Остёр на язык (джен)

— Представляешь, на работе подошёл чувак, отвёл подальше и спросил: «Ну, ты же молодой, да? Сечёшь в этом, да? Что сейчас молодёжи нравится, от чего заводится?». Подарок сыну искал, — говорит Стас, будто сам не ожидал, чем кончится. — А я посоветовать ничего не мог. Откуда мне знать, что нравится молодёжи?

Стас смеётся и прикрывает рот рукой. Он и улыбки закрывает. Редко улыбается зубами.

Дело не в кривизне или желтизне, у Стаса с этим проблем нет.

— В который раз понимаю, насколько я оторван от мира.

Он много думает и делится со мной размышлениями потому, что, по факту, больше не с кем. Мне же интересно, что скажет более взрослый — в январе Стасу исполнилось двадцать три.

— Мы все немного оторваны от мира, — говорю и разматываю Стасу наушники. — У всех свои миры, в них и живём, а другие… они же не наши. Чтобы сразу сблизиться с ними, ну, надо совпасть интересами, — я распутываю последний узел. — Хотя бы так.

— Тоже верно. Спасибо, друг.

* * *

— Удивительно, да? Почему в наше время продолжаются войны и насилие, несмотря на прогресс? Кому-то это реально нужно? Почему оно продолжает быть нужным? Это так странно и непонятно. К тому же, — Денис смотрит вперёд, трогает руку и прощупывает синяк, — одну большую войну рядом мелких сдерживают. Для этого контроль есть, но не для мира. Или, — он смотрит на меня, — ну, мы можем жить в мире потому, что кто-то другой страдает.

— Часть мира стоит на костях рабов. Это неизбежно.

— Да, но тогда время другое было. Оно уже прошло. Мы-то сейчас живём. Тут. За стеной. Нас укрывает то, что может всех убить. Оно контролирует и защищает. Это тоже странно. Потому что наши жизни под угрозой, всегда, но мы этого не чувствуем. Нам кажется, что это нормально. Что так и должно быть. Потому что никто хода не делает. И потому что, если один сделает ход, ход сделают другие. И тогда ничего не останется. Странно, да? — Денис выдавливает улыбку, будто такая точка в монологе стоит своего содержания.

Улыбки Дениса кажутся судорожными. Ненастоящими. Чем дольше смотришь, тем больше он напрягается. Зато сейчас его слова другие, тон замедлился. Он размышляет, говорит более ясно и чётко. Не падает с желанием полностью укрыться.

— Разве контроль может защищать? — я смотрю на Дениса, а он на меня. — Он управляет. И этим самым заставляет тебя думать, что защищает.

Денис не отвечает. Будто зависает. Отворачивает голову и опять трёт руку.

— Ну, — кажется, он снова замолчит, пропустит мои слова и не найдёт им ответа, — может быть и так.

Будто не хочет думать об этом.

* * *

Солнце садится, ветер холодает. Окна домов становятся оранжевыми.

— Останешься? — спрашивает Стас.

Я смотрю на него. Светлые волосы и бледная кожа впитывают рыжий оттенок.

— Я думаю.

В глазах мелькают пятна из-за отражения солнца.

— Совсем делать нечего? — с понимаем говорит Стас.

— Да. Похоже на то.

Из-за того, что нет школы, домашних заданий, дополнительных занятий, времени стало слишком много. Вот и провожу его со Стадом, Денисом и родителями. Без них делать нечего: я не могу сидеть на месте и смотреть сериалы или играть. Такие дела наскучивают. От них хочется избавиться.

— Что ты делаешь, когда делать нечего? — спрашиваю и щурюсь от света.

— А. У меня такого не бывает. Я или работаю, или на роликах. Или отсыпаюсь. Могу добавить, что ещё трачу время на готовку, уборку и какой-никакой уход за собой. А самое приятное: когда, после работы, я забываю купить продукты, — Стас слабо улыбается. Его голос звучит тяжело.

— Нелегко тебе, — сочувствую я.

Под светом, тени от морщин на лице Стаса углубляются. Их слишком много для молодёжи. Как-то Стас сказал, что это от наркотиков. Я думаю, от переживаний. От мыслей… которые неприятны.

У Стаса таких много. Это понятно.

И он говорит. Не всегда напрямую, но я чувствую, как он хочет, чтобы полегчало.

Мне бы тоже было нелегко. Я бы не смог без поддержки родителей. Не знаю, кем бы я был без них. Без их участия и готовности занять мою сторону, даже если я не самый хороший. Без их присутствия и сочувствия. Без их улыбок и прикосновений.

— Друг, как ты?

— Жаль тебя, — говорю и не могу поднять глаза.

* * *

— Экзамены реально такой стресс вызывают? Ты слышал, что каждый год, из-за ЭГЕ, кто-нибудь да умирает? Хотят как лучше, много занимаются, ходят по репетиторам, чтобы набрать достаточно баллов, а потом не выдерживают. И всё. Предстаешь? Я не могу. Насколько ужасным должно быть всё вокруг, чтобы самоубиться? Непонятно. И, похоже, в таких случаях, никто не замечает, что человеку реально плохо. Все думают об одном и том же: «Скоро экзамены». Потом пройдёт. А уже ничего не пройдёт. Нечему больше проходить. Не у кого.

Речь Дениса несла траурный тон, но он оставался самим собой. Отслеживая это состояние, новости, которые он рассказывает, их количество, его погружённость, можно точно отследить в каком состоянии он находится.

Сейчас он — обычный. Значит, в его жизни всё по-старому, без изменений. Самоубиваться он не будет.

Сможет ли?

Есть ли из-за чего?

Будь это Стас, я бы крепче задумался, но, если это Денис — смотрю на него искоса, — сказать наверняка не могу.

Если говорит Стас, он называет свои мысли, он думает о своём состоянии, о своём месте в мире. Если говорит Денис, то он озвучивает новости недели и своё отношение к ним — отношение принадлежит ему, это его мысли, но будто его самого в них нет. Будто это заученное отношение. Как у машины-автомата с набором команд. Команда означает определённое к ней отношение.

Соответствуют не только слова, но и лицо. Нужные эмоции в подходящий момент. Денис не скрывает своего «непонятно», «странно», «любопытно» — это вычитывается на лице. Но не в глазах. Они будто застыли. С одной эмоцией, которая не подходит ни к «понятно», ни к «странно» и «любопытно». Словно в реальности машинка-автомат думает и беспокоится о совершенно других вещах, более важных, чем установленная команда.

— Странно, да?

* * *

— Вадим, когда пойдём? — спрашивает мама и показывает приложение для покупки билетов.

— Конечно утром, — заявляю я. — Надо экономить деньги!

— На твоё будущее, нахлебник? — отшучивается старик.

Совсем неумело.

— На твои игры.

— Не будем никому врать, — улыбается мама, — на мою одежду и косметику.

— Не проведёшь, — заключаю я. — Ради любимой женщины даже сна не жалко.

— Своей девушке так скажешь, — старик занимает «оборонительную» позицию.

— То ли ещё будет.

Ненароком я вспоминаю вечер на пляже, когда встала тема пресловутых отношений. Из-за того, что мне пророчили лишиться девственности с парнем. Чуть ли не с Андреем. Но потом я вспомнил лицо Гоши. То, как он отреагировал, когда я намекнул на отношения с парнями.

Он соврал.

Сначала думаю: «Почему?», потом вспоминаю, с кем его отношения.

Он всё прекрасно понимал, но поступил по-своему.

* * *

— Правда? Здорово. Я помню, что в детстве, в далё-ёком таком детстве, с матерью ходил на «Детей-шпионов», — тихо смеётся Стас. — Но потом — только с друзьями. Много было малышни?

— Целое стадо, — тяну я. — Воскресенье, утренний сеанс. Я думал, все будут спать.

— А по итогу мелкие с мамами и папами и ты.

— С родителями.

— Провинился будто, — улыбается Стас. — «И глаз мы с тебя не спустим!».

— Они так не говорят.

— Знаю.

Тепло держится весь день. Вечер наступает поздно. Небо выглядит обманчиво.

— Пройдёшься со мной? — спрашивает Стас, снимая ролики.

Смотрю на время: 22.34.

— На ночь глядя?

— Ага.

— Со мной точно ничего не случится? — подтруниваю я.

— Только если ты этого хочешь, — парирует Стас.

Умело.

— Только если не захочешь ты, — серьёзную издёвку он не оценивает.

— Не захочу. От моих идеалов ты далёк.

— Это… неприятно.

— Да?

— Нет. Но могло быть. Тебе не жалко чужую самооценку?

— Свою бы пожалеть, — рвано смеётся Стас и надевает рюкзак. — Пойдём?

Его тон меняется. Вот он шутит, вот спокойно зовёт идти.

Ведёт Стас. Я не спрашиваю, куда мы, пока дорога остаётся знакомой. Придерживаемся фонарей и дороги парка. Выходим на пешеходный фонтан. Он уже не работает. Ларьки закрыты, редко снуют прохожие, переговариваются и смеются.

Стало совсем темно. Но звёзды не проглядываются.

Стас присаживается между лампами и достаёт из рюкзака две коробки и пять штучных фейерверков.

— Ого, — на что меня хватает. — У кого-то праздник?

— Знаешь, — Стас протягивает фейерверк, — поводы нужны только алкоголикам.

— Тем, которые пироманы?

— Именно так.

Вопрос, сколько Стас потратил денег, которых ему не хватает, заминается. Из-за моей учтивости к нему и замечания, что достались по дешёвке и ждать много от них не стоит.

Кажется, я понимаю, что Стасу они необходимы. По какой-то особенной для него причине. Но спросить я не могу.

Это может оказаться не праздник, а «поминки».

— У кого хуже, тот проставляется, — предлагает Стас.

Я с настроем принимаю вызов. Это не игры на приставках. Здесь у меня больше шансов потому, что всеми шансами распоряжается удача.

Сначала ищем место для установки. Между стыками устойчивость… себя не проявляет. Смеёмся, когда вставленный фейерверк падает, будто падения произойти не должно было. Находим отличное место в клумбе, туда и ставим. Поджигаем и отползаем на пару шагов. Ждём.

Ждём с такими лицами, будто пройдёт несколько лет, прежде чем фитиль догорит или фейерверк взорвётся. Первая пара проявляется себя громко и ярко, и я, и Стас удивляемся, переглядываясь без слов, но с восторгом. Вторая — запаздывает и взрывается низко.

— Ёбаный в рот, — орёт Стас убегая.

— Предатель, — говорю я и подставляю спину.

Опасения были напрасны, хотя обоснованы.

— Ты меня кинул!

— Друг, прости. Своя шкура дороже, — честно отвечает Стас и с пониманием кладёт руку на моё плечо.

— А там могла быть дырка, — взвешенно говорю я, — дорогуша.

Стас вытягивается в лице и убирает руку, будто это не плечо, а подошва.

— Пойду пускать фейерверки с кем-нибудь другим.

— Есть с кем ещё? — спрашиваю и оглядываюсь.

— Любой прохожий подойдёт.

Я начинаю смеяться. Стас тоже. Он не сдерживается, хоть и пытается.

— Ты тоже видел, как мужик убежал? — гогоча спрашиваю я, а на глазах слёзы от смеха.

— Конечно! — в горло кричит Стас, хватаясь за живот. — Хуже твоего перепугался!

— Живее будет!

Как отсмеиваемся, запускаем последний — он хорош. Просто хорош. Не осудить.

Потом ставим коробку, прикапываем в земле и с торжественным поднятием зажигалки поджигаем. Снова отползаем. Фитиль догорает, но коробка молчит.

— Как далеко надо отходить?

— В инструкциях пишут двадцать-тридцать метров.

— А мы как далеко? — я оцениваю расстояние от нас до клумбы.

— Метра два-три.

— Почти справились с нормой.

— Так и скажем скорой.

Опять смеёмся, и коробка грохочет, отправляя по очереди огни. Они взрываются белым и золотым, освещают небо и остатки прошлых залпов. Ветра нет. Дым стоит в небе, еле сползая вниз.

Это стоило ожидания. Я затаиваю дыхание и в какой-то момент хочу спросить у Стаса, знал ли он, что так получится. Даже если знал, хочу, чтобы эта коробка пошла на мой счёт. Но, когда я смотрю на него, то не вижу человека, который смеялся со мной.

Этот человек другой. Он погружён в себя и, смотря на вспышки, видит нечто другое, чем я. Что-то более значимое, чем искры света.

Я не знаю, говорить мне или продолжать молчать. Я не понимаю, как нужно поступать в таких ситуациях.

Стас замечает мой взгляд. Понимает, что происходит, но остаётся в раздумьях. Его голос становится глуше:

— Подумал, — говорит он и поднимает глаза, — что разучился… видеть в облаках картины.

— Ну, — хочу сказать, что это — работа воображения, с ним надо потренироваться и будут картины, но понимаю — не те слова.

Сейчас они не нужны. И погоды не сделают. И точно не выцепят Стаса. Но, что другое сказать, я не знаю.

Почти злюсь на себя за очередной поток «не знаю», но переключаюсь на Стаса, а там и на мысль, что «ну» останется без продолжения. Я закрываю рот и поднимаю голову. Дым тянется линиями в разных направлениях. Они переплетаются и сбивают друг друга, не плетут ровную сеть, а превращаются в клубок.

Коробка замолкает. Ни я, ни Стас не встаём с места. Я не представляю, что делать или говорить. Смотрю на Стаса и опять в клумбу.

Стас, земля. Стас, фиолетовые цветы. Стас и пустая коробка.

— Раньше… — начинает со вздохом, — я думал, будет много денег и будет моё счастье: не буду думать, как быстрее заплатить за квартиру, что могу позволить себе из еды, как много, буду тратить и не буду обращать внимание на то, сколько осталось. А сейчас понимаю, денег никогда не будет достаточно. Суть не только в них. Просто… из головы никак не выходит мысль, что если бы… раньше, — Стас трёт лицо, смотрит вперёд, а глаза сухие, красные, — если бы раньше было немного лучше, то всё было бы хорошо. Если бы… я был послушным ребёнком. Или мои родители были мягче, — он давит на висок и опускает голову. — И знаешь, от этого чувства безнадёжности — что ничего не вернуть, не изменить, уже не исправить, поздно к чертям, я словно схожу с ума. Если бы я был один, то, наверное, повесился, — обрывает Стас. — Кажется, я работаю слишком дохуя.

На момент мне становится стыдно за то, что я рассказываю Стасу о том, как мне хорошо с родителями, что мы можем быть вместе, и я весь такой довольный и радостный тем, что не похож на знакомых.

Примечание к части

Стас — https://a.radikal.ru/a07/1912/6a/28ef21006ec8.png