Рональд М. Уизли (джен)

Гермиона Грэйнджер всегда выполняет домашние задания, почти всегда тянет руку на уроках и никогда не спорит с профессорами. В другом мире она могла бы стать хорошей наемницей — исполнительной, в меру инициативной и умеющей придержать язык, когда надо. В этом она наверняка станет блестящим ученым или сделает карьеру в Министерстве. Пока же Гермиона составляет себе, Гарри и Рону расписание подготовки к экзаменам, чтобы каждый день повторять понемногу, ведь МакГонагалл абсолютно права: до конца семестра осталось меньше двух месяцев.

— Хорошо еще, что мы успели хоть что-то повторить, пока придумывали легенду, — бурчит Гермиона, отмечая в своем конспекте пройденные темы. — Но, по-хорошему, надо было начинать готовиться с зимы... и как я могла забыть?! Нам нельзя завалить экзамены!

— Не завалим, — Рон смотрит в свое расписание, затем в остальные... — Эй, но у вас с Гарри часов подготовки вдвое меньше!

— Ты сам говорил, что не учишься, а переучиваешься. Значит, тебе нужно больше времени, чем нам, — невозмутимо отвечает Гермиона.

И крыть Рону нечем, да и не хочется: приятно, когда так искренне хотят помочь и так ответственно к этой помощи подходят. А что расписание едва оставляет время на сон — так это мелочи.

Подготовка накрывает его с головой, как вода в быстрой горной реке. И Рон не сопротивляется, плывет по течению, только иногда позволяя себе вынырнуть.

Коротко вздохнуть в гостях у Хагрида — когда тот выпускает жеребенка в лес. За прошедшие месяцы тот подрос, окреп и теперь сам может о себе позаботиться. Тем более, что убийца единорогов знать о себе больше не дает — Хагрид не находил новых жертв с самой зимы. Он даже посоветовался с Дамблдором и тот подтвердил — опасность миновала. И вот теперь Гарри и Гермиона гладят жеребенка на прощание, а Рон лишь наблюдает издали — незачем животное пугать — и немного, самую малость завидует друзьям.

И снова погружается в отработку жестов волшебной палочкой.

Главное помнить: рука в запястье должна вращаться свободно, а не застывать поленом. Руки у Рона все еще деревянные, но уже не цельные негнущиеся коряги, а как у куклы на шарнирах — туго, со скрипом, но поворачиваются. И мозги тоже поворачиваются еле-еле, с диким скрипом — как еще никто не слышит... Но нельзя отвлекаться на посторонние мысли.

Можно только отдышаться, ухватившись, как за склонившуюся над рекой ветку, за сорванный урок защиты: прямо посреди занятия Квиррелл падает в обморок, бьется в судорогах. Девчонки галдят, Гермиона что-то говорит про эпилетические* припадки, но Рон уже не слышит — он бежит за помощью, и ноги сами его несут к кабинету МакГонагалл.

Когда они возвращаются, Квиррелл еще лежит на полу, но уже не дергается: Томас и Финниган крепко держат его за руки, а Гарри сидит на ногах профессора, придавливая того к полу. Не подергаешься тут.

МакГонагалл сгоняет всех, успокаивает Квиррелла заклинанием — тот медленно-медленно встает и садится за стол.

— Урок отменяется. Домашнее задание вам сообщат сегодня во второй половине дня, а сейчас идите, — командует МакГонагалл, не сводя с Квиррелла внимательного взгляда.

И поправляет палочкой очки.

В последнее время Рон особо отмечает у нее этот жест: зрит-в-корень МакГонагалл часто, но как-то очень выборочно. Например, постоянно зрит, глядя на Гарри. Зато когда Гарри полдня провел в больничном крыле — в тот день они отрабатывали ватноножные чары, и Рон так криво наложил заклинание, что снять его не смог даже Флитвик: ноги так и остались двумя длинными кулями ваты, — МакГонагалл только спросила, где он. И к очкам своим на том уроке почти не притрагивалась.

На Квиррелла же МакГонагалл вообще, кажется, смотрит только под заклинанием, еще и подновляет постоянно.

Рон не знает, что она высматривает и почему именно в них двоих. Одержим ли Квиррелл? А Гарри? Но Гарри одержимым быть не может: единорог не подпустил бы его к себе, почуяв искалеченную душу, да и сама МакГонагалл вряд ли позволила бы ему так просто гулять по школе. Или позволила бы, но постоянно держала под наблюдением? Как Квиррелла.

Если подумать...

Но думать некогда: тем же вечером Квиррелла забирают в больницу святого Мунго, а через день на замену выходит Снейп, еще более злой и бледный, чем обычно. На самих уроках он почти не присутствует — лишь раздает задания и собирает эссе, — но обещает принимать экзамены.

— Нам конец, — мрачно замечает Гарри, и Рон с ним полностью согласен. Ему так точно на экзамене крышка: Снейп до сих пор не забыл того барана.

Но это не повод опускать руки — если что и стоит сделать теперь, так это выгнать из головы все лишнее и повторить компоненты зелья, отнимающего память: на экзамене точно будет, а оно страшно летучее, проще простого надышаться им во время варки и что-то важное забыть.

Последней отмелью — отдыхом перед порогами экзаменов — становится финальный матч сезона по квиддичу. Гриффиндор против Рейвенкло. Рон отмечает про себя, что второкурсница Белл отлично влилась в команду и ни в чем не уступает более опытным охотникам — в первом матче, осенью, она держалась куда хуже, — и что Таннер как ловец все так же ужасна. Даже летая до обмороков и нарываясь на выговоры от МакГонагалл, она не способна стать такой же быстрой и легкой, как ловец Рейвенкло: второкурсница Чанг, невысокая и худенькая, идеально сложена для ловца, Таннер же здоровенная — кажется даже, что метла ей маловата. А ведь она только на шестом курсе, и даже если каким-то чудом не вырастет за лето ни на дюйм, меньше уже точно не станет — так и будет еле-еле пристраивать на метлу свои длиннющие руки и ноги, скрючиваясь в три погибели. Наверняка это ее последний сезон, и в следующем году Вуд будет искать нового ловца; видно, что Таннер отлично это понимает: всю игру она лишь тянет время для команды и отвлекает Чанг, а сама ловить снитч даже не пытается.

И отчасти благодаря ей Гриффиндор выходит в ничью, почти выигрывает. Еще бы один гол! Но увы, бладжер просто выбивает квоффл из рук Кэти Белл за секунды до броска, и тут же Чжоу Чанг на другом конце поля ловит снитч, останавливая игру.

— Как думаешь, меня возьмут в команду? — спрашивает Гарри, когда они возвращаются к замку.

— Если не возьмут, значит у Вуда квоффл вместо башки, — Рон еще помнит первый урок полетов, когда Гарри поймал стеклянный шарик в паре футов над землей. И зачет по тем же полетам, который Гарри сдал лучше всех на курсе — на "Превосходно" и десять очков Гриффиндору сверх того. Его просто не могут не взять в команду.

А Рону о квиддиче нечего и мечтать до тех пор, пока его деревяшки на шарнирах не превратятся в живые человеческие руки. И, отдышавшись на матче-отмели, он снова ныряет в бурный поток.

Экзамены идут один за другим. У Роновой табакерки остаются уши и длинный розовый хвост, ананас с трудом завершает пируэт, но Рону почти все равно. Он единственный не нервничает на зельеварении, хотя, надышавшись паров своего же зелья, все же путает ингредиенты и получает бесполезную бурду. Умудряется все-таки не завалить защиту и блестяще сдать астрономию с гербологией — и выползает на берег учебной реки, обессиленный, но довольный собой. Он справился. Они все справились.

А потом прощальный пир под зелеными флагами и Хогвартс-экспресс. И платформа девять и три четверти, залитая солнцем, почти как первого сентября. Но сегодня здесь совсем другое солнце — по-летнему жаркое, деловитое и веселое, похожее на маму... А где она сама?

— Рон! — Джинни налетает откуда-то сбоку, обнимает его так, что трещат ребра, и Рон на миг теряется, а потом стискивает ее в ответ. — Ай, задушишь!

— Извини. Кстати, знакомься — это Гарри и Гермиона, я тебе про них писал, а это моя сестра Джинни...

Джинни смотрит на Гарри во все глаза, но после толчка в ребра вспыхивает и отводит взгляд, буркнув "привет". Гарри тоже краснеет, уставившись на свои ботинки, но тут подходит мама с Перси и близнецами, и неловкость развеивается дымом: рядом с мамой невозможно чувствовать себя неловко, особенно когда она так сияет улыбкой, так рада всех видеть и так приглашает в Нору, уверяя, что гости ей только в радость. А по ту сторону барьера уже Гермиону встречают родители, а Гарри — грузный усатый мужчина. Должно быть, это и есть дядя Вернон; он тоже их замечает, но не торопится подходить ближе. И смотрит на Уизли неприязненно-опасливо.

— А ты уверен, что тебя к нам отпустят?

— Ай, дядя с тетей только рады будут от меня избавиться, точно тебе говорю, — шепчет Гарри в ответ. — Но я напишу, если что.

И, быстро со всеми попрощавшись, идет к дяде. Его ждет Литтл-Уининг и аккуратный светлый домик с ухоженным садом, до того правильный и чинный, что зубы сводит. Гермиону ждет квартира в ровно-квадратном доме с видом на человеческую реку.

А Рона ждет Нора, пахнущая деревом, глиной и горячим хлебом, пестрые шумные куры, поля, речка. И засохшее дерево с обломанной веткой.

Первые дни в Норе похожи на карнавал — яркие, шумные, разноцветные. Но и карнавал со временем утихает, позволяя собраться с мыслями для серьезного разговора. Удачного момента долго ждать не приходится: он сам подворачивается, когда мама выходит кормить кур. Рон ждет, пока она выйдет — торопиться ему некуда, сорняков на грядке предостаточно.

— Мам, — окликает он, подняв голову на звук шагов, — можно тебя спросить кое о чем?

— Конечно.

— Помнишь, ты рассказывала про одержимых? Еще когда мы с Джинни были маленькие?

Как по волшебству, гаснет мамина улыбка, напрягаются плечи:

— Почему ты спрашиваешь?

“Хочу проверить, не соврал ли мне Квиррелл”, — думает Рон, но вслух говорит совсем другое:

— Я вспомнил… я человека не спас. Он был одержим, а мы пришли слишком поздно... вот я и думаю — можно ли было тогда что-то сделать?

Рон не может сказать, в чем ошибся Вангарил, проводя изгнание души лича — он не помнит ни слова из рабочей тетради обреченного. Может, Вангарил там с самого начала нагородил такого, что спасти его от одержимости можно было только одним способом — ухватить за руку и отговорить от этой затеи. И пусть бы Эрандура при этом ждал Каирн: ублюдку, не жалевшему ни себя, ни других, туда и дорога. Но вообще возможно спасти одержимого? Он не уверен, но отчего-то ему кажется, что да. В рассказе про миссис Каллахан ничего такого не было, но рядом с ней и магов не было, чтобы вовремя помочь.

— Зависит от того, как он был одержим. Одержимые ведь бывают разные...

По крайней мере, в этом Квиррелл не лгал.

— Я плохо помню, — Рон тоже почти не лжет: он думает о маминых страшных сказках, которые действительно помнит с трудом. — Расскажешь?

— Бывают одержимые, которых поработила душа черного колдуна. Таких еще можно спасти, если вовремя изгнать паразита, пока душа человека не совсем разрушена. Я не знаю, как долго, но можно...

"От человека зависит, пожалуй. Насколько сильна его воля к жизни", — Рон вспоминает пещеру лича, смятые записки на полу. В особенности одну, написанную по воле Эрандура его бывшему другу, вместилищу его души: "Вангарил! Глупец! Прекрати сопротивляться... Скоро тебя не станет, лич Эрандур поглотит тебя изнутри".

Но Вангарил — изгнанный из Гильдии, снедаемый отчаянием, уверенный, что помощь не придет, — не желал сдаваться без боя. Как долго он боролся? Возможно ли было спасти его? Они опоздали, безнадежно опоздали — но насколько?

— А бывает, что душа случайно или по чьему-то злому умыслу заняла чужое тело. Душа в этом не виновата, да и человеком она могла быть неплохим... но вот таких одержимых уже не спасти. В чужое тело можно так вселиться, только если в нем уже нет своей души.

Не об этом ли говорил Квиррелл? Без вины виноватые, самые разные и часто безобидные — вот они. Мог ли сам Квиррелл быть таким одержимым, уже-не-Квирреллом? Это многое объяснило бы: и то, как резко он изменился за пару месяцев; и его настойчивые убеждения в безопасности некоторых одержимых — своей безопасности? — для окружающих; и его страх перед МакГонагалл, которая знала, наблюдала и готова была ликвидировать за один неверный шаг. А мама между тем продолжает:

— Но знаешь, что самое страшное? И одержимого паразитом можно не спасти. Человек изменится не вдруг, а ты спишешь эти изменения на что угодно: заболел, повзрослел, да мало ли еще что... забудешь или не захочешь думать о самом страшном. А потом будет слишком поздно, — она не плачет, но говорит все тише, и голос у нее дрожит и прерывается. — Тебя мы тоже не сразу заметили... мы могли потерять тебя, если бы...

— Мам, — Рон осторожно обнимает ее, чтобы не запачкать грязными руками, — не думай об этом. Я — это я, и вы меня не потеряли. Все хорошо, правда.

И не кривит душой: все действительно хорошо, лучше не бывает. Его руки в теплой, чуть влажной жирной земле, его греет летнее солнце, выжигая въевшийся в кости каменный холод, усталость и недобрые мысли. И мамино платье так уютно пахнет стряпней и курами, что ни о чем плохом думать просто не получается.

Под летним солнцем тает, как запоздалый снег, перекошенное лицо Эрандура-Вангарила, тускнеют строчки рассказа об Агнес Каллахан, сливается с шелестом листьев голос Квиррелла. Рон почти забывает о расследовании, когда приходит письмо от Гарри:

"Привет, Рон!

Тебе удалось что-нибудь узнать сам знаешь про что? Я ходил в библиотеку, но тут одни сказки, и я не уверен, что они нам чем-то помогут.

Хотя лучше я тебе все при встрече расскажу. Тетя Петунья согласилась отпустить меня в Нору!!! На целый месяц, представляешь?! Ты говорил, у вас там есть поле, где можно летать и играть в квиддич? Мы сможем потренироваться перед отборочными, и тогда меня точно возьмут в команду!

Тетя и дядя страшно рады, что я уеду, только жалеют, что не на все лето. Напиши, когда вы сможете меня забрать.

Только приезжайте на автобусе или как-нибудь еще по-маггловски. Хагрид, когда меня забирал, просто появился у калитки (никто из соседей не видел, но дядя с тетей жутко нервничали).

Жду ответа,

Гарри".**

____________

*Умышленное искажение (Гермиона на нервах переврала слово), в исправлениях не нуждается.

**Предвижу вопрос, где же Добби и почему он не перехватил письмо. Видите ли, у Добби очень уважительная причина не появляться в фике — он мертв. Как так вышло, расскажу в следующей главе.