Всегда и навеки (джен)

Несколько первых недель Дин и Цицерон ходили по палубе с серыми, как унылый дождливый день, физиономиями.

Дин был угрюм от пребывания на борту корабля нескольких легионеров, постоянно сновавших в трюме со светильниками на боку. Эти ушлые имперцы будто прознали о затевающейся краже, то есть об одолжении, и чутко следили за командой, отчего Дина одолевали навязчивые сомнения — уж не завёлся ли среди его ребят осведомитель? Или военных уже кто-то обводил так вокруг пальца, и они теперь настороже?

Цицерон же позеленел банально от морской болезни. Непривычный к монотонной качке, одинаковому очертанию вездесущего горизонта и хождению по меняющей свой угол поверхности, он то и дело падал, терял ориентацию или мотался по пояс за бортом корабля.

— Что-то ты совсем ослабел, скоморох. На тебе лица нет, — заметил Дин, наконец отвлекшись от собственных проблем. — Ты что же, позабыл совсем, ради чего решился на такой подвиг?

Цицерон ничего не смог ответить, просто валяясь плашмя на палубе полумёртвым грузом. Его светло-карие глаза смотрели куда-то в морское небытие, а приоткрытый рот едва глотал воздух. Со стороны он напоминал рыбу, выброшенную на сушу. Дин от злости на самого себя пнул шута ногой в бок, но никакого ответа не последовало.

— Прекрати. Лучше отнеси его в трюм, — попросил Балан, подойдя к другу. — Этой ночью будет буря. Ветер слишком тревожный, глянь на паруса, — судовладелец показал рукой на пожелтевшую парусину, после чего устремил свой взгляд на потемневшее небо, подкрадывавшееся со стороны океана. Погода портилась, а с неба принялся покрапывать небольшой дождь.

— Неужели Восемь услышали мои молитвы? — улыбнулся матрос-весельчак, и его лицо просветлело, видимо, от какой-то шальной идеи.

— Даже не знаю, к добру ли они тебя услышали? Как бы чего не стряслось… — опасливо заметил Балан, алые глаза которого пристально следили за бегущими облаками. Дождь усилился. — Отнеси его, а то ещё вывалится за борт.

— Хм… Да уж! — как-то отстранённо воскликнул Дин, видимо, уже полностью поглощённый неуёмными планами. — Пойдём-ка, дружок!

Подхватив шута на руки, матрос с удивлением отвлёкся от собственных мыслей и, ни к кому не обращаясь, заметил:

— Коротышка… Я на руках носил девиц и тяжелее… Ну ты и щуплый! Ха!

Он перенёс Цицерона в маленькую, заваленную всяким хламом каюту и посадил на деревянную скамью, так как другой мебели здесь попросту не оказалось. Шут же, придя немного в себя, прикрыл ладонями рот, чтобы его не стошнило, после чего сглотнул.

— Какая мерзость… — скривив лицо, произнёс Дин. — Ну ты чего… Давай, бери себя уже в руки! Что за кисельный заморыш попал на палубу «Скользящего по льду»!

— Всё белое, белое… — неразборчиво бормотал себе под нос скоморох.

— Что? Где? В трюме?.. — удивился матрос, легонько хлопая того по плечу. — Вот светильник… — просто он не знал, что еще может быть здесь белым? Может, он имел в виду светлым?

— Как в Бруме… Белое небо и снежные поля. Они сливаются, а я слепну…

— По-моему, ты бредишь, — констатировал Дин. — Вот что с непривычки море с людьми делает! Ну ничего! Время всё поправит! Ха-ха! — засмеялся матрос-весельчак и потушил светильник, оставив шута в темноте. А после покинул каюту, громко хлопнув дверью. Было слышно за стенкой, как Дин напевал под нос навязчивую мелодию, явно пребывая в благостном расположении духа.

А то, что случилось потом, Цицерон запомнил на всю жизнь. Это была самая скверная ночь на его памяти, и он ещё никогда так не боялся кануть в небытие, как в ту злополучную бурю.

Внезапно волны стали бить сильнее о борт корабля, отчего весь хлам в виде ящиков, сетей и снастей, небрежно разбросанный по каюте, принялся кататься по полу, спотыкаясь о просоленные и затвердевшие бухты канатов, наперегонки с какими-то брёвнами. И сам Цицерон принимал участие в этом забеге, то и дело падая с лавочки, ловя лицом летевший в него хлам. Вокруг стоял кромешный мрак, а тараны в виде волн продолжали биться о корабль, приводя скомороха в ужас. Когда шторм на мгновение затихал, наверху было слышно, как хлопали паруса и грохотала вода, падающая с гулом на борт судна. Тело шута сковало отчаяние, и хоть он верил в Балана и его команду, однако всё нутро выворачивало при мысли, что всех давным-давно смыло в океан.

«О, Ситис! Мы не можем пойти на дно! Матушке нужно в Скайрим! Тёмное Братство не должно осиротеть!» — взмолился Цицерон, в красках воображая, как вместе с ним погибнет и чейдинхольское Убежище. Точнее то, что от него осталось. И это он, Цицерон, виноват — не уберёг! Но как сберечь, если от него ничего не зависит в бушующей стихии?

Он снова попытался подняться с пола, слетев с деревянной лавки, однако в этот раз налетел ногой на ящик, да с такой силой, что из глаз полетели искры. Буря сокрыла громкую ругань в тёмной каюте, как и перекошенное от боли лицо Цицерона. Вся ночь прошла без сна, длинной паутиной сковав время, отчего утро следующего дня всё никак не наступало. Под конец борьбы с ящиками и сетями шут промок и продрог, так как вода всё-таки просочилась внутрь. От бессонницы в ушах дребезжало, а перед глазами расплывались разноцветные круги.

Под утро в каюту, шатаясь из стороны в сторону, забрёл Дин, дабы проверить попутчика. Внеся свет, он обнаружил шута, валяющимся всё на той же лавочке в полубредовом состоянии.

— Экий ты… Хм… Ничего нового… — выругался матрос и пару раз треснул ладонью скомороха по щеке. От яркого света фонаря и ударов по лицу Цицерон ошарашено вскочил со своего импровизированного ложа. Встревоженный и взвинченный вид, растрёпанные рыжие волосы и странная то ли улыбка, то ли паническая гримаса сковала его губы, уголки которых то и дело нервно вздрагивали. — Ты ведь не бросишься на меня? Глядишь, как загнанный зверь… — сказал, что думал Дин, позабыв про тактичность.

— Мы… Мы уже в Скайриме? — дрожащим голосом спросил Цицерон в надежде услышать положительный ответ.

— Нет… — устало потирая поясницу, коротко ответил матрос. Он больше не выглядел весёлым. Тени под глазами придавали его лицу серьёзный и стоический вид. — Хочешь, пойдём наверх, там сейчас все отдыхают, — предложил Дин и, как обычно, не дожидаясь ответа, побрёл наверх, свободной рукой убирая свисающие верёвки.

Цицерон на полусогнутых последовал за ним. Хотелось увидеть солнце и подышать свежим воздухом.

— Это не последний шторм, скоморох. Так что не расслабляйся, — услышав шаги позади, предупредил Дин.

Выйдя наверх, Цицерон обнаружил всю команду Балана, валяющуюся вповалку на палубе, а сам капитан был за штурвалом.

С удивлением помотав головой по сторонам, шут встревоженно спросил:

— А где «Ретивый»?

— Нету его больше, — кратко ответил Дин, сплюнув за борт корабля.

— Как это? — непонимающе обернулся Цицерон к имперским легионерам, что сидели неподалёку. У них был крайне потрёпанный вид, впрочем, как и у всей команды.

— Он был маленьким, волны так сильно им играли то вверх, то вниз, что тот развалился. Сам видел, — тяжело выдохнул Дин. — А я говорил, что нам не нужно сопровождение.

— Да помолчи ты… — измождённо выдавил из себя солдат. Повисла гнетущая тишина, которую так никто и не нарушил.

Цицерон весь день провалялся на палубе, греясь на солнце. Когда же рядом подсели матросы и принялись жевать солонину, у шута ком застрял в горле от чужой трапезы. На шатающихся ногах он, уже почти привыкший к качке, вернулся в каюту, чтобы его опять не вывернуло наизнанку. Дабы отвлечься, Цицерон стал рыскать в рюкзаке, висевшем на стене. Он совсем позабыл про письма из-за навалившихся проблем, да ещё и «Ретивый» совсем загнал в тоску. Вроде шут и не знал этих людей, и ему должно быть на них плевать, но он слишком сильно натерпелся, отчего легко мог представить себя на том корабле. Цицерон достал бумаги из рюкзака и принялся читать, еле вникая в суть, но спустя полчаса его серое от морской болезни лицо посетила улыбка.

«Меня уже тошнит-тошнит-тошнит! От тряски, волн, штормов, качки, от этих серых-серых волн!

Я читаю о Скайриме, о старых временах, о добрых временах Старинных обычаев. Было ещё одно Убежище. В Данстаре. Хорошее, древнее, сильное. Благословлённое Ситисом. Цицерон отправится туда! Нам не нужна Астрид!

Поселимся там с Матерью, она наконец заговорит со мной, и мы возродим Старинные обычаи. Вместе».