Остёр на язык (джен)

Днём Андрей снова занят.

Было бы интересно, если бы ты начал меня игнорировать. 12.34

И было бы страннее, почему я столько времени провоидл с тобой раньше 12.34

Проводил* 12.34

Как с Денисом дела? 12.34

Запомнил.

Ничего нового. 12.35

Аюсолютно 12.35

Что не спрашиваю, ответ один. 12.35

Или два 12.35

Да и нет. 12.35

Иногда ага 12.35

Итого три. 12.35

Ничего не меняется. Это плохо. Мне кажется, что это плохо.

Но если предположить, что это — хорошо, то что тогда это значит? Что всё замерло на одном месте? Я считаю, что это плохо. Лучше бы было движение: неважно в какую сторону. Важно, что тогда можно было бы сделать ход. Или понять, что вмешательство не нужно.

— Вадим, — зовёт мама. У родителей начался отпуск. — Думаю, ты помнишь, но… всё же напомню. Двенадцатого числа.

— А, да, помню. Теперь вспомнил. Спасибо.

Пишу Андрею, чтобы точно не забыть: «Если будешь так занят, то увидимся только в пятницу.»

От тебя читать подобное…очень странно 12.40

Я бы сказал, чересчур 12.40

Очень хочу тебя увидеть. 12.41

КаПеЦ кАк СоСкУчИлСя. 12.41

Ты себе не представляешь. 12.42

Думаю, каким образом, можно вложить больше сарказма в сообщение, но Андрей врывается с крайне удачным вопросом: «Что подумали бы следователи, если бы увидели эту переписку?».

Я смеюсь. Сначала тихо и, нарастая, громче.

Сцена в метро — ролевая игра. 12.44

Но тебе всё равно прилетит, потому что я не совершеннолетний. 12.44

Спасибо 12.44

Через некоторое время: «Тебе стало легче?».

Когда не думаю, занимаюсь чем-то другим, да. Я не погружаюсь в проблемы, реальные или воображаемые. Но, когда остаюсь без дела, я занимаю голову размышлениями. Они разрастаются как плесень.

«Почти.» — Решаю ответить так.

Скоро будет не до этого. 12.45

Уеду. 12.45

«Может,» — пишу и не знаю, как продолжить.

Я буду далеко. Тем более не смогу повлиять. Может, как раз из-за этого, станет хуже: начну больше думать о бессилии. О том, что я не там, где мне надо быть. А если тогда напишет Денис? Попросит помощи?

Не представляю, что со мной случится.

Прижимаю телефон к груди.

Мелькает неприятная мысль: я бы не хотел, чтобы так получилось. Поэтому пишу Денису ещё раз, когда уезжаю. Для подстраховки.

Ответ Андрея более позитивный: «Возможно, ты сможешь отвлечься».

Совсем немного осталось 12.47

Смотрю на число: 9 июля. Десятое, одиннадцатое, двенадцатое… Пять дней.

Ещё пять дней.

* * *

Написал Андрею, что к вечеру буду на площади, а то вдруг захочет увидеться перед судом, но я не ожидал, что он позвонит.

— Где ты сейчас? — начинает, без всяких формальных «привет, как дела».

— Твоей жизни что-то угрожает? — так звучит его голос.

— Что? Господи, нет! Это срочно. Вадим, где ты сейчас?

Я хочу повторить свой вопрос и получить конкретный ответ.

Осматриваюсь по площади, с левой стороны до правой. Шутника не подмечаю.

— На площади, — уточняю, где именно, — на бэхе гоняю.

— Так, хорошо. Сколько ещё будешь там? — оказывается, Андрей может быть удивительно напористым. Точно гейзер.

— Не знаю. Может, полчаса, может, час.

— Так. Хорошо. Если несложно, задержись на час.

— Допустим. Ты придёшь?

— А? Да, приду. Поэтому не уходи.

И положил трубку.

Я впервые услышал такого Андрея. Его слова прозвучали масштабно и важно.

Мне совсем нельзя отлучаться с площади?

Опять осматриваюсь. Сегодня знакомых нет. Одна малышня.

Решаю, что пока есть время, съездить за водой.

Поведение Андрея заинтриговало. Теперь я никуда с площади не денусь, пока не увижу его и не узнаю, что ему нужно. Это связано с судом? Тогда могли бы поговорить по телефону.

Вспоминаю, с каким упорством он хотел поговорить со мной в мае. Похоже. Немного. Только мы уже поговорили на эту тему. Появилась новая? Нужно кому-то вправить мозги некрасивыми словами?

Если бы так работало.

Проходит пятнадцать минут. Ожидание утомляет. Поэтому я делаю пару-тройку кругов и возвращаюсь на место. Там катаюсь на заднем колесе, запрыгиваю на бордюр, почти слетаю. Пробую другие движения, урезая время. Ноуз пик до сих пор ощущается неестественным. При повторном прыжке поскальзываюсь и неудачно приземляюсь.

Встаю и отряхиваю руки. Проверяю время. У Андрея в запасе двадцать минут. Надо припугнуть его тем, что в следующий раз мы точно увидимся только в суде. Если подумать, звучит как предупреждение, которое говорит: «А потом…», но является, по сути, завершением.

Поднимаю бэху.

Цепляюсь за «завершение». Оно кажется внушительным и вполне драматичным. На этом история Дрочильщика должна получить точку.

Это, правда, будет точка? Или это — одна из тех точек, за которой идёт продолжение?

Усмехаюсь, смотря в плитку. Стоит подумать.

— Вадим, — я, не осмысляя голоса, поднимаю голову и сжимаю бэху, как если бы она была моей тростью. — Привет, — Коля вздыхает с облегчением. Его взгляд долго не держится на мне. Он пытается его удержать, но не получается.

А я понимаю, что не могу ничего сказать. Слова застряли. От удивления. От того, что я не должен был увидеть Колю перед собой.

Бросаю взгляд по сторонам. Матвиенко нет.

Впервые думаю: «Было бы хорошо, окажись он здесь». Забрал бы всё внимание себе.

Было бы хорошо.

Опять смотрю на Колю и отвожу глаза. Даже не знаю, что сказать. Губы двигаются, как у рыбы, вздрагивают, а взгляд скачет туда-сюда. Веки, кажется, мешают — мелькают и закрываются не до конца.

Чёрт.

Плохо. Слишком плохо.

Забываю дышать. Как вспоминаю, делаю несколько осмысленных вздохов. И повторяю сначала: смотрю на него, будто из-под низа. Растерянного. Растрёпанного. С красными пятнами на лице и шее. Он всегда так краснел: смущаясь, стыдясь, замерзая, в жару, от тяжести. Он стал выше, набрал массы, дал волосам отрасти.

Больше в нём ничего не изменилось.

— Тебе что-то надо? А, — в голове мелькает окончание прошлой встречи, — из-за Матвиенко? Ну, извиняться я не буду, — только подумаю, что я решился где-то такое сказать, как растягивается улыбка. Не быть такому.

— И не надо, — отвечает Коля. — Я не из-за него пришёл.

Чёрт. С таким упорством он всегда отстаивал своё мнение. Защищал меня.

— Из-за чего тогда? — улыбка распадается. Я жму губы.

То ли из-за моего взгляда, то ли по своим причинам, Коля готов был дать ответ, но не мог.

— Если нечего сказать, я пойду, — и говоря это, я чувствую облегчение.

Но, когда Коля хватает бэху за руль и сидушку, под грудиной пробегает многоножка, задевая нервы каждой конечностью.

— Не уходи. Пожалуйста.

Он всегда говорил «пожалуйста», когда просил о чём-то. Чаще из вежливости. Сейчас речь о вежливости не шла.

— Из-за тебя, — не сразу выговаривает. — Я здесь из-за тебя.

С непониманием смотрю. Прямо в глаза. Карие. Я понимаю это до того, как замечаю цвет.

— Я приехал, — «что за глупость?» — думаю я, — потому что хотел… потому что надо было, — не может сказать.

— Отпусти, — встряхиваю бэху.

Я не выдержу, если Коля скажет то, что я додумал.

Быть такого не может… Просто не может.

Коля, нехотя, подчиняется. Вяло опускает руки, но не отходит. Я же крепче стискиваю бэху. Потому что так кажется, что меня больше, что я крепче стою на ногах, что так я смогу перенести его слова. Но на деле, я ощущаю себя наполовину меньше. Смотрю на него снизу-вверх. И, кажется, могу сломаться от его взгляда.

— Вадим. Скажи только одну вещь.

А я знаю, вещей, о которых я могу сказать, намного больше. Но Коля может спросить лишь об одной.

Я не отвечаю. Не поднимаю голову. Не отпускаю своё спасение.

Хочу оглохнуть.

— Ты… ты на самом деле так думал? — Хочу, чтобы Коля ничего не говорил. И исчез. — Правда, считал так? Так, как сказал? — Хочу не понимать его.

Но я всё понимаю. Понимаю, о каком «сказал» идёт речь. Мне не нужно переспрашивать. Не нужно искать какие-то вопросы, чтобы прояснить ситуацию. Мне не нужно смотреть на него и взглядом говорить, что я не догоняю, что он имеет в виду. Хотя… мы много о чём говорили. Много думали, считали. Он мог спрашивать о чём угодно, что было когда-то там. Но я знаю, и он знает, что спрашивать он может лишь об одном.

О том, — я сжимаю губы и сильнее стискиваю пальцы, — что сказал я. О первых словах. О том, когда я решил всё закончить.

В школе. После уроков. На третьем этаже, где было настолько тихо, будто место забросили. Где слова отскакивали от стен и пола и вонзались в руки, ноги, грудь и голову. Но больно не было. Больно было потом. Когда я остался один.

— Думал, — выдыхаю я. Как если бы сказал «да», как если бы те слова были правдой. А Коля, кажется, вздрагивает, принимая слово за ответ. — Как же! Нет. Не думал. — Никогда. Никогда я так не думал. — Доволен? — я не вижу его лица.

Не могу посмотреть на него.

— Да. Спасибо, — особенно легко произносит Коля. А для меня его спасибо тяжелее небоскрёба, всех тех кусков неба, что каждое утро налегали на меня.

Я сажусь на бэху, едва замечая, как он отходит, и хватаюсь за руль.

* * *

Кручу педали, будто меня преследуют на машине, угрожая ружьями и пушками. Будто я должен выдавить всё из куска металла, чтобы выжить. Будто по-другому мне не сбежать.

Меня трясёт из стороны в сторону, заносит. Я часто теряю контроль. Проезжаю на красный. Забываю смотреть вперёд. Не вижу людей. Вижу только переднее колесо и бордюр. Мелькающие стыки, надписи и зебру. И чувствую, как ветер идёт против меня. Как меня разносит изнутри. Как я не могу сдержать чувство, засевшее во мне. Я держу его, зажав рот, держу до тех пор, пока не колет в глазах.

Я ору в голос. Как в фильмах, сериалах, будто для меня настал тот самый момент.

Но я знаю, это не он.

Резко торможу, слезаю с бэхи и, поднимая её над собой, швыряю. На фоне вскрикивает женщина.

Так же я хочу выкинуть свои чувства, которые дерут в груди. Которые не выдерживают очередного «спасибо». Которые душат за горло.

Я падаю на колени и закрываю рот руками, хоть и кричу. Я не могу остановить это. Как не могу остановить слёзы. Будто меня догнали и подстрелили. Будто боль, которую я ощущаю, реальная. Будто она убьёт меня, и ору я так, будто всеми силами, хочу это предотвратить.

Но я не могу.

На хрипе я прижимаюсь к асфальту, продолжая реветь, точно это поможет мне.

Я знаю, не поможет. Потому что всего так много, что мне не вынести.