Награда от темноцветов (гет)

В предыдущей главе:

На каникулах Гермиона, Гарри и Северус договариваются называть друг друга по имени в приватной обстановке. Благодаря зачарованной омеле и некоторым другим обстоятельствам Северус и Гермиона целуются еще раз.

По возвращении в Хогвартс Снейп пытается дистанцироваться и прекратить занятия окклюменцией. Гермиона считает, что это из-за их поцелуя, и винит себя за то, что слишком форсировала события. Северус дает ей понять, что он боится утратить самоконтроль и пересечь оговоренную черту.

Гермиону вовсе не ужасает перспектива близости, но Северус боится не своих телесных реакций, а слишком быстрого эмоционального сближения. Оборвав объяснения на середине, он объявляет, что уроки окклюменции продолжатся.

Деловой тон, которым Северус согласился продолжить уроки и тут же выставил Гермиону вон, нисколько не огорчил ее. Важнее всего было то, что он согласился. А если внешней холодности ему будет достаточно, чтобы вернуть себе уверенность и ощущение контроля над ситуацией, то это просто отлично — на такие приемы студентка уже давно не обижалась, зная, что они лишь маскируют уязвимость Снейпа.

Послушавшись наставника, Гермиона весь остаток дня размышляла о новом щите. Придумав в свое время ледяную стену, она была безмерно горда своей изобретательностью, пока Северус не продемонстрировал, что монолитная, гладкая и с виду неприступная защита имеет свои слабые места.

Она вспомнила ощущение ментального контакта с Северусом: легкое касание ладони, разлившаяся по ледяной стене волна тепла — и Гермиона моментально сдалась. Щит растаял, и не успела она разобраться в ощущениях, как легилимент уже был внутри. Наверное, если бы он так же мягко, но настойчиво коснулся руками ее тела, а не разума, то она покорилась бы его желанию столь же быстро и безоговорочно…

Спохватившись, что опять витает в грезах, вместо того чтобы придумывать новую защиту, Гермиона строго заставила себя собраться.

Ширмы из белой ткани тоже казались ей неплохим изобретением, когда оно пришло на ум, — но вскоре Северус доказал, что ткань тоже бессильна против его вторжения. Требовалось что-то намного крепче… Два года тому назад, изучая пособия по окклюменции, она читала упоминания о том, что щитами можно не только обороняться от легилимента, но и устроить ему западню. Впитав вложенную нападающим магическую энергию, щит потом высвобождает ее, смыкаясь, — и легилимент оказывается заперт внутри. Но для такой хитрой операции щит должен быть очень и очень прочным…

Во время урока зельеварения следующим утром Гермиона, монотонно помешивая зелье в котелке, удрученно размышляла о том, что она пока не готова задействовать сложные стратегии — ей бы для начала просто выдержать атаку Снейпа… Но зато, пока она думала обо всем этом, ей в голову пришел образ весьма крепкого материала — и как ни искала начинающая окклюментка изъяны в своей новой защите, она неизменно убеждалась в ее идеальной прочности.

К вечеру ей уже не терпелось узнать, что придумает Снейп, столкнувшись с преградой. Гермиона пришла на занятие, горя от нетерпения. Профессор же, судя по виду, не разделял ее энтузиазма и держался подчеркнуто официально.

— Не забывай, — произнес Снейп учительским тоном, — о цели сегодняшнего занятия. Ты должна защититься от легилименции, то есть не дать мне увидеть ничего из своих мыслей, после того как я войду.

Он сидел в своем кресле, а Гермиона — на гостевом стуле по другую сторону стола. Похоже, сегодня Северус не планировал подходить к ней поближе и облегчать работу обоим. Гермиона подалась вперед, поставила локти на стол и подперла голову руками.

— А ты для начала войди, — с вызовом произнесла она, глядя в глаза наставнику.

Он слегка приподнял бровь:

— Надо же, какая самонадеянность…

— Я придумала новый щит. Очень крепкий.

— Неужели? Но если так, то ты должна понимать — мне придется вложить изрядную силу, чтобы преодолеть его.

Голос Снейпа выражал угрозу, но по глазам Гермиона видела, что ему отнюдь не хочется причинять ей боль.

— Понимаю, — твердо ответила Гермиона, не отводя взгляда. — Не сдерживайся. Я хочу точно знать, насколько прочна моя защита.

На лице Северуса отразилось удивление. Наверняка он задался вопросом, для чего ученице такая проверка, если Волдеморт мертв, а для защиты от любого менее кровожадного легилимента (надо же, Беллатрису можно назвать «менее кровожадной» по сравнению хоть с кем-то!) вполне достаточно ледяной глыбы.

А нужно это было для того, чтобы окончательно избавиться от страха перед пытками. Гермиона хотела быть полностью уверена в собственной безопасности, а уговоры самой себя, что война кончилась и больше никто ее не тронет, слабо помогали. Она хотела твердо знать, что способна выдержать допрос, и больше не просыпаться в холодном поту.

— Я знаю, что будет больно, — спокойно заверила она, видя сомнение профессора, — и готова к этому. Мне правда нужно испытать свою защиту.

Он, кивнув едва заметно, тоже подался вперед, облокачиваясь о стол, и поднял волшебную палочку.

— Что ж… — его рука была так же тверда, как взгляд. — Легилименс!

Гермиона почувствовала, что Северус растерялся, увидев результат ее изысканий. Это была стена из литой стали, гладкая и совершенно неприступная. Окклюментка даже ощутила его нерешительность, когда он подошел к преграде вплотную и провел по стене пальцами, ища хоть какую-нибудь неровность. Изъянов в стене не было. Этот щит не оставлял легилименту иного выбора, кроме применения грубой силы, и Гермиона собралась, готовясь выдержать удар.

Первая атака отозвалась слабой гудящей болью в голове: Северус ударил раскрытой ладонью, вложив умеренное количество магии. Он сделал это так хладнокровно, что Гермиона не поняла, жалеет он ее или экономит собственные силы. Она все-таки рискнула не отражать силу удара, а впитывать ее, чтобы стена укреплялась, а нападающий, наоборот, выдыхался. Снейп демонстрировал серьезность намерений, лупя по стене кулаками, все сильнее и сильнее. Он не надеялся в самом деле сломать сталь голыми руками, скорее хотел заставить Гермиону сдаться и убрать защиту, испугавшись боли.

Но жертва стойко выдерживала удары — и в руках легилимента материализовался из ниоткуда тяжелый молот. Удары им были гораздо мощнее, но Гермиона сквозь боль ощущала гордость за то, что она держится так долго. В реальности студентка, сидящая за столом напротив профессора, кажется, вспотела от напряжения, но Снейпу этот урок давался уж точно не легче, чем ей. Наверняка завтра у обоих будет раскалываться голова.

Северус ненадолго остановился, чтобы сменить оружие. Молот пропал, и вместо него возник огромный таран, который профессор каким-то неимоверным магическим усилием удерживал двумя руками над головой. Отойдя и плавно разбежавшись, он врезал орудие заостренным концом в железную стену. Преграда загудела, выгибаясь и дрожа, и… выстояла.

Да! Новой защите можно доверять! Гермиона понимала, что профессор не решится на удар еще мощнее, чем был последний, а ни у одного другого из живущих в мире легилиментов не хватит сил и мастерства повторить то, что сделал он.

Таран исчез. Снейп, теперь безоружный, медленно подошел к стальной стене и положил горячую ладонь на прохладную гладкую поверхность. Гермиона видела в этом жесте церемонное прощание с противником после поединка — и вместе с тем нечто заботливое, утешительное, адресованное уже не оппоненту, а ученице, младшей коллеге и, в конце концов, просто женщине. Постояв так немного, Северус прикрыл глаза, оперся о стену плечом, прильнул лбом — и Гермиона только теперь поняла, что он еле держится на ногах от усталости. Сейчас занятие окончится. Как бы она хотела обнять Северуса напоследок! Не в реальности, где царит неловкое ощущение хождения по краю, а именно здесь, где соприкасаются их обнаженные разумы, где нет места фальши, притворству и условностям…

Гермиона слишком поздно заметила, что материал ее стены меняется…

* * *

Снейп только что стоял упираясь лбом в стальную стену — и вот он уже летит вперед. За миг падения он не успел открыть глаза и понять, что случилось со щитом Гермионы, но почувствовал прикосновение теплой и бархатистой женской кожи, а вовсе не холодного металла.

Неожиданное ощущение было таким ярким и всепоглощающим, что у Северуса закружилась голова и по телу разлился жар. На ум снова пришла гипотеза о том, что представляет собой добровольная легилименция, и тело начало реагировать соответствующе — но Снейпу каким-то чудом удалось собраться и остановить поток ненужных ассоциаций.

Падение закончилось — и Северус, открыв глаза и поднявшись на ноги, увидел множество развешанных вокруг холстов, на сей раз вовсе не пустых. На экранах прокручивались отрывки воспоминаний Гермионы, и все до одного — о его собственной персоне! В одном «фильме» они с Гермионой целовались под омелой, в другом были показаны крупным планом его руки, поглаживающие луковицу лунного цветка, в третьем и вовсе разворачивались сцены из фантазий ученицы, а не воспоминаний — на самом деле ничего подобного между Гермионой и Северусом не было…

Снейп с надеждой бросился к холсту, на котором изображался кабинет зельеварения. Судя по внешности однокурсников Грейнджер, данное воспоминание было из числа детских и не угрожало опасными ассоциациями. Подойдя ближе, он с облегчением понял, что это первый урок зелий.

«Я не думаю, что вы в состоянии оценить красоту медленно кипящего котла, источающего тончайшие запахи, или мягкую силу жидкостей, которые пробираются по венам человека, околдовывая его разум, порабощая его чувства…» — размеренно произносил профессор Снейп из воспоминания, и испуганные первокурсники сидели смирно, затаив дыхание. Все, кроме одной. Лохматая голова обернулась назад, где стоял Снейп-наблюдатель, и маленькая Гермиона плутовски улыбнулась ему. Северус готов был аплодировать. Грейнджер обнаружила его присутствие сразу же.

Одиннадцатилетняя Гермиона снова повернулась вперед, к читающему лекцию профессору. Тот не замечал ее, целиком поглощенный Поттером. Она же жадно слушала его, совершенно очарованная то ли наукой, которую ей предстоит постигать в этих подземельях, то ли самим Снейпом. А он начал знакомство с того, что рявкнул на нее за поднятую руку, и шесть лет все продолжалось в том же духе: она изо всех сил старалась заработать похвалу профессора и понравиться ему, а он лишь сильнее раздражался ее настырностью: слишком длинными сочинениями, слишком точными цитатами из учебников, слишком строгим следованием рецептам, вечно реющей над классом рукой и подсказками Лонгботтому, будто обучить этого мальчика зельеварению было ее обязанностью, а не Снейпа.

Несмотря на вечную враждебность зельевара, его резкие замечания, снятие баллов и издевки, Гермиона всегда относилась к нему почтительно, видя в нем строгого, недружелюбного, но весьма компетентного учителя. Если она и обижалась на Северуса, то не за себя, а за Лонгботтома, который видел в профессоре Снейпе просто дьявола во плоти. Грейнджер просто не понимала всю степень угрозы, которую мальчишка представлял для окружающих, в том числе для нее самой. Доучить его до СОВ с полным комплектом конечностей стало для Северуса отдельной головной болью. Профессор с самого начала предупреждал, что Лонгботтома нельзя подпускать к котлу, но никто его не послушал.

Северус с интересом наблюдал, как воспоминания на экране сменяют друг друга и отношение Гермионы к нему с годами становится сложнее. Заподозрив, что профессор не тот, кем старается казаться, она стала внимательно наблюдать за ним. Уважение к знаниям и профессионализму было подкреплено уважением к Снейпу как личности, когда Гермиона сделала однозначный вывод, что ему можно доверять. В ее душе пробудились сочувствие к этому недооцененному человеку, беспокойство за него, благодарность за тщательно исполняемую миссию… И все это рухнуло в один день. Вернее, в одну ночь.

Узнав об убийстве Дамблдора, Грейнджер сначала не поверила своим ушам. Потом была шокирована. Потом злилась, причем не на Снейпа, а на себя — за то, что ошибалась в нем! А через несколько дней, переварив известие и успокоившись, собрав факты воедино, Гермиона попыталась объяснить для себя поступок профессора. Она, конечно же, не раскусила Снейпа одним щелчком, но пришла к выводу, что знает далеко не все; что поведение «изменника» имеет какое-то объяснение, кроме самого очевидного; что она не могла настолько ошибиться в нем. Два месяца тому назад, придя просить его о поцелуе, Гермиона сказала правду: она никогда не считала его предателем. Весь год, пока остальные боялись его, она боялась за него.

«Почему? — удивлялся Северус. — Почему ей был так важен я сам и мое благополучие? Зачем ей были нужны мое уважение или хотя бы похвала? Какое ей дело до мнения «сальноволосого ублюдка», «летучей мыши» и «грозы подземелий»? Почему?»

Но все эти клички в воспоминаниях Гермионы фигурировали при одних и тех же обстоятельствах: когда она выговаривала друзьям за их использование. Снейп из любопытства стал искать эпизоды неуважения к себе — и вскоре нашел кое-что.

Северус обнаружил себя на дороге, ведущей от школьного замка к площадке для квиддича. С поля доносился шум заполненных трибун, и Снейп сообразил, что ему нужно туда. Тропинка сужалась, петляла, была более каменистой и ухабистой, чем на самом деле: Гермиона пыталась сбить легилимента с пути. Но безуспешно: Северус дошел до преподавательской трибуны и наконец узнал, кто поджег его мантию в тот раз.

Грейнджер думала, что Снейп пытается сбросить Гарри с метлы, в то время как он делал совершенно противоположное: читал контрзаклятие, помогая Поттеру удержаться. Впоследствии, узнав, что Северус защищал философский камень, а все подозрения в его адрес были ошибочны, она горячо устыдилась своего поступка. Это и положило начало ее доверию, уважению, а затем и другим чувствам.

Не дожидаясь ассоциаций с «другими чувствами», Северус прислушался к ноткам стыда. Грейнджер снова пыталась помешать ему увидеть следующее воспоминание, и снова тщетно: цинично спланированная кража шкурки бумсланга предстала перед Снейпом во всех подробностях. До сего момента он был уверен, что, хотя в тайной варке Оборотного зелья без Гермионы никак не обошлось, в хранилище забирался Поттер.

Изготовить качественное Оборотное зелье было невероятным достижением для второкурсницы, даже такой способной, как Грейнджер. Северус знал о ее ошибке с волосом, но своими глазами ученицу в полукошачьем облике не видел. Поддавшись соблазну посмотреть хотя бы сейчас, он попробовал заглянуть в туалетную кабинку, где пряталась Гермиона, но она мощно захлопнула дверь перед его лицом. Северус усмехнулся, гордый стремительно растущими успехами ученицы в окклюменции.

Возмущение Грейнджер вызвало связь с другим воспоминанием, и на этот раз она не стала мешать легилименту смотреть. Северус увидел со стороны самого себя, насмешливо говорящего по поводу зубов ученицы, увеличенных заклятием Драко: «Изменения незначительны», — одновременно ощущая всю полноту чувств Гермионы в тот момент: обида, стыд, разочарование, боль.

Неужели его грубость настолько сильно задела ее? Даже если она переживала насчет своих крупных зубов, то можно ли принимать всерьез комментарии такого урода, как он? Ему ли критиковать чужую внешность? Та жалкая попытка самоутвердиться за счет ученицы заслуживала не ее обиды, а только смеха, ответной издевки… Злости, в конце концов! Именно этого он и добивался, подкрепляя имидж мерзавца, открыто потворствующего своему факультету, придирчивого к трем другим, а лично Поттера и его друзей прямо-таки ненавидящего. Все вокруг знали, что хамство зельевара — это просто черта его мерзкого характера, и никто не принимал его оскорбления близко к сердцу. Никто, кроме, как выяснилось, одной не в меру наблюдательной гриффиндорки.

Впрочем, разочароваться можно только в том, кого уважаешь, а обидеться — лишь на того, чье мнение тебе небезразлично. Так что нетипичная реакция Гермионы на его выходку имела объяснение. Горько расплакавшись, студентка убежала, и теперешнему Северусу захотелось взять те слова обратно. Он пожалел о них так же, как о брошенном в адрес Лили слове «грязнокровка».

Надо заметить, Грейнджер вовсе не считала его уродом, отыгрывающимся за свои комплексы на других! Снейп из ее воспоминаний разительно отличался от того, кого Северус имел сомнительное счастье видеть в зеркале. Темные глаза в восприятии Гермионы были глубокими завораживающими омутами, жидкие волосы — гладкими шелковистыми прядями цвета воронова крыла, а длинный крючковатый нос — благородным римским профилем. Она считала его чуть ли не красавцем, но внешность была не во главе угла.

Как Гермиона сама говорила, ее привлекали манеры Снейпа: легкая изящная походка, глубокий бархатистый голос, завораживающие движения рук… Она засматривалась даже на то, как он держит вилку за столом! Хмурая и угрожающая гримаса, при виде которой студенты обреченно ждали расправы, Грейнджер не пугала. Наоборот — Гермиона любила наблюдать за сменой выражений на лице профессора и угадывать, какие из эмоций настоящие, а какие наигранные.

Также она находила элегантным его старомодный стиль одежды, и особенно ее очаровывали длинные ряды мелких обтянутых тканью пуговиц на сюртуках. Фантазии о том, как эти пуговки поддаются одна за другой, были яркими и детальными — несомненно, от частых повторений. Гермиона всерьез задавалась вопросом, пользуется ли он заклинанием или ежедневно возится, застегивая и расстегивая их вручную.

А уж как ей хотелось расстегнуть эти пуговицы самой! Она грезила о том, что обнаружит под сюртуком и сколько еще слоев ткани ей придется преодолеть, чтобы добраться до кожи. Она фантазировала о том, гладкая у него грудь или покрытая темными волосами, и если последнее, то мягкие они на ощупь или жесткие. Она одинаково хотела как сама прикасаться к его обнаженному телу, так и ловить его прикосновения своей кожей, и чтобы его пальцы были так же ловки и бережны, как при обращении с нежными ингредиентами… Она думала о том, как его губы, обычно поджатые или искривленные в усмешке, станут теплыми и мягкими… Какое удовольствие способны подарить эти губы, касаясь разных участков ее кожи…

Мерлин правый! Северус, опомнившись, посмотрел по сторонам — и обомлел, поняв, где находится. Он так увлекся разглядыванием мыслей Гермионы, переходя от одного холста-экрана к другому, что не заметил, как зашел в ту область, к которой обещал никогда не приближаться.

Воспоминаний здесь не было — лишь мысли и фантазии. На каждом из холстов Северус мог наблюдать поглощенную друг другом парочку — себя и Гермиону — в разных позах и местах: на ковре у камина, в постели, в душе, на его рабочем столе, в студенческой лаборатории среди недомытых котлов… Яркие и детальные сцены (сколько же раз Гермиона рисовала их в воображении?!) не оставляли Снейпу простора для невинной ассоциации, за которую можно было бы уцепиться и найти дорогу обратно. Он пытался прислушаться к царящим здесь эмоциям и найти зацепку в них — но столь же безуспешно. Страсть, стыд, вина, страх разоблачения, азарт нарушения запретов, томление, снова страсть — все чувства неизбежно вели к картинкам того же толка.

К ужасу Снейпа, эти чувства усиливались, находя отклик в его душе, в памяти и — Мерлин помоги! — в теле. Возбуждение, которое он подавил, войдя в ее разум, вернулось стократно усиленным. А эта горе-окклюментка, прекрасно чувствуя его присутствие и его желание, заводилась еще сильнее — и омут ее страсти превращался в настоящий водоворот, затягивающий обоих.

Изображенные на холстах эротические сцены стремительно превращались в откровенное порно. Бесконечные Гермионы и Северусы лишались одежды, ритмично двигались, стонали, рычали и вскрикивали на все лады.

Северус во все глаза наблюдал со стороны, как он, абсолютно голый, энергично двигает бедрами, пристроившись позади стоящей на коленях Гермионы, а все ее облачение составляют лишь черная повязка на глазах и наручники, стягивающие руки за спиной… И тут студентке удалось каким-то чудом взять происходящее под контроль. На зрителя упало чистое белое полотно, опутало его и, упруго хлопнув, вытолкнуло из чужого разума.

* * *

Гермиона и Северус смотрели друг на друга, раскрасневшись и тяжело дыша, как будто действительно только что занимались любовью. Впрочем, уместно ли здесь «как будто»?

И прежде чем Снейп смог обрести дар речи и связать вместе слова извинений, студентка издала сдавленный звук и, вскочив как ужаленная, выбежала прочь из кабинета.