Крыса (гет)

Поджидая Кэрри, Джек стоял в тени: утреннее солнце уже здорово припекало. Дома здесь были двухэтажные, покрашенные в белую краску, местами облупившуюся; окна сплошь распахнуты, и на одном вальяжно развалился рыжий кот, с другого свесил ноги мальчишка, в третье высунулась толстуха в пестром платке и стала кричать на выскочившего из подъезда забулдыгу. Посреди двора не высыхала лужа, гладкая, как зеркало, отражавшая голубое небо; на краю ее,сидя на корточках, секретничали две девочки лет шести.

Двери подъездом были распахнуты, открывая грязные коридоры; вот в одном послышались легкие, быстрые шаги, и во двор выпорхнула Кэрри в легком зеленом платье. Увидев Джека, она по-детски широко улыбнулась и застенчиво опустила ресницы. Он взял ее под руку.

— Куда пойдем?

— Только не в тот ужасный бар, — поморщилась она.

— Он все равно еще не открыт. Но поверь, Сэм будет рад нас видеть. Зря ты его напугалась, он славный парень. И играет — заслушаешься.

— Это музыка не в моем вкусе, — ответила Кэрри холодновато. — И потом, бар — не место для приличной девушки.

Когда она говорила в таком тоне, это звучало уморительно: надменное выражение не шло ее полудетскому личику, как будто ребенок подражал няньке. Но Кэрри обижалась, если Джек смеялся над ней, и он пытался сдерживаться.

— Это тебе тетя так сказала?

— Я сама так думаю, — отрезала Кэрри. — Я же тебе уже говорила, тете на меня плевать. Она даже не знает, наверное, куда я ухожу.

— Однако в окно каждый раз выглядывает.

Кэрри, кажется, удивилась, но промолчала.

Они виделись уже месяц. Джек часто встречал Кэрри после работы и провожал до дома. Когда у нее выдавался выходной и Джек тоже был свободен, они проводили вместе целый день, гуляя по городу. Недавно зашли в бар, где выступал Сэм — огромный негр, отлично игравший на саксофоне. Сэм был добряк, они с Джеком приятельствовали немного, при встрече поздоровались, что привело Кэрри, кажется, в тихую панику. К тому же ей предложили пива — она наотрез отказалась.

Кэрри, пожалуй, еще не хотела взрослеть. Как ребенок, она радовалась каруселям и сладкой муфулетте, с детским интересом слушала истории Джека о лесозаготовках и трамповых судах, Калифорнии и Париже. Да и он старался выбирать случаи, которые не могли бы ее напугать или смутить. О том, как на его глазах зарезали человека или как фермер за воровство отхлестал кнутом, ей было знать совершенно не обязательно. Как и о парижских попойках, когда под утро случалось просыпаться с незнакомыми женщинами. Что делать: чем реже выпадает шанс как следует повеселиться, тем скорее теряешь голову.

— Знаешь, в Париже я жил в Бато-Лавуар, его еще называют "Плавучей Прачечной". Такой дом, в самом деле похожий на баржу, к тому же весь увешанный простынями — под ветром они колышутся, как паруса. Там раньше была фабрика, делали рояли, а потом отдали художникам под комнаты и мастерские. И представляешь, с одной стороны там пять этажей, а с другой — только один. Бесшумно пройти просто нельзя, так скрипят ступеньки, а лестницы качаются, будто ты в самом деле на корабле. Зимой приходилось топить в комнате буржуйку и сидеть под одеялом. А то можно было погреться в Национальной библиотеке. Бывало, вода в мастерской замерзала за ночь. Зато тамошние лавочники и хозяева кафе — добрейшие люди. Нас, художников, они кормили в долг. А хозяин одного кабаре, "Проворного кролика", оставлял для нас на улице котел с супом.

В "Плавучей прачечной" Джек и познакомился с Фабрицио. Тот приехал из Италии в надежде стать скульптором. С надеждой расстаться пришлось очень быстро, а уезжать ему было не на что. Он был старшим в семье и единственным мальчиком, все надеялся разбогатеть и тогда наконец помочь матери и сестрам. Бедняга Фабри, у Джека каждый раз от воспоминаний о нем саднило в горле.

Но Кэрри Джек рассказывал о другом — о том, как теперь пытаются рисовать, хотя новые течения ему и не нравились самому. Хотя это три года назад они были новые. Париж изменчив, что происходит там теперь? Джек вспоминал отрывки стихов, какие успел запомнить: в "Проворном кролике" многие начинающие поэты выступали, и художники слушали. Кажется, это не всегда было интересно Кэрри, она кивала рассеянно и устало. Но все равно радовалась каждой встрече. Может, ей было просто важно сейчас быть рядом с кем-то не таким холодным, как ее тетка.

При этом Джека ей будто бы было достаточно, она отчаянно не хотела знакомиться с его друзьями, уверенная, что совсем им не понравится.

— Я никому не нравлюсь. В школе меня ненавидели, сейчас на работе тоже кричат постоянно.

— Работа — это такое место, там всегда кричат. А насчет школы ты преувеличиваешь, по-моему. В детстве все не всерьез.

Кэрри на его слова поджала губы. Обидчивость ей стоило бы умерить, это точно. Она уже упоминала, что мать с ней очень нежничала, и должно быть, Кэрри с детства любой косой взгляд воспринимала, как трагедию.

Но она умела и веселиться — искренне, пусть и слегка лихорадочно. Посреди улицы, чуть задыхаясь, размахивая руками, она нараспев читала стихи. Она без колебаний пустилась в пляс, когда Джек при звуке веселых скрипок потянул ее однажды танцевать, и радостно прыгала и кружилась. Среди парка, в котором познакомились, они бегали с Джеком в запуски, Кэрри часто падала на траву, но только смеялась, раскинув руки и глядя в небо. И все же так же легко среди веселья она могла вдруг потускнеть лицом и залиться слезами. Тогда оставалось лишь обнять ее и подождать немного, потому что Джек знал, что никакие слова не помогут в такие минуты.

Плача, она напоминала котенка под дождем — и к руке Джека жалась, точно котенок к боку мамки. Нежная, уязвимая, беззащитная. Такой нельзя оставаться одной.

Однажды Джек, как обычно, пришел к закрытию магазина, где работала Кэрри, чтобы встретить ее. Однако она так и не вышла. Встревоженный, он стал расспрашивать женщину, запиравшую магазин. Та фыркнула и с неприязнью ответила, что Кэрри ушла сегодня в полдень, поскольку "возомнила, что она слишком хороша, чтобы здесь работать". Джек отправился к Кэрри домой, понадеявшись, что она там. В комнате девушки действительно горел свет. По пожарной лестнице Джек легко забрался на второй этаж, постучал в стекло. Кэрри, сидевшая с книгой за столом, подскочила и выглянула в распахнутую форточку.

— Сумасшедший, ты же упадешь!

— Я сейчас спущусь. Просто хотел позвать тебя прогуляться, но не знаю, как твоя тетя к этому отнесется.

— Я тебе уже говорила, что ей все равно. Сейчас оденусь и выйду.

Через пять минут они уже встретились у подъезда. Кэрри выглядела расстроенной, но старалась держаться, упрямо и сосредоточенно смотрела перед собой, иногда вскидывала подбородок — совершенно невпопад.

— Я знаю, что тебя уволили, — уточнил Джек. — Что случилось?

— Одна гадина все время обращалась со мной, будто я ее личная рабыня. Будто я полное ничтожество. Наша постоянная клиентка, — Кэрри склонила голову набок и приподняла брови. — И вот сегодня я ей ответила. А когда наша хозяйка стала орать на меня, я и хозяйке ответила тоже.

Джек прекрасно понимал ее: тяжело привыкать слушаться после вольницы. Особенно, если о тебя норовят вытереть ноги.

— Все равно я хотела оттуда уйти, а если не буду кутить, мне хватит денег еще на неделю. Найду что-нибудь за неделю, так ведь?

В ее глазах отражались вопрос и надежда, так что Джек не решился сразу ее разочаровывать. Она могла бы найти работу, конечно, и за три дня. Снова продавщицей. Или официанткой. Только вряд ли бы ее обрадовала такая перспектива.

Лучше было подойти к вопросу с другой стороны.

— А кем бы ты сама хотела стать? Что ты умеешь?

Кэрри фыркнула и очень печально рассмеялась.

— В том-то и дело, что ничего. Ровным счетом.

— Так не бывает, — растерялся Джек. — Даже... Даже очень богатые девушки что-то умеют.

Роза говорила ему, что умеет играть на фортепьяно, немного рисовать, а еще — танцевать. И она знала французский.

— А ты много общался с богатыми девушками? — Кэрри, развеселившись, ткнула его пальчиком под ребро.

— Ну... Случалось... Речь не о том. Тебе может казаться, что ты ничего не умеешь, ты привыкла так думать, но наверняка что-то у тебя хорошо получается. Просто вспомни.

— Я не умею ничего такого, чем можно зарабатывать на жизнь. Ну, я могу застилать постели и вытирать пыль...

— Горничная?

— Нет! — Кэрри даже вздрогнула. — Кто угодно, только не горничная. Это слишком тяжело, я слышала. Еще умею стирать и мыть посуду, но это очень портит руки. А я хочу когда-нибудь стать актрисой — кто же меня возьмет с испорченными руками?

— Но если хочешь стать актрисой — почему бы не попробовать?

Кэрри остановилась, призадумалась.

— Нет. Нет, никогда на самом деле я актрисой не стану. Не смогу, не возьмут, да просто не решусь на это.

— Почему, что тебе мешает?

— Это не профессия для приличной девушки. Актеры, я слышала, все ужасные люди.

— Неправда! Я знал нескольких...

— Так, — Кэрри скрестила руки на груди. — Наверное, легче перечислить, с кем ты не был знаком за всю жизнь, Джек-мастер-на-все-руки?

— Я незнаком с президентом. И с королем Великобритании.

Кэрри расхохоталась так звонко, будто птичка пропела.

— Ну так что же? У тебя очень хорошо получается читать стихи. Может, попробуешь?

— Но я же уродина! — сразу испугалась она.

— Ты напрашиваешься, чтобы я сказал, что ты красивая.

— Нет, — Кэрри помотала головой. — Джек, не настаивай, не толкай меня туда. Зря я тебе сказала. Это несбыточная мечта.

Она даже машинально выставила вперед руку, точно отстраняя его, зеленоватые глаза смотрели с упрямым страхом. Джеку вспомнилась Роза, вдохновенно изображавшая то актрису, то танцовщицу. Роза готова была шагнуть навстречу своей мечте — только вот судьба и люди решили иначе. А Кэрри ничего не мешало, кроме трусости.

— Конечно, она и останется несбыточной, если ты ничего не будешь делать, чтобы она сбылась.

— Джек, хватит! — оборвала его Кэрри. — Давай о другом. Как я еще могу заработать?

Он взглянул на руки Кэрри и что-то снова смутно припомнил. Кажется, да, она упоминала: ее мать, работая портнихой, старалась дать дочери образование, Кэрри даже училась рисовать.

— Погоди, а ты сама случайно не рисуешь? Ты что-то говорила в этом роде.