Крыса (гет)

С работой в Нью-Йорке стало туго. Газеты, для которой Джек рисовал карикатуры, больше не существовало, а в другую на его место художника давно нашли. Он, однако, не унывал. Бродя по улицам, останавливался, чтобы зарисовать, как раньше, прохожих и торговцев, полицейских и клерков, вышедших покурить. Город пульсировал, оглушал гудками автомобилей, сиял витринами. Женщины носили теперь платья гораздо короче, открывающие ножки почти до колен (чудесно), стригли волосы (а это уже, на вкус Джека, обедняло их образ), ярко красились. В любое время дня часто попадались развеселые компании. Кинотеатры открывались один за другим, стены пестрели афишами фильмов, и Джек мечтал однажды сводить на какой-нибудь из них сразу всех своих друзей, включая близняшек.

Было безумно хорошо просыпаться каждый день в уверенности, что увидишь его окончание, и ждать, что он тебе принесет. Жизнь продолжалась.

А между тем мать Розы угасала на глазах. Джек часто навещал Смитов и пытался помочь, но всё, что они могли — только сделать ее последние дни чуть легче. Она стала невесомая и совершенно желтая, сквозь пергаментную кожу выступали кости. Она боялась одиночества, страшно кричала. Ее отвлекал ровный тон, и ей читали, с ней говорили. Но она уже ничего не понимала, даже перестала обращать внимание на фотографию Розы. Она почти разучилась даже жевать — когда Фрэнки кормила ее, то показывала, что нужно делать, и мать Розы подражала ей. Ответа от Хокли не было, и пожалуй, нужно было готовиться хоронить эту женщину самим.

А ведь насколько мог судить Джек, мать Розы была еще совсем не старой. Увидев ее на "Титанике", он дал бы ей не больше сорока. Впрочем, и так ясно, что ее подкосило.

Когда Джека оставляли с больной одного, он не отрывал взгляда от фотографии Розы, снова и снова переживая счастье и муку ее видеть, изучать черты ее лица, смотреть в ее глаза. Она по-прежнему была безумно дорога ему — и он по-прежнему не простил себя за ее смерть и гибель Фабри. Он понимал, что не заслуживает прощения. Но теперь, после войны и тифа, ему как будто позволили снова благодарить судьбу за подарки и принимать их.

Фрэнки, когда он приходил, говорила с ним немного, шепотом. Однажды спросила, пробовал ли он когда-нибудь рисовать сцены из книг, а другой раз упомянула, что сын дядюшки Бэзила ищет для своих детей учителя рисования, который брал бы недорого.

— Ты так хорошо ладишь с детьми, так просто все объясняешь. Может, стоит попробовать?

Никакой другой работы не предвиделось, а пробовать что-то новое всегда интересно, так что Джек согласился. Вскоре он отправился домой — и едва войдя к себе, обнаружил, что Хокли сидит у него на кровати.

Между тем, уходя, Джек запер дверь. Видимо, по пожарной лестнице Хокли проник в открытое окно. Захотелось присвистнуть от его ловкости, и тут же кольнул страх.

— Интересная у тебя привычка появилась: входить не через дверь. Здравствуй.

Хокли остановил на нем покрасневшие глаза. Кажется, всю эту неделю он пил: лицо опухшее, помятое, небритое, одет небрежно. Сейчас он выглядел не лучше, чем на "Карпатии".

— Ты указал в письме два адреса. Я подумал, лучше зайти сюда. Народу меньше.

Джек еще сильнее насторожился, но решил сохранять спокойствие. Уселся на стул рядом с дверью, плотно закрывать ее не стал.

— Мать Розы умирает. Послушай, как ее зовут?

"А то даже не будем знать, какую надпись делать на могиле".

— Руфь, — откликнулся Хокли, глядя на него мутными глазами. — Ты, думаю, вполне доволен.

— Чем? Ладно, погоди, сейчас нам не до выяснения отношений. У этой женщины есть какие-нибудь родственники? Или, может, ты сам смог бы помочь ей. Ну все-таки это мать Розы.

Хокли фыркнул себе под нос, мучительно улыбнулся.

— Я женат на ее племяннице. Познакомились перед опознанием Розы. Тогда-то у Руфи и начал мутиться рассудок. Представляешь, что она увидела?

Понадобилось усилие, чтобы взять себя в руки.

— Ты поможешь Руфи?

Вместо ответа Хокли навел на него револьвер.

— Тихо. Не двигайся.

Вот оно что. Его письмо почему-то побудило Хокли расправиться с ним. Странно, что он ждал семь лет.

Джек не рискнул бы вскочить или позвать на помощь: Хокли был напряжен и готов выстрелить в любую секунду. Оставалось только говорить с ним, тянуть время.

— Только теперь, значит? А почему не на "Карпатии"? Там было бы удобнее, а здесь стенки тонкие, сразу соседи сбегутся.

— Как раз сейчас тут никого нет. Не все же такие бездельники, как ты.

— В любом случае, дом не пуст. Тебя увидят. Ты планируешь выбираться так же, как влез — через окно?

На секунду Хокли будто бы задумался, но тут же снова вскинулся.

— Тебя это касаться уже не будет. Знаешь, о чем я жалею? Пристрелить тебя — это все, что я могу. А пуля убивает быстро. Ты заслуживаешь самых худших, самых страшных мучений, и я наслаждался бы, глядя, как тебе воздают по заслугам.

Джек усмехнулся.

— Ну что ж, насладишься, когда тебя казнят за убийство. Если ад существует, нам обоим место там обеспечено, и по заслугам воздадут обоим.

Хокли покраснел.

— Ты всерьез меня приравниваешь к себе? Разве это я разрушил чужую жизнь, украл чужое счастье?

Некоторые люди, кажется, не перестанут удивлять никогда.

— Но ты стрелял в нас с Розой.

Рот Хокли искривился.

— Да! Потому что вот тогда я был, как на раскаленной сковороде. У меня сердце разрывалось, а вы лизались, бесстыдно лизались у меня на глазах!

Пришлось напомнить ему еще кое-что.

— Ты оболгал меня. Велел лакею подбросить мне в пальто тот чертов бриллиант. Из-за этого меня заперли в каюте на нижней палубе, прикованного наручниками. Если бы не Роза, я бы утонул.

Хокли расхохотался.

— Ты это серьезно говоришь? Ты серьезно можешь ставить мне это в вину? Полагаешь, я должен извиниться?

— Ну вообще-то с твоей стороны это было не слишком честно.

Хокли истерически вскрикнул и вытер слезы.

— А чем ты заслужил, чтобы с тобой обошлись честно? Может, тем, что соблазнил мою невесту? Или тем, что поиздевался надо мной? Я бы сам сто раз тебя убил, и будь моя воля, ты умер бы совсем не так легко. Я позволил себе только самую ничтожную, самую нестрашную месть. Как бы я хотел, чтобы тебе было так же больно, как мне, когда я нашел тот мерзкий рисунок...

Джек кивнул. Теперь, сам пережив внезапный уход Кэрри, он понимал примерно, что Хокли почувствовал тогда. А ведь Джек даже не испытывал к Кэрри такой страсти, как Хокли испытывал к Розе.

— Хорошо, ты прав. Мы причинили тебе боль. Мне жаль. Но ведь и Розе было больно, когда ее принуждали идти за тебя.

— Я добился бы ее любви, если бы не ты.

— Ты знал ее дольше, чем я, но не добился ничего. Может, ты что-то делал не так?

— Ну, тебе виднее. Ты добился ее тела. А потом ее смерти.

Сердце мучительно сжалось.

— Я не знаю, прав ли был тогда. Но я не отрекусь от того, что было между нами. Я и не знал, что можно быть таким счастливым — и я видел, Роза была счастлива со мной. И если бы можно было все вернуть, опять прожил бы те дни точно так же... Если бы я только мог потом погибнуть вместо Розы.

Лицо Хокли исказила гримаса боли.

— Конечно, ты снова выбрал бы быть счастливым за мой счет.

Джеку вдруг стало его жаль. Как будто избалованный ребенок все не мог забыть, что ему отказались доставать луну с неба.

— Ты обманываешь себя. Ты не был счастлив с Розой. И никогда вы не были бы счастливы. Ведь это не купишь, не принудишь силой. Я теперь знаю точно, что говорю: тебе стоило ее просто отпустить. Тогда вам обоим стало бы легче.

— Отпустить? Проиграть тебе?

Они оба одновременно встали, и Джек только успел подумать, сможет ли увернуться от пули, когда увидел, что Хокли схватил револьвер за дуло. Джек хотел выскочить в дверь, но Хокли вцепился ему в плечо, и на голову обрушился тяжелый удар.

...Джек с трудом разлепил веки. Пошевелил руками, ногами, повернулся. Тело наливалось болью, особенно ломило спину и плечо, голова чуть выше затылка пульсировала. Когда он смог сесть, замутило страшно.

Джек смутно помнил, что упал после удара револьвером, и Хокли стал его избивать ногами, рукояткой и кулаком. Оглушенный, Джек не мог сопротивляться, только сжался, защищая живот. Наконец в коридоре послышался шум, Хокли бросил его и вылез в окно. Только бы он еще не пошел по второму адресу, к Фрэнки. Она ничего плохого ему не сделала, они даже незнакомы, но кто же знает этого сумасшедшего. Да, это додуматься надо было — просить его о помощи.

Джек дотянулся до графина, отхлебнул. Вывернуло. Ладно, это пройдет. Сейчас главное — убедиться, что Фрэнки в порядке. Голова кружилась, пол и стены ходили ходуном. Чтобы встать, пришлось хвататься за дверной косяк.

На улице стало немного полегче. "Ничего, не впервой. Заживет. Главное, чтобы он не добрался до Фрэнки".

У ее двери силы почти оставили Джека, и когда мисс Смит впустила его, он едва сдерживался, чтобы не усесться прямо на пол.

— У вас здесь все в порядке? Никто не приходил?

Мисс Смит только покачала головой. Фрэнки выскочила в прихожую:

— Что с тобой? Кто это сделал? Ты же весь в крови!

Джек почувствовал такое счастье, что обнял и расцеловал обеих — мать и дочь.

Еще когда Кэл следил за Доусоном, прикидывая, как можно проникнуть к нему незамеченным, он почувствовал первые колебания. Он не планировал отвечать за смерть этой крысы, а шансов расправиться с ним потихоньку почти не было. Там, в комнате Доусона, снова глядя в глаза старому врагу, при всей охватившей ненависти, Каледон напряженно прислушивался и, как ему казалось, то и дело улавливал шаги в коридоре или звук, словно передвигали мебель, где-то сбоку.

Может, он все-таки решился бы выстрелить, но после всего, что наговорил этот мерзавец, Каледон ощутил, как мало ему будет одной только смерти подонка. Он накинулся на Доусона, который собрался было убежать, как крыса с корабля, и бил, топтал, наслаждаясь, когда у того вырывался стон, когда на рубашке проступала кровь. Он готов был расхохотаться от радости: вот что стоило ему сделать тогда, на "Титанике", зачем он только ждал семь лет! Может, он забил бы Доусона до смерти или пристрелил его, но в какой-то момент явственно услышал, как по направлению к их комнате идут, испугался и вылез в окно. Ладно. В конце концов, если Гибсон захочет копаться в обстоятельствах смерти Розы, Доусона выгоднее оставить в живых: только он в точности помнит, как она погибла. Все равно, отведя на этом выродке душу, Кэл уже почувствовал невероятное облегчение.

Предстояло еще одно важное дело: снова съездить в Атлантик-Сити и серьезно поговорить с женой. Он верно догадался, что она остановилась у своих родителей.

...Снова, как несколько лет назад, Кэл и Натали стояли друг против друга в этом саду. Но теперь перед ним уже не была влюбленная девочка, трепещущая от одного его присутствия. Да и на ребенка Натали давно перестала быть похожей. На Каледона с холодным гневом смотрела, гордо откинув голову, маленькая женщина с упрямым подбородком, с пятнами на щеках.

— Нам надо поговорить, — процедил Кэл, и она в первый раз в жизни перебила его:

— Да, это необходимо! И я хочу, чтобы ты выслушал меня прежде, чем заговоришь сам. Я все знаю о том, как ты хотел поступить со Стивеном и Гертрудой. Как ты мог, как ты мог! Это же мой брат! Неужели я для тебя настолько ничего не значу? И даже если и настолько — но это же... почти кровосмешение, Гертруда же должна быть тебе, как сестра!

— Избавь, — поморщился Каледон. — Она мне не сестра.

Натали прижала к груди руки.

— Кэл, я очень тебя люблю. Что бы ты ни сделал, что бы ни случилось, ты всегда будешь мне дорог. Но я не могу продолжать жить с тобой после того, как ты поступил. Этим я предала бы родную кровь, своего брата. Прошу: дай мне развод.

Каледон затаил дыхание. Ну конечно, вот что имел в виду Гибсон, заявляя, чтобы Кэл не противоречил желаниям жены! Иначе — сколько навалится со всех сторон...

— Наш брак, наверное, был ошибкой, — продолжала Натали. — Ты до сих пор любишь Розу и никогда не излечишься от любви к ней. Да, это Розу ты искал в Гертруде. И я... Кажется, я начинаю догадываться, за кого на самом деле отвечает наш старший сын.

— Можешь проверить свою догадку, — Кэл достал из кармана письмо Доусона и сунул жене в руки. — Ты хотела найти Руфь? Прочти, здесь написано, где она.

Натали пробежала письмо глазами.

— Это написал... любовник Розы? Так он жив?

— Жив и здоров, как видишь. И не скучает.

Натали поджала губы. Кажется, сердилась она уже не на Каледона.

— И тетя Руфь сейчас у этого негодяя?

— Точнее, у его новой девки.

— Я поеду туда сегодня же, — Натали сунула письмо в карман.

Увы, как узнал потом Каледон, Руфь скончалась вскоре после того, как Натали переступила порог квартиры новой любовницы Доусона. Все, что получилось сделать — похоронить несчастную в Филадельфии, рядом с Розой.

Однако на решение Натали о разводе поездка ничуть не повлияла. Она не вернулась в дом Каледона, оставшись в Атлантик-Сити вместе с детьми.

О чем Кэл так и не узнал — о том, что по просьбе некоей Фрэнсис Смит, ухаживавшей за Руфью до момента смерти, Натали оставила в Нью-Йорке фотографию Розы.