Остёр на язык (джен)

На неделю Денис пропадает. Появляется в понедельник и показывает бумажки учителям, а те серьёзно смотрят на него и кривят лица.

— К бабушке семьёй ездили, — начинает Денис без вопроса и песчинки интереса с моей стороны. — Она в другом городе живёт. Из больницы позвонили и сказали, что ей стало очень плохо. Возможно, умрёт. Мы вещи собрали и поехали. Всю неделю в больнице навещали, пока она не поправилась. Врачи сказали, обошлось. Я был так рад, не представляешь! — судя по реакции Дениса, представить я мог: сияет, журчит и не может закрыть рот. — Не знаю, как чувствовал себя, если бы всё-таки… ну, она… умерла. Было бы так плохо. Случается, да? Живёт себе человек, а тут болезнь… и… и нет человека, — Денис вздыхает и затихает, но не так, как с нами. Он грустит.

Выглядит, лицом и телом, так, будто вечера на реке не было.

Руки чистые. Голос противный и давящий. Прыщи, как сигнальные ракеты в небе, на месте.

— Всей семьёй ездили?

Ни об одном из членов которой я не слышал.

— Да. Нас это… сплотило, круто, да?

Нас, семьёй — когда Денис говорит так, он не находит это странным. Потому что это неважно.

* * *

С мамой и стариком решаем пойти летом в поход. Разговор об А не встаёт. Никакой ностальгии, только предстоящие впечатления.

— Вадим, не думал, чем будешь заниматься после школы? — спрашивает мама.

Она не говорит: «Пойдёшь в университет? Устроишься на работу?». Она оставляет выбор за мной.

— Ещё не решил.

Будущее — странная штука. Оно изменчиво и непостоянно. Мои действия в настоящем закладывают для него основу. Делают определённым, предсказуемым. Но может случиться так, что в основу попадёт шальная пуля — непредвиденное, и будущее изменится — не так, как ожидал я.

Года три назад я бы не подумал, что буду тем, кто я есть сейчас. Я бы не задумался, что могу отказаться от друга, сделать ему больно. Убежать…

Я бы не подумал, что буду столько раз возвращаться в прошлое и гнать себя оттуда прочь.

* * *

— Кем ты хотел стать? — спрашиваю, пристроившись около Стаса.

— Определённо не наркоманом. — Он отпускает дым. — Друг, откуда такой сложный вопрос? А. Ты же скоро выпускаешься?

— Если это — скоро, то да.

— Это скоро, — вздыхает Стас. — Не помню, была ли мечта. Я не обращал на неё внимание.

— На что обращал?

Стас задумывается. Погружается.

— На всех, кроме себя.

Его голос сухой, сыпучий, но искренний. Не как у Дениса, который всем собой прячет себя.

— Не забывай о себе, друг.

— Это возможно?

— Вполне. И не наркомань. Не стоит оно того.

— А что стоит того?

— Хм, — Стас подпирает подбородок рукой с сигаретой. — Жизнь с яркими впечатлениями без веществ, с хорошими отношениями. Со словами: «Я счастлив», или как минимум: «Доволен».

Я молчу. Смотрю на малолеток: на скейтах, бэхах, самокатах. Когда их мало, они трюкачат. Проваливаются и снова поднимаются. Когда их много, они сидят шабашем и говорят о вещах, которыми довольны и которыми особенно недовольны.

Это хорошо: они чувствуют, что им так, а что нет. Но чаще на стороне «не так» оказываются люди, с которыми они не могут ничего поделать.

— А ты доволен, друг?

Хочу сказать: «да», вдыхаю воздух и упираюсь в малолеток.

Я доволен, но чего-то не ощущаю или ощущаю то, что не даёт быть полностью довольным.

— Почти.

— Это — «нет».

— Блять. А сам? Доволен?

— Я на довольного человека похож?

Я смотрю на Стаса. Он похож на человека, который много устаёт и мало отдыхает, которому не хватает солнечного света и воды, который изводит себя, не давая того, что необходимо. И у всего этого есть объяснение.

— Похож, не похож: а что у тебя внутри, только ты знаешь.

— Глубоко, — Стас причмокивает сигарету. — Проникновенно! — и зажато улыбается.

— Говнюк. — Ударяю своим коленом его. — Пафосным придурком меня выставляешь?

— Никак нет. Никак… нет.

Наверняка, Стас бы хотел походить на довольного человека. И быть им.

Но для него это — непросто.

Отвлекаюсь на щебет птиц.

Около площади вьются стрижи, наворачивают петли. Они появляются в мае и говорят, что на подходе лето и пора затмить небо виражами.

Кажется, в этом их жизнь — в полёте. В обширном пространстве и в невидимой клетке, где они летают и кричат.

Кричат сильнее недовольных людей.

* * *

Необходимость ходить к Александру Владимировичу отпала.

Дрочильщик окончательно превратился в прошлое. Я не реагирую на него. Я не думаю о нём. Он не преследует меня. Его страницу вырвали из моей жизни. Теперь он — только Андрей, с которым я встречусь в суде.

— Ещё ходишь? — спрашиваю у Гоши. Он сидит около кабинета психолога.

— Представь себе, — бурчит и проигрывает уровень. — Два раза в неделю.

— Серьёзно.

— Да-да, — отнекивается.

Толкаю в стопу.

— Что, проблемы с родителями, не в настроении? — я же сияю, лишившись последней проблемы.

— Вообще, — брыкается и насильно отталкивает. — Всё бывает, разве нет? — вздыхает и смотрит на меня. Становится серьёзнее.

— Почувствовал себя виноватым? — спрашиваю с усмешкой.

— И очень зря! Ну что ты за язва такая?

— Такая же, как и ты.

Гоше нечем ответить.

— Не завидую этому желудку, — отвечает с сожалением. — Но ты хуже.

— Ты хотел сказать: смелее, громче и креативнее.

— О-о-о! Если бы хотел, сказал. Откуда столько уверенности?

— Признаёшь, да? Неуверенный слюнявчик.

— Как же ты невыносим, — говорит Гоша с улыбкой. — Как только удаётся.

— Опыт, дорогуша.

— Везде этот блядский опыт.

— Не настолько обширный.

Наступает лето, мы мягчаем.