Остёр на язык (джен)

Достаю мятый листок с извинениями Дрочильщика. Читаю. Перечитываю. Те же слова, тот же посыл, тот же характер, но меня не злит. Не беспокоит. Не трогает.

Расправляю бумагу и кладу под учебники.

Что мне с этим делать?

* * *

— Доброе утро, Вадим, — говорит с улыбкой мама.

— Добрый… день, — замечаю 11.37 на часах.

— Организовать завтрак?

— Пожалуйста.

После полуденного завтрака подходит старик. Травит пару второсортных шуток и переходит на серьёзный тон. Дело возбудили.

Если бы Стас не просветил, я бы удивился и накинул старику светлых мыслей. Поймал бы на лаже. Не упустил бы.

Родители объясняют, что будет происходить и как, несмотря на наличие прямых доказательств. Так работает система.

Для подобных дел нужен отдельный суд, чтобы не ждать два месяца. А если я забуду? Опять вспоминать? А если вспылю? Моральный вред компенсировать будет?

Вот счастье.

* * *

Без Дрочильщика время оседает.

К замечаниям знакомых могу добавить, что затих не только я, все сбавили обороты, когда история оттеснилась настоящим в далёкое прошлое. Будто её не было. Но она была. Для меня, моей семьи, для Дрочильщика Андрея и, должно быть, для его семьи.

Я впервые задумываюсь об этом: он — не одиночка. У него есть семья, родители.

Они знают, что сделал их сын? Если узнали, помогли?

Большинство моих знакомых не полагается на родителей. Каким «знакомым» окажется Андрей?

Из любопытства пишу. Он отвечает: «Мама была в шоке. И потом долго злилась, и кричала. Думаю, она очень волновалась, но не могла выразить чувства по-другому». Краткий ответ по теме.

Надеешься на условное? 10.56

Да 11.01

На исправительные работы. Так смогу искупить вину 11.01

«Передо мной надо вину искупать», — недовольно тычу в экран.

Честный ответ.

Ты будешь недоволен таким решением? 11.10

Буду. Но не пишу. Что-то останавливает: те же погоревшие эмоции. Заслужил. Никак иначе. Поэтому недоволен. Но недовольства, как такового, во всей красе и силе, я не ощущаю.

Почему так?

* * *

Майские праздники выдаются жаркими. Классом едем на шашлыки в сопровождении нескольких учителей и сильно ответственных родителей. Такими оказываются родители Васи. Громкими, заводилами, в отличие от сына инди-культуры.

— Ну-ну, налетайте! Пока горячее!

— Твой отец прирождённый торгаш, — комментирую я.

— А твои идеальные родители где? — язвит Вася.

— На работе.

— А нормальные люди отдыхают.

— А счастливые работают.

— Так себе оправдание, — утешает Гоша.

— Твоих тоже не видно, — замечает Петя.

— Им не до этого.

Я обвожу взглядом присутствующих. Многим родителям не до этого.

— Ну, жрать так по полной! — наставляю я.

Семьи Дениса не нахожу, сам он торчит в стороне, что почти вызывает жалость. Создаёт впечатление изгоя. Хотя на деле таким не является.

Эта мысль опустошает.

Всё-таки жалко его. Нелегко быть одному. И нехорошо забивать время с человеком своей бесконечной болтовнёй.

— На место положил, — угрожаю Гоше, ломая пластиковую вилку о деревянный стол.

Он замирает с куском мяса.

— Опиздюливаться будешь.

— За общее мясо?

— За мясо из моей тарелки.

Любит он мои нервы трепать.

Весь день собираем нотки внимания от учителей и родителей, то матернулись громко, то при ребёнке, то запалили с сигаретой, то вид у нас «сильно демонстративный». К замечаниям уши быстро привыкают, поэтому головы бессмысленно кивают, пока мы продолжаем материться и курить.

Под конец линяем, прихватывая Дениса. Сначала он ломается, но, когда я говорю, что его семья не обезумит, если он вернётся на час позже, соглашается.

— Тебя будто шантажом вынудили, — говорит Петя и осматривает Дениса — раз третий или четвёртый.

— Если бы я не хотел, то не пошёл бы, — отвечает притихший Денис.

Он плёлся в хвосте и не трещал без разбору, как со мной.

Ситуация другая, условия не те, но в этом ли причина?

Я оглядываюсь, цепляюсь за прыщи и опущенный взгляд. Петя, как всегда, меток в выражениях.

Шляемся по берегу: по песку и камням, реже по осколкам зелёного стекла. Солнце тянется к горизонту и почти не меняет цвет неба. Ветер с речки пресный и мягкий.

— Добрались, — стонет Митя и садится на песок.

— Ебать ты слабак.

— Вадим, — Митя поучительно выставляет средний палец, — не ты вчера шлялся с матерью «за покупками» по ебучему гиперцентру.

— Бюстгальтер помогал выбирать? — спрашивает Вася.

Мы разражаемся смехом.

— Без шуток про «мамку». Табу. — Отчеканивает Митя, но после давит улыбку. — Ублюдки.

— Благо у тебя семья полная, можно ещё про отца пошутить, — не останавливается Вася.

— Попробуй, пошути.

Пока перебрасываемся любезностями, Денис откалывается. Кажется, если бы он знал дорогу, непременно бы ушёл.

В перерыве между обсасыванием темы Данила с торжественным видом вываливает из рюкзака баллончики. Кое-где мятые, с пятнами краски.

— Данила, сколько в них? — спрашивает Митя и берёт один.

— Чистосердечно не ебу, — отвечает Данила, — брат свалил всё, что было не жалко.

— Тут и остатков на полноценную работу хватит, — Гоша встряхивает баллончик и рассматривает стену заброшенного завода.

До нас её уже украсили рисунками и всевозможными надписями, но вот самое главное — мы ещё ничего не оставили.

Парни разбирают снаряжение и принимаются трясти банками. Я выбираю баллончик с ядовитой зелёной краской. Денис не подступается, поэтому я кидаю ему на свой выбор. Он не ожидает — кипешит, поздно вытягивает руки, почти роняет, но ловит, прижимая баллончик к себе. А потом смотрит с вопросом.

— Включайся, — говорю я, — потом статью о них прочитаешь, натрещишь ещё, — и в этот момент мне хочется улыбаться.

Здесь, на берегу реки, под закатом, со всей компанией, которая, кажется, не изменилась с первой встречи, я забываю многое. Может быть, слишком многое, но мне нравится. Нравится запах лака в воздухе, следы краски на пальцах, несуразные рисунки, которые не претендуют на правильные пропорции и эстетику.

Вася распыляет краску вокруг себя.

— Ты — торчок? — ору я, убегая от него.

— За инди-культуру! — кричит он, догоняя меня, и оставляет пятно на футболке.

— Больной! — в горло смеюсь и давлюсь запахом краски. — Спасите-помогите!

— Похоже на импрессионизм, — комментирует Гоша.

— Не согласен, Георгий, это — лютый постмодернизм, — противопоставляет свою точку зрения Данила.

— Это — красный паук, — говорю я и оставляю пятно на футболке Гоши.

— С ума сошёл?! — ревёт он.

— Это всё поклонник инди-культуры, — я тычу в Васю с зелёным крестом на спине.

— Он меня довёл! — орёт Вася.

— Это… — начинает Денис и обрывает, когда мы смотрим на него. — Это бархатный клещ. Очень прикольный, — от его оптимизма и уверенности в своих высказываниях не остаётся былого налёта.

Мы переглядываемся.

— Так надо подписать! — подвожу итог я. — Данила.

— Так точно, — отвечает он, и я взбираюсь на его плечи, выводя, насколько возможно, ровные буквы и пару широких стрел. — Возьми мой, — Данила отдаёт синюю краску, и я добавляю цвета.

— Идеально.

Спрыгиваю и ощущаю холодок позади. Так же, как и запах краски. Это Гоша нанёс ответный удар.

— Ирод окаянный! — ору, преследуя задницу Гоши.

Тот запинается и падает в песок.

— Всё удовольствие испортил, — бурчу я.

— У меня голова кружится, — уточняет он.

— Ещё газку?

— Обойдусь.

Пока носились и распыляли краску по воздуху, Петя и Митя замутили грандиозное граффити. Денис хорошо вкладывался на побегушках, отыскивая нужные цвета.

— Сопротивление бесполезно, — направляю баллончик на Митю.

— Ага, давай, знаешь, сколько эта майка стоит? — он заносчиво откидывает чёлку.

— Боюсь представить.

— А ты попробуй. Рискни здоровьем! — басом произносит Митя, расставляя ноги и пружиня на коленях, как персонаж восьмибитной игры.

— Тебе что ли, девушка, назревающая, отказала?

— Вообще-то да, — отвечает за него Петя.

— Оу-у, — тяну я, — из-за нас должно быть?

Петя, смеясь, толкает в руку.

— Да чёрт её знает!

— Не парься, не перевелись ещё пидоры, будет шанс, — подмигиваю я.

— Твоего извращенца я тебе оставлю.

Вовремя вспоминаю о цене тряпки и прыскаю остатки краски на локоть Мити, и, понимая, что натворил, даю дёру.

— Коршунов! — он готов рвать и метать.

Пустые баллончики скидываем в вырытую яму, дно которой заложили сухими ветками и бумагой. Наломав вторую партию веток, мы ждём, когда Петя довырывает листы из ненавистной алгебры.

— Если подумать, — шепчет Вася, — то ни у кого из нас нет девушки.

— У кого-нибудь была? — спрашиваю я.

— Да, — кивает Петя.

Мы смотрим на него, как на чужого.

— Прошлым летом. На время каникул. Фигня была.

Молчание казалось общим и чуть ли не церемониальным вокруг ямы и телефонов с фонарями.

— Знаете, в нашем возрасте, кажется, самое то заводить отношения, — размышляет Данила.

— А кто так сказал? — спрашивает Митя.

— Сам же пытался, — отмечает Гоша.

— Пытался-то пытался, а толку? Я так вообще не думаю, что готов к отношениям. Кому они нужны? Мне и так хорошо.

— Но ты пытался, — напоминаю я. — Значит, останемся до конца жизни курягами, матерщинниками и девственниками.

— Вадим, жестоко так говорить, — усмехается Петя, — есть возможность, что именно тебе повезёт расстаться с девственностью в первую очередь.

— Блять. Пидорские шутки. Такие тёплые и родные.

— Ты мне за теплоту и родство черепушку не вскрой, — примирительно кивает Петя.

— Денис, а что насчёт тебя? — спрашивает Митя и выглядывает из-за Данилы, точно ища пропавшего.

— Я… нет, — шугается как голубь.

— Что «нет»?

Денис думает, а потом понимает, что думать не о чём:

— А в чём был вопрос?

Мы смеёмся.

— Не было вопроса, — успокаивает его Гоша.

Но задумываюсь я. Вспоминаю, чем со мной поделился Гоша.

Как он понял, что ему нравятся парни, если почти ни у кого из нас не было отношений с девушками? Меня осеняет: значит, что-то было с парнями?!

Я резко смотрю на Гошу. Он замечает мой рывок и смотрит в ответ. Я не могу спросить в открытую, но могу намекнуть, поэтому киваю в сторону парней, делая запрос. Гоша не понимает, сводит брови. Я рисую пальцами сердечки. Гоша начинает активно мотать головой.

— Вы выглядите стрёмно, — говорит Петя.

— Да, пожалуй, — соглашаюсь я и смотрю в сторону.

Гоша дуется.

Разбираем телефоны и отходим на расстояние.

— Помереть хотите? — говорю я, замечая, что, кроме Пети, близко к яме остались Данила и Митя.

— В первой что ли? — спрашивает Митя.

— Ещё мне что-то про тряпку втирал!

Петя поджигает бумагу и отходит подальше. Огонь начинает разгораться.

Ночь уже опустилась. Ветер похолодал. Речка шумит и перебивает трещание огня.

Я смотрю на Дениса. На его лице нет особенных эмоций. Он спокойно наблюдает за огнём и, кажется, где-то не здесь.

Час давно прошёл.

Я трогаю его за плечо, а он одёргивает руку.

— Извини, — быстро говорит и смотрит, будто не ожидал увидеть меня. — Там синяк.

Точно. Бедствие.

— С тобой всё в порядке?

— Да, — быстрый ответ. Без раздумий.

— Твоя семья будет злиться?

Денис застывает с улыбкой. Крошечной, нелепой.

— Наверно. — Этим ограничивается, кусая губы. — Чем можно стереть? — Денис смотрит на руки: на его, как и на моих, пятна краски.

— Ацетоном.

Денис вздыхает.

— Дома вряд ли будет.

— Да? — я так сильно удивляюсь, что спрашиваю.

Конечно «да».

— У тебя так строго?

Я не могу найти другое объяснение его поведению и закрытости. И фальшивой открытости, которая вначале казалась способом привлечь внимание. Сейчас я думаю, что это способ спрятать себя, который легко распознаётся на публике.

— Нет, — тяжело отвечает Денис. — Там… — и замолкает. У него есть ответ, но я — не тот, кто должен его услышать. — Почему ты говоришь «семья»?

— Семья?

— Ты не говоришь, что мои родители будут злиться. Ты не сказал, что мои родители обезумят, если я вернусь позже. Ты говоришь «семья».

— Ты сказал, что твоя «семья обычная». Ты не сказал, что твои родители или твои отношения с родителями обычные. Ты не говорил, что ссоришься только с мамой или только с папой. Поэтому я так говорю. Странно звучит, да?

— Да, странно, — выдыхает Денис. — Я просто, — он закрывает лицо ладонью, — забываю о таких вещах.

— Потому что они неважные?

— Да, потому что они такие, — на его лице улыбка, но за ней нет радости или облегчения.

Первый баллончик взрывается, отдаваясь в груди, и оглушает.