Остёр на язык (джен)

С утра льёт мелкий дождь. Небо застелено тёмно-серой пасмурностью. Желание покурить убивается.

— Это, наверно, первый дождь, да, Вадим? — по-прежнему звенит Денис. — До этого только снег падал. Помнишь, когда всё растаяло, а потом навалило? Я думал, снова зима наступит, а нет. За пару часов растаяло. Мокро было, конечно, но свежо. Хорошо так.

Я смотрю в окно. За ним уныло, а освещённый кабинет выглядит непривычно. В нём некомфортно.

— Кстати, ты замечал, что в фильмах и сериалах довольно часто на похоронах дождь идёт? Или на тяжёлых моментах. Драматизируют по-страшному. Будто чёрных костюмов не хватает, слёз и цветов, нужно обязательно до нитки промокнуть, утонуть в грязи и…

Тогда дождя не было. Было сухо и солнечно.

У природы своя атмосфера.

* * *

На полу станции растекаются грязные следы. Люди несут мокрые зонты, сталкиваются и препираются друг с другом. Рядом хлюпают кроссовки.

У выхода вижу картину: трое на одного. В стороне, почти в углу. Никому не мешают, внимание тактично не привлекают.

Я подхожу вплотную. Замечаю белые кроссовки и свитер в крапинку и слышу:

— Голос прорезался, хочешь сказать? — говорит спина посередине.

Дрочильщик не отвечает.

— Один раз цапнул да загаситься решил? — продолжает она же. Агрессивно и серьёзно.

— Не в этом, — отвечает Дрочильщик и поднимает лицо. Видит меня.

Так и замирает.

Окружившие его следуют примеру — смотрят на меня. Сколько внимания я привлекаю, даже не открыв рот. Денис, учись.

— Это же тот ненормальный, — говорит парень слева.

Так меня ещё не обзывали.

— А ты — пример нормальности? — спрашиваю я, навешивая улыбку, и достаю телефон.

Начинаю запись.

— Вали. Тебя это не касается, — вставляет агрессивно-серьёзный. В руке держит айфон.

— Касается, — я повышаю голос, чтобы привлечь народ. — Я из-за этого парня пострадал, — тычу в Дрочильщика. — Моральную травму получил. У меня есть полное право взыскать с него то, что причитается. Мешать будешь?

Я слышу затишье: гам и шаги исчезают.

Парень с айфоном раздражается: стискивает челюсти и пытается смирить взглядом. Но я не чувствую напряжения. В нём нет опасности. Он никак не влияет на меня.

— Что сделаешь? — нагло улыбаюсь я и направляю камеру на него. — Скажи, дорогуша, чем честь окажешь?

Ему хватает ума не вестись на дешёвую провокацию, но, кажется, хотелось.

Он цыкает и махает рукой. Проходит мимо и пытается задеть плечом, но я пропускаю его.

— Спасибо, — говорит Дрочильщик.

— Издеваешься? — Я вспыхиваю и выключаю телефон.

— Нет, — он таращит глаза, — нет.

Точно нет.

Но это «спасибо»… лучше бы оно не звучало.

— П-почему ты подошёл? — неуверенно спрашивает он, а я понимаю, что не отвожу от него глаза.

— Стало интересно, что происходит.

— О, понятно.

Дрочильщик опускает голову и принимается теребить лямку рюкзака.

Я до сих пор смотрю на него. И не могу отпустить.

Палец задевает швы, точно отсчитывает секунды моего сопротивления.

Это напрягает. Я не могу упустить этого из виду и пялюсь, вслушиваюсь, забываю о людях вокруг. Только и думаю:

— Почему ты сказал это?

Вопрос его озадачивает.

— Спасибо. Почему сказал?

Я сжимаю ручку зонта и понимаю, мне нужен ответ. Прямо сейчас. Без траты времени.

Как я мог игнорировать это любопытство?

— Я сказал потому, что, — Дрочильщик не сразу находит слова — он в растерянности: не ожидал ни меня, ни моего вопроса, — потому, что… ты помог мне осознать кое-что очень важное.

— Что это?

Он мнётся. Теряется на глазах.

Приструнить бы.

— Мой характер, — едва выговаривает он и замолкает. Помнит, что я не хотел слышать о нём.

— Дальше.

— Это… всё.

Не понимаю. Абсолютно. И эта паскуда ничего не объясняет.

— Ты не знал, что у тебя воли нет?

— Нет, я знал. Это… о другом.

— Так скажи, о чём.

Я представляю собой плотный кусок раздражения, который никак не может получить разрядки в виде паршивого ответа. Он не идёт из Дрочильщика. Дрочильщик не может его показать.

Вижу: он по себе такой. Это — его характер.

— Это всё одна ситуация, — собирается он, — и, не говоря о характере, я не могу полностью рассказать о том, почему поблагодарил.

Его палец уже должен был разорвать швы на лямке, а та нервозность, которая вырывается из меня, загрызть его. Я бы от такого избавился.

Сильно вздыхаю. Ставлю кулаки в бока, зонт ударяет по ноге, к слову напоминая о субботе. Я поднимаю голову и опять вздыхаю.

Всё ведёт к этому. Словами Александра Владимировича, настоятельностью Дрочильщика, моим неукротимым любопытством и внезапным терпением.

— Ну ты и дрянь, — говорю я и смотрю на Дрочильщика. Мои слова его будто бы не касаются. — Забыл твоё имя.

— Андрей, — называет он.

— Да, Андрей, ну ты и дрянь.

— Понимаю. — Он звучит и выглядит так, будто действительно понимает.

* * *

На улице капает, поэтому мы зависаем в кафе.

— Прошу, — говорю я.

Дрочильщик Андрей вздрагивает и суматошно лезет в рюкзак. Из него он достаёт блокнот с мятой обложкой. Открывает, листает, быстро водит глазами и находит нужную страницу. Остальные были исписаны, с обеих сторон, некоторые страницы перечёркнуты, где-то обведены слова.

Блокнот он кладёт перед собой и застывает.

— Сначала, спасибо, что согласился послушать меня, — негромко говорит он и осматривается по сторонам. Вокруг нас другие посетители.

— Пожалуйста.

— Тогда, — Дрочильщик Андрей выдыхает через рот и ставит палец на строчку, — мой характер… Ты, уже прочитал про него. И о том, как он проявляется. И, — он делает глубокий вдох и не решается. Никак.

Хочу ударить его по ноге — слишком затягивает. Но не представляю, что поведёт за собой моё действие: затянет ступор или выведет из него. С Гошей и Стасом это — опробованная схема.

И почему я думаю об этом?

Не хочу спугнуть? Есть такое. Его монолог и без моего участия затягивается, а мой интерес не сможет прожить спокойно завтрашний день, если его не угомонить сегодня.

Пейджер бренчит по столу — привлекает моё внимание, а Дрочильщика Андрея заставляет вздрогнуть. Заказ готов. Можно забирать.

— Это тоже часть характера, — тихо говорит Андрей и прижимается к кружке. — Мне стыдно и… я иду против себя. — Он берёт блокнот и перекидывает несколько страниц. — Ты спрашивал, радовался бы я, продолжил бы, если бы это был не ты. Я не был бы рад. И не стал бы продолжать. Честно. Я… я не хотел этого делать. Но сделал потому, что я — такой. Потому, что мной пользовались. И я шёл на поводу. И я знаю, что это — только моя вина. И что я должен был сопротивляться тому напряжению, которое на меня оказывали. Но я не мог. Я не мог ничего сказать. И поэтому согласился. — Удивительно, до сути он не дошёл. — Они сказали, либо я буду… мастурбировать, — его голос затих, — либо на меня. И поэтому я согласился. Я… поставил себя выше другого человека. И поэтому твои слова подействовали на меня. Я о тех: «А если бы это был не я?». И я подумал: «В самом деле, если бы это был не тот человек, который мог ответить? Который почувствовал, но ничего не сделал?». Я совершил бы ужасную вещь…

— Ты совершил ужасную вещь. — Я не перестаю дёргать ногой и крутить пальцы. Его монолог затянулся, и это раздражает меня.

— Да. И я — дрянь, — покорно повторяет он. Но с улыбкой. — Я подумал, как это здорово, что ты можешь сказать такое. И не боишься оказаться в такой ситуации. И показать её другим. Ты сразу принял возможные меры, чтобы… остановить меня, — Андрей переворачивает страницу блокнота. — Мне это недоступно. Поэтому мной пользовались. И поэтому я делал, когда давили. И поэтому я — дрянь. И поэтому я благодарен тебе: ты открыл мне глаза. Если бы это был не ты, всё было бы намного хуже. Я бы только сожалел. Сильнее после того, что остался не пойманным, что могу спокойно жить, тогда как другой человек пострадал из-за меня. Я не думал об этом, но ты… включил мои мозги. И поэтому я попытался пойти наперекор тем, кто давил на меня. Но это оказалось непросто. — Вместо лямок он возится с пальцами: трёт, сжимает, сдавливает их. — Совсем не просто. Один раз я смог сказать им, что думаю, но потом… я снова был под напряжением и готов был согласиться со всем, что они скажут. Словно, только один раз я смог быть… немного смелее, чем раньше. А дальше никак.

— Те, кто давил на тебя, — те трое в метро? — спрашиваю я, колупаясь в вафле.

— Да.

Если они заставили его дрочить, значит, знали, за чем наблюдать.

— Они снимали видео?

— Да.

Я успеваю нафантазировать, как толкаю агрессивно-серьёзного типа в ответ на его выпад и он роняет телефон. Это была бы непреднамеренная месть за пустословие педсостава. Хорошее представление.

Но я возвращаюсь к реальности. Смотрю на Дрочильщика Андрея.

Слабость подвела его к преступлению, но моё открытое сопротивление восхитило его, а мысль о другом человеке — активировала вину и благодарность мне. Если кратко.

— Но преступления это не отменяет.

— Да, я знаю. И… и не говорю о нём. Я знаю, что…

— Ты — дрянь?

— Да, — он даже усмехается. — Я знаю, что через это нужно пройти. Чтобы взять полную ответственность за свои действия. И ты поступил правильно. Правда. Правильно.

Очень странно, когда преступник говорит жертве, что она поступила правильно, осудив его. Складывается впечатление, что преступник — неправильный.

Примечание к части

Изображение — образ персонажа.

Андрей — https://b.radikal.ru/b29/1912/40/09000b94084e.png