Тише! Тише! Говори, имперец! — взволнованно рявкнул хозяин таверны.

— Я перепугался, честно, признаюсь! — сделал ударение Цицерон. — Замешкался, разглядывая капище издалека, а вот друг мой не придал этому никакого значения… А мне и позвать его страшно, сейчас как некроманты услышат да из кустов повыскакивают! И конец нам обоим!

В зале повисла тишина, все собравшиеся не сводили завороженных глаз с молодого имперца.

— А когда опомнился, гляжу! Стоит он, прислонившись рукой к камню блестящему, да ногой дёргает… Всё думаю, в ловушку попал! Пропадёт! Сейчас как молнией его шарахнет и от друга моего кучка пепла только и останется! Я схватил первую попавшуюся на глаза здоровую палку, да как ударил со всей силы, чтоб он в сторону отлетел, подальше от этих магических штучек.

— И чего? — в сердцах спросил норд, сидящий рядом с бретонкой.

— Чего, чего… Камешек ему в сапог попал, а теперь ещё и рука сломана…

По таверне разнёсся дружный мужской хохот. Лицо хозяина раскраснелось, а из глаз от смеха потекли слёзы.

— Не повезло твоему другу! В товарищах у него дуралей оказался! Аха-ха! — не унимался мужчина, утирая щёки полами фартука. — Держи своё вино! Выпей за его здоровье! Ооо… Талос! Ахаха!.. — он хотел ещё что-то сказать, однако, последние, его собственные, слова смутили норда, и тот осторожно осёкся на Цицерона.

Цицерон же взял протянутую ему бутылку и заплатил деньги. Кривая усмешка исказила молодое лицо, а по спине пробежал холодок. Всё обошлось, ему поверили. Но почему отыгрывать дурака, несведущего и ничего не знающего у него получалось лучше всего? Как ни старался, другие маски лежали на его физиономии не так эффектно, как эта. И ему верили… Что с дурака взять? Смех в этой таверне… Это его смех, только рвётся он из чужой груди.

Чья-то ладонь с силой упала на плечо, запах чеснока вновь закружился перед носом. Цицерон обернулся, хозяин таверны надумал всё-таки что-то сказать.

— Ты про капище говорил… Смех смехом, но в этом деле стоит разобраться! — в голосе прозвучали решительные нотки.

— Ах… Это… недоразумение от испуга, не более, — улыбнулся ещё шире ассасин.

— Это как же? — на имперца уставилось с десяток удивлённых пар глаз.

— Да не капище это никакое, просто камни с раскиданными по округе костями. Наверное, там раньше жил тролль, но теперь уже никого нет.

— А как же, ты говорил, камни блестящие! — не унимался норд, сидящий рядом с бретонкой. — Не магия ли это?!

Цицерон лишь развёл руками… Ох уж эти жители севера…

— Это просто засохшая слюна тролля, которую я спутал с магической ловушкой.

— Вот оно что…

— Ааа…

С умным видом норды переглянулись между собой, понимая, что и сами могли бы спутать такие вещи, непривычные взгляду. Поэтому неприязнь мгновенно спала, к Цицерону прониклись уважением и уже воспринимали как своего.

— Малец, ты молодец! Мы тут смеялись, но это не со зла, понимаешь? Ведь ты как лучше хотел для друга… — хозяин таверны рассеянно шмыгнул носом. — Мы поначалу подумали, что ты выскочка какой имперский, шпионить пришёл, а ты вона какой… Такой же, как мы! — Цицерон очутился в крепких мужских объятьях, а затем и вовсе был оторван от земли под всеобщее улюлюканье.

— Задушишь, отпусти… — причитал молодой имперец, пытаясь вырваться из чужой хватки. Но внутренне он был очень рад такой реакции, теперь ему ничего не стоило втереться кому-нибудь в доверие ещё сильнее и расспросить о том, что его на самом деле беспокоило. О том, для чего он здесь.

— Передавай своему другу привет, пусть выздоравливает, и ещё вот, возьми, — хозяин таверны взял из буфета тарелку, полную сладких рулетов и, вывалив содержимое в маленький мешочек, протянул Цицерону.

— Спасибо… — уже без шуток поблагодарил молодой имперец, одарив норда искренней улыбкой, которая была теперь большой редкостью на его лице.

Спрятав подарок «для друга» в рюкзак, Цицерон осмотрелся в поисках свободного места. Мимо него прошла та самая бретонка, что помогла ему выйти сухим из воды. Намеренно она это сделала или по доброму зову сердца, он не знал, но хотел отблагодарить. И только открыл рот, как его перебили.

— Может ещё посидим? А потом я тебя провожу?

— Нет, спасибо. Я сама дойду, тут недалеко.

Норд, что сидел с ней рядом, поднялся с табурета, пытаясь преградить женщине путь. Цицерону пришлось посторониться.

— Ну что же ты? Не укушу я тебя, — добродушно улыбнулся молодой здоровяк, протягивая к ней руки.

— Я устала, мне нужно отдохнуть. Увидимся завтра, — она коротко кивнула ему и поспешила к выходу. Норду ничего не оставалось, кроме как растерянно уступить. Он проводил её мечтательным взглядом, а после отправился обратно на своё место. Цицерон последовал за ним, решив про себя, что люди в подобном состоянии, а именно в состоянии влюблённости, довольно неосторожны, болтливы и податливы.

Решившись с мыслями, молодой имперец подошёл к уже усевшемуся на табурет мужчине и спросил:

— Здесь не занято?

— Уже нет, — со вздохом в голосе ответили ему.

— Что интересного слышно? — Цицерон решил начать издалека, присаживаясь рядом. По левую руку от него дремал мужчина, видимо, мёд, пиво и благоприятная обстановка сморили его. — Я здесь так давно не был.

— Да чего же интересного-то?.. — норд закатил глаза к потолку, видимо, вспоминая. — Да всё как обычно, разве что… — он запнулся, смущённо улыбнувшись.

— Ммм?

— У соседки муж, как свинья напился. А она, не будь дурой, взяла да выгнала его из дома, чтоб протрезвел. Вот только на улице мороз был, муженёк её взял за ночь-то и околел… — хмыкнув, закончил мужчина.

— Бывает… — только и смог на это ответить Цицерон. Он уже привык к смерти, примирился с ней, ведь это данность, что даруется вместе с жизнью. Тем более… Он сам, Цицерон, её выбрал… и ничего его не должно смущать. У него теперь есть семья, разве не об этом он всегда мечтал? Искал, приходя уставшим в дом отца, и не видел ничего, кроме разочарованного взгляда. И в ком же так разочарован был отец? В себе или в своём сыне?

— Да, бывает, — также сухо согласился мужчина. — Но… не всё так плохо! Я присмотрю за его женой… — расплылся в улыбке норд от собственных мыслей и залпом осушил глиняную пивную кружку.

Послышался дверной скрип и на пороге таверны возник каджит.

— Кстати, насчёт интересного… — мужчина полуобернулся к ассасину, тем самым загородив обзор.

Цицерон нервно поджал губы, его собеседник в самом деле был довольно болтливым.

— У меня друг в Солитьюде работает помощником кузнеца, так вот, он мне весточку прислал. Много всего интересного пишет, в гости зовёт. Но я не об этом…

— Здорово иметь знакомых в столице Скайрима, — теряясь в собственных мыслях, еле нашёлся, что ответить молодой имперец.

— Так это я к чему, — вдруг в момент став серьёзным, сказал норд. — Кое-что в его письме меня обеспокоило. В «Вороном курьере» ничего об этом не объявляли, но друг пишет, что из Хай Рока пришли плохие известия. Говорят, Вейрест захвачен корсарами, не знаю, что теперь и думать.

Цицерон хотел что-то возразить, дабы поскорее перейти на интересующую его тему, а именно — вошедший каджит. Но едва услышав и осознав, о чём говорил ему мужчина, сидящий рядом, забыл обо всём…

Цицерон невидящим взглядом уставился на мужчину. Когда смысл сказанных слов дошёл до молодого имперца, последний потерял дар речи.

— Как же это… — единственное, что он смог выдавить из себя, отведя взгляд в сторону. Пытаясь скрыть испуг, исказивший его лицо, от удивлённых глаз норда. Тот, видимо, совершенно не ожидал такой реакции.

«Может он ошибся? Можно ли верить этой информации? Пираты захватили Вейрест? Но ведь там находится Убежище Тёмного Братства… Что с ним будет? Я должен срочно обо всём сообщить Раше!» — мысли бешено метались в голове, кровь ударила в виски, а сердце беспокойно стучало о рёбра. Было желание подняться, бросить всё и бежать в Чейдинхол. Цицерон едва не поддался этому сиюминутному порыву, но мужчина, дремавший рядом, вдруг ни с того ни с сего рявкнул:

— Да когда ты уже успокоишься, Аргис?! Сколько раз за сегодня ты уже рассказывал про письмо от своего приятеля?! Да уже любая подзаборная собака в курсе, что у тебя знакомые в Солитьюде! Какой же ты всё-таки хвастун!

— Ничего я не хвастун! И ты преувеличиваешь — не любая, вот этот парень слышит впервые, — при этих словах Аргис расплылся в улыбке. — Правильно я говорю? — спросил он у Цицерона, что всё ещё был потрясён услышанным.

— Да… — потерянно отозвался молодой имперец.

— Я просто хочу разобраться, почему об этом ни слуху, ни духу в местной печати? Ведь не мог же мой приятель ошибиться! — стоял на своём Аргис. — Хочу понять, почему Империя не в состоянии защитить собственные границы?! Почему закрывает глаза? Почему бездействует? Взять, да разгромить эту морскую сволочь, ведь не впервой же?

— Вот именно, что Империя бездействует… Хаммерфелл, соседняя провинция с Хай Роком, больше не является её частью и поэтому…

— Я это понимаю и вот чего думаю, Бриэл, — перебил Аргис. — Никакие пираты сами по себе решающей силы не представляют, это кучка сорвиголов, не более…

— И чего? — через понурую голову Цицерона недовольно хмыкнул Бриэл.

— А ты не перебивай, а то с мысли собьёшь!

— Ну излагай свою умную мыслю, философ, — ухмыльнулся мужчина.

— Эти пираты на подачках у Талмора! Поэтому их и не трогают! — стукнув кулаком по столу, заключил Аргис.

— М-да… Знаешь, до этого всего одна луна в небе была, а ты взял да в кармане своём вторую нашёл… Пф… Ха-ха!.. — Бриэль поднялся, потянулся и зевнул. — Надоели мне твои «удивительные домыслы». Пойду я.

— Да куда это ты собрался, ведь ещё только полночь… Ты обычно домой позже уходишь… — озадаченно уставился на него Аргис, но после секундных умозаключений он самодовольно цокнул языком и спросил: — За другой стол что ли?

— Именно так, подальше от твоего болтливого языка и политики.

— Ну и иди, мне сегодня есть с кем поболтать! Правда же? — Аргис рукой прижал к себе Цицерона так, словно тот был ему старым другом. Сам же Цицерон на это никак не отреагировал, находясь всем своим сознанием в раздумьях — как ему поступить?

Бриэль поплёлся к столу, за которым уже сидел каджит, только что вошедший в таверну.

— Дж’скар?! Разве ты не должен сейчас быть у госпожи Каро? Богатая вдовушка не желает приласкать тебя в своих объятьях? — последние слова мужчина произнёс с лукавыми нотками в голосе. — Неужели она прогнала тебя? Неужели место освободилось?

Послышалось недовольное кошачье шипение, скрип стула и возня собравшихся за столом. Цицерон в этот момент весь обратился в слух и напрягся. Он решил для себя лишь одно: на всё воля Ситиса. Ему же, простому ассасину, нужно во что бы то ни стало выполнить контракт.

— Ну, как поживает прекрасная Камелия? — продолжал подтрунивать Бриэль над зверолюдом, усевшись за стол напротив него.

— Её имя Амелия, — недовольно фыркнул Дж’скар.

— Да, да, — отмахнулся норд. — Давай ближе к делу…

Но после этих слов, как не прислушивался Цицерон к чужой речи, всё равно ничего не смог расслышать. Их разговор стих, а люди в таверне продолжали болтать между собой, заглушая его ещё сильней.

Ассасин устало выдохнул, он был сильно встревожен и еле находил силы держать себя в бесстрастном состоянии, а тут ещё этот шум и преграды, не дающие подступиться к исполнению контракта.

Чейдинхол… Убежище… Раша… — мысли сейчас были там. Знают ли братья о случившемся? Цицерон решил про себя, что нужно отправить письмо и известить о Вэйресте. Так, по крайней мере, он успокоит самого себя. Правда это или неправда, слухи или погром случился на самом деле, не важно. Дыма без огня не бывает.

— Всё никак поделить не могут между собой Амелию, нашу местную, если можно так выразиться, достопримечательность, — ухмыльнулся Аргис, сделав глоток пива из кружки. — Шутка ли, пол города свататься ходит! Ха! Она богата и старухой её ещё не назовёшь… Но я уже нашёл свою вдовушку, — мечтательно промурлыкал мужчина, облокотившись о стол и медленно, но верно, растекаясь по его поверхности.

— Я только приехал в Бруму, и про все ваши местные перипетии знать не знаю, — пожал плечами Цицерон, но, немного помолчав, добавил: — Мне казалось, норды недолюбливают эльфов и зверолюдов, но этот Дж’скар держится как свой среди них, — следовало вывести пьяного болтуна на нужную тему. Контракт сам себя не выполнит.

— Если подумать, мы всех недолюбливаем, однако, это не значит, что мы совсем нелюдимы. У нашего брата тоже есть любопытство, а этот каджит вполне интересен. Приехал сюда совсем недавно, весь богато разодетый, напыщенный! А когда местные поняли, зачем он здесь, то поначалу разозлились. И даже побили… Но, как оказалось, за душой у него ни гроша — этот Дж’скар, простой искатель лёгкой наживы, не более. А все его одежды, только пыль в глаза. Когда всё открылось, в таверне к нему присмирели. Теперь вот соревнуются… — Аргис не договорил, его речь прервалась от громкого возгласа за дальним столом.

— Ты действительно, кошак, убежал из дома через окно?! Вот ты олух! Кого ты испугался? Влюблённого стражника, что пришёл пожелать спокойных снов? Ха-ха! Скажи, что у тебя ещё и хвост дыбом встал, когда в дверь постучались! — Бриэль не мог унять хохот, а сильно задетый за живое Дж’скар поднялся со своего места, злобно сверля взглядом норда.

— Откуда Дж’скар мог знать, кто там? Прекрати сейчас же насмехаться над Дж’скаром! Дж’скар просто хотел посоветоваться с тобой, а ты сразу глумиться! — глаза каджита горели в полуосвещённой таверне.

— Погоди-ка… Дж’скар, видать, задумал ты что-то недоброе, раз так перепугался? Верно я думаю? Отвечай… — Бриэль подошёл к каджиту и теперь смотрел на него с осуждением.

За это время Цицерон успел разглядеть спину своей жертвы. Сутулый, худой, с острыми ушами — на него было жалко смотреть. Хоть его богатые одежды поначалу и смутили, но на деле он оказался простым кутилой и, возможно, вором.

Ассасин, подперев голову рукой, задумался. Заказчица Ита Амнис… Не зря Цицерону показалось странным совпадение с её когда-то богатой фамилией. Эта семья очень известна даже сейчас, спустя столько лет. Видимо, каджит прознал о девушке и соблазнил в надежде сорвать куш. Ведь что-то же ещё должно было остаться ей в наследство. И в самом деле… всё прошло по его плану, он вскружил Ите голову, залез в её карманы, а там… пусто…

Цицерон хмыкнул:

— Иронично…

— Чего? — отозвался Аргис, всё это время не сводящий взгляда с набирающей обороты ссоры.

— Смешно и горько, говорю, на всё это смотреть.

— Ааа… Это да…

Послышались звон разбивающейся бутылки, грохот падающей табуретки, шипение зверолюда и бас, вошедшего в кураж, норда.

— Ты только и можешь, что шипеть и когти показывать, да, Дж’скар? — ухмылялся Бриэль. — Может поговорим уже на кулаках?! Ммм?! Ха-ха!

— Здесь не место для драки, проклятый дуболом! — озираясь по сторонам, ответил каджит.

— Вы либо успокоитесь, либо я вас обоих вышвырну вон! — рявкнул хозяин таверны. — Мне не нужны проблемы! Думайте быстрее! — мужчина обернулся в сторону сидящих завсегдатаев и те молчаливо кивнули ему в ответ.

— Давай выйдем и поговорим, — уже спокойнее сказал Бриэль.

— Что же, идём… — фыркнул каджит, и надменно подняв морду, направился к выходу.

— Ооо!!!

— Драка!

— Бриэль, намотай хвост этого выскочки на руку! Ха-ха!

Загомонила вся таверна. Оживились полусонные и проснулись спящие, бодрые же поднимались со своих мест, дабы отправиться вслед за Бриэлем и Дж’скаром.

— А ну все сели на места! Сейчас же! — окатил стены грубый голос хозяина таверны. — Представьте себе, как переполошатся стражники, когда увидят огромную гурьбу перевозбуждённых горожан! А как обрадуется Алдарил… Это дело только этих двоих, пускай сами его и решают. Не лезьте…

Цицерон был очень удивлён тем, как взволнованная толпа успокоилась и послушно исполнила требование хозяина таверны. Видимо, последний был очень уважаем среди них, кого попало северяне не слушают. А может всё дело было в этом Алдариле? Но сейчас было не до вопросов.

— В самом деле, через минуту, другую вернётся Бриэль и всё расскажет. И никакой шумихи в городе… — подытожил Аргис.

— Да, это верно. Но всё же… Вдруг случится чего? Надо бы послать кого-нибудь за ними вслед, проконтролировать, так сказать… — обеспокоенно донёсся брюзгливый голос старика бродяги, что только недавно проснулся, но уже сразу понял, в чём дело.

— Я пойду, — поднялся со своего места Цицерон. — Всё равно мне хотелось немного проветриться перед сном.

— Ты уверен? — Аргис выжидающе посмотрел на молодого имперца.

— Мне несложно.

По лицу скользнул прохладный ветер, он бодрил, отгонял усталость и сон, словно шепча:

«Ночь скроет тебя в тени, а я украду все звуки. Поспеши!»

И Цицерон, найдя взглядом Бриэля и Дж’скара, что уже довольно далеко удалились от таверны, отправился за ними следом. Они шли вдоль первого ряда домов у восточной стены молча. Молодой имперец быстро проскочил площадь перед часовней и, миновав покрытую снегом статую, взобрался по лестнице на террасу. С неё он мог спокойно следить за происходящим и не бояться, что его заметят.

— Если я сейчас уложу тебя на лопатки, убирайся из города, понял? Тебе здесь не рады… — спокойно и уверенно сказал Бриэль, шагая впереди.

— А если Дж’скар одержит верх, что тогда? Проклятый громила, ты даже не рассматриваешь такой вариант? И вообще, куда ты ведёшь Дж’скара? — каджит шёл следом за нордом, часто оборачиваясь, поглядывая по сторонам в поисках стражников, патрулирующих город. Но Цицерона он приметить не смог, так как тот сбавил шаг и теперь крался за ними по высокой террасе, присев на корточки над их головами.

— За дома, куда же ещё. Там нас не скоро заметят. И какой же ты хочешь приз, если победишь?

— Моим призом будешь ты, — лукаво зашипел Дж’скар, упершись в спину остановившегося норда. Последний обернулся и удивленно уставился в кошачьи глаза в ожидании пояснений. — Дж’скару нужен напарник, охранник и просто сильный и надёжный человек. Ты вполне подходишь под это описание. Ведь северный человек — человек слова? Разве нет? И если я одолею тебя, то придётся тебе засунуть свою спесь куда подальше и слушаться Дж’скара!

— Хех… Какое заманчивое предложение… На понт меня взять хочешь? Не на того нарвался, кошак. Я об твою шкуру полосатую ещё сапоги вытирать буду!

Бриэль замахнулся, но Дж’скар успел перехватить направленный в него кулак и увернуться. Взмахнув при этом лапой, он полоснул мужчине когтями по лицу. Послышался короткий всхлип, кровь брызнула на белый снег.

Цицерон замер, прислушиваясь к звукам борьбы. Он решил не выглядывать из-за укрытия, а просто дождаться развязки драки, дабы уже после принять нужное решение, в зависимости от результата.

* * *

Они повалились на землю, всячески не давая один другому подняться или оказаться сверху. Колотили друг друга ногами и руками, шипели и стонали от боли, в попытках одолеть соперника. Глаза Бриэля плохо видели в темноте, со лба стекала кровь, ещё больше мешая сориентироваться. А вот Дж’скар умело пользовался своим преимуществом зверолюда, и, улучив секундное замешательство норда, впился острыми зубами ему в шею, словно это была добыча, которую он намеревался задушить.

Бриэль изо всех сил дубасил каджита по спине, пытаясь высвободиться из железной хватки на своём горле, но тот только сильнее сжимал челюсти, помогая при этом себе когтистыми лапами. Он знал, что намного уступает в силе, но нехватка воздуха в лёгких этого болвана быстро расставит всё по своим местам. Потеря сознания — и у него будет собственный послушный слуга. Рядом с которым Дж’скару подобные проблемы в будущем уже не будут так страшны.

— Прекрати… мне нечем дышать… — стонал и хрипел под ним мужчина. Вытаращив глаза, он хватал ртом воздух, но всё вокруг уже потемнело, а кровь пошла носом. — Я же… тебе живым ну… нужен… — пытался воззвать к разуму Бриэль, но на каджита этот номер не подействовал. Он понимал, что, ослабив хватку, проиграет. А значит придётся покинуть Бруму и распрощаться с мечтами обогатиться за счёт вдовы. Нет! Он прошёл весь этот путь, наконец, нашёл то, что искал, и не позволит кому-то встать между ним и деньгами!

Глаза во тьме блеснули холодным зелёным светом, тяжёлый всхлип и тело под ним ослабло, кровь из шеи потекла сильнее, когда челюсти разжались. Теперь этот человек принадлежал ему… Только бы не погубить его на радостях… Он знатно переборщил.

Дж’скар поднялся, бегло осмотрел Бриэля, намереваясь как можно скорее найти целителя. Вот только Великая часовня Талоса была закрыта, а всех служителей давно разогнали. Конечно, из города их никто не прогонял… Каджит задумался, пытаясь припомнить слухи, что он слышал о людях, которые до этого момента его совершенно не интересовали.

«Вроде… священникам отвели хижину в районе для бедных, а в саму часовню им вход закрыт, так как там расположился отряд талморцев, в составе мага и двух воинов. И первый там сидит безвылазно… Одному Талосу известно, чем он там занимается».

Нервно вздохнув, Дж’скар направился тем же путём, что и пришёл сюда. Ему во что бы то ни стало нужно привести целителя! Тогда Бриэль уж точно по гроб жизни ему должен будет! Но зверолюд не успел сделать и несколько шагов, как что-то тяжёлое свалилось на него. Не удержавшись на ногах, он понял, что падает, всё произошло так быстро, что каджит не успел сориентироваться и под весом «неизвестного» повалился на землю, налетев головой об угол каменного основания дома.

* * *

Глухой шум удара донёсся до слуха Цицерона. Он замер на мгновение, прислушиваясь к посторонним звукам. Ничего. Всё тихо. Каджит под ним всё ещё сопел, и ассасин, дабы не заставлять Отца Ужаса ждать, схватил голову жертвы и ещё несколько раз со всей силы ударил её о каменный угол. Кровь залила всё вокруг и испачкала Цицерона. Но из-за темноты тот этого даже не заметил, он выполнил контракт… Всё остальное его теперь уже не волновало. Вытерев руки о снег, он поднялся на ходящие ходуном ноги и вновь ощутил ту лёгкость, что он всегда чувствовал после убийства. Опустошённым взглядом ассасин уставился в небо полное звёзд, задрав голову. На его лице замерла умиротворённая улыбка.

«Я исполняю Его Волю… и в том счастлив. А то, что неприятности обходят меня стороной — не есть ли Его благодарность? Я ему дорог… Отец…»

Он пошёл прочь от места убийства. Руки то и дело била приятная лёгкая дрожь. Цицерон шёл не торопясь, раздумывая, показаться ему в таверне или нет? Всё-таки его там ждут, он должен оповестить о случившемся местных, иначе внезапное исчезновение плохо знакомого имперца могут неправильно понять. Будет лучше притвориться законопослушным гражданином. Кто знает, когда ему вновь нужно будет сюда вернуться, а портить отношения с местными — это самое последнее, чего бы он хотел. Сомнения… Как Цицерон их не любил…

Ассасин ускорил шаг и направился в сторону таверны, но принятое решение его не слишком радовало. Он должен был предстать на пороге перед людьми испуганным и потрясённым, но не мог… Нет того шока от содеянного, черта давно пройдена. А если сыграть? Нет, сейчас он не потянет. Для подобного он был слишком переутомлён.

«Если нужно сыграть эмоцию, то на её фоне нужно поставить тот контекст, который тебе будет знаком и ясен», — слова Понтия сами собой всплыли в голове. Тот любил прихвастнуть своим актёрским мастерством, и как-то раз даже напугал всех своим талантом, расплакавшись в истерике, когда все спали. «Я просто репетировал момент встречи со своей жертвой, дабы, испугавшись за моё самочувствие, она пустила меня в свой дом. Хотя… на самом деле я представлял, что меня ведут стражники на смертную казнь…»

В тот день Гарнаг многозначительно покрутил пальцем у виска и сказал, что Понтий сам себе всё усложняет.

Цицерон ушёл в свои мысли с головой, не обратив внимания на шедшего мимо стражника.

— Эй, коротышка! А ну стоять! — молодой имперец от подобных в его сторону оскорблений удивлённо замер. Огонь от факела озарил пространство вокруг так ярко, что глаза сощурились от света. Рука сама собой прикрыла лицо.

— Гулять ночью возле часовни Талоса запрещено. Приказ Алдарила. Я могу проводить вас домой или в гостиницу, — сказав это, стражник поднёс факел ближе к Цицерону и после секундного замешательства спросил: — В чём это испачкана ваша одежда?

Руки ассасина коснулись пятен на одежде, на пальцах остались свежие следы крови. Голос дрогнул, в попытке подобрать нужные слова:

— Пожалуйста, проводите меня в таверну «Кружка и ложка». Здесь совсем близко. Мне нужно… Оповестить… — Цицерон проглотил ком в горле. — Оповестить…

— Что случилось?! Кого оповестить? О чём?

— Мне наказали проследить за дракой, но всё пошло не так… Я… я ничего не мог сделать. Они с такой силой били друг друга. Я… испугался! После я пытался привести их в чувства, но они не отзывались! — молодой имперец окровавленными пальцами вцепился в стражника. Его глаза метались от случившейся неожиданности и от незнания — поверят ему или нет?

— Кто кого бил? Кто наказал проследить? — тут же завалил вопросами Цицерона мужчина.

— Я всё потом объясню, идёмте в таверну! Скорее!

Спустя пятнадцать минут толпа зевак и завсегдатаев уже обступила дом, за которым всё произошло. Он принадлежал той самой Амелии Каро, из-за которой всё и началось. Испуганная женщина стояла посреди собравшихся, нервно причитая:

— Так это всё из-за меня! Всё из-за меня!

Рядом с ней стоял стражник, что придерживал женщину под руку, дабы та не упала на промозглую землю.

— Госпожа Каро, в случившемся нет вашей вины… Были бы они умнее и трезвее, не стали бы доводить до такого.

С неба посыпались хлопья снега, и темнота вокруг стала ещё более тоскливой и одинокой. Цицерон поёжился от холода, ему совершенно не нравилось находиться здесь. Ведь это место преступления, а сам он стоит совсем рядом, испачканный в крови, и всё вокруг просто кричало, что это он убийца… Ассасин глубоко вздохнул, пытаясь побороть приступ паники, что навязывал ему тревожные мысли.

«Я свидетель… Я совершенно ни при чём… Я свидетель…», — повторял про себя Цицерон, осознавая, что таким его и видят окружающие, но огромная толпа давила. Чувство опасности не отпускало, оно словно пропитало весь город белой пеленой.

— Разойдитесь! — крикнул мужской пронзительный голос, от которого молодой имперец вздрогнул.

— Здесь всего на всего произошла драка со смертельным исходом, ничего интересно для тебя нет! Алдарил, прекрати видеть везде заговоры! Сколько можно!

— Балимунд, ты меня удивляешь! — толпа зевак и стражников расступилась и взору Цицерона открылись две фигуры. Это были высокий эльф и норд, что быстрым шагом вошли в центр толпы, дабы осмотреть тела покойных. — Ты же начальник городской стражи Брумы и должен понимать, что огонь разгорается от искры… — талморец презрительно хмыкнул, разглядывая мёртвых. — Могли бы их и прикрыть чем-нибудь! Ну что за варварство!

Балимунд подозвал к себе двух подчинённых и что-то тихо сказав им, отпустил. Проводив их взглядом, Цицерон нервно проглотил ком в горле. Неспроста всё это время его сердце было не на месте.

— Прошу всех разойтись! Расходитесь, здесь не на что смотреть! — отдал приказ начальник городской стражи, а его подчинённые безотлагательно принялись исполнять, распихивая зевак в стороны и предлагая проводить до таверны.

— Закрыть ворота в город! Никто не зайдёт и не выйдет, пока не будет проведено расследование. Я бы попросил родных и близких покойных задержаться! — тут же окликнул Алдарил. — Нужно всё тщательно исследовать и выяснить… Расспросить свидетелей… Балимунд! Да что вы творите!

Цицерон нервно осёкся, уже полностью осознавая, во что он влез. Заигрался…

— Из-за меня… — содрогалась женщина, обхватив руками плечи. Её трясло в ознобе.

— Госпожа Каро, я отведу вас в дом. Вам не стоило вообще здесь появляться…

— Балимунд! — рука высокого эльфа в изящной чёрной перчатке с золотым узором вцепилась в плечо начальника городской стражи. — Её нужно допросить в первую очередь!

— Да ты совсем рехнулся, эльф?! Она не так давно мужа похоронила, а теперь это! У тебя совсем чувств нет?! — сорвался Балимунд на крик.

— У меня есть приоритеты и…

— Засунь себе их знаешь куда!

— Как ты, червь, смеешь разговаривать с эмиссаром Талмора!

Началась перебранка. Женщина громко в голос разрыдалась.

— Пошли отсюда быстрее, если талморцы тебя загребут, то уже с потрохами… — чужой шёпот опалил шею, молодой имперец обернулся и увидел Аргиса, что нервозно оглядывался по сторонам.

Цицерон решил не спорить и последовать за мужчиной. Контракт, который казался ему всё это время таким простым и даже плёвым, обернулся большой проблемой. Нужно было бежать из города сразу после содеянного, а не идти в таверну докладывать! Не зря у него были сомнения! Не зря хотелось покинуть это злосчастное место, что уже в который раз встречает его очень резко и грубо. Проклятая Брума и её вечно промозглая земля!

— На, одень и прикрой лицо, — сказав шёпотом, протянул свою тёплую куртку с длинным воротом Аргис. Цицерон, сняв рюкзак с плеч и передав его на время мужчине, быстро накинул на себя предложенную обнову. Они перешли на другую сторону дороги, спрятавшись за домами. — Сейчас обойдём часовню и в кварталы бедных, понял?

— Но ворота закрыты!

— Не паникёрствуй… Сейчас и без того тошно.

Совсем рядом послышался топот сапогов стражников. Цицерон и Аргис спрятались за старые бочки возле стены в тени дома.

— Этот талморец совсем свихнулся. Всех переполошил.

— Тихо! — цыкнул его товарищ. — Слышишь?

Сквозь падающий снег донесся недовольный голос Алдарила:

— Ищите молодого имперца! Он главный свидетель! Допросить этих пьянчуг с пристрастием! Живо! Мне совсем не нравится то, что здесь происходит!

— Теперь вся ночь без сна… Будем воевать с ветряными мельницами… — пробормотал себе под нос один из стражников.

— Жаль этого имперца… Влип он... Ох, как влип…

— Да мы все тут влипли… А что это там?

Стражник указал на бочки. Что-то хрустнуло и это заставило стражей порядка подойти ближе и осветить стену.

— Братцы… не сдавайте! — негромко выпалил Аргис, выскочив из-за укрытия. Их всё равно обнаружили и продолжать там сидеть не было смысла. — Эти талморцы нас живьём сожрут… Братцы, мы же все свои здесь… Неужели… — договорить ему не дали, раздался оклик издалека.

— Эй, вы трое! Чего там встали! Живо на поиски! — голос принадлежал высокой эльфийке, что была воином в свите у главного мага Алдарила.

— Братцы… — прошептал Аргис, а Цицерон понуро уставился на белый снег, проклиная Бруму и себя.

— Есть!

— Так точно!

Переглянувшись, один из них сказал:

— Мы вдвоём осмотрим здесь, а ты иди на другую сторону улицы.

Двое стражников зашли за дом, делая вид, будто прочёсывают этот переулок, а последний направился в указанную сторону.

— Не бойтесь, не выдадим, — совсем тихо сказал один из оставшихся, оглядывая беглецов. — Своих эльфам не выдаём… Но ты… — Цицерон почувствовал на себе чужой взгляд и поднял голову. — Раз за тебя заступился мой брат-норд, то ты, должно быть, хороший человек.

Цицерон смутился от подобной похвалы. Он чувствовал себя не в своей тарелке, всё казалось вокруг таким нелепым, будто происходило не с ним. Словно захлестнуло огромным потоком, а он ничего не мог сделать, не в его силах было что-то изменить. Оставалось лишь довериться этим людям, и от подобного вывода становилось не по себе. Было страшно доверять чужакам, осознавая, что было с теми, кто доверился ему самому однажды…

— Конечно, он хороший человек, ещё и скромный к тому же, — натянуто улыбнулся Аргис. — Чего делать-то будем? — спросил мужчина то, что волновало сейчас Цицерона больше всего, и судя по вопросу, не его одного.

— Мы попросим впустить вас в дом через погреб, — быстро отреагировал стражник на его вопрос. — Стойте здесь и ждите.

— Скажите Абель, что её ненаглядный в опасности и она мигом поможет!.. — тут же приободрился Аргис, выпалив шёпотом, но на возбуждённых тонах.

— Хорошо. Передадим.

Они направились дальше обходить местность между террасой и домами, всё ещё делая вид, будто выполняют приказ мага. А может, просто притворялись. Цицерон не знал, кому верить. Свет от факела исчез в белой дымке. Снег продолжал валить с неба хлопьями.

Спустя несколько минут послышался недовольный возглас Алдарила:

— Чем вы там занимаетесь?! Эй!

— Хотим обыскать этот дом, он находится слишком близко к месту произошедшего инцидента, — громко и чётко ответил один из стражников. — Возможно, там что-то слышали или видели…

— Хорошо. Выполняйте, — уже спокойным тоном ответил им маг. Видимо, ему понравилась подобная инициатива. — Приведите её уже скорее в порядок, сколько можно ждать, Балимунд? Пока вы мешкаетесь, солнце встанет!

— Сказал бы я тебе, да промолчу… — едва донёсся сквозь снегопад гневный голос начальника городской стражи. Рыдания Амелии Каро были еле различимы во всеобщей суматохе.

— Это обдуманное решение с твоей стороны, норд, — самодовольно хмыкнул Алдарил.

Стук в дверь.

— Госпожа Абель, откройте! — спустя короткий промежуток времени послышалось отпирание замка и скрип плохо смазанных петель.

— Д-да? Что случилось? — дрогнул женский голос.

— Позвольте войти, мы лишь зададим пару вопросов.

— Конечно…

Дверь громко хлопнула и воцарилось ожидание. Продлилось оно, правда, недолго и долгожданное спасение замаячило впереди в виде открывающегося погреба.

— Сюда, — позвал стражник.

Аргису и Цицерону не нужно было повторять дважды, они тут же влетели в подвал, чуть не сбив с ног стражника, который торопился скорее закрыть за ними вход в погреб.

— Аргис, что ты натворил? — растерянный голос Абель прервал тишину.

— Ничего, милая! Наоборот… У нас тут спасательная операция… — лукаво улыбнулся норд, после чего спросил: — Что там дальше по плану?

— Спасательная операция?

— Я потом всё объясню, дорогая, сейчас главное для нас время, — он выжидательно посмотрел на стражников. — Цицерона нельзя здесь оставлять. Его не должны найти в доме Абель.

— Оденешь мою броню. А дальше Гундинг выведет тебя за ворота Брумы, — и без лишних разговоров мужчина принялся раздеваться.

— Абель, идём пока наверх, — приобняв женщину за плечи, Аргис увёл её по лестнице.

Гундинг прислушивался к звукам с улицы, скорее всего надеясь ничего не услышать. А стражник, что придумал такой замечательный план, стягивал с себя амуницию. Цицерону ничего более не оставалось, кроме как заняться тем же самым. Бросив рюкзак на пол, он принялся стягивать с себя чужую тёплую куртку.

Гундинг подошёл к ним как раз в тот момент, когда они закончили.

— Что с рюкзаком?

— Спрячу его под броню, всё равно я тощий, никто и не заметит.

— Ты не только тощий, ты ещё и коротышка… Мало каши в детстве ел, имперец?

Цицерон лишь хмыкнул под шлемом и развёл руками.

— Идём, — скомандовал Гундинг. — И так слишком долго здесь провозились.

* * *

«Если бы я сразу применил свиток «Невидимость», то не пришлось бы встрять между молотом и наковальней», — корил себя ассасин.

Они благополучно вышли за ворота «обходить округу». Как раз вечерняя смена вернулась с патруля и можно было выдохнуть.

— Этот Алдарил только и ищет повода, чтобы сунуть нос не в своё дело. Но в Бруме из суетливых никого уже не осталось, кого-то извели, кто-то сбежал в Скайрим… А Империя лишь смотрит и молчит… Хм… Прямо как ты…

— Я? — Цицерон нервно вдохнул холодный воздух, поняв, что ещё ничего не закончилось.

— Да, как ты. Мы тебе помогли, но какая будет твоя благодарность? Никакая… Ты уйдёшь, а мы останемся здесь терпеть и жить дальше…

— Ты прав, — сказал молодой имперец прямо, уже не в силах кривить душой после того, что произошло. — Ноги моей не будет больше в Бруме. Что не приеду — этот город встречает меня с неописуемой «теплотой».

— Что? Уже не первый раз нарываешься на проблемы?

— Ну… — Цицерон задумался, пытаясь подобрать правильные к случаю слова. — Я заезжал к вам как-то, во время пожара…

— Хорошее же ты выбрал время! — засмеялся Гундинг. — Я отлично помню тот погром, что мы устроили, не в силах что-то сделать талморцам.

— Я не совсем понимаю… — растерянно отозвался молодой имперец. Они не торопясь шли в сторону конюшен, где Цицерону предстояло ещё раз познать силу «перевоплощения».

— Высокие эльфы любят горячие головы. Не нужно оправдываться и распыляться в объяснениях. Схватил такого и можешь делать с ним всё: пытать, бить, допрашивать. Так в Бруме много переловили «недовольных». Что эти талморцы творили в часовне?! В храме Талоса! — Гундинг замолк, его переполнял гнев, немного погодя он продолжил: — Столько было скорби, унижения и боли… Как хотелось хоть на ком-то отыграться. Выместить свою злобу…

Цицерон ощутил, как ужас окатил его с ног до головы. Ему стало не по себе от воспоминаний о том трупном дыме, который он всё это время пытался забыть, выбросить из головы. Чёрная гарь на белом снегу и пламя…

«Нет, ничего этого не было… Они живы, живы… В моих снах… Внутри Отца Ужаса… Они будут жить вечно в пустоте», — повторял Цицерон, внутренне сгорая от желания скорой смерти своего спасителя.

— Чего это ты притих?

— Думаю, где бы переодеться, — быстро нашёлся молодой имперец.

— Тогда давай быстрее…

В тени, между домом конюха и конюшней, ассасин начал своё «перевоплощение», в мыслях перебирая только что услышанное. Он мог бы сейчас убить этого стражника, что принимал участие в погроме брумского Убежища. Но это было бы слишком просто… Этот Гундинг легко отделается. Нет… Он должен страдать…

«Пусть живёт, пока талморцы и его в чём-нибудь не заподозрят. А часовня Талоса не откроет для него двери в последний раз».

— Куда едем? — спросил возница лесной эльф.

Цицерон растянул свои губы в подобии улыбки и, проводив взглядом уходящего стражника, сказал:

— В Лейавин, пожалуйста.

Когда рассвело, Цицерон достал из рюкзака дневник и записал:

«Вейрест потерян. Город захвачен корсарами, и совсем скоро они доберутся до Убежища. Да не оставит Мать Ночи своих детей в час нужды».

И снова ночь. Стражники Лейавина рассекали сумрак с факелами в руках. Тишину иногда прерывали лай собак да пьяная ругань в подворотне. Здесь не было снега, не было холода, само спокойствие исходило от стен города и убаюкивало сонливым течением река Нибен. Мимо часовни Зенитара проскользнула чья-то тень и неслышно направилась дальше, в жилой район.

После пережитого попадаться на глаза никому не хотелось. Свиток «Невидимость», не зря всё это время пылившийся в рюкзаке, наконец, исполнил своё предназначение. Цицерон быстрым шагом направился в жилой квартал, дабы уже покончить с контрактом окончательно, забрав оставшуюся сумму денег у заказчицы. Сколько же нервов ушло и сил на такую плёвую работу! И ведь жертва совсем ни при чём, её несложно было устранить… Это весь мир сошёл с ума, накалился и вспыхивал локальными взрывами. И неугомонные волны огня с ветром лизали черные полы Тёмного Братства.

«Нет, — вздохнул с грустью молодой ассасин, вспоминая беседы с братьями за трапезным столом. — Нет, это пламя лижет пятки всему Тамриэлю, а мы словно солома да сухие листья, лежащие рядом…»

Дом Иты Амнис находился на окраине города у западной стены и совсем скоро вынырнул из темноты. Действие свитка закончилось, и слабая вспышка фиолетового цвета полоснула место, на котором из ниоткуда появилась фигура в чёрном балахоне. Стук в дверь утонул в стрекотании кузнечиков.

— Кто там? — донёсся голос девушки. Но Цицерон ничего не ответил. Он молчаливо замер, уставившись взглядом в одну точку.

«Гонец уже должен был отправиться с письмом в Чейдинхол. Должен был…», — успокаивал себя ассасин.

Дверь тихо скрипнула и на пороге появилась Ита. Её лицо в темноте казалось мертвенно бледным, но прекрасным. Она тихо вскрикнула и пошатнулась, ускользая вглубь дома. Ладони прикрыли рот, а глаза испуганно смотрели на улицу, на чёрную фигуру, застывшую перед ней.

— Это вы?.. — девушка была напугана, её голос дрожал. Но Цицерон был слишком обеспокоен своими проблемами, чтобы придать значение этим мелочам. — Проходите, — посторонилась она, пропуская внутрь ассасина Тёмного Братства. Дверь захлопнулась за его спиной и воцарился мрак.

— Сейчас зажгу свечи… Я уже легла спать и не ожидала вашего… появления… — сконфуженно пояснила она.

Свет озарил скромную лачугу и девушку в старой помятой сорочке. А Цицерон так и стоял возле двери в ожидании. Сейчас он хотел получить деньги и бежать… Бежать к Раше и услышать, что всё, что он узнал в Бруме ни что иное, как выдумка. Глупые слухи.

Тем временем Ита подошла к ассасину с подсвечником в дрожащей руке, и поставив его на тумбу, смущённо посмотрела убийце в глаза.

«Приеду в Убежище, а там все подымут меня на смех… Скажут... дурак ты, Цицерон, наивный дурак. Как было бы здорово…», — молодой имперец улыбнулся приятным и таким уютным мыслям, что ограждали его от неизвестной реальности. Но тут же осёкся, заметив на себе чужой взгляд.

— Извините, я хотела сказать… сказать… — девушка запнулась, пряча глаза.

Цицерон напрягся, не понимая, к чему она клонит. Что хочет сказать? А время нависшей паузы всё тянулось и тянулось. Молодой ассасин ощутил, как острая нервозность пробежала по всему телу, ещё чуть-чуть и нижняя челюсть запляшет ходуном. Сколько он ночей не спал? Что не сомкнёт веки, а там пламя, пламя, пламя… А ведь ему казалось, что он давно вычеркнул все воспоминания из памяти. Новая жизнь, новые люди, встречи, контракты, наконец, убийства — всё это наполнило его до краёв и затмило былое… Но вот опять… Вспышка и всё разгорелось внутри… Он слишком ревностно и ответственно относится к семье. К её позициям в этом мире, которые ему казались непоколебимыми. Но тут земля дрогнула под ногами, обращаясь в зыбучие пески.

— Я… не смогла найти денег… Простите… — она подошла к нему ближе, вцепившись пальцами в чёрную ткань робы, словно боясь, что он сейчас исчезнет. Цицерон молчал, уставившись отрешённым взглядом на девушку. Всё внутри нагортовалось и он в сердцах хотел бы сейчас выкрикнуть ей прямо в лицо: «Зачем я сюда тогда ехал?!» Однако лицо его ничего не выражало, он был слишком вымотан и эмоционально выжат, чтобы тратить силы на подобное. Убийца просто стоял и молчал.

— Но я могу расплатиться иначе… Я могу… — испуганно отозвалась Ита. Ассасин был безразличным, словно сама смерть поселилась в чёрных глазах. В них была лишь пустота.

— Я… — её губы задрожали. — Я могу стать вашей на эту ночь… Это будет моей платой, так можно? — она отшатнулась от убийцы, снимая с себя сорочку. Ткань зашелестела, падая на пол. Девушка растерянно смотрела на ассасина Тёмного Братства, в ожидании его действий.

Цицерон изогнул бровь от удивления, хоть это удивление и было сильно пришиблено усталостью и изнеможением.

«Выкрутилась! Голова её пустая… Прямо как моя сейчас…», — Цицерон хмыкнул, подобная плата, платой не считается… Всё шло кругом, а в центре этого нелепого водоворота стоял он.

Ассасин стянул чёрный капюшон робы с головы и рыжие растрёпанные волосы упали на лоб. Бросив рюкзак на пол, он расстегнул одеяние и, сняв с себя, накинул ей его на плечи.

Дышать стало легче, будто весь груз ответственности был в этой робе, игра закончилась, ведь денег нет… Цицерон глубоко вздохнул полной грудью и, пройдя вглубь хибары, повалился на табурет, всем телом упав на стол. Голова безвольно рухнула на руки. Глаза слипались и хотелось спать. Всё то напряжение, что довлело над ним и гнало вперед, исчезло, а на его месте осталось только бессилие. Что он будет делать? Куда ему идти? Все эти вопросы блуждали в голове в виде призраков, которые быстро меркли, стоило только подойти к ним ближе.

Послышался тихий звук шагов.

— Вы принимаете плату? — голос был настороженным, с нотками волнения. Однако для Цицерона он звучал где-то далеко, может даже послышался? — Извините?

Убийца с трудом приподнял голову и виновато улыбнулся. Он открыл рот, пытаясь сообразить, как ответить, но так и замер на несколько секунд.

— Мы не принимаем такую плату, что от неё будет моей семье? Ничего… — Цицерон развёл руками в стороны, облокотившись о стол. Контракт был выполнен, а значит он мог позволить себе говорить. — Мне нужны деньги… — заключил Цицерон.

— Я… я не смогла найти… Я пыталась… Но… меня обманули… Какая же я дура… — Ита присела на табурет и расплакалась. Спрятав лицо ладонями, девушка сотрясалась в рыданиях. — Что же теперь делать? Что теперь будет? Я думала, у меня всё получится… — тут она произнесла что-то нечленораздельное, схватившись руками за голову. — Я была не в себе, в бешенстве, когда Дж’скар ушёл от меня, назвав нищей простушкой! За такое нет прощения! Нет прощения! — сорвалась она в истерику, судорожно вцепившись в волосы.

А Цицерон смотрел на неё и время от времени клевал носом. Дабы хоть как-то удержать на своих плечах достоинство Тёмного Братства, он подпёр голову кулаком, но та то и дело соскальзывала. Ему уже было всё безразлично. Ладно бы в первый раз выслушивал он подобное, может быть и разжалобила бы его данная история… Но нет, это было далеко не впервой, сколько всякого он уже наслушался. Зачем ему всё это знать? Он же простой убийца, а не священник…

— Я вам ничего не сделаю… — начал было Цицерон, но в дверь громко постучали.

— Открывай! — незнакомый мужской голос донёсся с улицы.

Ита переполошилась, вскочила со своего места и затравленно прижалась к стене, словно пытаясь слиться с ней. Но подобное было не в её силах.

— Свет горит! Не притворяйся, будто тебя нет! — в дверь забарабанили сильнее, казалось, ещё чуть-чуть и та слетит с петель.

Девушка испуганно метала взгляд то на Цицерона, то на вход, в панике пытаясь что-нибудь придумать.

— Открой, — приказал, нежели попросил, убийца. Ита послушно отошла от стены и посеменила выполнять.

Раздался скрип и из темноты на озарённый светом порог влетел мужчина. Воздуха ему явно не хватало, он тяжело дышал, в глазах блестела злоба. И спустя каких-то пару секунд Цицерон ощутил её на себе. Вошедшего больше не интересовала Ита, он прошёл мимо неё и направился к столу, за которым сидел убийца.

— Кто тут у нас? — лицо мужчины исказила кривая самодовольная ухмылка.

— Сперва сам представься, а я следом за тобой… — Цицерон устало улыбнулся в ответ. Проблемы, видимо, не собирались так просто его отпускать.

— Не успела меня спровадить, как уже другой к тебе притащился?! Теперь я не о чём не жалею! Но не понимаю, что ты нашла в этом рыжем щуплом мальчишке? — мужчина смерил ассасина оценивающим взглядом.

— Алетий… — вступилась было девушка, но он оттолкнул её в сторону.

— Не мешайся… Я займусь тобой позже! Тем более, что ты заслужила…

За это короткое время Цицерон попытался оценить всю ситуацию. Он был совершенно в несобранном состоянии, поэтому нужно было действовать быстро. Ошибка будет стоить ему дорого.

— Я Алетий! И, видимо, эта шлюха не одному мне решила обчистить карманы своими ласками… Но я…

Рукоять эбонитового кинжала врезалась в солнечное сплетение и речь оборвалась, чужие руки подхватили падающее тело. Алетий так и не договорил, что хотел сказать. Впрочем, это было и неважно.

— Пожалуйста, не убивайте его… — взмолилась Ита, упав на колени возле убийцы.

Цицерон тем временем снял с пояса мужчины толстый кошелёк и уже рыскал по чужим карманам. Было немного неприятно этим заниматься, но, с другой стороны, само провидение улыбнулось ему, и было бы глупо упускать такой шанс.

— Если бы я хотел его убить, то он был бы уже мёртв, — сухо и буднично объявил молодой ассасин, словно говорил о погоде за окном.

Карманы оказались пустыми, и, подбрасывая в ладони тяжёлый кошелёк, Цицерон поднялся с пола.

«На безрыбье и рак — рыба» — заключил он про себя, убирая деньги в рюкзак.

— Вот и расплатилась, а ты волновалась… Отец нас не оставит, — с теплотой в голосе сказал убийца, задумчивым взглядом осматривая тело без сознания на полу. Нужно было уже что-то с ним решать. Девушка, заметив это, склонилась над мужчиной, загораживая собой.

— Вам лучше уйти, Алетий скоро придёт в себя.

— У тебя будут проблемы, — подметил Цицерон, кивком указывая на их источник. — Не сотворит ли он в порыве гнева и ревности что-нибудь необдуманное?

— Он хороший, — потерянно отозвалась девушка. — Но вы правы, у него есть причины презирать меня, особенно после того, что было с Дж’скаром, — Ита сидела на полу и отрешённо смотрела в одну точку, её пальцы теребили пояс чёрной робы.

— Не боишься? — сам себе удивляясь, поинтересовался Цицерон. С каких пор ему есть дело до кого-то вне семьи?

— Если Отец Ужаса и вправду так велик, Он защитит своё Дитя… Он не оставит… — Ита подняла на убийцу заплаканное лицо и улыбнулась. — Он поймёт, что смерть Алетия не сделает меня счастливой… Ведь так?

Цицерон с ещё большим удивлением теперь смотрел на девушку сверху вниз, пока, совершенно не зная, что ей ответить. Отец Ужаса жесток, а сила его безмерна, как и власть… Он ничто иное, как пустота, вечный покой, поглощающий и гасящий в себе все тревоги мира. Перед ним все равны… Смерть… Но в самом деле, есть ли Ему дело до мелких людишек под ногами с их глупыми проблемами? Что нужно сделать, дабы быть услышанным? Да и услышат ли на той стороне? Не самообман ли это, вкупе с себялюбием? Не замешено ли здесь глупое и низкое человеческое чувство собственной значимости?

Молодому ассасину тут же вспомнился старый контракт в порту Имперского города и встреча с Ветровеем. Что он тогда себе навыдумывал? Смешно вспоминать, но, как ни странно, от этих мыслей было легче на душе. Они успокаивали и усыпляли, вселяли надежду. Да, что греха таить, вселяют до сих пор…

Цицерон глубоко вздохнул, уже зная, что ответит девушке, сидящей на полу. Их взгляды были схожи, и он не хотел разочаровывать ни её, ни себя.

— Длань Отца Ужаса укроет тебя, и если не в этом мире, то в том. Будь спокойна и живи, пока не придёт твой конец, — сказав это, убийца закинул рюкзак на плечо и выскользнул тенью из старой хибары, захлопнув за собой дверь.

Выскользнул тенью из чужой жизни.

В таверне «Чейдинхольский мост» было людно. За окном опустилась ночь, но никто не торопился отправляться домой, рабочий день начнётся только в восемь, а до этого времени ещё далеко. От свечей исходил приятный мягкий свет, от камина тепло. И все люди, собравшиеся здесь, заставили на секунду забыться Цицерона, словно и он причастен к этому разгулью. Но это было не так.

Молодой имперец внутренне был напряжён, а взгляд выдавал скрытые опасения. Сегодня непростая ночь. Сегодня прибудет в чейдинхольское Убежище Чёрная Рука. Это была большая честь, но и великое горе… Просто так она не простирает длань над своими подчинёнными. Нужно было готовиться к худшему и всё это веселье вокруг, лишь пряная пена, заставляющая нервничать ещё сильнее.

— Есть какие вести? Письма? — настороженно спросил ассасин, подойдя к хозяину таверны. Тот, подняв взгляд от учётной книги, лишь повёл плечами. — Что? Совсем ничего?

— Если бы что-то и было, вы бы об этом уже знали.

Цицерон, купив всё, что требовалось, и уместив в добротную корзину, отправился на выход. Это было не его место. Хотелось поскорее покинуть таверну и оказаться там, где он действительно нужен, где его знают и ценят. Там, где его семья.

Он спешил, пробираясь через город в темноте к Убежищу, хоть и знал, что до появления Чёрной Руки время ещё есть. Цицерону просто не хотелось никого заставлять ждать. Особенно Рашу, тот был взволнован сильнее всех, ведь нужно было срочно всё подготовить к приходу важных членов семьи, какие бы новости те не принесли. Хотя не было ни малейших сомнений, что произошло что-то непоправимое…

* * *

Когда письмо Цицерона дошло через хозяина таверны до Раши, то глава Убежища сперва не поверил. Даже скрыл информацию ото всех, дабы не разводить панику на пустом месте. Ведь это всего лишь слухи, никаких доказательств пока не было. И несколько недель для Убежища пролетели незаметно в полной тишине. Тем более, что Раша велел молчать личному убийце обо всём, что тот знал. А если и поползёт какая-либо молва из вне, то пока не воспринимать её всерьёз. И Цицерон молчал, стараясь никому не смотреть в глаза.

Громом среди ясного неба пришло известие из Бравила от самой Слышащей:

«Я прибуду в чейдинхольское Убежище пятого дня месяца Последнего зерна. Прошу встретить меня, Слышащую, а также Уведомителя из коринфского Убежища с его личным убийцей. Из-за возникших обстоятельств я вынуждена созвать совет Чёрной Руки, дабы продумать дальнейший ход действий в сложившейся ситуации».

— Ты думаешь, это как-то связано с теми слухами? — тут же оживился Цицерон, прочитав протянутое ему письмо.

— Раша пока не знает, что думать… Имперская газета молчит, никаких официальных объявлений не было. Если вейрестское Убежище действительно пало, то силы Тёмного Братства серьёзно подорваны. Будем надеяться, что хоть кто-то из братьев и сестёр выжил, — он задумчиво почесал лапой нос, после чего, ни к кому не обращаясь, добавил: — Главное — это люди, семья. А Убежище можно всегда отстроить заново…

Молодой убийца поднялся с табурета и положил письмо на стол. Возможно, Раша поступил правильно, скрыв от остальных те тревожные слухи. Да и что-либо возразить по этому поводу Цицерон не в силах, правая рука должна подчиняться голове, и никак иначе быть не может.

— Распоряжайся мной, я готов выполнить всё, что прикажешь.

— Хотел бы я спровадить тебя куда подальше, чтобы не видеть. Но сейчас дело слишком серьёзное, ты нужен Раше здесь, — постучав пальцами по столу, сказал глава Убежища. — Оповести всех о скором приезде Чёрной Руки, но обо всём остальном пока помалкивай… Не нужно лишнего шума и эмоций. Ступай…

Цицерон подошёл уже было к двери, как его окликнули:

— Цицерон… — странная пауза повисла в воздухе. Названный обернулся на своё имя. — Когда сюда прибудет Ализанна, даже не смей смотреть в её сторону. Понял?

Молодой ассасин лишь коротко кивнул в ответ и поспешил покинуть покои главы Убежища.

«А говорил, что не нужно эмоций. Но именно на это они у него есть...», — хмыкнул он про себя. Все эти игры в «ревность» или что это вообще такое, уже начинали его изрядно изматывать. Вроде бы взрослый каджит, а навыдумывал себе всякого, как котёнок…

* * *

Перебирая эти мысли в голове, Цицерон благополучно добрался до Убежища. В покоях Раши уже был накрыт стол, сам же глава не находил себе места, слоняясь из угла в угол. По крайней мере, были слышны его шаги за неприкрытой дверью.

Гарнаг и Понтий сидели в общем зале, задумчиво рассуждая, что же могло вызвать совет Чёрной Руки. В ход шли различные теории и доводы, но Ситис, как же они были далеки от истины.

— А где Андроника? Она же хотела увидеться со Слышащей… — молодой убийца начал этот разговор, чтобы прежде времени не появляться в покоях главы Убежища. Не хотелось лишний раз испытывать на себе чужую нервозность.

— Она в тренировочном зале, варит какую-то жуть в алхимической лаборатории… Женщины… Любят они это глупое баловство с ядами… Силёнок-то маловато! Ха! — но шутку Гарнага никто не одобрил. Цицерону сейчас было не до этого, а Понтий был явно готов поспорить, что, собственно, он и сделал.

— А что плохого в ядах Андроники? И что плохого в моей красивой речи? Для выполнения контрактов все средства хороши! Разве нет? — обратился имперец к собрату.

— Д-да… — отозвался молодой ассасин.

— Цицерон! Подойди! — оклик Раши пронёсся над их головами, эхом отскакивая от стен.

— Иду… — подхватив корзину с пола, Цицерон быстрым шагом направился в покои Уведомителя.

Лёгкий скрип двери и недовольный голос каджита вновь донёсся до слуха братьев:

— Чего ты там прохлаждаешься?! Тебе должно быть здесь, возле Раши… Всё купил? Пришло что-нибудь? Раша устал ждать. Зачем стоишь, молчишь?! Говори… — глава Убежища тяжело выдохнул, закончив задавать вопросы. Кошачьи глаза пристально смотрели на Цицерона в ожидании ответа.

— Всё купил, — молодой ассасин поставил корзину на стол и вынул из неё несколько бутылок пряного вина. — Нет, больше ничего не пришло. Всё глухо…

— Вот как… — Раша утомлённо повалился на стул. Отсутствие информации сводило его с ума. Повисло невыносимое молчание.

Шум в общем зале прервал гнетущую атмосферу.

— Словно на кладбище попали… Почему так тихо? — донёсся незнакомый звонкий голос.

— А тебе лишь бы развлечения да шум, верно, Риндир? — зашипел кто-то в ответ.

— Досточтимая Слышащая! — Понтий и Гарнаг словно проснулись ото сна, загомонив в один голос.

Дверь покоев главы Убежища распахнулась и на пороге появилась Ализанна.

— Ты пришла… — Раша поднялся с места, но так и застыл, не сводя с неё взгляда.

— А что же ты? Совсем не рад меня видеть? — она прошла в покои, остановившись возле Цицерона, стоявшего поодаль стола. — Ну, а ты? — смерила она молодого ассасина взглядом.

— Мы ждали тебя, Слышащая, — опустив взгляд в пол, отчеканил Цицерон.

— Раша, ты написал мне в письме, что сделал этого мальчишку личным убийцей. Я весьма удивлена твоим решением. Мне казалось, что ты его со свету сживёшь! Ха-ха, — Ализанна залилась смехом.

— Вовсе нет, это не так… — запротестовал Цицерон, оторвав взгляд от пола. На него в упор смотрели зелёные глаза. Они были такими живыми и озорными, что он засмотрелся. Его речь оборвалась на полуслове.

— Что-то не так? — игривая улыбка расцвела на её лице.

— Довольно! — кошачья лапа вцепилась в ворот Цицерона и с силой оттолкнула в сторону. Женский смех огласил комнату.

— Развлекаемся? — в покои главы Убежища вошёл аргонианин. За ним следом тенью проследовал лесной эльф.

— Раша не видит ничего смешного! — зашипел каджит. — Цицерон, выйди!

Цицерон, покорно кивнув, быстро поспешил выполнить приказ.

— Стоять! — рявкнул аргонианин, а в плечо молодого ассасина вцепилась рука эльфа. — Это твой личный убийца, Раша? — ящер смерил имперца недовольным взглядом. — Что за цирк вы здесь устроили? Объяснитесь!

Цицерон замер как вкопанный, не смея открыть рот. Кто он такой?

— Ничего страшного не произошло. Просто маленькая шалость… Ты только взгляни, Амузай, как распушился хвост Раши! Ха-ха!

— По-твоему, это смешно, Слышащая? — аргонианин подошёл к Ализанне. — Тёмное Братство в трауре, а ты веселишься? Смешно тебе?

Ализанна вмиг переменилась, всё озорство спало с её лица, будто маска.

— Я просто пытаюсь развеять напряжение. И в этом не вижу ничего плохого…

— Не видишь ничего плохого?! — не унимался Раша, но Амузай прервал его движением руки.

— Раша, остынь. Какой пример ты подаешь братьям своей несдержанностью? Угомонись.

Вновь повисла пауза. Тягучая и невыносимая.

— Давайте к делу. Всё слишком серьёзно, чтобы тратить время на ссоры, — сказав это, эльф закрыл дверь перед самым носом Цицерона.

Амузай сел за стол и, осмотрев его содержимое, брезгливо отвернулся.

— И долго вы будете так стоять? — недовольно буркнул он.

Все стали рассаживаться. Раша, схватив за рукав личного ассасина, потащил его и посадил подле себя.

— Насколько всё плохо? Ходили слухи о Вейресте… Неужели это правда? — каджит честно пытался говорить спокойным тоном. И Цицерон подметил, что у него это даже получалось.

— Слухи правдивы. Вейрест пал под натиском корсаров, — сухо шипя, отчеканил ящер.

— А Убежище?

— Никому не удалось спастись.

И вновь в покоях главы чейдинхольского Убежища застыла немая тишина.

— Вы вообще видели их? — недовольный голос Андроники разносился по жилым помещениям. Когда она покинула тренировочный зал, люди Чёрной Руки скрылись за дверью покоев Уведомителя. Девушка была так расстроена этим, что теперь не сводила с Гарнага и Понтия обиженного взгляда.

— Ну… Мы особо и не всматривались, ты сама знаешь… Приличия требуют тайны, ведь мы не имеем права даже разговаривать с ними без их на то воли, — защищался как мог имперец.

— Если таковы приличия, то зачем они прибыли сюда? Можно было просто прислать письмо, — не унималась девушка.

— Хах… Дорогая сестра… — засмеялся орк. — Как у тебя всё просто…

— В самом деле, у нас же нет полноты всей информации. Откуда нам знать, почему так и никак иначе? — Понтий положил ладонь на её плечо и добавил: — Там сейчас Цицерон. И я уверен, как только всё закончится, он придёт к нам и всё расскажет.

— Они там уже целый час… Что можно обсуждать так долго?.. Видимо, случилось что-то ужасное! А ведь я вам говорила про те слухи из Хай Рока! Здесь явно есть связь… — она поднялась со своего места, но так и осталась стоять, видимо, решаясь на что-то. — Уже так поздно… Нужно было сразу идти к двери и подслушать их разговор! И не сидели бы мы сейчас тут в ожидании неизвестного…

— Надеюсь, это шутка, Андроника? — взяв ее за руку и потянув обратно на скамью, спросил Понтий.

— Вовсе нет, — запротестовала девушка, высвободившись из чужой хватки. Она отошла от трапезного стола и направилась к своей кровати, где на тумбочке стояли бутыли и баночки разных оттенков. Проведя пальцами по одной из них, она продолжила: — Цицерон теперь не тот, что прежде. Он личный убийца Уведомителя. А что это значит?

— Да брось ты накручивать на пустом месте… Ничего это не значит. Цицерон как был нашим братом, так им и остался. Ты бы видела, как ему достаётся сейчас от Раши за любой проступок. Не надо, не наговаривай на мальчишку, — заступился Гарнаг.

— Это значит, что он весь, от головы до пят, принадлежит Раше. И глаза его видят лишь то, что позволяет хозяин; и уши слышат лишь то, что нужно хозяину; и рот говорит лишь то, что выгодно…

— Прекрати сейчас же! — вмешался Понтий. — Как смеешь ты болтать подобное?! Язык не отсох?! — имперец нервно ударил ладонью по столу, а Гарнаг изумлённо проглотил ком в горле. — Цицерон теперь правая рука Уведомителя, и твоя правда, он в его полном подчинении… Но таковы правила… Или ты против догм нашей семьи? Ты против догм Тёмного Братства?!

— Вовсе нет! — воскликнула Андроника. — Я чту догмы семьи…

— Тогда ты знаешь, что нельзя выказывать неповиновение и перечить приказам вышестоящих членов. Или, по-твоему, эти правила для Цицерона не писаны, раз он правая рука?

— Он мог хотя бы намекнуть… — понуро отозвалась девушка, присев на свою постель.

— Нет, не мог. Если был дан приказ сверху, то его нужно исполнять. Точка, — Понтий поднялся из-за стола, видимо, в желании подойти к девушке и задать ей пару наводящих вопросов. Но дребезжание двери и чужие шаги по коридору заставили его повременить.

— Цицерон! — радостно выкрикнул Гарнаг и подскочил к молодому имперцу, чуть не опрокинув стол и всё содержимое. Понтий еле успел подхватить его, но несколько столовых приборов всё же со звоном упало на пол.

— Осторожнее, громила! — заворчал он на орка, но тот уже не слушал.

— Ну?! Что там? Не томи! — переминался с ноги на ногу Гарнаг, а его руки уже тянулись к Цицерону, видимо, чтобы тот далеко не убежал.

Молодой ассасин с опаской отшатнулся от тёмного брата, давно зная, что в эти силки лучше не попадаться. Как говорил Понтий: «Хребет сломает и не заметит». Цицерон глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Именно ему поручили объявить о случившемся, а ведь он давно обо всём знал и молчал. Было неловко и даже стыдно. Какая же, однако, ирония…

— Крепитесь, братья и сёстры. До Чёрной Руки дошло известие — корсары разорили и разрушили вейрестское Убежище. Никто не выжил…

Повисла пауза. Гарнаг и Понтий застыли там, где стояли, а спустя всего мгновение с криком и слезами на глазах Андроника выбежала из жилых помещений. И все лишь недоуменно проводили её взглядом, но вмешиваться никто не стал… Или просто не решился.

— Я всё понимаю, но разве не нужно держать себя в руках? — удивлённо спросил Гарнаг, обернувшись к Понтию, ожидая услышать развёрнутый и чёткий ответ, который обычно всегда и получал. Но в этот раз ответа не последовало.

— Какие распоряжения дала Чёрная Рука? — отозвался имперец, медленно опустившись обратно на скамью. Его взгляд безучастно блуждал по поверхности стола, но зацепившись за бутылку вина, прояснился.

— Приказ Чёрной Руки — объединить наше и коринфское Убежище здесь, в Чейдинхоле. В ближайшие дни наши братья должны прибыть сюда, мне доверено встретить их, — отчеканил Цицерон, вдохновлённый выдержкой и сдержанностью Понтия.

— Есть приказы для меня и Гарнага? — продолжил имперец, пододвинув к себе стакан и налив в него вина. Увидя это, Цицерон с неохотой признал, что вновь попал под действие самообмана. Мечтая выдать желаемое за действительное. Эта новость — сильнейший удар, и не нужно наивно полагать, что после подобного члены Тёмного Братства смогут жить как прежде…

Гарнаг не замедлил отреагировать на действия Понтия и, сделав свои выводы, понуро поплёлся к столу.

— И мне налей, — протянул он имперцу стакан.

Цицерону ничего не оставалось, кроме как присоединиться к ним и сесть за стол, правда, собутыльником становиться он не собирался. Раша подобного ему не простит.

— Есть один контракт, кто из вас его выполнит, решайте сами, — тёмные братья заинтересованно подняли на Цицерона взгляд, оторвав его от созерцания алого напитка. — Нужно ехать в Бруму и…

— Я не поеду в Бруму, увольте! — взмолился Понтий, прервав чужую речь, при этом глядя на Гарнага жалостливыми глазами.

— А чего не так-то? — буркнул орк себе под нос и залпом осушил стакан.

— Терпеть не могу эту Бруму с её нордами… Что не приеду туда, всякий норовит обозвать имперской сволочью! Гарнаг, миленький, давай ты выполнишь контракт?

Гарнаг молчал и вопрошающе глядел на тёмного брата. Ему было не совсем ясно, в чём тут дело, поэтому вмешался Цицерон.

— В самом деле, Гарнаг, лучше ты иди. У Понтия в Бруме могут возникнуть большие проблемы, а тебя они не тронут, северные люди уважают силу, а у тебя её хоть отбавляй.

— Ну раз так, то почему бы и нет? — расплылся в улыбке орк от чужой похвалы. — Ума не приложу, зачем нужны все эти оскорбления, когда можно просто набить обидчику морду? А?! Хотя, лично меня никто и никогда не дразнил… — заключил Гарнаг, задумчиво почесав затылок.

— Не удивительно… — хмыкнул Понтий и закатил глаза, Цицерон улыбнулся ему в ответ.

Как же ему нравилась такая обстановка. В ней все печали забывались, а проблемы меркли. Он всем сердцем хотел верить, что так и будет дальше, и никакие напасти извне не разрушат их семью. И сейчас молодой имперец просто смотрел и запоминал эти мгновения — они казались ему по-настоящему счастливыми, и он считал большим грехом позабыть их однажды.

— Гарнаг, — позвал Цицерон, разбивая едва возникшее между ними умиротворение. — Дождёшься конца совещания и направишься к Раше за дальнейшими указаниями.

— Хорошо… Но как быть с Андроникой? Если честно, я совсем не ожидал от неё такой реакции и первый раз в жизни увидел её в слезах… Вдруг она сейчас подслушивает у двери Уведомителя, а мы здесь сидим и попустительствуем?! Какой позор на наши головы! — Гарнаг вновь вскочил со своего места, а стол от толчка заходил ходуном.

— Сядь на место, — спокойно, но твёрдо сказал Понтий. — Она уже не станет ничего подслушивать. Вся информация, которая её интересовала, и так была сказана здесь. Ей просто нужно принять случившееся.

— О чём ты, Понтий? — недоуменно спросил орк, плюхнувшись обратно на скамью.

— У неё там кто-то был... Тот, кто ей дорог. Но это всё, что я знаю. Тем более, это не наше дело…

— Что значит «не наше дело»?! Она наша сестра, мы должны помочь ей! — перебил Гарнаг имперца. — Разве нет, Цицерон? — ища поддержки, орк вопросительно посмотрел на молодого ассасина.

Цицерон потупил взгляд, ему было совестно. Он знал о Вэйресте, но никак иначе поступить не мог. Правда была за Рашей — молчание золото.

— Понтий прав, Гарнаг. Это её личное дело. Мы можем лишь всё усугубить, не зная всех подробностей, — отозвался молодой ассасин.

— Наверняка Понтий знает куда больше и просто умалчивает! — не унимался орк, тыкая толстым пальцем в сторону имперца. А тот снова закатил глаза в ответ.

— Андроника прибыла в наше Убежище из вейрестского за полгода до моего появления здесь, поэтому я мало что знаю. Но те люди тоже наша семья, разве нет? Просто мы их в глаза не видели, а она была с ними знакома. Отсюда и такая реакция. В этом плане она чем-то похожа на тебя, Цицерон… — заключил Понтий, устало разведя руками, показывая тем самым, что это вся информация, которой он владеет.

— Да ну?! — удивлённо хлопал глазами Гарнаг, словно узнал тайны мироздания. — Первый раз слышу…

Понтий слабо улыбнулся в ответ и, подперев щёку ладонью, сказал:

— Забавно… Мы одна семья, но мы так мало знаем друг о друге…

Цицерон поднялся из-за стола и направился в сторону выхода, прихватив рюкзак. Ему было тошно. Воздуха не хватало.

— Ты куда, малец? — всполошился орк, но Понтий спокойным голосом лишь проводил того в след:

— Пусть идёт.

Молодой ассасин выскочил из жилых помещений, сердце громко колотилось о рёбра. Перед глазами всё шло кругом. Неподалёку он услышал женский плач, от чего мурашки побежали по коже. Обернувшись, Цицерон увидел на скамье Андронику и Ализанну, что сидели возле книжного стеллажа. Девушка плакала, уронив голову на плечо Слышащей. Он был не в силах на это смотреть, поэтому поспешил покинуть Убежище.

Летний тёплый ветер играл кронами деревьев, листья беззаботно шептались между собой. Рассвет окрасил небо теплотой и, казалось, будто ничего не произошло, не изменилось… Облака плыли по небу, а по улице гуляли первые прохожие. Какое странное чувство — мир противоречий, когда кругом так легко, а на душе невыносимо.

Дабы хоть как-то себя занять и не выглядеть со стороны потерянным, Цицерон достал дневник и, укрывшись в тени дома, записал следующее:

«Сегодня до нас дошло известие — корсары разорили и разрушили вейрестское Убежище. Никто не выжил. Сейчас остались лишь три действующих крепости Темного Братства: чейдинхольское Убежище здесь, в Имперской провинции, отдаленное Убежище в лесах Скайрима и коринфское Убежище в Эльсвейре.

Черная Рука приказала закрыть коринфское Убежище и объединить его членов с нашим составом здесь, в Чейдинхоле. Я приму новых членов семьи с той же теплотой, с какой когда-то был встречен сам».

По истечению нескольких недель выяснилось — как прежде уже никогда не будет. А в Убежище стало теснее в виду появления новых членов семьи, прибывших из Эльсвейра. Ими оказались лесная эльфийка по имени Эмелин и каджит Дж’бари. Также в Убежище часто заглядывал Риндир, правая рука Амузая, местонахождение же последнего Цицерону было неизвестно. Ализанна Дюпре уехала обратно в Бравил. И всё вокруг закружилось с новой силой.

— Одна яркая вспышка и Дж’бари спалил старика! Он даже крикнуть не успел, вспыхнул, как солома! — каджит не думал умолкать, рассказывая Риндиру о своём недавнем контракте. — Странные люди! На следующее утро Дж’бари сам видел, как местные оплакивали его! Лицемеры… А ведь кто-то из них совершил Тёмное Таинство, а остальные терпеть не могли этого попрошайку!

— Не бери в голову, наше дело маленькое… — рассудил босмер.

— М-да… — только и смог сказать Дж’бари.

Он обожал магию разрушения, но был самоучкой, чем очень гордился. В отличие от Раши, что имел кремовый цвет шерсти и обычный длинный хвост, Дж’бари красовался чёрным окрасом с пепельным отливом. А его хвосту позавидовали бы столичные модницы, ибо он был пушистым и большим, как воротник императорской мантии.

Цицерон лежал в своей постели, то и дело проваливаясь в сон. Однако голоса братьев постоянно вырывали его из забытья, от чего болела голова, а в глазах темнело, даже когда они были полуоткрытыми.

— Смотри, не подпали свою шерсть! А то сам вспыхнешь, как солома! Ха-ха! — вставил Риндир своё колкое словцо, оглашая помещение смехом.

— Эта шутка уже давно не смешная! Сколько можно? Ну? Если бы Дж’бари был олухом, давно бы сгорел… Но Дж’бари всё ещё ходит по земле! — недовольно заверещал каджит, скобля ложкой по тарелке.

— Это верно! Беру свои слова назад! Выпьем…

Булькающий звук донёсся до слуха Цицерона и тот невольно поморщился. Он встретил их тепло, как и обещал, но почему-то как часть семьи воспринимать не мог. Они были чужими… А что было с ними не так, он и сам понять не мог.

Понтия и Гарнага не было в Убежище, они выполняли контракты. Андроника же замкнулась в себе и почти ни с кем не разговаривала. Лишь Эмелин смогла найти лазейку в её горе и постоянно расспрашивала про яды и прочую отраву, которой можно было бы смазать клинок. Тем самым, возможно, и сама того не ведая, босмерка отвлекала Андронику от печальных мыслей. Как мог понять Цицерон из вечерних разговоров, было довольно сложно отогнать сестёр от алхимической лаборатории. Сам же молодой ассасин был погребён под завалами контрактов, что сыпались на него как из рога изобилия.

Он пришёл в Убежище ранним утром, уже ничего не соображая и не в состоянии связать в уме мысли, а слова в речь. Повалившись на кровать, Цицерон тут же провалился в беспамятство на несколько часов, однако назойливые голоса на заднем плане и смех разбудили его. И теперь он лежал с ватной головой и не знал, как намекнуть этим двоим вести себя потише. А ведь раньше никогда такого не случалось! Все в жилых помещениях уважали чужой сон и покой. Ко всему прочему добавилась ещё и нехватка кроватей. Благо, что кто-то из братьев всегда отсутствовал, будучи на задании. Но пришлый запах исходил даже от собственной.

Цицерон вымученно обнял подушку, уткнувшись в неё носом. Нужно было уже рявкнуть на этих двоих, так как их смех от выпитого вина становился всё громче. Он приподнялся на локтях, плохо соображая и медленно в уме подбирая правильные слова, но тут что-то холодное коснулось его руки. Молодой ассасин быстро её одёрнул, и, сев поудобнее, отбросил подушку в сторону. У стенки лежала чёрная склянка. Недолго думая, Цицерон взял её и покрутил в пальцах. Она была откупорена, и имперец поднёс её к лицу. Пряный пьянящий аромат ударил в виски. На яд это было не похоже, а вот на…

— А я как раз её искал! — Цицерон и не заметил, как за спиной оказался босмер.

— Что это здесь делает? — недоуменно спросил молодой ассасин.

— Вчера был такой утомительный вечер, что я решил его немного разбавить… — Риндир выхватил склянку из чужих рук и потряс ею перед глазами имперца. — Помогает расслабиться. Если хочешь, могу и тебе одолжить такую, — сказав это, он спрятал её в карман.

— Да ты рехнулся!.. — уже совсем отойдя ото сна, вскочил с постели Цицерон.

— Не нужно столь бурных эмоций. Здесь все свои и можно разговаривать в более спокойных тонах, — босмер успокаивающе положил ладонь на плечо молодого имперца.

— Ты подвергаешь нашу семью огромному риску… — уже спокойнее, но с вызовом в голосе сказал Цицерон, дернув плечом, пытаясь стряхнуть чужую руку. Но в ответ получил лишь опьянённый наглый взгляд. — Я намерен обо всём доложить Раше… — это был его последний аргумент, который мог хоть как-то повлиять на складывающиеся порядки в Убежище.

— Пытаешься запугать меня? Не выйдет… Я подчиняюсь лично Амузаю. И ваш Раша мне не указ, а ты… — Риндир усмехнулся и сжал пальцы на плече сильнее — …хоть и равен мне по рангу, не возомнил ли о себе слишком много? Доложит он…

В жилых помещениях повисла гнетущая тишина. А босмер и имперец, казалось, забыли, как дышать от гнева.

— Вы ещё подеритесь… — донёсся из-за стола причмокивающий голос Дж’бари. Он жевал кусок мяса, с интересом наблюдая за происходящим. — Потом я на вас обоих «доложу»… — добавил он, передразнивая голос Цицерона.

— Понял, да? — Риндир, смеясь, толкнул молодого имперца. А тот от неожиданности всем телом повалился обратно на кровать.

Новички прыснули со смеху и босмер поплёлся обратно к столу. Послышался скрип стула.

— Не нужно лишней суматохи… Твой Раша этого не одобрит.

— Твои действия он также вряд ли похвалит. Вы недавно сюда прибыли, а уже такое… Что же будет дальше? — сев на кровати, отозвался Цицерон.

Риндир издал утомлённый вздох.

— У всего есть своя цена, верно? Сколько стоит твоё молчание, Цицерон?

— Я уже сказал всё, что по этому поводу думаю.

— Какой же ты скучный и правильный… И как тебе только от самого себя не тошно? — он почесал переносицу и продолжил. — Ладно… Говори, чего хочешь, не стесняйся. Я, в отличии от тебя, докладывать не собираюсь. Да и Раши здесь нет. Выполню всё, что скажешь, — при этих словах босмер подмигнул Цицерону, а Дж’бари, увидев это, вновь зашёлся смехом.

Цицерон с минуту молчал, задумавшись. Ему не нравилось находиться в компании этих двоих, из-за чего мысли были несобранными, а сам он обращался более к эмоциям, нежели к здравому смыслу.

— Ладно, уговорил. У меня есть одно желание, — наконец, собравшись, ответил молодой имперец.

— Я слушаю! В желаниях нет ничего зазорного! — радость сквозила в голосе Риндира, а сам он уселся поудобнее на скамье, готовясь слушать.

— Ты не употребляешь эту дрянь на территории Убежища, а взамен я буду молчать…

Возникло секундное замешательство, после чего босмер ударил кулаком по столу. Громкий раздосадованный вздох и Риндир посмотрел на каджита, сидящего рядом. Всё его существо просто кричало: «Ну и зануда!»

— А я думал, мы найдём общий язык… — пожаловался он Дж’бари.

— Не мерь всех по себе… — злобно огрызнулся Цицерон.

— Ой… Да замолчи ты там! Мы всё поняли! Нудный какой… — забурчал Риндир, показывая рукой каджиту на имперца.

— Так что? Ты обещал исполнить любое моё желание, взамен на молчание, — не унимался молодой ассасин, расплывшись в довольной ухмылке.

— Да согласен я!.. Только успокойся!.. — он хлопнул ладонями по коленям, тем самым пытаясь сделать точку в их разговоре.

— Вот и славно… — сказал Цицерон, а сам в этот момент был в полном недоумении. Конечно, у него была быстрая реакция и смекалка, недаром он правая рука Уведомителя, посему быстро смог сориентироваться в ситуации и хоть так, но затормозить её. Но само понимание произошедшего сильно оглушило его. Он сумел вовремя замять в себе лишние эмоции, но они вновь рвались наружу. В голове бурлили мысли и теперь он точно не сможет заснуть.

«Они притащили с собой скуму! В Убежище! Это неуважение к братьям и сёстрам… К семье… Это оскорбление Отца Ужаса и Матери Ночи! А я снова должен молчать!»

Вновь это поганое чувство поселилось в сердце, словно измарался по уши в грязи, и не отмыться. Цицерон, положив под голову подушку, закрыл глаза. Нужно хотя бы сделать вид, что он спит. Но продлилось данное замешательство недолго.

Дверь заскрипела и в жилые помещения кто-то быстро вошёл. Молодой ассасин сразу узнал чужие шаги. Это был Понтий.

— Ты не представляешь, что сейчас творится в столице! — впопыхах выпалил имперец возбуждённым голосом. — Поднимайся, Цицерон! Ты должен это услышать! — он бухнулся на его кровать, хватая ртом воздух.

Цицерону пришлось подняться, тем более сна всё равно не было ни в одном глазу.

— Мы тоже хотим послушать! — окликнул Риндир. Понтий бросил растерянный взгляд в их сторону и замолк.

— Так что случилось? — вмешался Цицерон в нависшую паузу.

— Ну… Так-то ничего особенного. Тёмного Братства это никак не касается. Но сама по себе новость весьма интересна…

— Так не томи! Чего тянешь-то? — поторопил босмер, подперев ладонью щёку. Цицерон про себя тут же подметил, что Риндир прекрасно держится. А его игра хороша — словно и не было ничего.

— Графа Бравила вызвали в Имперский дворец. Все сейчас только об этом и говорят, — тем временем сообщил Понтий.

— А по какому поводу? — поинтересовался Риндир, строя из себя внимательного слушателя.

— В столице обострилась ситуация с наркоманами. За последний месяц от передозировки скончались двенадцать человек. По сведениям Имперского легиона тоже самое происходит и в других городах… По утрам прохожие и стража натыкаются на покойников, валяющихся в канаве или подворотне.

— А при чём здесь граф Бравила? Его имя… Самуил Терентиус, кажется… Да? — подал голос каджит, уткнувшись носом в кружку с пивом, и искоса поглядывая в сторону двух имперцев, сидящих на кровати.

— Да, верно… — кивнул в ответ Понтий. — Его обвиняют в сговоре с торговцами скумы. Говорят, во дворце был такой скандал! А всё из-за шута…

— Ха! Шута? — засмеялся Риндир. Он уже больше не паясничал, чужая история вовлекла его, и он с любопытством слушал тёмного брата.

— Да что я тут рассказываю! — встрепенулся Понтий. — Я как раз прихватил с собой газету «Вороной курьер» из столицы, сейчас почитаем!

Понтий, достав свёрток из сумки, развернул газету, облизал губы и приступил к чтению.

Вороной курьер

Специальный выпуск

Самуил Терентиус — аристократ и правитель Бравила является покровителем наркоторговцев? На данный момент это утверждение лишь слух, но император Тит Мид II уже провёл встречу с графом Бравила в своей резиденции для прояснения сложившейся ситуации. Наша редакция решила не сидеть сложа руки и расспросить командующего Имперским легионом Валгуса Маро по данному вопросу.

«На самом деле это прескверная история! Никак иначе назвать нельзя! Самуил Терентиус — это уважаемый в Сиродиле человек, за своей спиной имеющий великий опыт и такие же поступки. А его род очень древний, о чём также не стоит забывать.

Что же касается случившегося, то нам давно известно о наркоторговцах, что обосновались в Бравиле и его округе. Я лично с графом слежу за обстановкой, и мы делаем всё, что в наших силах, чтобы противостоять преступной организации. До меня с завидным постоянством доходят новости о поимке наркоторговцев, спекулянтов на рынке и, собственно, самих наркоманов. Одним словом, тюрьма Бравила никогда не пустует.

И вдруг такая новость! Граф укрывает незаконную организацию на территории своего графства и якобы имитирует борьбу с ней! Я не верю в это! Клевета и полнейшее невежество! Этот Амиэль сам не знает, что болтает! Дурак! Его язык был бы давно отрезан, если бы не император, что смотрит на выходки этого болвана сквозь пальцы… Вот что бывает, когда из своего подчинённого сделать любимчика и дать ему много воли. Многие при дворе Его Величества недовольны. В стенах Башни Белого Золота поднимается ропот. Этот проклятый шут играет с огнём…

Так знайте же, что граф следит за порядком, здесь нет сомнений! А что касается массовых смертей от передозировки по всему Сиродилу, то есть лишь одно объяснение — на рынке наркоторговли появился новый игрок. На данный момент у нас слишком мало информации, чтобы что-то говорить наверняка. Но будьте уверены, я — Валгус Маро, добьюсь правосудия и казни над преступниками, что травят наших граждан!»

Мы решили не останавливаться на достигнутом и взять интервью у самого графа Бравила. Наша редакция не зря славится на весь Сиродил, так как материал, что мы печатаем, проходит множество проверок и рассматривается с разных сторон. Ведь за это нас и ценят наши читатели!

Вот что по поводу этих слухов и прошедшей встречи с императором говорит сам Самуил Терентиус:

«Я крайне возмущён! Император совсем не соображает, кого он подпустил к себе! Змею, на которую и поводка нельзя надеть — выскользнет! А по моему прибытию в резиденцию это разряженное создание не постеснялось зашипеть мне в лицо! Его, видимо, не учили хорошим манерам. Постоянно передразнивает, перебивает и не к месту хохочет… Одним словом, полоумный! Нечего с ним и разговаривать, у этого имперца не все дома… Я лишь могу сказать, что мне очень жаль его. Это очень досадно, когда человек не в силах сдержать своего безумия. Но сам факт того, что император подпустил к себе это недоразумение, заставляет меня негодовать!

Он при всех! При всех оклеветал меня и мою семью! Между прочим, один из моих предков был Великим чемпионом! Простите, я ещё не отошёл от случившегося и полон эмоций… Но как… Как его язык мог повернуться и сказать, что мой древний род — это сборище лентяев и наркоманов! Да за такое… Кхм… Скажем так, будь это мой шут, я бы приказал высечь его шкуру до потери сознания, а после отрезать язык. С такими дерзкими только так и следует разговаривать. И заметьте, я не говорил, что нужно отнять у него жизнь. Нет, вовсе нет. Только проучить, выдрать, как следует…»

На этом моменте граф ещё раз извинился и попросил закончить интервью. По его словам, он слишком изнурён и может наговорить такого, за что после будет краснеть. Во истину, Самуил Терентиус скромный и воспитанный человек, знающий цену своим словам! Права поговорка «Слово не воробей: вылетит — не поймаешь». И граф, как никто другой, знает, когда лучше остановиться, в отличие от Амиэля, придворного шута Его Императорского Величества Тита Мида II.

Закончив читать, Понтий сложил газету и обвёл всех собравшихся взглядом. Все молчали, видимо, усваивая полученную информацию.

— В столице только это сейчас и обсуждают, — подытожил имперец, передав газету Цицерону. — Ну, что скажете?

— Удивительное дело… — отозвался Риндир, задумчиво засунув руку в карман. Этот жест не ускользнул от глаз Цицерона, так как всё происходящее вокруг имело уж слишком подозрительно мутные контуры. Однако он дал слово молчать. — Новая группировка наркоторговцев, никак конкуренты пожаловали. А граф Бравила проглядел, хоть и творилось у него всё это под носом. Шут прав, Терентиус тот ещё лентяй, — босмер засмеялся. Тёмные братья же притихли, внимательно его слушая. — Нужно взглянуть правде в глаза… Там все всё знают… Рука руку моет, а виноватого назначат, — Риндир пожал плечами и поднял удивлённый взгляд, наконец, заметив на себе всеобщее внимание.

— Хм… Этому шуту даже слова не дали. Наверняка он рассказал бы ещё много подковерного… Не зря же при императоре трётся, — вставил своё мнение Дж’бари, разбавив неловкий момент.

Цицерон молчал, в этом плане ему нечего было сказать, политикой он никогда не интересовался. Понтий же, развалившись поперёк его кровати, раскинул руки в стороны. На лице мужчины была довольная улыбка.

— А ты чего такой счастливый? Есть ещё что-то, о чём ты нам не рассказал? — поинтересовался Цицерон, склонившись над лицом тёмного брата.

Понтий довольно хмыкнул и потянулся, у него явно было приподнятое настроение. По всей видимости, он исполнил контракт успешно, а может и вовсе безукоризненно. Собственно, что же ещё могло его так взбодрить?

— Всё это так смешно, Цицерон…

— Что же? — отозвался молодой ассасин.

— Столица гудела, словно улей, все так были заняты разговорами, слухами. Люди ослепли, мой мальчик, эта газета закрыла им глаза… — он поднял руку, указательным пальцем ткнув в листок бумаги. — Человека убили за их спинами, и никто не заметил. Хах! Вот она, истинная сила слова! Мощь, делающая одних мимолётным центром мироздания, а других, стирающая, словно мякиш хлеба карандаш…

Понтий засмеялся, ведь это был его маленький триумф. А вот Цицерону было не до смеха. Ему совсем не нравилась перспектива немого зрителя. Возможно, он снова всё преувеличивает, но внутри него всё кричало от увиденного: «Предупредить!». Нужно было что-то предпринять и срочно. Но что? К кому идти? Он мысленно перебирал в голове варианты, совершенно позабыв об окружающих.

«Раша? Нет, он вряд ли сможет на что-то повлиять. А если и получится через него, то, во-первых, поднимется шум и возникнет недоверие среди братьев, что недопустимо. А во-вторых, я нарушу слово. Подобный поступок меня не красит… Кто же ещё? Амузай? Он наверняка всё знает, но укрывает, и понятно почему. Риндир же его личный убийца… А раз Уведомитель никак не может или не хочет повлиять на свою правую руку, значит его всё устраивает, ну, или Амузай считает, что у него всё под контролем. И снова шум. Если я влезу между ними, то встряну меж двух огней, да и к тому же подставлю Рашу — нельзя подобное делать за его спиной. Нужно всё это провернуть где-то на стороне, вне Убежища…»

— Да, ты абсолютно прав, Понтий! — воскликнул Риндир, вырвав тем самым Цицерона из раздумий. — Словом и вправду можно убить! А печатным словом можно ссорить людей, что тебе ненавистны… Самые же бойкие на язык способны вершить войны росчерком пера! Удивительная мощь!

— Да! Да! — подхватил Понтий, поднявшись с кровати. — Наконец, я нашёл того, кто меня понимает!

Цицерон и Дж’бари молчали, не думая принимать участия в этой беседе. Жилые помещения наполнила звонкая речь. Двое молчавших встретились взглядами и казалось, всё замерло на мгновение.

— Что скажешь?! — перед глазами замаячило лицо тёмного брата. Это Понтий пытался что-то рассказать ему, совершенно не подозревая, что тот его совершенно не слушал. Цицерона пробил холодный пот.

— Сила печатного слова! — засмеялся имперец, заключив в свои объятья брата.

— Сила печатного слова… — отозвался молодой ассасин и улыбнулся в ответ.

Спустя несколько дней, собравшись с мыслями, он решился написать письмо Ализанне Дюпре. Всё-таки к ней должны прислушаться. Возможно, всё происходящее на самом деле не стоит её внимания, но следовало перестраховаться. Причём основательно.

Так Цицерон и поступил. Долго перебирая варианты доставки письма в уме, он быстро набросал карандашом на листке о всех своих опасениях. Также следовало придумать запасное письмо — фикцию, на всякий случай. Он не доверял Риндиру, и скорее всего это было взаимно. Босмер все эти дни проявлял к молодому имперцу недюжинный интерес, всячески следя исподтишка. Собственно, это и спровоцировало Цицерона действовать витиевато. Он чувствовал спиной чужой взгляд, странное молчание и немое напряжение. От подобного в голове быстро прояснилось и появилось понимание — так просто ему не дадут отправить предупреждение. Посему ещё один исписанный листок будет не лишним. У него пока есть время и нужно воспользоваться им в прок, пока Риндира не было в Убежище.

Но это ещё не всё. Хоть Раша и показывал ему местонахождение резиденции на карте, сам Цицерон без приглашения туда отправиться не мог. Так же у него не было контрактов, связанных с Бравилом или его округой. Да и от курьеров между Уведомителем и Слышащей он был отрезан своим рангом. Следовало найти кого-то из братьев или сестёр, кто вскоре должен был посетить этот город и сделать это в обход Риндира. Дж’бари же он не так хорошо знал, чтобы судить наверняка на чьей тот стороне, возможно, тому и вовсе не было никакого дела до происходящего. Но что-то подсказывало Цицерону, что нужно думать о самом плохом варианте, тогда не разочаруешься. Этот каджит знал обо всём с самого начала, но предупредить никого не удосужился, а ведь они теперь одна семья и должны знать о недостатках и проблемах друг друга, по крайней мере, для всеобщей безопасности. Вывод напрашивался сам собой — его так же, как и Риндира, лучше обойти стороной.

Выбор пал на Андронику, правда, Цицерон пока точно не знал, есть ли у неё планы на посещение этого графства. Но он знал, что она в весьма хороших отношениях со Слышащей и частенько наведывалась к ней, дабы отнести яды и отраву собственного приготовления. Да и тайны она хранить умела, Цицерон был в этом уверен. Оставалось только решить насчёт Раши. Он выше его по рангу и не стоило бы от него ничего скрывать, несмотря на данное Риндиру слово. Но в последнее время глава чейдинхольского Убежища слишком нервный и вспыльчивый. А семья не в лучшем положении, чтобы её члены устраивали скандалы, особенно из-за такой низости, как скума. Всё следовало продумать и решить мирным путём.

«Сначала заручусь поддержкой от Слышащей, отправлю письмо, а после расскажу всё Раше. Так будет спокойнее. Этой запиской я заставлю его держать себя в руках. Он не станет делать резких движений в таком деликатном деле, если со стороны происходящее будет контролировать Ализанна Дюпре».

Этими мыслями Цицерон пытался успокоить себя, хоть и предполагал о скором презрении, которым одарит его каджит, а, возможно, и не только он.

«Я всё делаю правильно, но пока придется скрыть правду от главы Убежища», — убеждал себя ассасин, выйдя из жилых помещений.

В тренировочном зале пахло травами и плесенью. Глаза заслезились, а нос зачесался от воспарившего под потолком духа. Мечом здесь уже не помахаешь, из лука не постреляешь. И стало понятно, почему Гарнаг так ворчит на Андронику из-за её пристрастия к алхимии. Но вот же двоякая ситуация, из-за этих ядов и припарок её и ценили в Убежище. А неприятную вонь можно было и перетерпеть. Издержки ремесла, что же тут поделать?

Девушка уже смогла немного оправиться от тех вестей, что потрясли их семью совсем недавно. Сдержанно улыбалась и даже иногда принимала участие в беседах братьев. Но всё же потеря близких людей оставила след в её душе. И Андроника не нашла ничего лучшего, кроме как возвести щит между собой и внешним миром, дабы залечить раны. Забыть о беде, рассеяв её временем. Этим щитом и стала алхимия.

Цицерон прикрыл за собой дверь, когда девушка склонилась над корзиной — та была наполнена доверху грибами. На столе лежала связка пшеничных колосьев, букет лаванды с пушицей и паслёном, рядом ютился длинный свёрток исписанной бумаги. На полках, возле алхимической лаборатории, был завал из корешков, пустых бутылок и банок с насекомыми. Звуки ударов крыльев о стекло и неугомонное жужжание наполняли это место жизнью. Такой короткой, но яркой, как вспышка молнии в пустом чёрном небе. Цицерон постучал по поверхности стола, дабы обратить внимание девушки на себя, но не напугать при этом. Она была сейчас слишком впечатлительна.

— Д-да? — встрепенулась Андроника, поднявшись с колен.

— Здравствуй, сестра. Как ты? — решил начать издалека Цицерон. Ему было сейчас немного не по себе. Даже, можно сказать, неловко. Его совесть была явно им недовольна.

«Какой ты молодец! Хочешь скинуть свои заботы на плечи хрупкой девушки!», — вскричало в нём что-то, что до сих пор молчало. Может, всё дело в её взгляде, которым она одарила Цицерона только что? Такой потерянный… и блуждающий. Она его не видит. Для неё он сейчас лишь препятствие, за которым виднеется покой.

— Если тебе что-то нужно, то говори сразу, — Андроника не кричала, говоря это, и гнев отсутствовал в её голосе. Она просто хотела подвести сразу к делу, без лишних эмоций и жалости к себе. Цицерон это понял.

— Я хотел лишь… спросить тебя… — ассасин запнулся и сконфузился. О чём он вообще думал, когда сюда шёл? Ведь это его проблема и решить её он должен сам! Но, с другой стороны, действовать нужно было быстрее, а он и так слишком долго провозился с мыслями сделать что-то за спиной Уведомителя. И вот момент настал…

— О чём же? — поинтересовалась девушка, убирая корзину под стол, чтобы та не мешалась.

Цицерон, проклиная себя, договорил намеченный вопрос:

— Поедешь ли ты в Бравил в ближайшее время?

— Бравил?.. Нет… Прости… — теперь сконфузилась она. — Раша запретил мне выходить из Убежища и выполнять контракты на какое-то время. Он сказал, что в моём состоянии лучше не браться за убийства. И он прав. Я слишком растерянна… Я не могу сосредоточиться, и даже сон не приносит мне радость. Я вижусь с ними там, Цицерон… А здесь их нет… — последние слова она прошептала, а после с ужасом прикрыла ладонью рот, испуганно глядя на брата.

«Какой же ты дурак, Цицерон!», — кричало всё внутри молодого имперца. Но нужно было как-то всё исправлять. Его сестра не должна вновь переживать чувство потери, тем более из-за него.

— Они живы, раз ты видишь их в своих снах. И их служение Отцу Ужаса продолжается, только на другой стороне. Улыбнись, Андроника, наши братья обрели вечный покой и Его защиту! Нужно радоваться за них, а не печалиться… — он взял её руки и крепко сжал. Чужие пальцы оказались холодными, как лёд.

— Иногда я им так завидую, — едва слышно сказала она. Цицерон на подобные слова не нашёлся, что ответить, и выжидательно молчал. Продолжение не заставило себя ждать: — Кто знает, что ждёт живых?.. Может из-за этого я и завидую мёртвым?..

Цицерон сильнее прежнего себя возненавидел. Зачем влез? Зачем взбаламутил душу своей сестры, как муть со дна озера?

— На всё воля Ситиса, — это всё, чем он мог утешить тёмную сестру. После чего обнял её за плечи и прижал к себе. Она не стала противиться, и лишь ответила:

— Да…

Как же ему было тошно в этот момент… Понтий был прав. Потеря вейрестского Убежища для Андроники было таким же испытанием, как для него, Цицерона, потеря брумского.

— Мы с ними ещё встретимся, даю тебе слово…

Она медленно отпрянула от него. В глазах стояли слёзы, а на губах улыбка.

— Прости… Прости… — повторяла она, качая головой. — Раша прав, мне следует взять себя в руки. Я такая растерянная, такая несобранная…

— Всё в порядке. Ты ни в чём не виновата, Андроника. Но помни, ты не одна, у тебя есть мы, — Цицерон ободряюще улыбнулся сестре, всё ещё крепко сжимая её плечи. Хоть так, но он хотел показать, что у неё есть опора. У неё есть семья.

— Тебе нужно что-то в Бравиле? — вдруг опомнилась она, словно ото сна. — Знаешь… А ведь я обещала передать Слышащей мои настойки через Дж’бари, — её взгляд прояснился. — Завтра он отправится в её резиденцию. Как же это могло вылететь из моей головы? Совсем забылась! А ведь мне только несколько минут назад Раша дал список ядов, что запросила Ализанна Дюпре… — она выскользнула из объятий брата и, взяв со стола исписанный свёрток, показала его молодому имперцу.

Цицерон нервно вздохнул. Все в Убежище понимали, что волнения в Бравиле — это только начало, и было принято решение направить к Слышащей личного охранника, а возможно, в будущем, подготовить и наёмников, для защиты самой резиденции. И он точно знал, что его на должность личного охранника вряд ли допустят. Но чтобы Дж’бари…

— Я думал, выберут Гарнага… — задумчиво отозвался молодой имперец. — Он куда лучше подходит для этого.

— Это выбор Слышащей, она так решила. Ей очень понравилась его магия разрушения…

— Неужели… — оборвал речь девушки Цицерон. Всё складывалось совсем не в его пользу. У него не было желания свои опасения передавать через каджита.

— Так что тебе нужно в Бравиле? Ты сам хочешь поговорить с Дж’бари или мне ему что-то передать? — повторила вопрос Андроника.

— Мне тоже весьма интересно, что тебе нужно в Бравиле?! — молодой имперец от неожиданности вздрогнул и, обернувшись, увидел Риндира, стоящего возле двери. — Впрочем, я предполагаю…

— Что ты предполагаешь? — спокойно поинтересовался Цицерон. Это было не в первый раз, когда босмер ловко оказывался за его спиной. Интересно, смерть от его руки также незаметна, как и он сам?

— Ты обещал держать слово… — покачиваясь из стороны в сторону, Риндир приблизился к брату и сестре. — Нехорошо так поступать, мой мальчик! — передразнивая речь Понтия, сказал он, расплывшись в улыбке и поучительно погрозив пальцем молодому имперцу.

— Твоё воображение сыграло с тобой злую шутку, Риндир, только и всего… — несмотря на то, что Цицерона прижали «к стенке», у него был шанс выскользнуть из подозрений.

— Убеди меня, тогда я отстану, — взгляд босмера был суетливый, а вся фигура как-то согнулась в спине, переминаясь с ноги на ногу. — Ну? — он продолжал улыбаться, подойдя к Цицерону вплотную.

— У меня письмо для Слышащей, — ложь лучше всего оборачивать в правду, игра от этого становится по-настоящему подлинной и тебе верят. Молодой имперец знал это по своему опыту.

— Позволь взглянуть, — наигранно ласково попросил Риндир, протянув подрагивающую руку.

— Брат, с тобой всё в порядке? — вмешалась в их разговор девушка. — Ты выглядишь скверно… Может лучше…

— Тебя никто не спрашивал! — рявкнул босмер, не дав сестре договорить. — Лучше не мешайся и помалкивай… — он хотел было прогнать Андронику, рывком устремившись в её сторону, но между ними тут же оказался Цицерон, преградив путь. Девушка от неожиданности вскрикнула, спрятавшись за спиной брата.

— Она здесь ни при чём, зачем кричать? Ты ведь хотел увидеть письмо? Верно? Так держи… — молодой имперец достал из кармана заранее приготовленный листок и протянул его Риндиру.

Тот живо выхватил его и развернул дрожащими руками. Цицерон, увидев это, лишь подумал про себя:

«Не иначе как опять баловался скумой... И в таком виде у него хватило ума притащиться сюда? Но сейчас это мне на руку...»

— Что это? — удивлённо и непонимающе спросил босмер, глядя на короткие строчки, убегающие вниз столбцом. После чего нерешительно принялся читать их себе под нос:

Любовь моя как трепетная птица,

К вам в руки рвется из моей груди.

Ваш образ ночью лунною мне снится,

И согревает в жизненном пути.

Превратности судьбы всегда коварны,

В изгибе каждом кроется секрет.

Люблю вас всей душой,

Себя вы берегите,

Я предан только вам на сотню тысяч лет…

Когда наш бренный мир объявит новоселье,

И все пройдет, оставив звезд, рассыпанных букет,

Мы будем рядом, вместе освещать планеты,

Десятки сотни тысяч новых лет.

— Что это? — повторил свой вопрос Риндир, одарив молодого имперца изумлённым взглядом.

— Это стихи, — скромно дал знать Цицерон.

— Я вижу, — послышалось недоуменное ворчание. — А для чего?

— Не для чего, а для кого. Это для Ализанны Дюпре. Ведь Раша не на пустом месте всё это время ревновал меня к ней.

— Во даёте… Проклятые имперцы… — прежний пыл в нём поутих, и босмер неуклюже сунул листок Цицерону обратно в руки. — Забирай свои сопли, да не накапай мне тут! — он прыснул со смеху и, покачиваясь, поплёлся прочь из тренировочного зала, оставив своего брата и сестру в покое. Дверь едва слышно заскрипела, а спустя минуту послышался голос Андроники:

— Ты действительно написал стихи для Слышащей?

Он обернулся к ней с победоносным видом и, улыбнувшись, сказал:

— Это ещё не всё… У меня есть дополнение…

Однако это самое чувство победы было мимолётным. Ведь настоящее письмо всё равно должно было пройти через лапы Дж’бари. И с этим Цицерон ничего не мог поделать.

Примечания:

Всех поздравляю с праздниками! Вот и прошёл год... а лично для меня полтора. Наконец, спустя столько времени до меня дошло, где я и во что угораздило меня вляпаться. И теперь ужас не покидает, стоит лишь подумать: "Сколько ещё лет идти мне с этим персонажем?..". Ну да хватит ныть, сейчас пойдут благодарности.

Большое спасибо Сергею Беляеву за поддержку очень странным и искристым, как оголённые провода, оптимизмом. У меня столько нет, а твоего на сотню человек хватит :)

Также благодарю своего боевого товарища — Евгению Коновалу, за стихи к этой главе, так как я их писать не умею, ибо сухарь по своей натуре, а она булочка с корицей...

Ко всему прочему желаю долгих лет настольному точильно-шлифовальному станку — брат, ты реально вдохновляешь. Крутись и дальше :)

Спасибо всем тем, кто читает эту работу — меня такое успокаивает.

И да, мне надо на какое-то время снова устроить запой и подумать, как тут развернуться и вообще, куда идти и почему.

Ночное стрекотание кузнечиков скрывало посторонние звуки, человек в чёрных одеждах прятался в тени деревянной хижины на старой ферме. Здесь, близ Камышовой реки, была приятная прохлада, а светлячки висели в темноте, подобно звёздам. Небо расстелилось чистым безоблачным полотном, две луны освещали Чейдинхол, что готовился ко сну.

Из глубины хибары доносился человеческий голос, а слабый свет падал из окон во двор, еле освещая грядки с овощами. В соседнем хлеву изредка мычала корова. Цицерон подкрался к дверному проёму и пробрался внутрь совершенно незамеченным. Темнота была на его стороне, оставалось лишь выполнить контракт и вернуться в Убежище до рассвета. Переполох из-за скумы достиг и их города, и лишний раз при свете дня показываться на улицах было опасно. Все сомнительные личности проходили проверку за воротами, так как массовые смерти сильно напугали жителей графства, и никто не хотел видеть эту заразу у каменных стен Чейдинхола.

Конечно, у Тёмного Братства были договорённости со старым графом Фарвилом Индарисом, и даже если кого-то из тёмных ассасинов ловили на территории города, то не убивали, а просто сажали в тюрьму на короткий срок. Граф знал, чем может закончится своенравие на примере своей покойной матушки. Но мельтешить перед глазами напуганных граждан всё же не стоило, иначе те могли потерять веру в правителя, а это недопустимо. Устойчивость власти в этом графстве была слишком важна для Тёмного Братства, ведь его дальнейшее существование было таким размытым и неясным.

Ночью стражники пропускали братьев и сестёр по специальным пропускам. Раша вытребовал их у графа ради безопасности семьи. И Цицерон понимал — такую власть над правителем терять нельзя.

Голос же из соседнего помещения продолжал монотонно что-то говорить, а в ответ ему доносились женские всхлипы и охи. Молодой ассасин заглянул в освещённую часть хибары и увидел мужчину, что, развалившись на полу среди сена, читал двум девицам какую-то книгу. Те же сидели рядом и с благоговейным видом внимали его речь. Нехотя Цицерон тоже стал слушателем.

Перед тем, как она захлопнула дверь, я жалко попробовал извиниться:

— Прости, Бетаники, но подумай, я лишь желал вернуть тебе мать. Это безумие, я знаю, но лишь одно в своей жизни я знаю наверняка — я люблю Паллу.

Дверь практически захлопнулась, но теперь приоткрылась, и девушка спросила:

— Кого ты любишь?

— Паллу! — крикнул я Богам.

— Мою мать, — зло прошептала она, — звали Ксарлис. Палла — это монстр.

Девицы вскрикнули от страха и прижались друг к другу. Одна из них дрожащим голосом пролепетала:

— Ах! Прекрати! Как страшно! Что же это значит?! Чудовище?!

Другая подхватила:

— Так всё это время он пытался воскресить ужасную тварь… И тянулся в темноте к этой скверне, что пожирала ночами его мысли! Он бредил творением смерти!

— Ну и поделом ему! — вклинился в их разговор молодой мужчина, сев поудобнее среди сухой травы. — Все маги странные, вечно где-то витают и хотят познать то, что скрыто и неведомо. От того и с головой не дружат, — и, смерив взглядом двух испуганных девиц, добавил: — Вам нечего бояться, ведь я рядом и в обиду вас никому не дам! Тем более, тут совсем немного дочитать осталось… — сказав это, он вновь уткнулся в книжку.

Цицерон, сообразив, что здесь происходит, решил сыграть на атмосферу и поспешил покинуть хибару. Его жертвой был этот самый молодой мужчина. Бард, что совсем недавно прибыл в графство Чейдинхол. Но, тем не менее, уже множество жителей настроил против себя, сочиняя бесстыдные песни о старшем сыне графа — Аланиле Индарисе, и его весёлой жизни при дворе. Точкой же невозврата стал его короткий стишок о том, как Аланил по ночам украдкой употребляет скуму и совращает на это свою прислугу. Здесь уже стало ясно — дальше так продолжаться не может. Таинство было совершено.

Молодой ассасин пробрался к хлеву, что стоял стена к стене возле хибары, и прислушался к чужой речи.

Я свернул с дороги на окраине Мир Коррапа, и большая тень поднялась с земли, где сидела, поджидая меня.

— Палла, — прошептал я. — Пал Ла.

— Поцелуй меня, — прохрипела тварь.

И теперь история моя достигла настоящего момента. Любовь красна, как кровь.

Цицерон со всей силы ударил ногой по бочке, и та с грохотом повалилась. Рассыпались яблоки, покатившись в разные стороны. Девичий визг огласил старую ферму. Звон клинка, что был вынут из ножен, не остался незамеченным Цицероном.

— Это Палла… Палла… — хриплым испуганным голосом шептали девушки, забившись в углу.

— Ничего не бойтесь, — также тихо, но твёрдо сказал бард, пытаясь успокоить их. — Сейчас выйду и посмотрю, что там.

— Нет… Не ходи, не оставляй нас… — не унимались девицы.

— Спокойно! Скорее всего, это какое-нибудь недоразумение, только и всего, — чужие шаги уже были слышны во дворе, мужчина отправился на проверку.

Тем временем убийца затаился среди старых гнилых досок, что когда-то были забором, но теперь, покосившись, упали на хлев. Тишина повисла над фермой на несколько секунд. Мужчина, увидев упавшую бочку, убрал оружие обратно в ножны, поднял её и поставил на прежнее место. При этом несколько раз чуть не упал, поскользнувшись на яблоках, усыпавших всю тропу к коровнику. Он засмеялся от неловкости происходящего.

— Это просто яблоки рассыпались от собственного веса! — огласил бард и с самодовольным видом заглянул в окно к девушкам. — А вы перепугались, трусихи! Ха-ха! — он засмеялся пуще прежнего и направился обратно в хибару.

От подобного переполоха на пустом месте девушки тоже развеселились, громко шутя над собственными страхами. И сквозь поднятый ими шум не услышали мужской тяжёлый всхлип и последний глубокий вздох барда. Убийца прислонил ещё тёплое тело к стене, по привычке, вытерев клинок об одежду жертвы.

«Спи спокойно в объятьях Отца Ужаса», — подумал про себя Цицерон, вновь ощутив всем телом эйфорию после выполненного контракта. Радостный голос девушки прервал приятные чувства:

— Что ты так долго?

Убийца, после этих слов, поспешил убраться восвояси, дабы не гневить провидение. Отойдя на приличное расстояние от старой фермы, Цицерон услышал вновь ему уже знакомый девичий визг.

— Палла… Пал Ла… — медленно прошептал он и хмыкнул. Кто бы мог подумать, что сегодня он будет играть роль чудовища! Без подготовки, просто удачно вклинившись в сложившиеся обстоятельства! Со стороны это явно было похоже на прогресс. Но спектр его масок не велик, как у Понтия, да и силой Гарнага он не владел… До ядов Андроники и вовсе было далеко…

Цицерон мотнул головой, пытаясь избавиться от неприветливых мыслей. И у него есть сильные стороны… Хоть он пока ничем особым и не блещет, но ведь уже правая рука Уведомителя. Это что-то да значит, его же заметили. Интересно, сколько времени понадобилось Риндиру, чтобы подняться так высоко?

Вспомнив о босмере, сразу на первый план вышли связанные с ним проблемы. А ведь Цицерону так хотелось, придя в Убежище, рассказать всем, какую маску невольно на этом контракте ему удалось примерить… Поднять братьям и сёстрам настроение, чтобы неотступная апатия хоть немного ослабла, и они улыбнулись на зло пропащей суете, окружившей Тёмное Братство.

Как и обещал себе Цицерон, он рассказал всё Раше, после того, как отправил письмо через Дж’бари. Уведомитель был очень недоволен, что всё было сделано за его спиной. Но выслушав доводы личного убийцы, придержал порыв гнева. Ведь правда была действительно за ним. Подсевшего на скуму босмера было опасно выпускать из Убежища, тем более, что весь город стоял сейчас на ушах. Людям всюду мерещились наркоманы.

— Следует незаметно всех предупредить, дабы присматривали за Риндиром. Раша видит, что ты прав, сейчас слишком опасно пускать всё на самотёк. Хоть в Чейдинхоле у нас есть связи и ещё можно будет как-то выпутаться с минимальными потерями, то в других графствах так просто не получится…

— Но даже если мы будем выбирать для него контракты, то Амузай всегда может вмешаться. Риндир не в твоей власти. Он тебя не послушает, — напомнил ему Цицерон.

— Понимаю. Раша постарается обсудить это со Слышащей в ближайшее время.

Цицерон решил поделиться своими мыслями и о Дж’бари.

— А чем тебе не угодил маг-самоучка? Может, ты чего и за Эмелин углядел? — Раша устало улыбнулся. Его личному убийце везде мерещилась опасность, но следовало отдать ему должное, мелочность в его умыслах отсутствовала. Не зря он сделал его своей правой рукой, но не раздувает ли Цицерон из мухи слона?

— Нет… Просто… — Цицерон растерялся от чужих слов, и его речь оборвали.

— Не кажется ли тебе, что ты преувеличиваешь?

— Возможно, — подтвердил молодой имперец. — Но Риндир опасен для семьи, и ты со мной в этом согласен. Разве нет? А Дж’бари знал о зависимости брата и всё это время молчал. Уж больно это сильно бросается в глаза, — стоял на своём Цицерон.

— И что ты предлагаешь? Всех запереть в Убежище и никого не выпускать? Кто тогда будет выполнять контракты?

— Нет, не нужно никого запирать. Просто подобное замалчивание многое говорит о новоприбывших. А Амузай? Это ведь он привёл их к нам. Почему допустил? Не углядел?

— Цицерон, если ты продолжишь наговаривать на вышестоящих членов семьи, то, пожалуй, запрут именно тебя, — пригрозил Уведомитель.

— Но я вовсе не наговариваю… — Цицерона сильно задели сказанные Рашей слова. Он ведь старается на благо семьи.

— Раша тебя услышал, можешь идти, — махнув рукой в сторону двери, Уведомитель дал понять молодому имперцу, что разговор окончен.

И вот пролетели недели, но никаких мер против Риндира принято не было. Босмер всё также мог выполнять контракты во всех графствах Сиродила и где-то на стороне пить свою отраву, приходя в Убежище не в лучшем виде. Скорее всего от стражников его спасали лишь притворство и игра, коими он владел безукоризненно. А на все его, Цицерона, вопросы Раша лишь разводил руками — ответа с той стороны до сих пор не было. Странное молчание воцарилось между чейдинхольским Убежищем и резиденцией Слышащей в Бравиле. И оно всё сильнее нагнетало обстановку в Тёмном Братстве.

Цицерон шёл к главным воротам Чейдинхола, безразлично глядя себе под ноги. Приподнятое настроение как рукой сняло, мысли о неустойчивом положении семьи не давали покоя. Он пытался угомонить в себе эти не замолкающие чувства, но всё было в пустую. Масла в огонь добавила проверка у городских врат, и каким же было счастьем наконец оказаться в Убежище. Но и оно оказалось недолгим — от Слышащей пришла долгожданная весть. Вот только ничего хорошего та не предвещала. Об этом сразу же оповестил Раша, как только Цицерон перешагнул порог его покоев.

Из письма стало известно, что в Бравиле проходят массовые проверки и попасть в город теперь не так просто, как прежде. Имперские легионеры патрулируют не только на главных дорогах, но и тщательно осматривают близлежащие развалины и заброшенные форты в поисках наркоторговцев. Из-за чего одним лишь Дж’бари Слышащая теперь не обойдётся. А поводом к таким резким действиям властей стали вандалы, появившиеся в городе после недавних смертей от передозировки. Они расписывали стены города и домов Бравила руганью, обращённой к графу Самуилу Терентиусу, где утверждали, что якобы на нём лежит вина за гибель такого количества людей. Графство в агонии, тюрьма переполнена, легионерам дан приказ найти подстрекателей, что своей безмерной и необузданной торговлей скумой бросают грязную тень на имя графа.

О Риндире же в этом письме не было сказано ни слова. Цицерону очень хотелось верить, что причиной этому были вышеуказанные проблемы. А может, Слышащая уже всё обсудила с Амузаем, и тот лично найдёт управу на своего подчинённого. И совсем не хотелось думать, что письмо попросту не попало к ней в руки. Дж'бари... Мог ли он так поступить?

Сам того не понимая, молодой имперец накручивал себя, обдумывая странное молчание Ализанны Дюпре. Но никаких выводов сделать не получалось. Натянутая обстановка в чейдинхольском Убежище продолжала висеть в воздухе, не сдвинувшись с места. Неужели вся его работа и старания пошли насмарку? Раша по этому поводу лишь развёл руками, от чего на сердце стало ещё тоскливей.

После такого огромного потока тревожных мыслей голова была сама не своя. Тучи сгущались над их семьёй, но что он, Цицерон, мог сделать? Так хотелось верить, что всё закончится благополучно, что всё станет как прежде. Перед сном он решил записать несколько строк в дневник, в надежде выплеснуть половину переживаний на лист бумаги.

«Ситуация в Бравиле все более усугубляется. Из-за войны за контроль, разгоревшейся между двумя крупнейшими торговцами скумой в Сиродиле, город охвачен хаосом. Слышащая Ализанна Дюпре была вынуждена взять наемника на охрану своей резиденции».

Он понимал, что задремал, что всё происходящее сон, но продолжал смотреть на пустые лица проходящих мимо него людей. До слуха доносился чавкающий звук воды под ногами. Болото. Что Цицерон забыл здесь?

Кажется, он знал этих людей, по крайней мере, видел их раньше. Возможно, мельком. Они не задерживались в его памяти, их лица стирало время, но образы упрямо цеплялись о воспоминания смерти, хоть так, но выделяясь и различаясь между собой. Это его жертвы. Он их убийца. Сколько их здесь? И все они с ним, в этой трясине. Навечно? Эта странная мысль витала над покойниками, давя на виски, чуть только можно было уловить и осознать её.

Это не пустота. Но почему? Почему они здесь, перед ним, а не перед Отцом Ужаса? Всё тело оцепенело, и на какое-то время Цицерон не мог вздохнуть, так перехватило дыхание. Один из мертвецов задел его плечом, тем самым приведя в чувства, и молодой имперец несмело обернулся, в попытке разглядеть.

— Отец! — придя в себя, крикнул он, осознав, кто перед ним. — Я не дам нашу семью в обиду! Никто не посмеет причинить нам вред! — зачем-то оправдывался Цицерон в спину мертвецу, что продолжал куда-то идти, отдаляясь от убийцы. — Я клянусь!

И тут покойник обернулся, словно услышал чужой крик. Немая картина застыла перед глазами, где изуродованное тленом лицо ни с того, ни с сего, исказилось от улыбки. Холодным потом окатило всё тело, и Цицерон проснулся. В голову ржавым гвоздём вонзился страх. И неведомо было, кончился сон или ещё нет. Но странная мысль металась в пустой голове, будто он не один. Те мертвецы всё ещё с ним, за его спиной. И останутся там до тех пор, пока он сам не отдаст свою душу Ситису.

Храп разносился по жилым помещениям, видимо, Гарнаг вернулся с задания. Цицерон сам себе удивился — как можно проснуться от кошмара, а от такого грохота даже глаз не разомкнуть. Впрочем, подобное уже не впервой, пора бы привыкнуть.

Шторы над кроватью Эмелин были опущены, значит она была здесь, возможно, спала. Все остальные постели оказались пустыми. В трапезной кто-то тихо мурлыкал мелодию себе под нос. Судя по голосу — это был Понтий. Цицерон поднялся, желая сбежать из липкой паутины воспоминаний, забыть этот проклятый сон, мельтешащий обрывками перед глазами.

У стены возле бочки с водой стоял Понтий, и напевая что-то незамысловатое, расчёсывал свою короткую, но пышную шевелюру. Он не видел проснувшегося Цицерона, так как стоял к нему спиной, а последний решил не отвлекать брата и поспешил к столу. В горле пересохло, и не утруждая себя переодеваниями, молодой имперец припал губами к горлышку кувшина.

— Доброе утро, — наконец, заметив проснувшегося брата, поприветствовал Понтий. — Этот храп и мёртвого поднимет, — пошутил он, положив расческу в сумку на поясе.

Цицерон нехотя отпрянул от кувшина и кивнул. Всё-таки нужно переодеться, а не разгуливать по трапезной в ночном.

— А ты сам давно не спишь? — поинтересовался Цицерон, уже оказавшись у своей кровати и занавесив шторы, чтобы переодеться. Хотя, если бы здесь не было Эмелин, он бы и не подумал об этом…

— Вот… перед тобой, — послышался тихий вздох. — Мне снилось землетрясение, но я не удивлён, — Понтий, усевшись на скамью, зазвенел посудой, звуки которой едва доносились через храп Гарнага.

Переодевшись, Цицерон умылся на скорую руку, зачерпнув ведро воды. Ему хотелось побыстрее оказаться в покоях Раши и расспросить обо всём, что случилось. Он отсутствовал в Убежище несколько дней — за это время многое могло произойти. Письма, сообщения, слухи: всё хотелось охватить своим вниманием. Завтракал он второпях, стоя.

— Куда так торопимся? На свадьбу? — изумился Понтий, всё это время не сводящий с него взгляда.

Цицерон, сам того не ожидая, поперхнулся от смеха. Как же, наверно, глупо он сейчас смотрелся. Утирая слёзы рукавом и давясь смехом от собственного вида, он, наконец, ответил:

— Мне нужно к Раше, вдруг что-то случилось!

— Без тебя… — поддёрнул его мужчина и подмигнул.

— Да! — не отрицая очевидного, согласился Цицерон.

Оставив кружку с недопитым молоком на столе, молодой имперец выскочил из жилых помещений и направился в сторону покоев Уведомителя. Остановившись возле двери, он прислушался — с той стороны застыла тишина. Тогда Цицерон постучал, но ответа не последовало. Зайдя внутрь, и никого не обнаружив, он решил спуститься вниз, проверить покои Слышащей. Уведомитель выделил их ей задолго до появления Цицерона в семье. Когда Ализанна Дюпре останавливалась в Убежище, то она ночевала именно там. Но и они оказались пусты. В тренировочном зале также никого не оказалось.

Весь утренний задор погас, и Цицерон ни с чем вернулся обратно в жилые помещения, где его встретил удивлённый взгляд Понтия.

— Что так скоро? Уже всё обсудили? Ты обычно у него подолгу торчишь… Не выкуришь… — подметил мужчина, отпив глоток вина из своей кружки.

— А его нигде нет, — растерянно сообщил молодой имперец брату.

— Он ещё не вернулся?.. — задумчиво хмыкнул Понтий.

— Откуда не вернулся? — Цицерон тут же подсел к брату, с явно недовольным видом. — Ты знал и не предупредил меня о его уходе?

— Я думал, Раша уже здесь… Видел его вчера вечером, когда пришёл с выполненного контракта. Он был не сдержан, вертел в руках какое-то письмо… Но я не решился лезть не в своё дело, если во мне будет нужда, то позовут. После, заплатив мне, он ушёл, забрав письмо с собой.

Цицерон не нашёлся, что сказать. Неужели придётся ждать здесь в полном неведении? Что могло произойти? Он внутренне сгорал от вопросов, но перед ним стояла холодная стена молчания. Понтий, увидев замешательство брата, быстро нашёлся и решил сменить тему.

— Гарнаг, кстати, тоже всё хмурой тучей ходит. Перед сном опять жаловался, мол, выбрали Дж’бари, а не его. А ведь, по его мнению, кто, как не он сможет защитить Слышащую?

— И в самом деле, почему Ализанна Дюпре дала такое распоряжение? — взбодрился Цицерон, ведь всё это время Раша не удосужился ему объяснить сделанный выбор. Из раза в раз говоря одно и то же: «Её решение подвергать сомнению не следует».

— В узких коридорах двуручным мечом махать неудобно, да к тому же опасно. Не спорю, задержать толпу, если таковая объявится, Гарнаг сможет, а Ализанне Дюпре хватит времени, чтобы покинуть свою резиденцию. Но когда есть другой вариант, более гибкий и в полной доступности, то почему бы им не воспользоваться?

— Я в магии не силён… — напомнил Цицерон, ожидая дальнейших разъяснений.

— Магия! Как много в этом слове сокрыто… — воскликнул Понтий, взметнув руками, будто показывая на пальцах фейерверк. — Цицерон, успокойся… Вы с Гарнагом друг друга стоите. Оба ничего не смыслите, но уже даёте необдуманную оценку брату, которого даже не видели в деле.

— А ты будто бы видел?.. — обиженно отозвался Цицерон, подперев голову рукой. — Я отношусь к Дж’бари с подозрением, и ты знаешь, почему, — снизив голос до шёпота, сказал молодой имперец. Благо вышеупомянутый Гарнаг сильно храпел и вряд ли Эмелин хоть что-то слышала из их разговора. Пока ещё не было ясно, замешана она во всей этой истории с Риндиром или нет, так как вела себя довольно сдержанно.

Но перестраховаться лишний раз никогда не помешает.

— Магия разрушения бывает как агрессивной, так и скрытой от чужих глаз. Те же взрывающиеся ловушки — это специализация Дж’бари. Тёмный ассасин не должен действовать напоказ. Поставить руну и обмануть врага выгоднее, нежели бросаться огненными шарами. На крайний случай можно устроить поджёг и всё будет выглядеть, как несчастный случай…

Цицерон кивнул в знак согласия, тем самым сознаваясь в своей неопытности в данном вопросе. После услышанного стало куда спокойнее на душе. Магия в самом деле скрывает множество тайн… А он мало о ней знает, да и откуда ему?

— Ах… Мне вчера пришлось битый час объяснять тоже самое этому храпящему дуболому… — имперец мотнул головой в сторону Гарнага. — Цицерон, хоть ты меня не разочаровывай, в самом деле… Тебе бы следовало овладеть какой-нибудь из магических школ, подобные хитрости никогда не помешают, — дал дружеский совет Понтий и потрепал брата по плечу, дабы тот не держал на него обиду.

— Да я и не спорю… Полностью с тобой согласен, клинок и забрать могут, а руки всегда с тобой, по крайней мере, пока не отрубят…

Понтий улыбнулся и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но шум в главном зале оборвал его, не дав даже начать. Крики были громкими, стояла ругань, проникшая вниз по коридору до тёмных братьев. И даже храп Гарнага не помешал услышать чужие вопли.

— Ты позоришь Тёмное Братство! О чём ты только думал, проклятый эльф?! — кто бы мог подумать, что Раша может так громко кричать.

Оба имперца тут же повскакивали со своих мест и поспешили к коридору. И стоило им лишь свернуть за угол, как они чуть не столкнулись с Уведомителем, что тащил за собой под локоть Риндира. Последний громко стонал и кривился от боли. Каджит гневно зашипел, прижав уши к голове, хвост встал трубой.

— С дороги! — рявкнул он на двух тёмных братьев, и Понтий с Цицероном послушно прижались к стене, пропуская вошедших вперёд.

Послышалось недовольное ворчание Гарнага, что проснулся от поднятой суматохи, но он тут же замолк, увидев, кто является их источником. Рядом появилась сонная и растрёпанная Эмелин, её лицо застыло в испуге. А было от чего…

Цицерон не мог признать в стоявшем на полусогнутых трясущихся ногах мере тёмного брата. Это был не Риндир. Одежда висела на нём рваным тряпьём, лицо раздулось до неузнаваемости, глаза расплылись за синяками, что горели ярко-фиолетовым цветом. Всё тело пестрело кровоподтёками, на нём не было живого места.

— Что произошло? — кинулась к нему Эмелин. — Риндир!

Раша не позволил ей подойти ближе и махнул рукой Гарнагу, дабы тот помог уложить эльфа в постель. Риндир уже совершенно не реагировал, потеряв сознание, когда орк взял его на руки.

— Что случилось? — наконец, решившись, повторил уже заданный вопрос Цицерон.

— Неужели не видите?! Его избили! Да так, что может душу Ситису отдать…

— Стражники? — вклинился Понтий, хмуро взирая на синее пятно, вместо лица тёмного брата.

— Нет, стражники еле-еле смогли отбить и уволочь его подальше от разъярённой толпы. Говорят, он был пьян… Скумой…

Он сидел у изголовья постели Риндира, прислушиваясь к хриплому дыханию тёмного брата. Жизнь тлела в нём едва. Тяжело подымалась грудь, глаза давно потухли и наполнились безразличием и непониманием. Память померкла, босмер никого не признавал и, скорее всего, Ситис вскоре заберёт его.

Кровавый кашель прекратился, рвота прошла, сейчас перед Цицероном было просто тело, безвольное и слабое. А ведь ещё неделю назад Риндир храбрился, ругался и пытался подняться на трясущихся руках с кровати. Он сходил с ума от ломки. И как страшно было наблюдать метаморфозу, что разворачивалась прямо перед глазами. За короткий срок пылкий и своевольный мер превратился в изредка мычащее нечленораздельные звуки существо. И если в начале этих перемен в глазах Риндира стояли паника, слёзы и злоба, то теперь исчезло всё. Воистину, если бы можно было подарить ему быструю смерть, то любой из братьев сделал бы это. Однако догматы подобного не позволяли: семья изнывала от внутренних мук и терпела.

Андроника припарками смогла лишь затормозить хворь; та продолжала медленно пожирать своего носителя. Эмелин же, сильно задетая произошедшим, раздобыла флакон со скумой во время контракта и, сговорившись с Андроникой, решила разобрать ароматную смесь на составляющие ингредиенты. Все в Убежище, затаив дыхание, ждали результата. Как будто это могло что-то изменить или исправить… Но сидеть сложа руки и смотреть на угасание жизни брата было невыносимо, им нужно было как-то себя отвлечь, дабы справиться и пережить свалившуюся на их головы пытку.

Смесь оказалась настолько концентрированной, что сразу стало ясно — это делает кто-то намеренно. Продавать такую крепкую дрянь бывалый торговец скумы никогда бы не решился. Травить собственных клиентов с такой скоростью невыгодно, так денег не заработать, лишь проблемы. Но кто мог стоять за этим? Вопрос оставался без ответа.

Цицерон же сейчас думал абсолютно о другом… Из головы не вылетало врезавшееся в память воспоминание. В тот день, когда Риндир был ещё при здравом рассудке, он источал из себя брань сильнее обычного. А завидев вошедшего Цицерона, обрушил на него всю свою злобу. Сколько всего он наговорил тогда… Сколько было оскорблений. Риндир обвинил его во всём произошедшем; якобы, если бы не его глупый эгоизм и тошнотворная правильность, то всё было бы как прежде. Зачем он влез? Что ему смирно не сиделось? Из-за него босмер унижен среди братьев! Более его здесь не воспринимают как правую руку Уведомителя, а видят лишь избитого наркомана. А всё этот проклятый Цицерон! Всё его проклятые никому не нужные убеждения! Он же, Риндир, не нарушал догматов Братства! Он просто приятно проводил свободное время.

«Доложит он! Доложит!» — гневно повторял больной, изнывая на мокрых простынях. Со лба его стекал пот, трясло в ознобе. Но гнев был слишком велик, чтобы обращать на состояние собственного тела внимание. Лицо всё ещё было уродливо раздутым, как и губы, из-за чего ругательства в адрес Цицерона были обрывистыми, слова шепелявыми и не разборчивыми. Но и без этого было понятно, о чём шла речь.

Глядя на эти измождённые болью потуги, молодой имперец лишь смиренно молчал, ничего не возражая в ответ. Он не помнил, что чувствовал в тот момент. Возможно, это было сомнение в правильности совершённого поступка. По крайней мере, вид искалеченного брата склонял его к таким мыслям. Но, взвесив случившееся на внутреннем мериле чувства собственного долга, никакого угрызения совести Цицерон не почувствовал. Риндир получил по заслугам — к такому он пришёл заключению. Было сделано предупреждение, но босмер, отгородившись своим рангом, аки за ширмой, делал вид, будто к нему это не относится. Вот и поплатился. Простым жителям Чейдинхола было наплевать, чья он рука и в чьём подчинении. По сути, они даже этого не знали и не могли знать. И в этом нет их вины. Люди напуганы массовыми смертями, коим нет конца. Они растерянно взирают на своё правительство, что не может остановить этот бардак. Однако власть имущие постоянно отчитываются перед императором о поимке нового наркоторговца. Закрывают города для посторонних, вводят комендантский час и усиленный дозор. Но… Если бы только это на что-то влияло. Паника среди населения лишь нарастала. Вот Риндир и попался под горячую руку.

«Неужели высота так сильно могла вскружить тебе голову, Риндир?» — спрашивал себя Цицерон, сидя у постели брата. Но говорить это вслух сейчас было бессмысленно. А раньше было бы бесполезно…

Он сделал всё, что было в его силах. Но почему-то от Слышащей ответа так и не пришло. Было немного обидно, ведь именно она могла бы повлиять на произошедшее. Но в Бравиле сейчас своих проблем хватало, и отвлекаться на босмера в такое опасное время непозволительная роскошь.

Так думал Цицерон, вперив взгляд в одну точку. Что случилось, то случилось. Уже ничего нельзя было исправить. Оставалось лишь смиренно ждать.

В жилые помещения заглянул Гарнаг и, кашлянув в кулак, попытался тем самым привлечь к себе внимание. Молодой имперец растерянно обернулся и смерил вошедшего взглядом, всё ещё находясь в подавленном состоянии. Всё-таки слова Риндира сильно его задели…

— Я и вправду зануда? — спросил Цицерон у брата, уже успевшего приблизиться, и пристально посмотрел в ожидании ответа. Может Риндир прав, только сам он, Цицерон, этого понять не в силах?

— Никто не без изъяна, — пожал плечами Гарнаг. — Не береди голову… Идём, Раша хочет тебя видеть.

Молодой имперец послушно поднялся со стула и поплёлся вслед за братом в покои Уведомителя.

В помещении был привычный полумрак, но сейчас он казался каким-то особенным. Возможно, всё дело было в Гарнаге и Андронике, чьи тени чёрным полотном, сплетаясь, лежали на полу. И именно это бросилось в глаза, когда Цицерон закрыл за собой дверь. Он непроизвольно поморщился, было навязчивое предчувствие чего-то неотвратимого. Что это? Молодой имперец так и не смог понять. Это была сиюминутная вспышка, что тут же потухла. Ускользнула, оставив на душе неприятный осадок.

— Садись, — кивнул в сторону табурета Раша, до сих пор молчавший. Гарнаг и Андроника продолжали стоять у стены, что немного смутило Цицерона.

— Я лучше постою, как все…

— Сядь. Поверь, так будет лучше, — настоял на своём Раша.

Ничего не оставалось, и молодой имперец послушно опустился на предложенный табурет.

— Пришло письмо от Слышащей, и Раша уже принял решение, как поступить, — начал Уведомитель, не сводя кошачьих глаз с личного убийцы. — Посему, Цицерон, зная твоё рвение, прошу принять мой выбор. Всё серьёзно. Нам в Убежище не нужны скандалы и передряги, хватит одного Риндира. Раша ждёт твоего понимания и послушания.

Цицерон напрягся всем телом, предчувствие и вправду не подвело. Но раз Раша просит быть серьёзным, то он сосредоточенно продолжит слушать, не встревая с вопросами. Ему сейчас всё и так расскажут, и объяснят. Терпение.

— Что же, вижу, ты понял. Тогда перейдём к главному: в Бравиле погром. Жители города требуют от графа признания, что всё случившееся, его рук дело. И, конечно же, после признания должно последовать и наказание. Стражники сломали мост, ведущий к замку, и заперлись в нём, ведя глухую оборону, защищая графа с семьёй, его прислугу и приближённых. По словам моих информаторов, в Бравил за короткий срок нахлынуло немалое количество вооружённых людей. Точных цифр нет. Они вели подстрекательные работы среди населения. Откуда пришли и под кем ходят — неизвестно. Жители города слишком перевозбуждены нелепыми выдумками и ложью. Были убиты несколько богатых придворных, толпа крушит всё подряд. Вестей о пожарах пока не было, но от этого не легче. А теперь поговорим о том, что касается конкретно Тёмного Братства. Статую Счастливой Пожилой Леди разбили, склеп могут вскоре обнаружить…

— Тогда чего же мы медлим?! Нужно идти на подмогу! — не выдержал Цицерон, нетерпеливо вскочив со своего места.

— Повторяю лично для тебя в третий раз, Цицерон… Сядь! — гаркнул на молодого имперца Раша, кошачьи глаза блеснули в полутьме. Личному убийце Уведомителя пришлось послушно выполнить приказ. Во взгляде же сквозила детская обида и непонимание. — Слышащая уже покинула свою резиденцию вместе с Дж’бари, дабы защитить склеп Матери Ночи. Им в помощь я отправлю в Бравил Гарнага и Андронику, без вопросов. А ты нужен Раше здесь, — сказав это, Раша ткнул указательным пальцем в сторону Цицерона. — Наше Убежище нельзя оставлять без защиты. Надеюсь, ты понимаешь всю ответственность и не станешь мне перечить?.. Я жду от тебя полного подчинения, и никаких действий за своей спиной в данный момент не потерплю. Понял?

Уведомитель выжидательно посмотрел на личного убийцу в ожидании ответа.

— Но почему? Почему я… не достоин? Это не справедливо… Прошу, отпусти меня с ними! — голос Цицерона дрогнул, решение Раши серьёзно уязвило.

— Это приказ. Ты ведь не станешь идти поперёк? — такому доводу ничего нельзя было противопоставить. Словно бросили в чан с ледяной водой: было нестерпимо больно, всё тело оцепенело в ответ.

— Нет… — отозвался молодой имперец, кинув беспомощный взгляд на брата и сестру, всё ещё выжидательно стоявших у стены.

— Положись на нас! Мы тебя не подведём, Цицерон! — бас орка раскатом грома пронёсся по покоям Уведомителя. — Главное, не давай в обиду наше Убежище, наш дом… — последние слова были сказаны им с неподдельной теплотой, от чего улыбка непроизвольно, сама собой, появилась на лице молодого имперца. Он не мог на них сердиться, не имел права. Они также, как и он сам, обязаны подчиниться.

Дав указания, Раша отпустил Гарнага и Андронику собираться в дорогу. Цицерон же так и остался сидеть на прежнем месте, растерянный и изумлённый.

— Я отправил письмо Амузаю, где в подробном виде изложил всю ситуацию, — сообщил Уведомитель, подойдя к личному убийце. Положив лапу на его плечо, он добавил: — Про Риндира я тоже упомянул, но ответа пока не последовало.

— Где он? Чем занимается? — поинтересовался молодой имперец, потерянно уставившись в одну точку. — Или… Это не моё дело?

— Почему же? Амузай в столице. Собирает информацию и следит за обстановкой. У него очень большие связи в правительстве. Хм… Не суди о нём по его правой руке — Риндиру. И не думай, что он где-то прохлаждается. Цицерон? — Раша склонился к сидящему и посмотрел в знакомое и теперь уже такое родное лицо. — Мы на тебя рассчитываем. Не усложняй и не накручивай себя. Раша сделал этот выбор не из вредности, даже не смей так думать. Ты нужен здесь. Пойми и прими это.

— Да, — глухо отозвался Цицерон, натянуто улыбнувшись. Что он ещё мог ответить?

После, покинув покои Уведомителя и проводив брата и сестру, он записал в дневнике следующее:

«События в Бравиле достигли критической стадии. Статую Счастливой Пожилой Леди разбили, и Ализанна Дюпре покинула свою резиденцию, чтобы охранять склеп Матери Ночи, сокрытый под обломками статуи. Если склеп обнаружат, Ализанна Дюпре, разумеется, будет защищать останки Темной Матери до последнего дыхания.

Раша послал Гарнага и Андронику помочь в охране склепа. Я умолял отпустить меня с ними, но Раша отказал мне. Он сказал, что я должен оставаться здесь, на защите этого Убежища, и, конечно, я должен уважать его решение».

Проверки, обыски, косые взгляды и словесные перепалки: в Имперский город было довольно сложно попасть. Лишь пройдя сквозь все досмотры, Цицерон смог ступить за ворота столицы. Меры, принятые властями по борьбе с наркотиком, вызывающим быструю смерть, были на достойном уровне. Хотя и в таком положении молодой имперец смог найти прелюбопытный и смешной казус. Оружие-то проносить никто не запрещал…

Он засмеялся в голос, отойдя от стражей порядка; изо рта вырвались клубы горячего пара.

Осень. До чего же печальное время года. В голубом небе ярко и жизнеутверждающе пылало солнце, голову кружил запах сырой земли и гниющих листьев. Холодный ветер врывался в лёгкие приятной грустью, обещая вернуть всё на круги своя… Однажды…

Цицерон мотнул головой, неважные мысли приходили на ум так не вовремя. Ему нужно было в Торговый район, там его ждал заказчик. Но вместо положенного настроя, погода диктовала хандру. А может это вовсе и не её вина?

Перед глазами стоял образ Риндира. Его не стало на днях… Он так и не вспомнил их, забылся в бреду, издавая последние предсмертные всхлипы. И казалось бы, они все убийцы, привыкшие к смерти, идущие с ней рука об руку. Но именно в этом моменте что-то надломилось в Цицероне, что доселе было крепким и надёжным, вселяющим уверенность. Нет. Не смерть брата так повлияла на него, а то, что последовало после.

* * *

В ту ночь, словно вор, он вместе с Понтием вынес ещё тёплое тело брата из Убежища. И затаившись у каменного основания заброшенного дома, среди поросшего вокруг кустарника, они укрылись от глаз вездесущих стражников. Как-то захоронить, вынести Риндира из города было невозможно. Поэтому решили бросить тело возле канавы у моста, там, где обычно ютились когда-то нищие. Когда-то… Совсем недавно… Но из-за всеобщей паники бездомных попросили удалиться из Чейдинхола, а если кто-то противился, то без особого зазрения совести этих бедняг вешали за стенами города на юге у заставы. Понтий ходил туда и сказал тогда, что, мол, такое зрелище нужно увидеть своими глазами. Началась самая настоящая охота за скуматорговцами, и всеми теми, кто мог быть хоть как-то связан с ними.

Город сошёл с ума. Горожане начали подозревать друг друга и писать доносы. Одно радовало. Погромов, как в Бравиле, пока не было. Старый граф Фарвил Индарис сразу пресёк подобные затеи и продемонстрировал населению Чейдинхола свою решительную позицию по данному вопросу на нескольких смутьянах. Их тела до сих пор висят у западных ворот, Цицерон сам видел.

За такой короткий срок всё перевернулось с ног на голову. В ту ночь они, прячась за домами, в надежде что их никто не заметит, тащили тело мёртвого брата. И было совершенно неизвестно, какая последует реакция от блюстителей порядка, если их обнаружат. Но, скорее всего, связи с графом уже не спасут. Попадаться на глаза не стоило. Перед тем, как выдвигаться, братья переодели Риндира в рванину, дабы он сошёл за бездомного. Ничего другого им на ум не пришло. Может, хоть так мёртвое тело похоронят. Ибо им самим такое дело и в таких условиях выполнить было не под силу.

Понтий и Цицерон избавились от мертвеца, скинув его в высокую траву у городской стены. Неподалёку звенела вода, тихо и спокойно, не замечая ничего вокруг. Завтра, когда взойдёт солнце, первый прохожий, что будет гулять на мосту, вероятнее всего и наткнётся на труп. Счастливчик…

Полоса передряг накрыла Тёмное Братство, не думая прекращаться. В начале разбили статую в Бравиле, затем погромы, а теперь Риндир… Всё это тяжелым бременем упало на плечи семьи. А самое отвратительное в этой ситуации было то, что они ничего не могли с этим поделать. Словно в центре урагана, из которого нельзя выбраться. И приходилось смиренно ждать, когда небеса успокоятся, и ветер стихнет. Бездействие, неведение, постоянный стресс из-за частых проверок. Цицерон также не стал исключением. Он осунулся, стал хмур и молчалив, подавлен. Никак не мог смириться с тем, что его оставили в Убежище, из-за чего постоянно происходили перепалки с Рашей.

— Всё то, что сейчас творится, добром не кончится. Нам нужно действовать… — затеял вновь разговор молодой имперец, начав издалека.

— Ты опять? Хочешь вывести Рашу из себя?

— Вовсе нет. Но сидеть в Убежище сложа руки невыносимо. Отпусти меня в Бравил, прошу, — всё это время он не оставлял надежды вырваться в соседнее графство. Как, должно быть, его упрямство надоело Раше.

— Раша может дать тебе контракт, займёшься делом, забудешься и перестанешь, наконец, канючить и играть у Раши на нервах, — предложил компромисс Уведомитель. — Брал бы ты пример с Понтия…

— А это задание будет в Бравиле? — не унимался Цицерон. Губ его робко коснулась улыбка. Ему было неловко. Но он ничего не мог с собой поделать. В конце концов, они с Понтием всё-таки разные люди.

— Нет, заказчик будет ждать тебя в столице. Если дашь своё согласие на выполнение, то я расскажу тебе все подробности.

Цицерон задумался, брови хмуро сошлись на переносице. Но в следующий миг его лицо переменилось, в глазах заиграл погасший было огонь.

«Не иначе надумал чего…» — пронеслась мысль в голове Раши.

— Если я выполню контракт безукоризненно, то позволь мне самому выбрать себе вознаграждение, — сказав это, молодой имперец тут же прикусил язык. Риндир был в чём-то прав. Ведь он, Цицерон, и вправду с каждым разом позволяет себе всё больше и больше. Конечно, босмер судил по себе… И это многое объясняет. Однако…

— Ты мне ещё и условия ставить будешь? Смотри, доиграешься и закончишь как правая рука Амузая.

Цицерон осёкся, они оба поняли друг друга. Как говорится, большие полномочия и власть раскрывают все стороны личности…

— Раша, ты же меня знаешь! Могу ли я?..

— Амузай тоже думал, что знал Риндира. И чем всё закончилось? — Уведомитель тяжело вздохнул. Ему было понятно рвение Цицерона. Да он и сам устал ждать, оставаясь в полном неведении. — Раша тебя понимает. Раша и сам был бы не прочь отправиться в Бравил, — заключил каджит, глядя на молодого имперца. — Раша бы очень хотел быть сейчас рядом с Ализанной…

Каджит смутился собственных слов и отвёл взгляд. Кто бы мог подумать, что дойдёт до откровений. Но в это самое мгновение Цицерон поймал себя на мысли, что он только что нашёл брешь в Уведомителе. Слабое место, на которое нужно надавить, и кто знает?

— Дай мне шанс! — он положил ладони на лапы Раши, голос был полон решительности. — Если я идеально выполню задание, то отправлюсь в Бравил на подмогу! Доверься мне, разве я когда-нибудь подводил тебя? Раша…

Уведомитель продолжал задумчиво молчать. В его покоях медленно тлели свечи, и казалось, что вместе с этими свечами тихо ускользало время. А возможно, вместе с ним жизни братьев и сестёр.

— Хорошо, уговорил… — устало выдохнул Раша. От подобного молодой имперец в сердцах воскликнул от радости. Но его счастье тут же прервали: — Знай же, что Раша даёт тебе этот шанс ради Слышащей! Не зазнавайся. Я так поступил не для тебя.

— Я понял, — смиренно согласился Цицерон.

— Тогда слушай…

В тот же день молодой имперец отправился в столицу, однако не смог унять любопытства и решил заглянуть перед этим на заставу, где, по словам Понтия, то ещё зрелище. А так как последний любил всё приукрасить, хотелось самому в этом убедиться. Но дойти до заставы у него так и не получилось. Тропа, что вела к ней, была устлана столбами. Высокие, они стояли с деревьями на равных. Но вместо приятного запаха осеннего леса, всё провоняло смрадом. Гнилой плотью. В небе стоял назойливый гул мух. Цицерон уже издалека понял, в чём дело. На пики были насажены головы… По обе стороны тропы они громоздились между ветвей деревьев, словно птицы. Украшали и устрашали одновременно. Понтий был прав — настоящее зрелище.

«Это уже перебор…» — закрыв ладонью нос, Цицерон поспешил вернуться на Синюю дорогу, что вела в сторону столицы. Но тут его взгляд замер, наткнувшись на знакомые черты. Это лицо, смотрящее на него с большой высоты, и искажённое тленом.

— Риндир…

— Что ты там так пристально разглядываешь? Понравилось личико? — молодой имперец вздрогнул от чужого голоса и обернулся. К нему со стороны заставы приближались двое стражников. А он их даже не заметил, настолько смутил его представший вид. Это в самом деле голова Риндира?!

Да, Цицерон привык к смерти. Былые паника и дрожь прошли. Но убийство, с его точки зрения, было тонким мастерством, как и любая другая профессия. А то, что узрел он здесь, было грубой поделкой. Уродством, потехой для голодных глаз.

— Не смущайся! Иди дальше по дороге и не такое увидишь… — стражники деловито улыбнулись ему, с видом собственного достоинства. Вероятно, они принимали во всём этом участие.

— Нет… Спасибо… Я уже посмотрел, мне вполне хватило…

— Значит хорошо подействовало, раз хватило!

— Верно, — сдержанно улыбнулся Цицерон, и поспешил прочь с тропы, пропитанной зловонием.

Не сказать, что он испытывал симпатию к Риндиру при его жизни. Нет. Молодой имперец даже считал его опасным для семьи, но такой участи тёмный брат явно не заслужил. Теперь его голова возвышается над дорогой к заставе среди других, ссохшихся и разлагающихся на солнце, в назидание живым. От увиденного потемнело в глазах. Грудь сдавило чувство вины и неприязни к себе. Ведь совсем недавно он умывал это лицо, клал в этот иссиня-чёрный рот пищу. Мурашки пробежали по коже. Пустота окатила ознобом. Теперь это не их тёмный брат, это предзнаменование… Это предупреждение свыше…

Понтий, скорее всего, этого ещё не видел, как и Раша. Кто бы мог предположить, что всё обернётся именно так?

* * *

Под тяжестью нависших вопросов Цицерон, отстранённо смотря себе под ноги, добрался до Торгового района Имперского города, но шум и галдёж прохожих заставили его отвлечься от собственных мыслей.

— В «Вороном курьере» сделаны правильные выводы! Самуилу Терентиусу следует покинуть свой пост и предстать перед судом! Его борьба со скуматорговцами бездейственна!

— Плаха и палач уже заждались! Если бы он был ответственным хозяином земли Бравила, то поступил бы как граф Чейдинхола!

— Чего ждёт император?!

Этот гомон словно хотел раздавить, сжать безбрежной суетой. Цицерон непроизвольно остановился у чужого дома, и привалившись спиной к стене, прикрыл глаза. Со стороны, наверно, он сейчас казался обычным гражданином, возможно, путешественником, что устал с дороги. Но кому, как не убийце, знать, что внешность порою бывает обманчива?..

Толчок в грудь и Цицерон распахнул глаза от удивления.

— Новый выпуск «Вороного курьера»! — огласил незнакомый голос прямо в лицо. Взгляд подошедшего человека небрежно пробежал по молодому имперцу. — Прошу! — сказав это, незнакомец отправился дальше раздавать листовки.

В руках Цицерона оказалась газета и, развернув её, он увидел в заголовке кричащую надпись «Экстренный выпуск!». Как же осточертела эта политика… И как же в этом мире всё взаимосвязано, будто сплелись корни разных цветов, трав и деревьев. Естественно, как и в мире растений, размер играет главную роль. Место под солнцем получает сильнейший. А Тёмное Братство всегда было в тени. Свет чужд ему, однако правила мироздания никто не отменял. Цицерон устремил взгляд на строки, что так взбудоражили столицу.

Вороной курьер

Экстренный выпуск!

В Бравиле бунт! Граф заперся в замке от собственных граждан! Почему Самуил Терентиус не предвидел такого исхода и не принял преждевременных мер? В прошлом выпуске наша редакция брала у графа интервью, где он клялся, что все слухи о нём и наркоторговцах наглая ложь. Но из-за мягких действий по отношению к скумоторговцам загнал в тупик не только себя, но и соседнее графство Лейавин, где за короткий срок погибло немалое количество жителей! Северный же сосед Бравила — Чейдинхол, ответил молниеносно и решительно. Все, кто хоть как-то мог быть замешан в торговле наркотиком, были повешены или обезглавлены. Суровые меры! Однако простые граждане этого графства чувствуют себя в безопасности, так как видят результат. Фарвил Индарис даже в пожилом возрасте может быть примером для подражания для всех остальных. Западный сосед Бравила — Скинград, также не растерялся, взяв за образец опыт Чейдинхола.

И всё-таки вопрос остаётся без ответа. Почему Самуил Терентиус сажал виновных в тюрьму, вместо того чтобы карать?

Мы решили задать этот вопрос командующему Имперским легионом Валгусу Маро. Ведь именно он взял на себя ответственность следить за обстановкой в графстве Бравил вместе с графом. О чём, собственно, и рассказывал в прошлом выпуске. Однако на этот раз он отказался давать нам интервью. Странное молчание явно не предвещает ничего хорошего! Единственный, кто согласился провести беседу с нашим корреспондентом, это высокопоставленный чиновник при императоре — Амон Мотьер. Вот его слова:

«Что взять с простых смертных? Деньги и власть такой же сладкий наркотик, открывающий всю сущность отпившего из кубка могущества. Только высшей пробы! И не всякий сможет совладать с собой, испив. Очень легко можно забыться и перестать контролировать свои действия, как и стало с графом Самуилом Терентиусом. Он совсем позабыл главное правило власть имущих: какие бы ни были у тебя планы, всегда держи их при себе…

Что же касается мер, которые собирается принять император, то они вполне предсказуемы. Валгус Маро будет отправлен с легионерами в графство Бравил для подавления бунта и усмирения граждан. Какая участь же постигнет самого графа Самуила Терентиуса — мне неизвестно. Но зная мягкий характер императора Тита Мида II, сами можете догадаться».

На этом моменте Амон Мотьер пожелал закончить интервью, позволяя нам самим разобраться и задуматься над произошедшим.

Цицерона вновь пробил смешок. Опять забавный до боли казус блеснул перед глазами. Газета «Вороной курьер» походила на флигель, куда дует ветер, туда он и поворачивается.

В таверне Торгового района уличная прохлада отступила, и дрожь утихла в теле. В спёртом воздухе витал кислый запах. Человеческий гомон, доносящийся со всех концов холла, звучал где-то на заднем плане, превратившись в шумную однообразную какофонию. И всё тонуло в ней, вызывая безразличие. Всё, кроме одного — заказчика. Его, Цицерона, личного билета в Бравил. Он поднялся на второй этаж в комнаты для постояльцев. В самой последней его должны были ждать. Молодой имперец поправил капюшон серого плаща и направился вглубь коридора. Стук в дверь и на пороге возник босмер, тут же с интересом ставший разглядывать незваного гостя.

— Что вам нужно? — поинтересовался заказчик, ещё полностью не осознавший, кто перед ним. Цицерон лишь вымученно выдохнул, отведя в бок полу плаща, где на бедре красовался кинжал. Из-за проклятых досмотров он не мог позволить себе появиться в обыденной для ассасина чёрной робе. В ночное же время в столицу и вовсе вход был закрыт. Всё-таки это не Чейдинхол. Опасное время, свалившееся на голову не только Тёмного Братства, но и всех жителей Сиродила.

— Ах! Не может быть! Неужели Чёрное Таинство сработало… — перешёл лесной эльф на шёпот. Высунув голову в дверной проём, он с испугом в глазах осмотрел пустой коридор. Убедившись, что никто их не видит и не слышит, он пропустил Цицерона в комнату и закрыл за ним дверь. — Знали бы вы, чего мне стоило, дабы совершить его. Повсюду проверки, досмотры. Выйти из столицы значит в наше время — попасть под подозрение! Вездесущие стражники и патрули со своими наглыми вопросами: «Куда вы?», «Надолго ли?», «С кем вы там будете?». Нет никакой личной тайны, о всех своих действиях будь добр сообщить! Уж не знаю, как обстоят дела в других графствах, но Имперский город, как центр всеобщего безумия, охватила паника. Но ведь вы понимаете, что у людей есть свои заботы и планы, нельзя же от них отказываться? — Босмер впопыхах отодвинул стул и предложил убийце присесть, сам тем временем не думая умолкать. — Что там творится, в этом Бравиле? Вы читали новый выпуск «Вороного курьера»? — обратился заказчик к Цицерону. Последний лишь кивнул в ответ, не заинтересованный встревать в монолог. Если лесному эльфу так хотелось высказаться, что же, пусть болтает. До наступления темноты ещё далеко.

Формально Цицерон здесь для закупки дорогого вина для таверны «Чейдинхольский мост». Естественно, с ночёвкой. А завтра уже нужно будет покинуть столицу с товаром и выполненным контрактом. Его обязанность, как убийцы — чётко вписаться в заданные условия, рамки и ограничения, оставшись при этом незамеченным.

— …направят легионеров на подавление бунта! — донеслось до слуха Цицерона. — И ведь простит! Император простит графу Бравила все эти смерти и панику! При таком повороте событий Империя окончательно потеряет своё лицо… Раз виновных не наказывают, напрашивается вывод — можно вытворять всё что угодно, ведь сойдёт с рук! Император просто не хочет ссориться со знатью, ведь это его опора… А вот граждане Сиродила могут и потерпеть! Конечно! Терпели раньше, потерпят и сейчас! К чему всё это приведёт? Чем всё это обернётся и закончится?!

Заказчик не находил себе места, расхаживая по маленькой, но уютной комнате. Происходящее волновало его, причём настолько, что он и вовсе позабыл о контракте. Повернувшись к убийце, лесной эльф озлобленно скрестил руки на груди, смотря свысока. Цицерон ощутил это странное замешательство, повисшее в воздухе. От него ждали реакции. Одобрения или несогласия. В конце концов, хоть какого-нибудь участия в разговоре. Но никакого участия не последовало. Молодой имперец лишь окинул заказчика красноречивым взглядом, намекая на то, что не для беседы он сюда пришёл.

— Да… Мой заказ, совсем забыл. Простите. Наверное, я утомил вас своей болтовнёй. Просто наболело, поймите.

Цицерон снова кивнул в ответ, внимательно наблюдая за босмером, стоявшим напротив него. От подобного внимания заказчик сконфузился, и вся его озлобленность в миг угасла.

— Позвольте собраться с мыслями… Я что-то перевозбудился и теперь никак не могу привести себя в порядок, — он откашлялся в кулак, после чего продолжил: — С чего же мне начать? Пожалуй, начну с начала. Да, — согласился он с самим собой. — Здесь, в Торговом районе, есть магазин дорогой одежды, называется: «Божественная элегантность». Возможно, вы даже слышали о нём, ведь он весьма популярен, а также имеет очень старинную историю. Меня с вами ещё не было в планах наших родителей, да и самих родителей тоже, а этот магазин уже стоял! Да чего уж там! Представьте себе, этот магазин пережил Кризис Обливиона! Хозяйкой этой древней лавочки является такая же древняя альтмерка по имени Палонирия. Так к чему я всё это вам рассказываю? А вот к чему. У этой старухи есть дочь, как по мне, такая же старуха. Но надо отдать ей должное, она всё ещё мечтает выйти замуж, при чём, в отличие от своей мамаши, она весьма непривередлива. Её имя Иниэль. Бедняжка так устала от постоянного контроля, что готова пойти под венец с первым встречным. Так и случилось со мной. Сказать по правде, мне она абсолютно не интересна, а вот магазин, коим управляет её мать, меня весьма привлекает. Жаль, что Палонирия помешена, как впрочем и большинство альтмеров, на чистоте крови. А достойного соплеменника в Сиродиле за целую сотню с лишним лет так и не нашла. Эта их одержимость к чистоте… Она так веселит меня, но одновременно и раздражает. Богатый магазин с огромным массивом связей и заказов был бы уже моим! Но эта проклятая древняя развалина всё никак не развалится! Я уже начинаю думать, что она и меня переживёт. Кто знает этих альтмеров и их тягу к тёмным искусствам? Всё возможно.

Цицерон всё это время слушал чужую речь, в голове прикидывая наброски дальнейших действий. Он знал об этом магазине, знал, где тот находится. По своей архитектуре здание ничем не отличалось от остальных построек Торгового района: каменное, двухэтажное, с окнами на улицу и подвалом. Не имело заднего двора — значит под постоянным наблюдением патрулирующих стражников. Что было уже само по себе вызовом. И это нравилось Цицерону.

— Мне нужно, чтобы вы убрали с моего пути эту старуху Палонирию. И я смог бы спокойно прибрать к рукам дело всей её жизни, вместе с её дочерью, что, кстати, весьма осведомлена о рабочем процессе, так как во всём помогает матери. А это значит, что с ней магазин не зачахнет и старые связи так и будут приносить доход. Я же буду рядом, либо в качестве хозяина или мужа хозяйки, и, естественно, в качестве скорбящего зятя. Но у меня есть просьба — пусть всё будет выглядеть, как несчастный случай. Иначе подозрения рано или поздно укажут на меня. Посудите сами, стоит лишь хозяйке дорогого магазина скончаться от рук убийцы, как тут же какой-то прохвост берёт её дочку замуж. Иниэль мне подобного не простит, если узнает правду. Так вот. Сегодня, как стемнеет, я тайком позову её на свидание. Она не откажет. Поймите, мне не хочется, чтобы она мешалась под ногами, когда вы будете выполнять свою работу. Надеюсь, всё получится…

Босмер замолк, задумчиво уставившись в одну точку. Цицерон же, поняв, что от него требуется, поднялся со своего места и выжидающе остановился у двери. Расклад его вполне устраивал.

— Вот, этой предоплаты должно хватить, остальное я отдам после выполнения контракта, — заказчик опомнился от мыслей и, пошарив рукой на полках прикроватной тумбочки, протянул молодому ассасину туго набитый кошелёк. — Прошу, вернитесь с хорошими вестями, — с этими словами босмер проводил убийцу до выхода в коридоре. Когда же дверь захлопнулась за спиной Цицерона, и с высоты лестницы, ведущей на второй этаж, перед ним предстала пьяная суматоха и неугомонные обсуждения, он понял — его появление и уход вряд ли кто-то заметит. Жители столицы слишком озадачены скумовой лихорадкой, чтобы обращать внимание на фон, окружающий их. Всё-таки Понтий был прав, когда громко оглашал в жилых помещениях Убежища о силе печатного слова. И много ли сейчас тех, кто делает что-то сокровенное под шумок? Взять хоть этого самого заказчика… Какое же хорошее время он выбрал для исполнения заветной мечты.

Странно всё это, если взглянуть со стороны. Уже прошло больше месяца, как началась скумная лихорадка, но жёсткие меры решили применить только сейчас. А до этого в ход шли лишь запугивания и пустая газетная болтовня. Зачем так долго тянули и позволили вырваться наркотику за пределы очага? Ведь с самого начала было известно, где находится центр круговорота событий. Всё это напоминало туман, который был виден глазу, а вот что скрывалось за ним, весьма интересный вопрос. Цицерон не сомневался лишь в одном — кто-то явно извлечёт выгоду из происходящих беспорядков. Но кто? В тумане из газетной пыли этого было не разглядеть.

— Что ж! — хлопнув в ладоши, воскликнул молодой ассасин, в попытке вернуть себя в настоящее. Ведь всей своей душой он был уже в Бравиле, возле статуи счастливой пожилой леди.

Оставалось заглянуть на склад и отложить ящик вина братьев Сурили, деньги за который ему выделил хозяин чейдинхольской таверны. А утром следующего дня Цицерон планировал его забрать.

Когда же солнце опустилось за горизонт, а темноте мешали одни только факелы, молодой имперец уже стоял вблизи знакомого магазина, тем более, что он находился недалеко от склада. В сумерках послышался едва слышный скрип двери. Из-за бочек и ящиков, что громоздились в ожидании своей очереди у склада, большая часть улицы была скрыта от Цицерона. Но и он сам в этом неприметном месте совсем не бросался в глаза. Он снял с себя серый плащ, дабы ещё сильнее слиться с окружением, однако остался в гражданском. В данной ситуации играть с огнём не стоило.

Две фигуры возникли в полумраке, одна была высокой, а другая низкой. Это был заказчик с дочерью будущей жертвы. Значит время убийства, наконец, пришло. Палонирия не знает о том, что Иниэль нет дома, и скорее всего она спит. Возможно, стоило посетить этот магазин заранее и осмотреться, но молодой имперец не решился на это. Как бы граждане не были слепы, стража пристально следила за всеми. И появляться возле магазина, где произойдёт убийство, было опасно. Походит на помешательство? Не слишком ли он переоценивает силы стражей порядка? Но так ему было спокойней. Не нужно привлекать к себе внимания, он приехал в столицу за вином, не более.

Когда «молодые» скрылись за поворотом, убийца принял зелье «Невидимости», чтобы взломать замок. А дело это не быстрое, свитка здесь будет явно недостаточно. Спустя минуту, покончив с дверью, Цицерон проник в магазин и запер её изнутри. Из окна в холл едва проникал уличный свет, и первое время он просто стоял у входа, привыкая к темноте. Его тут же привлекла лестница, ведущая в комнату Палонирии и Иниэль. Туда ему и нужно. Освоившись в темноте, он медленно и тихо стал подниматься по ступеням.

«Всё должно выглядеть, как несчастный случай. Проще всего спустить старуху с лестницы, со стороны это вполне сойдёт за иронию судьбы. Что-то вроде — пожилая женщина проснулась и, не обнаружив дочери в комнате, решила спуститься вниз и поискать её. Тем более, что последняя не откликалась на зов матери, ещё больше напугав последнюю. Озабоченная молчанием и не знающая о свидании Иниэль, Палонирия в темноте не разглядела ступенек и сорвалась вниз на каменный пол. Выглядит красиво», — подытожил в уме Цицерон, мысленно воображая, что бы сказали о его плане Понтий, Гарнаг и Раша. Хотя, по правде сказать, именно мнение Понтия для молодого убийцы было важнее всего в данном случае. Ведь именно его контракты были самыми продуманными и выполнены изящнее всего.

«Если же хозяйке магазина будет мало полёта с лестницы, я буду рядом и прослежу, чтобы душа старухи отправилась прямиком к Ситису…»

Он постучал в дверь, с той стороны послышалось копошение и скрип кровати. Тяжёлые шаркающие шаги и голос хозяйки магазина.

— Иниэль, это ты? Почему ты не войдёшь? Что случилось? Почему ты не в постели? — испуганно закряхтела пожилая женщина, отворив дверь. — Кто вы?..

Это были её последние слова. Цицерон схватил старуху за плечи и со всей силы швырнул её вниз по лестнице. Грохот падающего тела на несколько секунд оживил сонный и тёмный магазин. Но как и предполагал молодой убийца, этого было мало, Палонирия пока не думала испускать дух, слабо и вымученно застонав от боли. Ничего другого не оставалось, кроме как помочь ей, наконец, закончить свою долгую жизнь. Спустившись с лестницы, он взял старуху за длинные седые волосы и ещё несколько раз ударил головой о каменный пол. Большая лужа крови разлилась под трупом дряхлой альтмерки. Всё было кончено.

Он подошёл к окну, собираясь выйти именно через него — дверь должна быть заперта, так как всё произошедшее несчастный случай. Осталось лишь применить свиток, дабы окончательно поставить точку. Но тут дверной замок щёлкнул от вставленного в скважину ключа, и Цицерон от неожиданности замер у окна. Такого поворота он не ожидал. Главным образом в голове пролетели мысли о вознаграждении, которое теперь ему, судя по всему, не светит.

Иниэль влетела в магазин, и так же оцепенела, увидев незнакомый тёмный силуэт в падающем свете из окна.

— Мама? — робко позвала она, ещё толком не привыкнув к полумраку и, видимо, ещё не заметив труп возле лестницы, ведущей на второй этаж. — Прости меня, я виновата, но к чему устраивать этот спектакль в темноте?

Повернувшись к стене, она зажгла светильник, но услышав быстрые шаги в свою сторону, недоуменно обернулась. Однако было уже поздно. Несколько размашистых ударов клинка в грудь, и чужая рука, сдавившая ладонью рот. Всхлипы и брызги крови донеслись до Цицерона. Тело обмякло через пару мгновений и послушно опустилось на пол. Сам же убийца жадно глотал воздух, и не было той эйфории, как прежде, была только злоба. Злоба на эту дуру, что испортила всё под самый конец!

Молодой имперец достал из рюкзака осколок зеркальца, нужно было вытереть кровь с лица и рук. Он больше не собирался попадаться на такой глупости. Особенно после того, как на пустом месте провалил контракт. Выпив зелье невидимости, Цицерон потушил светильник и вышел из магазина через дверь. Играть в «несчастный случай» уже не было смысла. Не видать ему Бравила, как своих ушей.

В таверне он ничем себя не выдал, придя к заказчику за остатком платы. Не хотелось портить ему настроение, пусть ещё ночь помечтает о том, что никогда ему не будет принадлежать. А лесной эльф тем временем извинялся за то, что не смог надолго удержать Иниэль на свидании.

— Простите… Она так переживала о покинутой матери без каких-либо, даже надуманных, объяснений, что поспешила вернуться в магазин. Иниэль очень уважает и боится Палонирию, надеюсь, вам хватило времени на выполнение контракта?

Цицерон молчал, мечтая поскорее покинуть Торговый Район, так как оставаться здесь ему было невыносимо. Запах крови, едва заметный, но въевшийся в одежду, вызывал раздражение. Для него сейчас это был запах позора. Получив деньги, он оставил босмера в приподнятом настроении, сам же такого не имея за душой. Но так просто покинуть столицу было невозможно, в связи с чем он напросился к орку охраннику склада на ночёвку, чтобы завтра, чуть свет, вместе с вином убраться из этого проклятого места.

Перед тем, как забыться неспокойным сном, Цицерон записал в дневник следующее:

«Напортачил со своим контрактом и лишился вознаграждения. Торговка шелком уже остывала, а я почти вылез из окна, когда в комнату вошла ее дочь. В тот момент у меня уже не было выбора»

Эта неделя показалась вечностью. Снова молчание Слышащей, только теперь причина была куда более внятной и ясной. Письма попросту не доходили до Ализанны Дюпре, Бравил был закрыт, да ко всему ещё и окружён Имперскими легионерами. Граждане города упорно отказывались впускать осаждающих — замок был отрезан от внушающей силы, что могла бы решить многое в пользу графа Самуила Терентиуса.

Из соседнего владения до графства Чейдинхол доходили лишь скупые крохи информации. И что там творилось на самом деле было неизвестно. Оставалось надеяться на братьев и сестёр, а также на длань Отца Ужаса, что не оставит своих детей в такой трудный момент. Заказов становилось всё меньше, ведь слова Матери Ночи никто не мог озвучить. Но было среди этих нахлынувших бед и хорошее. Иногда из столицы приходили письма от Амузая, который умудрялся с помощью своих связей в правительстве находить дорого оплачиваемую работёнку. И хоть эти заказы были редки, они окупали себя в скором времени после исполнения. Подобный поворот не мог не радовать. Благодаря им Тёмное Братство держалось на плаву, со стороны, правда, больше походя на канатоходца, что вот-вот мог сорваться.

Единственной нитью, что незримо связывала Убежище и склеп Матери Ночи, была, как ни странно, газета «Вороной курьер». Только оттуда можно было почерпнуть более-менее проверенную информацию, не без преувеличений и истерики, но всё же обоснованную на фактах. Каждый выпуск с жадностью читали по нескольку раз, боясь что-либо упустить. А тот, кто приносил с собой первым этот свежий глоток воздуха, становился настоящим героем.

Героем же этого дня стал Понтий, представ в холле Убежища с новой газетой в руках. Цицерон запомнил эту сцену — когда он с Рашей и Эмелин замерли возле главного входа и не сводили с вошедшего имперца благоговейного взгляда. Сейчас он казался им не человеком, а дланью самого Ситиса. Все вчетвером они направились в покои Уведомителя с замершим сердцем, где Понтию была уготована участь глашатая или палача, в зависимости от того, что он прочтёт в этой самой газете. Эта странная дрожь во всём теле от собственного бессилия так и не думала отступать. А тем временем голос брата вещал:

Вороной курьер

Экстренный выпуск

Бравил закрылся от внешнего мира! Вот уже несколько дней жители города не впускают Имперских легионеров за массивные стены. Неужели власть императора Тита Мида II дала трещину? Наш корреспондент побывал за чертой города, где расположен лагерь командующего Имперским легионом Валгуса Маро, и настойчиво попросил у него интервью. Лицо Империи сейчас находится в весьма неприглядном свете, а сам император утверждает, что всё якобы под контролем. Слухи распространились уже за пределы Сиродила! Нам нужны точные сведения, дабы, наконец, пресечь все кривотолки! С вышесказанным согласился и сам Валгус Маро, добавив от себя следующее:

«Никакая это не трещина во власти. Жители Бравила не против открыть нам ворота, правда, при одном условии — Самуил Терентиус должен понести наказание. К слову, среди горожан нет какого-либо единого фронта, и под наказанием подразумевается у каждого своё. И это понятно, ведь они совершенно неорганизованные, всё происходит на одних лишь эмоциях. Обычные люди, чего от них ждать? Требовать — они требуют, а что требовать, сами толком высказать не могут… Я вёл переговоры с несколькими поверенными, так они и меж собой не могли прийти к единому мнению. Единственное, что их связывало — это обида. Обида на мягкий характер императора Тита Мида II, который и отправил нас на выручку к графу Бравила Самуилу Терентиусу. А ведь он уже несколько недель безвылазно сидит в своём замке. Город был разделён на две части. И чью же сторону нам принять, напрашивается вопрос? Я, как командующий Имперским легионом, человек, облечённый большой властью и доверием граждан, могу лишь предупредить, что закон и порядок в Империи ставятся превыше всего! И что же мы видим? Жители Бравила творят самосуд, при котором, между прочим, погибло несколько приближённых к графу людей и начальник городской стражи… И это не считая простых стражников! Я повторю вопрос: на чьей стороне нам быть?! Почему же вы молчите, уважаемый корреспондент?

Что ж, раз вы не хотите отвечать, я расскажу вам о наших дальнейших действиях. Сегодня вечером мы вызволим графа из замка через потайной ход, проходящий под водой. Он почти зачищен моими людьми. А после я увезу Самуила Терентиуса в столицу с семьёй, где уже сам император решит, что с ним делать. Возможно, такой исход кому-то будет неприятен и непонятен, но только живя по закону, мы поступаем правильно. Безопасность Империи превыше всего. Со временем вы это поймёте».

Большое и развёрнутое интервью дал нам Валгус Маро — командующий Имперским легионом. Но наша редакция не была бы собой, если бы не напросилась к кому-нибудь ещё! Своё мнение по происходящему в Бравиле, да и в Империи в целом, высказал граф Чейдинхола Фарвил Индарис.

«Сказать по правде, я не удивлён. Пусть на меня не обижаются, но этот город, да и само графство — та ещё дыра. А Самуил Терентиус там самый главный пустозвон, и терпели его лишь из-за родственных связей среди дворян и древней фамилии. Но мне бы хотелось сказать о другом. Я потрясён, что находятся индивиды, упрекающие мои действия в моём же графстве, называя их радикальными! Видите ли, несколько дней подряд окрестности города Чейдинхол украшали гирлянды из трупов — и это, по их мнению, перебор! Надо мной попросту насмехаются, называя антикваром старой Империи! Я не утверждаю, что в Совете Старейшин все поголовно избалованные юнцы великих предков, ведь по моим меркам вокруг меня и вправду одни юнцы, но кое-кому следовало бы вернуться с небес на землю. Империя сейчас не в том положении, чтобы пускать всё на самотёк, граждане должны видеть силу, иначе для них вы уже не власть, а сборище богатых бездарей. И случись что, граждане Империи за вами попросту не пойдут, более того, не станут вас слушать. А легионеры, представьте себе, такие же люди, поэтому вряд ли вас спасут. Так некоторые из графов, дворян и членов Совета взяли в привычку кичиться тем, что принимали участие в Великой войне, хотя на их месте я бы лучше помалкивал и не бередил раны граждан.

Я не оправдываюсь, ведь мне всё казалось ясным как день. В графстве Чейдинхол множество беженцев из Морровинда, и как никому другому, им нужны тишина, покой и уверенность в завтрашнем дне. Конечно, меня опять-таки могут обвинить в эгоизме — якобы, таким образом я пытаюсь очистить имя Дома Хлаалу перед данмерами. Что ж, вы вольны думать всё, что вам заблагорассудится. Но навязывать мне своё мнение не смейте! Я был по ту сторону врат Обливиона и видел то, что вам и не снилось… У меня больше опыта и мне лучше знать, как поступать, тем более в своём же графстве!»

На этой высокой ноте закончилось интервью с графом Фарвилом Индарисом. Следите за следующими выпусками газеты «Вороной курьер» и помните: за сенсациями только к нам!

Несколько минут братья сидели молча, усваивая полученную информацию. В покоях Уведомителя царил полумрак и размытые тени нехотя гуляли по полу. Послышался тяжёлый вздох и тишину прервал Раша.

— Какого дня эта газета?

— Я купил её вчера вечером на площади близ часовни Джулианоса в Скинграде, — отозвался Понтий, положив свёрток на тумбочку.

— Значит графа Бравила уже должны были вызволить из замка. Это хорошая новость. Чем быстрее жители этого города угомонятся, тем лучше.

Цицерон, успокоенный словами Раши, открыл было рот, чтобы поддержать тему, но замолк, прислушиваясь к чужим шагам в коридоре. Дверь открылась и на пороге возник Амузай.

— Брат! — тут же сорвался с места глава Убежища навстречу тёмному ящеру. Последний лишь выжидательно замер, когда лапы каджита приобняли его. — Почему ты здесь? Ты не предупреждал Рашу о прибытии в Чейдинхол… Что случилось?

— Я вижу, вы уже ознакомились с новым выпуском? — без каких-либо приветствий, вкрадчиво поинтересовался Амузай. Он зашёл в покои, но так и остался стоять. Весь его вид был задумчивым и отрешённым. Не сказать, что он и раньше был склонен к разговорам, но смерть Риндира явно повлияла на него. Конечно, Цицерон мог судить об этом лишь по высказываниям Раши и по чужому сопереживанию, так как во все перипетии переписки его никто не посвящал. Но и этого хватило, чтобы заметить перемены. Уже то, как вели себя эти двое по отношению друг к другу говорило о многом.

— Неужели графа Бравила доставили в Имперский город? — с надеждой в голосе спросил Раша, замерев в ожидании ответа.

— Да, доставили…

— Что-то не так?.. — уловив одни ему понятные нотки в голосе брата, задал наводящий вопрос глава Убежища.

— Доставили его труп… — отрезал Амузай, пристально посмотрев в глаза каджита, — …в сопровождении жены, детей и нескольких слуг. Говорят, он отравился. Но верна ли эта информация, мне не известно. Его привезли уже мёртвым из самого замка, где легионеры и обнаружили тело. Супруга толком ничего не смогла объяснить, у неё шок.

Раша лишь хмыкнул на это. Прислонившись спиной к стене, он несколько секунд молчал, но после, обдумав услышанное, спросил:

— Про склеп Матери Ночи ничего не слышно? И от Ализанны Дюпре тоже никаких вестей? Хм… Если Самуил Терентиус мёртв, Бравил должен успокоиться… Неужели мы, наконец, сможем выдохнуть?

— Будем надеяться на лучшее, — согласился Амузай. Его круглые глаза обвели всех собравшихся тяжёлым взглядом. Он явно готовился сказать что-то ещё. — Где вы похоронили Риндира, Эмелин? — ни с того, ни с сего огорошил он всех своим вопросом.

Девушка-убийца испуганно посмотрела на Амузая, а после на Рашу, ища у того поддержки. От неожиданности она не смогла проронить ни слова.

— Почему ты молчишь, Эмелин? — недовольно зашипел Уведомитель эльсвейрского Убежища.

— Раша попросил бы оставить нас наедине, — подытожил Раша, положив лапу на плечо Амузая. Цицерон второпях открыл дверь, не смея кого-либо задерживать. Правда, никто и не собирался здесь оставаться, все поспешили выйти в коридор. Тёмный ящер не знал, чем закончилась история его личного убийцы. Не знал, что голова последнего несколько дней украшала окрестности Чейдинхола… Пока её не сняли и не сожгли стражники, дабы с гнилью не распространилась какая-нибудь хворь. А вот где было само тело… Кто знает? У подножия заставы было несколько общих могил. Скорее всего оно было в одной из них. Именно это и предстояло узнать Амузаю.

Вечером этого же дня Цицерон отпросился у Раши подежурить в таверне «Чейдинхольский мост». Кто знает, может именно сегодня прибудут вести из Бравила от Слышащей и можно, наконец, вздохнуть полной грудью. Самуил Терентиус мёртв — именно такой справедливости добились жители графства, но что-то не давало покоя. В этой затянутой истории точка ещё не поставлена, а значит был повод ожидать чего угодно в сложившихся обстоятельствах.

В таверне, среди простых людей и их пустых житейских разговоров, молодого имперца разморило в сон. Перед глазами то и дело меркло, а голоса то исчезали, то вторгались в сознание громче обычного. Беспокойные будни давали о себе знать вкупе с обнадёживающими новостями от Амузая. И как бы не хотелось сопротивляться наплывшему чувству в ожидании подвоха, Цицерон сдался, не в силах дать отпор. Он и сам не понял, как это произошло, просто в один миг всё замерло и исчезло. Остались лишь пустота и небытие. Никаких снов, мыслей, видений, только беспроглядная чёрная бездна беспамятства.

Его разбудил женский голос, и кто-то совсем рядом, навязчиво тормошащий по плечу. В голове промелькнула мысль, что это хозяин таверны с супругой. Они вдвоём жили в этом же заведении, выкупив его у прежних владельцев, погрязших в долгах.

— Что? Мелур, уже есть какие-то вести? — спросонья забормотал себе под нос Цицерон, неуклюже поднимая голову.

— Цицерон, да очнись же ты, это я! — громкий оклик над самым ухом тут же привёл в чувства. Это была Эмелин и, судя по виду, она была сильно чем-то встревожена.

— Я же говорил… Сегодня никаких новостей… — послышалось недовольное бурчание Мелура у трактирной стойки, где его супруга разливала пиво по кружкам. Видимо, в таверне они были не одни. Хотя, скорее всего, уже перевалило за полночь, но Цицерон был в этом не уверен.

— Да?.. — ещё полностью не осознавая происходящего, удивился молодой имперец, но тут чужие пальцы вонзились в плечо и тот растерянно обернулся. Лесная эльфийка, стоящая рядом, не сводила с него тяжёлого взгляда. — Эмелин, что-то случилось? — только и смог он выдавить из себя. Такой он видел сестру впервые.

— Идём, здесь не место для обсуждений, — сквозь зубы сказала она, и поспешила покинуть таверну. Цицерону ничего не оставалось, кроме как отправиться за ней следом без лишних вопросов.

Глубокая ночь опустилась на город, а рука об руку с ней шла тишина. Теперь больше некому было кутить в подворотнях и горланить в пьяном угаре. Лишь редкие прохожие встречались по дороге в Убежище, украдкой поглядывающие по сторонам. Чёрное холодное небо полное звёзд и дым от пламени светильников, убегающий в никуда. Всё словно замерло в ожидании… Чего? Ответов? Неизвестно… Единственное, что знал Цицерон наверняка, так это то, что он сам, будучи ребёнком, любовался пустотой небес. Иногда она отступала, ради светопреставления, полного буйных красок заката, рассвета, а иногда и северного сияния. Но всё обращалось в прежнее русло, и чёрная бездна была неизменна, как бы до этого свет не играл палитрой цветов.

— Гарнаг вернулся… — неожиданно сказала Эмелин, остановившись прямо перед ним. Цицерон едва успел остановиться, дабы не столкнуться с сестрой. Часовня Аркея скупо освещала кладбище светом из больших окон перед главным входом. Над старым разрушенным домом лениво летали светлячки. Может ему всё это просто послышалось?

— Гарнаг? — переспросил Цицерон. — Они вернулись из Бравила? Это правда? — ответ, как он хотел услышать ответ. Ведь ему не послышалось? Ведь нет?

— Он прибыл один, — ответила сестра. — Молчи… — увидев изумлённое лицо напротив и чёрные глаза, в которых разверзлась туча вопросов. — Идём, нас ждут в Убежище, — тихим голосом добавила она, бредя вглубь кустарника к колодцу. И Цицерон вновь ощутил себя немым зрителем. Его опять просят молчать, хотя… Возможно, когда он всё узнает, то и не захочет ничего говорить. Посему он мысленно стал готовиться к худшему — ведь, как ни странно, никто его ещё не удивил в обратном.

Спускаясь по лестнице, он ощутил на пальцах что-то склизкое. А оказавшись на полу, обнаружил под ногами лужу крови. Отпечатки подошв сапог вели в коридор, и судя по размеру — это был Гарнаг.

— Проклятая сволочь! Он всё это время следил за нами! Он был с ними за одно! — голос грохотал по Убежищу, и не выдержав, Цицерон сорвался с места к его источнику.

Гарнаг сидел на полу, прислонившись к стене у покоев Уведомителя. Рядом был Понтий, что смывал сырым полотенцем кровь с лица и тела орка. Возле двери громоздилась куча непонятного хлама, ведро с водой и тяжёлый клеймор. Лишь подбежав ближе, молодой имперец понял, что это вовсе не куча хлама. Это всё, что осталось от брони Гарнага.

— А где все остальные? — тут же вклинился Цицерон, упав на колени рядом с тёмными братьями. — Что случилось? Разве жители Бравила не должны были успокоиться после смерти своего графа? Неужели опять что-то пошло не так? А где Раша и Амузай? — замотал головой по сторонам молодой имперец. Но на его вопросы никто не торопился отвечать. Гарнаг лишь обернулся к нему и только сейчас Цицерон заметил, что правая часть его лица залита кровавым месивом. Глаз был слегка прикрыт, и кроме чёрной жижи там ничего не было видно.

— Они отправились за гробом Матери Ночи, я спрятал его в лесу. Это кощунство, я знаю, но в город мне с ним было не попасть… Меня чудом пропустили стражники на воротах, ведь от моего пропуска остались лишь клочки бурой бумаги… И несмотря на мой внешний вид…

— Гроб Матери Ночи здесь?! В Чейдинхоле?! — вырвалось из груди Цицерона. Его настолько ошеломила эта новость, что он не дал договорить Гарнагу. — Что там произошло?!

— Я тебе как бы рассказываю! А ты перебиваешь! — озлобленно гаркнул орк.

— Успокойтесь оба! — не выдержал Понтий, из-за резких телодвижений раненого брата, ему было неудобно смывать корку запёкшейся крови с его шеи. — Сейчас мы в Убежище, в безопасности… Весь тот кошмар позади. Гроб Матери Ночи спасён, а дети Отца Ужаса выполнили свой долг…

— Выполнили свой долг… — ещё толком не осознавая услышанных слов, повторил Цицерон чужие слова.

Щелчок раздался внизу коридора, глубоким эхом прокатившись по стенам. Фиолетовое свечение внезапно залило всё вокруг на мгновение и так же внезапно потухло. Послышались голоса Раши и Амузая.

— Это был последний свиток Раши, нужно будет достать где-то ещё такой.

— Легко сказать, это довольно редкая вещица и очень дорогая… Да и подобной магии школы колдовства абы кого не обучают. Только особые организации, занимающиеся разведкой, владеют таким уровнем заклинаний, — прошипел ящер, поднимаясь вместе с Рашей из нижнего помещения. — Сейчас главное, что с останками Матери Ночи всё в порядке. Они невредимы, телепортация прошла успешно.

— Что мы будем делать дальше?.. — спросил каджит, ни к кому не обращаясь. Перед его глазами предстали остатки Тёмного Братства: Гарнаг, Понтий, Эмелин и Цицерон. Вместе с двумя Уведомителями — шестеро… Чем они рассердили Отца Ужаса? За что им даны такие испытания? Это проверка на преданность бездне?

— Все остальные погибли? — поднимаясь с колен, глухо спросил Цицерон. Его глаза устремились на Уведомителей. Раша лишь кивнул в ответ, отведя взгляд.

— Сейчас не время поддаваться эмоциям, хоть это и очень сложно. Мы должны рационально взвесить всё, что произошло и сделать выводы. В каком положении сейчас находится Тёмное Братство и как нам быть дальше? — Амузай старался держать себя в подобающем виде, чтобы показать пример остальным и не разводить панику понапрасну. Цицерон благодарно улыбнулся ему в ответ.

— Как нам быть дальше?! Как нам быть дальше?! — завопил Гарнаг, пытаясь высвободиться из рук Понтия. — У Тёмного Братства больше нет Слышащей! Склеп Матери Ночи разорён! Несколько ассасинов отдали свои жизни! А один из нас оказался предателем! Сука проклятая!

— Гарнаг, хватит… Уже ничего не изменишь. Пожалуйста, сиди смирно, — спокойным тоном попросил Понтий в попытке утихомирить друга. — Ты ведь даже толком ничего не рассказал, только в общих чертах. Нам нужно знать, что произошло в деталях, и от этого мы уже будем отталкиваться…

Гарнаг замолк, собираясь с мыслями. Он тяжело дышал, волосатая грудь вздымалась при каждом вздохе, а при выдохе изо рта выходил хрип и свист.

— Дж’бари… Он… Всё это время он служил лишь группировке Утера Нера! Он не был сыном Ситиса! Он не был нам братом! Это под их руководством разгорелась скумовая лихорадка… Это Дж’бари подсадил Риндира на эту дрянь! И всё это время молчал! Молчал, тварь!

— Тсс… — старался унять его Понтий. — Мы все тебя слушаем очень внимательно, только успокойся…

— Кто этот Утер Нере? — скрестив лапы на груди, холодно спросил Раша.

— Он оказался отцом Ализанны Дюпре… Я мало что понял, но это его люди подстрекали горожан к бунту, а когда легионеры во время переговоров сообщили о смерти Самуила Терентиуса, его шайка была первой, кто утверждал об обмане. Якобы Валгус Маро проник в замок и инсценировал смерть графа, чтобы дать тому удрать… Поэтому жители города при появлении легионеров в Бравиле и устроили новый погром, — Гарнаг провёл ладонью по лбу, по всей видимости, у него был жар. — Ну… А пока одни имперцы били других имперцев в восточной части города… Утер Нере и его люди разгулялись на западной его стороне, напав на склеп Матери Ночи. Я… Я слышал ругань, Слышащая и этот Утер Нере кричали друг на друга, но мне было не до этого. Я самый сильный в Тёмном Братстве, поэтому было решено заранее, что именно я любой ценой должен вытащить гроб из склепа и с ним покинуть город. А все остальные должны были отвлекать внимание. Мы… Мы рассчитывали на Дж’бари, но когда он… Я видел! Я видел, как он и его дружки… — он запнулся, сглотнул слюну и жалобно посмотрел на Понтия, что сидел рядом. — Но я ничего не мог сделать… Я…

Практически весь день они просидели в коридоре на полу, слушая Гарнага. В то, что всё услышанное правда, никто не хотел верить. Может это всё просто сон? Массовое помешательство? Но гроб Матери Ночи в нижнем помещении в конце коридора говорил об обратном. В Убежище воцарилась подавленная атмосфера, а всё за его пределами окутало туманом — словно и не было ничего там, не существовало. Оглушенные, они молчали, каждый думая о своём. Были лишь боль, тоска и отрицание…

Вечером, ещё полностью не придя в себя, Цицерон, будучи в жилых помещениях, написал в дневнике следующее:

«Столько всего произошло с момента моей последней записи. После того как Гарнаг и Андроника отбыли в Бравил, мы перестали получать известия из города. Мы опасались худшего. Этим утром наши страхи оправдались, когда Гарнаг вернулся один и привез с собой бесценный груз — огромный каменный гроб самой Матери Ночи.

От рассказа Гарнага кровь застыла бы в жилах даже у самых закаленных служителей Ситиса. Склеп Матери Ночи разорен. Дорогая сестра Андроника порублена на куски. И сама Слышащая, досточтимая Ализанна Дюпре, заживо сожжена в урагане магического огня. Гарнаг, сам серьезно раненный (скорей всего, он лишится правого глаза), сумел отогнать нападающих и благополучно вывезти гроб Матери Ночи из города. С той самой трагической ночи он ни разу не остановился на пути, пока не добрался сюда»

Прошло несколько дней после возвращения Гарнага с гробом Матери Ночи, и жизнь Тёмного Братства продолжилась, при этом кардинально изменившись. Этим утром Цицерон обнаружил, что его старый дневник подошёл к концу, словно намекая на завершение прежних устоев в Убежище. Посему он купил новый для собственного успокоения.

«Ещё ничего не закончилось, это только зарождение чего-то нового! Перемены всегда неприятны, особенно, когда они окончательны и бесповоротны, но всё обязательно наладится… Полоса передряг не вечна», — так размышлял Цицерон, открыв книжицу и долго всматриваясь в пустые страницы, будто там было изображено ещё неизвестное ему будущее. Белизна листьев пугала, а заполнить её мог лишь он сам. Решившись, Цицерон взял карандаш и записал свои мысли, дабы они не изводили его изнутри:

«Теперь, когда всё улеглось, мы, наконец-то, осознали наше положение: мы — Тёмное Братство без Слышащего. Без Слышащего Чёрное Таинство будет проходить впустую. Конечно, скоро Мать Ночи заговорит с кем-нибудь и изберёт нового Слышащего на смену Ализанне Дюпре. Однако до тех пор нам придётся выйти на улицы. Мы должны услышать жалобы тех, кто отчаялся и жаждет мщения. Народ Тамриэля не должен, никогда не должен узнать, что его молитвы к Матери Ночи остаются без внимания».

От письма и неуютных выводов его отвлекли чужие шаги. Зашедшим в жилые помещения оказался Раша. Цицерон убрал дневник в тумбочку и поднялся с кровати в ожидании дальнейших указаний. Уже все, кроме них двоих, отправились в другие графства, дабы услышать ропот простых граждан. Значит и ему, Цицерону, вскоре нужно будет покинуть Убежище. Только он пока не знал, куда именно его направят. Например, Гаргнаг сейчас в Бруме, Понтий в Скинграде, а Эмелин в Анвиле. Амузай вновь вернулся в столицу на поиски новых и дорогих заказов. Всё произошло так быстро, молниеносно были приняты решения, дабы их семья выжила в столь непредсказуемое время. Это не могло не радовать, ведь несмотря на оскудевшую в численности семью, стремление выжить и сохранить Тёмное Братство было необычайно велико. Каждый хотел проявить себя, показать собственные таланты в наилучшем виде, дабы Мать Ночи выбрала среди своих детей единственного, того, кого одарит правом слышать свой голос.

— Одень что-нибудь неприглядное с капюшоном, нужно скрыть твоё лицо, и мы пойдём. Раша всё обдумал, Раша считает, что такой шаг пойдёт семье на пользу, — каджит говорил всё это в пол оборота, готовясь уйти, видно было, что он торопится. Нагрянувшие беды не давали ему покоя, и он пытался всё успеть. Но Цицерон перехватил его за предплечье, теперь приказов ему было мало, не помешали бы и объяснения.

— Куда мы идём?

Как ни странно, но Раша на этот раз не стал ничего замалчивать до самого последнего момента, хотя обычно такая практика у него была в порядке вещей. Он не любил посвящать молодого имперца в дела, которые были для того недостижимы по рангу, а ведь Цицерон — его правая рука. Но сегодня старые порядки приняли необычный поворот, ибо Раша ответил:

— Мы пойдём к графу Чейдинхола, и Раша познакомит тебя с ним. Он уже предупреждён и ждёт нас.

Цицерон опешил от услышанного, отшатнувшись от каджита. Такого он явно не ожидал и на несколько секунд замер, не сводя удивлённого взгляда с Уведомителя. Неужели смерть Ализанны Дюпре так повлияла на него? Хотя… Чему он удивляется? Смерть Слышащей подкосила всех в Тёмном Братстве. Всё изменилось как по щелчку пальцев. Однако стремление Раши вызывало тревогу.

— Неужели ты считаешь, что дальше будет только хуже?

— Раша не знает, что будет — даром предвидения Раша обделён. А ведь гадалок и прорицателей среди странствующих каджитов довольно. Раша хочет обезопасить семью, поэтому тебе следует познакомиться с Фарвилом Индарисом. Если с Рашей что-то случится, ты займёшь моё место.

— Да что ты говоришь такое?! Как это я займу?.. С чего ты взял, что всё будет так, как ты себе навыдумывал?! — в голове тут же яркими красками вспыхнули мысли, которые могли прийти на ум Уведомителю.

— Раша тебе уже ответил… Раша не знает, как будет, хватит повышать голос! Выполняй, что говорю — пока ещё Раша здесь главный! Вот займёшь моё место и будешь кричать на своих подчинённых сколько влезет! А сейчас одевайся!

Каджит фыркнул сквозь усы и направился к выходу. Но тут до его кошачьих ушей вновь донёсся вопль удивления, а за спиной замаячила знакомая фигура.

— Раша… А где твой хвост?! — Цицерон даже не заметил. Неужели ослеп от эмоций и перестал замечать такие мелочи? — Что случилось с твоим хвостом?

— Ничего не случилось, — раздражённо рявкнул Уведомитель, отряхнув на себе широкие штаны. — Раша его спрятал, ведь никто в замке не знает, что Раша — Уведомитель Тёмного Братства, кроме Фарвила Индариса. А никто не знает, потому что Раша не выпячивает на показ то, что он каджит. Цицерон, ты балда? Хватит злить меня глупыми вопросами!

Цицерон лишь пристыженно улыбнулся и, выставив руки перед собой, попятился в сторону своей тумбочки за одеждой.

Улицы Чейдинхола были пустынны, как никогда. Местные всё ещё боялись показываться на улицах слишком часто. Как мог заметить Цицерон, в основном горожане проводили время с семьями, видимо, чтобы отстраниться от произошедшего в кругу близких. Единственное, что оживляло город, так это птичья трель и журчание воды в речке. Кроме этого по утрам можно было увидеть людей у часовни Аркея, идущих на молитву, да услышать звон колокола. Однако, когда они выдвинулись, день уже клонился к вечеру, и площадь возле часовни была пуста. Оставалось лишь перейти мост, а после по широкой мощёной дороге вверх по лестнице прямо в замок.

— Говорить будет Раша, напоминаю тебе ещё раз. Твоя задача молчать и слушать. Ты всё понял? — в голосе каджита проглядывали поучительные нотки. И этого не мог не заметить Цицерон, едва улыбнувшись краешками губ.

— Я тебя не подведу, — просто и сдержанно ответил он.

Замок встретил их полутьмой, тишиной и запахом цветов, растущих в клумбах прямо в холле. Стены украшали гобелены и картины с пейзажами, полы устилали ковры. Высокий белый потолок и такие же колонны ещё более отчётливо выделялись, несмотря на наличие светильников и канделябр. Всё здесь казалось таким тяжёлым, готовым упасть на голову, величественным и гордым. Цицерону сразу это бросилось в глаза, и он интуитивно уже сравнивал их Убежище с этой громадиной. Первое находилось под землёй, из-за чего свет еле проникал внутрь, оно казалось уютным и маленьким. Низкий потолок не хотел раздавить или рухнуть, он создавал иллюзию защищённости. Словно нора… Молодой имперец мотнул головой — ко всему можно привыкнуть, первая реакция неизбежно пройдёт и что-то доселе невиданное станет обыденностью.

— Сюда, — поманив рукой, тихо позвал Раша. Стражники на входе лишь проводили их любопытными взглядами, не задавая вопросов. Видимо, уже привыкли к «незнакомцу», а вот его спутник их явно заинтересовал.

По правую сторону в самом конце холла, ну или как его назвал до этого Раша — Большой зал, была маленькая комнатка, именно туда и направился Уведомитель, а вслед за ним и Цицерон. По левую сторону тоже было какое-то помещение с высоким дверным проёмом, но глазеть по сторонам было как-то неприлично в незнакомом месте, при этом не светя физиономией. Посему пришлось сдержать свой интерес. Хоть и очень хотелось изучить внутренний план замка — вдруг пригодится?

Комната оказалась завалена разным хламом, спёртый воздух ворвался в лёгкие. Но тут Раша неожиданно зашёл за выдвинутый боком шкаф, разделявший комнату, и стал спускаться по лестнице. Кто бы мог подумать, что здесь всё так устроено. Само же помещение уже чем-то напоминало Убежище Тёмного Братства, но лишь незначительно. Это был длинный узкий коридор с выбеленными стенами, из-за чего и казался куда светлее, чем Большой зал. На фоне белых стен в глаза бросались тёмными пятнами деревянные двери, встречающиеся на пути.

— Будем ждать здесь, — сказал Уведомитель, пройдя в самый конец коридора и открыв дверь в небольшую комнату. Она оказалась жилой или, по крайней мере, когда-то была таковой, об этом свидетельствовали: стоявшая в углу кровать, маленький столик, придвинутый к стене, и старая мебель. Но затхлый запах всё ещё присутствовал.

— Ты сказал, что он нас ждёт, — напомнил Цицерон, разглядывая паутину на потолке. Не верилось, что граф спустится сюда.

— Раша сказал, что граф предупреждён и ждёт нас, да. Но Раша не говорил, что граф нас встретит. Фарвил Индарис очень занятой данмер, всё-таки он хозяин здешних земель, а не абы кто…

В начале коридора раздался смех, от чего убийцы переглянулись. Чужие шаги становились ближе. На морде Раши появилась странная ухмылка и он вышел из комнаты, с кем-то тут же поздоровавшись. Молодой имперец не решился остаться в одиночестве и проследовал за Уведомителем, что уже снял с головы капюшон с маской.

— Ты не один? Это что-то новенькое… Если честно, я не ожидал столь скорой встречи, — голос графа был сухим и грубым, однако в нём прослеживались твёрдость и уверенность. И, естественно, присущая всем данмерам высокого полёта надменность. Цицерон много слышал о нём от Раши, братьев и сестёр, из газет, от простых граждан в таверне или на улице. Ему даже доводилось видеть его несколько раз издалека. Но так близко — никогда.

Это был среднего роста тёмный эльф с пронзительным острым взглядом, взирающим из-под густых бровей. Длинные чёрные волосы, прямые острые плечи. Да и сама осанка была величественной, а вся фигура преисполнена достоинством. Одежда богатая, изысканная и надушенная. Бледно серая кожа говорила о почтительном возрасте графа, красные же глаза горели огнём. Всё в нём кричало о высоком статусе и положении.

— Раша рад видеть вас вновь, — Уведомитель слегка склонился перед графом, а тот кивнул ему в ответ.

— Позволю себе предположить, что раз наши встречи проходят всё чаще, то у Тёмного Братства какие-то проблемы… Хотя у кого сейчас их нет? — Фарвил Индарис с грустью усмехнулся. — После скумовой лихорадки восточные и южные земли Сиродила сильно истощены. А всё из-за недалёкого ума… Империя ослабла ещё сильней. Так что же, и Тёмное Братство вслед за ней?

— Не знаю, откуда у вас взялись столь поспешные выводы. Мы имеем огромную площадь влияния, а Сиродил лишь часть Тамриэля. Всем известно, что Тёмное Братство вечно…

— Конечно, конечно… Давай перейдём сразу к делу, — махнув рукой, перебил его граф. Раша на подобный выпад никак не отреагировал, а Цицерону в этот момент стало неловко. Казалось бы, они просто разговаривают, но в воздухе витала неуютная атмосфера.

— Вы правы, сейчас очень тяжёлый и шаткий миг для нас всех, и стоит мыслить на опережение взвешенно и обдуманно. Поэтому Раша и попросил о встрече с вами, чтобы познакомить со своим помощником. Цицерон, подойди.

Всё сжалось внутри от этих слов, а сердце забилось сильнее. Неприятное чувство, что он меж двух жерновов, не отпускало, а наоборот, лишь усилилось. Молодой ассасин подошёл ближе, и лишь тогда опомнился, когда рука Уведомителя стянула с его головы капюшон. Фарвил Индарис на это живо отреагировал, засмеявшись в голос, и тут же с любопытством вперил свой взгляд в лицо незнакомца.

— Цицерон? Хм… По мне, так ничего особенного. С виду неряшливый молодой человек, ещё и рыжий… Но первое впечатление может быть обманчиво, — тут же добавил он, обратившись к Раше. — Видимо, где-то ты слукавил, раз готовишь себе преемника.

— Я не обязан ничего вам докладывать, если вы не забыли…

— Я понимаю. Не стоит на меня сердиться, привычка есть привычка. Всё-таки я правитель графства Чейдинхол, и для меня стало обыденностью влезать в дела граждан, подвластных мне. Но даю слово — лицо и имя этого молодого человека я запомню.

— Благодарю, — непривычно спокойно и сдержанно ответил Раша. — Если понадобится наша помощь, дайте знать.

— Сейчас многие нуждаются в ней, но боюсь вас расстроить, услуги Тёмного Братства — это не та помощь, которую все ждут. А всё из-за этого глупого дурака, который не способен уследить за тем, что творится в собственном графстве! — прежний суровый и гордый тон внезапно сменился на ворчливый. Так ещё сильнее бросался в глаза пожилой возраст Фарвила Индариса.

Раша молчал, а Цицерон не понимал, почему не продолжить диалог и не расспросить обо всём конкретнее. Граф наверняка знает куда больше, чем Тёмное Братство. По крайней мере, он на это надеялся.

— Вы о Самуиле Терентиусе? — вклинился он в нависшую паузу. Но та и не думала оканчиваться ещё несколько секунд.

— А о ком же ещё? О нём самом… — окинув его изучающим взглядом, ответил данмер. Раша стоял рядом и молчал, но брови его недовольно нахмурились.

— По-вашему, это он стоял за группировкой, что гнала концентрированную скуму? Или всё-таки было второе лицо в этой истории?

Выражение лица Фарвила Индариса тут же переменилось с высокомерного на заинтересованное.

— Хм… Ну, что касается графа Бравила, то да, за ним водится несколько грешков. Под его защитой и вправду промышляли скумоторговцы. За определённую плату, естественно. Однако есть одно «но». Самуил Терентиус, что себя помню, всегда был трусоват, и не решился бы влезать в авантюру, которая могла бы для него плохо кончится. Тем более… Нет смысла продавать такой сильный концентрат. Боюсь, вы правы молодой человек. В этой истории замешан кто-то ещё.

— Утер Нере! — выпалил на эмоциях Цицерон, сам ещё толком не осознавая, возможна ли здесь связь. Слишком многое было неизвестно, но этот загадочный человек так неожиданно свалился на них и многое отнял. Он должен понести наказание! Несколько дней Тёмное Братство зализывало раны, теперь же настало время разобраться в произошедшем и отомстить. — Вам известно это имя?

Вновь повисла странная пауза, однако данмер ответил:

— Я слышал об этом человеке. Он довольно богатый купец, но прославился тем, что его выгнали из Эльсвейра талморские юстициары. При чём с полной конфискацией имущества. Высокие эльфы, они такие. Если им кто-то не нравится, способны устроить кару небесную и изжить со свету. А для толстосума — это ли не смерть? Там был какой-то скандал, правда, много времени утекло с тех пор, я уже и не помню, что там конкретно произошло… Старость, видимо, даёт о себе знать. Но об этом инциденте писали в газетах, это точно. Разве журналисты могут пропустить такой срам?

— Значит о нём больше ничего не известно? — уточнил Цицерон. Сам же мысленно во всю обдумывая полученную информацию.

— А знаете, вы меня заинтересовали… Не знаю, с чего вы взяли, что замешан в этом деле именно Утер Нере, но я склонен уважать мнение Тёмного Братства. Поэтому… подсоблю, чем смогу. Тот старый выпуск газеты, возможно, есть у моего младшего сына. Он любитель книг и уже собрал целую библиотеку и ворох всякой макулатуры. Наверняка у него есть один такой экземпляр.

— Это было бы чудесно… — не веря своим ушам, пролепетал Цицерон.

— Мы можем запросить этот экземпляр у редакции «Вороной курьер». Вам не стоит утруждать себя, граф, — заметил Раша, всё ещё с хмурой физиономией на морде. Он явно был недоволен своеволием своего подчинённого. И Цицерон чувствовал это, но желание отомстить было слишком велико.

— Не стоит так рисковать, — Фарвил Индарис при этих словах цокнул языком. — «Вороной курьер» ходит под правительством, и если фигура Утера Нере действительно имеет какой-то невидимый вес, о вашем запросе тут же осведомят…

— Кого?.. — спросил Цицерон.

— Кто знает... Лучше для начала собрать всю возможную информацию на стороне, а уже потом действовать. Сами подумайте, после смерти Самуила Терентиуса продажи концентрата прекратились. Но вы же помните, о чём мы говорили ранее — это вряд ли его рук дело.

— Подстава? — Цицерон нервно прикусил губу.

— Скорее всего… Однако рано или поздно всё равно станет известно, кому такой проступок был на руку. А после того, как Тёмное Братство получит информацию, оно должно будет решить для себя — нужны ли ему такие проблемы, — тёмный эльф вновь самодовольно улыбнулся, в красных глазах ярко заиграли блики от огня светильников. — И всё-таки я был прав… Первое впечатление и вправду может быть обманчиво…

Цицерон ощутил на себе пронзительный взгляд.

Цицерон вновь оказался на пороге холла замка. Огромная дверь закрылась за его спиной, и утренний холод и туман остались позади. Молодой имперец на несколько секунд нерешительно замер возле входа, не зная куда идти дальше. Раша отказался сопровождать его, так как эта идея ему совершенно не понравилась, да и отругал ко всему.

«Ты обещал Раше молчать!» — это был его главный аргумент. А после Цицерон ещё очень много узнал о себе интересного. Но в словах Уведомителя была доля истины, ведь он знаком с графом куда дольше его правой руки, что только и успел с ним познакомиться.

— Ты не знаешь, что это за мер, тебе не известны его повадки и взгляды. Так, издалека, возможно. Но ты и представить себе не можешь, на что он способен, если хочет чего-то добиться. Дай ему только повод, скажи что-то невзначай…

— Я видел на что он способен. Чейдинхол ещё не выветрился от той вони, — встрял молодой убийца, насуплено сидя на табурете в покоях хозяина Убежища. Да, он понимал, вина его есть и выговор заслужен. Однако, если взглянуть на всё происходящее с долгосрочной перспективы, то лучше иметь дело со своим графом, нежели влезать в чуждый улей из разных сортов политиков в столице. Разве это не разумно? Но Раша хотел доверить это дело Амузаю, и не желал верить словам Фарвила Индариса.

— Не перебивай Рашу, не забывайся, будь добр! Естественно, ему выгодно привязать нас к себе, а после и подмять под себя. Этот мер спит и видит, как Тёмное Братство начнёт с ним советоваться и видеть в нём опору. Тогда его голос среди других графов станет еще громче и весомее, ведь у него на коротком поводке будет гильдия убийц!

— Не слишком ли ты драматизируешь? Граф первым протянул нам руку, зачем отстраняться? И не важно, какие причины стоят за его решением. Каждый из нас извлечёт выгоду из этого сотрудничества. Тем более, вы же давно знакомы… Раша, тебе не составит труда с ним договориться на хороших условиях, я в этом уверен. Да и… Разве мы сейчас с ним не на этом самом поводке?.. Ведь связь между семьёй Индарисов и Тёмным братством весьма давняя.

Раша зашипел на Цицерона и одарил его оплеухой по голове. Как же он был зол…

— Цицерон, что ты болтаешь?! Совсем дурак?! Именно сейчас мы и граф находимся в незримом равновесии. Это паритет, ни больше и ни меньше. А ты хочешь всё нарушить?! Ты хочешь сломать то, что строили до тебя? Между прочим, неглупые люди! Уведомители Тёмного Братства!

— Я же не с самим графом буду иметь дело, а с его младшим сыном. С Фарвилом Индарисом я даже не знаю, как начать разговор, поэтому и прошу тебя пойти со мной. Раша, пойми, у меня и в мыслях не было что-то ломать. Ты совершенно прав, и я с тобой полностью согласен, да и кто я такой, чтобы с тобой спорить? Но не думаю, что отпрыск столь же опасен, как его отец. Давай с ним встретимся?.. Всё-таки здесь все свои, договоримся…

— Не смеши Рашу… Не знает он, как заговорить с графом. Хах! Если бы твои слова были правдой, то ты бы молчал, как и обещал! Амузаю из столицы виднее, чем нам на границе с Морровиндом, но раз ты не доверяешь моему плану, иди сам! Я даю своё согласие, ступай к этим красноглазым дельцам и покажи себя, раз тебе так неймётся…

В руках Цицерон теребил письмо о встрече, глядя в кошачьи глаза напротив.

И вот он здесь, в замке. Но в отличие от Раши, который наверняка знал тут каждый угол, молодой ассасин был здесь во второй раз. Посему совершенно не ориентировался и неуверенно озирался по сторонам.

— Вы к господину Илету Индарису? — совсем рядом раздался вопрос, и Цицерон непроизвольно отшатнулся от незнакомца. Им оказался слуга, что возник из ниоткуда. Нарисовался… Или молодой имперец так забылся в своих мыслях, что просто не заметил его приближения. Да, последнее больше походило на правду.

— Да… К нему… — голос запнулся сам собой. Здесь он не чувствовал себя уверенным, и Раши рядом не было, чтобы поддержать. Он столько времени был в его тени, что отвык от подобных разговоров. С заказчиками же Цицерон в основном молчал. Немудрено было перепутать половину слов. Ах, почему Раши нет рядом! Ведь сам он действительно может ляпнуть что-то лишнее, необдуманное. Но ведь всё уже решено. Цицерон сам вызвался и вытребовал эту встречу у Уведомителя. И идти на попятную сейчас? Бред.

Поджав нижнюю губу, он кивнул, если вдруг его ответ был плохо расслышан. Капюшон скрывал часть лица, но всё равно было неуютно под пристальным взглядом.

— Покажите приглашение, пожалуйста, — слуга протянул руку в ожидании. От услышанного, спохватившись, молодой имперец вынул из кармана письмо. Осмотрев его, мужчина ответил: — Пройдёмте со мной, пожалуйста. Я отведу вас в библиотеку господина Илета Индариса.

«Вежливый какой», — мимолётно пролетела в голове мысль.

Всё это было так странно, словно и не с ним происходило. Цицерон направился вслед за слугой, мимоходом осматривая замок. Они свернули в проход по левую руку, тот самый, что молодой ассасин заприметил ещё в первый раз будучи здесь. Лестница уводила вниз, под главный зал, где начинался коридор.

— Сюда, пожалуйста, — поманил мужчина в запутанные подвальные помещения.

Цицерон шёл, помалкивая, воображая в уме младшего сына графа. Шутка ли, он его никогда не видел. Раша сказал, что и сам сталкивался с ним лишь несколько раз мельком. По его словам, у этого Илета нелюдимый характер затворника и не запоминающаяся внешность, но Цицерону от этого описания легче не стало. По сути, ничего путного и дельного про этого данмера Раша так и не смог вспомнить.

За очередной дверью донеслись до слуха чужие голоса и женский смех, из-за чего Цицерон замедлил шаг, прислушиваясь. Но тут дверь со всей силы распахнулась, толкнув молодого ассасина. И он смог бы устоять на ногах, если бы до кучи на него кто-то не налетел, выбегая из комнаты. По коридору разлетелся смех толпы. Преимущественно женский.

— Вот непутёвый!

— Смотри вперёд! Ха-ха!

Цицерон зашипел от боли, чужое тело недурно придавило его к полу. Ирреальность происходящего ещё сильнее намекала о себе. Без Раши он действительно жалкое зрелище… Куда он полез? Тем более отмолчаться здесь уже не получится!

— Прости… — раздались извинения над самым ухом. На молодого ассасина смотрели красные глаза, такие, какие бывают лишь у данмеров, их ни с чем не спутать. От удара капюшон почти слетел с головы, от чего его обладателю стало совсем жутко от происходящего. Мер неуклюже поднялся при помощи подоспевшего слуги, а после тот протянул руку и поваленному имперцу. Но Цицерон сперва поспешил вернуть капюшон в прежнее положение, и только после позволил помочь себе подняться.

— Будь аккуратнее! — из дверного проёма вышел второй тёмный эльф, в его руках была бутылка дорогого вина. Кажется, Понтию нравилось такое. Слуга благоразумно отошёл в сторону. Молодой ассасин также непроизвольно попятился к стене, когда мужчина подошёл к первому данмеру и рукой потрепал того по голове. — Не нужно спешки, — и обернувшись в сторону комнаты, добавил: — Идём!

Из полуосвещенного помещения вышло некоторое количество девушек, по крайней мере, Цицерон успел насчитать пять тёмных эльфиек и несколько аргонианок, и все в весьма откровенных нарядах. Что ещё сильнее смутило и заставило отстраниться от происходящего. Вслед за ними последовала пара крепко сложенных мужчин, так же данмеров, что несли в руках какие-то ящики и мешки. Всё случилось столь быстро и внезапно, что молодой ассасин даже не успел разобраться — кто это такие. И лишь урывками смог додумать, что здесь происходит.

Сердце немного успокоилось лишь тогда, когда вся эта весёлая вереница свернула за угол и стала подниматься по лестнице. И тут молодой ассасин понял, что стоит в столь пришибленном состоянии отнюдь не в одиночестве. К противоположной стене прижался столкнувшийся с ним первый тёмный эльф. Видимо, тот второй был здесь важной фигурой. Да и вообще, Цицерон его где-то уже видел, но сейчас был слишком сконфужен и память отказывалась напоминать.

— Аланил… — раздался в тишине чужой голос. — Да чтоб тебе пусто было! — вдруг выкрикнул данмер, задрав голову. Кулаки сжались, но он так ничего и не предпринял. Никаких истерик или судорожных воплей, тёмный эльф замер, просто вперив взгляд в потолок. Эта была довольно странная картина. Что он там пытался разглядеть, было решительно не ясно.

И только сейчас, когда всё утихло, Цицерон смог разглядеть этого мера. Большую часть его лица закрывали длинные волосы, из-за чего не совсем был ясен возраст. Однако, судя по голосу, данмер был ещё довольно молод, естественно, по меркам эльфов. Чёрные пряди были чуть ли не по пояс, но сейчас растрепанной массой облегали плечи, попав в рот и глаза. Незнакомец, после некоторого примирения с произошедшим, начал убирать их с лица. Одежда была неброской, однако с претензией на состоятельность её владельца, но очень закрытой. Острый подбородок исчезал в длинном богато украшенном вороте, на руки были надеты перчатки, а полы одеяния стелились чуть ли не по земле. Манера держаться оставляла желать лучшего: сутулые плечи, робкий шаг, тонкие губы, словно вечно поджатые. Сам он был худ и бледен. Но явно являлся приближённым графа, несмотря на всё вышеперечисленное.

И тут Цицерона как молнией ударило. Имя, сказанное незнакомцем, наконец, дошло до его разума, и память опомнилась, словно ото сна.

— Аланил? Аланил Индарис? — удивлённо воскликнул он. — Старший сын графа? Это был он? — после чего одёрнул себя и умолк. Не слишком ли ярко реагирует на услышанное? Раша бы сейчас на это фыркнул и закатил глаза.

— Всё верно, — ответил слуга, подойдя к тёмному эльфу и указав на имперца, добавил: — К вам посетитель.

— Ах… Ты ко мне? — озадаченно пробурчал данмер себе под нос. — Как же глупо всё вышло. Наше с тобой знакомство получилось таким скомканным и не подобающим приличиям, а всё из-за моего братца…

— Братца?.. — повторил за ним Цицерон, наконец, осознавая, кто перед ним. — Вы?..

Тёмный эльф кивком поблагодарил слугу, и последний поспешил покинуть коридор, так как выполнил своё поручение и с чистой совестью мог приступить к другим обязанностям. Тем временем красные глаза, поблёскивающие сквозь пряди длинных чёрных волос, приблизились. И до слуха молодого имперца донеслись слова:

— Я Илет Индарис. Приятно познакомиться.

Библиотека оказалась не такой, как представлял её себе Цицерон. Никаких высоких полок или изящных стеллажей; тёплый свет подсвечников заменён на холодный магический. Ковров, картин и прочего добра, которого на верхнем этаже было навалом, также не наблюдалось. Шкур пум и медведей на полу, как в тронном зале замка, не было. Единственным, что бросилось в глаза, кроме огромного завала из книг, было чучело головы минотавра, которое гордо смотрело с высоты на здешний бардак. Это была действительно диковинная вещь. Убить такое чудовище не каждому под силу, многие путешественники просто обходят этих тварей стороной, благо, те не нападают первыми, если не подходить к ним близко.

— Весьма впечатляюще, — присвистнув, подметил вслух Цицерон. Он старался осторожно красться меж взгромождений, и очень надеялся, что ни одна из стопок на него не свалится и не погребёт под завалами.

— Прости, но ты так и не представился, — тихо намекнул ему Илет. Здесь, среди бумажных гор, этот данмер действительно оправдывал своё прозвище, данное ему Рашей — затворник. Он был полной противоположностью старшего брата.

— Цицерон, — опомнился молодой ассасин.

— Большое спасибо, что пришёл. Я не мог и желать о подобном… Не счастье ли это? Наверное, оно… — странно заключил тёмный эльф, а его лицо украсила робкая улыбка. В голове убийцы тут же промелькнула мысль:

«Неужели он тайно поклоняется Ситису? Или это что-то другое?»

— О чём вы? — решил уточнить Цицерон. Для начала нужно было прощупать почву. Любой может ошибаться в своих умозаключениях, особенно когда на руках мало информации.

— Мой отец… Он спустился сюда и попросил помочь… — ответил данмер как-то воодушевлённо, будто говорил какую-то тайну. Молодой ассасин не знал, как на это реагировать. Это было что-то личное и переспрашивать, скорее всего, было бы неприлично. Но тут Илет вдруг повторил, словно сам не верил своим словам: — Попросил меня.

Удивительное дело! Появление собственного отца в библиотеке было куда более знаменательным явлением для этого данмера, нежели приход ассасина Тёмного Братства. Приоритеты… Неужели Илет настолько обделён вниманием собственного отца? А как ещё объяснить увиденное здесь? Видимо, всё на себя перетянул старший Аланил. Вот только почему младший терпит такое отношение к себе?

Цицерон прикрыл глаза, стараясь притормозить поток мыслей. Опять он делает поспешные выводы. Да и вообще, какое ему дело? Он сюда пришёл по другой причине. Словно читая его мысли, Илет заговорил первым.

— Отец попросил найти старый выпуск газеты «Вороной курьер». Сказал, что это очень важное и ответственное поручение он доверяет только мне. Я… Всю ночь не спал, — тёмный эльф направился вглубь библиотеки, и среди стопок старой пожелтевшей макулатуры взял в руки листок, лежавший сверху. — И нашёл его. В нём действительно упоминается некий Утер Нере, богатый купец, которого жестоко оклеветали, когда он жил в Эльсвейре. После чего изжили его семью со свету, а всё имущество конфисковали. Очень трагичная судьба… Кто бы мог подумать, что на долю одного человека может выпасть столько испытаний. Отец был прав, когда рассказывал мне про альтмеров и их взгляды на жизнь.

Цицерон тем временем внимательно слушал, а когда данмер задумчиво замолк, протянул руку и попросил:

— Можно взглянуть?

— Да, конечно, — тут же опомнился Илет, отдав старый выпуск тёмному ассасину.

Перед глазами возник выцветший листок бумаги, оформление которого немного отличалось от привычного. А взглянув на дату, всё встало на свои места. Этой газете было около девятнадцати лет, видимо, перед ним сейчас откроется весьма старая история. Неудивительно, что граф запамятовал об этом инциденте, но следует отдать ему должное, имя купца он всё же не забыл, хоть и жаловался на старость. Или это был такой силы скандал, что невольно сам собой врезался в память? Кто знает… Подойдя к источнику света, Цицерон принялся читать.

Вороной курьер

Экстренный выпуск

Альдмерский Доминион вновь открыл всему миру свой циничный лик! Взгляните же, насколько высокие эльфы могут быть мелочными, карая ни в чём неповинного гражданина Империи и его семью, проживавшую в Эльсвейре! И весь этот скандал, созданный руками вездесущих юстициаров, лишь усугубил отношения между двумя силами, делящими материк. Не вызов ли это к новой войне? Не раздувается ли конфликт? Чего же добивается наш высокомерный сосед? Всё ясно как день — это демонстрация силы и власти на покорённой территории! Это не что иное, как плевок в лицо Империи! Унизительный и наглый! Но что же послужило причиной этого скандала? Наша редакция постаралась собрать всю информацию и разложить её перед вами по полочкам.

Гражданин Империи, с которого и началась вся эта гадкая история, есть никто иной, как бретонец Утер Нере. Именно на его плечи обрушилась машина пропаганды вездесущего Талмора. Сам же пострадавший жил до этого в Имперском городе и являлся хозяином весьма популярной лавки «Безделица» в Торговом районе. Между прочим, рядом с нашей конторой «Вороной курьер»! Его магазин предлагал редкие товары и диковины со всего Тамриэля и был весьма популярен среди коллекционеров. Правда, вся эта слава давно угасла.

Десять лет назад Утер Нере переехал в Эльсвейр и обосновался там. Завёл семью и познал счастье отцовства. По словам его старых знакомых, он уже давно туда рвался, так как его возлюбленная не желала покидать родные места. И уже здесь, дорогие читатели, вы можете заметить самоотверженный характер нашего согражданина! Ради любимой женщины он прекратил деятельность, не побоимся сказать, великого путешественника и искателя приключений! Не романтична ли эта история?! Увы… Она так же и трагична!

Местное правительство будто выжидало, когда Утер Нере пустит корни в пески Эльсвейра, чтобы в последствии с силой вырвать их, причинив тем самым неописуемую боль! Чудом спасшись бегством, этот мужчина потерял всё. Остались лишь одни воспоминания о прежней счастливой жизни. Наша редакция хотела взять интервью у потерпевшего, но он отказался, не найдя в себе сил справиться с горем. Также мы пробовали напроситься к семье Мотьеров, что по доброте приняли гражданина Империи под свою защиту и опеку. Но и они отклонили наше предложение, сказав, что бередить раны и нагнетать скандал, разжигая ненависть, сейчас не лучшая идея. Посему у нашей редакции на руках лишь слухи и домыслы. Но самые достоверные мы, конечно же, вам опишем в нашем выпуске.

Как выяснилось, Талмор нанял для своих козней, вы не поверите, Тёмное Братство! Кто бы мог подумать, что альтмеры опустятся так низко! Тёмные ассасины убили супругу Утера Нера, пока его не было дома, а дочь забрали себе, опоив каким-то зельем. Глава семейства искал её, сулил продажным убийцам огромные суммы, но те ответили отказом, сказав, что теперь девочка якобы их тёмная сестра. А чтобы добить мужчину окончательно, в своём письме написали грязную ложь, будто бы его дочь убила собственную мать! Какими извергами нужно быть! Впоследствии из новых писем выяснилось, что девочка погибла от тяжёлых тренировок, но скорее всего, её просто замучили до смерти… Мы приносим соболезнования господину Нере, в столь сложное время мы скорбим вместе с вами.

Что же касается самого Талмора, то они продолжают твердить свою клевету, как заведённые, утверждая, что Утер Нере на территории, подвластной Альтмерскому Доминиону, торговал запрещёнными веществами и травил местных жителей! Как им такое вообще могло прийти в голову?! Одним словом, лишь бы был повод! Талмор настолько опьянён властью, что отправил послов к императору с якобы «доказательствами» вины потерпевшего. Этими «доказательствами» оказались горелые склянки, банки и алхимические принадлежности непотребного вида. Когда послы получили резонный вопрос от приближённых императора: «Мол, что это такое?», они с самоуверенными физиономиями заявили: «Это было найдено в доме Утера Нера». Высокие эльфы обвинили мужчину в поджоге собственного дома, будто бы тот хотел уничтожить улики, и ещё рассказывали множество всяких гадостей!

Мы знаем об этой встрече дословно, так как один из наших корреспондентов был приглашён на неё, дабы задокументировать это посмешище! Ведь всем из досточтимых присутствующих было ясно как день — перед ними сфабрикованное дело… А воз и ныне там. Послы требуют от нашего правительства отправки потерпевшего на Саммерсет, где его будут судить, и, скорее всего, приговорят к смертной казни. Конечно же мы не допустим этого! Наша редакция во всеуслышание заявляет: это ложь! Не верьте ни единому слову Талмора!

Мы будем стараться держать вас в курсе событий и добиваться торжества справедливости!

Текст газеты закончился на возвышенных тонах, однако от прочитанного появилось больше вопросов, нежели ответов. Рядом стоял Илет, вопрошающе взирая на ассасина.

— Прочёл? — уточнил он.

— Да… — отстранённо отозвался молодой убийца. — И это всё? В других выпусках больше ничего не упоминалось? Неужели по этому делу была только одна статья? — теряясь в догадках, хватался за возможные варианты Цицерон.

— К сожалению, да. Я проверил следующие выпуски, но больше эта тема нигде не поднималась. Про неё словно забыли, а может просто замяли, дабы не подогревать конфликт.

— Можно взять у вас этот выпуск?

— Ааа… Ну, если мой отец обещал, то кто я такой, чтобы спорить? Жаль, конечно, ведь он у меня в единственном экземпляре…

— Благодарю, — только и смог ответить Цицерон. Он чувствовал себя опустошённым и разбитым, совершенно не представляя, с чего начинать поиски. Хотелось побыть наедине с самим собой и обдумать полученную информацию, сравнить в уме с уже имеющейся. Убрав листок в рюкзак и попрощавшись, он направился было к выходу.

— Это правда? — раздался неподалёку голос младшего сына графа. Убийца молча обернулся в ожидании уточнений. — Правда, что Тёмное Братство имело дело с Талмором?

— Нет, ложь… — глухо выдавил из себя Цицерон, не зная точно. По крайней мере, ему очень хотелось верить в это самому.

Лейавин был глух на слухи, хотя прошло уже немало времени. Жители города старались много не говорить, помня о недавно произошедших казнях и доносах. Среди местных царил разлад, созданный всеобщей паникой. Разве что рыбаки могли рассказать какую-нибудь историю, но и та не относилась к делу, плавно перетекая на жалобы и мольбы о помощи. В итоге слова Фарвила Индариса оказались пророческими. Чистка задела многие семьи в этом графстве, основательно проредив население. Кто-то потерял кормильца, кто-то жену, а кто-то детей. Злоба и недоверие друг к другу витали в воздухе, Цицерон же со своими вопросами вызывал у многих подозрение. Было небезопасно разгуливать по графству и привлекать к себе излишнее внимание. В одной из придорожных таверн ему даже решили начистить морду, и он с трудом унёс оттуда ноги. Однако скула до сих пор болела от полученной оплеухи, а дыхание ещё долго не могло восстановиться от удара под дых. Кашель то и дело вырывался из груди, а сердобольный возница постоянно оборачивался в его сторону с предложением остановиться где-нибудь и отдохнуть.

— Вам бы выпить лечебный отвар, такой кашель ненормален. У меня есть знакомая, проживающая на ферме близ Бравила. Она выходила много больных, и моего брата в том числе. Он страдал скумовой лихорадкой… — не унимался мужчина имперец средних лет. — Если бы не она, его бы давно уже вздёрнули стражники… Как её сына…

От таких откровений Цицерон поперхнулся собственной слюной. Всё вышесказанное для него прозвучало как оскорбление.

— Я… Не наркоман! — зашипел молодой ассасин. Дыхание спёрло от переполнявших эмоций.

— Ну, ну… Не переживай, я тебя не выдам, — заверил мужчина, поправив на плечах тёплую куртку. — Просто душа у меня болит по этой женщине. Жалко старушку, одна она теперь осталась. А сын её тот ещё дурак… Вот оно как бывает, нежданно-негаданно. Я это к чему веду — могли бы заехать к ней, порадовать человека, да и тебе подсобили бы.

Молодой ассасин ничего не ответил, искоса бросая злобные взгляды в сторону возницы. Сравнение, прозвучавшее только что, сильно задело его. Что этот невежа себе позволяет? Как смеет он судить незнакомых ему людей по своему брату и чужому сыну? Слышать подобное было куда больнее, нежели получать тумаки. Цицерон тяжело вздохнул. Он должен контролировать эмоции, но, к сожалению, сейчас у него это плохо получалось.

— Так что же? Заедем? Она будет очень рада гостям, — продолжал тараторить имперец, обернувшись к попутчику.

— Мне это совсем не интересно, поехали дальше, да побыстрее, я должен как можно раньше прибыть в Чейдинхол, — гнул своё Цицерон, ощущая клокочущее негодование, толком ещё не осознавая, откуда оно взялось в таких больших количествах. То ли из-за невыполненного задания — найти жаждущих отмщения так и не удалось, хотя, казалось бы, столько было подстрекательств и доносов. Самое время расцвести взаимной ненависти. Но, возможно, жители графства просто устали. В любом случае, Тёмное Братство пока было без контрактов в данном владении. Оставалось надеяться на братьев, может им посчастливится что-то найти. То ли он, Цицерон, был в гневе от болтливого возницы, на истории которого ему было, мягко сказать, наплевать. Ведь они совершенно не относились к делу и только задорили, так как походили на оскорбление.

Или же всё вместе взятое. Что, скорее всего, и было самым вероятным.

— Куда ты так торопишься? Ещё несколько дней пути до Чейдинхола, мы могли бы успеть заехать…

— Будь добр, помолчи! — не выдержав, рявкнул молодой ассасин, не давая вознице закончить фразу. Ему сейчас очень хотелось покоя. Неопределённость сдавливала со всех сторон и было невыносимо слушать какие-то левые россказни про какую-то одинокую старуху. Да этих старух пруд пруди, и ежели сочувствовать каждой, жизни не хватит. — Мне это не интересно, сколько ещё раз повторять? Выполняй свою работу и не болтай попусту…

— Ишь ты… Важный какой… — сплюнув в сторону, процедил сквозь зубы возница. Его явно оскорбили слова Цицерона, но последнему было плевать. Кто это такой, чтобы обращать внимание на его уязвлённость? Да никто… Через несколько дней их пути разойдутся, и они друг друга не вспомнят. Ещё не хватало переживать по этому поводу. И без него потрясений было предостаточно. Взять хотя бы…

В памяти яркой вспышкой возник разговор с Рашей, что произошёл после возвращения Цицерона из замка Чейдинхола. Когда молодой имперец предстал перед Уведомителем с газетой в руках, тот лишь хмыкнул:

— Раша не знает, что тебя так раздосадовало, но сделай лицо попроще.

Что же, он и в самом деле воспринял всё слишком всерьёз… Однако в данной ситуации была причина для тревоги. В голове не укладывалась полученная информация: Талмор и Тёмное Братство; Утер Нере, утверждающий, что его дочь мертва; отравление жителей Эльсвейра; маленький скандал, дошедший до самого верха и взбудораживший всех; газета «Вороной курьер», внезапно, на самом пике скандала, переставшая освещать волнующую всех тему.

Что же творилось девятнадцать лет назад в коринфском Убежище? Вопрос был без ответа, и Цицерон в глубине души понимал, что так оно и останется. Его ранг — это клетка, за пределы которой он не выйдет.

Раша, изучив статью, лишь задумчиво нахмурил брови, а на вопрос: «Это правда?», он, пожав плечами, ответил:

— Если бы Тёмное Братство всего боялось, оно бы не стало таким великим.

Естественно, с таким доводом нельзя поспорить, но на душе всё равно скребли кошки. Ведь есть же грань между тем, что Тёмное Братство может себе позволить, а что нет, просто исходя из банального чувства самосохранения. Игры такого уровня смертельно опасны, и не для простых ассасинов, а для всей организации в целом. Встрять между молотом и наковальней, при чём по собственной воле…

— Нет… Я не вижу, чтобы Тёмное Братство становилось мощнее. Оно с каждым годом лишь теряет позиции и слабеет на глазах. А не потому ли, что пытается усидеть на двух стульях? — вырвалось из груди наболевшее.

— О чём ты болтаешь, балда? Сделай одолжение Раше, думай, прежде чем говорить, — удивлённым взглядом смерил его Уведомитель, по обыкновению сидя за своим столом.

— Я всё обдумал, и это мои выводы… Избрав такой путь, Тёмное Братство обретёт не громкую славу, а огромные проблемы. Ведь таким образом нас презирают обе стороны конфликта. И в случае чего, покровительства нам будет искать не у кого, — продолжал размышлять Цицерон, словно разматывая клубок.

— Цицерон, прекрати выдумывать. Начитался газет и теперь будет излагать свои опухшие мысли. Это было давно, зачем ворошить прошлое? Сейчас есть дела куда важнее. Успокойся. Вот, лучше послушай, Раша решил отправить тебя в Бравил на разведку, а после посетишь Лейавин. Обо всём увиденном или услышанном Рашу проинформируешь. Ну, что скажешь?

— Никто ничего не забывает, Раша… Граф Фарвил Индарис предупреждал нас. Помнишь?

— Вот именно, что предупреждал, и Раша с ним в кои-то веки согласен. Нам проблемы не нужны. Цицерон, остынь или Раша тебя сейчас треснет. Повторять не буду. Ты что же, действительно хочешь найти этого человека и отомстить? Тёмному Братству лучше для начала устоять на ногах, и только потом всё остальное. Я думаю, Ализанна и Андроника поняли бы нас… Пускай Амузай позаботится о дальнейших поисках и сборе информации, нам же следует сосредоточиться на заказах, — насупился каджит, пристально следя за молодым ассасином.

— Раша… Послушай, Раша… Ты же видишь, да? Видишь! Утер Нере как-то связан с высокими чинами, по крайней мере, в статье написано, что у него есть покровители. Он может исчезать в никуда и появляться из ниоткуда. Ализанна Дюпре, его дочь, считалась мёртвой. И… Дж’бари… Он предал нас! Он был с её отцом за одно! Всё это время за нами следили… — выпалил на духу Цицерон всё, что накопилось, целым гвалтом, не осознавая, как это будет сумбурно выглядеть со стороны. Почему-то в покоях Уведомителя стало жарко.

— Успокойся, — взмолился каджит, показав лапой на табурет. — Сядь, — попросил он, нервно мотая хвостом. — В твоей голове перепутались все дни недели и каким-то чудом всё сошлось. Но даже если и так, что ты можешь? В этой истории всё слишком запутанно… Ты ещё сюда и скумовую лихорадку приплети до кучи. Как раз чего-то такого не хватает.

— Но ведь на нас как-то вышли, верно? Откуда появился Дж’бари? Ведь это Амузай его принял в семью и сделал тёмным братом. Раша… Ты же наверняка что-то, да знаешь. И Слышащая… Вы с Ализанной были близки, даже очень…

Каджит зашипел, ударив лапой по столу. Цицерон на такой выпад послушно опустился на предложенный табурет. Всё шло к тому, что они опять поругаются.

— Ты опять начинаешь? Что же, тебе коринфский Уведомитель спать по ночам не даёт, раз ты так к нему взъелся? Все в своей жизни совершают ошибки, никто не исключение… И ты также не идеален, не забывай об этом! — голос Раши огрубел, а сквозь повышенные тона проскальзывало всё то же недовольное шипение. Но Цицерон пока не собирался сдаваться и замолкать.

— За Амузаем уже сполна ошибок. Наша семья понесла большие потери от его действий, — высказал свою точку зрения молодой ассасин, хоть и осознавал, что слишком много себе позволяет. Но раз уж он начал, то следует довести до конца. — А ещё, мне весьма интересно, какую ошибку совершил ты? И не связана ли она с Ализанной? Весьма странен тот факт, что ты ничего не знал о её прошлом…

Морда Раши помрачнела, ещё чуть-чуть, и когти могли пойти в действие. Тяжёлый взгляд вонзился в Цицерона, пригвоздив к табурету. Последние вопросы явно были лишними.

— У Раши было достаточно ошибок, и кто знает, возможно, одна из них — ты, мальчишка… Убежище… Семья в печали, а ты не нашёл ничего лучше, как подозревать своих же братьев! И именно сейчас, когда Тёмное Братство должно сплотиться, а не подозревать друг друга в измене. Раша хорошо знает Амузая, в отличии от тебя, и, кстати, мы совсем недавно ходили на могилу Риндира. И хоть последний изрядно подставил его, как Уведомителя, он всё равно отзывается о нём с теплотой. Этот лесной эльф был ему дорог… Что же, пожалуй и я возьму с него пример и не буду срываться на крики. Всё равно, зная тебя, это не поможет, — каджит глубоко вздохнул, прикрыв глаза, пытаясь успокоиться. Он был расстроен поведением личного убийцы, что медленно, но верно выходил из-под его контроля. Такая показная реакция немного пристыдила молодого имперца.

— Я… Я просто… — слова не приходили на ум. Было стыдно за себя. Неужели он опять всё преувеличивает? Однако в голове не унималась мысль, что в этой истории что-то не так. Всё чересчур красиво складывалось, а перепутанные между собой нити вели к Амузаю. Ведь это он из того самого коринфского Убежища, где всё началось. Ведь это по его воли Дж’бари стал частью семьи. И он же очень близко знаком со Слышащей, вокруг фигуры которой теперь образовался целый непроницаемый кокон неизвестности.

«Амузай… Ализанна Дюпре… Утер Нере… Что связывает этих троих? Или кто?»

— Не оправдывайся, смотреть на тебя сил у Раши нет, — махнул лапой в его сторону каджит. — Отправляйся в Бравил и отыщи жаждущих отмщения, порасспрашивай сирых и убогих. Постарайся вызнать, чья смерть принесёт покой в сердца обиженных. Тёмному Братству нужны заказы, дабы выстоять в столь трудное время, пока Мать Ночи не выберет нового Слышащего.

— Раша… Извини… — только и смог на прощание сказать Цицерон.

В таком подвешенном состоянии они и попрощались. Держит ли Раша на него обиду или просто разочарован в личном убийце, — молодой имперец не знал. Возможно, ему всё же стоило промолчать тогда? Но что сделано, то сделано. Время расставит всё на свои места.

Цицерон поёжился, серые тучи сгущались на небосводе. Тревожный ветер бродил по дороге, не давая согреться. На душе было тоскливо, и не только из-за прохладной погоды. Добивал ещё и тот факт, что ничего вызнать в двух графствах ему так и не удалось. А ведь он так хотел порадовать Рашу…

Перед глазами всё медленно меркло, пока молодой имперец не провалился в беспокойную дрёму, то и дело просыпаясь от холода, забирающегося под одежду, или от кочек под колёсами повозки. Под утро ему приснился отец. Он сидел за столом в их старом доме и вёл неразборчивую беседу с пожилой женщиной. Когда же Цицерон решил приблизиться к ним, старуха подняла на него свой взгляд. Глаза её были белыми, как снег.

Возвращение в Чейдинхол немного приободрило Цицерона — было приятно просто находиться здесь, смотреть по сторонам и слушать гомон прохожих. Эти умилительные будни горожан и их житейские мелочи радовали глаз и слух. На короткий миг он смог ощутить себя одним из них, и это мимолётное чувство доставило удовольствие. Молодой имперец неохотно мотнул головой, сбрасывая с себя наваждение.

Он вернулся.

Лейавин остался позади в виде блеклых воспоминаний — тоскливое и угрюмое владение, где постоянно накрапывал дождь, как заговорённый. А Бравил… Бравил сейчас находился в упадке. Новый граф пока не был выбран, его кандидатуру ещё рассматривали в Совете. Жену Самуила Терентиуса же, в виде регентши, даже не выдвигали, несмотря на наличие несовершеннолетнего сына. Да, бунт подавлен силой, но продолжать портить отношения с жителями Бравила правительству не хотелось. Граждане графства требовали от императора совершенно новое лицо, никак не запятнанное фамилией бывшего хозяина земель. И к их голосу, по всей видимости, прислушаются и пойдут на уступки, закрывая глаза на большие связи семьи Терентиусов. Спокойствие в Сиродиле было важнее чьих-то амбиций. А пока город находился под надзором новоиспечённого командующего стражей, дабы бдить порядок среди жителей и устранять разгром, устроенный ими же.

Чейдинхол… Цицерон отсутствовал здесь всего несколько месяцев, а казалось, несколько лет. Наконец ему не придётся мотаться по затхлым тавернам в поисках сна. Теперь можно склонить голову в родном месте, не боясь за свою жизнь. Он мечтал, как встретится с тёмными братьями, и они допоздна будут рассказывать друг другу на перебой об увиденном или услышанном. А потом молодой ассасин улизнёт в купальни и будет торчать там до самой ночи, заснув в пелене пара, ибо такое случалось уже не раз, пока его не разбудит хозяин постоялого двора.

От воодушевлённых мыслей его отвлекли горожане, рьяно что-то обсуждавшие на улице, иной раз громко гогоча и эмоционально жестикулируя.

— Как вообще железные ворота могли сами открыться? Разве такое видано? — вопрошала пожилая женщина, прижав руки к груди.

— Не знаю, может механизм замка сломался?.. Зато сколько смеху было! Все на трибунах хохотали от получившегося представления! — ответил ей молодой имперец, самодовольно улыбаясь от уха до уха. Возможно, он даже был свидетелем обсуждаемого «представления», судя по собравшейся вокруг него толпе.

— И это, по-твоему, смешно? Шут чуть не погиб из-за несчастного случая. Представь себе скорбь императора, если бы всё закончилось плачевно, — вклинился в разговор тёмный эльф.

— Амиэля никто не заставлял, он сам вызвался объявлять бойцов. Ну… В смысле бойца и ту тварь, что чуть не вздёрнула его на рога, — парировал имперец.

— Это минотавр — чудовище, силе которого позавидует любой гладиатор! Удивительно, как шут вообще смог от него ускользнуть! — не думал униматься тёмный эльф. Цицерон же остановился возле них, как говорится, погреть уши.

— Ха! Такой ушлый тип, как Амиэль, всегда найдёт способ извернуться. Он умудрился запрыгнуть на стелу и не слезал с неё, пока боец не выбежал на арену и не отвлёк внимание твари! Сам видел!

— Можно подумать, что ты бы так не смог запрыгнуть, если бы перед тобой не замаячила скорая смерть… — недовольно проворчала пожилая бретонка. — Всё-таки весьма странен тот факт, что ворота загона сами открылись…

— Ой, да перестаньте! Всё же обошлось. Зачем вы драматизируете на пустом месте? — имперец закатил глаза, потрясая руками перед лицом, будто тем самым пытаясь вразумить оппонентов.

Дальше горожане лишь продолжили переливать из пустого в порожнее, посему Цицерон покинул их и направился в сторону Убежища.

— Но Амиэль и так довольно редко радует своим присутствием гладиаторские бои, и вдруг такое! — донеслось до слуха молодого ассасина, когда он уже отошёл на несколько шагов.

— Вот и я о том же! Может это кем-то подстроено? — подхватила пожилая женщина.

— Но позвольте… Не притягиваете ли вы осла за уши, пытаясь выдать желаемое за действительное? — разгорался самый настоящий спор.

— В смысле желаемое? Как вам вообще такое могло прийти в голову?! — донесся оскорбленный вскрик.

— Прекратите сейчас же! Как вы смеете наговаривать на эту женщину? Она вам в матери годится! Что за клевета?! Извинитесь сейчас же! — заступился еще один слушатель.

Голоса становились все тише по мере удаления от источников звука, а через несколько секунд окончательно смешались с шумом города.

Произошедшее в столице взбудоражило жителей. Но Цицерон не знал, как относиться к этой новости. Шут самого императора чуть не погиб в ходе несчастного случая. Если размышлять как убийца, то такое недоразумение в теории можно было подстроить. Но что случилось на самом деле, ему было неизвестно. Возможно, в Убежище знали об этой истории куда больше, посему молодой имперец поспешил по знакомой дороге вглубь города.

Спустившись по старой лестнице и стряхнув с себя колючки поросшего снаружи сорняка, Цицерон направился в покои Уведомителя, дабы оповестить о своём возвращении. Он хотел уже было постучаться, но голоса, доносившиеся по ту сторону двери, остановили его. Нехорошо было подслушивать. Такой поступок никого не красит, а если заметят… Но любопытство было слишком велико, чтобы ему сопротивляться. Совсем чуть-чуть! Да, понимание было, ему нет оправдания, а стыд опалил щёки краской, но отходить от двери он не торопился. На душе, перемешавшись со стыдом, разгорелся азарт, разогнав вспышку чувств на ещё большие обороты. Сердце непроизвольно стало колотиться чаще.

«Ах, мне бы с таким энтузиазмом за девками подглядывать в купальнях, а не вот это вот всё…» — иронично усмехнулся про себя Цицерон. Губы исказила кривая усмешка.

— Стоит ли нам соглашаться на это предложение?

— Когда висишь над обрывом, уже не важно за чью руку ухватиться, тут лишь бы выжить.

Это были Раша и Амузай. Это были их голоса.

— …семья разочаровалась в нас после того случая, но они пообещали тебе вновь стать лояльными? А вдруг эти посулы обернуться обманом? Раша чует подвох…

— А у нас много вариантов? Взгляни правде в глаза, у Тёмного Братства есть только один выход. И ты это прекрасно понимаешь. Нужно лишь доказать свою преданность, и очистить наше имя от того скандала, которому они даровали имя «предательство».

— Ха! Раша тогда ещё был котёнком… Подворовывал у зазевавшихся торгашей, а теперь Рашу обвиняют в том, чего Раша даже не совершал! И ты туда же Амузай! Говоришь мне об этом только сейчас!

— Не кричи. Я в том же положении, что и ты. А не писал, потому что такое нельзя доверять бумаге. Прости, если обидел. Но правда такова: теперь ответственность старого поколения на наших плечах.

— Ответственность… — послышалось недовольное кошачье шипение.

— Старое поколение Уведомителей с помощью нелицеприятного соглашения спасло коринфское Убежище. Наших братьев и сестёр прошлых лет. Теперь настал наш черёд защитить Тёмное Братство. В том положении, в каком мы находимся сейчас, без Слышащего, наш век быстро подойдёт к концу…

— Чего они добиваются? Чего от нас хотят?

— Ах, Раша… Какими бы не были их планы, меня в них не посвящали. В нас видят лишь инструмент, не более… Но судя по контрактам, которые нам предложили, планы весьма грандиозные. Так что скажешь?

— Ха! Что скажу? Свалился, как снег на голову… Обожди, дорогой брат. Сперва нужно решить, что делать с гробом Матери Ночи. Мы так завязли в проблемах и совсем позабыли о ней… Если так пойдёт и дальше, её мощи зарастут пылью и паутиной.

— У тебя есть какие-то идеи?

— Есть одна. Раша как раз хотел тебе о ней рассказать, но ты перебил, перевернув всё в голове Раши вверх дном.

— Я весь во внимании…

Цицерон отпрянул от двери, поняв, что стоит тут уже совсем не «немножко». И оправдать своё поведение любопытством можно было только со скрипом. Здесь уже было более уместно слово «наглость». Он как можно тише засеменил в жилые помещения, в надежде, что его ничего не выдаст. На щеках продолжал гореть пожар, хоть и не такой явный, как прежде. Глаза блестели злобой на самого себя, но дело сделано. Не слишком ли он поздно опомнился, чтобы винить себя? Над подслушанной информацией пока некогда было размышлять. Сейчас он был явно не в том положении.

Спустившись вниз по лестнице, Цицерон обнаружил братьев и сестру за трапезным столом. Однако в комнате застыла немая тишина, и никто не притрагивался к еде. Все трое о чём-то думали. Каждый о своём.

— Неужели я теперь живу по соседству с мертвецами? Кто воскресил вас?! Какой колдун навёл на вас морок?! — засмеялся молодой ассасин, прислонившись к стене, и задорно разглядывая всех собравшихся. Широкая улыбка расплылась по лицу, в попытке спрятать страх, поселившийся в чёрных глазах, после утихшей злобы. Тучи сгущались, и все это ощущали.

— Цицерон! Ааа!!!

— Цицерон! Проказник проклятый! Зачем же так пугать?!

Смех и радость озарили светом жилые помещения. Они наперебой горланили ругательства друг другу вдогонку, задыхаясь от хохота. Грохот и бренчание тарелок со стаканами добавляли ко всеобщему гомону громких звуков. Эмелин во всём этом постеснялась участвовать, так как двое имперцев уже оказались в объятиях орка, и несмотря на подозрительный треск чужих позвоночников и крики двух людей опустить их на землю, Гарнаг продолжал кружить с ними в танце, абсолютно ничего не слыша за собственным смехом.

Цицерон не помнил, сколько прошло времени. За шумной беседой никогда его не замечаешь. Но всё веселье подошло к концу так же спонтанно, как и началось. На пороге возникли Уведомители, а на их лицах прослеживалось явное недовольство от происходящего.

— Развлекаемся? — поинтересовался Раша, хмуро улыбнувшись. Цицерон тут же вскочил со своего места, сам толком не осознавая зачем.

— Да мы тут просто… — замямлил орк, единственным глазом вопрошающе посмотрев на Понтия.

— Цицерон вернулся… — добавил Понтий, поймав на себе взгляд орка.

— Не желаете присоединиться к нам? — спросила Эмелин, указав рукой на свободную лавку.

— За приглашение, конечно, спасибо, — присев, поблагодарил Амузай. Раша опустился рядом. — Но нам нужно кое-что обсудить с вами…

— С нами? — босмерка озадаченно спросила за всех собравшихся братьев, что теперь с удивлением смотрели на только что вошедших.

— Раша рад, что ты здесь, Цицерон, — кивнул каджит личному убийце. — Можешь сесть, чего вскочил? — а тот вновь ощутил огонь на щеках. Риндир говорил, как в воду глядел: он, Цицерон, в самом деле слишком занудный. Другой бы и в ус не дул на его месте, ведь ничего противозаконного он не совершил. И догматы никогда не нарушал. Каким словом происходящее с ним тогда называется? — Цицерон! Сядь! — оклик Уведомителя вывел из раздумий. Все собравшиеся смотрели на него с едва скрываемым недопониманием.

— Д-да… — послушно опустился молодой имперец на своё место.

Весь вечер они просидели за обсуждением того положения, в котором находится Тёмное Братство. Гарнаг, Понтий и Эмелин доложили о тех скудных контрактах, которые им удалось найти. Цицерон лишь растерянно пожал плечами, вспомнив о неудаче в Бравиле и Лейавине, из-за чего на душе стало ещё тоскливей.

А закончилась эта беседа Матерью Ночи…

Посетить купальни у него так и не получилось. Молодой убийца сидел на полу возле своей кровати, в запылившейся с дороги одежде и помятым видом, уставившись на чистый лист из собственного дневника. У его ног валялись куртка и рюкзак. Сил не осталось, чтобы отчитывать себя ещё и за беспорядок. Грязная прядь рыжих волос упала на глаза. Он был сам на себя не похож.

«Они решат завтра…» — повторял он в уме. А после, глубоко вздохнув, написал на чистой странице следующее:

«Наступил новый год, прошло уже два месяца с того момента, как Мать Ночи прибыла к нам в чейдинхольское Убежище, а Темная Мать все еще не заговорила ни с одним из нас.

И посему Раша решил воскресить старую традицию Темного Братства — назначить Хранителя, стража, который должен будет всецело посвятить себя охране останков Матери Ночи. Оставшиеся члены Черной Руки вынесут свое решение завтра».

Эта была беспокойная ночь, голова гудела от мыслей, не давая забыться сном. Тело бросало то в жар, то в холод, и трудно было дышать. Всё перемешалось в один большой клубок, запутывающий в своих нитях ослабевший рассудок, туго затягивая узлы и причиняя тем самым боль. Вопросы… Вопросы… Почему они не оставят его в покое?

«Семья, считающая Тёмное Братство предателями? О ком говорили Уведомители? Почему нужно что-то доказывать? Грандиозные планы?» — жужжало в голове и давило тяжестью, скребя по вискам. Он ворочался из стороны в сторону, то ли в забытье, то ли бодрствуя, сам того не осознавая. Храп Гарнага иногда появлялся на заднем плане, возвращая в реальность, но мысли не замолкали.

Гильдия убийц находится в упадке: без Слышащего, с малым количеством исполнителей контрактов, с почти исчерпанными ресурсами на поддержание жизнеспособности Братства. От самой же Чёрной Руки осталось всего два пальца, трое же отдали душу Ситису. Одного застиг пожар в Бруме, другого разгром в Вейресте, а последнюю предали и сожгли живьём. Ситуация плачевная. И вдруг такая удача, по сути, свалившаяся на них с неба, — дорогие контракты из самой столицы. Случаются ли в жизни подобные чудеса? Цицерон не знал, что и думать. Данная ситуация больше походила на мутную воду, в которой плавает опасная рыба. Но кто он такой, чтобы оспаривать решение, принятое сверху? Наверное, опять сам себя накручивает… Амузай довольно давно водится в данных кругах и берёт оттуда контракты — именно эти связи обеспечивают Тёмному Братству выживание. И как бы ни было опасно ввязываться в чужие «грандиозные планы», это был единственный шанс устоять в такое шаткое время. Как сказал Раша: «Если бы Тёмное Братство всего боялось, оно бы не стало таким великим». Отец Ужаса не оставит нас.

Однако был без внимания и другой вопрос, а именно — фолкритское Убежище. Как тёмные братья Скайрима будут совершать контракты? Уведомители уже приняли какие-нибудь меры по данному вопросу? Возможно ли объединение с чейдинхольским Убежищем, как когда-то с коринфским? Может среди них Мать Ночи найдет Слышащего, раз здесь его нет? Нужно будет спросить у Раши. А ещё… Хранитель гроба… Они выберут его уже завтра. Велика ли вероятность, что?..

Цицерон варился пол ночи в этом котле из вездесущих вопросов, на которые судорожно пытался найти ответы, пока не осознал, что уже наступило утро. Звон колокола пробился сквозь вентиляцию, и молодой имперец поднялся с постели, руками пытаясь удержаться и не рухнуть обратно. Голова была свинцовой, а запах собственной грязной одежды и тела удручал. Он ведь даже не разделся вчера, так и рухнул на застланную кровать, думая, что выключится по щелчку пальцев. Да, конечно… Так оно и было.

Цицерон еле поднялся на ноги, было такое чувство, что его всю ночь били. Взяв из прикроватной тумбочки чистую одежду и заложив её в рюкзак, умывшись и наспех причесавшись, он решил, наконец, посетить купальни и кипятком выпарить проклятую разбитость. Авось, смоются все проблемы… Хотя кого он обманывает?

Улицы Чейдинхола окутал туман, роса покрыла траву жемчугом. В это время года такая тоскливая погода не редкость. Изо рта вырывались клубы пара. Молодой имперец поёжился, мысленно уже мечтая погрузиться в горячую воду.

Тёмными пятнами сновали прохожие, появляясь и исчезая на горизонте, проплывая мимо, словно тени. Немая картина… Жители города словно сговорились, не желая портить пустой болтовнёй застывший миг в белой пелене. Будто в ней скрывалась некая тайна, которую они боялись спугнуть. Руки начали зябнуть, посему, спрятав их в карман, убийца ускорил шаг. На постоялом дворе ввиду раннего утра было совсем малолюдно. Да и погода за окном не торопила, можно было позволить себе подремать подольше. Единственный, кто сновал туда-сюда, как ужаленный, был Цицерон. Найдя хозяина двора и заплатив, он спустился в подвал и как можно быстрее проскользнул в мужскую часть купален.

Жаркий пар окутал, пленяя в свои объятья, ворвался в лёгкие, согревая изнутри. Раздевшись, молодой имперец опустился в горячую воду; мурашки побежали по телу, а затем всё смолкло. Наступила тишина, полное отсутствие мыслей. Наконец-то они больше не ворошились, подобно муравьям, не знающим покоя. Дабы поставить точку, Цицерон окунулся в воду с головой, а вынырнув, жадно глотая воздух, ощутил непринуждённую лёгкость. Всё здесь навевало умиротворение и покой, и пока в уме медленно ворочался вопрос: «Почему в этом месте его всегда тяготит сон?», глаза безвольно закрылись. Облокотившись о край бортика, он забылся в беспамятстве, и ни одно суетливое сновидение не посетило его, давая шанс отдохнуть. Правда, длилось это чувство недолго. Женские возгласы и смех за стенкой ворвались в сознание, разбудив. На краткий миг молодой имперец растерялся, не понимая, где находится и что происходит. Вяло покрутив головой по сторонам, он прислушался к посторонним голосам, в попытке распознать чужую речь.

— Про этого Амиэля какие только слухи не ходят, но большинство гласят о его вздорном и своенравном характере, и за словом он в карман не лезет. Кто знает, возможно, случайность не случайна… — женский голос заставил Цицерона сосредоточиться.

— Но сам император в нём души не чает, берёт с собой на прогулки и охоту, дабы тот веселил и утешал Его со свитой. Да и сам шут безмерно рад, ходя хвостом за Его Величеством. Кому выгодна смерть дурака? — вопросил второй голос.

— Ах… Вы опять строите теории? Да кому мог сдаться этот ваш Амиэль? Не нужно преувеличивать масштабы «трагедии». И вообще… Неужели больше поговорить не о чем? Куда ни глянь, все только и обсуждают этот недавний глупый случай на Арене, где дурак чуть не помер по своей же вине. Вели бы вы лучше беседу о каком-нибудь симпатичном дворянине статной наружности, в самом деле… — вклинилась третья.

— Что значит, по своей вине? Он не открывал ворота сам, они распахнулись, когда тварь билась о них лбом. Никто не ожидал, что петли треснут. И вообще, Амиэль по-своему очень симпатичен. Я видела его несколько раз, когда он сопровождал Его Величество на прогулку. Единственное, что портит лицо шута, так это пристрастие постоянно корчить всем рожи. Этим кривляньем он и отталкивает, — заступилась вторая. За стенкой раздался всплеск воды.

— Во имя Дибеллы, кто бы мог подумать, что тебе нравится такой типаж! Он же дурак! Я была о тебе лучшего мнения… — загомонила первая, а третья подхватила. Смех и оправдания смешались за стеной. Цицерон раздосадовано поморщился. Этот шут и в самом деле за несколько дней стал вездесущ.

Меж тем сон более не давил на веки, усыпляя. Водные процедуры можно было заканчивать. Всё тело обмякло, кожа раскраснелась, а мышцы не слушались, когда он захотел подняться. Однако эта слабость была приятной, и ни в какое сравнение не стояла с той бессильной немощью, с которой он пришёл сюда. С грехом пополам ему удалось выбраться из купальни, одеться и покинуть постоялый двор, в котором всё также время текло подобно смоле, и лишь несколько постояльцев соизволили проснуться, и сейчас завтракали за барной стойкой.

Выйдя на улицу, Цицерон понял — часа ещё не прошло, а ему показалось, что пролетела целая вечность. Он никак не мог отделаться от чувства, будто проснулся на другой планете. Глупое наваждение. Мотнув головой и хлопнув ладонями себя по лицу, он поспешил в Убежище. Туман стал разряженнее, но отступать пока не торопился. Он словно замер в ожидании чего-то, как и сам Цицерон, что вернулся к колодцу у полуразрушенного дома.

«Всё ломаю голову, как обернётся, но могу ли повлиять на исход? Боюсь, что нет. Тогда зачем мучаю себя?» — задал он себе очевидный вопрос и, вздохнув поглубже, спустился по лестнице.

Оказавшись в Убежище, Цицерон вновь ощутил напряжение во всём теле. Неизвестность томила собственной тяжестью и неподвластностью. Услышав голоса по ту сторону двери покоев Уведомителя, он остановился в раздумьях. Однако подслушать, как в прошлый раз, не решился. Остался неприятный осадок — он уже и так не знал, куда деться от внимательного кошачьего взгляда. Подавив любопытство, попросту пристыдив его правилами приличия и уважением к старшим, Цицерон направился в жилые помещения.

По коридору, ведущему вниз, раздавался эхом храп. Гарнаг пока не думал просыпаться, а это значило, что все остальные уже подняты на ноги. Выводы оказались верными. Понтий ютился за трапезным столом и пытался, по всей видимости, читать какую-то книгу. Но судя по его недовольной физиономии, у него это плохо получалось. Эмелин же сидела на кровати Андроники, и перебирала рецепты ядов со списками уже имеющихся в готовом виде снадобий в чужом журнале. Теперь заниматься алхимией приходилось ей.

В уме Цицерона пронёсся призрачный след от воспоминаний, когда краем глаза он заметил её силуэт. На мгновение ему показалось, что это и была Андроника, ищущая в своих записях очередную отраву для Понтия. Но этот след быстро испарился, словно терпкий аромат цветов, уносимый ветром. Показалось…

— Вернулся? — наконец, заметив, окликнул его Понтий. Молодой имперец вздрогнул всем телом, всё ещё не отойдя от подкравшегося самообмана.

— Не пугай так… — взмолился Цицерон, растерянно засмеявшись. Бросив рюкзак на пол, он присел на край лавочки за трапезный стол.

— Чем же я так страшен? — изумился мужчина, улыбнувшись в ответ. Его плохо расчёсанные кудри торчали во все стороны, придавая комичный вид. Видимо, Гарнаг застал его врасплох и имперец не нашёл сил привести себя в порядок. Но это было на него не похоже… Тоже нервничает?

— Ты тут не при чём. Просто это было внезапно, — выставив руки перед собой, оправдывался Цицерон.

Повисла пауза, прерываемая лишь храпом орка.

— Всегда ему завидовал… — как-то понуро сказал Понтий, посмотрев в сторону спящего Гарнага. Но тут дверь в коридоре заскрипела, послышались приближающиеся шаги. Два имперца переглянулись. Время пришло. Уведомители сделали свой выбор, и имя Хранителя гроба Матери Ночи вот-вот огласят. А её избраннику придётся отказаться от контрактов и посвятить себя лишь ей одной.

Молнией в жилых помещениях, среди раскатов грома, оказался Раша. Окинув взглядом всех собравшихся, он лишь произнёс:

— Цицерон, идём.

Молодому имперцу больше ничего не оставалось, кроме как подняться и послушно последовать за хозяином Убежища. Умом он всё ещё не мог поверить услышанному, но раз такова воля… Подойдя к дверному проёму, ведущему в коридор, Цицерон обернулся к брату и сестре, дабы подбодрить их, пошутить. Однако, увидев Эмелин и Понтия, прячущих от него свой взгляд, словно стыдясь, он не нашёлся что сказать. В самом деле, сейчас все завидовали Гарнагу.

В покоях Уведомителя догорали свечи, Амузай встретил их, разведя руками в примирительном жесте, словно хотел обнять. Цицерону на миг показалось, что теперь для них он равный, но эти мысли были отброшены куда подальше, так как сейчас было не время и не место.

— Таково наше решение. Не смущайся дитя и гордись своей новой должностью. Объявляем тебя Хранителем! В столь смутное время Тёмное Братство рассчитывает на тебя, — произнёс Амузай пламенную речь. Чужая ладонь коснулась плеча. Это был Раша.

— Что же, на этом моя старая должность Душителя подошла к концу… Теперь я не смогу покинуть Убежища, привязанный новыми обязанностями к Матери Ночи… — молодой имперец уже не задавал вопросов, он констатировал факт. И для него весьма прискорбный. Но тут лапа Уведомителя притянула к себе. Цицерон уткнулся носом в чужую грудь, пытаясь прийти в себя, смириться и вести себя достойно новому рангу. Его видят слабым, неужели так сложно держать себя в руках? Взгляд упёрся в пол, и не было сил взглянуть на Уведомителей.

— У Раши есть для тебя маленький подарок, — сказал Раша, потеребив пока ещё личного убийцу по волосам. Цицерон поднял на него чёрные жгучие глаза, полные вопросов, сейчас больше напоминая ребёнка, а не ассасина.

* * *

В жилых помещениях буянил Гарнаг, раздосадованный, что его не разбудили, когда решался столь важный вопрос. Ругал Понтия и Эмелин, извинялся перед Цицероном. Убежище ожило. Всё словно вернулось на круги своя, и не было тех потерь и перемен.

— Куда собираешься? Ты же теперь Хранитель? — громыхал орк, не находя себе места.

— Ещё нет. Раша позволил мне «погулять» ещё немного. Я собираю всё необходимое для моего последнего контракта… — с грустью произнёс молодой имперец, закладывая вещи в рюкзак.

— Какого контракта? — в один голос вопросили братья. Эмелин заинтересованно наблюдала за происходящим. Цицерон помотал головой, не желая отвечать. Ему хотелось выполнить это задание «от» и «до» самостоятельно.

— Ты сердишься на нас? Поэтому не хочешь отвечать? — спросил Понтий, подойдя ближе. Он так и не причесался.

— А вы здесь при чём? Не выдумывай. Не нужно… — закинув рюкзак за плечо, молодой имперец направился к выходу. — Я всё вам расскажу, когда победоносно вернусь с изящно выполненным контрактом! Да вы тут от зависти локти кусать будете! — наигранно засмеялся Цицерон.

— Вон он какой! Вон какой! А мы за него переживали! — продолжал распыляться орк, сквозь общий смех, что исчез за захлопнувшейся дверью.

Туман испарился, улицы Чейдинхола освещали холодные лучи солнца. Город было не узнать. Цицерон достал дневник, пока был при памяти, незамутнённой выполнением контракта, и записал следующее:

«Выбрали меня. Непостижимой волею судеб Черная Рука объявила меня Хранителем Матери Ночи. Честно говоря, это для меня и невероятная честь, и глубокая печаль. Это значит, что моим контрактам придёт конец. Вряд ли мне доведётся ещё хоть раз занести свой клинок. К счастью, Раша пообещал мне напоследок ещё один контракт, прежде чем я вступлю в свою новую должность».

Спустя три дня Цицерон прибыл в графство Скинград. Казалось, солнце любит Западный вельд куда сильнее, нежели чем Нибенейский бассейн или Нибенейскую долину. Несмотря на подкравшиеся холода, из-за чего, например, в Чейдинхоле, Бравиле и Лейавине озорничали промозглые дожди и туман, а Бруму и вовсе поглотили снега, то здесь погода была куда спокойнее и приятнее. Умиротворённый лес шептал кронами деревьев, раскинувшись на большей территории этого владения. Птицы заводили трели, не замолкая. И единственным тёмным пятном, что омрачит всю картину, был Цицерон. Ведь он принёс с собой смерть. В ближайшие сроки всё и вся поднимется здесь на уши, а газеты будут пестрить броскими заголовками. И именно эту новость будут обсуждать в ближайшие месяцы.

К несчастью, громкого ажиотажа не было, когда был убит Великий чемпион. А всё почему? А потому что в тот раз никто и не догадался об убийстве… Легионеры, патрулировавшие округу, нашли лишь его объедки, и там было сложно что-либо определить. Опознать бретонца получилось только по мечу, валявшемуся неподалёку. В итоге вся слава досталась медведям. Теперь же всё будет иначе…

У него ещё было время до приезда Амиэля из Имперского города, посему Цицерон присматривался к местности, в попытке смириться с уготованной судьбой. Ему не верилось, что Уведомители приняли такое решение, что они выбрали Хранителем именно его. Большую часть поездки до графства он провёл как во сне. В голове не унимались внутренние возмущения: «Это мой последний контракт!», «Почему именно я?». Наверное, было эгоистично так думать, но он ничего не мог с собой поделать. Следовало направить мысли в другое русло и не мучить себя.

По словам Амузая, шут должен был прибыть в Скинград в последних числах этого месяца. Доверенные источники Уведомителя сообщили о планах Амиэля посетить могилу матери, и именно этот момент идеален для исполнения контракта. Ведь никакой стражи не будет, и никаких чужих глаз не предвидится.

Цицерон решил остановиться в пригороде Скинграда, дабы дорога в город была перед глазами. Прискорбно, что точной даты прибытия у него на руках не было, так как Амиэль совершал поездки скрытно, оповещая лишь самых близких людей. Видимо, среди них и нашёлся информатор, как бы цинично это ни было. Сам же молодой убийца к таким «неожиданным поворотам» судьбы привык, и его нисколько не удивила эта новость. Оставалось лишь не сводить взгляда с главных ворот в ожидании возницы с повозкой.

А пока тянулось время, Цицерон гулял по рынку на свежем воздухе, не веря, что где-то уже так скоро всё вернулось на круги своя. Тут словно и не слышали о скумовой лихорадке. А ведь Понтий был здесь… и слушал. Молодой имперец ощутил нотки зависти. Пока он сам мотался по Бравилу и Лейавину, где его чуть не пришибли, кое-кто наслаждался приветливым Скинградом.

Здесь были, как и в любом другом городе: кузнечная и кожевенная мастерские, лавка с тканью и мехом; мясной, винный, овощной и фруктовый лотки. А вот дальше шли отличия. Всё вышеперечисленное расположилось полукругом у главной площади, где было буйство красок, шумели скоморохи, играли и пели барды, танцевали девушки в прелестных нарядах, жонглировали акробаты. Все жители веселились. Такое чувство, что здесь смехом прогоняли злобу дня. И Цицерону это нравилось. Но несмотря на всеобщую радость, Понтий умудрился найти здесь несколько контрактов. Всё-таки западная часть Сиродила отделалась лёгким испугом, в отличие от восточной.

От мыслей его отвлекли голоса гуляк и торговца вина, мимо которых он как раз проходил.

— Видели! Его видели опять! Это хороший знак! — загомонил босмер, восторженно махая руками перед собой.

— Не иначе как призрак уберёг наше графство от той суматохи, — с важным выражением на лице согласился имперец, продавец вина. — В последнее время он появляется всё чаще и чаще…

— Давайте же выпьем за его здоровье! — встрял пьяный бретонец. Судя по прожжённому фартуку, он работал в кузнечной мастерской.

— Но он же мёртвый… Призрак-то… — изумился пьяным речам лесной эльф.

— Не важно! Призрак Януса Гассилдора никто иной, как хранитель Скинграда! Мы должны поминать его добрым словом в будни и выпивкой каждые выходные! Налей мне! — восклицал кузнец, горлопаня на всю площадь.

— И как это у тебя добрые слова и выпивка сочетаются с твоим хмельным видом? Не оскорбишь ли ты нашего бесплотного доброжелателя? — хмыкнул продавец, наливая ему пол кружки.

— Одно другому не мешает! Не болтай чепухи! Любой на его месте был бы рад таким почестям, — засмеялся бретонец, но ощутив на себе чужой взгляд, выпалил на духу: — А ты чего зенки вылупил? Не веришь в призрака?! — с вызовом гаркнул кузнец.

Цицерон впервые в жизни видел бретонца с такими хамоватыми повадками. Но с чем было связано это поведение, с выпивкой или с издержками профессии, для него осталось загадкой. Под натиском нескольких пар глаз молодой имперец решил принять участие в разговоре. Всё равно жертва пока ещё не объявилась и торопиться было некуда.

— Я слышал эту легенду, но никогда не считал её правдой… Откуда такому взяться в городе? Привидения, блуждающие огни, духи неупокоенных — всё это водится в заброшенных криптах, могильниках и пещерах, что из раза в раз штурмуют искатели приключений и бандиты. Не у всех, правда, получается. Многие там так и остаются, пополняя коллекцию какого-нибудь сбрендившего некроманта. Кстати, этой теме часто посвящаются колонки в газете «Вороной курьер» в виде предупреждений, исходящих от самого Синода под руку с Имперским легионом, правда, их никто не читает. Они чересчур скучны… — разговорился Цицерон, закатив глаза к небу и рассекая воздух указательным пальцем. Поговорить о наболевшем всегда приятно, особенно, когда тебя слушают. В памяти всплыли те осточертелые выпуски «ни о чём», когда все в Убежище ждали новостей из Бравила о погроме. Какая же была мука! Вместо того, чтобы писать то, что волнует всех, там печатали списки пропавших без вести граждан.

— Ты это сейчас серьёзно? — чужой грубый голос спустил с небес на землю. Цицерон открыл было рот, дабы ответить, но собравшиеся уже смотрели на него с нескрываемым осуждением, посему пришлось его закрыть. Однако противоположная сторона молчать не собиралась: — Не сравнивай каких-то там духов и привидений, что живут на отшибе, с самим призраком графа Януса Гассилдора! Как у тебя вообще язык повернулся брякнуть такое! Ты должен немедленно извиниться, наглец! — после этих слов бретонец замотал головой по сторонам, ища поддержки среди собравшихся. И обращаясь к ним, добавил: — Эти столичные имперцы совсем распоясались! Пусть извинится!

Цицерон от таких спонтанных выводов сконфузился, ощутив себя не в своей тарелке. Чего он опять такого ляпнул? Как говорится: редко, да метко! Но когда ты в меньшинстве, выбирать не приходится.

— Эмм… Хорошо. Я с вами согласен. Перед кем мне… извиниться? — как можно дружелюбнее спросил он, решив пойти на попятную.

— Да он издевается! Нахал! Ещё смеет задавать такие язвительные вопросы! Обливион его дери!

Доподлинно было неизвестно, что именно пошло не так, но молодому имперцу пришлось поскорее убраться с площади, так как его лицо было под угрозой тумаков. Опять…

Выйдя на Золотую дорогу, что вела к главным воротам Скинграда, расположившегося на двух холмах, Цицерон остановился, высматривая обстановку с высока. Перед его взором предстало вечернее солнце, тоскливо клонящееся ко сну, и одаряющее усталыми лучами виноградники, росшие прямо на склонах холмов по обе стороны дороги. Неясная горечь и тоска пронизывала этот безмятежный вид медно-красным маревом. В траве стрекотали кузнечики, провожая день.

У конюшни стояла незнакомая повозка, что сразу привлекла его внимание, и молодой имперец спуститься с пригорка, дабы всё вызнать. Увы, самого путника на месте не оказалось, пришлось расспросить возницу.

— Добрый вечер. Не подскажите, кто был вашим попутчиком? Не мой ли это знакомый, что должен мне денег? — начал издалека Цицерон.

— Вот уж не знаю… У него на лбу не написано, кому и чего он должен, — недовольно пробурчал мужчина, поя лошадь из ведра водой. Судя по физиономии, возница был явно недоволен чужими расспросами. Следовало подойти с другой стороны.

— Я заплачу вам за информацию. Пожалуйста, подсобите, лишь бы мой знакомый вновь не улизнул от меня, — заинтересованность на лице Цицерона была настоящей, а в купе с протянутым кошелем возница не смог устоять.

— Вы с ним разошлись всего на несколько минут. Это был мужчина, постарше тебя и повыше. Всю дорогу из Имперского города и слова не проронил, одним словом, тот ещё зануда. Лица я его не видел, он был в чёрной накидке с капюшоном. Но нищим его довольно сложно назвать, глаз-то у меня намётанный. И походка, и осанка такая, будто альтмера укусил… Высокомерный, вот! Хах! — засмеявшись, мужчина прибрал протянутые ему деньги. Развязав узел и убедившись в отсутствии обмана, он добавил: — Ну, вроде всё. Больше ничего сказать не могу.

— Спасибо и на этом. По вашему описанию он и вправду чем-то напоминает моего должника, — натянуто поблагодарил Цицерон и поспешил в Скинград, дабы проверить свои подозрения. Однако из чужих слов сходство было лишь в одном, место отправки — столица. Шут должен был прибыть именно оттуда. Но вот все остальные описания возницы никак не сходились с образом в его голове, что он видел на Арене и читал в газетах. Буйный, крикливый, назойливый и раздражающий. На лице вечно какая-нибудь непутёвая гримаса, непонятно что выражающая, то ли злобу, то ли смех. Своими повадками он напоминал потерявшую страх дворнягу без поводка, что лежала у ног хозяина. А вот почему бывший граф Бравила сравнил его со змеёй? Видимо, шипит как ползучая гадина. Да, наверно. Так ещё и эти вычурно пёстрые одежды, от которых рябило в глазах. Одна половина костюма ярко жёлтая, а вторая ядовито зелёная. Возможно, вблизи этот чудак и в самом деле напоминал змею. Вот только Цицерон так близко с этим человеком не был знаком, чтобы судить наверняка.

Небо начинало темнеть, и единственным вариантом для любого путника было переночевать. Совсем другой вопрос: Амиэль это или нет? Однако и ему больше некуда было деваться, не в потёмках же шататься по кладбищу. Цицерон уже побывал там, и знал, что оно находилось к северо-востоку от подъёма к замковому мосту. Большое и старое. На такой огромной местности будет довольно сложно не упустить свою жертву из виду. Завтра придётся идти за шутом по пятам от самого города. Если, конечно, молодой убийца не ошибся в выводах.

«Это должен быть он. Время поджимает, пора бы ему уже приехать. Возможно, Амиэль просто понахватался высокомерных повадок у кого-нибудь при дворе императора. Всякое бывает…»

На постоялом дворе было неприлично много людей, отчего Цицерон даже опешил. Сам он снимал комнату в пригороде, и там всё было как-то поскромнее. Возможно, дело в габаритах дома, но думать об этом сейчас было несвоевременно.

Глазами убийца искал чёрный силуэт среди большого скопища людей, мер и зверолюдов, что праздно продолжали пить, есть и веселиться, только уже под крышей. До слуха вновь донеслись разглагольствования о призраке. Кто и где его видел, когда. А также споры по поводу его леденящего взгляда, что будто бы пронизывал до самых костей.

— У него были красные глаза! — доказывал первый всем собравшимся.

— Нет, жёлтые! Они светились, словно холодные светлячки. Я как сейчас помню! — негодовал второй. Однако у обоих, что у того, что у другого, эти самые глаза были округлены донельзя от разыгравшегося воображения.

— Призраки в городе сами по себе не живут. Полный бред, ваши россказни, — раздался ворчливый, но тихий голос незнакомца. Однако, как ни странно, его услышали. В воздухе повисло напряжённое молчание, а все собравшиеся обернулись в сторону человека, сказавшего эти слова. Молодой убийца также устремил взгляд вслед за остальными, и увидел того, кого искал — мужчину в чёрной накидке с капюшоном.

Речь незнакомца была схожа по смыслу с его собственной, сказанной совсем недавно на площади. Цицерон приготовился, сейчас начнётся что-то интересное.

— Как же не бывает, если мы сами его видели! — очнулся от лёгкого оцепенения один из спорщиков.

— А ты сам-то вообще кто? Небось приезжий, а в гостях себе такое болтать позволяешь? — загомонили местные, сильно задетые подобным отношением к городской легенде.

Незнакомец, видимо, и сам уже был не рад своему длинному языку. Поднявшись из-за стола, он направился в сторону лестницы на второй этаж. Однако ему преградили дорогу, заставляя объясниться. Зажатый среди рассерженной толпы мужчина, истерично рассмеявшись, заговорил:

— Я считаю, что призраки в лучшем случае могут быть привязаны к какому-нибудь жилищу, будь то дом или замок. Но город, это уже перебор…

— Так ты, невежа, считаешь, что то, что мы видели, нам просто почудилось? Или ты сомневаешься в силе нашего защитника и покровителя Скинграда?! — возмущённый эльф стянул с незнакомца капюшон, дабы тот не прятался от негодующих взглядов. Но Цицерон всё равно не смог разглядеть его лица из-за чужих голов.

Вновь раздался странный смешок и тихие оправдания:

— Что вы… Что вы… Нет! Нет! Раз вы видели, значит это «нечто» действительно существует. Просто это нечто иное, никак не призрак, судя по его мощи. — И вновь повисла тишина. Собравшиеся вокруг незнакомца лишь одарили друг друга вопросительными взглядами, но никто не решился что-либо сказать в ответ. Все застыли с неряшливо-задумчивым видом, не зная, как реагировать.

Вроде бы слова мужчины теперь звучали для них не как оскорбление, а как похвала. И это они на его фоне были сейчас в неприглядном свете. — А теперь позвольте… — проронил едва слышно человек в чёрной накидке, пытаясь выбраться из толпы. — Я хотел сегодня… Пораньше лечь спать… — добавил он, ни к кому не обращаясь. Будто говоря это самому себе.

Никто не стал ему препятствовать, пропустив к лестнице. Незнакомец зачем-то снова натянул на голову капюшон и скрылся на втором этаже. Цицерону его последнее телодвижение сразу бросилось в глаза и очень не понравилось.

«Неужели, ты меня ждёшь?»

Цицерон опустился за ближайший стол, сильно уязвлённый случившимся. Для него было ясно как день, шут предчувствует недоброе, и будет относиться ко всему с подозрением. Идти следом за ним, как ранее было запланировано, не получится, ведь от него, убийцы, постараются ускользнуть. Но теперь молодой имперец знал наверняка — это Амиэль, его жертва. И он сам выдал себя, хотя, возможно, вовсе этого не хотел… Шут привык говорить всё, что вздумается, и сейчас у него просто вырвалось, совсем необдуманно, самопроизвольно. А когда опомнился, что здесь он не тот, за кого себя выдаёт, было уже поздно. Его заметили. Однако как ловок… Не такой уж он и дурак, раз смог улизнуть из рук толпы. В самом деле — змея.

«Но от меня не уйдёшь. Я не я, если позволю тебе сбежать», — заносчиво рассуждал молодой убийца, воспаляя собственный задор.

Цицерон довольно быстро пришёл к выводу, что сегодня придется обойтись без сна. Всю ночь следовало потратить на продумывание истории, дополнить её разными мелочами, добавить правды, дабы выбранный им шаблон смотрелся натурально. Но предчувствие подсказывало, что как бы он не вживался в роль, его раскроют. Его появление предвидят.

«Это из-за того недавнего курьёза на Арене? Шут понял — над ним нависли тучи… Зачем же тогда он покинул столицу, если такой прозорливый? Понимает, что никуда не денется? Не сегодня, так завтра? Пришёл попрощаться с родными? — последний вопрос показался Цицерону забавным. — Зачем прощаться, если и так скоро встретится?»

Он решил остаться на первом этаже постоялого двора сторожить жертву, а как начнёт светать — выдвинется караулить на дорогу. Нельзя упустить столь идеальный шанс и чужую глупость, а может бессилие, так как в столице провернуть такое дельце будет во много раз сложнее. Само провидение улыбается ему, и не стоит его разочаровывать.

Ни свет ни заря Цицерон отправился на кладбище — уже мочи не было ждать. Он всю ночь ничего не пил и не ел, не сомкнул глаз, следя за лестницей на второй этаж, понимая, как, возможно, это нелепо выглядит. А ещё более несуразными были его собственные мысли, но остановить их поток у него не получалось.

«Если бы я был на его месте, то давно бы уже вылез через окно и дал дёру, забыв обо всём и вся. Там невысоко, — незатейливо строил он цепочку чужих действий в уме. — Интересно, он владеет какой-нибудь школой магии? Иллюзия и изменение могли бы обмануть меня, зря я не осведомился о его пристрастиях, — не унималась фантазия. — На крайний случай он мог бы переодеться… Или… Я опять преувеличиваю? Не так уж и умён этот шут, раз пришёл сюда…» — так и пролетело несколько часов в пустых домыслах. Даже в голову вступило. Но это был его последний контракт! Он не простит себе, если вернётся в Убежище проигравшим.

Азарт и беспокойство не давали ему тихо сидеть на месте: то пальцы самопроизвольно забарабанят по столу, то нога по полу застучит. Да что с ним творится-то? Давно такого не было… Ему не нравилось ждать у моря погоды. Так ещё и ситуация была неподконтрольна, ведь о его присутствии скорее всего подозревают. Стало душно. На свежем воздухе ум должен прояснится, и тогда история его появления в Скинграде обретёт точные контуры.

«Заговорить… Понравится. Отвести подальше в лес? — Цицерон потёр ладонью уставшие глаза, а после спрятал руки в карманы теплушки. Всё вокруг ещё спало. Небо окрасилось зелёными предрассветными тонами. — Нет. Нет… Его труп должны быстро найти, таково пожелание заказчика. Убить прямо на кладбище? А не чересчур ли символично? Место открытое…»

Он уже давно крутил в голове разные варианты событий. Даже версия с убийством на постоялом дворе не раз мелькала перед глазами, но большое скопление народа отталкивало. Со второго этажа на первый и обратно постоянно кто-то шастал. Слишком опасно было что-то затевать, тем более никто его внутрь не впустит, как бы он не умалял. Только лишнее внимание привлекать.

Перед его взором, наконец, предстало кладбище, однако размышления на этом не успокоились, они просто поменяли своё направление. Следовало продумать дальнейшие действия, так как те взгляды, которыми он мерил обстановку раньше, теперь были непригодными. Загвоздка в том — как поведёт себя жертва? В таких условиях любой план был шатким.

Прятаться где-то намеренно, а после выскакивать и начинать диалог — банально. Набрасываться на жертву исподтишка слишком просто и пошло, да и открытая местность, как не прячься, тебя, если и не увидят, то услышат. Хотя, возможно. Но Цицерона такой ход событий не устраивал. Раньше бы он и не раздумывал, сделав так, как проще, а именно — нападение. Но теперь всё стало иначе. Хотелось выполнить контракт неординарно, так, как никогда, однако за всё время, что у него было, на ум не пришло ничего гениального. Была лишь история, что однозначно пригодится ему, но сама по себе она ничего не решала…

Небо заиграло золотом, проснулось вороньё, громко галдя. Лес оживал. Цицерон задумчиво бродил среди надгробий и искал имя, которое вряд ли бы смог сейчас найти — много воды утекло с тех пор. Забавное совпадение... До дрожи.

Ночной азарт угас, уступив место бессильному опустошению. Ожидание… А вслед за ним торопились сомнения.

«Неужели сбежал? Следовало сторожить его под окнами? Или у двери? Всё пошло коту под хвост… Зачем тогда я здесь?»

Ему хотелось верить своей жертве. Раз шут сюда приехал, значит ему это было нужно. Значит придёт… Придёт. Просто нужно подождать. Ещё.

Дабы отвлечься, молодой убийца опустился на землю, убирая мох с замшелого камня. Здесь было чьё-то имя. Пальцы перепачкались в трухе, снимая толстую корку. Но тут его взгляд осёкся, заметив за деревьями, что обрамляли дорогу, какое-то движение. Кто-то шёл сюда. Цицерон так и замер в одном положении, присматриваясь к незнакомцу. Время словно остановилось, и важно было лишь одно — кто это?

Некто в чёрной накидке быстрым шагом приближался к кладбищу. И им оказался тот самый человек, что остановился вчера на постоялом дворе. Выводы молодого имперца оказались верны. Но тут до слуха стали долетать странные протяжные звуки. Шут пел…

— На-на, на-на. Та-да, та-да, — Цицерона от подобной внезапности сперва покоробило. Однако спустя мгновение всё встало на свои места.

«Ты боишься», — констатировал убийца, сглотнув слюну. Ему тоже было не по себе. Как-никак, перед ним был приближённый самого императора Тита Мида II. Настолько высоко Цицерон ещё никогда не замахивался. От раздумий его отвлёк чужой протяжный голос:

А к окнам темнота всё льнёт,

И до рассвета долго.

Ты слышишь? Ветер ветки гнёт

И шепчет кто-то колко:

Ты выйди-выйди погулять,

Открой мне дверь скорее.

Стучится, ломится опять,

Всё становясь смелее.

Мои глаза, всё это ложь,

Что правда — я не знаю.

С рассветом ты опять уйдёшь,

Толкая меня к краю.

Шут шёл по дороге вглубь кладбища, негромко напевая, а молодой убийца так и остался возле могильного камня. Все соображения будто ветром сдуло, как это бывало во времена его первых контрактов. И только благодаря усилию над собой у него получилось подавить нахлынувшую рассеянность. Неужели понимание необратимого, а именно — его конец как ассасина, так сильно подействовало? Или это было что-то другое?

Он торопливо поднялся с колен, осознавая, что ещё чуть-чуть и цель его прибытия уйдёт. Конечно, её можно было нагнать, но чутьё подсказывало — нужно действовать сейчас.

— Простите, — окликнул Цицерон не своим голосом. Что это? Разочарование от бесполезности всей разворачивающейся здесь игры? Или просто в горле запершило от долгой прогулки на свежем воздухе? Сейчас было неясно. Единственное, что было неизменным, так это трепет во всём теле. Сладкая истома, заполнявшая до краёв.

Незнакомец в чёрной накидке вздрогнул от неожиданности и обернулся. Лица из-за капюшона было не разглядеть, однако молодой убийца ощутил чужой страх. Песня смолкла, и два человека замерли, смотря друг на друга через ограду в виде могильных камней. Повисшее молчание снова нарушил Цицерон.

— Простите, — повторил он. — Я заблудился. Это кладбище столь огромно, что я брожу кругами, но никак не могу найти его новую часть с недавними захоронениями. Не подскажите, как туда пройти? Я так давно здесь не был, — заговаривал молодой убийца жертву, медленно приближаясь, обходя надгробия.

Амиэль всё так же стоял на одном месте, будто пригвождённый, не отвечая. Его взгляд остекленел и буравил приближающегося незнакомца. Цицерон же, подойдя ближе, постарался изобразить на лице добродушную и благодарную улыбку — ведь шут пришёл к нему несмотря на все подозрения! Но молодой убийца не смог долго сдерживать на себе чужого натиска и уставился в землю. Казалось, немая сцена не закончится, но тут мужчина отвёл взгляд, прекратив пытку, и пошёл дальше, лишь обронив:

— Я как раз направляюсь туда, идём.

После этой фразы вновь повисло неуютное молчание, отчего Цицерона покоробило и все те приятные чувства мимолётной власти над кем-то опали с него, как листва с дерева. Он не мог ощутить сладкую силу и получить ни с чем несравнимое удовольствие, ибо ему этого попросту не позволяла жертва.

«Я сам себе всё выдумал или Амиэль действительно понимает, кем я являюсь?» — спрашивал он сам себя, и именно этот вопрос не давал покоя, не позволял насладиться моментом. Так как они танцевали вдвоём на одном лезвии клинка и это было для Цицерона неприятным фактом. Ведь он привык быть на острие эмоций в полном одиночестве.

— И давно ты ходишь кругами? — решил уточнить Амиэль, теперь как-то иначе заговорив с Цицероном. На губах появилась едва заметная насмешка, а в голосе проскользнули нотки любопытства.

— С рассветом я уже был здесь, — отозвался молодой убийца, ответив почти правду. Подсознательно он ощущал неприязнь к сложившейся ситуации, было чувство, будто это с ним играют, а должно быть наоборот. Подобное на его памяти происходило впервые.

— Хах… Зачем же было вставать так рано? Боишься, что твой покойник убежит? — поток нескрываемой иронии хлынул на Цицерона, как из ушата вода.

Они шли не торопясь, будто гуляли, однако до их встречи шут явно куда-то торопился. И этот момент не ускользнул от глаз молодого убийцы. С опытом он научился подмечать то, на что раньше бы не обратил внимания.

«Ты тянешь время? Перед смертью никак не надышишься?» — крутились на уме соображения от увиденного и услышанного. Однако вслух он решил ответить вопросом на вопрос:

— А вы почему пришли в столь ранний час?

Шут обернулся к спутнику вполоборота и расплылся в улыбке. На впалых щеках появились ямочки. Цицерон только сейчас смог разглядеть свою жертву как следует, так как капюшон более не оттенял чужого лица. Солнце поднялось над лесом.

— У меня не так много времени, как хотелось бы, — с какой-то тоской произнёс Амиэль. — А ведь так отрадно гулять, вот как сейчас, купаясь в солнечном свете… — и будто в подтверждение своих слов, он стянул с головы капюшон, подставляя лицо теплым лучам. Его светло-карие глаза, или даже можно сказать — жёлтые, были широко распахнуты, и смотрели на всё вокруг так, будто видели в первый раз.

«Чего ты добиваешься? К чему ты это говоришь мне?»

— Мы скоро будем на месте? — решил уточнить Цицерон, пытаясь тем самым дать жертве понять о своей непреклонности.

Из груди Амиэля вырвался надрывный хохот, но едва начавшись, смолк. До слуха донёсся глубокий и шумный вздох.

— Поспешишь — людей насмешишь, — ответил шут.

Жёлтые цветы спускались с опушки, усыпая окраину кладбища перед лесом ярким светом. В глазах пестрило и голова шла кругом, запах пыльцы повис в воздухе, а здешние могильные камни ещё не успели порасти мхом, отчётливо выделяясь на ярком фоне. Молчание между двумя людьми нарушалось лишь недовольным ворчанием воронья и напеванием шута себе под нос однообразной мелодии. И звук этот был подобен преграде, через которую молодой убийца не мог перешагнуть и подступиться к жертве. У него было такое чувство, будто за ним наблюдают. Навязчивое и липкое, мешающее схватиться за клинок и покончить с неряшливой постановкой на кладбище. Не передать словами ощущение, когда с тобой идут словно два человека в одном теле: первый ждёт смерти, а второй зорко наблюдает за происходящим. Что это? Не бредит ли он?

Каждый из них погрузился в собственные мысли, в надежде, что путь будет бесконечным. Ведь ни один из них не знал, как поведёт себя другой и где именно дорога оборвётся.

— Кого вы похоронили здесь? — поинтересовался для вида Цицерон, на самом деле желая окончить песенную пытку.

— Мать, — откликнулся Амиэль спустя несколько секунд. — Мы почти пришли, — отрывисто добавил он.

— А ваш отец? — не желая заканчивать диалог, спросил молодой убийца.

Но шут не ответил, делая вид, будто не услышал, проигнорировав. Он отозвался лишь через минуту:

— Вот её могила.

Амиэль остановился возле камня, что возвышался как скала над жёлтым океаном. Цицерон шёл позади и постоянно оглядывался по сторонам. Все-таки неподалёку была главная дорога, и легионеры из патруля в теории могли бы сюда заглянуть. Однако за то время наблюдений, что у него было, такого не случалось.

— А у тебя кто здесь? — поинтересовался Амиэль, обернувшись к убийце, застав того врасплох. Он как раз вертел головой, примеряясь к местности. — Что-то случилось?

— Ааа… Эм, нет. Просто я так и не вспомнил, где похоронена моя мать, — быстро нашёл себе оправдание Цицерон, раздосадовано осознав, что здесь труп шута ещё долго не найдут. Они слишком углубились, дойдя до самого леса.

— У тебя тоже? Какое совпадение… И что же, ты совсем ничего не помнишь? — Амиэль положил бледную ладонь на камень, его лицо выглядело умиротворённым. Он совсем не был похож на того крикливого и раздражающего шута, который прыгал и вопил на Арене. Перед ним, убийцей, стоял уставший человек, будто сорвавший с себя маску, обнажив нутро. Разбитое и согбенное. И неясно было Цицерону, как это всё уживалось в одном теле? Как можно быть настолько разным? В самом деле, два лица…

— Как вам сказать. Есть одно воспоминание. Я тогда был совсем мал, отец вёз нас на телеге: меня и её, завёрнутую в одеяло… — он говорил правду, а сам в это время думал, как бы соврать и увести Амиэля поближе к главной дороге, или, на крайний случай, выйти обратно к тропе, ведущей в Скинград с кладбища. — Мне врезались в память её длинные рыжие волосы, что свисали с телеги вниз, качаясь на кочках. Я сидел совсем рядом, болтая ногами, и толком ещё не понимал тогда, что происходит. Понимание пришло позже.

Вся эта история… Поможет ли она ослепить шута? Поверит ли он в чужую искренность и последует ли за ним? Цицерон ощущал себя пауком, что плёл сети вокруг рвущейся от него на волю крохотной пташки. Но он знал — сил у неё хватит, дабы порвать паутину и выскользнуть из его рук. Напряжение повисло в воздухе. Кто из них выйдет победителем оставалось под вопросом. Молодой убийца чувствовал, как перегорает всё внутри, он слишком долго возится с исполнением контракта и эмоционально почти опустошён. Ему была привычна долгая подготовка к убийству, но, как правило, сама смерть жертвы не заставляла себя так долго ждать. А тут он всю ночь, как идиот, караулил — уйдёт не уйдёт; так потом ещё целое утро круги наматывал… Вот чем он занимался? Где тот момент, когда всё пошло наперекосяк? Глаз задергался, раздражение усиливалось, но он старался держать себя в руках.

— И почему ты решил навестить её именно сейчас, хотя до этого так долго игнорировал? — спросил шут, слегка растягивая слова. На его лице заиграла едва заметная усмешка — добавил масла в огонь.

«Наглец, смеётся надо мной!.. Но ничего, я буду смеяться последним…» — озлобленно проглотил Цицерон ругательства, висевшие на языке, ощущая чужую издёвку во взгляде.

— Мой отец скончался совсем недавно… — в речь затесались нотки оправдания, внутренне сильно возмутившие ассасина. Дожили… Как же быстро тает самообладание. Кашлянув в кулак, он продолжил: — При жизни он любил говорить, что мёртвым нет дела до живых. Посему мы и не посещали её могилу. Теперь же меня ничего здесь не держит. На днях планирую отправиться в столицу, буду работать в доках Портового района. Я уже договорился. Но перед этим, вот… решил попрощаться с матерью. А что? — договорил уже спокойным тоном молодой убийца заученную ранее фразу. Теперь он врал, но заметит ли Амиэль ложь? Сложно было предвидеть. Лицо человека, стоявшего напротив, изображало странную гримасу: губы замерли в полуулыбке, брови выгнулись в немом вопросе, а в жёлтых глазах отражалось внутреннее любопытство. Кто поймёт, что на уме у чудака?

Но тут шут сделал то, чего Цицерон и вовсе не ожидал от него — перескочил на другую тему, огорошив тем самым и запутав паука в собственных сетях.

— А почему ты обращаешься ко мне на «вы»? — в голос засмеялся мужчина, смутив тем самым убийцу окончательно.

В голове взрывом пронеслись вопли:

«И кто из нас двоих дурак?! Я попался? Как же глупо я попался!..»

Цицерон потупил взгляд. Его поймали за руку, словно нашкодившего мальчишку! И? Что дальше? Как ответить? Смотреть на Амиэля совсем не хотелось, но пришлось, хотя бы для вида. Впопыхах убийца изобразил на лице удивление, однако оно тут же слетело, ударившись лоб в лоб с наглой миной. Захотелось со всей силы ударить по раздражающей физиономии, дабы сбить спесь с проклятого шута. О, Ситис! Он ещё никогда так не желал чужой смерти, как сейчас! Нужно было убрать свидетеля собственного позора, причём срочно. А если нет, то не видать ему сна и покоя в ближайшие месяцы.

Наверное, в эту минуту он стоял перед своей жертвой, красный, как те томаты, что росли рядом с виноградниками в окрестностях города. До чего же было паршиво.

— Как твоё имя? — вдруг прервал шут личный кошмар Цицерона. Последний же боялся поднять голову. Это его сейчас убили, а не он. Проиграл! Проиграл! — Почему ты молчишь? — не унимался мужчина.

— Какое тебе дело до моего имени? — фыркнул молодой убийца, обращаясь к жертве теперь на «ты».

«Может плюнуть на всё и закончить всё прямо здесь и сейчас? Да, некрасиво… Но жить можно…»

— Наверняка, ты знаешь моё. А чем я тебя хуже? Мы уже долго бродим по кладбищу, а так и не познакомились. Представься, пожалуйста, — надув обиженно губы, попросил Амиэль. От увиденного у Цицерона ещё сильнее зачесались кулаки. Над ним попросту издевались.

Чувство ирреальности затопило его до краёв. Рука непроизвольно потянулась к поясу, где в ножнах покоился кинжал. Кинжал, что узрел позор своего хозяина.

— Ты торопишься? — буднично поинтересовался Амиэль, заметив чужое движение. Но в жёлтых глазах проскользнул страх, несмотря на попытки натянуть на лицо маску с нахальной улыбкой.

Пролетело несколько томительных мгновений, а они всё стояли, не сводя взгляда друг с друга, мысленно ходя вокруг да около, не зная, как разрешить сложившуюся ситуацию. И, естественно, каждый думал обернуть происходящее в своё русло.

— Цицерон, — сдержанно отозвался убийца.

— Что? — вздрогнув всем телом, переспросил шут, запоздало смутившись собственной реакции.

— Моё имя — Цицерон, — уже более добродушно пояснил молодой имперец, рассудив, что желанием заказчика пренебрегать не стоит. Да, он провалил контракт, однако, если всё закончится успешно, то кто об этом промахе узнает?

— Очень приятно… — едва слышно проронил Амиэль. — И как скоро всё должно закончиться? — он иронично усмехнулся, с опаской заглядывая в чёрные как смоль глаза.

— В ближайшие несколько минут, — хмуро отозвался Цицерон, ощущая всю нелепость происходящего. В самом деле, убогая импровизация на коленке. Не так он представлял своё последнее убийство.

— Может, погуляем ещё? — спросил шут, теперь с тоской провожая маленькие облачка, плывущие по небу.

— Может… — только и смог ответить молодой убийца.

— Могу ли я по наглости своей задать ещё один вопрос? — прощупывал почву под ногами шут.

— Задавай, — пожал Цицерон плечами, мысленно следя за здравым смыслом, что летел в пропасть. Однако путь до более людных мест всё равно нужно было чем-то заполнить. Почему бы и не поболтать?

Почему он не убил его раньше? — вопрос, который до сих пор оставался без ответа. Переоценил свои силы? Или хотел растянуть удовольствие? Ну… Теперь это больше походило на пытку. Доигрался, опять…

— Могу ли я узнать имя заказчика? — осторожно начал мужчина, но заметив на себе ошарашенный таким грубым нахальством взгляд, Амиэль выставил перед собой руки и запричитал: — Я теперь ничего не боюсь… Мне теперь всё можно…

— Но не до такой же степени! — в голосе прозвучало раздражение. — Если бы я и знал, всё равно бы не сказал.

— Ты не знаешь? — искренне удивился шут, но потом вдруг закатил глаза и озвучил свой вывод: — Ааа… Я понял, ты из простых. Обыкновенный наёмник, что ничего не слышит и ничего не видит…

От таких бесцеремонных слов самолюбие Цицерона перекосило. И хоть внутренне он понимал, что, возможно, его просто дурачат и хотят взять на понт, но ничего поделать с собою не мог.

— Зачем тебе знать чьи-то имена? Кому ты будешь рассказывать всю эту информацию? Ситису, что ли? — вспылил убийца, совершенно не скрываясь. Они медленно шли в обратном направлении. Иногда их плечи соприкасались, и Цицерон в сердцах не понимал, за какие-такие грехи ему выпало такое издевательство и унижение?

— Тёмное Братство?.. — хмыкнул Амиэль, его брови удручённо сошлись у переносицы. Только сейчас убийца опомнился и заметил, что перед ним теперь стоит тот самый лицедей, которого он видел на Арене. Второй же: уставший и разбитый, будто под землю провалился. Когда он моргнул и всё проглядел? — Надо же… Какая большая честь! Но мне бы очень хотелось узнать, кому я кушать мешаю и спать… — выпалил мужчина на самое ухо убийце.

Цицерон гневно поморщился и теперь буравил недовольным взглядом человека, шедшего с ним совсем рядом.

— Говорю же, что не знаю. Они птицы высокого полёта — это всё, что мне известно, — он полностью выгорел, и больше не сопротивлялся, отвечая, как есть.

— Я так и думал… — тяжело вздохнул Амиэль, перестав, наконец, улыбаться и посерьёзнев. — Но если ты не в курсе, это не значит, что твоё руководство тоже…

— К чему ты клонишь?

— Я бы хотел заказать своего заказчика, — ударил мужчина словами прямо в лоб, отчего Цицерон, не углядев камня под ногами, споткнулся и чуть не упал. Они остановились. Чужая наглость поразила до глубины души. Но в подобном поведении что-то было, и в сознании убийцы начала пробиваться симпатия к собственной жертве. — У меня есть деньги и я…

— Нет, — оборвал его слова Цицерон. — План хороший, но, боюсь, невыполнимый.

— От чего же? Вам не нужны деньги? — сконфузился Амиэль. Видимо, он рассчитывал на другой ответ. И именно на него и надеялся с самого начала.

«Хочешь продать свою жизнь подороже? Неплохо…»

— Дело не в деньгах, — попытался объясниться Цицерон, и они снова медленным шагом продолжили путь.

— Неужели выполнить мою последнюю просьбу так сложно? — неуверенно спросил шут.

— Ты даже не представляешь, насколько…

Молодой убийца смотрел себе под ноги, разглядывая запылившуюся обувь, иногда провожая безразличным взглядом встречные камушки. Солнце давно проснулось, и тёплый свет просачивался сквозь одежду, согревая. Нет, бросая в жар. Или это уже заслуга самого Цицерона? Недаром он был так самонадеян, что ударился лицом в грязь с разбега. В любом случае уже ничего не попишешь. За что боролся, на то и напоролся — так, кажется, говорят?

«Приеду с помпой и вы мне все обзавидуетесь! — это его слова, и в них была доля правды. Он действительно приедет с помпой. Ну хоть в чём-то угадал. — Почему я обратился к нему на «вы»? Почему не заметил этого огреха и продолжил наш разговор? Потому что Амиэль приближённый Его величества? Потому что он Его любимчик? И этого понимания мне хватило, дабы изменить отношение к человеку? Нет, к жертве. Обычные граждане друг другу равны и общаются между собой соответственно. Простой люд привык не важничать, так как это привилегия богатых и знатных. Это грань, и я сам виноват, сам построил стену… Ведь я изначально видел перед собой не шута. Нет. Для меня это была тень императора».

Цицерон бросил хмурый взгляд на мужчину, что шёл рядом. Они вышли к старой части кладбища, главная дорога маячила впереди. Нужно было закругляться, здесь тело точно найдут. Ни секунды не мешкая, он рывком повернул шута к себе лицом, дабы после повалить спиной на землю и прикончить. Но все его действия были оборваны одной неуместной фразой.

— Не боишься? — серьёзно поинтересовался Амиэль, глядя прямо в глаза, чем сбил весь настрой.

«Да что не так с этим чудаком, давно бы отмучились — оба!»

— Чего я должен бояться? — с нескрываемой озлобленностью рявкнул Цицерон. Эти танцы вокруг да около ему уже поднадоели, он сполна глотнул позора и, скорее всего, какое-то время ещё будет оправляться в немом отрицании случившегося.

Однако жертве ещё хватало наглости издеваться над ним, по сути, смеяться в лицо собственной смерти. Откуда это взялось? Страх потерял или притворяется? Лицедей…

— Если всё всплывёт наружу, а ведь так оно и будет… — Амиэль спокойно убрал чужие руки со своей одежды. Пальцы нехотя разжались. — То первыми под раздачу попадёте именно вы. Конечно, Тёмное Братство никогда не пользовалось благосклонностью у императорской семьи и находилась вне закона, однако зачем портить отношения, что и так зиждутся на волоске? Не боитесь скандала, после которого вас всех просто сдует из Сиродила? Может, лучше согласишься на сделку? Иначе настоящий виновник так и останется в тени. Будет безнаказанно гулять по вашим костям, попросту перешагнув, использовав вас. И ещё… — мужчина нервно засмеялся — Честно, мне очень страшно. Но я стараюсь уверить себя, что всё закончится быстро. А вот как долго будешь мучиться ты?..

Цицерон молчал, смерив недоумённым взглядом человека напротив. Наглость — второе счастье.

«Ты так расхрабрился? Видимо, уже смирился с собственной смертью? Но всё-таки есть что-то, что гложет тебя… Поэтому ты никак не уймёшься?»

Конечно в чужих словах была доля истины, но шут не знал, в каком именно состоянии сейчас пребывает Тёмное Братство. Наверное для него это сборище опасных головорезов, разбросанных по всему Тамриэлю. И он обращается именно к нему, Цицерону, пытаясь запугать того беспощадным возмездием. Но увы, смерть Амиэля была для гильдии свежим воздухом, спасением, отсрочкой от этой самой пресловутой гибели. Однако откуда ему было обо всём этом знать?

Пора прекращать разговоры по душам. Иначе этот дурак ещё чего-нибудь наговорит, о чём Цицерону не хотелось и думать.

— Ты пытаешься свой страх навязать мне? Глупо… Сейчас я отправлю твою душу к Ситису и тебе не придётся больше о чём-либо переживать, — поставил точку в их диалоге молодой убийца. Он толкнул шута и вместе с ним рухнул вниз, затерявшись в траве. Навалившись всем весом, Цицерон прижал жертву к земле, однако никакого сопротивления от Амиэля он не почувствовал. Хохот разорвал тишину. Раздражение опалило щёки краской. — Что смешного? — зашипел убийца, выхватив из ножен кинжал. Нервически поджались губы. Это было странное чувство, которое ему и раньше доводилось ощущать, но только самому, без лишних свидетелей. Никто и никогда ещё не высмеивал его со стороны, издеваясь над выбранными методами умерщвления. — Замолчи сейчас же… — закрыв чужой рот ладонью, пригрозил озлобленным голосом Цицерон.

«А может он и не надо мной смеётся?» — пронеслась мысль в голове, когда из глаз Амиэля потекли слёзы. Но истерический смех и не думал замолкать, пробиваясь сквозь чужие пальцы. От увиденного стало не по себе. Ярость и раздражение сменились непониманием. Молодой убийца поспешно одёрнул руку, та стала сырой. Этой секундной заминкой и воспользовался шут, закричав, что есть мочи:

— Мой император! Ваше величество! Я буду вам полезен! — пальцы убийцы, опомнившись от замешательства, вцепились в горло жертвы. После чего вторая рука вогнала клинок в грудь под рёбра по самую рукоять. — Я буду полезен… — уже тише повторил шут, застонав от боли, кровь хлынула изо рта. — Моя смерть предупредит… Вас… — хрипел голос у самого уха Цицерона. И снова хохот, но совсем слабый и немощный. В жёлтых глазах метался испуг и желание жить. Жуткая от красных подтёков улыбка исказила лицо Амиэля, застыв в предсмертной маске. — Отец…

Мужчина смолк.

Что есть силы, Цицерон дёрнул клинок на себя, желая поскорее покончить с контрактом и убраться с кладбища. Отпрянув от мёртвого тела, он осел рядом, глубоко дыша и собираясь с мыслями. Руки, перепачканные в крови, подрагивали, сжимая кинжал. Никакого восторга от содеянного не наступило. Перед глазами застыла пугающая алая улыбка на фоне разметавшихся во все стороны длинных чёрных волос.

В ушах стоял гул. Что шут кричал перед смертью? Почему так хохотал? Все слова вылетели из головы. Только губы и вопль, что вырывался из них, пронзили память, затмив всё остальное.

Цицерон вскочил и, не оборачиваясь к покойнику, быстрым шагом направился прочь, уже толком не осознавая содеянного. Не видя ничего вокруг. Ему казалось, что за ним гонятся проклятия, несказанные вслух Амиэлем. И ежели остановиться, то неминуемо случится что-то непоправимое. С чего он вбил это себе в голову, было решительно неясно. Но беспокойство овладело им до такой степени, что молодой убийца чуть ли не пустился в бег. Было жутко оборачиваться, первый раз в жизни он ощущал такой животный страх, доведший его до неконтролируемой паники. Агония, низводящая тело в дрожь до беспамятства, что-то подобное Цицерон чувствовал, совершив своё первое убийство.

«А это, последнее… — ворвалось в сознание, заставив остановиться. Ещё несколько шагов он пролетел, в попытке затормозить. — Что за наваждение?»

Сердце билось в бешеном ритме. Молодой имперец опёрся руками о колени, пытаясь отдышаться. Бурые пальцы сжимали кинжал, который он забыл вытереть об одежду жертвы по старой привычке. Ладони еще помнили жар чужой крови и прикосновения длинных волос. Будто покойник был рядом, и не как в том сне, а наяву, вызывая новую волну судорог.

«Если всё всплывёт наружу, а ведь так оно и будет…»

Цицерону хотелось схватиться за голову и закрыть уши. Будто бы это оградило его от голоса, звучащего внутри и не думающего замолкать.

«Вас всех просто сдует…»

— Замолчи! — вскричал убийца, но тут же опешил, уставившись на окровавленные руки. Он стоял посреди дороги в таком виде… Он стоял посреди дороги в таком виде?! В уме начало проясняться. Хохот оборвался в мыслях. В сознание проник шелест ветра, что гулял по высокой траве, и запускал свои пальцы в кроны деревьев. Птицы о чём-то громко спорили. Всё выглядело обыденно, будто ничего и не произошло.

Цицерон поспешил покинуть открытую местность и скрыться в густом лесу. Следовало привести себя в порядок, а потом уже всё остальное.

«Это такая шутка? Последняя шутка?» — рассеянно размышлял молодой убийца, поливая ладони из фляги водой. Обтёртый кинжал отправился обратно в ножны. Казалось, если смыть с себя кровь, то все невзгоды как рукой снимет. А беды окажутся надуманными. Однако шут смеялся последним, и этот факт не давал Цицерону покоя. Предсмертные слова не думали улетучиваться, постоянно вертясь на уме.

«Да нет же, соврал! Как есть соврал! А может это мне померещилось? Возможно… Вполне… — уговаривал он сам себя, лишь бы найти причину не верить собственным ушам. — А что скажет Раша, когда узнает?.. А ведь я знал, что нам подсовывают мутное дельце! Или показалось? Ничего шут не говорил. Просто предсмертный всхлип, не более. Да и мало ли кого он имел в виду… Просто так сложилось… Просто это моя бестолковая голова притягивает за уши, — Цицерон глубоко вздохнул: — Да и что в моей власти? Только чужая смерть».

Сам от себя не ожидая, он рассмеялся. Но довольно быстро опомнился и умолк. Не нужно привлекать шумом постороннего внимания. Даже если того и не было, следовало вести себя осторожно. Пора опомниться от чужого хохота. Это просто нервы. Всё объяснимо. Он переутомился, ведь всю ночь не спал, вот воображение и разыгралось. Такое бывает со всеми… И он, Цицерон, не исключение.

«Да, да… Просто помутилось в голове… Что же я тут прохлаждаюсь? Нужно брать ноги в руки и бежать без оглядки! Я и так здесь подзадержался…»

Все вещи были при нём, с самого начала он планировал нанять возницу после содеянного. Правда, молодой убийца рассчитывал со всем разобраться быстрее и выехать из Скинграда по утру, но, видимо, не судьба.

Обходными путями и тропами Цицерон обогнул патруль, поднявшись в гору. Прячась в тени деревьев, он миновал город и спустился к конюшне. Вымученная улыбка просияла на его лице, когда он увидел возницу и одиноко стоящую телегу с впряжённой лошадью. И только сейчас тревога на душе у молодого имперца поутихла, а когда Скинград скрылся за горизонтом, Цицерон ощутил бессильную лёгкость. Всё тело обмякло, а голова отказывалась думать, едва соображая.

«Наверное, это от переутомления я неправильно понял, плохо расслышал или ещё чего… Много, много чего…»

И совсем не верилось, что всё осталось позади: нет теперь больше Амиэля, шута Его величества; нет теперь и личного убийцы Уведомителя. На сцену вышел Хранитель Матери Ночи.

Цицерон достал из рюкзака дневник и ослабевшей рукой вписал туда всего несколько строк:

«Шут мёртв. Мой последний контракт выполнен. Ах, как он хохотал и хохотал. Пока не замолк».

Книга закрылась с тихим хлопком, и будто этот звук пробудил доселе молчавшего возницу.

— Кстати, слышал новость? — Молодой имперец молчал, тупо смотря перед собой. Лишь его брови слегка приподнялись у переносицы, тем самым выказывая скудную заинтересованность.— Объявили имя нового графа Бравила, представляешь? — с каким-то неведомым Цицерону восторгом поделился последними новостями мужчина норд. — Это Бедард Мотьер! Знаешь такого?..

Вороной курьер

Специальный выпуск

В Бруме вновь начались волнения, а очагом конфликта послужил странствующий монах, появившийся на главной площади близ закрытой часовни Талоса. Он взывал к местным жителям прислушаться к его речам и общими усилиями вернуть часовню обратно Бруме. Наш корреспондент, находившийся в тот момент в городе по личным причинам, чудом успел выслушать и записать часть проповеди монаха, так как последнего довольно быстро оцепили стражники и мирно попросили пройти с ними. Так что перед вами, дорогие читатели, абсолютно эксклюзивный материал! Вот его слова, зафиксированные, правда, не с самого начала:

«Ибо Брума — это великий и старинный город Сиродила, северная жемчужина! Однако местные жители лишены главного святилища нашего графства, а это недопустимо! Позор!

Да, поклонение Талосу запрещено, но отбирать и остальных восемь богов у простого народа — кощунство. Закрытие дверей собора — не что иное, как большая ошибка, которую нам предстоит исправить!

Но я, Нерем Агресиан, простой странствующий монах не призываю к насилию! Нет! Довольно крови! Мы все должны возвыситься над сиюминутными желаниями, братья. Увы, как бы не хотелось, но Талоса нам не вернуть на прежний пантеон божеств — любые попытки закончатся войной и распрями! Но не отчаивайтесь! Наша земля не оскудела героями. Нет! Внемлите же мне!

Герой, что преступил через себя во благо большинства, спас весь Тамриэль от великой напасти и оградил от поползновений принца даэдра — Мартин Септим! Он пожертвовал собой ради нас с вами! Отрёкся от власти и вознёсся к небесам! Его поступок увековечен в веках огромной статуей дракона в Храмовом районе Имперского города! Вы все, наверняка, её видели. Вы все точно о ней знаете. Но я считаю, этого мало!

Именно здесь, в Бруме, двести лет тому назад принц даэдра Мерунес Дагон самонадеянно пытался открыть врата Обливиона… И был остановлен. Его коварный план провалился, и именно здесь был дан первый отпор! Здесь зажёгся огонь освобождения и разнёсся пожаром по всему Сиродилу! В честь этого я призываю вернуть Бруме часовню Талоса и открыть её двери для прихожан, переименовав в собор Святого Мартина!»

Стражникам пришлось вмешаться и разогнать толпу, так как, по их словам, она нервирует и очень беспокоит талморского эмиссара.

Монаха увели прямо из-под самого носа Алдарила, когда тот раздавал приказы своим воинам схватить нарушителя порядка. Завязалась потасовка. Город вновь окунулся в противоречия, однако на этот раз молодой граф Брумы Десимий Карвейн не остался в стороне. К вящей радости жителей города и негодования со стороны высоких эльфов, засевших в часовне, он погасил конфликт.

Эльфы явно недовольны таким исходом, ведь обычно хозяин данной земли отмалчивался, когда дело касалось Талмора. Они удивлены его действиями, которых, попросту говоря, не ожидали.

Наш корреспондент, воспользовавшись всеобщей суматохой, смог взять интервью у Десимия Карвейна. Вот что смог рассказать для нашей газеты граф Брумы:

«Ко мне впопыхах прибежали жители города и слёзно умоляли вмешаться в разрастающуюся вражду из-за монаха. Просили заступиться, не отдавать странника в руки Алдарила. Я выслушал их доводы и понял, что этот человек осознанно решился пойти на такой рискованный шаг. Шаг, который я сделать не смог. Поэтому мною был отдан приказ увести монаха в замок для дальнейших выяснений обстоятельств. Если обвинения уважаемого Алдарила окажутся необоснованными, а именно: подстрекательство к бунту и нарушение конкордата, то я со всей искренностью хотел бы выслушать предложение Нерема Агресиана по поводу часовни Талоса. Идея монаха о возвращении богадельни в лоно Брумы и открытия её дверей для прихожан давно заботит меня. Этим жестом мы могли бы усмирить хотя бы часть горожан и предотвратить будущие конфликты на этой почве! Именно такой мягкий и бескровный вариант я искал все эти годы, боясь нарушить равновесие в графстве. Не иначе как боги послали нам Нерема Агресиана, следует прислушаться к его словам.

Что же касается талморского эмиссара, его воинов и недавно прибывшего адъютанта из столицы, то я мог бы предоставить им жильё в своём замке в гостевом крыле. Да, в часовне куда больше места для штаб-квартиры и широкий размах для разных видов деятельности, однако, чтобы смело смотреть в будущее, следует уступить в данном вопросе. Иначе бунт, который везде мерещится уважаемому Алдарилу, снова произойдёт».

На этом граф Брумы попросил закончить интервью, так как разговор с нашим корреспондентом был прерван ворвавшимся в главный зал эмиссаром Алдарилом, что попросил выпроводить «лишние уши».

Но наша редакция не остановится на достигнутом! Следите за следующими выпусками «Вороного курьера» и помните: за сенсациями только к нам!

Цицерон убрал газету, положив её на лавочку рядом с собой. Опять «пустые» новости, и этот факт сильно тревожил. Прошло уже два месяца со смерти шута, но нигде о данном инциденте не упомянули. Всё это время он покупал новые выпуски в надежде увидеть желанную весточку в заголовке. Но нет… Смерть Амиэля будто никто не заметил; или о произошедшем не велено говорить и писать?

Цицерон нервно вздохнул, едва заметно поморщившись. Одежда, руки, весь он сам — всё пропахло маслами и воском. Не сказать, что его воротило от этого запаха, просто было непривычно, словно рядом был кто-то ещё. Походило на помешательство, но молодой имперец знал, что со временем привыкнет.

Последний контракт мысленно не отпускал и все заботы, связанные с Матерью Ночи, проходили как в тумане. Он честно пытался забыться в исполнении своих новых обязанностей, однако тишина со стороны внешнего мира, за пределами Убежища, сводила с ума. Так еще и предсмертные слова Амиэля бросали в жар, едва всплывали в памяти.

«Кого позвал шут перед самой смертью? Кого он увидел? Кто этот человек? И человек ли это? Не помутнение ли рассудка метающегося в агонии? Не может же быть правдой всё то, что он наговорил… Иначе…»

Молодой Хранитель чувствовал, как под тяжестью вопросов начинает терять самообладание. Заставляет себя, но толком не может ни на чём сосредоточиться.

Однако с кем-то поделиться внезапным откровением он так и не решился, ведь толком не осознавал, является ли правдой услышанное? Да и что оно теперь изменит? Дело сделано, пути назад больше нет…

Тем временем в пригороде Чейдинхола таял свет уходящего солнца, сумерки размывали чёткие тени. Несколько пьяных голосов на заднем плане оживляли мерный стрекот кузнечиков. Цицерон сидел на лавочке под окнами постоялого двора. Ветхий дом явно когда-то видел лучшие годы, но заниматься им, по всей видимости, было некому. Здесь просто делали деньги, выжимая последние соки со съёма комнат и продажи дешёвого пива, вина да непотребных девок. Пригород был переполнен бедняками и разными сомнительными личностями. Кто успел, бежали сюда, когда началась чистка в Чейдинхоле. Но большая часть отсеялась и нашла покой в земле возле заставы.

Дверь старого дома отворилась и на улицу вышел Понтий. Шатаясь из стороны в сторону, он рухнул на лавочку рядом с Цицероном.

— Я думал, не придёшь. А ты всё это время тут был? Давно сидишь? — бессильным голосом пробурчал имперец.

— Где-то с полчаса, — коротко ответил молодой Хранитель, удручённо всматриваясь в опухшие черты лица тёмного брата. Благо уже почти стемнело, и вскоре тень скроет все огрехи. Жаль только, что кислый запах заведения, коим пропах мужчина, никуда не денется.

— А чего не заглянул к нам? Я тебя ждал, между прочим. Всех оповестил, даже девку тебе подобрал! — при этих словах Понтий разудало рассёк воздух рукой, тем самым демонстрируя собственную завсегдатость.

— Я так-то свежим воздухом хотел подышать… просто… — оправдывался Цицерон. Не было ни малейшего желания лезть в этот клоповник.

— Ну так пошли внутрь, там ветер куда приятнее, хоть и мимолётен, — Понтий потянулся к Цицерону, пытаясь взять того под локоть. Последний же без особых усилий освободился от чужих поползновений, тем более, что они были вялыми и медлительными.

— Ты ведь был в столице, так? — еле сдерживая себя, поинтересовался молодой Хранитель.

— Проездом. Контракт был в Кватче. А что? Тебе это зачем? Я в кои-то веки уболтал тебя пойти со мной развлечься и расслабиться, а ты опять о суете… — непонимающе, но тихо разразился Понтий.

Однако Цицерон пропустил всю вопрошающую вереницу мимо ушей. Его сейчас заботило лишь одно, возможно, он даже помешался, но ему очень хотелось утихомирить воспалённые фантазии, и, наконец, успокоиться.

— Есть слухи об Амиэле? О его смерти? Имперский город ведь так обожает сплетни… Неужели ничего?.. — шёпотом выпалил молодой имперец набившие оскомину вопросы. Последний же слетел с его губ самопроизвольно, когда Цицерон встретился взглядом с Понтием. А тот был явно огорошен «проблемами» тёмного брата.

— Цицерон, с тобой всё в порядке? Я понимаю, тебе обидно, но не следует драматизировать. Нет ничего страшного в том, что его смерть не придали огласке, — так же шёпотом ответил Понтий, сладко зевая и потирая глаза.

— Был бы это простой скоморох, я бы и не подумал переживать. Но тут совсем другое… — молодой имперец сжал пальцы в замок. Ком застыл в горле. Стена непонимания возникла между ними.

«Сказать — не сказать?»

— Ах… Ты же знаешь, что при императорском дворе этого шута все недолюбливали. Наверное, там наверху нарадоваться никак не могут, однако свою радость открыто показывать не хотят. Что тут такого? И вообще, ты же ближе всех общаешься с Уведомителями, или они уже шарахаются от тебя? — хмыкнул Понтий. — Неужели они не в состоянии тебя успокоить? Чего же ты тогда от меня ожидаешь услышать?

— Что-нибудь воодушевляющее… — процедил сквозь зубы молодой Хранитель, упоминать Рашу сейчас было лишним.

Ему не нравился вид Понтия, его нынешний образ уродовал уже сложившуюся картину в голове Цицерона. Для него тёмный брат всегда был примером для подражания в их нелёгком ремесле, а эта обратная сторона медали его отталкивала. Как только сгущались тучи, Понтий был не прочь осушить стакан другой чего-нибудь покрепче. Однако в этот раз он пошёл напропалую — гулять так гулять. Вот удумал… Нашёл время. Не успел вернуться с контракта и тут же в кабак. Так и этого ему показалось мало, он ещё и его, Цицерона, позвал с собой, не желая обсудить наболевшее в Убежище.

И вот молодой Хранитель здесь, но внутренние терзания некому заглушить. Понтий был рядом, но одновременно так далеко. И поведать о своих, возможно, напускных страхах сейчас уже не казалось такой умной идеей, как утром. Зря он сюда пришёл, лишь обжёгся разочарованием. А чего он ожидал? Чуда? Новостей, что снимут как рукой все подозрения?

«Не много ли я хочу?»

— Так. Я не понял… Ты не со мной? — недовольный голос Понтия вывел из раздумий.

— Я хотел лишь узнать об Амиэле… Но раз ничего не слышно, то пожалуй пойду, — уже не испытывая никакого интереса к собеседнику, отозвался Цицерон.

Поднявшись с лавочки, он ощутил на себе чужой взгляд и обернулся.

— Цицерон, не нужно зацикливаться на пустяках… Зачем же изводить себя?

— Для меня это не пустяки, но ты не поймёшь.

— Ну да, куда мне! — озлобленно выкрикнул ни с того ни с сего Понтий. — Тебе хотелось прихвастнуть? Верно? — уже тише спросил мужчина, цокнув языком. — Ну сознайся, чего ты? — лукаво подмигнул он.

— Да, верно. Ты попал в самую точку, — согласился с чужими выводами Цицерон, чтобы поскорее закончить разговор.

— Хах! Я так и подумал с самого начала, — мужчина провёл ладонью по волосам. Кудри неряшливо упали на глаза. — Да ты не волнуйся, я на твоём месте тоже бы места себе не находил, правда, первые недели две. А потом угомонился бы. И ты угомонись! Тебе нужны яркие эмоции, ощущения и всё пройдёт.

Но Цицерон ничего не ответил, махнув рукой на прощание, он направился обратно в город, где его ждала Мать Ночи. Раз она — его новая обязанность, долг, то он должен полностью соответствовать этой высокой должности.

«Чем лучше я буду заботиться о ней, тем быстрее она выберет Слышащего, — успокаивал себя молодой Хранитель. — А Понтий… буду слушать его, когда протрезвеет и вернётся в нормальное состояние. Сейчас же его слова не имеют значения».

По дороге в чейдинхольское Убежище он решил заглянуть в таверну и купить что-нибудь вкусное для Раши. В последнее время Уведомитель ведёт себя чересчур тихо и отстранённо. Может, хоть так Цицерон порадует его?

Купив всё необходимое, молодой Хранитель присел за стол возле источника света и, достав дневник из рюкзака, задумался. По иронии судьбы больше некому пожаловаться и излить душу, но соображения по поводу шута не хотелось доверять даже бумаге. Нет. Пусть муть уляжется. Это слишком запутанная история, в которой вряд ли он сможет разобраться.

В таверне было малолюдно, отчего Цицерон решился выплеснуть пережитое за долгие месяцы именно здесь. Не в святилище же Матери Ночи заниматься подобными делами. С его точки зрения это было кощунством. Карандаш под рукой скоро водил по бумаге, опустошая от мыслей своего владельца.

«Я благополучно освоился со своими новыми обязанностями Хранителя. Мой долг — не только поддерживать чистоту в святилище Матери Ночи и огонь свечей зажжённым, но и заботиться о самом теле тоже. Склеп Матери Ночи был освящённым местом — объятым саваном, лишённым солнечного света, надёжно укрытым от внешнего мира. Вне его останки подвергаются мерзости и тлену мира живых. Тело прекрасно сохранено, поэтому заботу вызывает не физическое состояние, а духовное — останки необходимо регулярно освящать, чтобы они продолжали служить каналом связи для души Матери Ночи. Хоть вечный дух нашей Матери и путешествует свободно по всей Бездне, к своему Слышащему она обращается через свои земные останки.

И посему я еженедельно обмываю тело надлежащими маслами, зачитываю древние заклинания и лично истребляю любых насекомых или грызунов. Если Мать Ночи не захочет говорить, то это произойдёт потому, что такова её воля, а не потому, что она не в состоянии. Я ответственен за это. Я поклялся в том».

Нижнее помещение, когда-то бывшее покоями Слышащей Ализанны Дюпре, отныне стало святилищем Матери Ночи. Большую часть времени Цицерон коротал именно здесь, в основном за чтением молитв и заклинаний. Раша наказал ему на всякий случай выучить наизусть самые основные, посему молодой Хранитель повторял из раза в раз одно и тоже, чтобы запомнить. Насильно мучал себя до головокружений, лишь бы не думать о последнем контракте и о том, что произошло после него. Однако Мать Ночи продолжала молчать, и молодому имперцу виделись в затянувшейся тишине грядущие беды.

Свечи стояли полукругом возле огромного каменного гроба в виде фигуры женщины. Полый внутри, он вмещал в себя мощи Нечестивой Матроны, заключая её в своих объятьях. Иссохшие останки смотрели дырами глазниц на опустевшее помещение и стены, на бормочущего молитвы Цицерона и свет, исходящий от свечей. Эхом в пустоте отталкивался шёпот, так как теперь ему ничего не мешало. Кровать, широкий шкаф, тумбочка, буфет и прочая мебель были вынесены, дабы не беспокоить Мать Ночи треволнениями бренного мира. Всё вокруг источало скромность и смирение перед смертью. Святилище оживляли лишь большой стол, приставленный к стене, на котором стояли ваза с цветами и сосуды с маслами, табурет да длинная полка с книгами, рукописями и свитками. На этом все изыски меблировки заканчивались.

Цицерон свернул старый пыльный пергамент и, отложив его в сторону, устало потёр глаза тыльной стороной ладони. Ему предстояло изучить весь материал, что выдал ему Раша. В него входили огромные массивы текста с описанием масел и их составов. Кто бы мог подумать, что они бывают разными, в зависимости от температуры и влажности помещения. А списки молитв и заговоров для освящения мощей были той ещё скучной материей, от которой мысли завязывались в узел. Но большую часть текстов составляли наставления для Хранителя: как вести себя, как подготовиться к чтению, что разрешается делать, а что нет.

Как оказалось, защитник гроба Матери Ночи — довольно требовательная должность, заставляющая полностью отдаться новым обязанностям. Пока Цицерон занимался уборкой, чисткой, выведением грызунов и прочей рутиной, он и вообразить не мог, что его ждёт. Что разумом ему придётся покорять вершины ледников, дабы обрести отстранённый и холодный рассудок хотя бы на несколько часов, но тем временем постоянно ловить себя на мысли, что он думает о чём угодно, только не о молитвах, что читают его уста.

Цицерон в Святилище был только телом, душой же рвался он в покои Раши. И лишь появится свободная минута, готов был бросить всё и бежать вверх по коридору.

«Плохой же из меня Хранитель…» — каждый раз одёргивал он себя, едва шум наверху начинал его отвлекать и занимать. Жизнь стала непривычно размеренной и тусклой, теперь любой звук, даже собственный шёпот, был для него неким развлечением.

«Почему ты молчишь?» — мысленно спрашивал Цицерон, всматриваясь в острые черты лица иссохшего тела. Сколько раз на дню он задавал этот вопрос? И будет ли на него ответ? Ах! Он бы очень хотел его услышать, дабы опостылевшее подвешенное состояние подошло к концу, но, видно, не судьба. Как не старался ухаживать за мощами, никто: ни он сам, ни все остальные в Убежище не слышали её голоса. Цицерон начинал ощущать подкрадывающееся к нему чувство вины.

«Во мне нет Слышащего…» — от осознания этой мысли он ощущал собственную никчемность. Когда все остальные тёмные братья выполняли контракты и жертвовали жизнью, Цицерон не был в состоянии выйти даже за пределы города и сделать что-нибудь полезное. Почему он не может быть одновременно и убийцей, и Хранителем? Такой порядок был бы куда прагматичнее, чем тот, что действовал сейчас. Однако ему молча приходилось мириться с новым укладом жизни, так как скажи он хоть что-нибудь против, то во-первых, получит нагоняй от Раши, а во-вторых, подставит всю семью эгоистичным неповиновением.

Отныне услышать голос Тёмной Матери стало для него миражом, размытой надеждой на то, что он перестанет чувствовать себя обузой.

Молодой Хранитель поднялся с табурета и поплёлся к двери. Ещё будет вечер для самокопания и самобичевания, а пока почему бы не пройтись по коридорам и не размяться, иначе с такими хмурыми мыслями можно и с ума сойти. Если бы полгода тому назад ему сказали, что он будет испытывать радость и удовольствие от шатания из угла в угол, то он бы не поверил. Однако его мнение с тех пор сильно изменилось…

Плечи и спина болели, находиться в одном положении так долго для него стало настоящим испытанием. Про мозговой штурм, сладкий риск и манящую игру можно было вовсе позабыть — Цицерон чувствовал, как медленно его пожирает тоска и разочарование. Как сильно стал он отстранятся от настоящего и воскрешать в памяти яркие сцены из прошлого, дабы хоть так не погрязнуть в собственном монотонном голосе. А ведь с его стороны это было кощунством и неуважением к мощам Матери Ночи. Посему молодой Хранитель решил для себя устраивать маленькие прогулки, чтобы помечтать о былом в стороне. Цицерон понимал умом, что это ничто иное, как защитный механизм — бегство от самого себя и проблем семьи. Засиживаться в глубинах памяти опасно, но теперь только сон и прошлое приносили радость, оживляли в чёрных глазах горячие искры на короткое время.

В покоях Раши было так же тихо, как и в Святилище. Будто все звуки с собой забрала белая мгла.

— Мы вроде не в проклятой Бруме… — сказал Цицерон, пройдя внутрь. — Да и снежных бурь ещё долго ждать, — ему хотелось развеять нависшую апатию. Но, подойдя к Уведомителю ближе, он понял, что тот его попросту не услышал, уснув прямо за столом. Рядом лежала газета «Вороной курьер» недельной давности. Именно из неё они и узнали о новом погроме в этой самой «проклятой» Бруме и о…

Вороной курьер

Экстренный выпуск

«Эльфы! Отдайте часовню Бруме!» — с такими призывами жители города обратились к талморскому эмиссару возле его штаб-квартиры. К чему это привело, мы расскажем вам позже, а пока освежим память минувшими событиями.

Наша редакция держит данное обещание, посему со всей внимательностью следила за ситуацией в Бруме всё это время. С тех пор прошло несколько месяцев, однако Алдарил так и не принял предложение графа Десимия Карвейна, но, справедливости ради, и не отверг.

Между двумя очагами силы, пытающимися разрешить спор, повисло странное молчание. А появилось оно после заявления со стороны Талмора, сделанное графу Брумы во время их встречи в замке, в присутствии нашего корреспондента: «Мы рассмотрели вашу инициативу в узком кругу, однако принять или отказать вам не имеем права без предписания свыше. Но некоторые конкретные шаги мы могли бы обсудить на месте…»

Если перевести сказанное с дипломатического на нормальный язык, то следовал вполне простой вывод — Алдарил и пальцем не пошевелит, пока не получит указания из столицы. По всей видимости, оскорбление от внезапной самовольности графа Десимия Карвейна ещё не прошло, поэтому эмиссаром было принято решение замять сей инцидент при помощи волокиты. А как еще объяснить, что главное официальное лицо Талмора в Сиродиле не торопится раздавать приказы?

Со слов графа Брумы нашей редакции стало известно, что сильней всего Алдарил сетовал на священника, коего ему так и не удосужились отдать.

Да, уважаемые читатели, как вы уже поняли, наш корреспондент вновь был выгнан из главного зала замка, не успев толком ничего записать. Его быстро обнаружили и попросили на выход, поэтому нам и приходится собирать информацию по крупицам! Талморский эмиссар попросту, как у себя дома, поставил Десимия Карвейна перед выбором: либо они проведут беседу без посторонних, либо разговор не состоится вообще. Но наша редакция славится своей вездесущностью, поэтому нам не составило труда залатать пробелы из недостающей информации!

Перейдём же к сути, к тому, о чём мы упоминали в самом начале. Из-за нависшего безмолвия и недосказанности среди жителей города стали распространяться слухи и кривотолки, раздутые буйством фантазий. В обычных путешественниках и проходимцах, будь то меры или зверолюды, начали видеть шпионов и посредников Талмора. Наш корреспондент участвовал при допросе самых буйных граждан, коих задержали на площади близ штаб-квартиры талморского эмиссара, и слышал своими ушами, как задержанные оправдывали благими намерениями убийства меров и каджитов!

Да, дорогие читатели, в Бруме произошёл очередной погром, которого так не хотел допустить молодой граф Десимий Карвейн. Но не его вина, что Талмор намеренно тянул время, заставляя простых граждан сгорать от недовольства и несправедливости. Естественно, главных зачинщиков казнят, самых беспокойных посадят в тюрьму, а кто-то отделается испугом. Единственное, чего добились эти люди своими необдуманными действиями, так это ещё большей затянутости желаемого результата. После данного инцидента Алдарил самовольно покинул Бруму и отправился в столицу, назвав жителей города грязными приматами. За главного в штаб-квартире он оставил своего адъютанта.

Это вся информация, коей мы владеем на данный момент. Наша редакция продолжит следить за ситуацией в северном графстве и доводить до вашего сведения всё, что мы узнаем впредь. И помните: за сенсациями только к нам!

Эмелин… Если бы Цицерон не был Хранителем, то она осталась бы жива, а он сам как-нибудь да выкрутился. Не впервой. Тем более, что он не эльф, наверняка с ним обошлись бы тамошние жители куда мягче. Вина становилась горше.

Заголовок: «Эльфы! Отдайте часовню Бруме!» бросился в глаза, как только молодой Хранитель подошёл к столу. Хотелось верить, что чёрная полоса пройдёт. Однако численность Братства со страшной скоростью редела. Осталось всего пятеро: Раша, Амузай, Гарнаг, Понтий и он сам.

«Придёт ли конец нашим невзгодам или?..»

Молодой Хранитель едва коснулся плеча Уведомителя, дабы разбудить, но в ответ услышал:

— Ализанна… — каджит поднял голову, до этого покоившуюся на локте, и обернулся в сторону нарушителя покоя. Увидев Цицерона, Раша на мгновение замер, видимо, пытаясь прийти в себя от нагрянувших иллюзий. — Чего тебе? — настороженно спросил он, исподлобья глядя на тёмного брата. Недовольством была пронизана гримаса на его морде. Шерсть на щеке смялась.

— Прости, что разбудил. Но не гоже спать днём, вечером будет болеть голова…

— Чего тебе нужно от Раши? — прервал его каджит, повторив вопрос.

— Есть ли вести из фолкритского Убежища? — отбросив демонстративные переживания, поинтересовался Цицерон.

— Нет, всё тихо, — Уведомитель сконфуженно прижал уши к голове.

— Там может быть тот, кто нам очень нужен, — повторил молодой Хранитель то, что они с Рашей обсуждали уже много раз.

— Да, знает Раша, знает… Но не в силах Раши как-то повлиять на сложившуюся ситуацию. Посещение фолкритского Убежища входило в обязанности Слышащей, но теперь, когда её не стало, связаться с ними будет весьма проблематично.

— Неужели хозяин тамошнего Убежища не в курсе здешних событий? Как они вообще планируют выполнять контракты, когда Тёмную Мать никто не слышит? — запричитал Цицерон, не находя себе места. — Они могли бы прислать сюда кого-нибудь для выяснения причин столь длительного молчания. Разве нет?

— Не спрашивай Рашу, Раша не знает. С недавних пор там всем заправляет некая Астрид. Она чем-то приглянулась Слышащей, по крайней мере, она была очень довольна хладнокровием тёмной сестры.

— Астрид… — повторил Цицерон, стараясь запомнить. Виски в ответ откликнулись болью. — Наверное, женская солидарность, — вырвалось из груди молодого Хранителя, переминавшегося с ноги на ногу. Раскрасневшиеся от усталости глаза мутным взглядом изучали отвернувшегося от него Рашу.

— Раша не видит ничего смешного… — фыркнул удручённо каджит.

— Я и не пытался, — отрезал Цицерон. — Когда я нервничаю, у меня просто не получается не говорить в слух всё то, что на уме.

— Тогда не слоняйся без толку и это пройдёт. Займись делом, — процедил сквозь зубы Уведомитель.

На этом их разговор оборвался. Молодой Хранитель понимал, что у Раши на душе тлели угли, готовые вот-вот вспыхнуть, посему не обращал внимания на перепады его настроения. Тут бы за собой уследить… Однако правда была за Уведомителем.

Мучить Рашу об Амузае также смысла не было. Он совсем недавно о нём осведомлялся. Своими расспросами молодой Хранитель, скорее всего, лишь усугубит и так шаткое состояние каджита. Тем более, что вести из Имперского города вызывали тревогу, и напоминать о них пока не стоило.

В тот день, когда письмо оказалось на столе у Раши, Цицерон узнал — столица в курсе произошедшего, и заказчик очень доволен смертью шута. Однако Амузай писал не столько о чужих словах благодарности, сколько о своих сомнениях и опасениях. Уведомитель сообщал о подозрительных действиях со стороны императорской стражи. А именно: охрана была увеличена, пищу стали проверять по нескольку раз, прежде чем поднести её ко столу Его величества. Так же ходили слухи о грядущих проверках и обысках среди челяди и приближённых. А возглавлять данную операцию будет никто иной, как командир Марон. Среди прислуги поднялся ропот: нет ли связи между проверкой и внезапным исчезновением Амиэля, шута Его величества? Они не знали, что он мёртв. Об этом было известно лишь узкому кругу приближённых Императора, и сверху лавиной загрохотали приказы, взбаламутившие Башню Белого Золота.

Цицерон брёл заплетающимися ногами в жилые помещения вниз по коридору. Он знал, что там сейчас никого нет, но сделать «почётный крюк» стало частью его развлечений. Пройдя к своей постели, молодой Хранитель на неё рухнул. Взгляд упёрся в каменный потолок, в голове стоял шум от вымученных догадок и домыслов, от страха перед будущим, от собственной бесполезности.

На трапезном столе горели свечи, и этот полумрак обманывал, всё словно было как всегда. Но это ложь… Сопротивляясь нависшей над ним безнадёги, Цицерон поднялся на локтях и сел. Нашарив в рюкзаке дневник, он вялой рукой записал на чистом листе то, что мучило его сейчас сильнее всего:

«Проходят месяцы, и месяцы, и месяцы, а Слышащего всё нет. Почему Мать Ночи не хочет говорить со мной? Я достоин быть Хранителем, но не Слышащим? Я охраняю нашу Госпожу, берегу её от скверны, а она не удостоит меня своим голосом?»

Ему не воспрещалось совершать прогулки по городу несколько раз в неделю. Всё-таки Раша понимал положение Цицерона и заставлять сидеть того в Убежище безвылазно не собирался. Ему и самому уже надоел тоскливый взгляд молодого Хранителя, каждый раз, когда последний оказывался на пороге его покоев.

— Раша обойдёт кое-какие места, поспрашивает, послушает, а ты иди проветрись. Сходи в купальню или куда ещё ты там ходишь, — каджит обернулся и смерил Цицерона хмурым взглядом. Они остановились возле лестницы, ведущей наружу, но вперёд никто из них не порывался. — Твоё лицо не нравится Раше, — он несколько раз несильно ударил ладонью молодого имперца по щеке в попытке привести в чувства. — Возьми себя в руки.

Лицо Цицерона в ответ перекосила кривая ухмылка. От слов Уведомителя ему легче не стало. Скорее наоборот.

— Если не сделаешь физиономию попроще, заеду сильнее, — лапа сжалась в кулак и замерла возле нижней челюсти Хранителя, едва касаясь.

— Понял… — выдохнул Цицерон, примирительно выставив руки перед собой. Улыбка исчезла, а лицо приобрело уже привычный угрюмый вид вкупе с бледным цветом. Чужая ладонь разжалась и была убрана.

Повисло молчание. С улицы едва доносился детский визг. Не иначе как игра в салочки была в самом разгаре где-то возле соседних домов. Молодой Хранитель склонил голову, стараясь спрятать все скопившиеся в нём эмоции и убрать их с напряжённого лица. Но проще сказать, чем сделать. То была маска, что вцепилась в кожу и не хотела освобождать из своей хватки.

— Ладно, идём, Раша, я уверен, на свежем воздухе меня попустит, — мотнул он тяжёлой головой, не находя в себе силы придумать, как ответить ещё. Пальцы со второй попытки кое-как откупорили маленькую склянку с зельем невидимости. Тревожная улыбка то и дело порывалась появиться на его губах.

— Раша очень на это надеется. Также Раша очень надеется, что это не по твоей вине Мать Ночи молчит.

Цицерон лишь потерянно уставился в одну точку, ощущая, как по всему телу пробегает дрожь.

Вне Убежища солнце опаляло округу яркими лучами. И под этим светом внутренние беды и проблемы казались ещё темней и беспросветней. Беззаботность вокруг соприкасалась с безысходностью на душе и туманным завтра, доставляя неконтролируемое беспокойство и боль.

Без лишних слов Раша скрылся в тени за домами, и взгляд быстро потерял его из виду. Цицерон же направился в противоположном направлении, тихо, украдкой, словно в первый раз, всматриваясь в сочную зелень травы под ногами. Всё казалось таким чудным, неестественным, будто из другого мира… Он так долго был поглощён внутренними проблемами Тёмного Братства, варясь в собственном соку, что и простой цветок, выросший у основания кладки каменного дома, ему грезился неестественным чудом.

«Я ведь ходил здесь много раз… Отчего же всё кажется таким необычным и особенным? Будто я… Будто я погребён среди толщи воды и не вздохнуть, а крупицы воздуха — драгоценность. Никак не надышаться…»

Цицерон привалился спиной к стене дома поодаль Убежища и бессильно съехал вниз, развалившись в траве. Голова шла кругом, перед глазами плясали чёрные точки. Зелье перестало действовать, осветив тень едва заметной фиолетовой вспышкой. Молодой Хранитель прикрыл веки, вслушиваясь в шум ветра, сварливое чириканье птиц и гомон улицы. Его словно не стало, а раз его нет, то и проблем тоже. Может теперь он камень или листик? Было бы неплохо…

Сколько времени прошло, Цицерон не имел ни малейшего понятия, однако всё в этом мире имеет свойство заканчиваться.

— Дяденька, ты чего тут сидишь? Бездомным и бродягам в город вход запрещен. Стражники поймают, пеняй на себя, — звонкий голосок развеял приятное забытье.

— Кто там?

— Кого вы нашли?

Возле Цицерона собралась ребятня лет десяти, может постарше, и все с нескрываемым любопытством изучали незнакомца. Три мальчика и одна девочка. Поодаль стоял кто-то ещё, тоже маленького роста, но солнце ярко оттеняло этого ребёнка, и было не ясно, кто это. Молодой Хранитель поморщился… Этого ещё не хватало, лишнее внимание.

— Нет, я вовсе не бездомный… — каким-то обиженным голосом отозвался Цицерон. Он эмоционально настолько выжат, что с какой стороны на него не нажми, на глаза навернуться непрошенные слёзы. Сказанное казалось каким-то чересчур болезненным, хотя таким и не являлось. Такая реакция была ненормальной, Раша же велел ему взять себя в руки.

Молодой Хранитель поднялся с земли, отряхивая штаны. Под чужими взглядами он чувствовал себя не в своей тарелке.

— И где же ты живёшь, дяденька? — с насмешкой поинтересовался с виду самый бойкий мальчик.

Цицерон расплылся в улыбке, лицо опять перекосила странная пугающая гримаса. Время замерло здесь и сейчас, и ничего другого не существовало. В сознании зачесалось в ответ сказать что-нибудь необычное, броское.

Было чувство, словно он стоит над пропастью и кричит в неё, в попытке услышать собственное эхо. И это казалось таким весёлым и оригинальным… Ведь ему оттуда когда-нибудь ответят! Это же так смешно!

— Я живу в доме с привидениями! Так что бойся меня, малышня! По-бе-жа-ли! — выпалил Цицерон, внезапно дёрнувшись в сторону самого бойкого мальчика, и раскинул руки в стороны, дабы поймать кого-нибудь из детей. Писк и визг разразили улицу, ребятня, как горох, разбежалась в разные стороны, однако далеко убегать не торопилась. Эта спонтанная шутка только раззадорила их, ведь ясно было как день, что «бродяге» никто не поверил.

— Так ты привидение, дяденька! — засмеялся второй ребёнок, тыча пальцем в Цицерона. — Он привидение!

Все, как один, стали корчить ему смешные рожицы, руками изображать над головой лопоухие уши. Тем самым приглашая продолжить игру.

— Привидение!

— Привидение! Поймай нас!

— Поймай нас, а то убежим!

— Ну держись! Кого поймаю — съем! Ха-ха! — поддался Цицерон, не помня себя от радости, позабыв, вычеркнув все недавние переживания из головы.

Смех и визги стали громче, когда молодой имперец вышел из тени на солнце и бросился разгонять ребятню. А они продолжали кружиться вокруг него, далеко не убегая. Видимо, знали, как быстро остывает во взрослых запал, и как скоро игры с ними подходят к концу. Дела… дела… дела…

Один из детей побежал к часовне Аркея, и Цицерон ринулся за ним следом, ведь ему, как жильцу дома с привидениями, от места обитания далеко отходить не полагалось. Иначе разрушится весь образ, выдуманная иллюзия лопнет как мыльный пузырь.

— Беги! Беги, Арнас! Мы его отвлечём! — кричали за спиной, но молодой имперец не оборачивался, полностью сосредоточившись на улепётывающем мальчишке. Дыхание быстро спёрло, и до боли в груди не хватало воздуха. Но Цицерон не обращал на это внимания. Ему, внезапно, стало всё равно.

— Не ешь меня! Спасите! — вопил малыш. Дело дошло до слёз, когда «призрак» его всё-таки поймал. Еле стоя на ногах и задыхаясь, Цицерон хохотал сквозь кашель, прижимая к себе мальчишку. Но когда на него посмотрели красные заплаканные глаза, молодой имперец ослабил хватку и выпустил юнца. Ребёнок оказался самым младшим из детей, так ещё и из тёмных эльфов.

— Ааа!!! Мама! Мама! — не унимался мальчик, но упав на землю, когда чужие руки его освободили, даже не удосужился подняться и спрятаться. Цицерон склонился рядом с ним, удивлённо взирая на детские страхи…

— Да брось… Какой из меня призрак? — попытался оправдаться молодой имперец, однако быстро понял, что слова здесь вряд ли подействуют. Он протянул руку, недавняя буря эмоций на его лице теперь потухла. — Смотри, я даже не прозрачный, не свечусь. Да и летать не умею…

— А мы предупреждали тебя, Арнас! Ты слишком маленький, чтобы с нами играть! Чуть что, сразу в слёзы! — заголосил подбежавший ребёнок. Рядом, догнав, выстроились и все остальные.

— Фу! Плакса!

— А все данмеры такие рёвы?

— Ну-ну… Бояться больших дядь, это вполне естественно. Не надо смеяться, — Цицерон убрал протянутую руку и поднялся, понимая, что если полезет к испуганному малышу, то сделает только хуже.

— Ма…ма… — уже тише позвал заплаканный ребёнок.

— Ты опять всё испортил! Ладно… Лизара, бери его под руку и пошли. Отведём нюню к маме!

— Я не нююю…няя!.. Ааа!.. — навзрыд заголосил малыш, пуще прежнего.

— Ну началось… — с этими словами ребятня подняла его с земли и побрела в сторону жилых домов.

— Извини, дяденька, — остановившись возле Цицерона, сказал самый бойкий мальчик. — Поиграем в следующий раз, только без нюни, хорошо?

— Ну… раз вы меня не боитесь… — задумчиво отозвался молодой имперец, всё ещё растерянный от случившегося.

— А чего нам тебя бояться? — засмеялся ребёнок.

«Потому что я убийца…» — вспыхнуло в голове, и Цицерон оцепенел на пару мгновений, приходя в себя.

— Пока, дядя! — замахала малышня ему на прощание, уходя восвояси. Молодой Хранитель даже не пошевелился, глядя им вслед.

Когда дети исчезли за поворотом, громко галдя, Цицерон опустился на лестницу, ведущую в собор Аркея. Его одиночество теперь скрашивало лишь кладбище. Сердце продолжало громко биться. Странно, но на краткий миг ему стало так легко и спокойно, что на ум прокралась будоражащая мысль — будто и не с ним это произошло. Он посмотрел на подрагивающие руки — запахи масла и воска вновь ворвались в грудь. Тяжесть едва забытых сомнений и страхов легла на плечи.

«Что это было?»

От нависшего замешательства отвлёк тяжёлый скрип двери за спиной и чужие голоса. Цицерон, сам того не ведая, стал случайным слушателем чьего-то разговора.

— Так значит, это стражники привели её к тебе? Я удивлён…

— А что такого? По-вашему, людям чуждо милосердие?

— Но приказ отца…

— Иногда можно сделать исключение, например, как сейчас.

— Но откуда им знать, кто она? Может, её специально привезли в Чейдинхол, зная о твоей доброте, Ярнар?

— Если Ваша милость правы, то не на моей совести будет этот грех.

— Надеюсь, я ошибаюсь…

— А с чего вы вообще решили, что она опасна? Это дряхлое создание, живущее во тьме, вызывает лишь жалость и сострадание.

— Ааа… Ну я… читал в книгах, что от всякого стоит ждать подвоха.

— Не всё, написанное в книгах, следует принимать за истину.

Голоса приблизились, и Цицерону стало неловко быть третьим лишним. Он поднялся со ступени и уже посеменил в сторону моста, как его взгляд встретился с чужим.

Опять красные глаза, опять серая кожа. Данмер. Но молодой Хранитель так и замер у лестницы собора, ведь эти сутулые плечи и длинные чёрные волосы он уже где-то видел.

— Ваша милость, что-то случилось? — поинтересовался священник, видя перед собой необычную сцену, где молодой имперец без каких-либо стеснений взирал на тёмного эльфа, замершего на лестнице.

— Мы… Мы знакомы? — стушевался данмер под таким пристальным взглядом.

Цицерон же видел перед собой обрывки прошлого, стоявшие перед ним на ступень выше. Губы расплылись в блаженной улыбке. Конечно, они знакомы. Это же тот тип, что влетел в него и уронил на пол. Правда, молодой Хранитель толком уже потерял ясность мысли, и не совсем соображал, когда это было и где. Так как на переднем плане всё ещё кружились переживания о семье и слова Раши, больно резанувшие по сердцу.

Над кладбищем пролетела ворона, оглашая округу громким криком.

Громкий крик птицы привёл Цицерона в чувство, и воспоминания, медленно, но верно, стали возвращаться. Прояснялись в уме былые дни, однако этот мер не был связан с контрактами. Тогда с чем? Что они вообще обсуждали? Он словно пытался приподнять полог, за которым сам же и спрятался от внешнего мира. Но сиюминутная забывчивость из-за вороха неурядиц треснула, как скорлупа.

— Газета… Я брал у вас газету…

— Аах… Вот оно как… Да, точно. Припоминаю, — неуверенно кивнул данмер, украдкой наблюдая за рядом стоящим альтмером, видимо, раздумывая, что сказать.

Цицерон ощутил на себе взгляд священника, не предвещающий ничего хорошего — было такое чувство, что он задолжал ему сотню септимов.

— Приятно видеть вас в добром здравии, — нервно пробормотал Цицерон, наконец, осознав, кто перед ним.

— Я тоже рад тебя видеть… — натянуто ответил тёмный эльф, уже с опаской озираясь на альтмера, что всё также надменно взирал на молодого имперца. — Мы с тобой так давно не виделись. Идём… Нам нужно многое обсудить… — еле нашёлся он, от нехватки слов жестикулируя руками. Его лицо почему-то потемнело.

— Правда? — удивился Цицерон от такого поворота, но увидев перед собой красные глаза, полные непонятного ожидания, вдруг стушевался и обронил: — А… Ну да…

— Господин Илет, не думал, что у вас есть связи среди горожан жилого района. И не припоминаю, чтобы вы мне о них что-нибудь рассказывали. Надеюсь, ваш отец одобряет такие знакомства? — вкрадчиво поинтересовался высокий эльф.

— Мой отец знает об этом человеке, — оправдывался зачем-то Илет, при этом говоря правду.

Цицерон же совершенно не понимал, что здесь происходит. Почему такой назидательный тон у этого священника? Зачем младший сын графа оправдывается перед ним?

— Не поймите меня неправильно, Ваша милость, просто время сейчас неспокойное. Я бы не хотел, чтобы вы связались с какой-нибудь подозрительной компанией… Ваш отец очень расстроится, если вы пойдёте по стопам вашего брата. Прошу вас, не огорчайте Его сиятельство, он в том возрасте, когда ценится прежде всего покой, — проговорил высокий эльф монотонным голосом, будто читал унылую проповедь. Скользнув задумчивым взглядом по лицу Илета, альтмер развернулся и, заложив руки за спину, стал подниматься по лестнице. Но перед этим добавил: — Ваша милость, берегите здоровье нашего господина. До встречи.

— Ещё увидимся, Ярнар, — натянув на лицо вымученную улыбку, ответил данмер, сцепив пальцы в замок и прижав их к груди. Спина его была всё также сутула.

Фигура в светло-бежевой рясе медленно удалялась, но «старые» друзья так и стояли, не думая тронуться с места.

Цицерон в этот момент корил свой длинный язык. Зачем он вообще вспомнил про газету? Зачем про неё сказал? Его лицо и принадлежность к Тёмному Братству должен знать только граф Чейдинхола. Вот незадача… О чём он вообще думал?

А вот о чём думал Илет Индарис, только ему одному и было известно.

— Идём, — тихо проронил он, даже не посмотрев в сторону Цицерона. Последнему же ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Молчание длилось до самого моста. Когда они обошли собор Аркея, шум воды донёсся до слуха.

За это время молодой Хранитель успел заметить в своём спутнике некоторые перемены. А именно в одежде. Илет был в простом чёрном одеянии с капюшоном, что незамедлительно тот поспешил натянуть на голову и скрыть лицо.

«Что за игры в прятки?» — про себя удивился Цицерон, но лезть в чужие дела у него совершенно не было желания.

— Не думал, что подобные тебе посещают часовню, — всё ещё смотря перед собой, прервал неуютную тишину данмер. Они шли через мост в сторону богатого района, рядом, то тут, то там, сновали прохожие, однако никто и подумать не мог, что среди них гуляет младший сын графа. Тот самый затворник — как называл его Раша. Получается, не так уж этот Илет и прост…

— Вы правы, я там оказался совершенно случайно, — отозвался молодой имперец, ступая на мощёную дорогу. В этот солнечный день светлый камень обжигал глаза своей яркостью. Если закрыть веки, то всё вокруг окрашивалось красным цветом с чёрной полосой, ведущей в никуда.

— А я уже было подумал, что ты пришёл молить о прощении. Значит, показалось… — как-то разочарованно произнёс данмер. Цицерон удивлённо уставился на тёмного эльфа. Вот чего-чего, а такого он явно не ожидал услышать. Но отвечать на подобный выпад он не посчитал нужным. Вряд ли они смогут понять друг друга. Тогда зачем пытаться? Зачем портить отношения?

— А у вас самого, что, так много грехов? — отпарировал он. Чёрный капюшон оттенял часть лица, но молодой Хранитель смог заметить улыбку Илета.

— В карман за словом не лезешь?.. Верно? Но ты не тот человек, перед которым мне нужно оправдываться. Тем более, что и не за чем. Я посещаю данное место совершенно по другим причинам, — отрезал тёмный эльф.

Между ними вновь повисло молчание, и на мгновение Цицерону показалось, что рядом с ним идёт Амиэль, как тогда, на кладбище. Но шум города быстро смыл это наваждение, оставив после себя лишь смятение. Где-то неподалёку раздался смех. Молодой Хранитель вздрогнул и обернулся. Это были двое прохожих, что бурно обсуждали что-то возле речки.

— Это ненормально… — произнёс он, ощутив всем телом холодную дрожь от непонимания.

— Почему же? По-твоему, в часовне только и делают, что молятся?

— Я… Не о том… — еле выдавил из себя Цицерон, заплутав в собственных чувствах. Вспышка… Это была вспышка… В ту секунду он вознёсся на забытое острие клинка и парил между риском и азартом. Он ощущал себя всесильным, но то состояние быстро ослабло, тут же исчезнув.

— А о чём же? — они остановились возле стен, что ограждали замок Чейдинхола от богатого района.

— Уже не имеет значения. Впрочем… Знаете, хотел спросить у вас… Газета, вам её вернуть? Она нам больше не понадобится, — опять эта проклятая газета, но больше ничего в голову не приходило, нужно было срочно переменить тему.

— Это… было бы замечательно, — не понимая столь резких скачков в их разговоре, согласился Илет. Однако в красных глазах появился живой интерес, видимо, и заставивший позабыть их странный и оборванный диалог. Оглянувшись по сторонам и не заметив рядом никого подозрительного, он резко приблизился и прошептал: — В таком случае приходи сегодня вечером. Вот, возьми это, — Цицерон ощутил, как его руку схватили и положили в ладонь что-то круглое и металлическое. — Предъявишь его стражникам и тебя сразу пропустят ко мне, — всё ещё шёпотом, но очень живо залепетал данмер. Идея о возвращении никому ненужного старого выпуска, никому, кроме Илета, сильно воспалила последнего. И чего в этом клочке бумаги такого?

«Интересно, что бы с ним было, если бы он увидел древние книги и рукописи, принадлежащие Тёмному Братству? Наверное, воспарил бы над землёй и никто бы его больше не увидел…» — от подобных рассуждений стало даже как-то смешно.

— Если мне не изменяет память, то сегодня никаких встреч у отца не назначено. Всё должно пройти спокойно… — и только молодой Хранитель поспешил вставить своё мнение по всей складывающейся ситуации, как его тут же перебили: — Никаких отсрочек я не потерплю. Моя коллекция должна быть полной… — он со значением поднял указательный палец, тем самым давая понять, что откладывать данный, важный, видимо, только для него, вопрос, не намерен. В его голосе промелькнули властные нотки.

«Я только предложил ему, а он уже командует… Мной, бывшим ассасином Темного Братства; Хранителем гроба Матери Ночи!»

— Увидимся, — каким-то восторженным тоном попрощался Илет, обрывая тем самым нити чужих мыслей. И направился дальше, вдоль замковых стен, чем изрядно удивил Цицерона.

— До встречи… — только и смог сказать молодой Хранитель.

«Как всё к этому пришло? Вот так — раз, и не отвертишься… Язык мой — враг мой».

Он развернулся и побрёл обратно — здесь ему больше делать нечего. Пальцы продолжали сжимать незнакомый предмет, но молодой Хранитель не решился пока разглядывать его.

Кроме всего прочего, что смутило Цицерона в их встрече, не считая подозрительной любви к выцветшей бумаге, так это прощание. Младший сын графа направился не в замок, а дальше в торговый район.

«Может быть где-то там есть потайной лаз?» — предположил он.

Цицерон вновь оказался возле собора. Тяжёлая тень здания висела тёмным пятном над кладбищем, защищая от зноя. Рядом с городскими воротами, совсем неподалёку, стражник ругался с незадачливым путником, что взял на себя смелость в столь неспокойное время таскать с собой огромную поклажу. Улицу оглашал возмущённый вопль. На дороге валялись разбросанные вещи. Солнце марило, а ветер лениво колыхал листья.

Странное чувство окутало с ног до головы. Будто бы он никуда и не уходил, и ни с кем не встречался… А всё это время был здесь, дремал на серой лестнице в тени. Может, всё это привиделось? Уж слишком спонтанно сложились события, отчего и не верилось в действительность произошедшего. Однако рука продолжала сжимать незнакомый предмет. Разжав пальцы, Цицерон увидел на ладони перстень-печатку.

Раша возвратился позднее Цицерона, постучав в приоткрытую дверь Святилища. Молодой Хранитель, оторвав взгляд от жёлтого пергамента, увидел на пороге Уведомителя, что задумчиво бросил:

— Раша вернулся.

Его вид был отрешённым, глаза будто не видели ничего перед собой. Цицерон тем временем поднялся с места, размышляя: показать перстень или пока повременить? Но увидев состояние Раши, решил промолчать до лучшего момента. Сейчас тому было явно не до того.

— Что ты разузнал? — прощупывал почву молодой Хранитель, приблизившись к тёмному брату.

— Не в Святилище… — понуро сдвинув брови у переносицы, ответил каджит.

Они оказались в покоях Раши спустя минуту, но тот даже не присел с дороги, а просто опёрся спиной о край стола, скрестив руки на груди. Видимо, что-то пошло не так.

— Что случилось? — напрямую спросил Цицерон. В голове продолжали кружиться слова древних заклинаний, хоть он уже и потерял их смысл. Свет свечей дрожал, иногда потрескивая, видно, сквозняк прокрался за стены Убежища. Однако оба тёмных брата этого не замечали.

Как выяснилось, Раша так и не получил вестей от Амузая, из-за чего и не находил себе места.

— Он же предупредил о проверках, зазря только нервы тратишь. Присядь… Тебе чего-нибудь принести?

— С чего такие нежности? — недовольно буркнул Раша, с недоверием взирая на Хранителя. — Ты что-то натворил? — не дав вставить и слова, фыркнул Уведомитель.

— Ничего… — ответил Цицерон, но прозвучало это так натянуто, будто его раскрыли, аки книгу, и уже читают без разрешения.

С Рашей лучше всего разговаривать, когда тот в хорошем расположении духа. Но сейчас не тот случай, а сказать надо.

— Я налью тебе вина, надеюсь, мир от этого не рухнет? — засмеялся Хранитель, откупоривая бутыль.

— Амузай очень пунктуальный и верен семье, неужели не понимаешь? Он бы расшибся, но весточку отправил! Тёмное Братство не в том положении, чтобы играть в молчанку… Нам нужны дорогие контракты, дабы выжить, и он это прекрасно понимает. Простые заказы сейчас найти почти невозможно, мы тратим уйму времени и сил, дабы раскопать хоть что-то! А ты шутки шутишь? — распалялся Уведомитель, рвано дыша.

«Может, оно и к лучшему? Пусть выпустит пар. Мне всё равно нужно его одобрение и дельный совет. Но пока он слеп от эмоций».

— Выпей… — продолжал гнуть своё Цицерон, поднеся глиняный стакан Уведомителю.

— Да чего ты пристал-то?! — махнул каджит лапой, чуть не облив тёмного брата. Хвост напряжённо рассекал воздух из стороны в сторону.

— Мы можем что-то сделать? Как-то на это повлиять? — тихо поинтересовался Хранитель, разглядывая красное пятно на полу.

— Нет…

Тяжело выдохнув, Раша рухнул на табурет. Видимо, он уже устал от собственного бессилия. Проведя лапой по щеке, Уведомитель лишь бросил:

— Подлей ещё… Чего стоишь столбом…

Цицерон не заставил себя долго ждать. Осушив стакан и немного успокоившись, каджит продолжил сидеть всё в той же позе, по самые уши погружённый в собственные мысли.

— Раша, позволь мне отвлечь тебя на минуту, — как можно спокойнее попросил Хранитель, склонившись над Уведомителем.

— Ты всё-таки что-то натворил… Уж больно покладистый сегодня, — покачал мордой тот. — Ну давай, удиви Рашу.

Цицерон ничего не стал говорить, просто достал перстень-печатку из кармана и положил на стол.

— Откуда это у тебя? — изумился Уведомитель. — Ты за моей спиной опять мутишь воду?

— Вовсе нет, — поспешил оправдаться Хранитель, выставив руки перед собой. — Всё произошло так неожиданно и спонтанно, но ты не подумай… Просто вечером я отлучусь ненадолго. Надеюсь, ты не против. Это всего-то маленький пустяк.

— Не знал, что подобными вещицами разбрасываются из-за пустяка.

Цицерон, как умел, на пальцах, пересказал всё, что с ним произошло этим днём. И казалось бы, они равны друг другу, но у Хранителя от чужого пронзительного взгляда возникло ощущение, что его сейчас со всей силы треснут.

— Отлично! Просто замечательно! Раскрыл лицо постороннему меру, так ещё и наглости хватает мне об этом докладывать! Молодец! Что сказать! О чём ты вообще думал? И по такой ерунде вся эта ваша неловкая встреча назначена… Смех да и только! Вы друг друга стоите, — Цицерон нервно поджал губы. Уже не впервой его отчитывали, будто несмышлёного новичка. Впрочем, другой реакции он и не ожидал.

— Как бы глупо это не выглядело со стороны, но всё-таки он меня ждёт. Прошу, дай мне разрешение…

— Иди, куда хочешь! Ты всего-то Хранитель гроба Матери Ночи, а наша семья находится на краю пропасти, — задел за живое Уведомитель.

— Раша…

— Что Раша? Что?! Я уже всё сказал. Иди, оставь Рашу в покое!

Ему больше ничего не оставалось, кроме как забрать перстень и послушно выйти, закрыв за собой дверь. Снова нахлынуло болезненное чувство вины, и как его от себя отсечь, Цицерон не имел ни малейшего понятия. В голове словно бесились скампы, и этот шум изводил, не давая сосредоточиться на чём-то одном.

«Почему же ты молчишь? Скажи уже хоть слово! — зубы непроизвольно стиснулись, а злоба разлилась в груди. Злоба на самого себя. — Я не достоин…»

Он чуть ли не бегом спустился в Святилище, однако войти внутрь не решился. Свет свечей, стоявших полукругом, гроб и Мать Ночи — эта до боли знакомая картина заставила остановиться. В его состоянии не богохульство ли подходить ближе? В голове разом потухли все мысли, и он не смог найти себе оправдания, соображая на ощупь.

«Сам только что осуждал Рашу, а его ничем не лучше… Стоило только копнуть поглубже, как внутри меня всё тут же вспыхнуло».

— Прости… — пришибленно произнёс Цицерон, пятясь назад и не находя сил отвести взгляда. Нечестивая Матрона проникала до самого нутра своими пустыми, ничего не выражающими, глазницами. И эта чёрная мгла прибила к земле, словно дождь — пыль, все чувства. Все, кроме почтительного трепета и страха. — Прости… прости… Хах… — замотал Хранитель через силу головой, лишь бы отвести взгляд в сторону, и не смотреть в пустые глазные впадины. Изо рта вырвался взволнованный смех. Внезапное наваждение отрезвило, и на место злобы и тревожности на краткий миг пришла тихая печаль.

Цицерон так и не решился войти в Святилище, и, оставив дверь открытой, поднялся в главный зал. Оттуда спустился вниз по коридору в жилые помещения.

Его встретил храп Гарнага, и, как ни странно, этот незатейливый звук обнадёжил. Хоть что-то неизменно в это неспокойное время. Наверное, было бы здорово посидеть и поболтать, но будить спящего орка он не стал, так как уважал чужой покой.

Остальные постели пустовали, не давая забыться напускной безмятежностью. Всё это ложь, все эти стены на песке. Что будет дальше?

Вечер приближался, окутанный туманом нервных мыслей. Скоро нужно будет отправляться в замок. Газета, из-за которой случился весь сыр-бор, лежала в прикроватной тумбе — и в самом деле такой пустяк. Раша за дело отчитал его. Пока все кружатся, подобно веретену, от него, Цицерона, нет пользы.

«Хранитель — какая бесполезная должность! Зачем она нужна, если Мать Ночи всё равно молчит? Это как разговаривать со стенами или потолком, зная лишь одно наверняка — когда-нибудь они рухнут. А толку-то?! — Цицерон со всей силы ударил кулаком о спинку кровати, рюкзак от толчка, опрокинувшись под собственным весом, упал, вывалив из открытого кармана содержимое. — А имею ли я право так рассуждать? — опомнился Хранитель от нахлынувшей вновь на него злобы. — Бесполезное ничтожество! Глупый дурак! Зачем… Зачем я вообще заговорил с ним прежде, чем вспомнить, кто он таков? Младший сын графа! Это был младший сын графа! Из-за моей невнимательности Раша и вовсе потеряет ко мне доверие… Каков Хранитель! Достойный выбор! Ха! — губы скривились в подобии улыбки. — Как же я жалок. Неужели это по моей вине Мать Ночи молчит? Ведь Раша не может ошибаться… Он говорил…»

Под натиском напирающих со всех сторон проблем, воображение обычно сгущает тучи пуще прежнего, искажая и преломляя под эмоциями, казалось бы, вполне разрешимые задачи и даже пустяки. Цицерон знал об этом. Вот только то, что происходило с Убежищем и их семьёй, он не мог причислить к вышеупомянутому. Ещё чуть-чуть, и в его голове всё могло упроститься до уровня конца света в миниатюре. И как этот порыв удержать внутри себя, не расплескав, он не имел ни малейшего понятия.

— Ха-ха… Гарнаг… Мы будто в ушате с помоями… Хах… — без сил простонал себе под нос Хранитель, повалившись на пол. Ему ответил только громкий храп. Прислонившись лбом к холодному полу, Цицерон закрыл глаза. Его знобило. Он не понимал, что с ним творится.

«Позавчера я убирался здесь… — в каком-то полубреду возникли обрывки суетливых мыслей. — Нужно будет на днях купить магических свитков, а то вода кончается… Ещё Понтий попросил найти какую-то книгу… Название записал где-то на листке, — заторможено перебирал он в уме. За последние дни его каскадом бросало из одной крайности в другую. То окутывали образы былого, то занимал шум сегодняшнего дня, то сковывал страх перед будущим. — Мать Ночи следует натереть маслом на следующей неделе…»

Но в подобных размышлениях были плюсы. Все эти хлопоты забивали голову отвлечёнными заботами, давая время на отдых от раздумий о наступлении пресловутого «завтра». Позволяя забыть о чувстве вины, что кралось за ним по пятам, будто тень. Хоть так, но он чувствовал себя полезным.

«Почему ты молчишь?»

В полузабытьи ворвался громкий смех, а может это просто храп? В нос ударил запах масла. Перед глазами застыла тьма.

«Я дал слово… А моё слово не должно быть пустым звуком. И… И на сегодня мною выполнено всё, что требовалось. У Раши, конечно, есть причины злиться на меня, но не до такой степени… Разве что… — храп продолжал гулять раскатами грома по жилым помещениям. Цицерон открыл глаза. — Почему ты молчишь?»

Взгляд зацепился за дневник, и Хранитель, привалившись спиной к кровати, взял книжицу в руки. Пролистывая страницы, он будто снова проживал былые дни, где не нужно было терзать себя вопросами. Где изящно выполненное убийство постепенно стало самоцелью, изначально рождённое в желании обрести семью.

Тот день вонзился в память, как острый клинок. На пороге комнаты, что он впопыхах снял в дешёвой придорожной таверне, появился Уведомитель и дал ему возможность сделать выбор. Выбор между жалким существованием и яркой жизнью. Между страхом быть обличённым в убийстве и за это понести наказание или же принять себя и свой грех, как данность, найдя опору в Тёмном Братстве. И он выбрал второе, ибо полагал, что даже если его и найдёт смерть, то она не будет столь никчёмной, как жизнь собственного отца.

Взгляд остановился на последнем контракте. Озлобленность вновь покинула грудь, болезненно обратившись в тоску. Цицерон, потерев пальцами висок, тихо засмеялся, плечи судорожно затряслись в ответ. Его пугали мысли, что он в чём-то схож с отцом. Эта тема для него была запретной. Об этом нельзя думать, иначе пропасть разверзнется под ногами. А что будет дальше? Одна лишь пустота…

Немного погодя Хранитель смог успокоить бурю в собственной душе. Достав карандаш, он уже по привычке решил излить душу в дневник. Дабы хоть так очистить себя от раздражающих терзаний.

«Как давно я не использовал свой клинок. Как давно не спасал души. Но теперь я Хранитель. Я больше не забираю.

Мне приятно вспомнить время, проведённое с шутом. Его хохот, его крики, его жалкие мольбы. А затем, когда дело приблизилось к концу, снова его хохот. Весел в жизни, весел в смерти. Для меня было честью знать его».

То туда, то сюда из нижних комнат постоянно сновала прислуга, будто ужаленная. Запах снеди сбил все мысли разом, стоило только Цицерону оказаться по ту сторону дверей замка. Вся эта нагромождённая кутерьма смутила, и он не сразу услышал чужой голос, что требовательно окликнул за его спиной:

— Кто такой? Чего нужно?

Хранитель обернулся и под пристальными взглядами двух стражников смог лишь натянуто ответить:

— Меня ждёт Его милость Илет Индарис.

Произносить подобное вслух было для него чем-то диким, ибо в Убежище младшего сына графа все с лёгкой подачи Раши называли просто — затворник. А теперь всё так официально… Странно, что его, Цицерона, никто не встретил, как в прошлый раз, из-за чего подобное и приходится произносить. А ведь Раша в своё время предупреждал, говоря о взаимоотношениях между графом Чейдинхола и Тёмным Братством, что вести себя следует с чувством собственного достоинства. Фарвил Индарис должен видеть в гильдии убийц равных себе по силе и с этой самой силой считаться. Хотя… Он же не к нему самому идёт, тогда к чему вся эта напускная серьёзность? Для всеобщего успокоения? Если он и дальше будет разговаривать в такой манере, то к концу их встречи его скорее всего перекосит от собственной важности…

Хмыкнув себе под нос, Цицерон склонил голову, дабы из-под широкого капюшона разглядеть лица людей напротив.

— Да неужели? — ехидно процедил сквозь зубы мужчина. — Что-то я не припоминаю никаких распоряжений сверху. А ты? — он обернулся к товарищу за словами поддержки, но тот лишь удручённым взглядом проводил кого-то, прошедшего за спиной Хранителя. Запах мяса стал куда более явным, чем прежде, ещё чуть-чуть, и слюну во рту уже не удержать.

Цицерон решил не искушать судьбу и, запустив руку в карман, вынул кольцо-печатку. У стражников от удивления вытянулись физиономии, а взгляд замер на протянутой ладони незнакомца.

— Мы договорились встретиться сегодня вечером, — тихо произнёс Хранитель, снедаемый пляшущими рядом, будто в издёвку, запахами. Единственное, что радовало в данной ситуации — он испытывал подобные «пытки» не в одиночестве.

— Боюсь, не получится, — растерянно отозвался один из стражников, покрутив в пальцах кольцо, а после вернув его Цицерону.

— Его сиятельство сегодня принимает очень важного гостя. Который, к слову, явился без приглашения на ночь глядя, от чего наш господин явно не в духе.

— Гость? — изумился Хранитель. А после обернулся, всматриваясь в лица то и дело снующей туда-сюда прислуги. Судя по их виду, они не слишком-то были рады.

— Эти бокалы для другого вина, болван! — цыкнул один на другого и отправил бедолагу обратно вниз по лестнице.

— Где жаркое?

— Да не готово ещё… — шёпотом между собой перебранивались слуги.

— Но меня заверили, что на сегодня никаких встреч не назначено… — повернувшись обратно к стражникам, растерянно произнёс Хранитель.

— Так оно и было… Но к Его сиятельству прибыл высокопоставленный чиновник самого императора. Поэтому…

— А ты уверен, что мы должны ему всё это рассказывать? — прервал один мужчина другого.

Оба сперва смущённо переглянулись, а потом задумчиво уставились на Цицерона.

— Вы правы. Мне необязательно об этом знать… — наигранно дружелюбно согласился Хранитель, чем вызвал в стражниках симпатию к себе.

— Боюсь, вам придётся подождать, пока встреча подойдёт к концу, — сделал вывод мужчина извинительным тоном.

Хранитель про себя улыбнулся, поняв, наконец, что эти двое видят в нём теперь некую значимую фигуру, раз так учтиво начали обращаться.

«Знали бы они, кто я на самом деле, гоняли бы меня тут…»

— Вы можете присесть вон там и передохнуть, — указывая на лавочку возле стены, порекомендовал стражник.

— Нет, спасибо… — сглотнул Цицерон, ощущая, как в животе всё сжалось от мысли пробыть здесь ещё какое-то время. Хотя, казалось бы, он не голоден. Но дурман был настолько ярким и пышным, а слуги проносили в трапезный зал такое, что Цицерон ни разу не видывал. И все треволнения куда-то улетучились — примитивное чувство с лёгкостью одолело то, что он сам не мог побороть с помощью терпения и превозмогания. Получалось, что в какой-то степени высокие эльфы были правы, называя людей приматами… Интересно, какие тогда страсти испытывают меры? Видимо, какого-то более высокого порядка? — Я лучше побуду на улице, подышу свежим воздухом… Если можно, кликните меня, когда всё успокоится, — копируя манеру поведения Понтия, снисходительно попросил Цицерон. Получив кивок в ответ, он поспешил на выход.

«Тяжко должно быть им… Ох, как тяжко… Так ещё и думать надо. Иногда. А какое там думать, когда голова опустела под таким суровым натиском», — вдыхая запах города, рассуждал Хранитель.

Он чувствовал себя опьянённым, и смог адекватно сориентироваться лишь на голом чутье и копировании.

— Дела… — только и смог он произнести вслух, опустившись на ступеньки по правую сторону от высокой двери в замок. Возможно, ему не стоило здесь сидеть, а пойти да прогуляться куда-нибудь, но едва он оправился от примитивного чувства голода, как голову вновь заполнил рой звенящих мыслей, страхов и ожиданий.

* * *

Илет отстранённо слушал речи за столом в трапезном зале, которые, правда, пока ограничивались лишь дежурными фразами о погоде, здоровье и о чём в таких случаях ещё говорят…

По центру сидел граф, по правую руку его сыновья по старшинству, по левую — гость.

— Меня остановили у главных городских врат, не позволяя пройти! Это уму непостижимо… Стражники начали допрашивать и обыскивать, не обращая внимания на мой солидный экипаж… — жаловался мужчина, разрезая меж тем кусок варёного мяса.

— Прежде чем приезжать ко мне, вам следовало оповестить о своих намерениях, — холодно отрезал глава семейства Фарвил Индарис.

— Вы правы, — тут же согласился гость, едва ли замешкавшись. — Просто я и подумать не мог, что в вашем графстве всё ещё действуют ограничения после того переполоха. К чему вся эта демонстрация силы? Это же требует куда больших затрат: как людских, так и денежных. Не лучше ли вернуться к обычному порядку? — даже свои возмущения этот человек произносил так, будто рассказывал о чём-то неважном и незначительном.

Непринуждённость в его тоне располагала к себе. Однако Илет держал в уме слова отца, сказанные перед приходом гостя.

«Вы только откроете рот, глаза и уши, как этот ушлый Мотьер вольёт в них свои сладкие речи. Не обольщайтесь на его счёт».

Он бросил короткий взгляд на старшего брата. Отец предупредил их обоих и наказал не вступать с гостем в разговоры по душам. Однако Аланил смотрел на Амона Мотьера вдохновлённым взглядом, боясь упустить из виду любой его жест. Будто околдованный чужой открытостью и пренебрежительностью к местным порядкам.

— Я не люблю спешку, — сухо ответил Фарвил Индарис, неторопливо, один глоток за другим, отпивая вино из бокала, будто наслаждаясь самим процессом. А сам тем временем, как и его старший сын, не сводил взгляда с нежданного гостя. Правда, не читалось в его тёмно-красных глазах восхищения. От них сквозило затаённым выжиданием. — К тому же, в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

— Верно подмечено, — засмеялся мужчина. Неподалёку, прислонившись к стене, стоял его телохранитель и зорко наблюдал за происходящим. — Я и в самом деле давно не был у вас. Совсем закружился с императорскими поручениями. Так ведь и помру, а вы ни капли не изменитесь, Ваше сиятельство… — гость ещё громче засмеялся, однако смех его был притворным. Он будто бы заставлял себя смеяться насильно. Однако Аланил этого не заметил и ответил взаимностью, громко загоготав.

Фарвил Индарис смерил старшего сына пренебрежительным взглядом. Илет продолжил рассматривать руки под столом.

— Вам нечего бояться, ведь бретонцам уготован век куда более долгий, чем прочим людям.

— Не столь долгий, как век тёмных эльфов… — как-то раздосадовано ответил Мотьер, загадочно любуясь алым вином в бокале. Однако, сделав глоток, он тут же переменил тему. — Кстати, я слышал, что ваш сын, виконт Чейдинхола, Аланил, настоящий покоритель сердец… Хм…

С его плеч будто упала та недавняя удручённость, к которой привёл незатейливый диалог, и он снова источал прежнюю жизнерадостность и расторопность. Весело хмыкнув, Мотьер подмигнул Аланилу, видимо, приглашая того к беседе. По крайней мере, так рассудил Фарвил Индарис.

«Этого ещё не хватало…»

Но вслух произнёс другое:

— Лучше бы он был покорителем умов.

Старший сын лишь закатил глаза, всем своим видом показывая, как тяжело ему жить с таким отцом. Илет же, немного успокоившись, выдохнул. Однако улыбка на лице брата продолжала его смущать, и этот горящий взгляд… Он уже видел такой много раз… Но сейчас все те случаи лучше не перебирать в уме.

Под длинными волосами не было видно, как потемнело его лицо от наплыва нежеланных эмоций.

«Тебя чуть что, сразу в краску бросает!» — слова старшего брата болью всплыли в памяти, отчего тот ещё больше согнулся в спине в каком-то ясном ему одному порыве спрятаться. Почему он вообще должен здесь присутствовать?

Тем временем Мотьер и не думал давать заднюю, несмотря на усилия графа поставить того на место.

— Молодость, не лучшая ли пора жизни? Вспомните себя в его годы… Я слышал, вы тоже с пренебрежением относились к словам своего покойного отца. Разве нет? — мужчина знал куда бить, и как можно глубже и больнее.

— Я думаю, вам также известно, что привело меня в чувство… — безэмоционально отпарировал Фарвил Индарис.

За плечами графа был куда больший опыт, разница в возрасте была разительной. Однако Амон Мотьер лишь пожал плечами, бросив:

— Но мы же не хотим повторения тех событий, что так сильно повлияли на вашу жизнь?

Аланил благодарно улыбнулся, едва кивнув головой и опустив веки.

— Нет, не хотим… — как-то вкрадчиво произнёс Фарвил Индарис. — И не допустим…

От этих слов Илет поднял голову и посмотрел на отца. В родном голосе прозвучали нотки вызова. Глава семейства же в своей излюбленной манере взирал на Амона Мотьера сверху вниз, в желании поставить точку.

— Ааа… Аах… — нарочито медленно простонал мужчина, озираясь по сторонам. — Это место такое же угрюмое, как и его хозяин, — он вновь перескочил на другую тему, делая вид, что не заметил угрозы в чужой интонации. — Нет ни бардов, ни менестрелей, ни жонглёров… Вам бы сюда чуточку веселья, а? — он посмотрел на Аланила, а тот, улыбнувшись, кивнул и с досадливым видом поддержал разговор.

— Я уже давно об этом твержу отцу, но он не слушает. Говорит, мол, здесь тебе не таверна и не постоялый двор. И вообще, он грозится прогнать взашей моих друзей! — пожаловался старший сын незваному гостю.

— Все друзья до чёрного дня, — констатировал граф, пропуская мимо ушей ропот, что был камнем в его огород.

— Ну… В словах вашего отца есть доля правды. И в самом деле замок — это не таверна, — всё-таки Мотьер понимал, кто здесь главный, и портить отношения он не собирался, маневрируя, подобно канатоходцу. — Впрочем, как вам идея завести шута? — он сказал это с таким видом, будто речь шла о собаке.

— Шута? — переспросил Аланил, после чего оживлённо посмотрел на отца в ожидании его реакции. — Это было бы здорово… А то компания младшего брата мне уже поднадоела.

Илет за всё это время так и не произнёс ни слова. Фарвил Индарис также молчал, думая о чём-то своём.

— В этом нет ничего зазорного, у самого императора был шут, — продолжал мужчина, видя напротив себя заинтересованное лицо старшего сына графа.

— И он плохо кончил, — отозвался глава семейства, вперив свой взгляд в сидящего рядом бретонца.

— Говорят, в этом замешано Тёмное Братство, — расплылся в улыбке Мотьер, склонив голову на руки, сцепленные в замок.

— Я об этом тоже слышал! Проклятые сектанты… — вклинился Аланил в желании обозначить свою осведомлённость.

При упоминании наемных убийц Илет раздосадовано прикусил губу. Лучше бы этим вечером он встретился с одним из них, чем находился здесь.

— Может быть вы уже расскажите нам о цели своего визита в столь поздний час? — улыбнулся в ответ граф, также сменив тему, как до этого делал незваный гость.

Примечания:

Кста, тут один чел нарисовал арт по моей просьбе, зацените там, все дела))

https://m.vk.com/photo-173140096_457239602?list=album-173140096_00&rev=1&from=group

— Вы прекрасно знаете, по какой причине я здесь, — в голосе Мотьера прозвучала серьёзность. — Я писал вам письма, но вы так и не удосужились на них ответить.

— И ради ответа вы на ночь глядя прибыли сюда? Можно предположить, что о своём посещении Чейдинхола вы не удосужились предупредить не только меня, — заключил Фарвил Индарис. Илет по сосредоточенному лицу отца понял, что тот уже давно ожидал подобного поворота в их неспешном диалоге, иногда прерываемого неуместными фразами Аланила.

Граф махнул стражнику рукой. Мужчина, кивнув, вышел из трапезного зала и закрыл за собой дверь. Видимо, дежурные фразы и разговоры ни о чём подошли к концу.

— Сущая правда, грешен. Я выехал прямо из собственной резиденции, что в Корроле, — в который раз согласился с чужими словами нежданный гость. Его тёмно-карие глаза искрились любопытством, губы застыли в учтивой полуулыбке. Казалось, что он внимательно слушал собеседника и был готов в любую минуту принять противоположную точку зрения. Его манера вести себя открыто располагала к себе всякого, кто не был близко с ним знаком. Этот бретонец словно усыплял разговорами по душам, однако был себе на уме. — Но и вы должны меня понять. Никому не понравится пренебрежение и игнорирование. Неужели так было сложно дать ответ? Или у Вашего сиятельства совсем нет на меня времени?

— Время имеется, однако мне не понятна суть претензий в ваших письмах. Примкнуть к вашей партии? С какой стати? Почему я должен оставить императора, властью которого я и мои предшественники восседали на троне графства Чейдинхол, и выбрать вашу сторону? — отбросив все хождения вокруг да около, напрямую поинтересовался Фарвил Индарис.

— Кажется, я расписал всё весьма конкретно, зачем изображать непонимание? Ваша семья обрела титул, положение и землю при правлении Септимов, а не при Мидах. И мне совершенно не ясна такая слепая преданность тому, кто своими действиями лишь усугубляет положение Империи.

Илет после слов гостя, едва сдерживая удивление на лице, бросил торопливый взгляд в сторону отца. Последний же нахмурился, сведя к переносице густые чёрные брови, и всё так же в излюбленной манере смотрел на бретонца сверху вниз.

— Вы играете с огнем, Мотьер. Не боитесь сгореть в пламени, что сами и разжигаете? Да в добавок развалить всё то, что ещё пока не сломано?

— Так вы, Ваше сиятельство, боитесь? А кто, по-вашему, должен этим заниматься? Кто как не мы, облачённые властью? — вкрадчиво произнёс мужчина. — Без риска и утрат перемены не происходят, однако лучше взять грядущие изменения под собственный контроль. Иначе инициативу может перехватить кто-нибудь другой, и тогда никто не знает наверняка, как всё обернётся, и не отправимся ли мы вслед за императором… Вы так не считаете?

— Я это отлично понимаю, но куклой в ваших планах становится не собираюсь.

— Куклой? Вам правда так претит моя персона? Хм… Я с самого начала предполагал, что с вами будет труднее всего…

— Со мной? — прервал его граф. — То есть всё-таки нашлись те, кто вам благоволит? Естественно, кроме вашего родственника, что теперь является графом Бравила, — гневно изумился пожилой тёмный эльф.

— Так и есть. Несколько графов уже предложили мне свою поддержку, а также некоторые знатные семьи и кое-кто из Совета изъявили желание помочь, — тут же отпарировал Мотьер, оставив своих собеседников в немом замешательстве.

— Интересно было бы взглянуть на их лица… — прервал тишину Фарвил Индарис, незаметно выдохнув. Аланил же продолжал смотреть на незваного гостя влюблёнными от восторга глазами, приоткрыв рот. — В самом деле, я боюсь будущего… — нехотя признался граф. — Я страшусь смуты, что последует после вашего вмешательства в дела Империи. Ведь у нас в соседях не абы кто, а сам Доминион, и высокие эльфы вряд ли будут смиренно смотреть, как вы делите между собой Рубиновый Трон. Не страшно ли вам, Мотьер?

— Слава Восьмерым, нет. Меня волнуют куда более приземлённые проблемы. В столице ходят слухи о мятежниках, что грезят выступить против нынешнего правительства…

— Хах! Серьёзно? Вы не боитесь Доминиона, но вас пугают какие-то мятежники? Неужели вы верите столь пространным сплетням? Вы меня, видимо, решили удивить. Если и есть такая группа безумцев, им нечего вам противопоставить. С чего вы, Мотьер, вообще обратили на такую мелочь внимание? — Фарвил Индарис постучал пальцем по столу. Он всё ещё ждал подвоха и не верил ни единому слову гостя.

«Что у тебя на уме?» — подумал граф, но вслух произнёс:

— Не буду лукавить, до меня также доходила подобная информация, но, возможно, это просто выдумка… Я бы не стал воспринимать её всерьёз.

— Именно поэтому ваш город всё ещё находится под такой значительной охраной, не иначе, — язвительно заметил Мотьер. — Дыма без огня не бывает. После того скандала со скумой всё перевернулось вверх дном, породив массу недовольств. Да, сейчас, наверняка, это просто кучка, как вы выразились, безумцев, однако, стоит им найти достойного лидера, как нам с вами будет уже не смешно.

— А вы всё мечтаете посадить меня в одну лодку вместе с собой? — процедил сквозь зубы Фарвил Индарис.

— Поймите, Ваше сиятельство. Чем обширней будет наша партия, тем безболезненней произойдёт смена власти. Мы просто поменяем несколько фигур, а Империя избежит колоссальных потрясений! Это куда лучше, чем революция и гражданские войны, что разгорятся вслед, где пламя разнесётся из Сиродила в Тамриэль… Об этом даже думать страшно! — увещевал Мотьер, искренне веря в свою правоту.

«Он хочет запугать меня бунтом и таким образом вынудить сдаться? Загнать в угол безумием простых граждан Империи? Хах… Вот хитрец…» — хмыкнул про себя пожилой тёмный эльф.

— Простите, я не могу принять ваше предложение… Я уже не в том возрасте, чтобы играть в перевороты, — стараясь отстраниться, напомнил граф.

— А ваши сыновья? С их мнением считаться не нужно, — тут же упрекнул Мотьер, ударив по самому слабому месту графа.

Аланил уже открыл было рот полностью, дабы вставить своё слово, но, ощутив на себе тяжёлый взгляд отца, забыл о чём хотел сказать.

— Вы здесь гость, не забывайте об этом. И если вам так нужен был мой ответ, то вы его получили: я не собираюсь в этом участвовать, — повторил Фарвил Индарис холодным тоном, желая закончить разговор.

— Жаль… Я рассчитывал на ваше благоразумие, — разочаровано произнёс Мотьер. — Что ж, получается, я зря проделал столь долгий путь, а теперь ещё и возвращаться ни с чем…

Он встал из-за стола и, встретившись взглядом со своим личным телохранителем, бросил ему:

— В таком случае, нам пора.

— Вы даже не останетесь на ночь? — опомнился старший сын графа, ища поддержки и согласия в глазах Мотьера.

— Благодарю за гостеприимство, но боюсь, Его сиятельству моя компания будет в тягость, посему мне не стоит обременять вас своим присутствием, — Амон Мотьер замер возле двери, его лицо больше не светилось прежней заинтересованностью. Да и весь он сам был вымотанным и отрешённым, увязшим умом в размышлениях.

Фарвил Индарис тем временем поднялся со своего места и подошёл к незваному гостю, за ним следом встали из-за стола и сыновья, но приблизиться не решились.

Граф холодно произнёс:

— Было приятно увидеть вас вновь. Но в следующий раз, будьте добры, оповестить нас о своём приезде заранее.

— Обязательно.

Телохранитель открыл дверь перед своим господином, а последний, обронив бесцветным голосом: «Прощайте», вышел из трапезного зала. Стражники, стоявшие поодаль входа, оглядели гостя заинтересованными взглядами. Давно замок Чейдинхола не посещал столь знатный гость.

— Мы его даже не проводим? — возмутился Аланил, раздосадовано взглянув на отца. — Почему, отец, ты ведёшь себя так эгоистично? Только не говори, что кто-то из его сородичей перешёл тебе дорогу сто пятьдесят лет тому назад! — в Аланиле бурлила молодость, что и руководила всеми его помыслами и эмоциями. Он решительно не понимал такой заскорузлости и желания игнорировать гостя, а также перемены в Империи.

«Если бы я был графом, то поступил бы иначе! Сколько уже можно топтаться на задних ролях? Хотя… Моего младшего брата это вполне устраивает. Мне же лучше…»

— Аланил, разве я спрашивал твоего мнения? — спокойно спросил Фарвил Индарис.

Последний же от собственного бессилия озлобленно вскинул голову, уже точно зная, что будет раздавлен авторитетом отца. Ему никуда не деться от этого проницательного взгляда красных глаз. Осознав, в который раз, что его слово здесь, по сути, ничего не весит, он лишь сдавленно фыркнул и покинул трапезный зал вслед за Мотьером.

«Мальчишка…» — устало пронеслась мысль в голове графа. После его ухода в помещении повисла немая тишина.

* * *

Когда за спиной Амона Мотьера закрылись двери замка, тот тихо засмеялся.

— Возможно, было бы лучше, останься мы на ночлег, мой господин, — озвучил своё мнение рослый телохранитель с ничего не выражающим лицом. Это был настоящий вояка, смотрящий на хозяина глазами преданного пса.

— Я не вынесу ещё одной такой беседы с этим стариком… — поморщился мужчина, медленно спускаясь по лестнице. Его смешок оборвался так же внезапно, как и начался. — Негоже где-то пропадать, никого при этом внятно не оповестив. Конечно, есть предлог, но могут пойти слухи. Ты же знаешь, Рекс, у стен есть уши. Мы и так увлеклись… С тем…

— У вас есть какие-то указания на его счёт? — спускаясь вслед за Мотьером, задал вопрос телохранитель.

— Как бы ни было прискорбно, но придётся убрать, — мужчина остановился, всматриваясь в чёрное небо, звёзды были едва видны из-за огней города. На мгновение он задумался в правильности своего решения. — Да, так будет вернее, сейчас лучше затаиться. Он слишком много знает, опасно оставлять.

— Я вас понял.

Звуки удаляющихся шагов вскоре совсем стихли.

Цицерон сидел на краю лестницы в тени козырька, прислонившись к стене. Его тёмную фигуру так никто и не приметил. Двери снова скрипнули, от чего Хранитель вздрогнул всем телом, так как случайно услышанный диалог и так всколыхнул тревожные чувства.

«Так это и был незваный гость?» — пронеслась мысль.

За спиной тяжёлым шагом прошёл стражник, спустившись вниз, он замотал головой.

— Я здесь, — подал голос Цицерон, поднявшись со ступеней.

— Его милость, Илет Индарис, ждёт вас, — объявил мужчина.

— Конечно…

Когда до слуха донеслись голоса, Хранитель обмывал тело Матери Ночи маслом. Теперь же, застыв с приподнятыми руками над столом, он прислушивался к шуму наверху. Это было ни с чем несравнимое чувство сиюминутной радости. Цицерон уже и позабыл, что такое оживлённый разговор.

Звуки вырывались из покоев Раши, что изрядно обрадовало. Наконец-то Уведомитель вернулся спустя томительную неделю ожиданий. Прошло около месяца после последней присланной Амузаем весточки, и в Убежище прокрались вполне обоснованные опасения. Тем более, после рассказа Цицерона об услышанном в замке Раша стал темнее тучи, а разговорить его стало ещё сложней. Каджит противился и выдавал редкие фразы, не удосужившись хоть что-то разъяснить. Такое поведение уже говорило о многом, давало массу намёков. А ведь Цицерон просто так, невзначай, обронил услышанные им чужие слова, дабы завести диалог. Однако такого результата он и представить себе не мог.

— Ты знаешь своё дело, а Раша своё. И за эти пределы выходить нам не следует, — ответил он тогда на причитания Хранителя.

— Этот высокопоставленный чиновник как-то с нами связан, ведь так? — не унимался Цицерон. — О ком он говорил? Раша?

Но ответа не последовало, да он и не нужен был, так как легко, без особых усилий, можно было догадаться над кем навис клинок. Удивительные дела творились вокруг, а он, Хранитель гроба Матери Ночи, был совершенно отрезан от понимания происходящего, будто простой убийца. Лишь случайным образом он напоролся на тень, что всё это время накрывала их семью, но так и не смог разобраться, приносит эта тень пользу, ведёт ли к краху или же просто пользуется, как хочет. О последнем предположении даже и думать не хотелось, так как он сам вырос на слухах и ропоте о могуществе и силе Тёмного Братства, что способно перевернуть горы, но найти свою жертву. Опасная секта, с которой не каждый решится иметь дело. И тут вдруг такое…

Он наспех сполоснул руки, расплескав воду по полу, и торопливо выбежал из Святилища.

— Ты даже проверять не стал? А вдруг это не он? Вдруг это другой аргонианин? — голос Гарнага стал отчётливее по мере приближения.

— Раша не хотел нарываться на неприятности, уж прости. Он или не он… Кто знает, может это ловушка.

— А если нет? Если это простая случайность? Может с Амузаем всё в порядке? Так не бывает, чтобы тёмный ящер попался! Он же истинный ассасин под знаком Тени!

— Видно, тень ему не помогла, — нервозно усмехнулся каджит.

— Да что смешного-то! — разгорячился орк, вперя свой единственный глаз на Уведомителя. Другой же он закрыл чёрной повязкой, дабы не светить перед всеми пустой глазницей.

Цицерон спустя мгновение возник рядом с Гарнагом, жадно поглощая полученную информацию. И то, что он услышал, ему сильно не понравилось.

— Значит, ещё одного Уведомителя не стало… — тихо произнёс он, ни к кому не обращаясь. — Раша… — потеряно позвал Хранитель в надежде, что Раша найдёт выход из сложившейся ситуации.

Но тот лишь беспокойно прижал уши, ничего не ответив. В еле освещаемом помещении повисла тишина, прерываемая тяжёлым дыханием орка.

— Да вы оба сговорились что ли? — загрохотал Гарнаг. — Что за глупости вы вбили себе в головы, ведь Раша даже не удосужился посетить крипту часовни!

— Удивительно, что тело вообще туда отнесли… Могли бы просто скинуть в озеро или бросить на съедение диким тварям… — задумчиво пробормотал Уведомитель, оперевшись спиной о стол и скрестив руки на груди. Его взгляд упал в пол, изучая переплетённый узор ковра.

— И ты видишь в этом подвох? Побоялся, что тебя схватят?

— Гарнаг, пожалуйста… — вступился Цицерон. Тёмный брат умолк, но видно было, как клокочут в нём эмоции. — Ты узнал что-нибудь ещё?

Раша, ничего не отвечая, взял со стола широкий свёрток и протянул Хранителю. Газета.

— Неужели о его смерти ещё и известили? — удивлённо спросил он, взяв листок в руки.

— Нет. Это просто очередной выпуск о Бруме… Кто бы мог подумать, что за последнее время она станет столь популярна, — неохотно отозвался Раша, всё ещё взирая отстранённым взглядом в никуда. Перед ним, в мареве образов и заблудших мыслей, Тёмное Братство безвозвратно падало в пропасть, а он тихо смотрел, не в силах что-либо исправить, на что-то повлиять. А самое главное — он ничего не чувствовал. Его «я» безучастно взирало, как плоды его и чужих жизней сгорали в чёрном пламени.

— Зачем же ты принёс её, если нас эти новости совершенно не касаются? — возмутился Гарнаг. Ему очень не хватало Понтия, тот бы смог разъяснить и расставить всё по полочкам. Но, к сожалению, он сейчас выполнял контракт.

Раша вновь промолчал, давая понять, что не намерен участвовать в спорах и пререканиях. Орк же, раздосадованный таким резким упадком духа в семье, лишь бессильно покачал головой и вышел из покоев Уведомителя, махнув рукой. Вскоре его тяжёлые шаги стихли за дверью.

Пальцы Хранителя непроизвольно сжали газету, мысль о том, что с Амузаем всё в порядке была очень обнадёживающей и желанной. Но старая привычка давала о себе знать — всегда держать в уме самый худший вариант, на всякий случай, чтобы быть готовым.

Цицерон хотел было позвать Рашу, обсудить произошедшее и, возможно, найти решение, но увидев перед собой потерянную фигуру с поникшими плечами и понурой головой, понял, что сейчас не лучшее время. Посему, дабы не испортить настроение каджиту окончательно, он приютился на табурете у стола и с деланным видом заинтересованности принялся изучать газету. Может вести из Брумы хоть ненадолго заставят отвлечься от туманного будущего.

Вороной курьер

Специальный выпуск

Наша редакция держит данное читателям слово! В прошлых выпусках мы пообещали осведомлять вас о событиях, касаемых графства Брумы, и хитросплетениях, связанных со странствующим монахом, нарушившим покой не только северной земли, но и всей провинции в целом!

Наблюдения за происходящим в городе не прошли даром. После погрома и понесённых жителями наказаний, ситуация вернулась к устойчивым границам. Но затишье длилось недолго. Буквально на днях в Бруму вернулся эмиссар Алдарил. Причём не один, а с целым отрядом боевых магов и письменным указом от самого императора! Более того, без какого-либо объявления и афиширования! Данный отряд покинул столицу верхом на лошадях два дня назад и поднял в Имперском городе и в округе много шума. Вся эта бутафория со стороны выглядела как агрессия!

Но на данный момент у нас нет информации из башни Белого Золота, приближённые императора и Его величество Тит Мид II отказались комментировать описанную нами выше ситуацию.

Граф Десимий Карвейн достойно принял прибывших гостей, несмотря на озлобленность горожан. В настоящее время сам эмиссар с группой доверенных лиц пребывает в гостевом крыле замка. Остальные же воины не постеснялись разбить лагерь возле замковых врат.

Наш корреспондент и его помощник, едва эти вести дошли до редакции, были отправлены за талморцами следом, благо последние не ставили никаких препятствий и они благополучно прибыли в Бруму. Им удалось взять интервью у графа Десимия Карвейна. Вот что стало известно:

«Местные жители сразу почуяли неладное. Командир стражи, не прошло и получаса, доложил мне о подозрительной активности в городе. Конечно, я знал, что молва о прибытии боевых магов распространиться скоро, но я ожидал более спокойной реакции от граждан. Вы и сами по прибытию в Бруму наверняка заметили столпотворение возле бывшей часовни Талоса, ныне штаб-квартиры талморского эмиссара. Мы стоим на пороховой бочке… Осталось лишь зажечь… А ведь Алдарил прибыл сюда именно с этой целью! Он привез с собой и «огниво», и приказ императора. Я не знаю, как комментировать выбранное правительством решение. И могу ли я брать на себя такую ответственность… Однако такая уступка будет иметь для нас самые печальные последствия. Столичный приказ гласит: часовня должна быть уничтожена».

На этом моменте граф Брумы Десимий Карвейн попросил закончить интервью. Обстановка в северном графстве накаляется! Ждите новых выпусков «Вороного курьера» и помните: за сенсациями только к нам!

Цицерон положил газету на прежнее место, дочитав до конца. Опять северное графство в главном заголовке. Проклятый промозглый город. Он невзлюбил его с того самого момента, как пересёк врата. Холод, снег и бурый дым — именно это рисовала ему память, стоило услышать слово «Брума».

Его взгляд медленно и настороженно обратился к Раше. Тот всё также молчал, склонив голову на грудь. Даже его хвост, что обычно выдавал эмоции каджита, находился в спокойном положении. Нависшая тишина, прерываемая треском свечи, обострила страх за тёмного брата, казалось, что Раша сейчас может сотворить всё что угодно, стоит лишь нарушить молчание. Но просто так уйти Цицерон не мог. Следовало справиться о его состоянии, как никак, он теперь последний Уведомитель. Последний палец на Руке Тёмного Братства.

— Раша, — хриплым голосом позвал Хранитель. Но тот не отреагировал. Неужели ему всё равно? Цицерон сглотнул, такая реакция ему совершенно не нравилась. — Раша, всё будет хорошо, — а что он ещё мог сказать? Ничего другого в голову попросту не приходило. Длинные усы каджита дрогнули в ответ. Всё-таки что-то ещё осталось… Блёклые надежды ещё теплились. Хранитель поднялся с табурета и подошёл к Раше.

— У нас ещё есть фолкритское Убежище. Ты же помнишь? Мы запросим у них помощь, семья нас не бросит. Я в этом уверен! Отец Ужаса не оставит! — поверив собственным словам, воодушевился Цицерон. — Напишем им ещё! И будем отправлять столько писем, сколько потребуется, пока они не достигнут адресата! — он положил ладонь на плечо Раши, пытаясь заглянуть в глаза. — Всё обязательно наладится…

— Наверное, это к лучшему, — пробормотал Уведомитель, всё также смотря в никуда.

— О чём ты?

Каджит недовольно поморщился, кажется, к нему возвращались брезгливость и вечное недовольство. Хороший знак.

— Не каждый ассасин может похвастаться такой хорошей смертью… Не где-нибудь в грязной канаве, не замучен в тюрьме, не казнён, не обманут. Он отдал душу в длани Ситиса достойно, выполняя свой долг перед семьёй, а его тело отныне покоится в Храмовом районе Имперского города. Раша не знает никого из почивших тёмных братьев, кто удостоился бы такой почести.

— Я не понимаю… Ты это к чему? — изумлённо произнёс Хранитель, говоря правду. Он никогда не видел Рашу таким… Сентиментальным?

— Раша считает, что если бы Амузай попал в лапы тайной имперской полиции, то они бы вывернули его на изнанку, лишь бы узнать об Убежище. Поймать Уведомителя Тёмного Братства — это удача; это клад, набитый до верху секретной информацией. Это связи, которые нужно разорвать, люди — коих, по их разумению, необходимо ликвидировать. Заказчик поступил разумно, убрав Амузая своими силами, не дожидаясь полиции, тем самым оборвав пути, ведущие в его и нашу стороны. Беда в том, что он не понимает, в каком щепетильном положении сейчас находится наша семья. А возможно, другого выхода он просто не видит.

— Ты хочешь сказать, что тогда, у замковых врат… В самом деле?

— Да. Всё верно. Иногда стечения обстоятельств бывают столь забавны, — Раша усмехнулся, а на его морде застыла бессильная гримаса. Глаза были полуприкрытыми, а уши всё также прижаты к голове.

— Получается, ты меня совсем не слушал? — раздосадовано упрекнул Хранитель, убрав ладонь с плеча каджита, однако его мысли уже улизнули в другом направлении.

«А что этот высокопоставленный чиновник вообще здесь делал? Какая причина вынудила его прибыть на ночь глядя в Чейдинхол и тут же поспешно уехать восвояси? Я тогда совсем не придал значения ни его словам, ни его персоне лично. Мне казалось, что это меня, а тем более семьи, не касается. Хотя помнится, младший сын графа был чем-то сильно обеспокоен. Что-то невнятное пробормотал под нос и забрал газету. На этом наша встреча и закончилась. Очень плодотворная встреча… Затворник…»

Однако задавать Раше вопросы такого плана он не решился. Ему было не совсем ясно, в каком состоянии пребывает сейчас Уведомитель. А ругаться — их общение часто переходило в перепалку и крики, не хотелось. Следует дать Раше время. Всему Тёмному Братству нужно перевести дух, но полоса неудач и не думала прекращаться. В воздухе витали нервозность и раздражение.

— У Раши большие уши, Раша всё прекрасно слышит, — покачал тот головой в ответ. — Нам и в самом деле больше ничего не остаётся, кроме как ждать помощи из фолкритского Убежища. Раша будет снова писать, а ты, Цицерон, молись Матери Ночи. Она обязана нас услышать… Её дети в большой беде.

Площадь перед часовней сковало столпотворение. Звон колокола разносился над городом и, казалось, не смолкнет. В этот светлый приветливый день в Чейдинхол ворвалось горе. Церковь была переполнена, а горожане, что не смогли попасть внутрь, заняли пространство вокруг. В поднявшейся суматохе раздавался детский плач, женские причитания и мужской бас. Давно уже такая бурная оживлённость не посещала улочки города. Здесь, среди людей и меров, затесались Раша с Цицероном. Шум снаружи привлёк их внимание, оторвав от дел.

— Мало нам было бед… — по обыкновению ворчал Раша, обведя взглядом толпу и водя носом по сторонам, так как откуда-то исходил дурной запах. — Кто бы мог подумать, что так всё обернется.

— О его плохом самочувствии объявили с неделю назад, и ты заверил меня тогда, что всё образумится. Сказал, что это глупая простуда, на которую не стоит обращать внимания… — однако в голосе Цицерона не было осуждения. Он понимал, что как-то повлиять на случившееся всё равно было не в их силах. — Почему именно сейчас? — в чёрных глазах застыл вопрос, полный ребяческого непонимания. Взгляд, устремлённый на Уведомителя словно вопрошал: «Чем мы разгневали провидение?» Но Раша и сам не знал.

В тот день Цицерон залетел в Убежище взъерошенный и возбуждённый. Тараторил и чересчур ярко жестикулировал, будто случилось что-то непоправимое.

— Уже послали в городской Конклав Синода за целителем! Здоровье графа Фарвила Индариса пошатнулось! Придворный маг лишь разводит руками! Все в городе только это и обсуждают. Говорят, этим утром Его сиятельству стало дурно и он слёг… Раша! — бурный поток еле сдерживаемых эмоций накрыл Уведомителя волной.

— Не надо было Раше тебя отсюда выпускать, — печально констатировал Раша.

— Я вовсе не привираю и не преувеличиваю! — всполошился Хранитель, сжимая пальцами лямку рюкзака на плече. — Дело серьёзное!

— Если ты не успокоишься, то в следующий раз Раша точно тебя не выпустит… — прошипел каджит. — Надышался свежим воздухом, а теперь кричит как оглашенный! Раша тебя прекрасно слышит. Сколько раз напоминать?

— Да… — опомнился Цицерон, сконфуженно уронив взгляд в пол. Ну вот опять…

— Это тебе целитель нужен, раз такая реакция на городские слухи. Видать совсем голова кругом идёт? Будешь и дальше так распаляться на любой чих вне Убежища, Раша посадит тебя на цепь у гроба Матери ночи, — Уведомитель поднялся со своего места и подошёл к Хранителю ближе. — Ты горишь, — заключил он, заглянув в чёрные глаза. — Но это пламя ты тратишь на что угодно, но только не на неё!

Цицерон поджал губы. Его снова отчитывают. Он не оправдал возложенные на него надежды.

— Я всего себя отдаю Нашей госпоже, — оправдывался Хранитель. Обида. Она разливалась по телу тягучей смолой, вызывая боль. Это было несправедливо. Чувство вины, насаждаемое Рашей, не давало вздохнуть. Тяжесть была невыносимой, проявляясь в виде нервозности, издерганности, излишней эмоциональности. Неуверенности в себе и своих силах. Собственная никчёмность не давала долго спать, навевая беспокойные сны. — Я отлучился на полчаса, дабы купить записную книжку. Мне что, уже совсем ничего нельзя?

— Можно. Но больше не кричи в покоях Раши, — попросил Уведомитель, правда, не особо веря, что так оно и будет. — А на счёт графа… Нашёл о ком переживать… Уж за ним-то присмотрят как положено и подыщут ему самых лучших целителей. Какая-нибудь глупая простуда, только и всего. Раша вообще не понимает, почему ты так реагируешь. О нас бы так переживал.

Опять укоры. А разве он, Хранитель, сейчас не переживает о семье? Если с Фарвилом Индарисом что-то случится, то что будет с Тёмным Братством? Естественно, в тот день Цицерон задал этот вопрос Раше, потому что ему хотелось доказать свою преданность бездне. Доказать, что его переживания имеют смысл и не являются глупостью.

— Да что с ним может случится? Конечно, ему перевалило за триста, но я тебя уверяю, такие противные и высокомерные эльфы, как Индарисы, живут долго и редко радуют своих завистников смертью.

— А как же мать графа и его жена? — напомнил Хранитель.

— Хах… Какой же ты упрямый и занудный, — беззлобно засмеялся Уведомитель. — Мать Фарвила Индариса — леди Ллатаса Индарис, умерла от рук тёмного ассасина. Хоть она и была совершенно ни при чём. Её муж, Андел Индарис, в те далёкие времена очень сильно досаждал Тёмному Братству, пытаясь подмять под себя. И нашим братьям прошлых лет пришлось поставить его на место.

— Да, я знаю эту историю. Репутация графа Андела Индариса тогда была сильно подпорчена…

— Если знаешь, то зачем спрашиваешь Рашу? — заворчал каджит.

— Может и с его сыном не всё так просто? — уже придя в себя и успокоившись, предположил Цицерон.

— Может… — внезапно согласился Уведомитель. — Только в этот раз мы не имеем к этому никакого отношения.

— А его жена? Что случилось с ней? — не унимался Хранитель.

— Умерла во время родов, — пожал плечами каджит.

— И ребёнок тоже?

— Ну ты и балда… Ты же сам ходил к нему на «продуктивную» встречу! — вновь захохотал Раша.

— Ааа… — еле сдерживая смех, улыбнулся Цицерон.

В тот раз тёмные братья перевели разговор в шутку, ибо находились в том состоянии, когда любой юмор или даже примитивная игра слов казались в два раза смешнее. Но теперь им было не до смеха. Граф скончался. Существование Тёмного Братства и его будущее стали ещё более размытыми.

— Сыновья покойного с самого утра пребывают в часовне, прощаются с отцом. Сегодня Фарвил Индарис найдёт покой рядом со своей супругой, — донёсся до слуха голос рядом стоящей немолодой женщины, что вела беседу с мужчиной.

— Я бы хотел сказать тебе: «мы в надёжных руках», но ты же понимаешь, как глупо звучат мои слова, — ответил тот. — Как же так… Здоровье графа было отменным, и вдруг за какую-то неделю он высыхает прямо на глазах! А его старший сын… Достойным ли он будет наследником титула и власти отца?

— Сын? Вы видели моего сына? — в разговор вмешалась старуха, сидевшая прямо на голой земле. Её голос был высоким, надломленным и хрипучим, отчего рядом стоящие горожане обернулись на этот странный звук.

До Цицерона с Рашей, а скорее всего и до всех остальных, наконец, дошло, от кого исходила вонь.

— Никто его не видел, угомонись, — попросил мужчина, краем глаза следя за старухой. Судя по всему, она сходила под себя. И не раз. Старое потертое платье было сырым, как подол, так и промежность.

— Выгнали из церкви? Ну ничего, как только похороны закончатся, сможешь вернуться в свой тёплый угол, — хмуро улыбнулась женщина.

— Мой сын… Никто его не видел? — продолжала хриплым голосом вопрошать седая старуха. Приглядевшись, Цицерон понял — она слепа.

Мужчина покрутил пальцем у виска, показывая окружающим, в каком состоянии сейчас находится нищенка. Правда, и без пояснений всё было как на ладони. Его собеседница тяжело вздохнула, обняв руками плечи, и встревоженно проронила, не сводя взгляда со старухи:

— Граф оставил нас в такое смутное время. Я переживаю за внука…

— Вины Его сиятельства в том нет. Видимо, возраст дал о себе знать. Фарвил Индарис хорошо потрудился на благо Чейдинхола, хоть и натворил по молодости немало глупостей, — он обвёл всех собравшихся взглядом. — Будем надеяться, что и у наследника молодость, наконец, закончится и он повзрослеет. Должен повзрослеть.

— Что верно, то верно. Но оптимизма как-то не прибавилось. Сыновья не всегда копии своих отцов. Я не жду чуда, но Аланил Индарис обязан взяться за ум. Вопрос в том, сможет ли? Ведь за всю свою жизнь он не брал на себя столь огромной ответственности. Так ещё и из северного графства слышны тревожные новости. Вы читали новый выпуск «Вороного курьера»? Если часовню в самом деле разрушат, то волнения разнесутся по всему Сиродилу…

— Он такой резвый мальчик, — вновь вклинилась старуха в чужую беседу. Её дрожащие пальцы пытались выправить складки на мокром подоле платья. На слепую лишь бросили взгляд свысока и продолжили разговор как ни в чём не бывало.

— Конечно прочёл и, говоря честно, я вдохновлён действиями жителей Брумы. Грудью защищать церковь! Вот это решимость! Вот это преданность! Да в любом другом графстве о таком и подумать нельзя!

Цицерон тоже прочёл этот выпуск. Его принёс Понтий два дня назад. От этих новостей, что гвалтом сыпались изо всех щелей, голова шла кругом. И вот опять, стоило лишь выйти из Убежища, слухи, догадки, рассуждения — всё это, будто стая волков, набрасывалась на тёмных братьев.

— Ах… Если бы граф сейчас был с нами, он бы поддержал жителей Брумы. Я в этом уверена. Ты же знаешь, какой характер был у Его сиятельства. Его голос образумил бы Совет и императора!

— Ты преувеличиваешь возможности Фарвила Индариса. Но в одном я с тобой согласен — у него хватило бы наглости возразить Доминиону и прескверной политике, что те ведут, насаждая её Империи. Шутка ли, граф Брумы Десимий Корвей ничего не может сделать в собственном владении! Не выступить против, ни как-то заморозить конфликт! Мечется меж двух огней, стараясь задобрить граждан и не оскорбить Доминион… Пытается сохранить лицо Империи и не вызвать бурю среди жителей!

— Всё это выглядит так, будто император решил остаться в стороне и всё переложил на бедного Десимия Карвейна…

— Тсс… — шикнул на женщину мужчина. — Такие темы поднимать не следует, — шёпотом пояснил тот, смотря на озадаченную собеседницу. — Мало ли кто нас слушает…

— Как смерть могла забрать графа? С ним же всё было в порядке, — вдруг отозвался Цицерон, ни к кому не обращаясь. Ему всё ещё не верилось, но он чувствовал, это была словно дрожь, когда со скал сходит лавина, он чувствовал, что приближается что-то непоправимое и неизбежное.

Наши корреспонденты продолжают следить за развитием событий в Бруме. Пробежимся же быстрым взглядом по произошедшему. Как мы уже рассказывали в позапрошлом выпуске, жители города, заподозрив неладное, окружили часовню, дабы не позволить случиться непоправимому, а именно — уничтожению церкви. Для острастки прибывших гостей во главе с Алдарилом, они заперли адъютанта и его солдат в штаб-квартире, таким образом связав руки эмиссару. Этот щекотливый момент наши корреспонденты описали в прошлом выпуске, взяв интервью у заложников, где были выяснены их нелёгкие условия содержания.

Таким образом, боевые маги не смогли нахрапом исполнить приказ, а граф Десимий Карвейн, тем временем, всеми правдами и неправдами, пытался отговорить эмиссара от опасного шага. Но все доводы графа, как легко можно догадаться, разбивались о согласие императора с действиями эльфов. И именно этим доводом пытались усмирить жителей и отправить их по домам, однако попытка не увенчалась успехом. Граждане Брумы продолжают охранять часовню, лишь иногда по очереди сменяя друг друга, дабы отдохнуть. Гордость и самобытность северного графства вызывает уважение, но наша редакция считает, что конфликт следует прервать именно сейчас, пока он не перерос во что-то более опасное. Разумнее уступить. Мы понимаем скорбь Брумы, но открытое столкновение с талморцами того не стоит.

Также из указаний императора нам стало известно, что если граф Десимий Карвейн вздумает ослушаться приказа и пожелает вмешаться силовым путём, чтобы отбить часовню, то власти Империи данный проступок будут рассматривать как предательство, со всеми вытекающими из этого последствиями. Во истину, положению графа Брумы не позавидуешь! Зажатый со всех сторон, он не в силах принять какое-либо волевое решение. По сути, ему предложили остаться в стороне и не мешать, молча взирая на агонию собственного графства и недовольство горожан. Но это лучше, чем показательная силовая акция, что не приведёт Бруму ни к чему хорошему. Она лишь ещё больше накалит и так неспокойные отношения между Империей и Талмором.

Вопрос со священником, являющимся источником всех случившихся проблем, также разрешён — его заточили в тюрьму. В указаниях императора было велено передать смутьяна в руки эмиссара, а после исполнения приказа (разрушение часовни), отправить вместе с боевыми магами в столицу для дальнейшего расследования. Пока священник пребывает в тюрьме при замке Брумы, мы можем ручаться за его здоровье. Однако, когда он будет отдан эльфам, никто не гарантирует ему безопасность. В предыдущем выпуске эмиссар Алдарил рассказал нам о улучшенных методах допроса и заверил наших корреспондентов о высокой подготовленности тюремных экзекуторов.

Мы понимаем, что действия Талмора на территории Империи, на первый взгляд, могут показаться очень жестокими и дерзкими. Но согласно конкордату Белого Золота поклонение Талосу запрещено, а значит, и совершать молебен в бывшей часовне является нарушением уже сложившихся договорённостей, вне зависимости от того, как её переименуют.

Вот что по этому поводу сказал эмиссар Алдарил:

«Тогда жители города кричали и угрожали нам, мешая работать. Вы же помните их клич, что они повторяли, как заговорённые: «Эльфы, отдайте часовню Бруме!» Теперь же взяли моих подчинённых в плен, в надежде, таким образом, замедлить исполнение приказа! Что это за варварство?!

Совет во главе с императором принял решение — бывшая церковь Талоса, дабы не множить кривотолки и не сеять в будущем распри, должна быть уничтожена. Отчего же такое пренебрежительное отношение к мнению собственного правительства? Лично я считаю это правильным шагом. Нет объекта пересудов, нет проблем… А так называемая гордость, про которую я в последнее время слышу всё чаще и чаще, так это ни что иное, как пустой звук. Часовня будет разрушена».

Слова эмиссара могут показаться вам, дорогие читатели, чересчур грубыми, но не стоит воспринимать их так близко к сердцу. Тем более, в речах Алдарила есть доля истины. Неповиновение власти может очень тяжело сказаться на авторитете Империи как в её пределах, так и за ними. Мы просим отнестись с пониманием к решению правительства, и достойно принять его.

На этом всё. Мы продолжим осведомлять вас о событиях в Бруме. И помните, за сенсациями только к нам!

Голос Понтия смолк. Сделав несколько глотков из глиняного стакана, дабы смочить горло, он сипло произнёс:

— Этот выпуск недельной давности… И именно он стал пресловутой точкой невозврата. Если честно… Я думал, к вам не попаду… Мало того, что дороги больше не патрулируют легионеры, из-за чего всякая пакость в виде гоблинов, а также дикого зверья, повылезали с насиженных мест, так ещё и в город попасть стало тем ещё испытанием. По-моему, все бандиты с округи собрались на праздник жизни… Притворяясь гражданскими и вопя во всю глотку, как ущемили их гордость… А жители будто белены объелись, им потакают.

— Ясно… Теперь всё встало на свои места. Раша пытался выйти из Убежища несколько раз при помощи зелья невидимости, но улицы города погрузились в Обливион. Многие лавки и магазины разорены, и Раша спустился обратно ни с чем. Надеюсь, хоть наш старый дом с привидениями никого не заинтересует… То есть ты хочешь сказать, что всему виной эта газета? — Уведомитель брезгливо поморщился, взглянув на сложенный листок.

— Редакция «Вороной курьер» повела себя как портовая девка… Видимо, это многим не понравилось. Как я понял, простые граждане ожидали от них участия и понимания, но те встали на противоположную сторону…

— Хех… — хмыкнул каджит. — Кто девушке платит, тот её и танцует. Раша не понимает столь слепой наивности. Однако нам теперь надо как-то с этим жить.

Они сидели за столом в главном зале и не могли наговориться. Понтий, только недавно пришедший, был весь загорелый, будто всю жизнь провёл в южных угодьях Сиродила где-нибудь на ферме, так долго он мотался под солнцем в поисках новых контрактов. Его чёрные кудри немного выцвели, а светлые глаза стали ярче выделяться на фоне потемневшей кожи. Словом, пышущий здоровьем. Правда, вялость в движениях выдавала в нём усталость.

Напротив него сидел Раша. Он теперь подолгу молчал и о чём-то беспрестанно думал, став чересчур напряжённым. Было такое чувство, что все те мысли, которые каджит накопил в себе, стараясь взвесить, скоро лопнут, будто мыльный пузырь.

Цицерон также присутствовал, но в основном слушал, так как говорить ему было попросту не о чем. Он был хмур и бледен, как поганка. Да и с чего он мог начать беседу? С трав для масел или с молитв, что зубрил каждый день? А может с тишины? Что такое тишина? И что есть пустота глазниц Матери Ночи?

— Значит, теперь у нас новый граф… — задумчиво произнёс Понтий, чем вывел Хранителя из забытья. — Ты говоришь, он отправился в столицу? В самом деле? В такое время? Там же сейчас такой бардак… Я слышал от торговцев, что большинство сил Легиона сосредоточилось именно там из-за протестов! — воскликнул от непонимания тёмный брат, крутя яблоко в ладонях.

— Да, так оно и было. В богатом экипаже, с охраной, слугами и телегой, переполненной подарками. Всё как подобает. Где-то пять дней назад. Горожане его проводили, а потом началось то, что началось… — безразлично пожал плечами Раша.

— Тут уж скорее не проводили, а спровадили, — засмеялся Понтий, но на его игру слов никто не отреагировал.

— Аланил Индарис отправился к императору, дабы объявить о своём восшествии на престол Чейдинхола. А прежний граф, Фарвил Индарис, безвременно скончался, никак не предупредив Тёмное Братство, — будто подытожив свои умозаключения, монотонно произнёс Раша. Подперев щёку рукой и смотря на всех невидящим взором, он источал ту самую пустоту, что видел Цицерон в глазницах мощей.

— Новый граф не посвящён в нашу тайну? — удивился Понтий, перестав жевать яблоко.

— В том то и дело, что нет. Видимо, Фарвил и сам не ждал своей кончины. Надеялся, что смерть обойдёт его стороной… — Раша назвал старого графа просто по имени, что раньше делал очень редко. — Более того, он даже не позвал Рашу, дабы проститься и хоть как-то скоординировать дальнейшие действия. А его старший сын слишком взбалмошный и болтливый. Он не тот тип мера, которого стоит посвящать в тайны, уходящие давностью в века.

— Мне не верится в творящееся вокруг. Но ведь глаза не могут лгать? Если бы Фарвил Индарис был жив, он бы не допустил погромов. И влиятельные жители Чейдинхола вместе со стражниками сейчас не прятались бы в замке от безумств толпы, — во взгляде Понтия витал один вопрос: «Что теперь с нами будет?»

Раша видел его, но ответить не мог. Он и сам постоянно думал об этом.

— Стража не стала сопротивляться. Никакой бойни не было, пара оплеух не в счёт. Когда Раша бродил по городу, ему казалось, что кругом одни мародёры. Как говорится, дай только повод… Многие набежали из пригорода.

— Боюсь, что простые горожане и в самом деле были уязвлены политикой правительства. А те, кого видел ты, просто воспользовались моментом. Кстати, что там с виконтом? Может, он мог бы усмирить толпу? Почему бездействует? У него же есть легионеры, — будто опомнившись, поинтересовался Понтий.

— Да что взять с затворника, — махнул рукой каджит. — Там же, со всеми в замке. Видимо, не хочет распалять народ ещё больше, в честь чего и дал возможность выпустить пар.

Раша и Понтий ещё долго обсуждали возвращение последнего из Кватча в Чейдинхол. Сетовали на контракты, коих практически не осталось. Понтий упомянул о новом пожаре в Бруме, из-за которого пострадал квартал для бедных во время неудачной попытки взятия часовни штурмом. Мир полнился слухами, но всё не пересказать…

И лишь об одном они боялись начать разговор, а именно о будущем Тёмного Братства. Эта тема волновала сильнее всего, но сейчас, в этой загадочной полутьме, она казалась неразрешимой.

Этим вечером Цицерон долго не мог уснуть. Тёплый свет свечей исчез из жилых помещений и сменился на холодный магический — было принято решение воздержаться от лишних затрат. И этот потусторонний холод, что не умел мерцать и мягко потрескивать, вызывал беспокойство. Иллюзия обыденности исчезла. Сначала ушли голоса братьев и сестёр. Теперь же перемены в обстановке, пока тихо и скромно, но заглянули в Убежище. Это было такой мелочью, казалось незначительной, по сравнению со всеми пережитыми потерями, однако что будет дальше?

Этот вопрос… Цицерон всё бы отдал, чтобы тот вылетел у него из головы хотя бы на пару часов. Это была такая мука. Не выдержав давящего напряжения, которое, казалось, исходило отовсюду, даже от стен, Хранитель поднялся с кровати, достал дневник из рюкзака и записал следующее:

«Чейдинхол охватило насилие и хаос, как многие другие города до него. Убежище пока в сохранности, но надолго ли? Нас осталось немного, и без Уведомителя число контрактов сократилось почти до нуля. Контроль Раши над Убежищем слабеет».

Прошло два месяца. За это время в городе всё худо-бедно, но вернулось на круги своя. Цицерон знал об этом от Раши, ведь тот частенько наведывался наверх, на улицы Чейдинхола, в отличии от него самого. Уведомитель запретил ему выходить, когда сам отсутствовал в Убежище, так как это помогало, по его мнению, сосредоточиться на главном, а именно на Матери Ночи. Раша утверждал, что Цицерон позволяет себе слишком часто отвлекаться на посторонние вещи. И Хранителю больше ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Сам он возразить уже не мог, сейчас был не лучший момент для выяснения отношений, а заступиться было попросту некому: Гарнаг и Понтий искали контракты.

Кто бы мог подумать, что за столь короткий срок всё так кардинально изменится. И сам Цицерон тоже. Не привлекали его ни страсть и огонь убийства, ни разговоры с жертвой по душам… Всё это было в прошлом, словно в другой жизни. Его любимым занятием стало слушать по утрам и вечерам звон колокола: хоть так он чувствовал время, что ускользало от него. Ещё ему нравилось, когда Раша рассказывал слухи с улиц города. Но за последние недели и это, одно из последних развлечений, стало исчезать. Уведомитель либо отсутствовал в Убежище, либо попросту запирался в собственных покоях и игнорировал стук в дверь. Иногда Цицерону казалось, что Раша издевается над ним таким образом, но логически объяснить причину в таком ключе не получалось, так как выходило лишь одно — это не издевательство, а скорее обида и разочарование в Хранителе.

И снова вина. Ему было стыдно даже перед собственной тенью. Неужели он и в самом деле всех подвёл? А ведь Раша сказал, что в скором времени контракты появятся вновь, так как жители Сиродила смогли отбить часовню и всё должно успокоиться, как это произошло в Чейдинхоле.

Кстати, о Чейдинхоле. Стоило только новому графу со своей свитой вернуться в город, как все бандиты и мародёры разбежались, будто по команде. Раша объяснил это инерцией, что пока движет графством после смерти Фарвила Индариса. На словах-то его сына высмеивали, а вот чего от него ждать пока не знали. Благодаря этому Аланилу Индарису не составило труда въехать в город и обрести над ним власть. По всё тем же словам Раши, на встречу графу вышли жители богатого района, прятавшиеся всё это время в замке. В тот день они узрели в нём героя и спасителя. Кто бы мог подумать… И, естественно, ожидали от него правосудия и возмездия на головы бунтовщиков. Меж тем бунтовщиками в основном являлись простые жители Чейдинхола, уверенные в своей правоте. Казалось бы, опять назревает конфликт. Кто будет возмещать убытки после той разрухи, что прокатилась по богатому району и торговым лавкам? Следовало покарать зачинщиков и наложить штраф. Однако в тот день Аланил Индарис удивил весь город. Обсудив проблему с виконтом, он проявил милость и объявил о прощении. А убытки пообещал возместить из городской казны.

Раша сказал тогда:

— И вот он, с ветром в голове, переоделся в белые одежды… И уже перешагнул через отца… Ну, каков?!

Уведомитель сильно переживал из-за смерти Фарвила Индариса, хоть и старался этого не показывать. Из-под его ног уходила земля. Ализанна, Амузай, Фарвил… Столпы, на которых, казалось, возвышалась их сила и могущество. Конечно, немалую роль играли чёрная слава и страх. Но ведь всё это было на их плечах. А теперь этого нет. И как бы Раша не уговаривал себя и остальных мифическими контрактами, их лодка имела огромную брешь и шла ко дну, как бы они не старались вычерпывать воду. Но так просто тонуть не хотелось, было желание немного, насколько хватит сил, побарахтаться.

На письма, что отправлял Уведомитель в фолкритскую таверну, где те могли попасть в руки Астрид, ответ так и не пришёл.

«Почему? — раздражался Раша при каждой мысли о северном Убежище. — Не могло же и там случиться что-то непоправимое? На худой конец, об этом бы уже раструбили на весь Сиродил. А ещё Цицерон…»

Уведомитель в самом деле считал его виноватым. Наверно, потому, что так было проще. Тем более, что его голова болела о другом. Нужно было как-то выбираться из плачевного состояния, постараться наладить связи, да и неплохо было бы набрать новичков. Или же поступить иначе и вовсе покинуть это место. Раша не мог определиться, не знал, какой из двух вариантов правильный. А планы, как всегда, были грандиозными, но, что тот, что другой, упирались в молчание Матери Ночи. И всё снова возвращалось к Цицерону.

Неужели среди тёмных братьев нет Слышащего? Никто из них не достоин услышать её голос?

Уведомитель на почве неразрешённых вопросов начал испытывать к Хранителю противоречивые чувства. Среди них затаились и злоба с неприязнью. Почему-то видеть Цицерона с заинтересованной миной, когда тот слушал его рассказы с улиц, стало противно. Его радость и улыбка, стоило Раше показаться тому на глаза, начинали утомлять. Искрился бы он так от радости, когда читал заклинания очищения. Поэтому Уведомитель решил свести их общение на нет, пусть остынет, посидит один, авось поможет. По крайней мере, сам Раша хотел именно этого: тишины и покоя. Вот бы время остановилось, тогда бы не пришлось судорожно ломать голову.

Цицерон же от такого к себе отношения не то чтобы остыл, он попросту ко всему охладел, всё чаще проваливаясь в воспоминания и ища в них облегчение. Его мысли, привычно прокрутив колесо былых дней, подходили к последнему контракту. И всё замирало, зациклив этот миг.

Слова шута, брошенные ему, возможно, от безысходности, постоянно крутились на уме. И в самом деле, Амиэль быстро отмучился, а ему, Цицерону, меж тем, предрёк долгие страдания.

Он не хотел верить в то, что люди перед самой смертью могут видеть будущее и в порыве отчаяния оглашать прозрение, явленное на некой границе в агонии затухающего сознания. Но иногда здравый смысл оставлял его, и Хранитель чувствовал страх. Страх перед Амиэлем, образ которого смеялся в лицо и возвышался над всеми прочими жертвами. Ведь в отличие от других, этот человек принял свою участь сознательно и с улыбкой на лице, какая бы буря не творилась у него на душе на самом деле.

И именно это выделяло его на фоне остальных, заставляя уважать и признать себе равным. Хранитель проникся в мыслях к тому, кого практически не знал. Даже в редкие моменты прогулок по городу он продолжал думать:

«Каково это, знать, что конец близок, но всё равно продолжать на что-то надеяться и за что-то бороться?»

Ему очень хотелось понять, так как сейчас он ощущал себя примерно в том же положении. Видя перед собой молчание Матери Ночи, пренебрежение Раши, и двух тёмных братьев, чьё возвращение в Убежище каждый раз было настоящим событием, он чувствовал собственную беспомощность. И это злило, задорило, принуждая уходить из Святилища, дабы не вызвать ещё больший гнев Нечестивой Матроны. Но иногда так хотелось подойти к ней и выговориться. Неужели она не видит, что творится в семье? Хотя… У неё нет глаз. Но это ничего не значит, она всё и так знает, просто чего-то ждёт. Но чего именно? Однако ответом всегда служила тишина.

«Почему ты молчишь? — в который раз вопрошал он. — Если всё так продолжиться и дальше, то у Тёмного Братства нет будущего».

Естественно, с такими взглядами Хранитель не мог себе позволить подойти близко к гробу Матери Ночи. Проводить обряды и ухаживать за телом следовало со спокойным рассудком, не надоедая её духу мирской суетой. Но это было для него весьма затруднительно.

Меж тем тишина изнуряла бездействием, то даря надежду, то отнимая. Утром он мог ругать себя, днём возмущаться на отсутствие Раши, вечером пытаться всё выбросить из головы, а ночью мысленно выпрашивать прощение у братьев и сестёр. И так по кругу день за днём. В итоге в нём что-то переломилось и он перестал ощущать что-либо вообще, всё больше погружаясь в безмолвие. Да и некому было с ним разговаривать, из-за чего Хранитель иногда позволял себе завести беседу с Матерью Ночи, но старался рассказывать ей о чём-то отстранённом, не упоминая о бедах, свалившихся на семью.

Цицерон пытался уверить себя, что всё происходит по воле Отца Ужаса, а значит ропот — это грех, и Раша прав, виня во всём Хранителя. От этих выводов, казалось, его мир сужался, замыкался сам в себе.

«Почему я не достоин? Ведь если бы Ты подарила мне свой голос, от меня было бы больше толку… Неужели я просто должен смириться?»

И вновь перед глазами возникал образ Амиэля. Так как у того хватило духа принять смиренно отведённую ему участь.

— Он боялся меня, я видел, — вспоминал Цицерон, смазывая иссохшую грудную клетку терпким маслом. — Но он пришёл ко мне, хотя я на его месте сбежал бы… — Хранитель улыбнулся, радуясь каким-то странным мыслям, — Он пришёл ко мне… Хах…

Его голос пронзил безмолвие, дрогнув в стенах, и затих. Всё начиналось с начала. На него смотрели пустые глазницы Матери Ночи, а он в ответ ненавидел себя за её молчание. Уходил прочь, злился на Рашу за то, что тот оставил его опять одного и пытался смириться, понимая, как же он слаб по сравнению со своей последней жертвой. Но где-то внутри зарождалась симпатия.

Звон колокола огласил вечер, его гул пробудил от тревожных волнений. Хранителю померещилось, что он приблизился к истине. Оказывается, и ничто может быть всем, если оно в голове… И почему-то это размытое представление казалось ему откровением. Цицерон решил записать его, дабы оно не ускользнуло в бесконечных днях, сменяемых ночами:

«Тишина! Оглушительная тишина! В голове, в голове, в голове. Это тишина смерти, тишина Бездны. Сочится в меня, через Мать. Тишина есть ненависть. Тишина есть ярость. Тишина есть любовь».

Ему приснился отец, но он даже не помнил, о чём они говорили, будучи вместе. Неумолкающий звон колокола спугнул остатки воспоминаний, и те рассеялись по комнате. Цицерон нехотя поднялся с постели, его пробуждение встретили холодный свет и стены. Остальные кровати были застланы, шторы закреплены подхватами — некому было больше коротать на них время. Стол опустел, все столовые приборы и посуда убраны в буфет. Единственное, что выделялось на фоне уже обыденной тоски, так это звуки с улицы. Звон и не думал умолкать, проникая беспорядочной трелью под землю.

«Что там творится?» — в недоумении вопрошал Хранитель. Было раннее утро, а шума столько, будто рыночная площадь провалилась в Убежище.

Наскоро сполоснув лицо и переодевшись, он мигом вбежал в главный зал. Здесь ступнями ног можно было ощутить дрожь, что расползалась по полу от гула наверху. Но в самом зале снова ни души. Цицерон без стука ворвался в покои Уведомителя, но там также никого не оказалось. Опять один? Нет, не совсем… В Святилище его ждала Мать Ночи.

Спустя минуту звон прекратился, что немного вернуло Хранителя в прежнюю колею, однако на его место пришёл непривычный глухой рокот, появление которого он также объяснить не смог. В последний раз так грохотало во время похорон старого графа. А что теперь?

Цицерон огляделся. Со стола Раши исчезли все бумаги. Никаких писем или блокнотов, в которые Уведомитель записывал даты, имена заказчиков, время и место, дабы ничего не упустить. Возможно, всё это просто было убрано в дальний угол за ненадобностью. Теперь Гарнаг и Понтий сами искали поручителя, а после тут же убивали жертву. И вряд ли они вели какие-либо записи по этому поводу, вернувшись в Убежище. Им было не до того.

Хранитель, закрыв за собой дверь, спустился вниз по коридору, стараясь не обращать внимания на посторонние звуки. Тем более, что он мог с ними сделать? По обыкновению зажёг свечи и порадовался живому свету, который теперь можно было увидеть только здесь.

— Твоя воля всё так же неизменна? — спросил Цицерон, подойдя к гробу Матери Ночи. — Не хочешь говорить?

Её лицо ничего не выражало. Обтянутый иссохшей кожей череп, чёткие линии носовых раковин, острая нижняя челюсть, ярко выступающие скулы и сомкнутые зубы. Весь её облик был пронизан смертью. Словно вечный покой и её тело являли собой по сути одно. Хранитель протянул руку, едва коснувшись шеи, его взгляд пробежался по ключицам и опустился ниже, на плотный саван, закрывавший рёбра.

— Я хочу услышать твой голос…

— Цицерон! — знакомый возглас, что донёсся из главного зала, заставил его вздрогнуть и отпрянуть от Матери Ночи. Это был Понтий. — Ты здесь? — едва ли не вбежав в Святилище, окликнул тёмный брат.

— А где мне ещё быть? — как можно тише поинтересовался Цицерон, вынуждая своим примером понизить интонацию, но Понтий не придал этому намёку никакого значения. Его сейчас было вовсе не узнать: весь раскрасневшийся, запыхавшийся, с улыбкой на лице от уха до уха. Наверху явно что-то произошло, раз он, вместе со звоном, так стремительно спустился к нему с улиц города. — Что? — Цицерон ощутил на себе пристальный взгляд тёмного ассасина, который уже успел очутиться возле него.

— Идём! — без лишних слов имперец схватил Хранителя за руку и потянул за собой в коридор. — Такое редко можно увидеть. Ты не должен этого пропустить! Чем ты хуже остальных?

— О чём ты? — упирался Цицерон. — Я не могу покинуть Убежище без разрешения Раши, ты же знаешь… Не тяни!

— Дурак ты, дурак! Ты сам не знаешь, в чём себе отказываешь! Не упирайся… Я по дороге всё объясню.

— Но Раша будет недоволен… — пытаясь вырваться из рук тёмного брата, брыкался Хранитель. — Что там в городе случилось такого важного, что я обязательно должен там присутствовать и нарушить слово? Мать Ночи… Я не могу бросить её совсем одну…

— Не переживай, с ней ничего не случится. Осмелюсь предположить, что она от тебя уже устала, — засмеялся Понтий, утягивая Цицерона за собой к выходу. Как ни странно, но эти слова очень сильно задели последнего, и тот ничего не смог возразить в ответ.

«Может, я и в самом деле ей докучаю?» — спросил он сам себя.

— Поднимайся! Живей, живей! — скомандовал мужчина, подтолкнув Хранителя к лестнице. — Ну! Не стой столбом! Иначе мы их не застанем!

— Кого? — не желая идти без разъяснений, спросил Цицерон, застыв возле перил.

— Ах ты… Мы же пропустим всё самое интересное! Неужели Раша тебе ничего не рассказал? Ты серьёзно не знаешь?

— Ты про что? Я его уже который день не вижу, — брови на лице Цицерона иронично приподнялись над переносицей, а на губах появилась насмешливая улыбка. — Здесь нет никого, кроме меня и Матери Ночи.

— Ясно. Как странно. Я думал, он держит тебя в курсе обо всём, что творится в городе. Разве нет? — посерьёзнев, спросил Понтий.

Звон колокола вновь начал нарастать, пробегая гулом по каменным стенам.

Цицерон, запрокинув голову, посмотрел наверх, на маленькую узкую полоску голубого неба, зияющую снаружи. В душе от увиденного пробился потухший было интерес ко всему вокруг.

— Теперь он вообще редко со мной общается… Так что происходит? — этот грохот, он будто стал живым.

— Наш граф обвенчался с невестой в Храме Единого и сейчас едет в Чейдинхол со своей молодой супругой! Вот что происходит, друг мой! — обхватив Хранителя руками, Понтий потряс того за плечи. — Идём же скорее, иначе всё пропустим! Ну!

Воодушевление и пылкость, с которыми явился тёмный брат, наконец, передались Цицерону, и тот, увлечённый звоном колокола и словами брата, поднялся по лестнице, стараясь не думать о нагоняе от Раши. Всё-таки он соскучился по людской суете.

В глаза ударил яркий свет и он зажмурился, привыкая. Невысокий кустарник скрыл их от чужих глаз, тем более, что все взгляды сейчас были устремлены лишь к воротам, в которые вскоре должны были въехать молодожёны.

Осмотревшись, Хранитель не узнал Чейдинхол. Совсем недавно в часовне Аркея нашёл свой покой Фарвил Индарис: покровитель Тёмного Братства и самый умудрённый годами граф в землях Сиродила. А после его смерти в город пришли недовольство и погром в связи с политикой, насаждаемой Талмором. Он знал, что районы приводят в порядок, что разграбленные пришлыми мародерами магазины восстанавливают. Он видел это собственными глазами в те краткие часы, когда Раша дозволял Цицерону развеяться. Но сейчас всё словно переменилось. Хранитель и сам не знал, почему, но в голове его крутилась лишь одна мысль:

«Сколько ушло на это средств?»

К празднеству все дома, даже их дом с «привидениями», были украшены венками из терпких цветков, ленточками и разноцветными флажками, что тянулись пёстрой полосой по всей улице, переполненной людской массой. Звуки музыки доносились с разных сторон, перемешиваясь между собой в шумную какофонию. Скоморохи, жонглеры, танцовщицы — всего увиденного не перечислить. Было такое ощущение, что здесь собралась не только вся городская округа, но и гости из соседних земель. В воздухе витали запахи специй, мяса, хлеба и сладостей…

«Да столько народу не было даже на похоронах графа! Что здесь творится? Откуда всё это?»

— Потрясён?! — пытаясь перекричать колокол, поинтересовался Понтий, видя перед собой бледного, словно высушенного изнутри, тёмного брата, глаза которого блестели одурманенные любопытством. — Ты только рот прикрой, а то муха залетит! — загоготал мужчина и, схватив того под локоть, повёл ближе к дороге, обходя толпу.

— Даю тебе слово, что ты ещё больше изумишься, увидев нашу новую графиню! — продолжал подзуживать интерес Понтий, склонившись к самому уху Хранителя, чтобы тот смог лучше расслышать.

— Ты так говоришь, будто уже её видел, — недоверчиво подал голос Цицерон, неуверенно крутя головой по сторонам.

— Конечно видел! Я мчался сюда на лошади Раши впереди всей свадебной вереницы, чтобы успеть предупредить тебя!

— Меня?.. — Цицерон ошарашено уставился на Понтия, остановившись. — В смысле… меня… — трель, музыка, шум голосов и звон колокола вызывали перед глазами помутнение, он, пребывавший всё это время в тишине, очутился в хаосе. Молчание обратилось в речь. Пренебрежение во внимание. И это было так необычно, что Хранитель совсем потерялся, не зная, как реагировать. В итоге он просто рассмеялся, чем изрядно удивил тёмного брата.

— Что смешного? Ты чего?

— Нет… Нет… Ничего. Спасибо, — Цицерон обхватился за локоть тёмного брата покрепче, так как ощутил неприятное головокружение, а всё вокруг внезапно потемнело. — Красивая, говоришь? — стараясь не обращать внимания на своё странное состояние, переспросил он.

— Естественно! Любая женщина прекрасна, когда она любима и счастлива. Нужно ловить момент, и сейчас именно он! Когда ты её увидишь, ты поймёшь, о чём я говорю!

— Хах… О чём ты говоришь… О чём ты говоришь… Слышу я, слышу, — снова засмеялся Цицерон, переполненный эмоциями, которые пытались найти выход. — Ты так рассуждаешь, словно сегодня разделишь с ней одно ложе… — тихо прыснул со смеху Хранитель.

— Перестань сейчас же, — толкнув его локтём в бок, цыкнул Понтий. Но и на его губах появилась еле сдерживаемая улыбка.

— Едут! Едут! — загомонила толпа.

И действительно, на въезде в Чейдинхол появились легионеры, что шествовали впереди всей процессии. Вслед за ними, верхом на лошади, въехал виконт.

— А вот и наш затворник… — не упустил шанс прокомментировать Понтий. — Гляди, какой разодетый, — в самом деле, через ряды чужих голов Хранитель смог разглядеть тёмно-синий костюм, блестящий на солнце камнями. Хотя, судя по осунувшемуся виду Илета Индариса, тому явно было неуютно участвовать во всём этом празднестве.

— Ах! Смотри! Смотри! — тёмный брат затряс Цицерона так, будто тот заснул и сейчас пропустит всё самое важное.

Толпу огласили крики и свист, громче которых доселе не было. В город въехали граф Аланил Индарис и молодая графиня. Под копыта их коней женщины тут же стали бросать цветы, что, видимо, насобирали этим утром на лугах близ Чейдинхола.

— Это Ирна Индарис, в девичестве Улес. Внучка знатного торговца из столицы. Ну не прелестна ли?

Цицерона ничуть не смутило, что его тёмный брат уже осведомлён о том, кто она и откуда. Это было вполне в характере Понтия, когда дело касалось женщин. Да и, скорее всего, об этом знали все, кроме самого Хранителя. Вот именно это и должно было смущать прежде всего.

Тем временем молодая графиня в сопровождении супруга направлялась в замок. Она ехала боком в седле на пегой лошади, и своей грацией вызывала в толпе всеобщий трепет. В глаза тут же бросились её длинные огненные локоны, переплетённые голубыми лентами. Это было её главное отличие от двух братьев Индарисов. Кожа, как и у всех тёмных эльфов, была серой, а глаза подстать волосам. По её осанке, плечам, вздёрнутому носику было заметно, что ей нравится внимание толпы. Горожанки провожали взглядом её бело-голубое платье. Горожане же мужского пола не могли отвести взгляда от откровенного, но при этом элегантного выреза на груди.

— Граф-то диковину какую привёз… — сказал кто-то в толпе.

Молодую графиню переполняла гордость и важность, собственно, как и её мужа Аланила Индариса. Чета скрылась верхом на лошадях от глаз тёмных братьев за часовней Аркея. Процессия же из гостей, придворных дам, мужей и родственников продолжалась, но только в пешем виде.

— Дела… — улыбнулся Понтий Цицерону и снова затряс того, как грушу. — Видел! Ты видел!

— Раша прекрасно всё видел и слышал, — раздался совсем рядом голос Раши.

Тёмные братья напряжённо обернулись — их застали с поличным. И Хранитель уже представлял в уме, сколько всего ему сегодня предстоит выслушать о себе разного и интересного.

Цицерон бродил по оживлённой торговой площади, слушая людскую речь, и это было для него на данный момент настоящим счастьем. В который раз он замечал, как наслаждается чужими голосами, жадно всматривается в лица прохожих. Но так же Хранитель понимал, что если его сейчас вдруг о чём-нибудь спросят, то ничего вразумительного он не ответит. Разве что обрывки молитв и заговоров приходили на ум, и, скорее всего, именно из этих текстов Цицерон бы и складывал предложения для разговора. Понимание данной беды веселило его с одной стороны, и удручало с другой. Что с ним творится? Как он до такого докатился? И не разгневал ли этим Мать Ночи, докучая излишним вниманием? Слова Понтия вцепились мёртвой хваткой, хоть последний и сказал об этом, дабы отвлечь. Однако здесь, на улицах Чейдинхола, вместо осточертевших сомнений врывалась чужая речь. И Хранитель утопал в ней, забыв на краткий миг обо всём. Он чувствовал себя живым.

Весь день Раша находился в Убежище, посему Цицерон мог позволить себе прогулку, несмотря на выговор, что прилетел за вылазку с тёмным братом. По мнению Уведомителя, Хранитель опять взялся за старое, а именно творит за спиной Раши всё, что вздумается. А ведь его, Цицерона, удостоили такой высокой чести — беречь мощи Матери Ночи. Ему доверились братья и сестры, что ныне пребывают в объятьях Ужаса. И вот она — благодарность! Может, именно поэтому Нечестивая Матрона молчит, видя такое отношение к себе? И именно поэтому Тёмное Братство пребывает в жалком состоянии, так как вышестоящего члена семьи попросту не слушают. Эти мысли высказывал ему каджит в который раз, только теперь за самоволку в город. Уведомителя можно было понять, и в самом деле неприятно, когда твоим авторитетом пренебрегают. Но с другой стороны, Раша чересчур навязывал свою волю, ища виноватого. Пытался всё вокруг себя контролировать, и это вполне нормальная реакция на происходящее, если бы не доходило до абсурда.

«Постоянно находись рядом с Матерью Ночи, и тогда она заговорит», — увещевал Раша, однако это всё равно ничего не меняло. Ни к чему не приводило. Конечно, доля правды была в его словах, и в самом деле Хранитель иногда позволял себе слишком часто отвлекаться. Но… «Она молчит из-за тебя!» — эти брошенные слова, какую бурю озлобленности они поднимали со дна.

А теперь ещё и Понтий: «Она от тебя устала».

И кому теперь верить?

Тем временем на рыночной площади горожане всё ещё обсуждали свадьбу графа на юной данмерке. Как выяснилось, она была намного моложе своего супруга, даже по человеческим меркам, не говоря уже об эльфийских. В речах некоторых женщин на эту тему прослеживалась зависть.

Приезжие торговцы подтрунивали над талморскими боевыми магами, коим пришлось покинуть Бруму, так как конфликт в северных землях чуть было не перерос в массовые погромы по всей провинции. А проблемы таких масштабов эльфам были ни к чему — их сторона могла бы понести слишком большие и неоправданные потери.

Стараясь не думать о разногласиях, что посеяли в нём тёмные братья, Цицерон слушал все эти городские слухи, стараясь одной информацией попросту подавить другую. Отвлечься.

— Нерем Агресиан стал первосвященником в часовне Святого Мартина! Это уму непостижимо! А ведь не так давно он был в заточении! Как скоро всё переменилось, стоило жителям Сиродила припугнуть этих высокомерных выскочек! — все разговоры на данную тему сводились к бахвальству и собственной важности. Но, справедливости ради, такая реакция была вполне заслуженной. — Они думали, мы будем молчать! Будем просто смотреть, как рушат нашу веру и традиции! Придумали себе, что всё так просто… Но как только за спиной замаячила жалкая смерть, ведь это они называют Бруму той ещё дырой, так сразу опомнились! Аха-ха! — это восклицал бретонец, торгующий овощами и фруктами. — В конце концов, граф Десимий Карвейн, глядя на то, что творится в столице, не побоялся и встал на сторону простого народа! А в Бруму, по приказу императора, на подмогу прибыл заместитель командующего Имперским легионом с подкреплением, дабы привести обе враждующие стороны в чувства и тем самым успокоить Имперский город. Я был там в тот день! Я видел собственными глазами кислые рожи эльфов. Хотя они у них всегда такие… — не унимался торговец, вещая собравшимся возле лотка покупателям о своём незабываемом путешествии.

— А что ты там забыл в такое время? Страх потерял? — с усмешкой поинтересовался данмер.

— Это ты совесть потерял, раз ума хватает спрашивать о таком! Между прочим, я поставляю в Бруму овощи и фрукты! Это ты трус, не осмелился бы помочь людям, а благодаря мне дети сыты!

— Помощь за деньги другим словом называется… — одёрнул тёмный эльф, разведя руками.

— Помолчи!

— Провинции дорого обойдётся такой показной гонор. Сколько всего порушили, поломали и сожгли. Скольких людей задавили насмерть в толпе…

— Ах, молчи! Молчи! Имя и честь Сиродила бесценны! В таких делах деньги не считают!

— Чья бы корова мычала…

Цицерон прошёл мимо спорщиков и свернул в сторону моста.

Пора возвращаться в Убежище. Хоть Раша и позволил ему устроить долгую прогулку, раздражать того не стоило. Иначе опять начнёт винить во всех бедах. Ладонь сжала ключ, висевший на груди. Странное дело, раньше он таскал его в рюкзаке без задней мысли, а теперь греет в пальцах, как сокровенную реликвию. Но всё же придётся вернуть… Хранитель не может распоряжаться такой ценной вещью без разрешения Уведомителя. Отныне Раше принадлежит любой его шаг — какой раздражающий контроль. К чему это? Снова вымещение злобы или нежелание терять остатки былой власти? А может и то, и другое?

Цицерон незаметно открыл решётку, скрип утонул в шуме города, и спустился вниз по лестнице. Звуки стали приглушённей, тишина вновь окутала разум и сдавила виски. И лишь шум из покоев Уведомителя нарушал привычное состояние Убежища. Хранитель вздохнул поглубже, пальцы сильнее сжали ключ, бечёвка безвольно болталась в воздухе. Как же не хотелось сейчас идти к Раше. Как же он устал от чувства вины…

«Почему? Матушка?! Почему ты молчишь?! Неужели по моей вине?»

Дверь в покои Уведомителя была открыта, и Цицерон незаметно вошёл, в надежде, что Раша его не заприметит, занятый своими делами. Наивная надежда.

В тот день, когда они с Понтием устроили самоволку, ему очень сильно влетело. И хоть тёмный брат пытался взять всю вину на себя, Раша был непреклонен.

— Продолжай! Продолжай гневить Мать Ночи! — повторял каджит, расхаживая из стороны в сторону.

— Да брось, мы ничего запретного не сделали, — заступался Понтий, давно не видевший Рашу таким раздражённым и нервным.

Цицерон к внезапным переменам от тихих упрёков до громких обвинений в разговоре с Рашей уже привык, но едва ли мог смириться с подобным отношением к себе.

«Мы же с ним равны… Равны… Но он продолжает вести себя так, будто я простой ассасин. Такое чувство, что в его глазах я никогда и не менялся. Матушка! Матушка, подари мне свой голос… Тогда Раше придётся забрать свои слова обратно!»

Цицерон понимал, как эгоистично это выглядит, но другого утешения у него попросту не было.

Его встретил холодный взгляд кошачьих глаз. Было такое чувство, что его не ждали так рано. Уведомитель раскладывал бумаги на столе, зачем-то пытаясь рассортировать. Рядом лежал рюкзак, уже наполовину забитый различного вида рукописями.

«Интересно, а это зачем?» — про себя удивился Хранитель, стараясь не подавать виду, что его это хоть как-то заинтересовало. Разговаривать с Рашей было себе дороже.

— Я вернулся, — только и смог сказать он.

Положив ключ на стол, Цицерон как можно быстрее постарался покинуть чужие покои, спиной ощущая колкий взгляд. Раша так ничего ему и не ответил, пропасть между ними продолжала расти.

«Я молюсь изо дня в день! Перестань сводить меня с ума своим молчанием!» — и не ясно было, к кому именно Цицерон обращается. Святилище встретило его вязкой темнотой, в центре которой угадывались очертания гроба Матери Ночи. Запах масел уже не казался таким чуждым, как когда-то. Жаль, что сейчас они не одни…

Он зажёг свечи, и липкая тревога немного улетучилась, спрятавшись в едва колыхающихся тенях.

— Мы могли бы поболтать, — прошептал Цицерон, приблизившись к мощам. — Но… — он запрокинул голову и бросил быстрый взгляд на потолок. Где-то там сейчас был Раша. — Сегодня придётся вести себя тихо… — поднеся указательный палец к губам, Хранитель засмеялся. Если Уведомитель узнает, что он себе позволяет заводить беседы с Матерью Ночи, сколько же поднимется шума!

«Неужели ты устала от меня? Я ведь всего-то хочу порадовать тебя… Мне больше не с кем коротать время здесь… Только с тобой», — Цицерон задумчиво отпрянул от гроба, витая в собственных мыслях. Ему не хотелось верить, что он чем-то прогневал Нечестивую Матрону.

Но тут его взгляд упал на табурет, и пелена спала. Тот стоял не на своём месте. Цицерон огляделся. Некоторые рукописи лежали не так ровно, как прежде. И только сейчас стало заметно, что масла стоят в другом порядке, будто их кто-то убирал, а после вернул на место…

— Матушка, здесь кто -то был?

* * *

Мысль о том, что кто-то был в Святилище без его ведома, не отпускала весь день. А самое ужасное заключалось в том, что этим кем-то мог быть только Раша. Спрашивается: что он искал? Странное чувство сковало всё тело. Но почему-то выходить из Святилища не хотелось, и попадаться на глаза каджиту тоже. Словно тот догадается, что Хранитель всё понял.

«Зачем? Зачем ему это?» — он мог предположить, но…

Грузные шаги в коридоре прервали размышления. Это был Гарнаг, и он спускался вниз.

«Почему я не заметил его возвращения?» — изумился Цицерон. Орк редко наведывался сюда и сейчас его появление заставило ещё сильнее забеспокоиться.

— Что-то стряслось? — поднявшись с места, поинтересовался Хранитель. И сам не узнал свой голос, до того всё вокруг казалось нереалистичным.

— Раша велел позвать тебя, — пожав плечами, откликнулся Гарнаг. И судя по выражению лица, он и сам был чем-то взволнован.

— А он сказал, зачем я ему понадобился? — настороженно спросил Хранитель, подойдя ближе к тёмному брату.

— Цицерон, я только пришёл и сам не понимаю, что случилось. Но Раша хочет видеть нас у себя.

— А это уже интересно… — улыбнулся Цицерон. На душе стало спокойнее, ведь они будут вдвоём. — Идём…

«Ну и что же ты нам расскажешь?..» — Хранитель нетерпеливо взлетел вверх по коридору. За ним следом тяжёлым шагом поднялся Гарнаг.

Холодный свет магического огня освещал задумчивое лицо Уведомителя. Когда Цицерон открыл дверь, тот стоял, прислонившись спиной к краю стола, и нервно постукивал пальцами по его поверхности.

— Неужели свершилось чудо, и ты про меня вспомнил? — произнёс Хранитель, пытаясь обратить на себя внимание. — Что же случилось? — казалось, Цицерону не хватало воздуха. Ему так давно хотелось понять, что же творится в голове Уведомителя, а тот, как назло, молчал всё это время.

— А с чего ты взял, что Раша про тебя забыл? — настороженно переспросил Раша. — Только, будь добр, убери эту глупую улыбку с лица, Раша позвал тебя по серьёзному делу.

Цицерон, будто в издёвку, просто прикрыл перекошенные губы ладонью и умолк. Он понял. Он уже всё понял. Раша рылся в рукописях, что предназначены для Хранителя — это не могло не раззадорить, самолюбие было уязвлено.

«Ну давай… Что ты нам скажешь? Без воли Матери Ночи твои потуги бессмысленны…»

— Раша собрал вас здесь, чтобы объявить добрую весть. Гарнаг, Цицерон, ваши старания не прошли в пустую… — говоря это, Уведомитель держался нарочито важно, однако в его голосе прослеживалась всё та же отстранённость. Будто что-то не давало ему покоя. На секунду Раша задумался. Естественно, Цицерон легко прочёл эти эмоции, большого ума для этого не требовалось.

— Ты хочешь сказать, что Мать Ночи говорила с тобой? — не выдержав нависшей паузы, подсказал Хранитель, убрав ладонь ото рта.

— Ты этому не рад? — каджит бросил в его сторону раздражённый взгляд. Хотя он явно хотел сказать что-то другое, но при Гарнаге почему-то не решился.

— Раша, то есть ты теперь Слышащий! Ну, наконец-то! И что же она сказала? — восторженно воскликнул орк.

— Да… Нам очень интересно, что же она сказала… — недоверчиво пробурчал себе под нос Цицерон.

— Она… Она наказала покинуть Убежище. Чейдинхол стал слишком опасным местом для Тёмного Братства. Это её слова.

— А она сказала, куда нам лучше держать путь? — задал самый волнующий сейчас вопрос Гарнаг.

— В Фолкритское Убежище… — снова отстранённый голос.

— Так это же прекрасно! Раша! Цицерон! Мы спасены! — загоготал орк. — Мать Ночи услышала наши молитвы!

— Тогда пусть скажет Связующие Слова, — недоверчиво обратился к Раше Хранитель. Теперь всё встало на свои места.

— Ты не веришь Раше? Не веришь, что Мать Ночи говорила со мной?

Цицерон про себя поблагодарил Гарнага. Если бы его сейчас не было рядом, каджит бы уже вонзил в него когти.

— Я Хранитель гроба Матери Ночи, не забывай. И пока я не услышу Связующие Слова, я не могу признать тебя Слышащим.

Злоба… В глазах Раши застыла злоба. Но он ничего не мог сказать, и лишь молча буравил взглядом Цицерона, что сейчас его с грохотом подставил.

— Воля Матери Ночи — закон. Если она действительно сделала тебя своим избранником, то просто скажи Связующие Слова, и мы пойдём за тобой, — всё также восторженно согласился с Хранителем Гарнаг. Кажется, из всех троих, он единственный, кто был счастлив.

— Раша Слышащий! Мать Ночи говорила с Рашей, а вы сомневаетесь?

— Зачем ты нам врёшь?.. — горечь, снова она. — Ну давай, говори. Если, конечно, у тебя хватит смелости… Ты ведь их искал, я, по-твоему, дурак, дабы этого не заметить?

В покоях повисла тишина, спустя мгновение каджит её нарушил.

— Цицерон, а у тебя смелости, вижу, достаточно. Ты повышаешь голос на Слышащего? А ведь Раша твоего мнения не спрашивал…

— А зря. Не ты ли говорил, что мы семья и должны полагаться друг на друга?!

— Я заметил, — иронично усмехнулся каджит.

— На что ты надеешься? Что тебе даст это враньё? — на глазах Цицерона сбывались все самые скверные догадки. А образ Раши, как Уведомителя, рушился, подобно горной породе, что сточила вода.

— Раша надеется спасти Тёмное Братство, об этом все его помыслы. Потому Мать Ночи и обратилась к Раше, дабы помочь в этом нелёгком деле. А ты, видно, этого не желаешь, раз так и не смог услышать её голос.

Каджит задел Хранителя за живое, отчего последний смолк, лишь гневно вперив чёрные глаза в лицо Уведомителя.

— Не знаешь, что сказать? Вот и славно… Раша не собирается говорить вам Связующие Слова и что-то доказывать, так как считает это излишним. Раша сказал всё, что хотел, и передал вам волю Матери Ночи. Верите вы мне или нет, но должны подчиниться. Мы ждём возвращения Понтия, а после покидаем Убежище. На этом всё. Можете идти…

Как реагировать на действия Уведомителя, тёмные братья не имели ни малейшего понятия. Цицерон, изумлённый, вышел за дверь на ватных ногах. Гарнаг последовал за ним. Прежний задор как ветром сдуло.

Молча они спустились в жилые помещения, так как были слишком растеряны для каких бы то ни было разговоров.

— Хах! Я не достоин! А он достоин! Как же… — немного придя в себя, огрызался Хранитель в пустоту. — Раз на то пошло и каждый делает, что хочет, то он для меня больше не Уведомитель… Он лжец.

Орк, сидя за пустым трапезным столом, отреагировал на слова Цицерона виноватым голосом:

— А я сперва ему поверил…

— Да он просто не в себе! — всё еще находясь под действием чужих слов, выкрикнул Хранитель, не находя места.

Этим вечером Цицерон записал в дневнике следующее:

«Сегодня Раша объявил себя Слышащим, заявляя, что Мать Ночи наконец-то к нему обратилась. Но когда его попросили назвать Связующие Слова, он не смог этого сделать. Лжец! Обманщик! Его фарсу надо положить конец».

Цицерон не мог уснуть всю ночь — слова, сказанные Рашей, не давали покоя.

«Мать Ночи не обращается ко мне из-за моего нежелания спасти семью? Выдумщик! Как это вообще могло прийти ему в голову? И даже если он сознается в неправоте, то уже запятнал своё имя, и идти за таким лидером бессмысленно!»

Обдумав всё вышеперечисленное не один раз, Цицерон решил, что на следующий день обязательно объяснится с Рашей. И скажет ему прямо в лицо, что если так хочется, то пусть идет на все четыре стороны, но только без него, Хранителя гроба Матери Ночи.

Утром Гарнаг проводил его до коридора печальным взглядом. Идея Цицерона ему сразу не понравилась, так как, скорее всего, ничем хорошим, по мнению орка, она не увенчается. Он считал, что приход Понтия всё разрешит, и все разногласия уладятся, стоит им, собравшись вместе, взвесить все за и против. Но Хранителю эта канитель казалась глупостью и растягиванием по времени неизбежного. Нужно сразу расчертить все линии, за которые заходить не следует.

— Наше бездействие Раша может принять за немое согласие… Пусть же спустится с небес на землю, я не позволю ему пребывать в неведении.

— Вы опять поругаетесь и всё. Чего ты этим добьёшься? Только вызовешь гнев Отца Ужаса. Такие вопросы лучше решать всем вместе, на то мы и семья, — Цицерон замер в дверном проёме коридора, на секунду задумавшись.

— Если правда на моей стороне, то Ситис одобрит мои действия, а если же нет, то пусть покарает, — это говорил уже не Цицерон, а фанатичный человек, чьи идеалы и принципы были уязвлены. — Хранитель обязан защищать Мать Ночи, разве нет? Вот я и выполняю свои прямые обязанности. Наша Нечестивая Матрона с Рашей и словом не обмолвилась, а этот фантазёр от её имени уже собирается отдавать нам команды! Что за наглость!

Гарнаг в ответ лишь махнул рукой, мол, иди, делай, что считаешь нужным. Ему всё ещё не верилось, что придётся покинуть Убежище, поэтому он был в заторможенном состоянии.

Дверь в покои Уведомителя была открыта, и Цицерон, не долго думая, вошёл без стука. За его спиной, образно говоря, была Мать Ночи, поэтому он ничего не боялся, никакие доводы Раши не заставят передумать и изменить себе.

Он застал каджита за сбором бумаг, последний же закладывал их в широкий рюкзак, видимо, готовясь к запланированному переезду. Увидев в дверях тёмного брата, Уведомитель прекратил своё занятие, в ожидании разъяснений.

— Уже собираешь вещи? — безрадостно констатировал Цицерон.

— А ты пришёл извиниться перед Рашей?

— С какой стати мне извиняться перед тобой? — вопрос Раши вывел его из себя не на шутку, а ведь они только начали.

— Жаль… Раша надеялся, что за ночь ты примешь верное решение, — разговор меж ними никак не клеился, орк был прав, вряд ли они смогут обсудить проблему спокойно. Правда, Цицерон и не собирался, он уже и так всю ночь проспорил со своим воображением, зачем останавливаться?

— Хорошо… Хорошо! Решение? Тебе нужно моё решение? Что же, оно у меня есть.

— Раша весь во внимании… — по-кошачьи прищурил один глаз каджит, лица его коснулось недоверие.

— Я решил не покидать Убежища, и останусь здесь. Именно это я и хотел сказать, — как в голове своей не выстраивай мысли, а на деле часто получается не так убедительно, как бы того хотелось.

— И что же ты собираешься делать здесь совсем один? — разочарованно вздохнул Уведомитель.

— Один? Боюсь не совсем. Со мной останется Мать Ночи, так как я её Хранитель, — тут же возразил Цицерон.

— Если Раша Слышащий, то Мать Ночи отправится вслед за ним. И это не обсуждается, — разведя руками в воздухе, напомнил Раша. Он старался не выдавать своих бурных эмоций, хотя, если честно, треснуть вездесущего Хранителя лапы так и чесались.

— Ключевое слово «если». Но это ведь не так, ты же просто врёшь… Ты врёшь! — как заговорённый повторил Цицерон. — Врать семье, прикрываясь именем Нечестивой Матроны — кощунство!

Как всё пришло к такому? А ведь раньше они всегда как-то умудрялись найти общий язык, и в итоге все распри забывались. Что же сейчас пошло не так…

— То есть ты сомневаешься в Раше? Ты не желаешь выполнять волю вышестоящего? Решил устроить саботаж? Вот спасибо! — глаза Уведомителя блеснули в полумраке. — А теперь приглядись-ка получше, ведь это ты нарушаешь догматы семьи своим непослушанием! Только помни, за твои действия последует наказание! — попытался припугнуть каджит.

— Не смей… Не смей мне приписывать свои огрехи! — огрызнулся Цицерон. Весь тот разговор, что он запланировал, катился в пропасть. И уже не ясно было, чем всё закончится. — Я ничего не нарушал! Единственный, кто испятнал к себе доверие — это ты… Ты, тот, кто рылся в рукописях Хранителя в поисках Сокровенных Слов! Ты, тот, кто присвоил себе имя Слышащего, но на деле им не являешься!

— Зря Раша посоветовал Амузаю сделать тебя Хранителем. Надо было ставить Гарнага, он бы лучше подошёл на эту роль, — фыркнул Уведомитель, глядя в разъярённое лицо напротив. Ему не хотелось сознаваться в собственной лжи, так как, по его мнению, он использует её во благо. Без Фарвила Индариса этот город казался ему слишком опасным, и кто вчера закрывал глаза на проделки Тёмного Братства, сегодня может их открыть. Однако без весомого авторитета тёмные братья вряд ли решаться покинуть родное Убежище и отправиться в новое непроверенное место. Это было весьма предсказуемо. Но он и представить себе не мог, что кто-то будет ставить ему палки в колёса.

— Ну уж прости, что я такой неправильный! — казалось, Цицерон горел.

— Нет, ты просто занудный… — задумчиво ответил на это Раша. — Но это дело поправимое, — проведя ладонью по щеке, в попытке прогнать нервозность, намекнул Уведомитель.

— В каком смысле? — настороженно изогнул бровь Хранитель.

— Раз ты остаёшься здесь, то должность Хранителя тебе больше ни к чему. Времени по пути в Фолкрит у нас будет предостаточно, думаю, Гарнагу не составит труда занять твоё место. Конечно, до твоих познаний ему далеко, да и вряд ли он тебя догонит, но за неимением лучшего — сойдёт, — Раша почувствовал победу, видя, как меняется Хранитель в лице от только что услышанного.

— Ты не посмеешь… Ты не имеешь права! — уже не так рьяно, как прежде, произнёс Цицерон. Такого поворота он явно не ожидал, а если честно, и представить себе не мог.

— Хах… Как раз-таки имею. Друг мой, не ты один можешь ставить условия. Раша тебя ничем не хуже. Но… — Уведомитель поднял указательный палец вверх. — Если ты заберёшь свои слова назад и будешь послушным, так и быть, Раша сжалится над тобой. Что скажешь?

Хранитель прикусил нижнюю губу, ощутив вкус поражения. Неужели и вправду придётся идти на попятную? Нет! Нет! Подобную наглость надо пресечь!

— На эту должность меня поставила Чёрная Рука и ты не можешь в одиночку отдавать такие приказы. Следует собрать Совет, только так решается этот вопрос. Я знаю… — быстро нашёлся Цицерон, хоть и понимал, что, по сути, это невыполнимо. Однако замедлить Рашу с помощью правил должно получиться. Уж очень ему не хотелось уступать после всего того, что произошло. Покидать Чейдинхол сейчас для Тёмного Братства смерти подобно, особенно таким варварским способом. Ситис покарает за клевету, а Мать Ночи и вовсе отречётся от своих детей и будет права.

— Цицерон, данные условности работают лишь в мирное время… Тем более, Совета уже давно не существует. Перестань надумывать предлоги, и не смотри на меня так… — Уведомитель вновь ощутил неприязнь, ту самую, что проскальзывала в их отношениях и раньше, но не была накалена до предела, как сейчас. — Хм… — Раша вымученно прикрыл глаза, пора уже поставить точку в их разговоре. Но, судя по выражению лица Цицерона, слова Уведомителя его не убедили. Ну раз так... Сам напросился. — Оставайся здесь один, раз так понравилось, и жди своего Совета или конца света… Как тебе будет угодно. Мешать не стану. Даже наоборот, Раша поблагодарит тебя, так как ты уже проел Раше плешь. А теперь будь добр, покинь мои покои, от твоей недовольной физиономии у Раши разыгралась мигрень.

— Но это немыслимо… Раша… Ты нарушаешь догматы семьи… — теряясь и путаясь в словах, запричитал Цицерон. — Я Хранитель Гроба Матери Ночи, ты не посмеешь забрать её у меня! — он всё-таки проиграл. — Ты же врёшь! Врёшь! Она с тобой не говорила!

— Убирайся… — терпеть эту рыжую затычку уже не было сил. — Раша снимает тебя с должности Хранителя.

Цицерону ничего другого не оставалось, кроме как уйти, унося с собой невысказанную злобу. Вот и поговорили… Было бессмысленно что-то ему доказывать, каджит всё равно будет стоять на своём.

* * *

Оставшись один, Раша облегчённо выдохнул. Наконец не нужно ни перед кем притворяться, не нужно говорить то, во что сам не веришь. Но остатки Тёмного Братства, хоть и насильно, он выведет из Сиродила. Это уже решено. Всех тех денег, что принесли Гарнаг и Понтий, по его подсчётам должно было хватить на подкуп стражи у ворот, дабы те ненароком не принялись их досматривать; на возницу до Анвила и на корабль до Солитьюда. Всего-то пара месяцев бесконечных ожиданий и потрёпанные нервы, скоро всё должно разрешиться. Осталось только дождаться Понтия и путь открыт.

Единственное, в чём он просчитался, так это в укреплении духа семьи. А всё из-за проклятого Цицерона, что суёт нос не в своё дело. С одной стороны было правильным выбором поставить его на эту должность, так как он весьма ответственен и прагматичен, даже чересчур — именно это и сыграло злую шутку. И теперь Цицерон будет настраивать тёмных братьев против него, Уведомителя. Но с другой стороны, что они втроём могут ему сделать, привыкшие во всём подчиняться и следовать?

Конечно, идея найти Связующие Слова была непродуманной. Цицерон, поймав его за руку, будет тыкать этим фактом в Рашу, аки палкой. Пусть… Наверняка долг перед семьёй и страх остаться в одиночестве сделают своё дело и он сдастся, последовав за всеми. Другого пути у него просто нет, посему переживания бессмысленны, ведь столько шагов уже осталось позади.

Мать Ночи до сих пор молчит. Ну и пусть, теперь это уже не важно, он взял судьбу в свои руки. Он смог. Неся на себе тяжёлый груз, столько времени умудрялся недоговаривать тёмным братьям о собственных планах: и вот уже почти всё продумано и готово, осталось только воплотить в жизнь.

Дверь закрылась за его спиной, но он продолжил стоять, пытаясь понять и хоть как-то заставить себя примириться с тем, что произошло. Но ничего не получалось — этот удар был намного сильнее прежних. Почему-то раньше терпения хватало, хоть ему и прямо в лицо твердили, что это из-за него Мать Ночи молчит. А сейчас… А сейчас Раша из Уведомителя превратился в лживого артиста, что показывает тёмным братьям удивительное представление под названием «Верю — не верю». И увы, Цицерон не верил. На его глазах последнего Уведомителя Тёмного Братства не стало.

«Я не Хранитель? Я больше не Хранитель! Вот же! Сначала меня назначил, а теперь, когда я более-менее освоился, отнимает эту должность! Что же это? Ради чего я старался, заучивал молитвы, во многом себе отказывая? Зачем всё это было? Для чего? Матушка…»

Цицерон потерялся, здесь и сейчас всё перемешалось, единственное, что осталось — сожаление. Раша, которому он безоговорочно доверял, исчез, оставив после себя лишь пустоту. А ведь ещё вчера ночью ему казалось, что каджит прислушается к его словам — как никак, они равны. Однако их спор не привёл к истине, нет, он только всё усугубил, так как каждый стоял на своём. Теперь же Цицерон здесь никто, Раша даже не удосужился вернуть его в стан убийц, что говорило о многом.

«Неужели он и впрямь решил меня бросить здесь, как какую-то ненужную вещь… Снова так, будто ничего не поменялось».

Цицерон, подойдя к скамье, медленно опустился на неё. Вся та былая теплота Убежища вконец испарилась вместе с потухшими надеждами. Прислонившись к стене и запрокинув голову, он бездумно уставился в потолок. Внутри него что-то окончательно перегорело, и, уйдя от мыслей, Цицерон пытался передохнуть. Однако образ, что частенько появлялся во снах, теперь навязчиво напоминал о себе.

— Что ты мне говорил тогда? Что… Как давно это было.

Он напряг свою память, неужели опять… Нет, нет. То самообман, что было, того и нет давно. Он засмеялся.

— Какая глупость. Надоедливая. В самом деле, при чём тут я? Хах… Не правда ли, отец?

* * *

— Кажется, жизнь наконец-то налаживается, мой мальчик! — самодовольно восклицал мужчина, засовывая в мешок предметы одежды, которые бы он ещё смог носить. Пара рубашек, штаны, старые башмаки — на этом все его богатства заканчивались. — Я же говорил тебе, она не устоит передо мной… — завязав узел потуже, он бросил мешок к двери.

— Ты это серьёзно?

— Цицерон, не нуди. У меня слишком хорошее настроение, будь добр, не порти его, — махнув рукой сыну, мужчина принялся пересчитывать деньги, высыпав всё содержимое из кошелька на стол. — Сколько тут, говоришь? Двести септимов? Маловато. Но на первое время должно хватить, а потом уже и не важно будет. Камилле больше некуда деваться. Такую, как она, потрёпанную жизнью и мужиками, никто в жёны не возьмёт. По крайней мере, я смог вбить ей это в голову. Ведь с годами женщины не молодеют, это-то она прекрасно понимает, — нравоучительно выдал он, говоря уже в который раз о своей победе.

— И ты надеешься, что всё получится? Что-то сомневаюсь…

— Ай, да помолчи! Я всё продумал, вот увидишь, её драгоценный отец уже устал от выходок несносной дочурки, и выдаст за меня, как пить дать. Тут главное вовремя успеть, понимаешь? Пока все добропорядочные дуралеи носы воротят, я уже тут как тут! — он повесил кошель на пояс, его лицо светилось от счастья. — Учись, пока я жив!

— Да уж… Бесценные уроки, — лишь только и смог выдавить из себя Цицерон. Ему было не по себе, так как один вопрос пока оставался без ответа.

— Ты только запомни, главное — вовремя прибедниться, а дальше все двери откроются сами собой.

— Так уж и откроются? — пренебрежительно фыркнул молодой человек. Мужчина же уселся на табурет, взирая на всё вокруг мечтательным взглядом.

Камилла, к которой так бесцеремонно сватался его отец, была дочерью торговца, что сколотил своё состояние на перекупке зерна. Тем более, что после войны оно ценилось на вес золота. Одним словом — делец. Цицерон знал об этом из слухов, разнёсшихся, будто болезнь, по всей деревне. А то, что эти разговоры «за углом» напоминали хворь, и думать было нечего. Местные со скуки только и делали, что перетирали свежую тему, которую подарила им приезжая из Коррола семья пожилого отца с его теряющей цвет дочерью. Взвинченная, эмоциональная, привыкшая к праздной жизни, она металась, будто волчок, в удовольствиях и ни в чём себе не отказывала. Искала острые ощущения там, куда нормальный человек своего носа бы и не сунул. Из-за чего за ней длинным хвостом тянулась скандальная репутация, от которой и хотел сбежать её отец куда-нибудь подальше, в глубинку.

— Дурачок ты, Цицерон. Сие баловство работает лишь краткий миг, а уж успеешь ты прошмыгнуть в дверь, ну или хотя бы ногу просунуть в проём, зависит от тебя, — пожал плечами мужчина и захохотал.

— А как же я? — поинтересовался парень.

— А ты-то тут при чём? — отец удивлённо уставился на сына. — Нет, нет, нет. Не смотри на меня её глазами, отвернись. Погляди в какую-нибудь другую сторону. Я только начал налаживать свою жизнь, и вот этого мне тут не надо… — замахал руками мужчина.

— То есть вот оно как… Ты меня просто бросишь? — послушно отвернулся Цицерон.

— Что за глупости ты там бормочешь? Если я решил, значит так и будет. А уж чего ты там себе навыдумывал, это не мои проблемы. И так мне множество планов попортил, так ещё и здесь хочешь всё поломать.

— Я тебе ничего не портил… Не надо во всех своих бедах обвинять меня.

— А кого? Это из-за тебя все те женщины, что я приводил в дом, разбежались. Из-за твоего противного характера! — стукнув ладонью по столу, сказал отец.

«Да потому что ты устроил из нашего дома проходной двор!» — подумал парень, но вслух сказал другое:

— Скорее всего, они разбежались, когда осознали, что ты лоботряс и пьяница, не способный вести хозяйство, — улыбнулся Цицерон, пытаясь свести всё в шутку, иначе на него опять полезут с кулаками.

— Давай не умничай мне тут. Если ты приносишь деньги в дом, это ещё не значит, что можешь меня отчитывать. Не дорос ещё. И вообще, я не могу тебя понять. Разве ты не рад за меня?

— Чему мне радоваться, ведь ты всё равно вернёшься… Не думаю, что из твоей затеи выйдет что-то хорошее, — сев рядом и подперев голову рукой, парень напряжённо ожидал реакции отца.

— Спасибо за поддержку. А ещё родной человек называется… Хвала богам, что скоро я уеду отсюда, и мне больше не придется тебя терпеть.

Цицерон понуро перевёл взгляд на отца. Слова сами слетели с языка.

— Не ты ли умолял меня остаться? Говорил, что без меня пропадешь, и извинялся каждый раз, как в первый раз?

— Да когда это было… — смутился отец, брезгливо нахмурив брови.

— А теперь я значит тебе не нужен… — подытожил Цицерон.

— Так радуйся, дуралей! Чего тебя не устраивает? По твоему же лицу видно, что ты тоже не светишься счастьем в моём обществе!

— Послушай… Просто послушай, — парень вымученно улыбнулся, выставив руки перед собой. — Не думаю, что такой деловой старик, как отец Камиллы, будет очарован твоей прибеднённостью. Боюсь, он просто выгонит тебя взашей. И мы снова будем… вместе…

— Тьфу на тебя! — судя по голосу, мужчину сильно задело сказанное за живое. — А ещё сын!

В тот день его снова бросило в крайность, но он просто ушёл, забрав свои вещи и сильно хлопнув дверью.

* * *

— Видно, ты ничего не добился… — заключил Гарнаг, встретив поникшего Цицерона в жилых помещениях.

— Это от него одни проблемы, но по его словам — я мешаю, и слушать он меня не намерен, хоть и назвался Слышащим… Хах… — это был нервный смех. Цицерон прошёл в глубь помещения, бессвязно бормоча ясные только ему одному возмущения. Словно спор до сих пор продолжался, только в его голове. Где он беспорядочно пытался ухватиться за любой предлог, дабы скинуть навязанное ему чувство вины.

— Ну ничего, вот увидишь, по возвращению Понтия всё наладится. А вы с Рашей наконец успокоитесь. Я в этом уверен. Тем более мы ещё не пробовали договориться с молодым графом, хоть такой ход и опасен, но на крайний случай всегда можно припугнуть, как делали раньше, — Гарнаг, говоря всё это, поднёс тёмному брату стакан воды. Однако Цицерон отказался, еле заметно качнув головой. — Я понимаю, столько столетий наша семья была окутана тенью Фарвила Индариса и вдруг всё подошло к концу. Так ещё и сама наша семья не в самой, мягко сказать, лучшей форме. Видимо, Раша просто не хочет доверять такие тайны Аланилу Индарису, ведь перемены такого толка для нас в диковинку. Поэтому он и хочет увести нас подальше, но лучше бы договориться… — заключил орк, поставив стакан на прикроватную тумбочку.

Он всё ещё надеялся, что Раша сознается и изменит своё решение, как бы наивно это не выглядело со стороны. Да, Раша обманул, но всё-таки он был Уведомителем и Гарнаг мог понять, чем руководствуется каджит.

Тем временем, опустившись на чужую постель, Цицерон лишь болезненно поморщился — когда-то она принадлежала Андронике… Как давно это было? Слыша голос орка, он едва ли понимал о чём идёт речь.

— Не переживай, Гарнаг. С Убежищем ничего не случится, Раша доверил это место мне. Я присмотрю за ним, когда вы уйдёте, — потеряно пробормотал Цицерон себе под нос, уронив руки на колени, и машинально потирая ладони в попытке успокоиться.

— В каком смысле присмотришь? Ты останешься здесь вместе с Матерью Ночи, а мы отправимся разведать обстановку? — громкий бас орка сейчас почему-то бил по вискам.

— Я останусь здесь один, — посмотрев снизу вверх Гарнагу в лицо, пояснил Цицерон. Его губы растянулись в тревожной улыбке.

— Как это?

Они замерли, смотря друг на друга: один в непонимании, а второй в смятении.

Гарнаг в который раз осушил стакан, угрюмо уставившись в одну точку. Не сказать, что его лицо было переполнено эмоциями — скорее наоборот, сильно бросалось в глаза их отсутствие. Орк был оглушён словами Цицерона, и запоздалая реакция его ещё не достигла.

«Раша хочет сделать тебя Хранителем, я же отстранён от этой должности».

— Как же это… — в который раз повторял Гарнаг.

Цицерон перевёл взгляд с рукописи на тёмного брата, что своим потерянным видом напомнил ему отца, когда-то давно спустившего выручку на азартные игры. Слабая улыбка проскользнула в уголках губ от внезапно всплывшего в памяти воспоминания.

Почувствовав на себе чужой взгляд, орк поднял голову, явно находясь в замешательстве — перспектива занять чужое место его не устраивала. Всё в нём словно вопрошало: как быть?

Цицерон знал ответ, но боялся его озвучить, неизвестно, как на такое решение отреагирует Гарнаг. Но сейчас ему казалось это единственным выходом, так как Раша своим самовольством вызовет гнев Ситиса, и тот обрушит его на Тёмное Братство. Нет, этого не должно произойти, Рашу и его кощунственные действия по отношению к Матери Ночи нужно остановить. И не только по отношению к ней.

«Хитрец, хитрец… На то и каджит. Знает, что мы не согласимся за ним идти без веской на то причины, значит эту самую причину нужно создать, придумать. Ха! Молодец, молодец… Морочить головы удумал! Боится молодого графа, а Отца Ужаса значит не боится! Так ещё и собрался бросить меня здесь… Меня! Хранителя гроба Матери Ночи!»

Он не признал решение Раши, так как не видел более в нём Уведомителя. Сказать, что каджит сильно ударил по самолюбию Цицерона, — ничего не сказать. Цицерон был в ярости, так как эта должность — единственное, что у него осталось. И без неё он никто. Именно сейчас он осознал столь простую истину, хотя до этого так тяжело свыкался с новыми обязанностями.

— Что будем делать? — нарушил тишину Гарнаг. Но, заметив рукопись у тёмного брата, воскликнул: — Неужели у тебя ещё есть силы на что-то отвлекаться?!

— А я и не отвлекаюсь, — хмуро отозвался Цицерон, всё ещё думающий, как предложить орку стать соучастником своего замысла. — Я подыскиваю снадобье, которое могло бы подойти…

В его руках был список ядов, записанный на нескольких листах. В нём было отмечено, какая отрава ещё была в обиходе семьи, а какая закончилась, будучи помечена крестиком. Он провёл пальцами по написанному — это был почерк Эмелин.

— Какое ещё снадобье? О чём ты?

— Я переживаю за здоровье Раши, что-то ему совсем нехорошо… А такие болезни, подобные той, что он подхватил, лечатся только смертью, — грубо ответил Цицерон, ощущая, как внутри на эти слова клокочет гнев. Как же он истосковался до боли знакомой истоме, а та словно проснулась ото сна, почуяв чужую слабость. В самом деле, идея, что посетила его разум — гениальна! Не иначе как сама бездна наставила на путь истинный.

«Раша на это подписался, взяв на себя слишком много ответственности! Зазнался! Считает, что его слово весомее молчания Матери Ночи! С его нахальством нужно покончить! В самом деле, какой толк от Слышащего, который не слышит…»

— Ты это серьёзно или шутишь? — непонимающе спросил Гарнаг, не ожидавший услышать что-то подобное от тёмного брата. Наверняка это шутка, нарушать догматы в здравом уме Цицерон не станет. Но тут же одёрнул себя, вспомнив Рашу.

Они все сейчас были на нервах, вымученные пресловутой неизвестностью завтрашнего дня. Уставшие друг от друга и жаждущие услышать голос Матери Ночи. Её молчание изводило, заставляя искать виноватого, а происходящее напоминало мышиную возню.

Цицерон поднялся с кровати, намереваясь отправиться в тренировочный зал — там возьмёт всё, что нужно, а дальше… Пока он не думал об этом, слишком спонтанно появилась спасительная мысль, чтобы успеть её распланировать. Но оставлять тёмного брата без ответа было бы глупо, поэтому перед тем, как уйти, он решил выплеснуть накопившееся, раз представилась такая возможность.

— Ах, Гарнаг… Раша так долго молчал, так долго таился, вынашивая свои планы на наш счёт. И ведь мы видели, что с ним что-то не так, но и представить себе не могли масштабы. И вот всё открылось. Тебе нравится увиденное? Мне нет. Он так много времени потратил, а я не впечатлён. Нет… Я разочарован.

— Одумайся, брат! — вскочил орк из-за стола, тут же оказавшись возле Цицерона. Это была не шутка. — Ты же Хранитель, и не можешь поднимать клинок, не то что на членов семьи, а даже на простых людей! Тебе позволено лишь защищать Мать Ночи. Неужели ты хочешь так же, как и Раша, пренебречь догматами? Чем же ты тогда лучше его?

Цицерон иронично улыбнулся, понимающе закатив глаза: мол, я это и без тебя знаю.

— Хранитель теперь у нас ты, не переживай, — отмахнулся он. Хотя то, что орк всё еще считал его защитником гроба, льстило. — Я тоже много думал, у меня было предостаточно времени, которое Раша так опрометчиво предоставил, игнорируя меня, — напомнил Цицерон, нехотя вспоминая, как подолгу ему приходилось слушать тишину и полное отсутствие мыслей от собственного бездействия. И как медленно он пытался смириться с приготовленной для него обязанностью, где всё привычное исчезло, а осталась только Мать Ночи — его новая цель в жизни. Теперь же и её хотят отнять. Теперь он никто. Ох, как это злило! И терпеть подобное к себе отношение не было сил. Словно сами стены шептали, что за такое поведение Раша должен ответить по заслугам. В глубине души Цицерон понимал, что так же, как и Раша, прикрывается именем Матери Ночи, тем самым пряча эгоизм и задетое самолюбие. Но так как он теперь никто — зачем сдерживаться? Верно?

— Ты собрался отравить Уведомителя… — чуть ли не шёпотом озвучил Гарнаг то, что у Цицерона было на уме. — О, Ситис…

— Раша больше не Уведомитель, он перестал им быть, как только решился на обман. А я больше не Хранитель, и за это он ответит… — Цицерон уже не скрывал причины своего решения. Слишком наплевательски с ним обошлись, и слишком много он отдал Тёмному Братству, чтобы вот так просто сдаться. Нет. Напоследок он преподнесёт прощальный подарок, ведь они и в самом деле больше не увидятся.

Но тут он почувствовал тяжёлую ладонь на своём плече, и это заставило отвлечься от злорадных мыслей.

— Ты сам себя слышишь? Я не позволю тебе этого сделать, понял? — Цицерон на это лишь раздосадовано фыркнул. Он и не надеялся, что его поймут и поддержат.

— Хочешь меня остановить? Будешь и дальше верить Раше или может ждать Понтия, будто это что-то изменит, — угасший было азарт, потерянный вместе с должностью ассасина, выплёскивался теперь наружу в виде непринуждённой наглости. Как же это было приятно, он будто ожил от вечного сна. Чувство вины было унесено бурным потоком накалившихся эмоций. Знакомая дрожь пробежала по телу.

— Цицерон, ты всё ещё Хранитель, что бы там Раша тебе не наговорил. Ты не должен брать столь страшный грех на себя. Убийство брата, это не шутки… — тихо, будто пытаясь успокоить, сказал Гарнаг.

— А кто тогда возьмёт на себя столь страшный грех? Может быть ты?

Гарнаг замялся, убрав руку с плеча Цицерона. Поведение Раши уже ничем нельзя было оправдать. И надеяться, что он одумается — бессмысленно.

— Я могу поговорить с ним… Я откажусь от его предложения… — начал было Гарнаг.

— Не позорь меня, — тут же прервал Цицерон тёмного брата. — Этого ещё не хватало. Раша только и ждёт, что я приползу вымаливать прощение, но этого не будет. Мне не за что извиняться.

— Дай же мне договорить… — распалялся орк, сотрясая воздух мощными руками. — Я могу отказаться следовать за ним. А без меня он вряд ли сдвинет гроб с места.

— Тогда ты ослушаешься приказа вышестоящего, — усмехнулся Цицерон. В самом деле, планы Гарнага его веселили.

— Но…

— Слышащий он или не Слышащий, для тебя он всё равно Уведомитель, а раз так, то ты будешь ему подчиняться, — пожал плечами Цицерон. — Просто не мешай, и я всё сделаю в лучшем виде.

— Как ты это намерен сделать? Подожди! Куда собрался?!

В этот раз Цицерона схватили за предплечье, и он опять не смог сдвинуться с места. Вряд ли ему под силу убедить такие громоздкие мускулы, а другие варианты и вовсе было бессмысленно рассматривать.

— Ты мне так руку сломаешь, — недовольство в нём возрастало. — Если не можешь ничего предложить, не мешай. Я… Я так и не понял, кто тебе дороже… Но по всей видимости, Раша, раз ты так рьяно его защищаешь. А меж тем, он врёт тебе в глаза, в отличие от меня.

— Это сделаю я.

— Что? — удивлению Цицерона не было предела. Ему сперва показалось, что он ослышался.

— Это сделаю я, — повторил Гарнаг.

Таверна в пригороде Чейдинхола ничуть не изменилась с его последнего визита. Всё тот же ветхий дом, мусор и заколоченные окна. Именно сюда Гарнаг увёл Рашу, дабы отпраздновать своё назначение на должность Хранителя. А почему бы и нет? Скоро они покинут родные места и отправятся в забытую глушь. Хоть так, но попрощаются с домом, по крайней мере, предлог был именно таким.

— Предложи ему выпить, я думаю, Раша не откажется. Намекни об усталости, скажи, что он неважно выглядит, а перед дорогой не мешало бы расслабится, — увещевал Цицерон, полностью поглощённый вставшей перед ним задачей. Он так соскучился по привычному ремеслу, так изголодался по крикам и стонам, что всё бы отдал, лишь бы сделать это самому. Но, увы, между ним и Рашей встал Гарнаг, что не позволил Хранителю нарушить догмы.

Цицерон улыбнулся своим мыслям:

«Однако позволил придумать план, и я не подведу. Новоявленный Слышащий быстро отправится к Ситису, и пусть Отец Ужаса сам решает, как его покарать».

— А если всё-таки откажется? — не унимался орк.

— Тебе не откажет. Тем более он, хоть и не часто, но посещает данное заведение. Соври. Скажи, что рад занять моё место, это придаст Раше уверенности в собственных силах и он ослабит бдительность. А после налей яд в его пойло — ни к чему пачкать клинок, — Цицерон протянул Гарнагу склянку с жидкостью. — Если его начнёт рвать прямо при всех, то всегда можно свалить вину на испорченную или разбавленную не весь чем выпивку.

— А что потом? — орку было непривычно пользоваться ядом, ведь он в основном привык полагаться на грубую силу.

— Если тебя никто не заприметит, просто уходи. Если же что-то пойдёт не по плану, скажи, что торопишься за целителем. Хотя вряд ли в угаре кто-то заметит вас. В этом месте каждый думает только о себе и о своих удовольствиях.

Сколько времени прошло, Цицерон не знал, но ему казалось, что вечность. Он пообещал встретить Гарнага у главных врат, но терпение у него быстро иссякло, и теперь Хранитель шлялся по пригороду в ожидании тёмного брата, снедаемый любопытством и предвкушением.

Как бы он сам хотел исполнить это убийство, хотел бы увидеть растерянное лицо Раши, и услышать его предсмертный хриплый голос, проклинающий Цицерона.

«Как только этого лжеца не станет, матушка заговорит. Я в этом уверен. Это из-за Раши она молчит! Это он мешает нам спасти Тёмное Братство своим невежеством! Гарнаг это прекрасно понимает. Гарнаг хороший брат».

Солнце скрылось за горизонтом, и сумерки опустились на дома, смягчив до этого острые тени. За углом была слышна брань, вдалеке рыдала какая-то женщина. Местные уже успели отойти от чисток и снова во всю прожигали собственные жизни. Недавние горести позабыты, прежние смутьяны обратились в пепел, а новые веселились, как ни в чём не бывало. Есть во всей этой картине какая-то едва уловимая романтика.

Цицерон вздохнул полной грудью.

Желание увидеть последние минуты тёмного брата были сильнее обычной мирской суеты. Он томился внутри, но не мог растратить накопившийся за долгое время порыв. Ему ничего не оставалось, кроме как ждать.

* * *

— Она очень похожа на… — Раша замялся, почувствовав на себе взгляд орка.

Рядом стояла молодая бретонка, то и дело подливающая ему в стакан дешёвое вино.

«Какая кислятина…» — поморщился Гарнаг, наблюдая за тем, как каджит вливает в себя одну порцию за другой.

Он догадался, на кого была похожа девушка, но вслух ничего говорить не стал, иначе Раша мог ещё больше расстроится, и кто знает, возможно, включил бы голову и покинул это место. Но такого поворота допустить было нельзя, по крайней мере, пока орк не выполнит запланированное. А с этим были проблемы. Как подлить яд, если каджит всё время смотрит в твою сторону?

Гарнаг призадумался. Как бы на его месте поступил Понтий? Убийца столь изящный и ловкий, что даже Уведомители в былые дни советовались с ним в проработке важных контрактов.

Орк тяжело вздохнул, актёрские маски ему давались не сказать, что удачно.

«К чему игра? Не умеешь лгать, говори правду — будет легче. Не запутаешься в собственном вранье», — так говорил Понтий каждый раз, когда удавалось удачно завести жертву в тёмный закоулок. Как же он сиял, когда выдавалась возможность блеснуть своим красноречием.

— Может, хочешь расслабиться? У нас хватит денег немного побаловать себя… — ухватившись мысленно за девушку, начал словесно подкрадываться Гарнаг.

— Не думаю, что это сейчас уместно… — отмахнулся Раша, но умасленный взгляд говорил об обратном.

— Потом вряд ли найдётся время для чего-то подобного. Вон как раз хозяин заведения у барной стойки… — Гарнаг ощущал себя неуклюже, всё-таки перед ним был Раша, и он, как никто другой, мог распознать ложь. — Заплати ему, а я сопровожу красавицу вниз.

Орк подмигнул девушке, и жестом указал в сторону подвального помещения. Та улыбнулась в ответ, но натянуто и неправдоподобно.

Гарнаг прихватил свой стакан с вином и, под руку с девушкой, пробираясь сквозь сизый дым и снующих серых людей, направился в сторону лестницы, ведущей в подвал. Редкие светильники, висящие на стене, едва освещали узкий коридор и двери маленьких комнат, откуда доносились не то стоны, не то предсмертные всхлипы и кашель. Сложно было разобрать из-за шума наверху.

Одна из комнат оказалась открыта, и они вошли внутрь — Гарнаг не хотел терять ни секунды. Раша вот-вот должен был вернуться.

— Вы хотите втроём? — голос прервал вязкие мысли и орк нехотя обернулся на временную спутницу своего замысла. Та боязливо присела на край кровати.

— Что-то вроде того… — только и смог сказать он. Сейчас, в этом полумраке и дыму от кальянов, Гарнаг производил впечатление огромной суровой глыбы, не знающей пощады, отчего у девушки болезненно ёкнуло сердце.

Орк вышел из комнаты, на ходу свободной рукой роясь по карманам в поисках яда. Вино всё ещё было с ним, и, найдя склянку, он не задумываясь вылил содержимое в стакан.

Минуты тревоги и замешательства прервали шаги на лестнице и на мгновение померкший свет в проёме коридора. Это был Раша.

— Раша заплатил за нас обоих, — улыбнулся он тёмному брату, спускаясь по ступеням.

— После тебя, — протянул Гарнаг стакан с вином каджиту, давая понять, что пропустит того развлекаться первым. — Выпей… Чтоб эта ночь запомнилась надолго… — добавил орк, обращаясь скорее к самому себе, а не к Раше. Это было для него настоящим испытанием, вести себя естественно и говорить ровным тоном. Он берет на себя страшный грех, сейчас он убьёт уже не Уведомителя, но тёмного брата.

Раша же не задумываясь, распалённый своими фантазиями и моральной усталостью, осушил предложенный стакан без задней мысли. После чего, вернув его, направился прямиком в комнату к девушке.

Гарнаг закрыл за ним дверь и, не дожидаясь начала конца, мигом поднялся наверх. Ладонь сжимала злополучный стакан, и орк с силой смял его в кулаке. Мягкая медь не сопротивлялась, издав в ответ лишь жалобный звук. Бросив мусор на пол, он поспешил к выходу, сквозь всё тот же дым и людей, пребывающих в угаре.

К своему удивлению, распахнув дверь, Гарнаг обнаружил Цицерона, стоящего поодаль в вязком полумраке, чем изрядно напугал и так встревоженного убийцу. Заметив вышедшего из трактира брата, Хранитель тут же подскочил к орку, тихо спросив:

— Как всё прошло?

— Как нельзя лучше, — коротко ответил орк. — Идём…

Но Цицерон не сдвинулся с места, продолжая буравить взглядом закрывшуюся дверь трактира. В полумраке не было видно его лица, но повисшее молчание говорило о многом. Он ждал подробностей. Нет… Он хотел их видеть…

— Раша в подвале с продажной девкой. Идём отсюда, я потом тебе всё расскажу, — вкратце обмолвился орк, пытаясь убедить Цицерона не делать глупостей, но, заметив, как рука брата потянулась к дверной ручке, тут же раздосадовано выдохнул: — Только не говори, что хочешь туда идти…

— Ты с ним попрощался, а я нет.

— Не дури!

— В подвале, говоришь? — переспросил Хранитель, широко улыбнувшись. — Ступай, я догоню, — тихо проронил он, и дабы не быть снова схваченным недюжей силой Гарнага, Цицерон быстро прошмыгнул внутрь.

В лицо ударил прокисший запах. Вялый свет скользил сквозь дым. Здешние звуки напоминали монотонный гул, что разбавлялся кашлем.

Взгляд быстро нашёл лестницу, ведущую вниз, и он медленно, стараясь не пересекаться с завсегдатаями, направился в её сторону. Под ногами возле столов валялся разный мусор и хлам. Разбитые тарелки, бутылки, предметы одежды. Люди неясной наружности и деятельности, свалившиеся со стульев, спали прямо на полу, дополняя картину полного безразличия. Это было неприятное место, где в основном собирались граждане без какой-либо цели в жизни, и этим самым напоминали Цицерону об отце…

Но нужно признать, что могила для Раши весьма достойная. Большего после своей лжи он не заслуживает.

Спускаясь вниз, Хранитель замер. На полу под лестницей валялся раздетый по пояс Раша. Из самой комнаты доносился слабый женский хрип.

«Видно, и ей досталось… Удобно…» — цинично заметил про себя Цицерон.

Бывший Уведомитель лежал навзничь, изо рта обильно текла слюна вперемешку с пеной, а на лице застыла измученная гримаса. Склонившись над тёмным братом, Хранитель проверил сердцебиение. Оно отсутствовало.

— Ах… Не успел… — раздосадовано выдохнул Хранитель. — Даже так, но ты умудрился всё испортить.

Закрыв ладонью остекленевшие глаза, Цицерон не ощутил того удовольствия, о котором мечтал. Ничего не произошло. Былая пустота никуда не делась, скорее наоборот, она стала осязаемой, как здешний дым. Одним лишь утешением успокаивал он себя — матушка будет довольна и вскоре точно заговорит.

Поднявшись, Цицерон поспешил покинуть того, кого раньше называл братом и чьи приказы беспрекословно старался выполнять. Так не стало последнего Уведомителя.

Под ногами Хранителя скрипели старые доски, хрустело стекло, а в душе выл ледяной ветер. Этой ночью он записал в дневник следующее:

«Раша мёртв.

Тишина приказала мне, и я повиновался. Я не брался за клинок, о нет, но умастил уши Гарнага сладкими речами. Он хороший брат. Верный брат. Как Цицерону, так и нашей Матери. Он сделал дело, и охотно».

Когда Понтий вернулся в Убежище, то не поверил собственным ушам, и весь день не разговаривал с тёмными братьями. Он не ругался, не кричал, а потерянно сидел на постели, пытаясь осознать услышанное. Орк на это лишь раздосадовано разводил руками, так как видел брата в таком состоянии впервые.

Прошло несколько часов в странном, будто перед бурей, молчании. Молчании, что скрежетало по нервам, и не было ясно до конца, как поведёт себя Понтий, когда осознает, что Раши больше нет. Но оставить брата одного они не решились, как и нарушить повисшую в жилых помещениях тишину. Ожидание было подобно пытке, и лишь к вечеру Понтий его прервал.

— Без Уведомителя… Тёмное Братство без Уведомителя. Теперь мы сироты, и сами… Своими руками… — шептал себе под нос имперец едва разборчивые слова. — Как теперь мы будем…

— Жить? — уточнил Цицерон, в сердцах не понимая такой реакции. — Он лгал нам! Лгал Матери Ночи! Неужели тебе этого недостаточно?

«Сколько раз повторять?! Да что с ним такое?» — и самый лучший убийца чейдинхольского Убежища теперь не выглядел таковым. Будто Цицерон вновь застал того пьяным. Вот только это не так, отчего ещё больнее было на него смотреть.

— Что теперь с нами будет? Вы хоть подумали, прежде чем совершать такой страшный грех?! — схватившись за голову, затрясся всем телом Понтий.

— А что было бы с нами, если бы мы отправились за Рашей? По-твоему, так лучше? Лучше, чтобы нас поймали где-нибудь на выезде из Чейдинхола вместе с гробом Нечестивой Матроны? — вмешался Гарнаг, давая понять, что не считает случившееся потерей. А скорее наоборот — спасением. — Без связей в замке, без разрешения молодого графа лучше не бросаться в подобные авантюры.

— Мы могли бы договориться… — хриплым от беспокойства голосом не унимался Понтий. — Ооо… Ситис… Ситис покарает нас! У нашей семьи нет будущего… Нет никакой жизни после содеянного!

Кто бы мог подумать, что Понтий так бурно станет кликать на семью все несчастья мира, только из-за того, что Раша умер. Худо-бедно Цицерон и Гарнаг угомонили тёмного брата, рассказав всё как было, без прикрас. И Понтий выслушал, не перебивая и не переча. Однако после отказался принимать пищу, ссылаясь на то, что он, дескать, теперь не достоин жить. Что это по его вине, из-за его отсутствия, случилось непоправимое.

— Не болтай ерунды! Это из-за Раши Мать Ночи не говорила с нами! Вот увидишь, в ближайшее время кто-то из нас троих обязательно услышит её голос, — пытался взбодрить тёмного брата Гарнаг. — Правда, Цицерон?

— Да… — только и смог ответить Хранитель. В глубине души страстно мечтая быть тем самым, кого выберет Нечестивая Матрона.

— И что же вы намерены делать? Как вы собираетесь налаживать связи в замке, если даже у Раши ничего не вышло?

— А он и не пытался, судя по всему, — Цицерон сел рядом с братом, коснувшись рукой его плеча. — Положись на меня и ни о чём не переживай. Я знаком с виконтом, думаю, у меня получится разговорить его. Вот увидишь, наш затворник не так прост, как кажется. Он нам поможет.

— Верно, — облокотившись о стол, подтвердил Гарнаг. Но как прежде радостью он уже не светился. Как и Хранитель, орк был разочарован в Раше, а призывы к совести от Понтия заставляли ощущать неприятный осадок на душе.

— Я… Я бы хотел с ним проститься, но, видимо, это уже невозможно, — он всё ещё не мог себе представить, что тёмные братья решились на подобное. Но дело сделано. Нельзя повернуть время вспять. Однако скептицизм к переменам никуда не пропал, и Понтий с тоской в глазах спросил: — Если твой план не сработает, что тогда?

Цицерон убрал руку, ощущая чужое сомнение. Он не знал, как ответить. Это был единственный вариант, другие попросту вели в никуда. Вели к гибели. По сути Тёмное Братство испытывало удачу.

— Почему ты молчишь? — Хранитель вздрогнул. Слова, сказанные Понтием, — сколько раз повторял их он сам? — Надеюсь, вы понимаете, что от нас почти ничего не осталось? И ещё одного удара мы не переживём…

— Не надо, Понтий. Не сгущай краски, — Гарнаг всё прекрасно понимал, и без разъяснений было тошно. Обман Раши дорого им обойдётся, но не всё ещё было потеряно.

— Отец Ужаса не оставит нас. Мы справимся, вот увидишь, — только это и смог сказать вместо ответа Цицерон. — Вот если бы тёмные братья из фолкритского Убежища откликнулись на наш призыв… Но из Скайрима за всё это время никаких вестей так и не поступило.

Этот факт волновал. Неужели их попросту бросили? Могла ли Астрид решиться на подобный поступок, и чем вызвано такое решение? Письма не могли пройти мимо неё. Что же происходит в северном Убежище?

Повисла пауза. Казалось, все думали об одном и том же. Спустя минуту Понтий её нарушил.

— В самом деле, если бы… Если бы Астрид написала хоть строчку, Раше не пришлось бы нам врать, — заметил имперец, снова намекая на необдуманность и поспешные действия тёмных братьев.

— Не обеляй его. Забудь о нём, — попросил Цицерон, уставший от укоров Понтия. — Не мучай ни себя, ни нас.

— Как вы могли решиться…

— Прекрати. Ложись спать, ты устал и перенервничал, — вмешался бас Гарнага. Хоть идея и принадлежала Цицерону, именно его руки были в крови Уведомителя, и слышать подобное из уст Понтия ему было больнее всего.

— Что вы собираетесь делать? — не думал униматься Понтий. Было видно, как он потерял покой, не чувствуя твёрдой почвы под ногами, и посему всячески пытался заглушить волнение расспросами. Старался скрыть от себя всплывшую перед глазами картину будущего Тёмного Братства, воссоздав взамен новую, ту, что покажут ему тёмные братья. И они не заставили долго себя ждать.

— Мы уже всё продумали, пока тебя не было. Я буду высматривать виконта у церкви. По словам Цицерона, тот посещает местного священника, — уверил Гарнаг, стараясь дать понять, что у Понтия нет причин переживать и накручивать себя.

— Я же продолжу охранять покой Матери Ночи до возвращения Гарнага. А когда он придёт… — продолжил Цицерон, но тут же был перебит.

— То что? Вы всерьёз надеетесь на этого затворника?

— Раз такой умный, предложи что-нибудь сам, — не выдержав, вспылил Хранитель.

— Я уже сказал всё, что думаю по этому поводу. После содеянного, не то, что виконт, Мать Ночи побрезгует нашим общением, — Понтий был непреклонен, как стена. Он не смог поверить в спасение Тёмного Братства, доводы братьев его не убедили.

— Вот увидишь, Нечестивая Матрона обязательно заговорит, и тогда тебе придётся взять свои слова обратно, — это был последний аргумент Цицерона.

— Я надеюсь, что ты прав…

Этой фразой Понтий поставил точку в споре, однако каждый остался при своём, несмотря на прокравшееся в душу сомнение.

Перед сном Хранитель записал в дневник следующее:

«Нас осталось лишь трое. Цицерон, Гарнаг, Понтий».

* * *

За несколько дней Гарнаг смог выследить Илета Индариса. Тот продолжал посещать церковь, пряча лицо от прихожан под широким капюшоном, стараясь не привлекать к себе внимания. Однако от глаз орка ему скрыться не удалось, его сутулую спину он заприметил издалека. Что именно движет виконтом было до сих пор неясно — зачем он посещает собор украдкой? Но на данный момент это было неважно, такое странное поведение Тёмному Братству было только на руку.

— Он в соборе, поспеши. Уж не знаю, сколько времени там пробудет, но лучше не оставлять его без присмотра.

Цицерону пришлось прозябать в ожидании немного-немало — два часа. Он ютился возле могил у собора, перебирая в руках цветы паслёна. На уме крутился только один вопрос: что можно делать в церкви так долго?

Солнце слабо светило сквозь тяжёлые тучи, и небо готовилось вот-вот разразиться дождём. Воздух тяжёлый, придавленный к земле грядущей непогодой. Всё будто замерло в немом ожидании. Или ему так казалось? У соседних домов ребятня играла в салочки, но их визг и крики были едва слышны, блуждая где-то на заднем фоне. Весь гомон города для него исчез, потонув в глубинах сознания.

Скрип тяжёлой двери привёл в чувство, заставив Хранителя вздрогнуть всем телом. Здесь и сейчас должно решиться будущее Тёмного Братства. Справится ли он с этой задачей?

«К чему вопросы? Я должен. Просто обязан. Братья верят в меня. Матушка…»

Тихие шаги были едва слышны, виконт не торопясь спускался по лестнице. В этот миг Цицерон побоялся даже поднять голову, будто этим движением мог случайно спугнуть Илета.

А ещё… У врат стояли стражники, и он чувствовал на себе их взгляды. Это настораживало. С чего бы вдруг такое внимание? Но просто так идти на попятную Хранитель не мог. Нет. Он не Раша, он попытается, и сделает всё возможное. За ним стоит Мать Ночи, её благословение и удача.

Когда Илет повернул за угол собора, Цицерон поспешил за ним. Но чувство, что с него не сводят глаз преследовало, будто хвост. Краем уха он услышал знакомый звук натягивающейся тетивы. Всё внутри в мгновение похолодело, ему не могло показаться, за его спиной смерть. Посему…

— Ваша милость! Пожалуйста, подождите! — выкрикнул Хранитель, не узнав своего голоса, до того он был сиплым.

Цицерон уже не осознавал, что делает, им овладела лишь одна мысль — использовать виконта как щит. Они должны поговорить! От этого зависит судьба Тёмного Братства!

— Это я, Цицерон… Я безоружен… — задыхаясь от переполнявших эмоций, уже тише произнёс Цицерон, преграждая виконту дорогу. Взгляд быстро метнулся за плечо Илета — чутьё не обмануло. Один из стражников действительно целился в него, второй же двинулся в их сторону, обнажив меч.

— Ах… Это ты… — удивился виконт, смерив настороженным взглядом человека напротив. А после поднял руку, видимо, давая сигнал ложной тревоги, и стражники, увидев знак, убрали оружие и вернулись на дежурство. — Зачем же так трепать им нервы? Они сейчас и так пребывают в глубоком смятении.

— Что… Что это значит? — Цицерон ощутил то, что обычно испытывали его жертвы — страх. Страх за свою жизнь, что могла так легко оборваться. Оказывается за ним следили всё это время. И могли схватить в любой момент, но почему-то этого не сделали. Давно по его спине не пробегала дрожь, сладкой болью звеня в голове. Он вздохнул полной грудью, так как от резких перепадов чувств ноги едва держали его. Но это было даже приятно… Почему? Хранитель и сам не знал. Губы непроизвольно растянулись в улыбке, эта игра забавляла, как же он соскучился.

— Это я должен спрашивать, а не ты. Надеюсь, вы ничего не задумали? Это дорого обойдётся для вашей секты, — как-то чересчур сурово ответил Илет Индарис, что было на него совсем не похоже.

Усилился ветер, сквозь листву деревьев, растущих возле собора, начал накрапывать дождь. Эхом со стороны дороги доносились детские визги, ребятня разбегалась по домам.

— Ваша милость, я… — Цицерон ощутил в своём голосе нотки оправдания, и этот факт смутил не на шутку. Хотелось смеяться, ибо происходящее напоминало абсурд. Если бы это увидел Раша, он бы прибил Цицерона на месте. — Мы ничего не затеваем, Ваша милость, мы просим у Вас покровительства… — не медля, сказал Цицерон прямо в лоб. Он несколько дней сряду мысленно прокручивал эти слова в уме, но вот ответ представить себе не мог. Тот рассыпался, стоило только подумать.

Для полной ясности Хранитель рухнул на землю перед виконтом, стараясь не думать о том, что сейчас вытворяет. Ироничная улыбка застыла на лице, словно маска. О, Ситис… Раша бы избил его за такое падение, моральное и фигуральное, до смерти. А меж тем сам на такое унижение не пошёл! Хитрый каджит… И теперь ему, Цицерону, приходится краснеть, уперев взгляд в чужие башмаки.

— Встань, нас могут увидеть и неправильно понять, — Хранитель ощутил на плече прикосновение и поднял голову. Дождь усилился, и одежда скоро промокла, но он этого не чувствовал. — Сейчас же.

В голове стоял серый шум от притока крови к вискам. Это было намного тяжелее, чем он себе представлял. Поднявшись с колен, Цицерон попытался обуздать гуляющие эмоции на лице, задавив волнение и тревогу долгом перед семьёй.

— Мы просим вашей защиты, — повторил он чуть ли не шёпотом уже сказанное, только другими словами. Будто Илет Индарис мог не расслышать с первого раза из-за сильного ветра и шума крон деревьев. — Ваша милость…

— Боюсь, я ничем не могу вам помочь, — отведя взгляд в сторону, наконец, ответил виконт.

— Но ваш покойный отец… — не веря услышанному, попытался возразить Цицерон, но был прерван на полуслове.

— Я не могу затевать за спиной брата подобные связи, Его сиятельство этого мне не простит. Моя боль ещё остра. Я не хочу верить… — на лице данмера изобразилось странное замешательство.

— Но… Неужели никак нельзя восстановить нарушенную связь?

— Нет. Сейчас вам лучше не попадаться моему брату на глаза.

— Его сиятельство чем-то недоволен? — Хранитель пытался зацепиться за любой маломальский предлог, но уже ощущал, как под ногами разверзается бездна. Его план провалился? Нет! Этого не может быть!

— Я не должен этого говорить, но из уважения к отцу, скажу. Его сиятельство на семейном совете обвинил вас в убийстве Фарвила Индариса. Не надо… Не смотри на меня так…

Дождь шёл прямой стеной, заглушая все звуки. Одежда промокла насквозь, но Цицерон уже ничего не понимал. В глазах потемнело, а мир сузился вокруг них двоих.

«Час от часу не легче! Когда такое успело произойти? Как давно? Знал ли об этом Раша? И если знал, то почему не сказал?» — бушевало градом в голове.

— Твой приход меня совсем смутил. Не понимаю. Нет. Я не хочу верить, — Илет посмотрел вверх. — Небо плачет, — ни к кому не обращаясь, сказал он. Его красные глаза были пусты, Цицерон заметил это, когда съехавший на затылок капюшон открыл лицо виконта.

— Мы не имеем никакого отношения к его смерти, Ваша милость… — еле дыша, произнёс Цицерон.

— Я знаю… — спокойно ответил Илет, но его глаза оставались всё такими же чудовищно пустыми. Словно он был чем-то поражён до глубины души, и это ввергло его в пучину самокопаний.

— Стражники. Почему они не схватили меня? — в голове Хранителя творился сумбур. Он совершенно потерялся.

— Цицерон, мой отец мёртв, но его власть ещё жива в этом городе, и она движет многими. Пока что… Но когда-нибудь и ей придёт конец, — Илет понуро спрятал руки в широкие рукава своего тёмного одеяния. — Ваша чёрная слава защитит вас, не беспокойся. Никто в здравом уме не станет переходить дорогу Тёмному Братству. Просто впредь будьте осторожней и не верьте ни единому слову Его сиятельства…

Больше ничего не говоря, Илет ушёл, оставив Хранителя в полном одиночестве с ворохом вопросов, что остались без ответа. Мысли будто наполнились свинцом — стали тяжелы и неповоротливы. От холода зубы непроизвольно застучали друг об друга.

Возвращаться в Убежище к братьям совсем не хотелось. Как он будет смотреть им в глаза, не было ни малейшего понятия.

Он просидел в таверне несколько часов, с ужасом заглядывая в будущее и не видя там ничего. Только хаос и пустота.

К вечеру за ним пришёл Гарнаг, но увидев серое и омрачённое лицо брата, ничего спрашивать не стал.

Уже под утро, не в силах заснуть от не покидающей его тревоги, Цицерон записал в дневнике следующее:

«Мать Ночи по-прежнему молчит. Я по-прежнему не достоин. Убежище по-прежнему обречено».

Казалось, что стены с каждым днём сужались вокруг него всё сильнее, а в самом Убежище заканчивался воздух. Место, что прежде он называл домом, стало клеткой, выбраться из которой было невозможно. Едва ли получалось забыться сном, слишком невыносимыми были мысли о будущем. Тёмное Братство падало в пропасть, и он — Цицерон, возможно, лишь всё усугубил. Теперь, как и сказал Понтий, они сироты без Уведомителя, без контрактов, без опоры во власти. Чейдинхольское Убежище доживало последние мгновения.

Осталось лишь Убежище в Фолкрите — последний оплот их семьи. Но что там творилось, никому было неведомо. Женщина, которую Цицерон в глаза не видел: Астрид, что она задумала? Что у неё на уме? Неужели ей плевать на Мать Ночи? Плевать на своих братьев? Почему она всё это время игнорировала письма Раши? И прав ли был последний Уведомитель, пытаясь с помощью лжи вывести их в Фолкрит? Вопросы… Вопросы…

Смогли бы они добраться до Скайрима? А если говорить проще, смогли бы они вообще покинуть Чейдинхол? Предупреждение виконта Илета Индариса оказалось слишком сильным ударом для Тёмного Братства. В тот день, когда Гарнаг и Цицерон вернулись, Понтий удручённо закатил глаза, увидев Хранителя в разбитом состоянии. А его последние слова, адресованные брату, были такими: «Я говорил тебе…» После этого они больше не разговаривали.

Но всё же, несмотря на неудачу, им стало ясно — молодой граф их не жалует. Впрочем, Тёмное Братство это знало и раньше. Вот только как он посмел их оклеветать? Зачем ему это, и понимает ли он, как нелепо звучат его слова, неизвестно. И если он собирается уничтожить Тёмное Братство, то почему его приказ не выполняется? Почему об охоте на проклятых сектантов не было объявлено во всеуслышание? Чёрная слава сильнее приказа? Или же речи Аланила Индариса так и остались в семейном кругу… Но стражники… Они знают. Они хотели его, Цицерона, убить. Или это никак не связано? Простая охрана виконта? Странно… Раньше таких сцен не наблюдалось. Мог ли подобные меры навязать старший брат младшему? Что творится в замке?

Вопросы… Вопросы…

Когда Раши не стало, Цицерону казалось, что он избавился от чувства вины, навязанного бывшим Уведомителем. Казалось, что он освободился от гнетущего бремени, что заставляло чувствовать острую неуверенность в своих силах. Смерть Раши позволит Матери Ночи, наконец, сказать своё слово, так как более нет того, кто бы нагло прикрывался её именем, принуждая к чужой воле. Всё так просто и понятно. Развяжи узлы, и нить будет прямой. Но Мать Ночи до сих пор молчала. И вместо нити в руках Цицерона оказалась гниль, разлетевшаяся по ветру.

Понтий смолк, игнорируя Хранителя при встрече. Но к его чести он не покинул Тёмное Братство, не бросил семью на произвол судьбы. Он верный брат. Вместе с Гарнагом они вновь отправились на поиски контрактов, Цицерон же, словно в наказание, так и остался при Матери Ночи, совсем один в тёмном и пустом Убежище.

В таком подвешенном состоянии он прожил несколько недель. Уже совершенно не понимая, чего желает добиться Нечестивая Матрона своим молчанием. В голове Цицерона не было ответа, лишь замкнутые в себе вопросы. Зацикленные, как песочные часы, они перемешивались и перетекали из одного сосуда в другой без конца.

«Для чего мы здесь? Что в наших силах? И нужно ли вообще пытаться? Матушка!»

Это был жуткий парадокс, так как что бы они не делали, как бы не пытались вернуть утраченное, всё вело лишь к одному — к гибели.

«Мать Ночи молчит, потому что ей нужен Слышащий. Слышащего нет, потому что Мать Ночи молчит».

От постоянного самобичевания силы постепенно покидали его, еда стала безвкусной и от неё тошнило, вода напоминала болотную муть. Перед глазами то и дело темнело от истощения. А сон… Иногда ему снились сны. Вот только мотив там был до скучного однообразен, будто издевался над Цицероном, давая тень несбыточных надежд. Ему мерещилось, будто Мать Ночи звала его, и он со всех ног бежал к ней, но всегда опаздывал. Стоило ему оказаться в Святилище, как она замолкала.

— И почему во сне я не могу быть сразу в Святилище? К чему мне обегать все те лестницы, коих в реальности и не существует вовсе? Зачем ты так высоко забралась? Спустись пониже… Матушка, твой Цицерон слишком слаб…

Он уже не стеснялся вести с ней беседы. Ему хотелось говорить, хотелось внимания и простой человеческой теплоты. Но всего этого от немых мощей добиться было невозможно. И снова парадокс — кроме неё у него никого не было. И Хранитель говорил с ней и говорил, без умолку, так как тишина съедала его, а редкие вылазки в город лишь усугубляли ситуацию. С ним творилось что-то неладное, почему-то все люди вокруг стали его раздражать: своей радостью, улыбками, своей мирной жизнью. Отчего? Разве так было раньше?

— Они… Они разговаривают друг с другом! А она… Она молчит… Обиделась? Что я сделал такого? Ааа… Это из-за Раши… — бормотал он сам себе под нос. — Она Рашу любит больше, чем Цицерона. Раша ведь умный, а я… Хах… Дурак…

Непонимание. Хранитель считал, что всё сделал правильно. Убийство каджита — верное решение. Но молчание Нечестивой Матроны внушало сомнение.

Больше он не покидал Убежища при свете дня, дабы чужая радость не глодала его и не издевалась над ним. Уму непостижимо, но когда горожане смеялись о чём-то своём, ему казалось, что они смеются над ним. Посему ему была милее ночь, когда все спят. Хранитель ненароком представлял, будто весь город умер, таким странным образом пытаясь себя успокоить. Но всё было тщетно. Ложь самому себе уже не могла ничего поправить.

Как-то раз, после долгих терзаний, он выбежал из жилых помещений в желании высказать всё наболевшее. Терпеть больше не было сил. Ворвавшись в Святилище из темноты, он упал на пол перед гробом Матери Ночи и зарыдал:

— Матушка! Покарай меня, если я в чём повинен! Но прошу, дай нам Слышащего! Посмотри! Неужели ты не видишь… Не видишь, что творится с твоими детьми? Пусть же заберёт меня Ситис, но дай этому Убежищу надежду!

Но ответа не было. И будто сами стены стали смеяться над ним, ведь все его усилия тщетны. Откуда это? Откуда? Цицерон прикрыл ладонями уши. Нет. Ему не чудится. Смех… Он слышит чей-то смех…

— Кто здесь?.. — Хранитель не верил собственным чувствам. Может это просто ветер? Колокол часовни? Шум дождя? Хоть что-нибудь! Возможно, кто-то пришёл…

Цицерон поднялся с колен, ощутив на себе строгий взгляд пустых глазниц Нечестивой Матроны. Он слишком много себе позволил, она гневается.

— Наверное, кто-то пришёл… Я слышал голос, надо проверить, — Хранитель так и не осмелился посмотреть ей в лицо. — Я скоро вернусь, матушка.

Выйдя за дверь Святилища, его встретил полумрак, что становился беспросветней, чем выше приходилось подниматься. И только в глубине главного зала, возле тяжёлой железной двери, горел едва уловимый свет светильника. Именно с ним Цицерон спускался в жилые помещения. А теперь бродил по Убежищу, прислушиваясь к любому шороху.

Самым тёмным местом для него сейчас были покои бывшего Уведомителя. Ему казалось, что дух Раши всё ещё привязан к этому месту, и иногда из этой комнаты в самом деле доносились странные звуки: будь то шуршание листов бумаги, скрип табурета, щелчки, что издавала старая мебель, будто от тоски. А сквозь полудрёму Хранитель иногда слышал ворчливые возмущения каджита, что тут же таяли, стоило проснуться.

— Кто здесь? — этот страх, он выворачивал наизнанку. И снова смех. Цицерон вздрогнул всем телом, чуть не выронив светильник из рук. Хохот был везде и будто нигде, кружился над ним, прячась в тёмных углах и замолкал, стоило напугать его светом. — Матушка… Это твоё наказание? Неужели, я брежу. Ведь смех сам по себе гулять по воздуху не может… — голос, какой же он хриплый и слабый. Жалкое зрелище. Его сейчас любой ветерок мог застать врасплох. — Хах… Ежели смех сам по себе ходить не может, ведь ног у него нет, то значит… То значит… — Цицерон прикоснулся холодными пальцами к горячему лбу. Ему так не хотелось здесь находиться. Здесь, в комнате, где вещи всё ещё пахли запахом Раши, где всё ещё мерещилось его присутствие. — Значит шум в моей голове… — он попятился назад, было невыносимо находиться в покоях каджита. Это чужое место, ему здесь не рады. Цицерон это чувствовал всем своим естеством — бывший Уведомитель сейчас самой тьмой выколет ему глаза.

Хранитель поспешил вернуться в Святилище, только это место казалось ему безопасным. Но смех так и не умолкал, заставляя Цицерона запереть дверь, будто это могло спасти от преследующих звуков.

— Матушка… Если на то твоя воля… Если на то твоя воля… — бормотал он, схватившись за голову.

Колокол часовни возвестил о конце дня, но Цицерон так и не решился покинуть Святилище. Все свои вещи он уже как с неделю назад перенёс сюда, дабы не тратить за зря свечи и посещать жилые помещения только чтобы отключиться на какой-нибудь час. От такой предусмотрительности было немного спокойнее. Хранитель не обратил внимания на тот факт, что сегодня придётся ночевать на холодном полу, об этом он даже не подумал.

Под нарастающим гулом, звенящим в голове, Цицерон написал этой ночью следующее:

«Я слышу его. Глубже и глубже. Громче и громче. Как он разрывает тишину подобно грому в тихий вечер. Хохот».

Жёлтые цветы, обрамляющие тропу, увлекали куда-то вдаль в пелену непроглядного тумана. Тёмными пятнами провожали могильные камни, исчезая за спиной. Он уже был здесь, он помнил это место. Цицерон остановился, пытаясь поймать рукой белую дымку, и тут же оцепенел, услышав уже знакомый смех. Его источник был неясен, хохот, как удары плети, разносился эхом, повторяясь и путаясь, отскакивал от стен тумана и увязал в нём. Цицерону захотелось крикнуть, дабы выгнать, прежде всего из головы, все страхи, но ком застрял в горле. Может, не стоит привлекать внимание?

Кладбище, всеми забытое и брошенное, воскресшее из глубин памяти, рождало в сознании уныние. Именно здесь Хранитель совершил свой последний контракт и навсегда попрощался с должностью душителя. И того, кто назначил его на эту должность, уже не стало. Величие прошлого поблекло, как было прежде, уже не будет.

Его внимание привлёк шорох, так несвойственный этому месту. Движение, которого здесь быть не должно. Птица. Она сидела на могильном камне и чистила оперение, но, заметив чужака, тут же вспорхнула и улетела. Хранитель проводил её удивлённым взглядом, так как никогда не видел птиц такого цвета. Синяя? Он не успел разглядеть. Что за диковина… Шум крыльев растаял в тумане.

— Ты пришёл ко мне…

Цицерон вздрогнул всем телом и обернулся. За его спиной до этого никого не было, только могилы.

«Может, это некромант?» — промелькнула мысль и тут же погасла.

Облокотившись о камень, на котором несколько секунд назад сидел, скорее всего, голубь, стоял Амиэль. Он улыбался Цицерону, и вёл себя так, будто между ними ничего не произошло.

— Живой… — слабым голосом непроизвольно прохрипел Хранитель. Все остальные слова затерялись, на них попросту не хватило мужества. Разразился знакомый смех. Это шут, это его он слышал в стенах Убежища.

— Я тебя разыграл, а ты поверил! Хах! Как легко водить за нос простаков! Конечно, я живой. Я притворялся.

— Как… это… притворялся… — Цицерона охватило оцепенение, он едва мог заставить себя дышать. Почему? Почему этот человек вызывает в нём трепет? — Ты врёшь… Ты обманщик… — чуть ли не задыхаясь, простонал Хранитель.

— Я? Обманщик? Хах! Наверно, такой же обманщик, как и Раша? — светло-карие глаза игриво заблестели. Будто бы говорили: «Ну давай, расскажи мне ещё что-нибудь, столь же забавное».

— Откуда ты знаешь Рашу?..

— Я всё знаю! Всё! Сказать, к какому выводу я пришёл? — Цицерон напрягся, ещё полностью не осознавая, куда клонит Амиэль. А тем временем последний нравоучительно поднял указательный палец вверх: — Быть обманщиком может и великое прегрешение, но не настолько тяжкое, как братоубийство! — шут умиленно растянул губы. — Что? Не смотри на меня так. На правду глупо сердиться.

— Откуда ты знаешь?! — повторил Цицерон, всё ещё не находя в себе сил шевельнуться. Хохот загремел в ушах, отчего стало невыносимо терпеть этого выскочку, что смеет болтать слишком много. Цицерон потянулся рукой к поясу, пытаясь нащупать нож, но его там не оказалось.

— Даже не думай… Такой как ты, запятнавший руки кровью брата, не смеет носить оружие!

— Я его не убивал! — озлобленно огрызнулся Хранитель, готовый наброситься на шута, и придушить его голыми руками.

— Не оправдывайся! Это была твоя идея! Я знаю!

— Замолчи!

«Этот проклятый дурак издевается надо мной! Его тело давным-давно должно было сгнить, а кости растащить дикие звери! Почему же он стоит передо мной?! Почему в его взгляде такая высокомерная надменность!»

Ни одна из жертв никогда на него так не смотрела. Чужой задор, граничащий с наглостью, заставил Цицерона взять себя в руки.

— Зачем ты идёшь ко мне, а? Ведь не для объятий же… Хотя не спорю, мы давно не виделись… — попятился Амиэль, не сводя глаз со своего убийцы. Их разделял могильный камень, не давая Хранителю вцепиться в шута.

— А ты зачем убегаешь? Неужели боишься? — нервный смешок сорвался с губ. — К чему эти прятки? Просто стой смирно, как в прошлый раз…

— Не горячись. Что бы ты не задумал, ничего не выйдет, — Амиэль развёл руками и остановился, давая к себе подойти. — Просто мне весело проводить с тобой время. Мне приятно видеть твои страдания. Ты бы видел своё… — шут не успел договорить, как в его горло вцепились чужие пальцы, пытаясь сжать как можно сильнее. — Смотри… — хриплый от нехватки воздуха голос донёсся до слуха. Цицерон, распалённый и ничего не видящий вокруг себя, ощутил на руках холод. Он нехотя перевёл взгляд на лицо напротив, и тут же, увидев, кто перед ним, отшатнулся.

— Раша…

Каджит осуждающе смотрел на него. Хотелось провалиться сквозь землю. Перед ним стоял Уведомитель, хотя секундой ранее на этом самом месте был Амиэль! И снова оцепенение. Почему ему не сдвинуться, не пошевелиться? Раша прошёл мимо, разглядывая своего подопечного, а после исчез за его спиной, ничего при этом не говоря.

— Куда же делась прежняя решимость? Не иначе как осознаёшь вину, раз так быстро оторопел? Хах?! — с другой стороны раздался голос шута. Цицерон обернулся, пытаясь отыскать Уведомителя, но рядом был лишь Амиэль. — Кого ты ищешь? Кого-то потерял?

Цицерон видел, как ему смеялись в лицо. Всё это иллюзия!

— Зачем ты мучаешь меня? — идя на попятную, взмолился Хранитель. В самом деле, бессмысленно на него бросаться. А ведь этот проклятый лицедей ещё и провоцирует.

— Так сразу? Так просто? Ты меня разочаровываешь… Хотя знаешь, нет, я вру… Ты меня не очаровал с самого начала. Хах! — захохотал шут, но всё же было видно, что он хотел большего. Он хотел увидеть иступлённые страдания своего убийцы.

— Что тебе нужно?

— Неужели так сложно понять? Я думал, ты поумнее будешь… Что же, я отвечу, — Амиэль вновь исчез за его спиной, отчего Цицерон машинально двинулся за ним, боясь потерять, но позади никого не оказалось. Хохот. — Я здесь, — голос звучал в голове, но рядом никого не было.

— Где ты? — жёлтые цветы, что росли под ногами, исчезли, и тёмные пятна могильных камней тоже. Давно ли? Вокруг был только непроглядный туман. Цицерону казалось, что он ослеп, но вместо тьмы кругом плыла белая пелена.

— Здесь! Хах! Здесь! Слушай же меня! — голова гудела от жуткого шума в ушах, болью раздаваясь в висках. — Ты просил Мать Ночи покарать тебя. Разве нет? Что же… Нечестивая Матрона услышала твои мольбы. Прими же её дар — я твоё наказание! Отныне и навсегда мы будем неразлучны, проклятый душегуб, забравший мою жизнь! Ха-ха-ха!

Казалось, от хохота он оглохнет, тот звенел в голове и от него некуда было деться, как и от самого себя. Всё погрузилось во тьму.

Холод сковал всё естество, а по глазам бил мерцающий свет, готовый вот-вот погаснуть. Цицерон еле поднялся с пола, продрогший — он провалился в дрёму прямо на полу. Свеча задыхалась в воске, обещая вскоре потухнуть, и Святилище могло погрузиться во мрак. Хранитель дрожащими пальцами зажёг ещё несколько огарков. Крохотное пламя мягко коснулось рук. Это тепло, каким же оно было приятным.

Но мимолётное чувство спокойствия быстро улетучилось. Он вспомнил, всё вспомнил. Заозирался, прислушиваясь, пытался понять, куда же исчез шут. Но всё Святилище сковала тишина.

Цицерон вздохнул, оперевшись локтями о стол, он уронил голову на его поверхность. Всё здесь пропахло благовониями, и весь он сам стал частью лёгких ароматов, что пропитали помещение. Рядом лежал дневник, напоминая своим существованием о мире внешнем, осколок зеркала и настойки масел, что Хранитель принёс сюда из тренировочного зала. Остатки былой роскоши, оставленные ему от Эмелин. Вскоре ему придётся готовить их самостоятельно, а пока он только и делал, что изучал теорию. Странно, но эти приземлённые мысли его немного успокоили.

— Матушка, — позвал Цицерон, будто Мать Ночи могла разрешить весь тот сумбур, что творился у него в голове. — Всё это причудилось мне?..

И снова хохот. Цицерон отпрянул от стола и дрожащими руками схватил осколок, будто тот мог спасти его от наваждения. Невесомое умиротворение тут же улетучилось.

— Где ты прячешься? Отвечай! — выкрикнул он и услышал собственное эхо в полупустом помещении.

«К чему эти вопли? Разве ты не счастлив? Ведь ты так мечтал, чтобы она тебя услышала! Желал вырваться из одиночества. А теперь так небрежно отвергаешь её подарок!»

Цицерон схватился свободной рукой за голову. Голос, он звучал в ушах, дребезжа, будто ливень по крыше. Но рядом никого не было…

— Матушка услышала меня? — Хранитель с ужасом и трепетом вперил взгляд на мощи Матери Ночи. Ему не верилось. Может, происходящее ложь? Может, он спятил, раз ему мерещится голос, источника которого нигде не видно. — Она не забыла обо мне? — если это и была ложь, то приятная. Однако он добавил: — Я бы хотел услышать её, а не тебя, — ему так не хотелось мириться с её молчанием. Но он не мог скрыть от себя того факта, что внимание Матери Ночи вызывало в нём бурю эмоций. Даже если это и самообман — пусть, горячее покалывание в груди того стоило.

«Слишком много хочешь… Хах… Смотри… Сюда…»

Шёпот. Казалось, что шут стоит совсем близко. Но ведь Цицерон здесь совсем один! Внезапно боль коснулась ладони, стекая кровью по руке. Он слишком сильно сжал осколок. Хранитель поднёс зеркало к лицу, и не мог поверить увиденному. С той стороны на него смотрело что-то инородное! Это не его глаза! Это глаза шута! Светло-карие, мягко улыбались ему в отражении. А от родных, чёрных как смоль, и след простыл… Осколок сам выскользнул из рук, громко брякнувшись об пол. В ушах загремело.

«Проси прощения у Нечестивой Матроны и поблагодари её за великодушный дар! Аха-ха! Чего же ты стоишь столбом? Ты должен плясать от радости, ведь Мать Ночи тебя услышала!»

Хранитель рухнул перед гробом, испачкав кровью пол. Его плечи подрагивали, то ли от нахлынувшей истерики, то ли от хохота, что грозился вырваться наружу.

— Если на то твоя воля… Хах… Если на то твоя воля… — губы скривились в подобии улыбки, и если бы его сейчас кто-то увидел, подумал бы, что тот безумен.

Этим вечером в горячем бреду, не понимая где он и кто он, Цицерон записал в дневнике следующее:

«Хохот, хохот, хохот, хохот! Это шут! Голос из Бездны — на радость бедному Цицерону! Я принимаю твой дар, дражайшая Мать Ночи. Спасибо тебе за хохот. Спасибо тебе за друга».

Цицерон потерял счёт времени, находясь под постоянным присмотром шута. Голова шла кругом, и только воля Матери Ночи мирила его с происходящим. Амиэль замолкал лишь когда Хранитель переносил мощи на широкий стол и смазывал их благовониями. Именно в эти моменты можно было забыться в работе. На час Святилище погружалось в спокойствие, но в конце всех процедур Цицерону становилось не по себе. Как скоро разверзнется хохот и снова придётся быть запертым с ним в четырёх стенах?

Хранитель не понимал себя, своих чувств, ведь этот проклятый лицедей не давал ему житья своим смехом, а иногда даже снисходил в виде голоса, ругая и поливая проклятьями. Как это злило! Задорило! Они спорили, кричали друг на друга, но стоило Амиэлю замолчать, как Цицерон осознавал всю прелесть их соседства. Больше нет опостылевшей тишины, с ним заговорили. Вот только разговоры эти не такие, какими он себе их представлял. И не с тем, с кем он хотел.

— Вот и ты… — однажды произнёс он, услышав хохот. — Вернулся.

Они терпеть друг друга не могли, но их ругань издалека походила на развлечение, оживляя умирающее Убежище последними искрами жизни.

«А я никуда и не уходил! Ведь я — это ты, а ты не можешь уйти от самого себя. Если конечно… Впрочем, неважно».

Хранитель замер в ожидании. С чем явился шут на этот раз? Что «интересного» Цицерон про себя узнает? А самое главное, что этим хочет сказать Мать Ночи?

Чужой голос звучал где-то на периферии, размытым звуком разливаясь в голове. Частые бессонницы, порождённые хохотом, давали о себе знать. И голод. Он постоянно ощущал его, но из-за своего состояния боялся покидать Убежище, а тем более заходить в таверну. Если он начнёт кричать там на самого себя, то, скорее всего, ничем хорошим это не кончится. В лучшем случае завсегдатаи, заседавшие на втором этаже, спустятся и вытурят его на улицу. И будут правы.

«Ты давно не благодарил матушку за столь чудесный дар», — начал вкрадчиво Амиэль.

— Я боюсь ей наскучить, — ответил Хранитель. Пытаясь ничего не перепутать, он в который раз проверял имеющиеся ингредиенты. И в данной ситуации присутствие шута могло всё испортить.

«Думал ли ты, за что вознаграждён?» — продолжал нашёптывать голос, в котором проскальзывали нотки издёвки.

— Нет… Я… Я не в том состоянии, чтобы думать, — честно признался Хранитель.

«Как ты считаешь, не служит ли этот дар подтверждением того, что её голос ты никогда не услышишь?» — шут задел за живое, не разводя лишних пустословий. Ничего не смущаясь, он играл на нервах своего убийцы и упивался этим.

Если подумать, то их редкие разговоры всегда крутились вокруг Матери Ночи и бесполезности Хранителя. Видимо, сегодняшний день не исключение.

— Она будет говорить со мной… Будет… Я слишком много для неё сделал, слишком много отдал. Она не сможет игнорировать меня вечно, — голова всё ещё была тяжёлой, ему плохо давалось формулировать мысли в речь. От голоса в ушах казалось, что кто-то вскрыл свод черепа и чья-то рука нахально сжала мозг.

«Ты забавный! Смешной! Послушать тебя, так твои братья и сёстры ничего не потеряли по сравнению с тобой. Или всё-таки они чего-то лишились? Ой… Кажется я поймал за хвост весёлый парадокс. Шутка! У меня есть шутка!»

— Надеюсь, братья не застанут меня за разговором с тобой… — пытаясь услышать за гомоном в голове звуки извне, отвлёкся Цицерон от своего занятия.

«Ты меня вообще слушаешь?»

Цицерон ничего не ответил, пытаясь сосредоточиться над алхимическим столом и перетереть в ступке листья пустырника. Рядом лежал старый кусок пергамента с рецептом нужного масла. Он взял его с собой, так как сомневался в собственной памяти и боялся напортачить.

«Ах… Дело в том, что вечность для тебя и для неё — это разные величины! Вот где кроется шутка! И мне приятно тебе об этом напомнить. Я очень надеюсь, что ты не забудешь…»

— Ясно, — Цицерон подлил в ступку немного воды.

«Игнорируешь меня, братоубийца? Ты и вправду надеешься заслужить прощение матушки усердным трудом? Какая умница… Глупец! Вот ты кто!» — не унимался Амиэль.

Теперь стало понятно, почему такой болтливый индивид при жизни был придворным шутом: громкий, шумный, капризный. Все те слухи оказались правдивыми. Просто в момент их встречи, в момент выполнения контракта, Амиэль был придавлен собственными мыслями, и крутились они тогда только вокруг смерти.

— Ты не повиновался, будучи ещё живым, воле Отца Ужаса… — едко процедил сквозь зубы Цицерон. В словах Амиэля он видел хулу. Что значит заслужить прощение? Что он, Хранитель гроба Матери Ночи, сделал? В чём провинился? В убийстве Раши? Каджит сам снискал себе такой конец, он обманщик и лжец. Цицерон был в этом полностью уверен и не желал принимать вину, ибо считал, что сознайся он, то шут сорвётся с цепи и будет упрекать его уже во всех грехах.

Тем временем Амиэль продолжал нападки, желая одержать верх. Правда, Цицерон пока так и не смог понять, зачем ему это нужно.

«Верно, всё верно… Но я знаю, что его дети долго не живут. Он прибирает их к себе! Непонятно только, почему ты ещё здесь? Тихо-тихо-тихо… Не открывай рта. Я понимаю, что ты хочешь сказать, но мне кажется, ты заблуждаешься».

— В чём же? — как шут может подобное говорить? Почему матушка позволяет ему болтать о таких вещах так глумливо? Она в самом деле огорчена и он, Цицерон, наказан? Нет… Нет… Здесь что-то другое.

«Ну… Хм… Как бы тебе намекнуть? Довольно сложно умереть, прячась от мира в Убежище! Аха-ха! — снова хохот. — Ты смешной, такой смешной! Ждёшь, когда матушка заговорит, ждёшь, когда вернутся братья. А может матушка тебя не любит? А может братья уже бросили тебя? К чему иметь дело с братоубийцей? Кто знает, что взбредёт тебе в голову?»

— Перестань! Замолчи!

«Я знаю решение твоей беды и могу тебе подсказать, что нужно сделать, дабы все печали и волнения улеглись. Просто наложи на себя руки, Отец Ужаса это оценит! Пха-ха-ха!»

— Довольно! Хватит нести чушь! — схватив рядом стоящую склянку, Хранитель бросил её туда, где ему мерещился хохот. Стекло разлетелось в разные стороны, ударившись о стену.

«Не буянь, разве ты не боишься, что братья застанут тебя в таком виде? Ах… А может это и к лучшему? Как раз помогут тебе распрощаться с жизнью!»

Цицерон замолк, поджав губы. Зачем шут говорит всё это? Зачем? Чего добивается? Словно читает мысли, извращая и доводя их до абсурда. Все те угрызения, которыми он мучил себя, вдруг обрели собственный голос и волю.

— Проклятый Раша…

«Пха-ха-ха!»

Левая ладонь зудела, явный признак, что рана заживала. С того раза Хранитель больше не брал в руки осколок зеркала, он боялся увидеть в нём отражение Амиэля. Жаль, что со слухом так не работает.

«Такой гордый, но такой покорный! Уморительно! Ты так нескладно и нелепо выглядишь, когда злишься! А на кого ты злишься? Ведь на самого себя же!»

— Оставь меня… Я должен ухаживать за Матерью Ночи… Ты мне мешаешь…

По тренировочному залу вновь разнёсся хохот.

«Если я уйду, то кто будет развлекать матушку? Ведь с тобой ей так скучно… Да и мысли твои её удручают».

— Так пусть же заговорит со мной! Тогда всё изменится! — не выдержав, выкрикнул Цицерон.

«Именно поэтому она и не заговорит. Твои амбиции — стена между вами. Впрочем, это не умаляет твоих заслуг, ты верное дитя Ночи. По крайней мере, так она сказала».

— Ааа! Ах, ты… — схватившись за голову, простонал Хранитель. — С чего мне верить тебе? Может ты это выдумал только что? С чего бы ей говорить с тобой!

«Может быть! А может и нет! Аха-хах! Может ты убил Рашу из-за его вранья? А может из своей вредности? А может из зависти к нему?! Как многогранен человек! Но раз я тебе наскучил, то побудь некоторое время в тишине, это отрезвит тебя и поставит на место».

— Нет, нет! Стой! Подожди! Что ещё она сказала?! Ответь! Эй, ты! Я с тобой разговариваю!

Осязаемая тишина поглотила крик. Всё замерло, став в мгновение отторгающим и леденящим душу. Будто само помещение стало чуждым, в желании исторгнуть из себя лишнее. Так чувствовал Цицерон, хотя, на самом деле, ничего не поменялось, лишь только хохот замолк в его голове.

Хозяин таверны не узнал его и сейчас навязчиво расспрашивал, откуда он, зачем посетил Чейдинхол. В голове звенел хохот, и Хранитель уже успел пожалеть, что посетил это место.

«А ты переменился! Совсем на себя не похож! Аха-ха!» — не унимался Амиэль.

С течением времени крикливый голос стал привычным фоном в размеренной жизни, незримо текущей в забытом всеми Убежище. Но сейчас вопль был настолько громким и неуместным, что Цицерону пришлось вмешаться.

— Помолчи… — буркнул он себе под нос, чем заставил хозяина таверны переспросить из-за недопонимания:

— Что-что?

Хранитель знал этого мужчину в лицо, знал имя, но как так вышло, что тот запамятовал его?

— Ааа… Эм… Ничего, ничего… Хах… Говорю, к родственникам решил заскочить… Н-да… — куда исчезла вся та артистичность, коей он худо-бедно владел? Неужели, находясь почти всё время в Убежище, он растерял былую прыть?

«Ты ещё помнишь, как говорить?» — на лице Цицерона появилась приторно-сладкая гримаса. Ведь именно благодаря шуту он ещё в состоянии складывать слова в речь. С губ сорвался неуклюжий смех.

— Из какого они района? — недоверчиво покосился на него хозяин таверны, видя, как резко путник меняется в лице. Эмоции пестрили каскадом. Ненароком в голове мужчины проскочила мысль: уж не украл ли этот подозрительный тип чего?

— Они… Они живут не в городе… Они… — снова хохот. Скажи хоть слово, как тут же шут поднимал его на смех. Это порождало жуткую неуверенность в себе. — Они живут в его окрестностях. Ааа… Да…

— В пригороде? — к чему ему знать такие подробности…

— Ааа… Нет-нет. В деревушке на окраине графства. Да… — сколь неловкий был момент, когда выдумываешь себе историю и сам же пытаешься её запомнить, дабы потом ничего не напутать и всё сошлось.

— Если на окраине, то зачем сюда пожаловал? Город посмотреть, не иначе? — единственное, что могло хоть немного порадовать, так это глубокая ночь за окном. Даже завсегдатаи уже разошлись по домам или снятым здесь же комнатам. То есть позор Цицерона и его дёрганые фразы, сказанные невпопад, никто не услышит.

— Именно так! Да! Хотел… Хотел увидеть молодую графиню. То есть… Я… — хохот заглушил собственный голос, и Цицерон на секунду смолк, ожидая, когда вся эта наигранная какофония прекратится. Лицо скривилось от боли в затылке, будто по нему только что ударили чем-то тяжёлым. Это не ускользнуло от внимательного взгляда хозяина таверны.

— Что-то стряслось?

— Нет-нет, — криво улыбаясь, ответил Хранитель. — Говорю… Я хотел увидеть молодую графиню. Я наслышан о её красоте. Правдивы ли слухи? — как же всё это раздражало. Смех шута и недоверие хозяина таверны. К чему столько вопросов? Раньше ведь такого не было. А сейчас даже как-то неудобно спрашивать про письма. Наверное, нужно было дождаться Гарнага и попросить его, но так хотелось пообщаться хоть с кем-нибудь живым, вспомнить, какого это. А Амиэль подначивал:

«Ты же видел своё отражение. Не понимаю, на что ты вообще рассчитывал? Тебя бы родная мать не признала! Да и братья, вдруг произойдёт какое-нибудь недоразумение? Ааа? Ха-ха!»

— Прекрати. Я им всё объясню, — прошипел Хранитель. Но, если честно, сам себе не верил.

— Послушай, а ты случаем не наркоман? — вдруг вклинился в беседу Цицерона с самим собой хозяин таверны. Голова загудела от хохота.

— Нет, я не наркоман! — чуть ли не плача, вскричал Хранитель, обиженно уставившись в пол. Наверное, стоит уйти и даже не думать задавать вопросы.

— Мне не нужны проблемы, так что, будь добр, уходи, — мирно попросил мужчина, но в глазах его сквозила неприязнь. На втором этаже таверны послышался звон посуды и лёгкий подтрунивающий смешок.

— Они уже и в город лезут! Куда стража смотрит?

— М-да… Фарвил Индарис зря старался. Эту погань нельзя изничтожить даже огнём и мечом.

Цицерон в глубине души сжался в комок нервов: всё-таки наверху кто-то был. И если он не поспешит убраться отсюда, то может произойти встреча, которой он будет не рад. А тем временем шут продолжал подливать масло в огонь:

«Ты действительно ждёшь ответа от Астрид? Какой наивный… Зачем ей, умной и молодой женщине, связываться с братоубийцей? Да и как мужчина ты ей явно не интересен! Аха-ха-ха!»

— Что ты за чушь мелишь? Ты хоть сам себя слышишь? Неужели тебе кажется это смешным? — дверь таверны с шумом затворилась, спрятав за собой тепло и свет.

«Пустота рождается в отчаянии, и смех рождается в отчаянии. Не значит ли это, что смех и пустота — одно и тоже? И то, что по идее должно быть беззвучным на деле таковым не является?» — запутанные речи… Как же шут их любил…

Цицерон ощутил, как от чужой мыслительной деятельности у него затрещала голова. Но на этот раз он не полез в словесную перепалку с Амиэлем. Ведь как с ним не спорь, выигрывает всегда тот, кто громче, то есть у него нет никаких шансов перекричать весь этот шумный балаган. Но всё же в словах шута была доля истины. Братья… Они видели в нём перемены, но пока Цицерон всячески отодвигал страшный миг, стараясь лишний раз не показываться им на глаза и не разговаривать. А это было довольно сложно, по крайней мере, с Гарнагом. Тот всё время по возвращению в Убежище порывался на беседу, а Хранителю приходилось отнекиваться, говоря, что он занят. Всё это выглядело так натянуто, так фальшиво, что аж от самого себя становилось тошно. А Амиэль будто ощущал несказанное вслух и поддакивал:

«Ты ещё можешь наложить на себя руки и всё прекратится. Это же логично… Мать Ночи заговорит, когда Святилище очистится от скверны. То есть от тебя…»

— Логично… Логично… Ахах! — Цицерон согнулся в истеричном смехе посреди мощёной дороги, что вела к собору. Рядом не было ни души. Вода сонно журчала под мостом, свет в окнах давно погас, стрекотание кузнечиков не было слышно: скоро рассвет. Хранитель утёр рукавом рот — слюна стекала по подбородку. В каком же дурном он состоянии, раз не в силах держать себя в руках. Однако слушать советы Амиэля себе дороже. Он был уверен, что Мать Ночи дала ему этот дар не для самобичевания. Нет… Он ненавидел шута, но всё же это лучше, чем быть одному. Не в этом ли кроется вся загвоздка такого странного, на первый взгляд, подарка?

В тёмное звездное небо упирались белые стены собора Аркея, всё как обычно, всё как всегда. Деревья, каменная лестница, могилы, ветхий дом. Всё это было с одной стороны медали, с обратной же… Когда вернутся братья? Когда заговорит Мать Ночи? Астрид… Эти вопросы, словно затянувшееся мгновение перед казнью или освобождением. Это рамки, сковывающие грудь, не дающие дышать.

«Смотри, смотри… Сейчас опять разрыдаешься! От чего же? От жалости к себе что ли? Аха-ха! Смотри, смотри… Вот там бумажка валяется на ступенях. Пойди, утрись! Пха-ха!»

Цицерон прыснул со смеху. Наверное, если бы он сейчас увидел любую глупость, то тоже бы рассмеялся. Так как реагировать как-то иначе на происходящее уже просто не получалось.

— Газета… — дрожащим от сбитого дыхания голосом, подтвердил Хранитель. На ступенях, ведущих ко входу собора, действительно лежал листок в знакомом оформлении.

Цицерон поднял его и ощутил приятное чувство — связь с внешним миром. Эта газета была нитью большой паутины слухов, домыслов и сплетен. И он решил приобщиться, так как уже давно не следил за новостями, не знал, чем дышит Сиродил. Свет одинокого уличного фонаря осветил следующее:

Вороной курьер

Специальный выпуск

Смерть Фарвила Индариса — что послужило причиной? Возраст? Несчастный случай? Или же это было запланированное убийство? Узнаете в этом выпуске!

Наш корреспондент взял интервью у старшего сына Фарвила Индариса — Аланила Индариса, молодого графа Чейдинхола. Мотивом встречи послужили дотошные слухи, которые никто так и не смог опровергнуть, а именно: старый граф был отравлен! Что же удалось выяснить нашему корреспонденту за стенами старого замка? Какие тайны были открыты и какие шокирующие признания нам удалось узнать? Читайте в новом выпуске «Вороного курьера»!

«Сказать по правде, тревогу поднял виконт, мой младший брат. Он сразу заподозрил что-то неладное, несмотря на заверение целителей о стабильном состоянии отца… Вот только с каждым днём ему становилось всё хуже и хуже. Лекари лишь разводили руками, они сделали всё, что было в их силах. Спустя неделю отец скончался. Не передать словами всю ту боль, что мы пережили вместе с братом. Мы словно лишились частички себя. Я всё ещё пребываю в печали…

Что-что? Вы спрашиваете, почему появился слух об отравлении? Ох… Здесь тоже непосредственное участие принял мой младший брат. Как вам сказать. Это дело всё-таки личное… Однако довольно слухов, я скажу всё как есть.

У отца было излияние крови изо рта. Его часто тошнило… Ах… Мне больно не то что об этом говорить, но и вспоминать! Но в самом деле произошёл наистраннейший случай. В покои отца забрела кошка прислуги и, недолго думая, забралась на постель умирающего, после чего лизнула проклятый перепачканный кровью платок! Позже выяснилось, что кошка издохла. Именно этот инцидент навёл моего брата на мысль об отравлении. Но в тот момент я был слишком подавлен, ведь мне предстояло занять место моего отца.

Я поспешил обзавестись женой, дабы подобающим образом перенять власть. Вы ведь помните день нашей свадьбы, ваши корреспонденты принимали участие в процессии. Столица тогда даже позабыла о передрягах, что творились в Бруме! Поистине, великий день!

Но виконт не унимался, хотел провести личное расследование, нанять знающих людей. Однако я отговорил его… Зачем я это сделал? Честно, я был напуган. Представьте себе, что вам сообщают о неких недругах, что покусились на жизнь вашего отца! А вы, между прочим, привезли в замок молодую супругу! Поднимать шум было бы последним, что я сделал. Сперва следовало обезопасить семью, нанять побольше личной охраны, чем я и занялся. Вы должны меня понять, моя супруга в положении, ей нельзя нервничать! Ей не нужны никакие дрязги, расследования и расспросы! Тем более, она ничего не знает, но станет невольной участницей всего этого балагана на могиле моего отца. Нет. Этого не будет. Но если злоумышленники попробуют провернуть тот же трюк с нами, они будут жестоко наказаны.

Замешено ли в этом Тёмное Братство? Я не утверждаю, но, возможно… Каковы их мотивы? Это сектанты, нужны ли сектантам мотивы? Полагаю, что нет. Послужили ли слухи о Тёмном Братстве причиной остановить расследование — да, это одна из причин. Другую я уже описал выше. Всё графство Чейдинхол на стороже, но переходить дорогу этим бездушным убийцам — безумие. Я бы хотел сберечь то, что у меня осталось, ведь вскоре я стану отцом».

Наша редакция от всей души поздравляет молодого графа Аланила Индариса с будущим отцовством. Мы считаем, что принятые меры заставят убийц задуматься! И мы надеемся, что эта статья прольёт свет на слухи и россказни, связанные со смертью старого графа Фарвила Индариса.

На этом всё, и помните: за сенсациями только к нам!

Цицерон опустил руки, газета тут же выскользнула из слабых пальцев и спланировала на землю. Взгляд Хранителя упал на собственную тень, что слабым размытым пятном от фонаря стелилась по траве. В предрассветной тишине раздался хохот.

С ним за столом сидел Хранитель, но мог ли он теперь считаться таковым? На лице гуляли всевозможные эмоции, беспричинно появляясь и исчезая. Спина сутулая, будто в желании стать меньше он уткнулся подбородком в грудь и бездумно смотрел на свои пальцы. В уме ассасина всплыли слова, сказанные ему несколько недель назад:

«Я не хочу туда идти… Мне там не рады», — так ответил Цицерон на приглашение брата посетить таверну. Понтий думал, что дело в их давней ссоре, и именно по этой причине тот отнекивается и даже не оборачивается к нему. Будто нарочно игнорируя, как раньше это делал он сам. Цицерон не торопился идти ему навстречу: пряча лицо, глаза, всё время смотря в пол, худой и бледный, смеющийся невпопад, Хранитель дёргано изъяснялся, что ему нужно ухаживать за Матерью Ночи. И выглядело это, по правде сказать, более чем жутко.

«Она скоро заговорит. Скоро заговорит. Хоть и губы её давно иссохли, матушка скоро осчастливит нас».

Тогда Понтий ответил, что матушке нужен покой, а ему, Цицерону, не помешало бы подышать свежим воздухом. На что получил следующий ответ:

«Я дышу… С чего ты взял, что я не дышу? Если бы я не дышал, то помер бы давно… Пхах!»

С таким утверждением было сложно спорить. В самом деле, размах мысли…

Но уговорить прогуляться, подтачивая Хранителя каждый раз по возвращению в Убежище, у Понтия всё-таки получилось. Хотя он и сам не ожидал, что именно разговоры о выпивке разбудят в Цицероне интерес.

«Выпить? Хм… Ну, по крайней мере, быть пьяницей… агх… хах… куда приятней, чем наркоманом, лично для меня… Ха-ха-ха!»

Что Хранитель имел ввиду, говоря всё это, Понтий не смог понять. В последнее время они с Гарнагом часто становились свидетелями странных выходок Цицерона, наводящих тёмных братьев на неприятные размышления. Первым перемены заметил Гарнаг. Его рассказы о внезапных песенках и глупом смехе возмутили Понтия. Если честно, сначала он даже не поверил. Какие ещё песенки? Это в Святилище? Но после переживания передались и ему, когда Понтий сам стал свидетелем подобной сцены.

Как-то раз, вернувшись в Убежище, он услышал тот самый смех. Он был звонок и весел, и принадлежал Хранителю. Ассасин, не долго думая, спустился вниз, ведомый звуками, что доносились сквозь приоткрытую дверь. Тогда он подумал:

«Наверно, Гарнаг вернулся… Весело им…»

Но спустя минуту осознал: за дверью лишь Цицерон, болтающий несвязные нелепицы с самим собой. Так жутко ему не было даже в компании некромантов, к коим он как-то случайно забрёл, прячась от легионеров. Первые тоже общались с трупами, всячески ухаживая, и радовались бессвязной речи ожившего мертвеца, как дети. Как хорошо, что в порыве счастья они не заметили незваного гостя и он смог удрать.

Понтий решил воспользоваться своим прежним опытом и не мешать, не врываться с двух ног в Святилище. Всё это попахивало безумием, а значит нужно действовать осторожно. Кто знает, не набросится ли Цицерон на него с ножом, если прервать его идиллию? Так они с Гарнагом и решили — делать вид, будто ничего не замечают, но постараться приблизиться и рассмотреть тёмного брата повнимательней. Пока было неясно, насколько всё серьёзно, и поспешных выводов делать не хотелось. Так пролетело несколько месяцев. Ассасины, как и прежде, искали контракты, но теперь старались не выходить за пределы графства. По крайней мере, один из них всегда должен был быть рядом для присмотра. Ведь из самого сердца Тёмного Братства теперь сочился гной.

Понтий перевёл взгляд с шумной компании на тёмного брата. Светильники плавно освещали помещение таверны тёплым светом, являя собой противоположность их Убежища. И по поникшему виду Цицерона это явно читалось. Видимо, его пугало такое большое открытое пространство — по крайней мере, ассасин поначалу подумал именно так. Но, приглядевшись, он заметил — Хранитель исподлобья следит за постояльцами.

«Боится людей? С чего бы вдруг? Ведь я же рядом».

В таверне было многолюдно. Видимо, именно это и заставило Цицерона нервничать. Мысленно Понтий изругал себя, надо же было так прескверно поступить с ним… А ведь Хранитель просил оставить его в покое и в итоге польстился лишь на выпивку. К которой он, кстати, так и не притронулся, увидев за барной стойкой подозрительную группу людей в сверкающих доспехах.

— Что-то стряслось? — поинтересовался ассасин, склонившись к Хранителю, что, казалось, хотел провалиться сквозь землю.

Понтий узнал этих разодетых ребят. В последние месяцы газета «Вороной курьер» только и трубила о возрождении рыцарского ордена Колючки самим графом Аланилом Индарисом. Их называли чуть ли не защитниками всего Сиродила, что, правда, звучало натянуто и глупо, в попытке притянуть за уши к былому величию настоящего ордена, когда-то давно созданного ещё его отцом. По словам же самого графа, а не раздутых газетных выдумок, эти новоявленные рыцари должны были блюсти покой Чейдинхола, и защищать семью графа от злоумышленников. А возможно, и от самого Тёмного Братства, что сильно возмущало Понтия.

«Где они, а где мы? Конечно! Они посвящены в рыцари и отныне живут в замке, но кем они были до этого? Простыми бандитами и отребьем! В отличие от нас, они не профессионалы, а простые сорвиголовы! И граф променял нас на них?» — последняя мысль показалась ему чересчур доведенной до абсурда. Как граф мог променять их, если даже не в курсе связи собственного отца и Тёмного Братства? Когда зародилась эта связь, Аланила Индариса ещё и в проекте не было… Но всё же тот факт, что теперь в замке есть собственные убийцы, причём ручные, ведь им наверняка платят, сильно раздражало.

— Давай уйдём отсюда, — чуть ли не шёпотом попросил Цицерон, не сводя глаз с шумной компании.

И будто ощутив на себе его взгляд, рыцарь из этой самой компании обернулся, и тут же дал знать остальным, кивком указав на тёмных братьев.

— А наркоман-то друга привёл! — выкрикнул один из мужчин, и тут Понтий осознал, что имел в виду Хранитель, когда он предложил ему выпить.

Ассасин и не предполагал, что будет удостоен такого пристального внимания, ибо теперь вся разодетая компания была заинтересована их присутствием.

— Вот тебе задание Нельс! Проучи этих скумолюбов, а я замолвлю за тебя словечко перед графом! — судя по лицу данмера и улыбкам его товарищей, облачённых в доспехи для статности, они науськивали норда, сражённого наповал блеском этих самых доспехов.

— Но я не знаю рыцарских правил… — замялся норд. — Применять ли мне к ним грубую силу или же просто договориться?

По таверне разнёсся смех.

— Это ты сейчас серьёзно спрашиваешь или шутишь? Аха-ха!

— Как хочешь, так и поступай, — махнул рукой данмер. — Ты ещё не рыцарь, чтобы забивать голову этикетом. Но помни, Его сиятельство уважает удаль. Если поможешь схватить наркоманов, заломив им руки, граф это оценит. А тела этих пройдох уже завтра будут болтаться в петле у городских врат.

— Тогда другое дело! — распалился норд, приближаясь к тёмным братьям.

— Идём отсюда, — скомандовал Понтий, схватив Цицерона за руку. Сам Хранитель уже не смог бы подняться, вжавшись спиной в стул, будто прирос.

— Ну-ка, попридержи коней… Я еще даже не начал! — возмутился Нельс такой скорой реакции. — Вам же велено сидеть в пригороде и не высовываться.

— Вы, наверно, что-то напутали, — выпалил Понтий и, пятясь, поспешил к двери. Кольцо вокруг них сужалось, а выход перегородил здоровый орк — ассасин случайно стукнулся локтем о его громоздкие доспехи.

— По твоему приятелю этого не скажешь, — донеслось за спиной басистое гудение.

Понтий притянул Хранителя к себе, отчётливо осознавая, что как боевая единица Цицерон абсолютно бесполезен. Сейчас, глядя на него, можно было действительно решить, что он под действием скумы — бездумно смотрит на всех, улыбается и что-то напевает себе под нос. Но неужели вид Понтия их не вразумит?

— Если моему другу и плохо, то со мной всё в порядке. Я присмотрю за ним, не нужно волноваться. У вас нет причин подозревать меня в употребление скумы, — он понимал, что такой толпе он ничего противопоставить не сможет. Единственное, на что можно было рассчитывать, так это заговорить им зубы и попытаться сбежать.

— Если твоему другу плохо, то зачем привёл его сюда? Нас раздражать? — новоявленные рыцари были преисполнены собственным достоинством. А местные гуляки и даже хозяин таверны, внезапно, перешли на их сторону.

— Дорогие рыцари, прошу вас не начинать потасовок здесь! Вы можете повредить инвентарь! Пожалуйста, выдворите их на улицу, а там можете мутузить сколько влезет, — словно проснувшись ото сна, вмешался хозяин таверны, отводя взгляд, делая вид, что не знает, кто перед ним. В глазах Понтия это выглядело предательством. Они же знакомы! Что он творит, Обливион его подери! Неужели страх потерял, и видит в этих «блестящих» бандитах опору?

Но тут Понтий почувствовал, как его схватили за шиворот и поволокли к недавно так желанному выходу. Цицерона также взяли под руки, но он и не сопротивлялся, повиснув, будто тряпка, глупо улыбаясь, запрокинув голову.

— Рыцари Колючки! Герои!

— Долой эту погань!

— Рыцари!

Верещали опьянёнными голосами посетители и завсегдатаи. С каких пор они так расхрабрились, Понтий не имел ни малейшего понятия. Дверь таверны захлопнулась и звуки брани стихли. Улицы Чейдинхола опалил красный закат.

Ноги волочились по земле, вокруг раздавались мужские голоса, и ещё окрики Понтия. Цицерон едва уловимо слышал, как тот умолял отпустить их, говорил, что всё случившееся — недоразумение. Но его никто не слушал.

— Этот тип оказывает сопротивление! Он куда опаснее, чем я думал! — послышался звук глухого удара и сдавленный стон Понтия.

— Аха-ха! — загоготала толпа.

— Идём к воротам, а ты, Нельс, сбегай за палачом в казармы.

— Д-да! — кто-то сорвался с места и убежал вперёд.

— Ты специально его послал? Спасибо! А то от рожи капитана городской стражи скоро стошнит, — донеслось до Хранителя с одной стороны.

— С кислой рожей капитана охраны, конечно, не сравнится! — кто-то выкрикнул с другой.

— Аха-ха! — со смеху прыснули все.

— Сами проворонили убийцу, а теперь смотрят на нас, как на…

— Дерьмо! Этот урод брыкается! — снова удар, судя по звукам Понтия повалили на землю и вывернули руки. Треск суставов и крик тёмного ассасина не пробудили Цицерона из забытия. В его ушах гремел хохот.

— Ты что! Они же имперская охрана, не какой-то сброд!

— Вообще-то мы теперь тоже не абы кто… А если кому-то не нравится, то пусть пишут жалобы Его сиятельству. Правда, вряд ли кто-то из них на это решится. Никто не хочет терять своё место. Дураков нет.

Новоиспечённые рыцари Колючки внезапно замолчали, продолжив путь в тишине, будто к чему-то готовясь. Хранитель, найдя в себе силы, открыл глаза. Они подошли к распахнутым воротам, а за ними виднелся пригород. А дальше луга и лес… Вырваться бы из чужих рук да сбежать… Цицерон осёкся: Понтий, как он там?

— Вы куда это? Кто это?! — стража у выхода была раздражена.

— Подчищаем после вас! Надеюсь, вы не станете нам мешать? Его сиятельство этого не потерпит, — судя по настороженным голосам, между ними вот-вот готов был взорваться давно созревший конфликт.

— Его сиятельство наказал нам досматривать всех гостей города и горожан. И мы ответственно выполняем приказ.

— Да… Да… А теперь, будьте добры, пропустите нас. Мы поймали парочку наркоманов и уже послали за палачом, виселица ждёт.

— Боюсь, сэр рыцарь, мы не можем выполнить вашу просьбу, — слово «сэр» было сказано с такой пренебрежительной интонацией, что со стороны рыцарей донёсся скрип зубов.

— Нам приказано уничтожать опасные элементы! Которые, между прочим, вы опять проворонили! — запричитал один из тех, кто нёс на себе Хранителя.

— Клевета. Эти люди не проходили, по крайней мере, через эти ворота, — упрямился стражник, не сводя гневного взгляда с толпы рыцарей.

— Откуда ты знаешь? Как вообще с таким козырьком у шлема можно что-то разглядеть? — не без издёвки подтрунивали мужчины над стражниками.

— Попрошу без оскорблений!

— А как тут без оскорблений, когда вы двое встали поперёк приказа графа! Проблем захотели?

— Это вы дождётесь проблем!

Но тут в спор ворвался только что вернувшийся и запыхавшийся Нельс, да не один, а ведя за собой капитана стражи.

— А я на тебя рассчитывал, Нельс! А ты! — сорвалось у данмера с губ, едва он ощутил на себе взгляд капитана.

— Ааа… Ну… Палач отказался идти! Велел вести пойманных в тюрьму… — выпалил, глотая воздух широкой грудью, норд, сильно уязвлённый словами рыцаря. — Я тут ни при чём, честно! — оправдывался Нельс.

— Потом поговорим… — сквозь зубы процедил данмер.

— Пройдёмте со мной, — обратился к ним капитан, уголки губ которого в порыве воодушевления немного приподнялись.

— Как ты смеешь ставить нам палки в колёса, Оритиус? Ты не имеешь права вмешиваться в наши дела, — данмер не находил себе места.

— Для тебя капитан Оритиус Валга, понял, Танур?

Данмер на это лишь поджал губы, казалось, ещё чуть-чуть, и его тело воспылает праведным огнём.

— В таком случае и ты обращайся ко мне на «сэр», — парировал он.

— Капитан! Капитан! Скажите им, что это недоразумение! Мы не наркоманы! Пусть нас отпустят! Я всё смогу объяснить в камере, но никак не на виселице! — вырываясь, закричал Понтий, пытаясь обратить на себя внимание. Удивительно, но о них в пылу выяснения отношений уже все и позабыли.

— Не рыпайся! — судя по звуку удара, тёмного брата огрели по челюсти. Цицерон не смог этого точно увидеть, так как чужие головы загораживали весь обзор.

— Танур, брось это. От их смерти ничего не изменится, тем более сейчас не скумовая лихорадка, к чему столь резкие движения? А пока они живы, тюремщик мог бы допросить их и разузнать связи, места сходок да много чего ещё. Ах… Я забыл… Сэр Танур, — изъясняясь мягким и спокойным голосом, капитан имперской стражи, казалось, хотел вывести Танура и его товарищей из себя.

— Пхах! Как будто ты будешь этим заниматься! Вон пригород, далеко ходить не нужно, однако вы никого не ловите и не допрашиваете. Но именно за этих двоих решили заступиться? Ты смешон! Скажи правде в глаза, всё это затеяно, чтобы нам, рыцарям ордена Колючки, жизнь мёдом не казалась?

— Верно… Мне не нравятся выскочки вроде тебя.

Повисла пугающая пауза. После которой Танур презрительно хмыкнул:

— Оритиус, ты же простой капитан… Откуда такой гонор? Не боишься гнева Его сиятельства? Как ты разговариваешь с рыцарем, да ещё и при свидетелях?

— Ну-ну… Танур. Раз уж ты стал рыцарем, то должен служить городу по правилам, а не устраивать самосуд. Вдруг твои действия опозорят столь великий орден? Может стоит повременить с поспешными выводами и воспользоваться головой? — ответил капитан стражи, пожав плечами.

Данмер бросил разочарованный взгляд в сторону Нельса, ради которого всё это и затевалось. Дурак этот Нельс, стоит ли ради него портить отношения с капитаном? Повеселились и хватит, он, конечно, сын дорогого почившего друга, но нужно расставлять приоритеты правильно.

— Отпустите их, — скомандовал Танур, махнув рукой. Спустя секунды замешательства, рыцари отреагировали на его команду.

Цицерон с шумом в ушах рухнул на землю, боль от удара расползлась по коленям, где-то рядом повалился Понтий. — Забирай, — бросил данмер капитану уже спокойным тоном, видимо, внутренне уже всё обдумав и приняв понятное ему одному решение. — Уж до тюрьмы, Оритиус, как-нибудь сам доведёшь, — хмыкнул Танур, разведя руками. — Ох… Прости… Я хотел сказать капитан Оритиус Валга… — он наигранно улыбнулся капитану стражи и направился в сторону замка. — Идёмте.

Оритиус на это лишь вздохнул, но никак перечить рыцарю на его дерзость не стал. Было заметно, что эти двое давно знакомы, и между ними было некое немое согласие, где они стоически терпели друг друга.

— Сэр Танур! Сэр Танур! — Нельс было сорвался с места. — Могу ли я пойти вместе с вами? Я же помог с их отловом! — слова Нельса заставили данмера остановиться.

— Не в этот раз, малой… Не в этот раз. Займись пока чем-нибудь другим, — попытался он отбрехаться, лишь бы не смотреть в эти наивные глаза молодого здоровяка.

— Но вы обещали замолвить слово… — не унимался норд, ощутив, наконец, некий подвох. Он был слишком молод и горяч: подобный поворот событий был для него как ушат с ледяной водой. А недавние кумиры в его глазах уже падали вниз с воображаемого пантеона.

— Цицерон, как ты? — совсем рядом прозвучал шёпот Понтия. Хранитель ощутил, как его пытаются растормошить за плечи и поднять с земли. — Вставай, не будем выводить из себя капитана.

Цицерон поднялся, держась руками за плечи тёмного брата. Оглядываясь по сторонам сквозь нависающий сумрак, он пытался собраться с мыслями. Взгляд остановился на побитом лице Понтия. Левое веко уже налилось синим оттенком и вздулось, губа треснула, испачкав подбородок кровью — с ним всё в порядке.

— Капитан, вас сопроводить до казарм? — прервал тишину стражник.

— Нет, не нужно. Вряд ли эти двое окажут сопротивление. Твой друг сможет идти? — обратился он к Понтию.

— Да. Спасибо… Спасибо, что заступились…

— Обсудим ваше положение позже, а теперь идёмте, — отмахнулся от благодарностей Оритиус.

— И вы так просто закроете глаза на этого наркомана? Он же еле ноги волочит! Почему вы не отдали их на расправу ордену Колючек?! — возмутился Нельс. Накопившуюся обиду нужно было куда-то выместить, и он не придумал ничего лучше, кроме как обрушить свой гнев на тёмных братьев.

— Выносить приговор преждевременно — неразумно. Прошу, не поднимай панику, ступай по своим делам, — последние слова капитан произнёс уже как-то невнятно и смазано. Его речь будто утонула в бурлящем гуле. Это насторожило.

Цицерон, придя в себя и оглядевшись, понял, они здесь отнюдь не одни, их окружила толпа зевак — весь этот концерт был со зрителями… От осознания этого поистине ужасного стечения обстоятельств в голове новой волной взорвался хохот.

«Я раньше тоже выступал перед толпой зевак! Аха-ха!» — загоготал шут.

— И вы туда же! И вы туда же! Это просто невыносимо! — у норда и в самом деле были планы, правда, все они только что разбились. Что, собственно, его и вывело из себя.

«Мне, кстати, аплодировали… Но кто знает? Может и ты станешь успешным в этой стезе? Виселица — это ведь, своего рода, тоже представление! Пха-ха!»

— Замолчи… Перестань смеяться надо мной хоть на пару минут! — пытаясь перекричать голос в своей голове, надрывно взвыл Хранитель.

— И вы, капитан, хотите его в тюрьму отправить? — спустя мгновение, придя от замешательства, Нельс с новой яростью набросился на тёмных братьев.

— У него… просто расстройство ума… — пытался угомонить норда Понтий. Но если честно, он и сам толком не понимал, что происходит с Цицероном.

— Я думаю, никто не будет против, если этого «расстроенного» повесят! — обратился Нельс к горожанам. Всё-таки ему не хотелось так просто распрощаться с идеей вступления в орден. Жизнь бандита ему уже изрядно поднадоела, особенно, когда перед глазами такой впечатляющий пример друга отца.

— Рыцари правы… — откликнулся кто-то на его зов.

— Я не хочу, чтобы мои дети опять нашли труп в подворотне… — обронила неподалёку стоявшая женщина.

Понтий от происходящего проглотил ком в горле, краем уха слыша, как Цицерон за его спиной опять начинает смеяться. Ему нечего было сказать в оправдание, по крайней мере, сейчас, в этот миг, когда он был в центре толпы, ничего не приходило ему в голову.

— Вы видите, капитан?! Горожане требуют избавления от этих нечистот! Если всех, кто лижет скуму, прощать и спускать всё на тормозах, то скоро мы станем вторым Бравилом!

— Да что ты болтаешь? Говорю же, он болен!

— Болен тут ты, раз хочешь, чтобы мы в это поверили! — норд вцепился в тёмного брата, пытаясь оттащить того от Хранителя, после чего уже заняться последним. Стражники не остались в стороне, стараясь разнять двух мужчин. На заднем плане поднялся шум толпы и громкий голос капитана, пытающегося эту самую толпу унять. И во всей этой неразберихе никто не заметил, как Нельс выхватил кинжал, и со всей силы пырнул Понтия в живот.

— Я сказал, не мешайся! — крикнул он, и тут же был повален стражниками. Нож вылетел из рук к ногам горожан, отчего поднялся визг.

Согнувшись от боли, тёмный брат рухнул на землю. По толпе зевак пробежала новая волна криков и паники.

— Что здесь происходит Оритиус? Почему на площади перед собором так много людей? — высокий священник в строгом сером одеянии, возникший среди толпы зевак, казался призраком из забытых подземелий.

— Ярнар, здесь… — капитан стражи замялся, обернувшись в сторону драки. В кровавой луже лежало ещё тёплое тело, но остекленевшие глаза навыкате говорили, что уже поздно.

* * *

Сквозь брань стражников, что разгоняли толпу, крики Нельса, которого уводили в тюрьму, Цицерон отчётливее всего слышал хохот.

«Настал момент истины! Хах! Посмотри! Посмотри! Ты следующий! Ты следующий!»

Тело Понтия лежало совсем рядом, кругом творилась сумятица и кавардак, в ночной темноте метались огни факелов — ещё несколько стражников прибежали с торговой площади. Над мёртвым телом склонился старый священник, задумавшись в пучине шума о чём-то своём, вечном.

От происходящего вокруг губы Хранителя скривились в улыбке, а смех уже был готов вырваться из груди. Он с силой зажал ладонями рот. Привлекать внимание здесь? Сейчас? Нет… Нужно бежать… Со всех ног, чтобы не поймали. Нельзя, чтобы шут восторжествовал.

Когда капитан городской стражи обернулся, дабы указать прибывшим стражникам на труп и наркомана, последнего и след простыл.

Этой ночью Хранитель записал в дневнике следующее:

«Понтий мёртв. Ассасин Тёмного Братства убит обычным бандитом на улице Чейдинхола. Как столь грустное может быть столь смешным?»

Из Святилища доносился смех. Вместе со светом он проникал в коридор в черноту безмолвного Убежища. Вслед за ним украдкой проскальзывал взбудораженный голос Хранителя, но полуприкрытая тяжёлая дверь не пускала его резвиться в главный зал. Приглушённые недовольства и вопли оставались внизу коридора.

— Ты наверняка обо всём знала?! Отчего же не говоришь? Неужели… Ах… Неужели ждёшь, когда твои дети погибнут? А?! — улыбка исказила перепуганное лицо. Будто маска, она зиждилась на последних остатках надежды вразумить невидимые глазу силы. С её помощью он пытался задобрить мощи, несмотря на все те крики, что срывались с его губ. — Ни с кем ты не захотела общаться! — обратился Цицерон к Матери Ночи, широко всплеснув руками. — Ни за кого ты не пожелала заступиться…

Он отвернулся, смотреть в пустые глазницы не хватало духа. В голове гудел хохот. Сознание опьянело, хоть в таверне выпить так и не удалось. Хранитель сглотнул слюну — сейчас бы и в самом деле напиться и пропади оно всё! По щекам текли обильные слёзы, остановить которые не получалось, как бы Цицерон не тёр раскрасневшиеся глаза руками. Что с ним творится? Он не в состоянии контролировать собственные эмоции, слова обращаются в брань, а вопли в ругань. Его тело горело изнутри, но от любого сквозняка, метаний из стороны в сторону, бросало в дрожь от холода. Это истерика. Но где ему было понять.

Перед глазами, не думая угасать, застыла немая сцена, где Понтий валялся на земле, будто сломанная кукла. В раскалённую от нервов и хохота голову врывались вопросы, на которые Цицерон судорожно пытался найти ответы, а шут приговаривал:

«Ты следующий! Ты следующий!»

— Аха-ха! Что? Что я скажу Гарнагу?! Он убьёт меня за случившееся, о Ситис, и будет прав! Как же он будет прав! — Хранитель задыхался от смеха и слёз. — Меня теперь ищут? Как же это? Теперь из Убежища ни ногой… Снова… — невнятный калейдоскоп мыслей, одна сумбурнее другой. — Надо было оставаться здесь! Надо было! Зачем я польстился на уговоры! Ах! Ну не дурак ли?! Понтий был бы жив, если бы я сказал ему: «нет».

Он шарахался из стороны в сторону, от стены к стене, ничего перед собой не видя, и позабыв о всяких приличиях, которые раньше послушно соблюдал. Ему было сложно сделать вдох, отчего в припадке речь была ещё более непонятной и дёрганой. Смех рвался из груди со слезами, дрожью сотрясая плечи. А время… Время замерло, и сколько часов Хранитель метался перед гробом Матери Ночи, было неясно.

— Аха-ха! Нас осталось только двое! Двое! Что мы можем без тебя? Как мы восстановим Тёмное Братство? — обида, жгучая и болезненная, она сдавила всё естество, в глазах потемнело. — Я не хочу его слышать! Не хочу слышать! Убери его из моей головы!

«Такова её воля! Таков её дар! Её желания невозможно ставить под сомнение!»

Цицерон ощутил, что он в Святилище совсем один, а вокруг лишь гул в ушах и холод, прерываемый его горячим сбивчивым дыханием.

— Амиэль! Амиэль! В самом деле, давно тебя не было! Пару секунд? Аха-ха! Сейчас же самое время поглумиться надо мной! Ты ведь для этого здесь?! — он кричал во всё горло, вертя головой, взгляд метался от потолка к стенам, но ответом служил только хохот. — Матушка… Ведь ты всё знала! Всё знала… — Хранитель повторял одно и тоже, толком этого уже не осознавая. Такое нередко бывает с людьми, что зациклены на несправедливости, коей одарила их жизнь, и обида становится во главу угла.

— Почему ты так поступила с нами? — Цицерон в приступе агонии заскрежетал зубами. — Только не говори, что тебя надоумил этот проклятый шут! Пускай мстит своим заказчикам, а не нам… Пускай шумит в головах чиновников… — его речь становилась всё тише. От всплеска эмоций последние силы покидали раздражённый разум. — Скажи хоть слово… Скажи, что наши жизни тебе не безразличны… Ааа-ха-ха… — он не хотел, не мог в это поверить. Собственные слова ему казались кощунством, заблуждением, а сознание металось в поисках виноватого. — Не слушай его, матушка… Не слушай… Лучше поговори со мной.

Хранитель подошёл к гробу Матери Ночи и положил ладони на её покатые тонкие плечи. От тела пахло эфирными маслами и травами. Это его труд, это его заслуга, что мощи в идеальном состоянии. Но почему же тогда Цицерон лишь Хранитель, а не Слышащий? Сколько можно было бы исправить и избежать, если бы она подарила ему свой голос.

«Ты не достоин! Не для тебя её голос! Аха-ха!»

Он опустил голову ей на грудь и снова тихо засмеялся — не достоин. Не достоин! А кто тогда достоин? Неужели та женщина, которую Цицерон ненавидел, даже в глаза не видя? Астрид. Она бросила семью на произвол судьбы. Если бы он её сейчас увидел, то придушил бы! И снова в памяти всплыл образ Понтия. Если бы фолкритское Убежище отозвалось, если бы… Но теперь чейдинхольское Убежище лишилось лучшего ассасина. И какая же нелепая смерть… И какая смешная! Губы сами собой расплылись в улыбке: тёмный брат погиб от рук какой-то посредственности.

— Понтия нет… Понтия нет… — грубый саван коснулся кожи, щёку закололо шершавой старой тканью. — А Астрид живёт и здравствует. Кто она такая и что себе позволяет?

«Ты следующий! Следующий!»

— Закрой свой рот! — чуть ли не рыча, простонал Цицерон.

Он с опаской заглянул в лицо Матери Ночи. На мгновение ему показалось, что она возмущена его поведением, но быстро опомнился — нет, это всего лишь игра света. Однако отпрянул от мощей, опомнившись, кто перед ним.

Отойдя от гроба и повалившись на табурет возле стола, он уронил голову на сложенные перед собой руки. Покоя не было, растаяло пресловутое завтра, а шум в виде Амиэля не думал замолкать.

«Жалуешься! На меня жалуешься! Аха-ха! Какой же ты негодник! Тогда я буду громко петь, и матушка не услышит твоих причитаний! Ха-ха!»

Цицерон скривился от голоса в голове, а тело стала бить дрожь от немого смеха. Но с табурета он так и не поднялся, сил на метания уже не осталось. А все терзания о смерти Понтия потонули в похабных песенках придворного шута.

Уже вечером, измотанный нескончаемым потоком сумасбродных криков о его, Цицерона, приближающейся смерти, он написал в дневнике следующее:

«Мне нравится хохот, дражайшая Мать Ночи, но по-прежнему хочется услышать твой голос. Ещё не поздно! Поговори со мной, мать моя! Поговори со мной, чтобы я мог всё исправить! Я могу спасти Убежище, я могу спасти Братство!

Можешь оставить себе хохот! Возьми его назад! Как насчёт обмена? Хохот на твой голос?»

Когда Гарнаг спустился в Убежище, то на мгновение ему показалось, что он ослеп. Свет в конце главного зала, всегда его встречавший, исчез, перед глазами стояла непроглядная тьма. Он вытянул перед собой руки, пытаясь нащупать каменный проём внизу колодца.

— Цицерон?.. — тихо окликнул Гарнаг, боясь поднять лишний шум. Это место и впрямь становилось чуждым, он убеждался в этом каждый раз, возвращаясь в Чейдинхол. Чем это вызвано? Гибелью тёмных братьев и крахом семьи? Или же странным поведением Хранителя? О чём здесь думать… Всё вместе взятое сточило Тёмное Братство до слабой тени некогда острого клинка, а сам город, казалось, отвернулся от них, и во взглядах стражников было заметно опасение и пренебрежение. Однако ассасина не тронули, по крайней мере, пока.

— Цицерон?.. — чуть громче позвал орк, нащупав ладонью каменную кладку. Тишина и мрак, окутавшие Убежище, душили и вызывали в сознании искры необъяснимого беспокойства.

«Понтий должен быть здесь. Что случилось? Куда он подевался? Мы же договорились…» — ворох вопросов, будто комарьё на болоте, следовало за ним.

Гарнаг сделал несколько шагов вперёд, повисшее безмолвие уже начинало надоедать. Шаг, ещё шаг… И тут орк чуть не споткнулся о что-то, чего прежде на этом месте никогда не было. До слуха донёсся знакомый стон, и беспокойство ворвалось в душу с новой силой, волнами играя с воображением.

Свет озарил яркой вспышкой всё вокруг, и ослепил Гарнага на первое время. Радостные и чересчур эмоциональные вопли Цицерона разорвали безмолвие:

— Ты вернулся! Вернулся! — орк почувствовал, что на нём повисли, а перед сощуренными глазами возник комок света, источая вокруг себя радужный ореол без тепла. Это была магия.

«Дешёвый свиток света свечи? Неужели мы до того дожили, что у нас не хватает денег на обычные свечи? Почему Цицерон у входа, а не в Святилище? Где шляется Понтий?»

Гарнаг с силой отстранил от себя Хранителя, в попытке разглядеть это недоразумение, что несколько мгновений назад валялось на полу и не подавало никаких признаков жизни.

Цицерон был растрёпан, худ и бледен. Под глазами залегли тени, а во взгляде метался беспокойный блеск, как у больных перед смертью. На щеке отпечатался оттиск ткани рукава, а от уголков губ до подбородка наметили себе место морщины, прибавляя к возрасту Хранителя ещё лет десять. А улыбка, до чего же она была жуткой, совсем не сочетаясь с тоской во взгляде. И тут свет погас. Лицо, так внимательно на него смотревшее, исчезло во мраке. Гарнаг ощутил лёгкий трепет, а Цицерон, издав невнятный всхлип, извинился:

— Прости, прости… Я ещё только учусь… Но надолго моего света почему-то не хватает, — после этих слов последовал глупый смех, и главный зал вновь озарил холодный яркий пучок, возникший не из свитка, а из рук Хранителя. — Мы долго пытались этому научиться, но кто бы мог подумать, что это такое занятное развлечение. С контрактами, конечно, не сравнится, но всё же… — сказав это, Цицерон схватился за голову, поглаживая висок: — Ну хватит так шуметь, хватит…

— Кто мы? Где Понтий? — недоумённо взирая на щуплого тёмного брата свысока, пробасил Гарнаг.

— Мы? Понтий? — казалось, Цицерон стал ещё бледней. Или это обман зрения и во всём виноват магический свет? Он застыл в нелепой позе, свободной рукой касаясь белого огня, видимо, пытаясь таким образом не дать тому потухнуть. — Н-не знаю, не знаю… Я ждал его, а он не вернулся. Я думал и ты не вернёшься… Ахах… Он сказал, что вы ушли, что вы бросили меня. Но я ему не поверил! — тут же стал оправдываться Цицерон, за что, правда, неясно. — И ты не верь, мало ли что взбредёт ему в голову. Болтает какие-то нелепицы! Да, я видел как Понтия ранили, но я уверен, что он выкарабкается, где наша не пропадала? — будто отмахнувшись от кого-то, Хранитель сделал странный жест рукой в ту сторону, где никого не было.

— О чём ты? Кто ранил Понтия? Когда?

— Я так рад, что ты вернулся… — пропустив мимо ушей вопросы, не унимался Хранитель, не сводя с брата восторженного взгляда. — Я знал, что его слова — ложь. Какое счастье! Ахах! Может и Понтий вернётся! Мало ли что этот дуралей навыдумывал, какой же фантазёр…

Гарнаг ощутил, как кончается его терпение. Хотелось знать всё здесь и сейчас, но Цицерон не торопился ему что-либо рассказывать.

— Цицерон, говори… Не смотри на меня так. Что произошло? Кому мне не верить? Объяснись!

— Ему! Ему не верить! — Хранитель, будто ребёнок, стал тыкать пальцем в стену, показывая на своего невидимого обидчика. — Его хохот не даёт мне спать… И матушка, матушка… Я не слышу её голоса из-за этого противного смеха! Невыносимо! Невыносимо! — он вновь схватился за голову, зажмурив глаза, на которых выступили едва заметные слёзы. Свет вновь погас, и в чёрной мгле были слышны лишь стоны Цицерона, что, кажется, бил себя по голове. — Скажи ему, чтобы он замолчал! Скажи ему, чтоб успокоился хотя бы на время… — всхлипывая, умолял Хранитель, будто тёмный брат мог ему чем-то помочь. — Я так устал, так устал… Нет! Нет! Твои шутки про смерть уже изрядно надоели! Замолчи сейчас же! Гарнаг! Гарнаг!

Орк в ужасе нащупал в темноте плечо Цицерона, и взяв того под руку, в недоумении попросил:

— Зажги свет…

— Да! Да! Ты прав! Это должно сработать! — зацепившись за идею, воскликнул Хранитель. Яркий сгусток снова повис над ними, но светлее не стало. У Гарнага перед глазами всё потемнело, он осознал, теперь осознал, что Цицерон распрощался с рассудком. А ещё…

— Что с Понтием?! Отвечай, где он?! — вцепившись в плечо брата, прорычал Гарнаг. Хоть и силой, но он хотел вызнать из этой потерянной головы правду. Разговаривать и упрашивать Цицерона бесполезно, теперь орк это понял.

— Понтий… Понтий… — взгляд заметался под опущенными ресницами. — Этот дуралей говорит, будто его убили, но я ему не верю, и ты не верь! Он и на тебя возводил хулу всякую! А ты его не слушай!

Тяжело вздохнув, Гарнаг выпустил Хранителя из своей хватки. Нет, это бесполезно, сила здесь тоже ничего не решит. Зря надеялся.

«Что же делать? Как быть?» — спрашивал он себя, собираясь с мыслями в желании принять правильное решение.

— Слушай меня внимательно… — медленно начал орк, пытаясь разглядеть в светлых глазах напротив заинтересованность.

«Странно. А ведь раньше они были черны, как ночь», — мимоходом проскользнуло в уме, но тут же утонуло в пучине беспокойств, связанных с Понтием. Единственным человеком, на которого ещё можно было рассчитывать в этой нескончаемой череде перемен.

— Сейчас я поднимусь в город и постараюсь всё разузнать… — начал было орк.

— Не бросай меня! — тут же перебил его Цицерон, вцепившись в массивную руку тёмного брата. — Иначе он опять поднимет меня на смех! Он опять будет говорить, что я никому не нужен!

— Тихо… Тихо… — попытался усмирить его Гарнаг. — Ты, наверное… просто голоден, вот и мерещится всякое, — он еле нашёлся, что сказать. — Ни о чём не переживай. У меня есть кое-какие деньги, их должно хватить на некоторое время. Как раз куплю еды и ты успокоишься. Что скажешь?

«Поведётся ли Цицерон на такое? Понтий! Что с тобой стряслось!»

— Ааа… Да… Еда, в самом деле… Очень… Очень… — речь Цицерона стала ещё бессвязней. — Я боялся выходить, меня грозились повесить… Я ведь нужен Матери Ночи, ведь нужен? — в голосе стояли слёзы. Но о чём пытался рассказать Хранитель, орк так и не смог понять, однако все эти бессвязные речи заставляли сердце колотиться ещё сильней.

— Конечно, нужен! Ни о чём не тревожься, я обо всем позабочусь. Главное, береги покой нашей матушки. Я скоро вернусь, никого не слушай, и никуда не выходи… — Гарнаг попятился к выходу, стараясь изобразить на своём лице непринуждённость. Только что он спустился в Убежище с мыслями найти покой, как тут же вынужден покинуть и отправиться на поиски Понтия.

Последнее, что увидел орк, прежде чем подняться по лестнице, так это Цицерона, стоявшего под искусственным светом магического шара. Немного успокоившегося от сказанных слов, и уже покорно ждущего возвращения Гарнага.

* * *

«Он тебя бросил! И поступил правильно! Аха! А ты развесил уши! Да! Да!»

Уже в который раз повторял Амиэль, нашёптывая, будто невзначай, самые страшные опасения Хранителя. Рядом на столе лежал дневник, в который по инерции Цицерон продолжал записывать всё происходящее с ним, хотя шут настаивал, что это бессмысленное занятие. Последние строки на открытой странице гласили следующее:

«Убежище покидать небезопасно. Мы останемся здесь. Всё в порядке».

— Гарнаг вернётся, он обещал. И приведёт с собой Понтия. Вот увидишь, — говоря всё это, Хранитель не сводил взгляда с гроба Матери Ночи, сидя на табурете вполоборота, будто готовый вот-вот сорваться с места и встретить тёмных братьев.

Вкус забродившей груши был на редкость терпким и приятным. Причиной такого преображения послужил голод. Кто бы мог подумать, что такая мелочь, как испорченный фрукт, может быть столь пьянящей. Конечно, не вино, но откуда на него взять деньги? Те гроши, что остались у Хранителя, он предпочёл приберечь, мало ли на что они могут понадобиться? Впрочем, тут другой вопрос: на что их вообще хватит?

Цицерон заозирался по сторонам, вертя головой в поисках огня — в широком капюшоне осматриваться было очень неудобно. Стража патрулировала рынок, делая обход мимо площади, однако пока точки света летали где-то вдалеке, иногда перекликаясь голосами друг с другом. И каждый раз Хранитель невольно вздрагивал, сам толком не понимая почему. Он спрашивал себя: неужели так боится быть пойманным? Но в голове от постоянных волнений все цепочки и связи рушились. Всё в момент становилось примитивным и неразборчивым. Будто ум его обмяк и стал неповоротлив, не замечая ни тревоги, ни здравого смысла, мечтая лишь плыть по течению и ни о чём не думать.

В своём разбитом состоянии ему было сложно понять вполне простую вещь: внутри него пока ещё продолжало гореть желание жить. И именно оно сковывало все движения, заметив лишь намёк на опасность. Видимо, от осознания, что теперь он, Цицерон, совсем один, всё поверхностное и наносное заснуло глубоким сном, а всё примитивное и скрытое доселе, расцвело буйным цветом.

«Одичал ты, друг… — иногда где-то вдалеке разносился голос шута, но, казалось, он был не способен пробиться через стену. Стену эмоционального опустошения и безразличия ко всему, кроме собственной жизни. — Ты такой смешной! Смешной! — шут надрывался, но Хранитель лишь слышал неясные шумы на заднем плане. — Скольких ты обрёк на смерть? Скольких погубил? А сам, значит, жить хочешь! Смешон! Аха-ха! Смешон!»

Гниющие овощи и фрукты дышали в лицо запахом прелой земли, навевая мысли об осени, что уже была не за горами. И почему это время года напоминает о смерти? Цицерон тряхнул головой, он и так слишком часто думал о ней, словно они влюблённые.

Мешок почти полон, руки едва подрагивали, а в голове расплылось удовлетворение: на пару дней, если растянуть, у него будет еда. Кто бы мог подумать, что счастливым быть довольно легко. Главное, ни о чём не думать.

«Побираться на мусорной куче… О да! Это счастье! Хотя кого я обманываю… Глядя на тебя, я получаю ни с чем несравнимое удовольствие. Как и ты, я, кажется, счастлив».

Это была идея Амиэля, и, чего уж скрывать, не помощи ради всё затевалось, а ради глумления. Но Цицерон уже настолько был эмоционально разрушен, что даже этого не понял, и решил сделать так, как посоветовал голос в голове. Единственный довод, с которым шут ещё мог достучаться до Хранителя, вызывающий нестерпимую боль в последнем, так это упоминание о Гарнаге, и о том, что тот его бросил.

«Ты всё ещё ждёшь? Правда? Вот глупый, сколько раз повторять — он сбежал! Ты теперь один, как пень в поле! Аха-ха!»

Постоянные подтрунивания и издёвки вконец оглушили Цицерона, и тот в ответ только и мог сказать: — Лжёшь…

Шло время, но Гарнаг так и не возвращался. Выходило, что Амиэль прав, и как же от этого болезненно скрежетали нервы.

— Никого больше нет… Не хочу в это верить… И меня скоро не станет? — такие неутешительные выводы сделал Хранитель ещё пару недель назад, снедаемый сомнениями. Но осознав их, в защитном жесте повторял себе из раза в раз одно и то же: — Ни о чём не думать. Ни о чём не думать.

Так и сейчас, Цицерон не обращал внимания на вопли шута, а лишь скрупулезно завязывал узел на мешке, стараясь не думать о том, как низко пал. Всё это неважно, главное — дождаться Гарнага.

«Он не придёт! Ахах! Вот дуралей!» — язвил Амиэль, пытаясь получить ещё небольшую порцию удовольствия от чужого страха и горя.

— Главное выжить, ведь кто-то же должен ухаживать за телом Матери Ночи. Я… Я всё еще Хранитель, и буду им, пока… Пока не станет ясно, чем всё кончится, — Цицерон говорил это самому себе, а не шуту, пытаясь убедить себя и поверить собственным словам. Пока у него есть заботы, дело, коим наградила его Чёрная Рука, он будет пытаться выжить. Ведь без него Убежище окончательно придёт в упадок, а Мать Ночи будет погребена в пыли и забвении. Долг перед Тёмным Братством — единственное, что у него осталось. И он хватался за эту мысль, как за тростинку на краю водопада.

Богатый район ещё не спал, в окнах горел свет, и были слышны голоса о чём-то бурно спорящих домочадцев. Садики возле домов, судя по чёрным пятнам, выделяющимся на фоне яркого света, уже привели в порядок. Кустарники шиповника воспряли, и, казалось, что и не было в городе никакого погрома, и не валялись эти кусты год назад придавленные к земле ногами мародёров. А цветы, раздавленные когда-то в грязи, теперь вновь красовались в клумбах. Окна и двери давным-давно заменили, былые скандалы и дрязги по этому поводу забылись, ведь что у людей, что у меров короткая память. Появились новые проблемы, а старые, само собой, охотно забылись.

От умиротворённого забытья и разглядывания сквозь стекло чужой жизни Цицерона отвлёк смех. Казалось бы, он уже привык к нему за то время, что они были вместе. Но было одно «но»: этот смех не принадлежал шуту. Возле небольшого фонтана, что расположился рядом с гильдией магов, стояла пожилая женщина и ни к кому не обращаясь, громко завопила:

— Дождь! Дождь! Аха-ха! — она хотела залезть под потоки струй и, склонившись, опасно нависла над водой.

Хранитель тихо подошёл к ней, узнав по голосу слепую старуху. Ту самую, что жила в соборе с разрешения священника и что побиралась возле кладбища, клянча не деньги, а еду. Раньше Цицерон не обратил бы внимания на пожилую женщину, но теперь осознал, что ничем от неё не отличается. Будто бы смотрел на себя со стороны, отчего становилось паршиво.

«Именно таким теперь тебя и видят люди! Ахах! Жалким оборванцем!»

Он мог бы возразить, сказать, что до такого состояния ему ещё далеко, но как образ собственного будущего, она пугала его. «Далеко» может быть разным, в зависимости от подъёма и спуска.

Старуха с криком соскользнула с бортика в воду, тем самым выведя Цицерона из тяжёлых мыслей. Она упала бы лицом вниз, если бы Цицерон вовремя не подхватил её и не вытащил наружу.

— Дождь… Там дождь… — она показывала руками в сторону шума струящихся капель, широко улыбаясь, и неясно было, чему она так радуется.

— Да… Да… Только не приближайся к нему… — Хранитель отстранился, мысленно думая, что может и к лучшему было бы ей захлебнуться? Зачем он вмешался? Зачем ей и дальше побираться на кладбище?

«Хочешь убить её? Ты сделаешь доброе дело! Аха! Ты ведь соскучился по давно минувшим денькам… Я знаю! Ааа?!» — подначивал шут, и теперь его чёткий голос, проскользнувший сквозь невидимую стену, вызвал прилив крови к вискам, будоража тело.

Из оружия при нём был только клинок, что подарил ему когда-то Раша. Рука, не спрашивая разрешения, сама потянулась к рукояти, поднимая из глубин памяти уже давно забытые движения.

— И в самом деле, я скучаю… — всего на мгновение его наполнили те эмоции, которых он так давно не ощущал, и словно в этот миг время сломалось, пережитые воспоминания промелькнули перед глазами в виде быстрого разряда. — Но теперь я Хранитель, — тут же опомнился Цицерон, и рука безвольно повисла, а все те краски, запахи, ощущения потускнели и растаяли, возвращая в реальность. Как бы Амиэль не соблазнял прошлым, глупо ему подчиняться. Он всего лишь голос в голове, и Мать Ночи даровала его только в качестве развлечения, не более.

Шаги позади заставили насторожиться. Хранитель так отвлёкся на шута со старухой, что и не заметил чужого приближения.

— Вот ты где… — Цицерон испуганно обернулся, искренне не понимая, как его могли узнать в темноте. Он застыл на месте, не зная, как поступить: сбежать или попытаться улизнуть, заговорив зубы. Последнее было слабо выполнимым, от нехватки общения он еле-еле мог свести пару слов во фразу да и то с перепугу.

— Может запереть её? Тогда и убегать перестанет, а то, если при каждом обострении она будет так себя вести… — женский голос был прерван басом служителя церкви:

— Она не собака, чтобы её запирать, не нужно столь грубых действий. Хм… Спишу это на свежий воздух, но надеюсь, что подобных мыслей более в твоей голове возникать не будет.

— Простите, давайте вернёмся в собор, мы ведь нашли Игну.

— Эдит, не торопись, — жестом священник заставил девушку замолчать и поумерить запал. — А вы мужчина о чём призадумались? — про него, кажется, вспомнили. Две пары глаз уставились на Цицерона, и в этот миг захотелось провалиться сквозь землю. Жаль, свитки невидимости давно кончились.

Хранитель в ответ буркнул священнику что-то нечленораздельное и поспешил скрыться от назойливых взглядов.

— Эй! Ты куда? — за спиной раздался удивлённый женский оклик. В голове вновь гремел смех, так как стена из безразличия дала трещину, а в душе металось недовольство. Шут на это лишь заливисто хохотал пуще прежнего, мешая спокойно добраться до Убежища, вызывая страх перед снующим туда-сюда караулом, и рождая ещё большую злобу ко всему вокруг.

Когда Хранитель спустился, его вновь встретила темнота, безжизненная и удручающая. Никто не вернулся, никого нет. Он бросил мешок на пол и прошёл внутрь.

— Гарнаг! Гарнаг! — позвал Цицерон, зная, что ему никто не ответит. — Отзовись! Хватит прятаться! Зачем играешь со мной?

«Это ты играешь! Хах! С собственным воображением! Сам себе его рисуешь, сам себя и развлекаешь!»

Магический свет зажёгся в ладони и недвижно повис в одной точке, но в уме светлее от этого не стало. Раздражение, ненависть, злоба — всё это сгрудилось над одинокой фигурой Илета Индариса. Сейчас Хранителю казалось, что во всех бедах виноват именно он.

— Этот затворник наверняка знает, где Гарнаг! Знает! Вот бы его… — он и сам не понимал, как пришёл к таким выводам. Но отсутствие тёмного брата расшатывало воображение. Какие только варианты за это время Цицерон не прокрутил в голове, делая себе этим только хуже.

«Ооо! Какие громкие слова! Но я же знаю — ты боишься! Боишься! Аха-ха!»

Хранитель прижался спиной к стене. Пространство общего зала казалось теперь больше, чем обычно, он погряз в нём, будто маленький и незначительный фрагмент, готовый вот-вот утонуть из-за нехватки сил.

— Да… Я боюсь… Боюсь… Аха-ха! Да! Ну и смейся! Смейся! Ха-ха-ха! — ему казалось, что зал пожирал его молчанием. Он, Цицерон, скоро станет как это Убежище — опустошённым и мёртвым.

Под утро с воспалённым сознанием в бреду бессонной ночи он записал в дневник:

«Гарнага нет. Нет-нет-нет-нет-нет. Ушёл за едой, но он вернётся. Прошло три месяца. Три месяца. Три месятся? Двенадцать маются? Четыре ленятся!»

Как бы Хранитель не мучился от постоянных воплей шута, он понимал, что это лучше, чем быть одному. Из-за чего раздражение и радость каким-то неведомым образом уживались в Цицероне, и он одновременно был благодарен и озлоблен на взбалмошного соседа.

Их общение всякий раз начиналось с мирного подтрунивания, мелких укоров, воспоминаний. Они могли подолгу перебирать в памяти прошлое, отчего размытые образы близких людей возникали перед их глазами; людей, которых ни тот, ни другой больше не увидит. Но непринуждённые беседы всегда заканчивались одним и тем же — ссорой.

Этот день не стал исключением. Они болтали о ерунде, напевали разные мелодии, и Цицерон продолжал тренироваться в примитивной магии. Тусклые огни, созданные с помощью школы изменения, теперь висели над гробом Матери Ночи, и в отличие от первых попыток, подолгу горели, радуя своим светом. А ведь ещё год назад их искусственный холод был так непривычен. Как и голос в голове… Что продолжал всё чаще и чаще нашёптывать о смерти:

«Зачем ты тянешь время? Чего ждёшь? Неужели надеешься, что кто-то выручит тебя? Или мечтаешь медленно сдохнуть от голода и тоски? Какое жалкое зрелище!» — тёплый разговор подошёл к концу ещё час назад, и теперь приходилось выслушивать ледяное презрение.

Цицерон, засучив рукава, занимался привычным делом. Просунув руку под рёбра древних мощей, смазывал маслом кости и иссохшие, но всё ещё такие крепкие ткани, не ощущая более столь резкого запаха благовоний. Точно так же стало привычным и присутствие шута во время процедур ухода за телом, хотя раньше назойливый голос замолкал, стоило Хранителю прикоснуться к Нечестивой Матроне. С чем это было связано? С тем, что Амиэль стал куда сильнее? Или с тем, что Цицерон заражался его идеями и хохотом? А может быть для последнего было просто мукой оставаться одному?

— Смерти моей хочешь, да? Ахах… Я понимаю, с таким как я скучно, можно даже сказать — неинтересно. Но я тебе уже всё ответил, — Хранитель, взяв сложенные в плотную ткань бинты, принялся аккуратно вытирать избыток масла с мёртвого тела. Но идея выйти из Убежища и покончить со всем раз и навсегда кружилась рядом, как едва заметная пыль. Сколько выдержит рассудок в четырёх стенах? Надолго ли его хватит? — У Матери Ночи и у Тёмного Братства должно быть будущее, — в который раз повторял Цицерон. Но шут зациклено тараторил:

«Хах! Ты не нужен Матери Ночи! И ты забыт Тёмным Братством! У тебя есть только я… Я! А пресловутый долг, хм… знаешь… уже нет тех, кому ты давал клятву, может и не стоит ради этого так мучить себя? Просто выйди в город и дай себя схватить. Всего пару часов истязаний и всё! Ты отправишься к Отцу Ужаса! Ааа? Это же так просто и так заманчиво… А твоё тело будет висеть на заставе и гнить! Аха-ха!»

Хранитель провёл ладонью по выпирающей скуле древнего черепа, тёплая кожа пальцев ощутила могильный холод.

— Я хочу жить… — простонал Цицерон своё последнее оправдание, склонившись над Матерью Ночи. Словно в попытке спрятаться, он уткнулся лицом в костлявое плечо. — Матушка, матушка! Почему я не нужен тебе? Чем провинился? — руки вцепились в саван, на котором покоились мощи. Он навис над благоухающим телом, в глазах застыло отчаяние: — Неужели твой дар вручён мне только для того, чтобы погубить меня?!

«А ты думал, что особенный? Дуралей! Сколь лицемерно! Любой клинок рано или поздно стачивается, пора на покой… Аха-ха!»

Цицерон отстранился, медленно приподнявшись на локтях. Казалось, в голове играли музыканты на расстроенных инструментах кто во что горазд. И лишь один ритм во всей этой какофонии звучал однообразно, никуда не торопясь и не спеша, подобно барабану. Это было время. На фоне паники и мыслей о грядущем конце оно мерно отстукивало секунды, предвещая неизбежность.

— Я же полезен тебе, матушка! Кто? Кто будет заботиться о твоём теле? Кто, если не я?! — спрыгнув с широкого стола, Хранитель развёл руками в стороны. Не сводя взгляда с Матери Ночи, он пытался донести до неё столь простую истину.

«Ты просто трус! Аха-ха!» — заливался смехом шут.

— Да! Я не ты! Моя смерть не принесёт матушке никакой пользы! — они опять поругались, всё как всегда. Но Цицерон знал, что завтра, как ни в чём не бывало, они опять будут общаться друг с другом. По крайней мере, он так думал. Но вместо привычных оскорблений шут внезапно отрезал:

«Что же… Тогда подыхай здесь! В одиночестве и молчании! Я не намерен более развлекать тебя! Развлекай себя и свою матушку сам!»

И будто по щелчку пальцев Святилище опустело от звуков. Нет… Неправильно… Это голос в голове исчез. Смолк, будто его владелец обиделся, как прежде уже бывало, и погрузился в небытие.

— Хах! Да! Давай! Конечно! Так ты и ушёл! — кричал в потолок Цицерон, задыхаясь от переполнявших эмоций. Раньше, в присутствии Матери Ночи, он никогда бы не позволил себе такого поведения. Но сейчас… Он был слишком уязвлён. Всё это время преследующая мысль: что Мать Ночи бросила его, вконец развязала руки. И язык тоже. Раз даже шут не стесняется перед ней сквернословить и поливать его, Хранителя, всякими словесными помоями, то почему он должен сдерживаться? — Ерунда! Аха-ха! Так я тебе и поверил! Лжец! Врун! Матушка! Матушка! Закрой пока уши, не слушай нашу брань… Ах… Что? Ох… Нет ушей? Я как-то и забыл об этом… Ну так даже лучше! — Цицерон ходил кругами по Святилищу, то и дело обращаясь к Нечестивой Матроне. Таким образом он корил её, демонстрируя своё состояние, до которого она его довела. — Наверно, поэтому ты меня и не слышишь… Без ушей сложно слышать… Аха-ха! — Хранитель поспешно прикрыл ладонью рот. Смех. Он не мог его контролировать. Задыхаясь, всё продолжал и продолжал смеяться до слёз, безрезультатно пытаясь остановить нахлынувшую истерику. — Амиэль! Где ты прячешься? Отвечай! Аха-ха! Чтоб тебя! Аха-ха! Не нужен, значит… Не нужен…

Хранитель повалился грудью на стол к ногам Матери Ночи, безумно хохоча. Он так долго бежал от одиночества, так долго прятался, но всё равно оно его настигло. Ему казалось в этот миг, что он вновь забытый всеми ребёнок, до которого даже собственному отцу не было никакого дела. И как бы Цицерон не воображал, не фантазировал, не придумывал глупые оправдания для взрослых…

— Амиэль… Ты заговоришь со мной! Я знаю! Заговоришь, проклятый лицедей! Напугать меня вздумал! Аха-ха! Ну и ладно! Я хотя бы отдохну от твоих криков, понял!

Это был обычный день, такой же как и все остальные. Но что-то пошло не так. Первое время Хранитель храбрился, продолжая рассказывать Матери Ночи, как он устал от этого болтуна и хама. Однако прошёл час, другой, а голос в голове так и не появлялся, отчего темнота и отчаяние поглощали Цицерона будто в воронку.

Он поднялся в главный зал, не в силах более смотреть на виновницу своих страданий. Давным-давно можно было бы покинуть это забытое Ситисом место, как это сделали все остальные братья. Да. Цицерон на пике волнения полагал именно так — что его все бросили. Вычеркнув из головы потоком бурных чувств былые воспоминания, здесь и сейчас стало важно лишь одно: как поступить?

Покинуть Убежище и идти на все четыре стороны? А кто он там, во внешнем мире? Да по правде говоря, никто. И что с ним будет? Ведь кроме как убивать, он толком ничего не умеет. Да и не хочет уметь. Вся его жизнь здесь, и вряд ли что-то другое сможет заменить опустевшее место.

Остаться? Нет… Это невыносимо… Амиэль — последняя живая душа, бросил его. А ведь они так долго были вместе! Цицерон один, совсем один. И кроме Матери Ночи у него больше никого нет. А её воля…

Хранитель всё громче и громче напевал себе под нос, пытаясь успокоиться, но лестница, ведущая наверх, казалось, становилась всё ярче от падающего света. Хотя свет внутрь Убежища через колодец почти не проникал.

Немного погодя, не в состоянии выдерживать всю ту панику, что обрушилась на него, он закричал в пустоту, обращаясь к Нечестивой Матроне:

— Вот как! Вот как! Значит ты хочешь, чтобы я развлёк тебя своей смертью! Дражайшая матушка хочет именно этого?! Аха-ха! Ну раз такова твоя воля, твой милый Цицерон развлечёт тебя напоследок! Смотри! Смотри внимательно! И главное — случайно не моргни, ахах! Я устрою для тебя последнее представление, на которое только способен! Я стану твоим хохотом! Я стану твоим шутом! Аха-ха!

Прежде чем покинуть Убежище, он вновь спустился в Святилище, и ещё некоторое время в агонии распалялся перед Матерью Ночи. Так он пытался смириться с собственным концом. После чего записал в дневнике, как ему казалось, последние строки:

«Цицерон мёртв! Цицерон рождён!

Хохот наполнил меня, наполнил меня всего. Я — хохот. Я — шут. Душа, что столь долго служила моим постоянным спутником, окончательно и навсегда прорвалась через завесу Бездны. Теперь она во мне. Она — это я.

Мир больше не увидит Цицерона-человека. Поприветствуем Цицерона, Джокера Червей — воплощение хохота!»

Из-за не отступающего волнения, что усиливалось с каждой минутой, было сложно дышать. Казалось, грудь и горло затянули путами — ещё чуть-чуть и можно задохнуться. Перед глазами всё застлала серая дымка, а в голове пронзительно кричала мысль: «Если она хочет моей смерти, она её получит!»

Так думал Хранитель, окончательно решившись исполнить желание Матери Ночи. Он проник в собор и теперь настороженно ждал, обратит на него кто-нибудь внимание или нет. Цицерон не стал подходить ни к одному из алтарей, дабы изобразить моление, а просто присел на скамью, невидящим взором разглядывая разноцветные блики витражей на полу. Здесь была буря красок, прямо как в его мечущемся сознании, разительно отличаясь от тёмного Убежища, которое Цицерон недавно покинул.

В уме однообразно вспыхивал, подобно движению маятника, один и тот же вопрос: «Как долго ещё ждать?»

Одна из входных дверей заскрипела, отчего Хранитель напрягся всем телом: может, это Илет Индарис? Однако неизвестным оказался простой горожанин, и этот факт заставил Цицерона снова покинуть реальность и погрузиться в собственные мысли.

«Матушка желает увидеть грандиозное представление… Она хочет, чтобы я развеселил её! Мне нечего терять… Я же всё хорошо обдумал? Мой план… Он же достаточно грандиозен? Зачем сразу идти в руки стражников, когда можно блеснуть в последний раз? Конечно, я нарушу правило… Ах! Позор мне! Позор! Но так хотелось бы умереть ярко и громко, не смертью серой крысы, а воспылать и сгореть дотла! Как настоящий ассасин! А это значит, что я должен забрать с собой ещё… Матушка должна быть довольна! Хах!»

Он всё ещё держал на неё обиду из-за бессмысленного, по его мнению, молчания, которым Нечестивая Матрона пытала ему душу. Хотелось ответить на это дерзостью. Со стороны это выглядело по-детски наивно и эмоционально, но и здесь он упрекал во всём её, ведь это она довела его до такого состояния.

От долгого пребывания в часовне, по меркам убийцы, Цицерон даже смог расслабиться, и на мгновение ему показалось, что он снова в Святилище Матери Ночи. Причиной тому послужили блуждающие в большом помещении запахи масел и трав. Хранитель расценил это как хороший знак — он на верном пути. Рука то и дело поглаживала рукоять клинка, выдавая нетерпение. Цицерон не знал точного расписания Илета, да и было ли оно? Виконт появлялся в часовне внезапно, и так же внезапно исчезал. Можно было бы спросить молодого священника, что молился возле алтаря, однако Хранитель не был настолько уверен в своих силах, да и внутренней кухни местных взаимоотношений не знал. Легче всего дождаться и прирезать младшего Индариса у всех на виду, когда тот объявится. Тогда ему, Цицерону, уже точно не сбежать от наказания — именно этого он и добивался. По пальцам проскользнули фантомные воспоминания липкой крови, а запах железа с пьяняще кислым оттенком ударил в нос. От сладких, по мнению Хранителя, мыслей, по всему телу пробежали волнующие судороги, предвкушая грядущее удовольствие. Как давно он не поднимал клинок? Матушка будет недовольна?.. Или довольна? Простит ли она ему подобную наглость?

«Ты ей не нужен! Ей всё равно!» — всплыли в памяти слова Амиэля, больно ударив по самолюбию. И тут же тенью возникли другие мысли: какая его ждёт смерть, быстрая или медленная? Будет ли его кто-нибудь ждать в объятьях Отца Ужаса? И вообще, разрешат ли ему там находиться?

Цицерон приложил холодную ладонь к разгоряченному лбу: от озноба его бросало в жар. Всё-таки ему было страшно вот так просто распрощаться с жизнью, хоть в этом он и не хотел сейчас сознаться.

«Почему всё должно закончиться именно так?» — вопрошал он сам себя. Ощущение одиночества здесь, среди прихожан, оказалось куда сильнее и тяжелее, чем в покинутом всеми Убежище. А свет, падающий сквозь витражные окна, мерещился холодным и далёким, нежели привычный полумрак подземных коридоров.

Вокруг отсутствовала тишина, горожане шёпотом общались между собой, вот только он, Цицерон, ощущал себя здесь лишним, но это пол беды. Он также чувствовал себя ненужным там, где полагал, и есть его место. Всё естество будто сковал холод, проникнув под кожу, а в руки словно кто-то вцепился ледяными пальцами.

«Неужели матушка так сильно злится на меня?» — в угасающем сознании возник образ Матери Ночи, что пустыми глазницами смотрела на него, но молчала. Она и не думала с ним говорить… Он всего лишь Хранитель. По сердцу разлилась новая волна обиды, постепенно рассеивая мысли в летучую пыль. Весь зал погрузился во тьму.

* * *

Хранитель очнулся от постороннего шума и голода. Последний уже давно шёл с ним рука об руку, бесцеремонно будя, не дав побыть в беспамятстве ещё сколько-нибудь прекрасных мгновений. А стоило очнуться, как ворохом бессвязной паутины на его плечи валились воспоминания и бесконечные волнения. Свет свечей, что секунду назад казался таким тёплым, будто погрузился в тени нависших тревог.

Какое-то время Хранитель не мог понять, где он, и откуда в Убежище столько людских голосов. Заозирался, обнаружив себя в часовне, но тут же вспомнил, зачем он здесь.

— Я никуда не пойду! Нет! Нет! — речи старухи ворвались в сознание, отчего печали Цицерона затихли в ожидании, когда их хозяин вновь останется наедине с самим собой. Голоса звучали позади, у входа в собор, и Хранитель машинально обернулся, так как крики были слишком громкие.

— Помнишь тётушку Сабину, что приходила в часовню на выходные? Помнишь оладьи с джемом? Игна, ты меня слышишь? Она согласилась присмотреть за тобой, будешь сыта и опрятна. Что не так? Игна, не упрямься! — молодая девушка сидела напротив старухи возле стены и слёзно упрашивала ту согласиться.

— Эдит, ты хорошая девочка… Хорошая… — женщина погладила девушку по плечу. — Ты станешь прилежной супругой для моего сына, — тут же вставила слепая женщина, чем заставила всех собравшихся лишь шутливо хмыкнуть.

— Эдит, супруга покойника… Звучит зловеще… — суеверно вкрадчивым тоном проронил один из прихожан.

— Тьфу на тебя! — цыкнула на него горожанка. — Видимо, придётся ждать Сабину, без неё мы эту упрямицу с места не сдвинем. Как только она оправится после смерти супруга, мы её позовём.

— Неужели эта старуха не понимает, как всем мешает? Эдит, ты плохо за ней ухаживаешь! Этот угол источает смрад! Кажется, она уже совсем не в состоянии справить нужду прилично!

— Я стараюсь, как могу! — тут же вспылила молодая девушка, видимо, это был не первый упрёк в её сторону.

Но мужчина, казалось, не планировал останавливаться и решил высказаться, раз собралась такая большая публика:

— Её побирания на кладбище смущают состоятельных гостей города, хоть, по правде говоря, они и могут с её помощью продемонстрировать свою добродетель. Но не у каждого же крепкие нервы! Смотреть на эту развалину попросту неприятно! Сколько можно говорить об этом Ярнару, старухе здесь не место! Ладно бы на первое время он приютил её, но сколько лет прошло? Она мешает и простым горожанам своими воплями!

— Ты всё сказал? Не отвлекай меня от уборки, иначе этот угол так и будет смердеть… И вообще, почему это нужно выслушивать мне? Пожалуйся Ярнару ещё раз, может что-то изменится, — вступилась за себя девушка.

— Ах! Какая занятая! Так вот жаловался я ему, но он только и говорит, что о смирении… Мол, все мы такими будем. Да как это? Питаться на кладбище подачками! Я таким быть не собираюсь!

И тут Цицерон не выдержал и прыснул со смеху, так как в его памяти тут же всплыли точно такие же упрёки Амиэля про мусорную кучу. Хохот пронёсся по наступившей тишине.

— Ты находишь это смешным? Тебе весело? — на него обратили внимание все, кто был в главном зале собора. Молящиеся перестали молиться, разговаривающие между собой священники смолкли.

От такого обильного интереса к себе Цицерону вскружило голову, но это чувство ему очень понравилось. Как давно он не был центром движения и суматохи, матушка должна быть довольна. Да начнётся представление!

— Я смеюсь, потому что в этом мире слишком много грусти… Особенно, если взглянуть на ваши лица! Аха-ха! — Цицерон безудержно смеялся несколько минут не в силах остановиться. Его тело колотила дрожь, а голос охрип в попытках вдохнуть как можно глубже из-за нехватки воздуха. Когда же Хранитель вернулся в реальность, то не смог выдержать тяжёлых взглядов прихожан и уставился в пол. О, Ситис! Что он творит? Но хохот вырывался сам собой, намекая на очередную истерику. Желание жить мешало смириться со смертью.

«Хах! Скольких я убил! А сам!.. Сам!.. Матушка… Чем быстрее всё это закончится, тем лучше! Где младший Индарис? Где его носит? — Цицерон огляделся. Все, кто был сейчас в главном зале, смотрели на него, но виконта среди них не оказалось. — Может, он где-то внизу? — приятная мысль. Была бы, если бы не чужие взгляды, от которых теперь не скрыться. — Где моя удаль? Рвение? Я же всё решил для себя… Проклятое ожидание! Оно словно гонится за мной!»

— В соборе Аркея следует соблюдать тишину, — произнёс кто-то за его спиной. — Зачем так шуметь?

Хранитель, будто пристыженный, опустился на лавку и, сев вполоборота, уткнулся лбом в её спинку. Дерево показалось холодным.

«Может, просто убить тут всех? Ведь я по сути мучаю себя сам… Зачем ждать? — он вновь посмотрел на молчавших всё это время прихожан, и только теперь заметил их обескураженность. — Равняется ли бойня в часовне жизни виконта? Хах… Думаю да… Вот только двери! Эти проклятые двери! Почему их так много, а я один!»

Цицерон снова поднялся: сумбур в голове не давал ни на чём сосредоточиться, кидая разум от одной мысли к другой, разжигая во взгляде огонь безумия.

— Мужчина, с вами всё хорошо? — поинтересовалась девушка, стоявшая возле слепой старухи.

— Вполне, — чуть слышно прошептали губы Хранителя. Он боялся рано выхватить клинок и всех распугать. Для начала следовало заблокировать двери, хотя бы встав возле них.

— Что ты намерен делать? — прихожанин, что совсем недавно учил всех жизни и возмущался, оказался слаб духом. Он вжался в стену и смотрел по сторонам, ища поддержки, ведь на него шёл странный человек с пугающим взглядом, будто видящим насквозь. Длинные рыжие волосы спутанными грязными прядями падали на плечи. Худое и бледное тело, на котором висела одежда, медленно приближалось, словно копя силы для броска. — Что тебе нужно?! — выкрикнул мужчина, когда Цицерон оказался совсем рядом.

— Я хочу покинуть это место, — пожал плечами Хранитель, хотя его жуткая улыбка говорила об обратном. Голос зазвучал протяжно и высоко, словно насмехаясь и издеваясь над окружающими, раздражая слух и нервы.

— Убирайся отсюда немедленно! — набравшись храбрости, выкрикнул прихожанин ему в лицо. — И не надейся на милостыню и подачки, как эта слепая. Ты довольно молод, чтобы работать, а не ошиваться тут!

Усмешка на лице перекосилась от чужой наглости. Как смеет этот незнакомец говорить такое? Неужели он, Цицерон, похож на попрошайку?

— Пхах-ха! Мне твои дырки в карманах не нужны… — прохрипел Хранитель, резонно решив, что коридор, к стене которого прижался мужчина, вполне сгодится для начала представления. Всю толпу, конечно, не удержать, но затормозить и напугать вполне.

— Какие дырки! Какие карманы! Ты на себя посмотри, оборванец! — кажется, первое впечатление начало таять, и прихожанин набирал обороты. Рука Цицерона потянулась к клинку. Сейчас этот выскочка замолчит, а крики и вопли разнесутся до потолка.

— Пожалуйста, успокойтесь… Не ругайтесь в часовне, — вмешалась девушка, но тут же умолкла, так как скрипучий голос старухи прервал её.

— Ах… Сынок! Прятался, прятался, да видно надоело! Вот ты где! Наверное, ааа… Да… да… Это ты, Эдит, приманила его своей красотой! Да! Да! — слепая захлопала в ладоши, и все с удивлением посмотрели в её сторону. Реакция последовала вполне предсказуемая — смешки заплясали по залу, будто солнечные зайчики. Хранителю от подобного поворота стало не по себе.

— О чём ты говоришь, Игна?.. — смутилась девушка из-за улыбок прихожан, адресованных ей. — Ты опять чудачишь?

— Ах… Как давно я не слышала тебя… Так давно, что уже… Ох… Уже и имени не вспомнить… Да… До чего же ты довёл собственную мать… — старуха повернула голову в сторону Цицерона, её белёсые зрачки оживились, будто искали кого-то. Подбородок, как и руки, охватила судорога. И если с последними она ещё могла справиться, нервно сцепив их в замок, то вот лицо исказила пугающая гримаса старости и беспамятства. — Ты ведь заберёшь меня отсюда? Заберёшь? Сынок… — заскрипел голос слепой женщины. После чего с удивительной проворностью старуха преодолела короткое расстояние не поднимаясь с пола и вцепилась в ноги Хранителя.

Часовня замерла на мгновение, а после наполнилась тихими и едкими смешками священников и горожан. Вся та напряжённая атмосфера, которую нагнетал Цицерон, тут же растаяла, и теперь все смотрели на него, как на дурака. Справедливости ради, не на него одного. Эдит также была поймана врасплох, и теперь не знала, куда деть себя и свои раскрасневшиеся щёки. Правда, Хранитель этого даже не заметил. Он был слишком сосредоточен на себе, и его раздражение трещало и лопалось, как кожа на морозе, а из получившихся ран вот-вот готова была вырваться ядовитая спесь.

Мужчина, что только что прижимался к стене от страха, готовый стать с ней единым целым, теперь смотрел на него, Цицерона, свысока и, расплывшись в улыбке, объявил:

— Яблоко от яблони недалеко падает. Да, сынок? Аха-ха!

Хранитель хотел было выхватить клинок, но старуха, повисшая на нём, не давала этого сделать.

— Отпусти меня сейчас же!.. Ты мне никто! — эти слова больше походили на надломленное рычание, чем на человеческую речь. Цицерон тщетно пытался расцепить руки, обвившие его, но пальцы слепой женщины, будто острые когти, вонзились в одежду.

— У неё снова помутнение рассудка! Игна, перестань сейчас же! — опомнилась девушка от недавнего замешательства.

— Он заберёт меня от этих проклятых извергов, Эдит! И тебя заберёт! — не унималась старуха, несмотря на то, что Хранитель колотил её по сгорбленной спине. Не такого представления ему хотелось.

— Каких извергов?! Все мы заботимся о тебе… Веди себя прилично! — с этими словами Эдит подбежала к «родственникам» в попытке расцепить иссохшие от времени руки. Краска на её лице так и горела.

— Вот она — благодарность, друзья! — обратился мужчина к прихожанам, махнув рукой, всем своим видом демонстрируя, что не намерен вмешиваться в случившийся каламбур. Цицерон нервно засмеялся, точно зная, что старуха права — забрать он их и вправду может, а именно в объятья Ситиса. Только поехавшая мешает ему это сделать!

Дверь собора издала тяжёлый скрип и в главный зал вошёл Ярнар. Его обычно серое лицо, преисполненное вселенской мудростью, исказилось искренним удивлением при виде возникшей сцены. Смущённая девушка, увидев первосвященника, прекратила тщетные попытки освободить незнакомца из рук старухи. В зале повисла странная тишина, когда даже не видя окружающих, можно было ощутить их улыбки и мысли.

— Ваше Святейшество! — прервал молчание стоящий возле коридора мужчина. — Эдит опять не поспевает за Игной! Сколько уже можно повторять, старухе здесь не место… Тем более сюда заявился и её сын оборванец! Это храм Богов, а не дом для лоботрясов…

Цицерон раздражённо смерил взглядом прихожанина, чья кровь уже давно бы залила пол, если б не слепая кликуша.

— Эдит… Ты недавно здесь появилась, а уже наделала столько шума… Что здесь происходит? Объяснись немедленно, — альтмер неспешно вошёл вглубь зала в ожидании ответов, однако было заметно, что он уже не заинтересован происходящим. Его взгляд, смотрящий куда-то в сторону, намекал об этом.

— Игна накинулась на человека… Я пыталась её остановить… — только сейчас Хранитель заметил девушку подле себя. Он бы не стал заострять на ней внимания, если бы не специфичная внешность, а именно — данмерские черты: кожа сероватого оттенка и глаза разного цвета. На него будто смотрели две девушки сразу: с одной стороны человек, а с другой тёмная эльфийка. Но наваждение от загадочной двойственности быстро спало.

— Это мой сын… — простонала старуха, и Цицерон вновь ощутил всю нелепость происходящего, лишь процедив сквозь зубы:

— Я тебя не знаю…

— Послушайте, ваше Святейшество, если то, что говорит Игна, правда, то будет весьма благоразумно воссоединить семью и… Эм… Как бы это мягче сказать… Спровадить отсюда… Вы же понимаете… — не унимался мужчина.

— Я понимаю… — начал было Ярнар, но услышав позади заскрипевшую дверь, оборвал фразу и обернулся, будто ожидая увидеть у входа в собор кого-то особенного. И Хранитель сразу осознал, в чём дело. На пороге часовни возникла сутулая фигура Илета Индариса.

— Я вынужден вас оставить, есть дела, не требующие отлагательств, — Ярнар быстро кивнул возмущённому мужчине, прервав едва начавшийся разговор. Видимо, история о старухе и её внезапно найденном «сыне» его не слишком-то заинтересовала. — Идёмте, — он поманил рукой вошедшего тёмного эльфа, что, как и всегда, прятал серую физиономию под капюшоном. Вместе они спустились по лестнице в жилые помещения, оставив прихожан, братьев и сестёр часовни в собственном распоряжении. И, естественно, всё внимание вновь перекочевало на Цицерона.

— Мы рассчитываем на твоё благоразумие. Что бы не произошло между вами, это теперь в прошлом, — тут же вклинился мужчина, расплывшись в сладкой улыбке. — Тебе следует забрать её, в пригороде как раз есть маленькая община бедняков, раньше мы боялись туда отправлять слепую женщину, сам понимаешь… Однако с тобой она будет как за каменной стеной, всё-таки ты хоть и неказистый, но мужчина. Братья и сёстры часовни Аркея благословляют тебя на добрый поступок, тем самым ты искупишь вину перед своей матерью, — прихожанин наставительно распланировал весь дальнейший путь Хранителя без какого-либо согласия на то последнего. В жестах верующего была видна снисходительность и желание услышать положительный ответ.

— Конечно… — безэмоционально отреагировал Цицерон, не совсем понимая, почему этот человек командует за всех остальных, хотя структура отношений в соборе между людьми ему чем-то напомнила Тёмное Братство. Но этот тип явно здесь не главный. Тогда почему от него так много шума? Впрочем, какая разница. Его не должно ничего интересовать. Совсем скоро всё кончится, а это значит, можно соглашаться с чем угодно — больше ничто не имеет смысла.

На нём до сих пор висела назойливая старуха, крепко обвив его бёдра руками, но Цицерон, кажется, уже остыл к своим недавним планам. А вот план изначальный вновь замаячил перед глазами. Илет Индарис — это та жертва, что достойна его клинка, не то, что здешний сброд.

— Я рад это слышать! Ты признал вину и ваше родство! Это потрясающе! — решительно непонятно, чем именно был так восхищён верующий и что так обрадовало прихожан со служителями церкви, поддакивающих на заднем фоне. Хотя, если слепая за пару минут ему, Цицерону, так «подсобила», то страшно представить, что здесь творилось несколько лет.

— Хах… Я ничего не признавал. Просто согласился, дабы ты от меня отстал, уж больно приставучий у тебя нрав, напоминает репейник, — оскалился Хранитель с тем же противным тоном в голосе. Он нехотя копировал манеру речи шута, издеваясь над собеседником.

— Да ты, как я погляжу, наглец! — не найдя что ещё ответить, растерялся от неожиданности мужчина. За это время к нему поспешно примкнуло несколько служителей церкви на выручку, явно для веса и авторитета слов.

— Ну так отвернись, я не заставляю на себя смотреть, — раздражённо ответил Цицерон, ощущая на себе чужие руки и злясь от этого ещё сильнее.

— Игна, хватит! — теперь ещё и девушка стояла совсем рядом, и её прикосновения также выводили Хранителя из себя. Наверно, со стороны они напоминали гирлянду, и представив это недоразумение перед глазами, Хранитель не выдержал и прыснул со смеху. Хохот. Хохот резал по ушам, так как человек, из уст которого он рвался, явно был неуравновешен.

— Я более не намерен терпеть подобное пренебрежительное отношение к храму Богов, да и чего таить, к самому себе! Эдит! — неугомонный мужчина прикрикнул на девушку, что теперь также комично висела на незнакомце, пытаясь уговорить старуху сжалиться над ней. — Слепая находится под твоим присмотром! Это послушание, данное его Святейшеством, и ты должна ответственно выполнять порученную тебе обязанность! А так как в часовню занесло «это», — он пренебрежительно указал рукой на Цицерона. — То и за него ты тоже несёшь ответственность! Я не намерен брать на себя больше, чем могут выдержать мои нервы! Если он здесь что-нибудь испортит или сломает, за это будешь отвечать только ты! — и в подтверждение слов, обступившие их служители церкви начали усиленно поддакивать.

— Но об этом не было и речи! Нашёл крайнюю! — загомонила девушка. В соборе поднялся гам, хотя минуту назад эти же люди просили Хранителя вести себя прилично.

— Не повышай на меня голос… Или совсем забыла, благодаря кому ты здесь? — После данной фразы повисло неуютное молчание. Кажется, мужчина смог одёрнуть зарвавшуюся девчонку. По залу теперь разносилось лишь рваное дыхание Цицерона, чей сиплый голос свистел от затихшего хохота. — Ноги моей не будет в соборе, пока эти двое здесь околачиваются… Моё терпение иссякло! — мужчина, чья вспыльчивость достигла предела, развернулся и направился в сторону выхода. Тяжёлый скрип двери оповестил о его уходе.

— Эдит… Что ты натворила? Его Святейшество будет опечален, когда узнает… Эдит, мы были о тебе лучшего мнения… Тебе следовало промолчать, а не перечить… — голоса людей, которых Цицерон в глаза не видел, кружились вокруг, постепенно удаляясь по разным углам, превращаясь в неясный шёпот.

— Скажи, что тебе весело… — простонал Хранитель, опустив голову. — Но ведь это ещё не конец, верно? Всё самое интересное внизу? — он перевёл взгляд с опостылевшей старухи на лестницу, уводящую в жилые помещения.

— Что ты там бормочешь, оборванец? — окликнула насупленная девушка. Цицерон, обернувшись на голос, заметил стоявшие в её глазах слёзы.

— Этот скрюченный серокожий тип, что удалился вместе со священником… Ты его знаешь? — вкрадчивым тоном поинтересовался Цицерон. Убрав руки с плеч старухи, но не зная, куда их деть, он приобнял себя, поёжившись. Силой эту кликушу было не оторвать, наверное, она и будучи мёртвой не расцепит пальцев.

— Мой… мой… — ощутив это движение, запричитала слепая.

— Это его Святейшество первосвященник Ярнар, когда ты в храме, будь добр соблюдать приличия… — утирая рукавом мантии непрошенные слёзы, строго заметила Эдит. — А до того, другого, тебе и вовсе не должно быть дела.

— Ясно… — сухо констатировал Цицерон, ничего другого он и не ожидал. Прежнее смятение потухло, и в уме вспышками стало возникать решение поставленной задачи. Старухе можно было бы свернуть шею, но это не тот конец, который Цицерон рисовал для себя. Виконт здесь! К чему обращать внимание на мусор под ногами? Там внизу, он вместе с…

— Скажи правду, — сбила его с мысли Эдит. Глаза разного цвета отвлекали от её серьёзного тона. — Ты её сын?

— Нет, — также серьёзно ответил ей Цицерон. Возможно, она ждала от него развёрнутых пояснений, жалостливых оправданий. Но ему нечего было ей сказать. Они стояли и смотрели друг на друга, не понимая, как продолжить разговор. Хранителю было попросту неинтересно в нём участвовать, а девушка не знала, как подступиться к незнакомому человеку, находясь при этом под пристальным вниманием служителей церкви.

— Когда мы уйдём отсюда? Когда? — вопрошала старуха, задрав голову вверх. Белыми зрачками она пыталась ощутить чужой взгляд, не видя его. И поймав на себе внимание, как ей казалось, «сына», была безмерно счастлива. Губы растянулись в блаженной улыбке, отчего морщины на её лице на краткий миг разгладились.

Цицерон, недолго думая, улыбнулся ей в ответ. Как бы не хотелось в это верить, но сейчас они стоили друг друга.

— Мы уйдём, только давай сперва похлопаем в ладоши, а то такая бурная охота подурачиться! Большая публика ждёт, почему бы не пошуметь перед уходом?! Аха-ха! — на него снова нахлынула истерика, но дабы не вопить и не бросаться из угла в угол, как он это делал в Убежище, Цицерон стал высмеивать саму ситуацию. Сам того не понимая, ограждаясь от нервной паники, преследующей его по пятам.

Глупые хлопки пронзили тяжёлую важность белых стен. А спустя пару секунд к Хранителю присоединилась и слепая — они захлопали вместе.

Цицерон победно улыбнулся, как он и предполагал, старуха расцепила руки. Теперь его ничего не держит! Главное — не издать ни звука, она не должна его заметить. Тихо пятясь, Хранитель сбавлял темп хлопков, но ощутив на себе чужой взгляд, осёкся. На него восторженно смотрела девушка, видимо, весьма поражённая его смекалкой. Слепая же продолжала бить в ладоши, не осознав ещё, что её провели вокруг пальца.

— Как ты ловко придумал… — одобрительно прошептала Эдит, но увидев циничное лицо незнакомого мужчины, тут же насторожилась.

Он натянул на лицо отталкивающую улыбку, что выражала то ли злобу, то ли исступление. Но никак не радость. После чего Цицерон резко развернулся и бросился к лестнице, ведущей вниз. Позади раздался женский оклик и возмущения. Перед глазами промелькнули вазы с цветами, скамьи, переливающийся перламутром пол, удивлённые лица прихожан и служителей церкви. Всё пронеслось каскадом, замерев на миг у спуска, а дальше дверь, трясущиеся руки, сбившееся дыхание от нахлынувшей тревоги последних минут. В голове барабанило лишь одно заветное: не думай, не думай, не думай.

Он распахнул дверь в жилые помещения, слыша, как наверху загомонил недовольный рой голосов. Цицерон схватил попавшийся на глаза стул и подпёр им дверь — его должно было хватить на несколько минут. Но не успел Цицерон сделать и пару шагов, как с той стороны забили кулаками. Стул испуганно заскрипел, дав тем знать, что и на минуту его не хватит.

— Что за шум? Что происходит?! — это был Ярнар. Выйдя из соседней комнаты, он замер, увидев перед собой странного оборванца, чуть ли не с пеной у рта кинувшегося в его сторону.

— Ярнар, что случилось? — окликнул данмер, появившийся за спиной священника. Толчок в плечо, всё произошло слишком быстро. Высокий эльф от неожиданности смог лишь сделать шаг в сторону, заметив клинок в руках человека, так бесцеремонно набросившегося на них.

А после были молнии. Много молний. Их пронзительный визг заглушил грохот распахнувшейся двери и отлетевшего к стене стула. Голоса служителей церкви утонули в лязгающем звуке, а их фигуры в ослепительном свете. Разряды проникли под кожу, заставляя мышцы сходить с ума от судорог. Клинок выскользнул из пальцев, ноги непроизвольно подкосились, не в силах выдержать вес собственного тела. Всё перед глазами загорелось искрами, а из горла вылетел надрывный вопль.

«Проклятые маги! Надеюсь, тебе смешно, матушка?! Тебе смешно?! Аха-ха!» — последние мысли пронеслись в воспалённом рассудке. Свет погас.

Голоса проникли в сознание, но о чём они спорили, трудно было расслышать. Будто сокрытые туманом, погребённые под толщей воды, улетучивались, как свет в дождливую погоду.

Глаза распахнулись от будоражащего непонимания. Отсутствующий взгляд медленно прошёлся по каменным стенам, деревянной двери, одинокому подсвечнику — всё тонуло в сизой дымке. Пахло разряженным воздухом. Спина ныла от холода. Цицерон неохотно осознал, что видит это место впервые. Где он? Кто он?

— Я не желаю отдавать его тюремщикам… Если это правда… Если это дело рук моего брата… Ах, я… Я должен сам во всём разобраться, в замке ни к кому доверия нет… — голос был тревожным, взвинченным.

— Ваша милость, но свидетелей слишком много и вряд ли я смогу заставить их молчать, даже со своим авторитетом. Вы же знаете местных, им только дай повод посудачить. А уж такую тему для разговоров они точно не упустят. Через пару дней загремит всё графство.

— Ах… Что за напасть!

— Дышите глубже, Ваша милость. К чему эта беспомощная паника? Не позорьте имя своего отца. Не усложняйте — никто не знает, что вы здесь, кроме Его сиятельства. Все посчитают, что нападению подвергся я.

— Д-да… Д-да… Но в тюрьме полно людей графа! Скорее всего этому оборванцу всё сойдёт с рук. Ох… Нет! Его казнят! Не велика потеря… Найдут ещё одного, точно такого же! Ярнар! Сама причина, само покушение… Никто не возьмётся его расследовать!

— Ваш брат не может так поступить. Вам следует поговорить с ним, наверняка это недоразумение.

— Скажи ещё, что смерть моего отца — недоразумение… — голос понизился до шёпота.

— У вас есть идеи, разумнее моей? Я не наблюдаю. Не лучшим ли способом будет решить ваш немой конфликт диалогом? Вынести на семейный совет и всё обсудить? Пусть в замке узнают о ваших страхах, тогда Его сиятельство останется со связанными руками.

— У меня нет доказательств… Только этот подосланный нищий, которого ты, Ярнар, предлагаешь отправить в тюрьму. А там этот больной на голову калека, — Илет кивнул в сторону Цицерона — магическим способом скончается. И всё… Я опять ни с чем. А брат возненавидит меня ещё сильней за то, что я ещё живой… Ах, Ярнар… Ты же можешь мне помочь, можешь. Я знаю. Ты мастер школы иллюзии…

— Хм… Не ослышался ли я? Неужели, Ваша милость, вы вздумали нарушить закон? Вознамерились использовать магию против своих же граждан?

— Если мой брат позволяет себе выходить за рамки здравого смысла, то почему я не могу позволить себе маленькую шалость?

— С маленькой шалости начинаются большие беды.

— Ах, перестань… Стража города ещё не уведомлена. Все свидетели находятся в соборе. Подправь им память, тебе это ничего не стоит! — воодушевление достигло слуха Цицерона. — Вот этот краткий миг! Совсем чуть-чуть… Пусть в их воспоминаниях этот человек уйдёт вместе с нами, а не позже нас…

— Вы хотите сделать меня сообщником? Однако ваш отец никогда не сваливал на меня грязную работу, и я вам делать так не советую. Ваша милость, вы — мой ученик, покажите, на что способны, раз этот план бередит ваш разум.

— Но… Я не так хорош, как ты… Я могу нарушить их сознание, сломать им память… Ярнар… Тебе же известно, что школа изменения мне даётся куда лучше…

— Наследник Фарвила Индариса должен сам принимать решения и нести за них ответственность. Такова воля вашего отца.

— Я уже принял решение! Мне нужно только немного помочь… Ах… А ещё другом называешься… Почему ты хочешь оставить меня в столь трудный момент? Мой родной брат… — снова шёпот. — А ты предлагаешь диалог? С ним?

— Вы намерены убегать всю жизнь? Поймите, я не всегда буду подле вас, Ваша милость, ничто не вечно. Однажды вы останетесь одни.

В комнате разверзлось молчание, нарушаемое лишь суматохой за дверью. Служители церкви не могли унять собственного возбуждения — нападение на первосвященника происходило в их жизни не каждый день. Быстрые шаги на лестнице зазвучали всё ближе и дверь распахнулась, в полуосвещённое помещение ворвался стражник.

— С вами всё в порядке?! Что здесь произошло? — мужчина с важной серьёзностью осмотрелся, остановив взгляд на Цицероне, что уже успел приподняться на локтях.

Хранитель ощутил на себе чужое внимание, но не обернулся — слишком много чести. Вокруг высилось электрическое поле, так называемая магическая ловушка. Именно их так хвалил Дж’бари, когда ещё был членом Тёмного Братства. Пока не предал…

— Ваше святейшество! — на пороге возникли ещё двое, что тут же одарили Хранителя неприязнью и осуждением. А следом за стражниками лёгким шагом вбежал один из служителей церкви.

Цицерон раздражённо терпел неосязаемые нападки, мечтая в мыслях о скорейшем конце.

«Сколько ещё ждать! О, матушка! Ты решила и здесь потянуть время? Неужели в пустоте мне не рады? А? Аха-ха! Или ты желаешь продлить удовольствие, вдоволь поиздевавшись над слабым Цицероном?»

— Вас здесь только трое? Вы кого-нибудь ещё оповестили? — настороженно поинтересовался Ярнар, неспешно сложив руки за спиной. Вопрос был с подвохом, Илет сразу понял, куда клонит Ярнар и благодарно улыбнулся, пряча лицо в тени.

— Пока не успели! Мы всей группой поспешили вам на выручку, как только нам доложили о случившемся! — рокочущим голосом отрапортовал один из стражников.

— Ваше святейшество! Я побежал на подмогу! Это немыслимое преступление! — заверещал служитель церкви. — Пусть повесят этого негодяя! Этого проклятого убийцу! Даже думать о подобном — грех! А решиться напасть… — говоря такие громкие слова, он, будто ребёнок, начал тыкать пальцем в Цицерона.

Последний же молчал, все эти пустые разговоры только играли на нервах и ни к чему не приводили, растягивая неприятные секунды.

— Мне нужно с вами кое-что обсудить, — спокойно обведя всех собравшихся взглядом, попросил Ярнар, шагнув вперёд. — Идёмте наверх, покушение на мою персону — это крайне серьёзное происшествие. Я бы даже назвал это тревожным звонком… — загадочно закончил он, оборвал мысль на полуслове.

Стражники удивлённо, но доверчиво переглянулись. Всем им льстило, что сам первосвященник желает обсудить с ними такую важную и опасную проблему.

Ярнар, кивнув Илету, лишь глубоко вздохнул. Затея виконта ему не нравилась, но следовало поддержать его. Как бы старый альтмер не ворчал, он, по-своему, любил примерного ученика, сына дорогого друга, и не мог ему не уступить.

Первосвященник направился к выходу, а следом поспешили и все остальные: удаляющиеся шаги зазвучали в коридоре. Илет закрыл дверь, оставшись один на один с собственным убийцей. По комнате пронёсся хохот. Тело, что валялось на полу, билось в истерическом припадке.

Цицерон мечтал забыть о своём позоре — убийство младшего Индариса провалилось. Щемящая печаль заполнила ум до краёв, его последние чаяния, то, чем Хранитель тешил себя, не оправдались. Что теперь осталось? Только смеяться…

Потерявшись в безумии, он не сразу осознал, что подле него кто-то очутился. Совсем близко. Тёмное пятно, которого раньше не было.

— Тебя послал мой брат? — Илет нервно сглотнул, ведь этот оборванец сейчас был для него окном в планы старшего брата.

— Кхм… Что?.. — недоумённо уставился Цицерон на данмера, что теперь буравил его назойливым взглядом. В горле першило от хохота, и что-то вменяемое сказать сразу не получилось.

— Тебя подговорили люди графа? — упростил вопрос Илет.

— Кхах… Нет, хах… Нет… Меня никто не посылал. Хах… — он не мог остановить опостылевший надрывный смех.

— Лжёшь. Кроме графа никто не знает, что я здесь.

— Аха-ха… Я знаю… Я знаю… — губы скривились в болезненной улыбке. — Помнится, вы назвали меня своим другом…

— Я? О чём ты? Не бредишь ли?.. — Илет поднялся с пола, находиться возле этого неуравновешенного человека было невыносимо. Дёрганная и беспричинная мимика лица отталкивала. — Кто ты?..

— Ахах… Я — жалкое ничтожество! Аха-ха… Я Цицерон.

— Цицерон… Цицерон… Это имя я уже слышал… Неужели… Тёмное Братство? Так значит вы спелись с моим братом? Но почему? — в голосе сквозило недоумение. — И граф пошёл на эту связь? Он же вас ненавидит!.. Кхм… Ярнар был прав, наивности и глупости мне не занимать, — Илет настороженно присмотрелся к сидящему на полу мужчине. Лицо было незнакомым, весь внешний вид говорил скорее о принадлежности к нищим, нежели к секте убийц. — Мне кажется, ты дуришь меня, как и все… — добавил он слабым голосом, окончательно запутавшись, но его совсем не слушали.

— Хах… А я так надеялся на быстрый конец, — вздохнул Цицерон, осознав, что собственная смерть не спешит забрать его в забвение. Уронив голову на колено, он тихо ненавидел себя за необразованность в магических искусствах. Понтий же говорил ему, говорил, но всё, что мог сделать сейчас Цицерон, так это зажечь простенькую свечку — очень мощный арсенал…

«Вот и настал тот момент, когда при себе лишь руки и голова. Да вот только никакого прока».

— Ах вот как… Брат обещал тебе быструю кончину? Так ты её не получишь! — гнев поглотил Илета, как только до него дошёл смысл чужих слов. Вера в брата и так зиждилась на волоске, а теперь окончательно оборвалась. — Часовня Аркея благосклонна к нуждающимся и вы этим воспользовались! Ты лжец, а не ассасин, — шёпотом выпалил Илет. — Ты оборванец из тюремных казематов. К какой-такой смерти тебя приговорили, что ты пошёл на подобное?

Хранитель лишь непонимающе смотрел на тёмного эльфа. Для него слова виконта звучали как какой-то вздор.

— Хм… Какое необычное сравнение, — неожиданно для себя улыбнулся Цицерон, услышав, наконец, виконта. — Убежище и вправду обратилось тюрьмой. Да вот только никто меня там не держал и не мучил… Хах… — фразы неохотно складывались в предложения, но когда он говорил, то ощущал себя безмерно счастливым. О, Ситис! Как давно его речь не слушала живая душа! — Я сам… Мне так хотелось услышать её голос… — как долго в нём копились отчаяние и горечь? И кто бы мог подумать, что сказав всего пару слов, станет так легко — ведь его слушали. Это был ни голос в голове, ни безразличная Мать Ночи. Это жертва…

Повисло молчание. Со стороны казалось, что каждый из них говорил с самим собой, едва ли понимая другого. Обоим хотелось высказаться.

— Постой… — вдруг опомнился Илет. — Но тогда откуда тебе известно имя Цицерона? Значит ты всё-таки как-то связан с сектой? — он не мог унять поток сознания и домыслов. — Ах… Скорее бы Ярнар вернулся… Я снова в тупике.

— Аха-ха! — ответом оказался неспокойный смех и заурядная игра слов: — Да… да… Связан. Я связан! Эта дурацкая ловушка не пускает меня, вот бы её убрать… Мы же сейчас здесь совсем одни. Ахаа… Нам мешают только эти проклятые магические стены…

Цицерон порыскал по карманам, но они оказались пустыми. Расстроенно вздохнув, он принялся стягивать с ноги старый сапог — ничего умнее придумать не получилось.

— Не выйдет, взрывную волну ещё никто не отменял, она тебя покалечит, если не убьёт, — поняв, что намеревается сделать убийца, Илет поморщился от грубости чужой идеи. — Даже не пытайся разрушить поле, оно чересчур мощное для этой маленькой комнаты, — не подумав, оговорился тёмный эльф. — Хотя, постой… — тут же опомнился виконт, всплеснув руками. В голове искрой вспыхнуло понимание.

— Даже так? — Цицерон отреагировал на эту новость слишком восторженно. — Тогда чего же я медлю?

Рывком стянув обувь, Хранитель замахнулся, но поле уже исчезло.

— Не смей! — сквозь зубы цыкнул данмер, отвлекаясь взглядом на дверь — он боялся грохота, что привлечёт внимание.

— Кто же знал, что магические ловушки так легко снимаются… — самодовольно хмыкнул убийца, рывком надев сапог обратно. Быстро поднявшись с пола, он, не задумываясь, направился в сторону виконта. Нет времени на поиски клинка, просто придушить, просто насладиться чужой предсмертной агонией в последний раз. Он, Хранитель гроба Матери Ночи, уже покойник, а значит можно всё.

Под ногой скрипнула половица, а вокруг его жертвы тут же вспыхнул плащ из молний.

— Я убью тебя, если подойдёшь… — прохрипел от неожиданности Илет, пытаясь припугнуть, но убийца был глух на обман. Видя это, данмер глубоко вздохнул и расстроенно произнёс: — Ах… Видно, придется сделать то, что должно было сделать с самого начала.

Сквозь фиолетовые всполохи магического плаща прорезались зелёные искры — правая рука виконта воспылала новым цветом. Калейдоскоп из красок выглядел очень необычно, но Хранитель тут же осознал, что собирается сделать его жертва. Он уже видел это свечение, коим любили пользоваться маги Доминиона из Имперской столицы.

— Оцепенение, — тихо произнёс Илет заклинание школы изменения. Один лёгкий взмах пальцев, и вот уже враг повержен, магия игнорировала комплекцию и физическую мощь. Правда, Цицерона мог сбить с ног и поток ветра на улице, такой он был тощий.

Всё в мгновение перевернулось, и вместо виконта перед глазами замаячил потолок. Затылок откликнулся острой болью от сильного удара об пол — Хранитель рухнул, как спиленное дерево. Воздуха в груди стало резко не хватать. Съязвить также ничего не получалось: язык и губы онемели, будто стали чужими. Он ощутил себя безвольной куклой, что порождало в уме потоки клокочущей злобы на Илета, весь мир и на себя. Звуки открывающейся двери достигли слуха, но увидеть вошедшего, увы, уже не удалось.

— Ваша милость… Что случилось?.. — Ярнар остановился возле входа, увидев представшую перед ним картину: ученик и лежащий в нелепой позе рядом с ним нищий. — Не вы ли увещевали мне о важности правды, до которой так хотели дознаться? А теперь этот убийца или кто он, не сможет говорить какое-то время, прежде чем восстановится его дыхание. Мы же договорились не использовать паралич…

— Он… не побоялся смерти, — начал тут же оправдываться Илет. — Он хотел уничтожить магическую ловушку вместе с собой.

— Хм… Неужели?