Всегда и навеки (джен)

В голове перемешались крики, ругань и всплески огненных заклинаний. С противоположной стороны моста напирали стражники, окутанные дымом из-за пожара — это заполыхал магазин алхимических снадобий, и пламя успело перекинуться на дом кузнеца с мастерской на первом этаже. Снова чёрная труба копоти заслонила собой едва прояснившееся небо.

Цицерон смог лишь несколько раз обернулся, дабы быстрым взглядом оценить обстановку, прячась за жилыми домами. Однако постоянно приходилось срываться с места, не успевая перевести дыхание. В спину дышал Нельс со своей бандой, и они, кажется, успели позабыть про шута в пылу суматохи. Но, до смешного, бежали все вместе — толпой. Из-за чего Цицерон уже начал беспокоиться, как бы его самого не приняли за бандита. По крайней мере, стрелы в его сторону летели отнюдь не иллюзорные. Шут расхохотался, не выдержав происходящей несуразности.

— Смешно тебе, дурак?! — загудело совсем рядом, когда Цицерон замешкался, не зная, куда бежать. Словно на перепутье: он мог бы улизнуть за стены собора или за пределы города. Бегство в Убежище, которое Хранитель поклялся защищать, не рассматривалось вовсе — привести бандитов прямо к порогу Матери Ночи было бы апогеем кощунства. Значит, собор… Вот только тяжёлая рука на загривке была против. — Не пущу!

— Пуу-стии! Ха-ха! — не к месту нервно захохотал Цицерон и в ответ тут же получил мощную оплеуху прямо в лицо. На несколько секунд шут позабыл как дышать.

— Я тебе твои шуточки вколочу прямо в морду! — снова этот грузный бас вкупе с превосходящей силой.

— Нельс! Нельс! — внезапно заголосили сотоварищи норда, успев выбежать за ворота Чейдинхола и тут же почему-то бросились обратно. — Конница!

Этот истошный вопль сразу всё объяснил, но легче от этого не стало:

— Стражники перешли мост! — донеслось со спины, добавив масла в огонь. Это был тот самый маг аргонианин, решивший задержать неприятеля. Он плёлся из последних сил, истекающий кровью и испещрённый стрелами. — Нельс, я пытался…

Кажется, аргонианин боролся со смертью, только чтобы предупредить о надвигающейся опасности с тыла, и тут же рухнул от тяжести ран.

— Плохи ваши дела, — заключил, рвано глотая воздух, шут и резко дёрнулся, дабы высвободиться вновь. Всё-таки в первый раз у него получилось, благодаря замешательству Нельса, возможно, получится и во второй? Ткань шутовского наряда затрещала, но рука норда не дрогнула, несмотря на фатальную ситуацию вокруг. Шут, будто уж на сковородке, принялся вырываться и извиваться, дабы поскорее скрыться с места будущей бойни. А то, что она произойдёт, уже не было никаких сомнений.

Но внезапно… Цицерон несуразно грохнулся на землю, переусердствовав с собственным высвобождением — швы на одежде не выдержали и лопнули. На заднем фоне громыхал топот копыт, перемежающийся с воплями разбегающихся бандитов. А Хранитель смотрел на всё это, словно со стороны, в растянутом до нельзя времени, и уже не осознавал, что происходит, а главное, куда бежать?

Картина была удручающая и курьёзная одновременно. Норд с большим клочком воротника в руке застыл в нелепой позе; он сам, Цицерон, валяющийся на дороге, с огромным вырезом на спине, отчего одежда просто не держалась на плечах и съехала вниз; бандиты, друзья Нельса, мечущиеся по кругу, зажатые со всех сторон; стражники со своими излюбленными стрелами; и имперские легионеры, победно въезжающие в город.

Цицерон, видя как норд стоит на пути и вряд ли подпустит к собору, ринулся чуть ли не на четвереньках туда, куда изначально не собирался. Проклятая конница спутала все планы, и пришлось со всех ног броситься в Убежище. Это был единственный способ спастись от конных легионеров — хоть где-нибудь затаиться и не быть раздавленным.

— Стой! — заклокотал бас, когда Цицерон оказался возле заброшенного дома. Дверь уже давно сгнила, а весь каркас почернел и сгнил — так невзрачно выглядело спасение… Рядом со входом, среди прутьев и обгорелых стволов деревьев, валялось несколько длинных досок. Хранитель впопыхах оторвал их снизу прохода ещё ночью, дабы проникнуть внутрь. А сейчас, влетев в невысокий проём снова, он с ужасом поблагодарил свою дальновидность. Преграда дала ему несколько драгоценных секунд.

За спиной послышались звуки ломающихся перекладин — это был Нельс. Сердце Цицерона бешено стучало, а в голове была только одна мысль — успеть.

Вой, крики и грохот раздавались позади. Кажется, легионеры уже кого-то рубили, не спешиваясь с лошадей.

— Я заберу тебя с собой, мразь! — вопил, будто вепрь, разгорячённый Нельс. Видимо, он уже попрощался с жизнью, но будучи в агонии, излучал порывистую и неуёмную удаль.

Тяжёлая дверь захлопнулась прямо перед перекошенным лицом норда. Сказать, что тот был удивлён, ничего не сказать. Но вслед замешательству пришла дикая ярость, ещё более озлобленная, чем прежде. С противоположной стороны звучно полилась брань, а после в дверь начали неистово колотить.

Петли заскрипели от дюжего напора, изрядно пощекотав воспалённые нервы шута. От испуга тот прижался спиной к двери, дабы хоть так сдержать чужую силу своим весом. Но металл, переживший до этого пламя пожара, стал мягким и податливым. Петли подозрительно захрустели, и перед глазами Цицерона на мгновение пронеслась вся жизнь.

— Сектант! — клокотал Нельс. — Проклятый сектант! — снова повторил он, а затем принялся выбивать дверь плечом.

«Этого не может быть… — мысленно метался в панике Хранитель. — Неужели это конец? Матушка?! За что?!»

Но все внутренние терзания пресёк мощный удар об дверь. Последняя, удивительным образом, выдержала, знаменуя победу Цицерона, а в красном коридоре загудела людская брань, разносимая эхом, и нечеловеческий вопль норда:

— Будь ты проклят, скоморох!

— Молчать! Стреляй в него! — послышались незнакомые голоса. Видимо, вслед за Цицероном и Нельсом в здание проникли легионеры.

Шут узнал звук заклинания «Оцепенение». А затем последовал тяжёлый грохот падающего мужского тела на землю. На пару секунд повисла тишина.

— Что будем с ним делать? — чей-то одинокий вопрос застыл за дверью.

— Выносим и вешаем, как всех остальных… Что за вопросы? — небрежно бросили ему в ответ.

— Он тяжёлый… — попытался возразить голос, но, видимо, напрасно. В разговор вклинился кто-то ещё:

— Здоровяк пытался проникнуть в логово убийц? Хах! Без пароля эта дверь не откроется, ну и балбес… — смех и звуки волочения тела донеслись до Хранителя.

— А там точно никого нет? — внезапно переспросил один из легионеров, отчего Цицерон на мгновение ощутил, как сердце упало в пятки.

— Точно. Это убежище уже давно не функционирует, а все крысы, что там жили, разбежались. Наверное, здоровяк из кого-то выбил неверный пароль и планировал спрятаться. Вот же!

Голоса стали удаляться, и исчезли вовсе, когда легионеры вышли на улицу. Как только воцарилась тишина, Цицерон на дрожащих ногах съехал по двери на пол.

Он не помнил, сколько просидел так. Время будто остановилось, а ум провалился в небытие, рисуя картины едва не случившегося будущего: его самого зарубили бы, а над мощами Матери Ночи надругались и уничтожили. Он, Хранитель гроба, чуть не нарушил клятву, чуть не провалил миссию, возложенную на него тёмными братьями. От понимания такого бесславного конца, что пронёсся ураганом прямо над головой, Цицерон впал в апатию.

В сознание его вернул холодный вечерний ветер с улицы, вальяжно гулявший по Убежищу. Всё тело сковал озноб. Хранитель приобнял себя за плечи и тут же вспомнил о порванном шутовском наряде. Вид был нелепым. Понимание этого немного прояснило ум и напомнило о реальности.

Поднявшись на ноги, Цицерон через силу поплёлся в Святилище, где его ждала Мать Ночи. Ему хотелось хоть кому-нибудь пожаловаться, рассказать о своих обидах и разочарованиях. Наконец, извиниться…

Оказавшись на пороге её опочивальни, он зажёг магический свет и темнота отступила, обнажив железный полый гроб. Хранитель, не церемонясь, приподнял его и поставил в свойственное тому положение — в вертикальное. Так он пытался воссоздать хотя бы часть той обстановки, что была здесь прежде. Цицерон думал, что так к нему вернётся успокоение, да и с матушкой вести беседы будет куда проще, если они смогут смотреть друг на друга.

Однако оцепенение снова сковало всё тело, только не от страха, а от радости. Губ коснулась лёгкая и удивлённая улыбка. Он не ожидал увидеть то, что увидел — под днищем гроба всё это время лежали его воспоминания.

«Нашел старый дневник, решил писать — трактат о тишине, звуке, тьме и свете! Как давно к нам прибыла Мать Ночи? Как давно я стал Хранителем? Как давно я стал шутом? Давно ли я один? Давно ли Чейдинхол пал? Давно ли колотят в дверь, как колотилось мое сердце?

Здесь темно и тихо. Бедный Цицерон больше не слышит хохота, ведь он сам хохот. В Чейдинхоле нет Слышащего. В Сиродиле нет Слышащего. Во мне нет Слышащего.

Нам нужно покинуть это место. Пока Убежище не пало. Пока Мать Ночи не сожгли. Пока Темное Братство не исчахло. Пока хохот не замер».