Остёр на язык (джен)

Жара наступает. Солнце слепит, будто хочет выжечь глаза. Кататься невозможно.

Со Стасом устраиваемся в тени, подальше от светоотражающей площади.

— Убийственным лето будет, — дышит Стас и снимает ролики.

— Одну неделю июня. Потом — три месяца дождей, — предлагаю свою версию убийственного лета.

— Друг, не настолько. Я на улице хочу изредка отдыхать.

Ветер затих, не поднимается даже из жалости. Асфальт плавится и горизонт течёт.

— Подыхаю, — ною и валюсь на траву.

Сквозь листву солнце хитро пробирается до лица.

В такую погоду двигаться — мучить себя. Но я пробую прокатиться и сделать тейлвип, оптимистично настраивая Стаса, что всё будет.

— Если всё — это разбитое колено, то у тебя получилось, — хлопает мне Стас.

— Это жара. Всё, сука, она.

— Именно так.

Стас помогает промыть и заклеить рану.

— Выгляжу как инста-бложный сэлфхармщик, — оцениваю ряд тонких пластырей.

— Сложно, друг!

По пути обратно заворачиваю в парк. Колено ноет, глотка требует воды, тело — прохлады. Поэтому устраиваюсь около фонтана. Нет желания возвращаться — долго, жарко, душно.

Выливаю воду на голову. Временно, но остужает.

И я замечаю, как спокойно. Не только вокруг. Умиротворение появилось после того, как всё обговорилось. И это тревожит.

Я не отошёл от произошедшей катавасии, но её уже нет. Это — её последствие, к которому надо привыкнуть. А привыкать не к чему.

Скручиваю бутылку и выкидываю, направляясь к выходу. Ветер поднимается, но не остужает. Он горячий. Только шелушит листву, тем и утешает.

— Странное место для отдыха! — слышу со стороны ворот.

Группа моих одногодок или погодок.

— Здесь жарко и ярко, что ещё нужно? Лучше сфотай, — говорит девчонка, толкая в руки парня фотоаппарат, и встаёт с подругой у цветочной картины.

— У Коли есть вкус — ему можно доверять.

Я сглатываю, почти добираясь до кучи.

— Были ситуации, когда Коле нельзя было доверять? — я узнаю голос.

Останавливаюсь и вспоминаю, с какой другой стороны я могу уйти.

— Нет! — хором кричат девчонки.

— Чувствую себя божеством, в котором никто не усомнится, — смеётся Коля, не веря в собственные слова.

У меня сводит лицо. Я не вижу ничего, кроме плитки и руля. Пульс бьёт под челюсть и над глазом.

Надо уходить.

— А сам смущаешься! — дразнит девчонка.

Надо развернуться, сесть на бэху и уехать. Быстро. Срочно. Прямо сейчас.

Я чувствую, как кровь бежит под кожей по лицу.

Я аккуратно поднимаю голову: три девчонки, три пацана. Среди них один особенно вытянутый, но не выше меня. На лице смущённая улыбка, а кожа заплыла красными пятнами от обилия похвал и внимания.

Кто-то замечает меня, следом он.

Надо гнать, пока не узнал, пока не увидел другой. Но Коля узнаёт, Матвиенко видит.

— Коршунов! Ты ли это! — горланит Матвиенко, тупо улыбаясь. — Сколько лет, сколько зим.

Делает вид, будто рад видеть, будто для него это что-то значит.

У меня заплывают глаза.

— Подойдёшь? — даже звенящий голос Дениса не вызывает ярость.

Бурлящую, готовую выплеснуться и залить с головой.

— Сам подойди, выблядок, — говорю. Себе под нос.

Смотрю, не отрываясь, а в голове никаких мыслей.

Показываю средний палец и разворачиваю бэху.

* * *

Не скажу, что ярость сошла, когда я открутил последние метры до дома. Думаю, я заглушил её мыслями о Коле. Если бы не он, я бы поступил так же, как с Дрочильщиком. И был бы намного довольнее.

* * *

Я плохо сплю. Задёрнутые шторы не спасают. Когда я просыпаюсь, не вылезаю из-под одеяла — не могу. Лицо сводит. Я не хочу показываться маме и старику. Чтобы не волновать маму, чтобы не давать лишний повод старику.

Как думаю, что и он может начать переживать за меня, лицо сжимает сильнее, и я закрываюсь одеялом.

Почему Коля здесь? Меня почти не ебёт, почему с ним Матвиенко, но почему именно он здесь, не даёт покоя. Он должен быть в А, за сотни километров от нас. Так же, как был эти два года. Но он оказался здесь. И не просто оказался — увидел меня. Узнал.

А глаза всё те же — с вопросом, который просит объяснения.

С силой вздыхаю и откидываю одеяло.

Почему? Зачем? Что он здесь забыл?

Бьёт боль. По лицу и груди. Я цепляюсь за волосы и пытаюсь вспомнить, сколько сигарет осталось. Считаю, сколько мне понадобится выкурить. Пачки не хватит. Нисколько не хватит. И я задохнусь.

Дрянь.

* * *

Меня мурыжит весь день. Родителям стараюсь не показываться, но с натянутой улыбкой провожаю на свидание за покупками, оговаривая, что чувствую себя неважно.

Я действительно чувствую себя неважно. Меня тошнит, тело сводит без остановок. Лежать могу только на спине: на животе ощущение, что раздавлю сердце, которое и без того, гремит на грани нормы; на боку — сдавливаю лёгкие, что не продохнуть. В мыслях прокручиваю встречу с Колей. Нелепую, случайную. Ненужную.

Встреча составила несколько секунд, но их хватило, чтобы мне стало слишком плохо.

С этим надо что-то сделать. Но что? Что я могу сделать с этим? Один?

Эта мысль перенаправляет. Я не один. Я всегда могу позвонить Александру Владимировичу. При необходимости написать.

Я беру телефон, почти с надеждой. Конечно могу. И родителям могу… Но это — не то, о чём так просто я бы мог рассказать, как о Дрочильщике. Совсем другое.

Мне страшно. Почему не знаю. Ни родители, ни Александр Владимирович не осудят меня, они выслушают, я знаю, но что потом? Что-то изменится? К чему разговор может привести?

Я почти уверен: ничего не изменится, и ни к чему я не приду.

Надо пережить, как было до этого. Справился тогда, справлюсь и сейчас.

Смотрю в потолок — ровный и белый, без капли изменений. Изменился ли я?

Начал курить, материться и смеяться в горло, не стесняться присутствия взрослых и… грязных слов. В голове светлеет, и я сажусь на кровати.

Я изменился и понимаю, что не в лучшую сторону, но я не довёл себя до совершенно ублюдского состояния — есть чем гордиться. Но я не верю. Это могло бы оправдать, но не выходит. Почему-то.

Почему я встретил его? Почему нельзя было оставить всё, как было раньше? Как было день назад?

Хочу смеяться этой глупости. Но я не смеюсь. Лишь говорю себе: «Точно, это — всего лишь глупость.»

Я больше не встречу Колю — встреча была случайной. Он не знает, где я живу, учусь, у меня нет представления, где водится он. Мы не пересечёмся. А завтра я пойду в школу и верну свой порядок. Денис будет трещать, а я буду раздражаться и замечать его прыщи. На перемене пойду курить на пятачок, может, благосклонно подарю Гоше сигарету, а он примется доставать меня, говоря, что я не следую своим правилам. Если с нами будет Александр Владимирович, он будет так же стоять в стороне и слушать, понимать и улыбаться, а Вася, может, поддёрнет меня шёпотом, Петя скажет колкость, Митя что-нибудь спросит, а Данила скажет лицом — и мы будем смеяться, до звонка. Я опять опоздаю на физкультуру, буду переодеваться один и не буду думать о Коле.

Может, предложу парням прошвырнуться в центре, или, на крайний случай, провожу Гошу до станции, задирая в отместку за перемену, например, спрашивая, кто из парней в его вкусе — это же важно! Если не получится, поеду на площадь, буду заставлять вкалывать Стаса, чтобы не расслаблялся. А под вечер закажу роллов или пиццы, выберу фильм с рейтингом выше семи, и проведу с мамой и стариком пару часов, смеясь или оскорбляя картину.

Да, так и будет. Ничего не изменится, говорю себе и не засыпаю этой ночью.