Награда от темноцветов (гет)

В предыдущей главе:

У Гермионы очередной кошмар. Ей снятся пытки в Малфой-мэноре, нападение змеи в Годриковой впадине и смерть Северуса в Визжащей хижине. После этого она, не в силах заснуть, идет на кухню и по пути встречает Снейпа. Сидя с профессором на кухне у камина, Гермиона рассказывает ему часть своего сна, надеясь, что Северус простит ей то, за что она до сих пор корит себя. Но Гермиона получает даже больше, чем прощение: оказывается, что слабое невербальное заклинание, которое она наложила на профессора в Хижине, помогло ему дождаться помощи — то есть спасло жизнь!

Провожая Гермиону обратно в спальню, Снейп дает ей свою мантию, чтобы согреть. Вещь приходится ей очень по вкусу. Она решает не возвращать мантию какое-то время.

В тот же вечер Гермиона пришла на очередной урок окклюменции.

Ночную встречу обсуждать не стали: Гермиона молчала из опасений, что Снейп потребует свою мантию обратно, а Северус счел подобный разговор излишним укреплением неформальности между ними. Он и так зашел слишком далеко с этой гриффиндоркой. Погружаться в ее разум тоже не хотелось, но предлоги для того, чтобы отложить занятия окклюменцией, у него кончились.

Так что единственным косвенным упоминанием того, что обоим — ни студентке, ни профессору — не довелось ночью выспаться, стал вопрос Северуса, чувствует ли ученица в себе силы выдержать сеанс легилименции.

Гермиона плюхнулась в кресло напротив Снейпа, не тая улыбки. Он беспокоится о ее состоянии! Даже излишне беспокоится, ведь легилименция нисколько не утомляет ее!

— И головной боли не было? — недоверчиво переспросил Северус, выслушав ее ответ.

— Нет, я в полном порядке, — заверила его Гермиона. — Боли не было ни во время занятия, ни после. И вообще ощущение вашего присутствия в моих мыслях было странным, непривычным, но скорее приятным, чем болезненным.

Сказать, что Северус был удивлен ее признанием, — значит ничего не сказать. Он в жизни не слышал, чтобы кто-то назвал вторжение в свой разум «скорее приятным». Сам он подвергался легилименции лишь двоих магов: Темного Лорда и Дамблдора — и даже со вторым, хоть он и действовал гораздо мягче первого, ощущения Северуса были весьма далеки от приятных.

— Что ж… Я не применял грубой силы, преодолевая ваш барьер… — задумался он вслух. — В противном случае, поверьте, вы бы чувствовали себя совсем иначе. Через вашу ледяную стену, при всей ее видимой неприступности, довольно легко было пройти, применив нестандартный подход… Кроме того, я не стал продвигаться далеко или искать какое-то конкретное воспоминание, а всего лишь взглянул на то, что вы сами любезно предложили. Вы помните, что продемонстрировали мне? И знаете, почему именно это?

Гермиона кивнула:

— Вы растопили мой щит. И ощущение тепла вызвало у меня ассоциации с некоторыми воспоминаниями.

— Именно так, мисс Грейнджер. За знание теории ставлю вам «превосходно». Простейший прием в легилименции — внушить мысль, эмоцию либо визуальный образ и посмотреть, что отзовется. И, разумеется, основной метод защиты — не реагировать на подобные провокации.

— То есть использовать ледяную стену мне не стоит?

— Я знаю, как пройти через нее, так что она все равно бесполезна. Не забывайте, мисс Грейнджер, ваша цель — не удержать меня снаружи, а помешать свободно разгуливать и смотреть все, что захочу, внутри.

Гермиона задумалась. К какой бы защите прибегнуть? Лед не годится, кирпичная стена легко ломается… Все остальное, что приходило на ум, тоже было довольно хрупким. Профессор велел ей не отвечать на провокации… А еще он постоянно твердил Гарри, что нужно освобождать разум…

Вдруг к Гермионе пришел образ чистого холста, и она уцепилась за него: неизвестно, поможет ли, но идей получше все равно нет.

— Хорошо, попробую кое-что другое.

— Готовы?

— Насколько это возможно.

— Что ж… — Снейп поднес кончик волшебной палочки к ее виску и тихо сказал: — Легилименс!

На этот раз Северус оказался перед сплошной белой поверхностью. Не похожая ни на лед, ни на кирпичную кладку, стена представляла собой что-то вроде бесконечной льняной простыни, висящей на такой же бесконечной, сколько глаз хватало, веревке. Интересно.

Северус вызвал ветер — и ткань стала пузыриться и прогибаться, однако осталась на месте, белая, плотная и гладкая, как экран для проектора. Полотно, конечно, легко было бы разрезать, однако этот прием Северус счел слишком примитивным. Он подошел ближе и внимательно разглядел ткань в поисках слабого места. Довольно скоро его взору предстала торчащая нить, и Снейп, легонько подергав за нее, распустил ткань по шву.

Пройдя за первый слой защиты, Северус обнаружил еще множество точно таких же белых ширм. Воображение Гермионы поразило его: Поттер даже не приблизился к такому мастерству освобождать разум. Но насколько успешно Грейнджер научилась стирать визуальные образы, настолько же провалилась в умении брать под контроль эмоции: ее чувства он улавливал так же легко, как в первый раз.

Снейпом овладели взвинченность и тревога, и поначалу он связал их со страхом Гермионы перед его собственным вторжением. Но вскоре он понял, что дела обстоят с точностью до наоборот: тревога была у нее раньше, а его приход вызвал успокоение. От неожиданности Северус чуть не оборвал контакт, поддавшись собственным эмоциям. Однако страх Грейнджер был достаточно силен, чтобы легилимент мог использовать вибрации этого чувства как компас.

Северус прошел чуть дальше вглубь разума — и на одном из белых экранов стали прокручиваться воспоминания. Гермиону крепко держат руки егерей… Плен, чувство беспомощности… Когда мелькнули лица Беллатрисы и Сивого, то Северус поспешно отвернулся в поисках нового направления, чтобы не видеть, как Гермиону пытают, и не заставлять ее проживать это заново. Снейп догадывался, что данные сцены и так возвращаются к ней в кошмарах.

Он постарался прислушаться к иному ощущению тревоги, менее острому, и вскоре опознал в нем страх принятия решений. Довольно неожиданное чувство для девушки решительной и рациональной до мозга костей! На экране, который теперь был перед Северусом, появились отрывки прошлогодних воспоминаний, когда Гермиона и ее друзья скитались по стране, пытаясь выполнить почти невозможное поручение, которое им оставил покойный директор. Просматривая эти эпизоды, Снейп убедился в своих давних подозрениях: миссия целиком держалась на Гермионе. Как однажды сказал Дамблдор, она была голосом разума, мозгами Золотого трио. Остальные двое всегда рассчитывали на то, что у подруги есть готовые ответы на все вопросы. Мальчишки подкидывали ей сырые идеи и ждали, что Грейнджер легко превратит их наметки в цельный разумный план. Весь год Гермиона сгибалась под грузом ответственности за друзей, которые полностью полагались на ее обширные знания. Она постоянно сомневалась в ценности своих советов, боялась ошибиться и всех погубить.

Досмотрев воспоминания о неделях, проведенных в бегах, Северус ощутил еще один оттенок страха. Это чувство было не таким свежим и болезненным, как военные переживания, оно уже давно жило в разуме Гермионы. Снейп легко нашел нужное направление, но как только он подошел ближе к источнику заинтересовавшего его страха и на холсте стало проступать изображение, то прямо перед его носом упал поспешно созданный щит, все из той же белой ткани. Однако защита была весьма слаба, и Северус без труда обошел препятствие.

Страх потерять близких был бы нисколько не удивителен после недавно окончившейся войны — но Снейп понял, что Гермиона боится не только их смерти. Также студентку тревожит, что ее бросят одну, что от нее отвернутся или разочаруются в ней.

Северус переходил от одного холста к другому. Он видел Гермиону в маггловской начальной школе, всегда в одиночестве или поближе к взрослым. Затем поступление в Хогвартс. Она жаждала проявить себя и утвердиться в мире, принадлежащем ей по праву, — но однокурсников оттолкнула ее не по годам зрелая манера общения. До происшествия с троллем, чудом сплотившего легендарную троицу, с Гермионой никто не общался. Поттер и Уизли стали ее первыми друзьями в жизни, и эти отношения значили для нее несказанно много. А когда чувства Гермионы к рыжему переросли в нечто большее, чем дружба, то болван Уизли даже не удосужился заметить это, окончательно подорвав самооценку девочки.

Снейпа поразили многочисленные сходства в биографии Гермионы и его собственной. Он тоже всегда был белой вороной, и его дружба с Лили, ставшая для Северуса целым миром, точно так же была разрушена невзаимностью зародившихся чувств. Когда Лили отвергла любовь Северуса, то с ним случилось именно то, чего боялась Гермиона: на долгие годы он остался совершенно один.

Ее мысли о Рональде снова вернули Северуса в лес, и он увидел, как рыжий уходит из палатки, оставляя Гермиону, с бледным перекошенным лицом зовущую его по имени. Эту сцену пронизывали не только злость и обида, но и, как ни странно, самоуничижение. Северус даже усомнился в правильности собственных ощущений, но нет — Гермиона Грейнджер действительно в глубине души ожидала, что люди отвернутся от нее, если она не будет им полезна, если не докажет, что достойна их любви, — и это будет полностью ее вина. От Северуса не укрылось, что Грейнджер в том числе не уверена в своей женской привлекательности. Как она сама говорила ранее, никто из людей, в которых она влюблялась — даже мимолетно, — не смог ответить ей взаимностью или хотя бы понять ее чувства.

И тут Северус с изумлением обнаружил, что и сам был одним из этих людей: начались сцены с его собственным участием! Он отчитывает Грейнджер за дословный ответ на уроке, затем высмеивает излишнюю длину ее сочинения, критикует за зелье, сваренное четко по инструкции, без вдохновения и импровизации. Также успели показаться эпизоды уроков защиты от Темных искусств и даже фрагмент недавнего вечернего разговора в его кабинете. Снейп смотрел все эти воспоминания — и на него давили ее чувства неуверенности, бессилия и подавленности.

У Северуса с трудом получилось отвернуться от экрана, и он даже заподозрил, что Грейнджер специально показала именно эти моменты, чтобы сбить его с толку. Не желая продолжать смотреть на самого себя со стороны, Снейп резко развернулся на месте и постарался снова прислушаться к страху потери, источник которого до сих пор не нашел.

На холсте, который теперь оказался перед глазами, разворачивалось странное действо. По центру — на том месте, где обычно хозяин воспоминаний видит самого себя, — находилась не Гермиона, а какая-то другая женщина. Она разговаривала с человеком в деловом костюме — клерком или юристом. Что за ерунда? Откуда у Грейнджер чужие воспоминания? И почему при виде этой скучной сцены — женщина заполняет какие-то формуляры, по-видимому, в банке — Северуса с головой накрывает горечь потери?

Вслед за этим эпизодом вихрем понеслись другие.

Гермиона беседует с той же женщиной, которая была в банке, и еще одним мужчиной. Посмотрев на всех троих вместе, Северус понял, что перед ним Грейнджеры. Однако в этом воспоминании тоже имелся странный диссонанс: девушка держалась отчужденно, а ее родители отчего-то смущались. Они обсуждали переезд, и весь разговор, спокойный и деловой, был пронизан страстями. Тот же страх одиночества, горе… и опять разрастающееся, подминающее под себя прочие эмоции чувство вины.

Вина заполнила все тело Северуса, дезориентируя и лишая воли, и выплеснулась в пространство вокруг. Изображение на холсте расплылось, как будто у Снейпа на глазах появилась пленка жидкости, затрудняющая зрение. Северус даже восхитился бы столь оригинальным и по-своему изящным способом ослепить легилимента, если бы Гермиона умышленно демонстрировала ему такие воспоминания и провоцировала на такие чувства. Но, к сожалению, она не выбирала, что показать. Северус увидел то, что действительно было у нее сейчас на уме и в душе.

Осторожно, чтобы не повредить нежные ткани разума, он принялся раздвигать белые полотнища руками и пробираться в ту сторону, откуда пришел.

* * *

Студентка сидела перед Снейпом в слезах. Неудивительно — она ведь заново пережила все, что он видел, заново почувствовала все горести и страхи. Северус молча протянул ей носовой платок. Он уже хотел отойти на какое-то время, чтобы дать ей побыть одной и справиться с чувствами, — но сообразил, что Гермионе сейчас вовсе не нужно одиночество.

Северус молча сидел напротив и ждал, когда ее рыдания закончатся, жалея, что нельзя дать волю порыву крепко обнять ее и не отпускать, пока ей не станет легче.

Когда Гермиона тщательно вытерла лицо платком и задышала ровнее, Снейп прибегнул к традиционному английскому приему на любой случай — предложил ей чаю. И только когда напиток был готов и разлит по чашкам, Северус тихо спросил:

— Что случилось с вашими родителями, мисс Грейнджер?

Ее расправившиеся было плечи снова обмякли, голова поникла, лицо скрылось за упавшими волосами. Гермиона прошелестела еле слышно:

— Я спрятала их.

— Это я понял, — кивнул Северус. — Где именно?

— В Австралии… Я подумала, что так будет надежнее… Что Волдеморт их там никогда не найдет…

— Да, ваши родители действительно были в большой опасности, и я предупреждал Дамблдора насчет них. Что же случилось? Их… нашли?

Северус не представлял себе, чтобы Темный Лорд гнался за парой магглов буквально на другой край земли: они не были настолько важны для него. Но ничто, кроме смерти, не способно вызвать настолько острое чувство утраты.

К его изумлению, Гермиона покачала головой:

— Нет, мои родители живы. Вот только я для них мертва… Даже хуже — меня никогда не существовало. Я стерла им память о себе.

Северус не сразу понял, что студентка имеет в виду. Разумеется, она «стерла» не в буквальном смысле, не собственноручно! Чары выборочного стирания памяти невероятно сложны, всегда есть риск уничтожить память жертвы полностью. Грейнджер не решилась бы на такое с собственными родителями, даже если бы имела глупость «выучить» столь тонкие чары по где-нибудь раздобытой книжке. Выборочное изменение памяти не преподается в школе — ему обучают авроров, сотрудников Отдела магических происшествий и катастроф и, конечно же, стирателей. Обливиэйтом владеет и кое-кто помимо министерских служащих, хотя таких людей немного. Северус лично знал двоих таких — Дамблдор и он сам.

— Вы попросили Альбуса наложить чары на ваших родителей? — полувопросительно уточнил он. — И как же вы убедили их подвергнуться столь опасной магии?

Грейнджер покачала головой, не поднимая взгляда.

— Я просила директора, но он отказался помогать мне без согласия самих родителей. А они ни за что не согласились бы забыть меня.

— Вы… Вы хотели сделать это вопреки их воле?

Северус старался говорить сдержанным тоном, но скрывать изумление получалось с трудом. Гермиона Грейнджер — образец морали и дисциплины! Как она могла даже подумать о столь неэтичном поступке?

— У меня не было выбора, — произнесла Гермиона убитым голосом. — Я пыталась рассказать маме и папе о том, что творится у волшебников, но, увы, для них все это звучало как глупая сказка. Злой волшебник и его прислужники в черных плащах и масках, называющие себя Пожирателями смерти, хотят захватить власть… Мои родители не могли принять подобное всерьез и уж тем более вообразить, что угроза доберется до их мира.

— До их мира? — переспросил Северус. Можно подумать, волшебники и магглы действительно живут в параллельных мирах! — Как они, имея дочь-чародейку, могли не верить в реальность магии?

Гермиона промокнула платком глаза.

— Магия так и не стала для них полной реальностью. Они никогда не видели своими глазами ни Хогвартс, ни платформу девять и три четверти. На каникулах мне было запрещено пользоваться волшебной палочкой из-за Декрета о разумном ограничении волшебства несовершеннолетних, так что родители не заставали меня за колдовством. Они лишь однажды побывали в Косом переулке и познакомились с единственной волшебной семьей, Уизли, но не стали поддерживать связь. Так что волшебный мир для моих родителей — никакой не мир, а всего лишь улочка с лавками фокусов. Могли ли они понимать всю серьезность надвигавшейся войны?

Договорив, Гермиона занялась своим чаем, а Северус — обдумыванием нового открытия. Почему он раньше об этом не думал? Нет, не так. Почему никто никогда об этом не думал? Почему никто в волшебном мире не заботится о том, каково приходится родителям-магглам и понимают ли они в полной мере, куда отправляют своих отпрысков? Выходит, Статут о секретности полностью отрезает юных волшебников от семьи. После единственного обязательного визита педагога с известием о том, что ребенок зачислен в школу волшебства, родители магглорожденных не получают ни официальной информации об успехах своего ребенка, ни возможности навестить его и посмотреть, в каких условиях живет чадо. В Хогвартсе не было ни дней открытых дверей, ни родительских собраний, ни праздников со спектаклями… Удивительно, что магглы при таких условиях вообще разрешали каким-то, с их точки зрения, чудакам в старомодных нарядах увезти их отпрыска неизвестно куда! Как вообще живется магглорожденным волшебникам и их семьям в разлуке?

— Но ведь вы, приезжая на каникулы, много рассказывали им о школе?

Гермиона усмехнулась:

— О том, как я половину учебного года пролежала, окаменев от взгляда василиска? О том, как превратила себя в кошку? Или как чуть не попала в зубы к оборотню? Или как слетала на невидимой лошади в Лондон, чтобы спасти беглого заключенного от змеелицего злодея? Поймите, сэр, мои родители крайне рациональны и скептичны. Они не отрицали существования магии, но всегда считали, что волшебство — безобидная субкультура, навроде ролевого движения. Вы же знаете, что это такое?

Северус отрицательно покачал головой, и она объяснила:

— Ролевики — это такие энтузиасты, разбросанные по всему свету. Они собираются компаниями где-нибудь подальше от случайной публики, берут себе роли и шьют костюмы, обычно средневековые или фантастические: короли, рыцари, колдуны и ведьмы, гномы и эльфы… Игра может длиться от пары часов до нескольких дней. Для масштабных игр строят декорации, такие, как… — она невесело усмехнулась, — Косой переулок. Мои родители в переулке чувствовали себя так, будто попали на съемочную площадку или игровой полигон.

— И как они отнеслись к тому, что их крайне разумная и рациональная дочь увлеклась подобными «играми» настолько, что они заменили ей нормальную жизнь?

— Видите ли, в чем дело… Родители и не ожидали от меня ничего нормального. В школе я всегда была сама по себе… Черт возьми, да я и дома была сама по себе! Мама и папа, конечно, любили меня, но никогда не понимали по-настоящему. Они не удивились тому, что их странная дочь едет в столь же странную школу. Они разрешили это, потому что в конце концов желали мне счастья. А если я могу быть счастлива только среди себе подобных, так тому и быть. Не сказать, что они совсем уж махнули на меня рукой. Они рассчитывали, что когда я закончу Хогвартс, то поступлю в университет.

— И что именно вы изучали в «странной школе», по их мнению?

Гермиона залилась румянцем.

— Химию… Я всегда рассказывала им о Хогвартсе в маггловских терминах. Зельеварение я называла химией. Работа в лаборатории с капризными и опасными веществами, превращения одного в другое, создание лекарств, удобрений, косметики… Что это, если не химия? С нумерологией все само собой решилось — родители, заглянув в мою тетрадь с летними заданиями, сами сделали вывод, что это какой-то неизвестный им раздел математики.

— А что вы говорили им о других магических дисциплинах?

— История магии стала просто историей, защита от Темных искусств — самообороной, а древние руны даже не пришлось переименовывать. О трансфигурации я не упоминала — не потому, что хотела обмануть родителей, просто подходящих слов не нашлось. Называть все своими именами и рассказывать без купюр я не могла: мама и папа разволновались бы. А потом, когда все началось, мне тем более не хотелось развенчивать их уверенность, что «волшебный мир» — безобидный кружок по интересам.

— Полагаю, ваши недомолвки и попытки держать родителей в неведении вышли боком…

— Да, я получила сполна за свою ложь, — кивнула Гермиона. — На шестом курсе, во время зимних каникул, я рассказала родителям все как есть: о Гарри, о пророчестве, о нападениях на магглов, об Ордене Феникса — и… они не поняли, насколько все серьезно! Видимо, решили, что их дочь окончательно свихнулась. Мама и папа заявили, что если угроза так страшна, как я описываю, то ни за что не уедут без меня. Все каникулы я спорила с ними, объясняла им, умоляла их… Но меня не слушали, выставив ультиматум: либо едут все, либо никто. Так что у меня не было другого выхода… Я не могла оставить ни их, ни Гарри. Весь остаток учебного года я изучала Обливиэйт и отрабатывала его на крысах. А летом провела последние приготовления — выдумала родителям новые личности и биографии, привела в порядок их финансовые дела и подготовила все к переезду.

Северус слушал рассказ студентки, безмолвно застыв. Спасибо безупречному самоконтролю за то, что хотя бы рот не разинул.

— Невозможно. Вас никто не учил манипуляциям с памятью, а овладеть ими только с помощью учебников невозможно.

— У меня были не только учебники.

— Неужели Дамблдор все-таки помог вам?!

Других кандидатур на роль наставника не было. Откуда у Грейнджер знакомые, владеющие столь редкой и сложной магией, кроме директора и самого Снейпа? Северус, скорее всего, стер бы память родителям ученицы, если бы она обратилась к нему с такой просьбой и все объяснила, как сейчас. Но неудивительно, что в то время она и не подумала довериться ему.

— Как сказать… Директор помог, сам того не желая. Его нравоучения о том, сколь неэтично стирать людям память против их воли, навели меня на идею, к кому обратиться. К тому, кто не утруждает себя вопросами этики и при этом хорошо владеет Обливиэйтом! И я знала одного такого колдуна!

— О Мерлин, нет! Только не говорите, что это был…

Гермиона кивнула:

— Он самый, Златопуст Локонс. Знаете, что самое интересное? Воспоминаний-то у него полным-полно, только он не умеет обращаться к ним! Его нужно подталкивать наводящими вопросами и подсказками. Конечно, если сказать Локонсу какую-нибудь ерунду, например: «Вы были великим игроком в квиддич», — то он «вспомнит» множество историй из жизни звезды спорта, где-то услышанных или прочитанных. Но если подсказка будет верной, например: «Вы хорошо владеете чарами забвения, поделитесь секретами мастерства!» — он объяснит все крайне детально. А еще каждая наша встреча была для Локонса как первая: его способность запоминать, то есть перемещать информацию в долговременную память, необратимо повреждена.

— Неужели советы Локонса оказались полезны?

— Хоть он и мошенник, абсолютно некомпетентный в любой другой сфере магии, но удалять воспоминания умеет превосходно! Возможно, лучше любого министерского стирателя! Я аккуратно расспросила Артура, просто чтобы убедиться, что Локонс не просто кормит меня байками. Выяснилось, что Локонс применяет даже более сложные чары, чем те, которыми пользуется Министерство. Он произносит два заклинания подряд: первое собирает вместе все воспоминания на определенную тему, а второе — стирает их. Я удалила у родителей все воспоминания, связанные со словом «Гермиона».

— То есть вы уничтожили значительную часть их жизни? На месте изъятых воспоминаний остались пробелы, ваши родители наверняка что-то заподозрят…

— Я предвидела эту проблему, и Локонс подсказал, как справиться с ней. Существует модифицированное заклинание Конфундус Гипнозис, оно заставляет разум самостоятельно чинить «прорехи». А если человек знает — или уверен, что знает, — откуда у него провалы в памяти, и не пугается их, то рассудку ничто не угрожает.

— И ваши родители, конечно же, «знают», что с ними случилось?

— Да. Легенда получилась по маггловским меркам удивительная, но по сравнению с реальностью даже скучноватая. Я внушила отцу и матери, что на них напали преступники. Якобы один из их пациентов, главарь криминальной группировки, скрывающийся от закона, мог быть найден по стоматологической карте, и однажды вечером бандиты забрались в клинику, чтобы выкрасть карту — а оба врача, на свою беду, как раз в тот вечер задержались на работе. Оба получили тяжелые травмы головы, вызвавшие частичную потерю памяти. Дальнейшее проживание в городе было небезопасным, поэтому в рамках программы защиты свидетелей им обоим выдали документы на новые имена и организовали переезд за границу.

— А на самом деле поддельные документы изготовили вы сами?

— Да. Это оказалось даже проще, чем завести банковский счет на новые имена и перевести на него все накопления родителей. Для посещения банка мне пришлось выпить Оборотное зелье и принять облик мамы.

Первый опыт исполнения чужой роли произвел на Гермиону большое впечатление. Но, конечно же, не настолько яркое, какое осталось у нее после следующего использования Оборотного, с волосом своей мучительницы. Этот момент — Гермиона смотрит в зеркало и видит там Беллатрису Лестрейндж — тоже повторялся в ночных кошмарах и заставлял передернуться, если вспомнить о нем наяву.

Северус медленно кивнул. Теперь понятно, что за странную сцену «без участия Грейнджер» он обнаружил в ее воспоминаниях.

— А что было потом? Я видел, как вы сидите втроем в гостиной и ведете какой-то деловой разговор… Это было после стирания памяти?

— Да. Я пришла к родителям и представилась им чиновницей Гармони Миллер, которая ведет дело по защите Венделла и Моники Уилкинс и организует их переезд. Мне нужно было убедиться, что, даже увидев меня, они ничего не вспомнят и не усомнятся в легенде. Все прошло гладко, как с Локонсом: стоило мне только упомянуть о нападении на родителей — и они тут же «вспомнили» подробности преступления.

Северус был крайне впечатлен. Он слышал о том, что пустующее после Обливиэйта место может быть занято ложными воспоминаниями. Но оказывается, можно всего лишь дать намек и предоставить жертве самостоятельно «лечить» провалы в памяти! Гениально! Воспоминания получатся совершенно как настоящие, полностью в характере жертвы, связанные с другими событиями из ее жизни, логичные и не вызывающие сомнений в своей подлинности. Слава Мерлину, что о таком методе не знал Темный Лорд…

— Потом мама и папа «вспомнили», как разговаривали с врачом насчет травмы и ее последствий, и он успокоил их тем, что память постепенно, по кусочку восстановится сама. Я отдала им паспорта, банковские документы, билеты на самолет в Австралию и адрес отеля, забронированного на первое время.

— Как родители отреагировали на вас?

Снейп давно задавался вопросом о том, что происходит при удалении воспоминаний с эмоциями, которые были вызваны стертыми событиями, и подозревал, что чувства удалить не так-то легко.

— Странно. Они, конечно же, не узнали меня, но встретили очень тепло, как давнюю знакомую. Я им понравилась и заслужила их полное расположение, ничего для этого специально не делая. Возможно… — ее голос дрогнул от горькой усмешки, — их растрогала безмерная участливость «служащей», которая, давая им инструкции по отъезду, чуть не рыдала.

— Вы преуспели в весьма сложных чарах, мисс Грейнджер, — ответил Северус внешне спокойно, а внутренне разрываясь между восхищением и ужасом.

Он понимал, чего Гермионе стоил этот поступок. Она смогла отринуть угрызения совести, вопросы морали и сделать то, что было необходимо для безопасности родных. Северус сам проходил через подобное во время войны, особенно часто — за последний год. Ему была прекрасно известна цена расплаты за принесение в жертву других, сколь бы оправданными ни были данные жертвы. Если переступить через свою совесть, то потом ее угрызения настигнут с удвоенной мощью. Именно с такой мощью, какую он ощущал, находясь в разуме Грейнджер…

— И если вы сомневаетесь, правильно ли поступили, то не сомневайтесь. У вас действительно не было выбора. На вашем месте я сделал бы то же самое.

— Правда?

Гермиона впервые с тех пор, как они затронули тему, вскинула голову. На ее лице было написано такое огромное облегчение, что его сердце пропустило удар.

— Да, мисс Грейнджер. Обманывать людей ради их блага лучше, чем вовсе не заботиться об их благе. Если вам не составило труда понять и простить меня, то отчего же вы не можете простить саму себя?

— Потому что чары, которые я наложила, необратимы… — сдавленным голосом призналась Гермиона. — Я надеялась, что после войны верну все на свои места и попрошу прощения у мамы и папы. Но это невозможно.

— Вы обсуждали эту проблему с Локонсом?

— Да. Но его никогда не интересовало возвращение памяти своим жертвам, так что он ничем не помог мне. Даже удивился, что кого-то может заботить подобная ерунда.

Северус сочувственно помолчал. Если бы Гермиона владела легилименцией, то догадалась бы сохранить воспоминания родителей до лучших времен. А других способов вернуть стертую память не существует, и доказательство тому — уже несколько лет бестолково прозябающий в больнице Локонс.

— Вы видели родителей после войны?

— Да. Летом я навестила их под тем же предлогом, как государственный служащий, — начала рассказывать Гермиона. — Я сообщила им, что суд над всей шайкой преступников, включая главаря, прошел, так что теперь «Уилкинсам» не грозит опасность и можно возвращаться домой.

— И что же они?

— Отказались. Сказали, что дом, оставшийся в Англии, угнетает их своей пустотой и навевает чувство тоски. Услышав это, я заплакала. Объяснила им свои слезы тем, что недавно потеряла родителей в автокатастрофе, а «мистер и миссис Уилкинс» очень напоминают мне их. Мама была очень любезна, она даже обняла меня, чтобы утешить, но я, разумеется, разрыдалась только сильнее. Словом, встреча была нерадостной. — Глаза Гермионы снова наполнились влагой. — Я потеряла маму и папу, теперь — навсегда. Для меня они все равно что умерли.

— Нет, мисс Грейнджер, — возразил Северус. — Ваши родители живы и здоровы. Да, вы многое отняли у них и у самой себя, но воспоминания — дело наживное. Вы можете вернуться в жизнь родителей.

— Как?

— Они ведь принимают вас тепло, расположены к вам? Это хорошо. Их эмоциональная память не повреждена, она активно отзывается на вас, так что наладить связь будет несложно. А в дальнейшем — кто знает, что будет… Способности мозга до конца не изучены. Попробуйте выяснить, как много ваши родители помнят на подсознательном уровне. Когда вы снова станете близки, то сможете рассказать им всю правду либо постепенно «давать намеки» по методу Локонса, чтобы ваши родители сами обо всем догадались.

— И правда! — выдохнула она, исполненная надежды. — Спасибо, сэр, вы так помогли мне! Никому другому я до сих пор не признавалась в своей ошибке, потому что… это слишком стыдно.

«Стыдно за ошибку?» — удивился Северус и, моментально ответив на этот вопрос сам, медленно четко проговорил:

— Скажите мне, мисс Грейнджер, почему вы так уверены, что ваша значимость для других и ваш облик в чужих глазах полностью зависят от ваших достижений? Почему вы должны быть безупречны?

— Что? — нахмурилась она. — С чего вы взяли?

— С того, что вам стыдно не за стирание памяти родителям, а лишь за то, что вы не можете расколдовать их! Вмешательство в чужой разум против воли — поступок более чем спорный в моральном плане, однако же вы решились на него без колебаний. А теперь упрекаете себя лишь за недостаток предусмотрительности, но не за всю эту авантюру как таковую!

Ее взгляд наполнился удивлением, а затем почти сразу же — пониманием:

— Вы правы. Я никогда не замечала этого.

— Даже в Хогвартсе с самого первого дня вы панически боялись ошибиться. Этот страх и был движущей силой вашего стремления к успеху. Вы всегда старались давать дословно точные ответы, никогда не решались экспериментировать с зельями, несмотря на обширные познания. Почему, мисс Грейнджер? Ошибки — неизбежная часть учебы.

— Сэр, вам не кажется, что ваши слова отдают лицемерием? Вы ведь сами отчитывали нас за малейшую ошибку!

— Отчитывал. Но где здесь противоречие? Ошибки неизбежны так же, как их последствия, начиная от моего замечания и заканчивая взрывом котла. А ведь вы больше боялись меня, чем ожогов и побочных эффектов зелий! Для вас равнозначны критика вашей работы и отвержение вас самой, мисс Грейнджер. Малейшая ошибка — и вы чувствуете себя ни на что не годной. Вы, наверное, считаете, что друзья ценят вас только как безотказную ходячую энциклопедию?

Гермиона смотрела на профессора с благоговением. Он был прав в каждом слове. Ее самооценка действительно базировалась на ее знаниях. Никто никогда не делал комплиментов внешности или качествам характера гриффиндорки. Она — единственная дочь любящих и заботливых, но в то же время амбициозных родителей, желающих ей всего самого лучшего. Мама и папа всеми силами помогали ей раскрыть способности и найти дело всей жизни. Этим делом не стали ни балет, ни музыка. Уроки изобразительных искусств, на которые она ходила в семь лет, тоже прошли даром: она не смогла нарисовать даже лошадку. Зато у Гермионы оказались выдающиеся способности к чтению и запоминанию. Почти эйдетическая память выделяла ее среди одноклассников в начальной школе, давала ее родителям столь желанный повод для гордости, и это подстегивало девочку стараться дальше. Она стала типичной всезнайкой, которую взрослые осыпают восторгами, а сверстники ненавидят. Гермиона, не понимая, за что ее недолюбливают в классе, предпочитала держаться ближе к взрослым. Возможно, корни ее нынешнего чувства к мужчине вдвое старше лежат глубоко в детстве?

Так или иначе, этот самый мужчина заглянул в самую суть и увидел то, чего Гермиона сама в себе не видела. И в его речи не было злого намерения, все свои неприятные выводы он озвучивал с мягкими, исполненными понимания глазами.

— Никакие ваши достижения не повлияли бы, например, на мнение Драко Малфоя о вас в то время. Даже если бы вы стали министром магии в пятнадцать. В его неприязни не было ничего личного. Вам можно ошибаться, мисс Грейнджер. Вы не обязаны быть идеальной, чтобы вас любили. И если друг бросает вас в трудную минуту, то это его решение и его ответственность, а не следствие ваших мнимых недостатков.

Гермиона не знала, что и ответить. Ее как будто по голове огрели. Требовалось все хорошенько обдумать и справиться с эмоциями. И профессор, по-видимому, понимал это.

— А теперь вам пора отправляться в свою башню и ложиться спать, — закончил он. — Я уверен, вы очень утомлены. Подумайте над моими словами и над всем тем, что мы сегодня видели в вашей памяти. А завтра мы обсудим ваши впечатления от легилименции и успехи по части защиты.

— Обязательно подумаю. Спасибо, профессор. Спасибо… за вашу помощь.

— Не стоит благодарности.