Рональд М. Уизли (джен)

В один из дней, сложно вспомнить, как и почему, в голове появляется новое имя — Ллетан Дрен. Только имя, ни лица, ни голоса; Рон не помнит, кто это такой, да и должен ли? Мало ли людей можно встретить на пути длиной в сорок пять лет и много сотен миль? Или не людей — какая, в общем-то, разница? Ни тепла, ни ненависти к носителю этого имени он не чувствует, а потому одергивает себя — подумать можно и потом, а эссе на три фута само себя не напишет.

Гермиона Грэйнджер точно сказала бы что-нибудь в этом духе, добавив, что он слишком часто думает о посторонних вещах, когда надо сосредоточиться на учебе — и Рону ничего не оставалось бы, кроме как согласиться. Впрочем, он готов соглашаться и уступать почти во всем, потому что Гермиона ему нравится. Пусть она зануда, любит поучать и задирает нос, когда у нее что-то получается лучше, чем у других, — то есть очень часто, — это все мелочи, шелуха. Зато когда они с Гарри через день полировали котлы до поздней ночи, Гермиона помогала им с домашними заданиями сама, по доброй воле, и Рон увидел то, что вряд ли разглядел бы год назад — искреннее сочувствие и желание помочь. И он благодарен — неуклюже, возможно, зато всей душой. Особенно когда Гермиона возвращает ему эссе, отметив все ошибки — по три штуки на строку.

— Я все понять не могу, Рон, — она смотрит серьезно, как взрослая. — Ты ведь не тупой, и у тебя все в семье волшебники... как ты умудряешься ошибаться в самых простых вещах? Ты же лучше нас должен все это знать!

— Да без понятия, оно само как-то, — бурчит Рон, уткнувшись взглядом в исписанный пергамент. Лжет.

Он, в прошлой жизни колдовавший тридцать лет, — один из худших учеников на курсе. А проколдовал бы лет пятьдесят, как тот же Ллетан — был бы самым худшим, думает Рон, исправляя ошибку за ошибкой. Стараясь не слушать назойливое дребезжание возле уха, такое же, как тогда, в музее: не то, не так, ничего по такой формуле не заработает.

Рон почти завидует Гарри и Гермионе, которые только пришли в волшебный мир — им не с чем сравнивать! И формулы, которые велено заучить и по возможности понять, для них всего лишь формулы, пусть и незнакомые, непривычные, но тем более интересные. Рон, которому когда-то вдолбили в голову совсем иные правила, помимо воли в тех же самых формулах видит жуткую чушь и злится на себя за это.

И ладно бы ему не давалась теория, так ведь практика дается вдвое хуже! Пусть у него новое тело и новые руки, нежнее и тоньше прежних, пусть раньше его учили колдовать посохом и голыми руками, а теперь в ладони лежит почти невесомая веточка — память не стирается. Как только доходит до отработки заклинаний, руки деревенеют, а палочка будто вырастает в семифутовый посох с тяжелым навершием — таким, если размахнуться хорошенько, можно и череп раскроить. И Рон готов поднять вместе с посохом и саму магию-молот, да махнуть так, чтобы ух! До звона в ушах, до дребезжащих в рамах стекол! Он привычен к этой силе и тяжести — даже сейчас, забыв почти все, что знал и умел, мог бы старшекурсников опытом задавить…. Только вот незадача — нет его, молота. Магия дробится радугой в формулах, словах, жестах, и Рон задыхается, точно рыба, выброшенная под проливной дождь — воды будто бы и много, да толку-то.

В голове, наверное, тоже надо все раздробить и собрать заново, только выходит с трудом, и Рон обожает уроки, на которых палочкой махать не нужно. Астрономию — усыпанное звездами небо, гербологию — пахучую влажную землю, пронизанную корнями. В конце концов, это не только очень крутые предметы — они, пожалуй, еще и самые важные в Хогвартсе. Самые полезные, если посреди долгого и опасного путешествия вдруг заплутаешь неизвестно где с обломками палочки в кармане, а вокруг на много миль — ни одной живой души, только травы и звезды.

— А по-моему, чары круче. Когда Хагрид пришел забирать меня от Дурслей, он такой фейерверк устроил — даже Дадли проняло! Хотя Дадли, конечно, очень старался делать вид, что не интересна ему никакая магия и он мне нисколько не завидует. Но подзатыльник от дяди ему все равно прилетел, — в голосе Гарри слышится легкое злорадство, и Рон его не осуждает.

Жить с людьми, ненавидящими магию — не какую-то особо зловредную ветвь и не за дело, а всю и просто так — вот где кошмар. Но краем глаза он замечает выражение лица Гермионы и встревает, пока она не начала читать нотации:

— А трансфигурация? Тоже ведь отличная вещь...

— Странно, что это говоришь ты, — Гермиона кивает на его несчастную домашнюю работу, недовольно поджав губы. В этот момент она так похожа на МакГонагалл, что Рон улыбается про себя: нет, не странно. Какой бы абсурдно-сложной ни была трансфигурация, ради такого профессора ее стоит "грызть" с двойным усердием. И это, пожалуй, единственное, в чем они с Гермионой не расходятся во мнениях.

МакГонагалл строга — не каждый отважится подойти к ней лишний раз, даже по делу, — но справедлива. Именно так справедлива, как в понимании Рона и надо.

Он не раз видел, как она вершит суд над провинившимися учениками, но ярче всего запомнил первый урок полетов. Вот и сейчас он вспоминает солнечный сентябрьский день, МакГонагалл, спешащую от замка к летному полю, ее раскрасневшееся от гнева и быстрой ходьбы лицо и голос, чуть сбивающийся вместе с дыханием:

— Кто-нибудь может объяснить мне, что тут происходит? Мистер Малфой, мистер Поттер, разве вам не запретили даже прикасаться к метлам в отсутствие преподавателя?

— Гарри не виноват, профессор...

— Малфой...

— Мисс Патил, мистер Уизли, — иней в посветлевших глазах МакГонагалл намерзает слой за слоем. — Мне казалось, я спрашивала не вас. Мистер Поттер, я слушаю.

И Гарри рассказывает. О Невилле Лонгботтоме, который так нервничал, что взлетел, не дождавшись команды; о его взбесившейся метле, которая наотрез отказалась слушаться и несла Невилла все выше и выше в небо, так что ему пришлось разжать руки и упасть с двадцати футов, пока двадцать не превратились в сотню; о том, что Невилл сломал руку, и мадам Хуч повела его в больничное крыло; наконец, о напоминалке — маленьком стеклянном шарике, выпавшем из Невиллова кармана при падении.

— Малфой хотел закинуть напоминалку на дерево, профессор, и я пытался ему помешать.

— Мистер Малфой, это правда?

Малфой старается не прятать взгляд, стоит прямо и говорит как по писаному. Он просто заметил в траве напоминалку Лонгботтома и хотел после урока вернуть ее хозяину, но Поттер понял все неправильно, чуть драться не полез... От ослепительной белизны ниток, сшивающих его речь, охота щуриться, но держится Малфой перед профессором отлично. Куда лучше самого Рона, если уж на то пошло.

— Он врет, профессор! Гарри не пытался...

— Мисс Грэйнджер, если я захочу услышать вашу версию событий, я спрошу. А вы, мистер Малфой, кое-чего не учли — даже издали было видно, что мистер Поттер не пытался на вас напасть. Пять штрафных баллов Слизерину за недостойный поступок и пять призовых баллов Гриффиндору за защиту товарища, — МакГонагалл слабо улыбается. — И, мистер Малфой, мистер Поттер, поскольку вы оба нарушили прямой запрет преподавателя, вас обоих ждет отработка у мистера Филча сегодня в восемь.

В тот же вечер после отработки они подрались — Гарри и Рон против Малфоя и его телохранителей. Славно подрались — Рон так и не зашел с тех пор в Больничное крыло. Наполовину сколотый передний зуб ему, в общем, не мешает, а вспоминать приятно. И что-то ему подсказывает, что МакГонагалл, случись ей узнать о той драке, не стала бы снимать баллы или назначать отработки. Она такие вещи наверняка понимает.

Да и вообще, трансфигурация — отличный предмет, если подумать. Например, превращение дерева в металл. Корни дерева можно превратить в капкан, кустарник — в силок из колючей проволоки, небольшую ветку — в нож. И потом, не обязательно же превращать спички именно в швейные иголки — можно в метательные. Хвою подлиннее можно трансфигурировать в дротики; каштаны или, например, кленовые зернышки-крылатки — в метательные звездочки. Спасибо Ллетану, просветил.

Ллетан Дрен — имя не хочет забываться, крутится в голове, цепляя на себя обрывки воспоминаний: хитиновую флейту, запах "книжной пыли", рассказы о диковинном оружии. Непонятно откуда взявшиеся мысли: он был бы в восторге от трансфигурации, хоть и сидел бы на ней дуб дубом. "Я обязательно вспомню тебя... потом".

"Потом" все откладывается, откладывается и откладывается — на следующую неделю, на рождественские каникулы, может, даже на лето. За бесконечными футами эссе, часами отработок, крупными и мелкими происшествиями — чего стоит случай на Хэллоуин, когда в замок пробрался горный тролль; к счастью, никто не пострадал, — Рону некогда вспоминать прошлое. А потом — каникулы, мантия-невидимка, присланная Гарри на Рождество и целый опустевший замок в их распоряжении — до прошлого ли тут? Имя не навязывается, просто существует в его голове, иногда всплывая на поверхность. Всплывает чаще всего на трансфигурации и отчего-то — в хижине Хагрида.

Вряд ли дело только в грибах и флейте — скорее, в том, что Хагрид внушает доверие. Птенцы и детеныши, оставшиеся без родителей, тянутся к нему, точно к родному, позволяют обрабатывать раны, едят у него из рук. Хагрид добр и надежен, он защитит, укроет; это чувствуют звери, и Рон тоже что-то такое чувствует. Может, Муциан так же доверял Ллетану — или же сам Ллетан мог бы довериться Хагриду, если бы знал его. Рон не помнит и вспоминать нарочно не пытается; он знает только, что ему самому у Хагрида нравится. Нравится слушать его рассказы о животных, нравится смотреть, как он возится с больным зверьем, и помогать, если нужно. Рон, правда, не уверен, что Хагрид нуждается в таких помощниках, как они с Гарри и Гермионой, но, может, леснику просто приятна их компания.

Однако в середине Восхода Солнца⁽¹⁾ они находят Хагрида в отвратительном расположении духа.

— Ребят, я всегда вам рад, но не до вас нынче, — заявляет лесничий, выйдя на порог с большой бутылью молока.

— Мы можем чем-нибудь помочь?

— Нет, Гарри, не можете, — из-за дома доносится жалобное ржание; Хагрид вздыхает, взмахивает рукой, мол, пойдемте, расскажу по дороге. — Беда у нас в Лесу стряслась, ребята. Повадился какой-то... слов для него приличных не знаю — единорогов убивать. На той неделе жеребца я нашел, вчера вот кобылку. При ней жеребенок был, ну да он, пока мамка отбивалась, к кентаврам прискакал — а они уже ко мне привели бедолагу. Сосунок еще, в лесу погибнет... Я его покормлю сейчас, потом можете подойти погладить.

Единорог совсем маленький, с золотой шерсткой, округлым наростом на лбу и хвостом-метелкой. Рон чуть отстает — шнурок развязался некстати — и подходит к загону последним, когда Гарри и Гермиона уже вовсю гладят малыша. Протягивает руку к золотистой морде...

Жеребенок вскидывает голову, уклоняясь от его прикосновения, всхрапывает и пятится, не сводя с Рона огромных испуганных глаз. Тихонько жалобно ржет, и Рону слышится в этом ржании плач маленького ребенка: "Уходи! Ты плохой!"

Он невольно смотрит на свою руку — обгрызенные, но чистые ногти, кожа в мелких царапинах. Ни ядовитых когтей, ни чешуи... что могло так напугать малыша? Ведь Рон даже не прикоснулся к жеребенку, не успел — и даже в мыслях не имел ничего дурного, просто хотел погладить! Не мог же он причинить боль на расстоянии, сам того не желая? Или мог?

Или единорог просто почувствовал, кто перед ним? Они разве чуют зло, совершенное в прошлых жизнях?

— Отойди от загона, Рон, — в голосе Хагрида звенит сталь. — И не делай глупостей. А вы двое — стойте на месте!

— Но Хагрид!..

— Все нормально, — вдох, выдох. Рон медленно отходит, не сводя глаз с огромной, похожей на дубину волшебной палочки, направленной точно ему в грудь, и ему отчего-то совсем не страшно. Он ведь даже не прятался особо, его бы все равно раскрыли — не Хагрид, так кто-то другой, не единорог, так артефакт. — Дурить не буду. Дашь мне объясниться?

Вдох, выдох — Хагрид колеблется. Вдох, выдох — палочка чуть опускается, совсем немного:

— Иди в дом, там поговорим.

В дом — так в дом. Рон покорно разворачивается и вдруг слышит так отчетливо, будто говорящий стоит совсем рядом:

— Глупо попался, Аллиас.

Этот голос с хрипотцой и легким акцентом под этим небом никогда не звучал, никогда его обладатель не стоял на этой земле. Очень, очень жаль. Рону отчаянно не хватает возможности заехать Дрену в челюсть.

1) Февраль.

Вернуться к тексту