Крыса (гет)

Утром, когда отправлялся поезд, Джек хотел зайти за Кэрри, но она настояла, чтобы он шел прямо на вокзал: сказала, вещей у нее немного, и она сама с ними управится. Видимо, не захотела, чтобы Джек напоследок лишний раз встречался с ее теткой. Той он предсказуемо не понравился: когда Кэрри знакомила их, тетка, мисс Джойс, нервно скривила губы и окинула Джека колючим взглядом. Она вообще была нервной, эта нестарая, но уже высохшая женщина с красивым, но изможденным лицом. Однако отъезду племянницы она мешать все же не стала.

Хьюго провожать на вокзал не пошел, торопился на репетицию. Вообще он все неодобрительнее поглядывал на Джека, особенно когда узнал, что тот едет не один.

— А ты не похож на влюбленного... — протянул тогда Хьюго, но ничего не добавил.

Джек слегка разозлился, хоть и промолчал. И понадобилось же Хьюго лезть не в свое дело. Джек не влюблен — а разве Кэрри влюблена? Но если ей трудно так, что она и вправду готова кинуться в Миссисипи — чем черт не шутит — то и нечего ее здесь оставлять одну. Она поедет с Джеком, как его друг — как могли бы поехать Антония или Фрэнки. Или Поэзи там, в Лос-Анджелесе. Или Лаура в Париже.

Всегда неприятно расставаться на такой ноте, но человек имеет право быть и ханжой, если ему нравится. Хорошо еще, что Хьюго так и не полез поучать, а на прощание все же пожелал удачи.

На вокзале Джек прождал Кэрри недолго, минут пять, потом, обернувшись, различил в толпе ее тоненькую фигурку, чуть сгибавшуюся под тяжестью чемодана и связки с книгами. Из-под шляпки торчали пряди коротких волос: пару дней назад Кэрри продала свои косы за двадцать один доллар.

— Мама их так любила, — вздохнула она тогда. — Но мне все равно некогда и не на что будет ухаживать за ними.

— Тебе идет короткая стрижка, — Джек не покривил душой, Кэрри теперь можно было дать лет шестнадцать, и в лице ее, не заключенном в строгую рамку кос, появилось что-то ждущее, что-что лукавое.

Сейчас, со съехавшей набок шляпкой, с горящими предвкушением глазами, Кэрри совсем не походила на горюющую девушку, которую Джек встретил однажды в парке. Он забрал у нее чемодан и книги, и Кэрри легко взлетела на подножку поезда, даже не обернувшись, чтобы взглянуть на Новый Орлеан в последний раз.

В поезде Кэрри держалась молодцом, будто точно знала, как нужно себя вести. Старалась поменьше есть и пить и не скучала: то читала, то вместе с Джеком пробовала зарисовывать соседей по вагону. Несколько раз вставала, чтобы размять ноги, прохаживалась.

Поезд несся по равнинам Техаса, мимо колючих солончаков, заставлявших вспомнить про игры в индейцев, сквозь долины, на которые точно кто-то щедро плеснул алой и лазурной краски — к горам, черневшим вдали грозно и заманчиво. Как жаль, что нельзя каждый дюйм обойти своим ногами, забрать в память, в сердце! Джек любил эти горы и цветы, и луговых собачек, и встретившегося им бизона — всех, за одно то, что они есть.

По вагону скоро распространился запах соуса табаско: рядом ехало семейство каджунов, смуглых и кучерявых. Отец все пытался наладить гармонь, а мать покрикивала на детей, затеявших игру в салки.

— Что она говорит, Джек? — то и дело спрашивала Кэрри шепотом. Странно, что она так и не выучилась понимать по-каджунски: Джек вот через полгода уже сносно говорил с Клодом, знакомым торговцем фруктами.

После обеда Джек потерял ее из вида. Стало не по себе: ему сразу вспомнилось нападение на Луизу. Он быстро вышел в тамбур, и к счастью, именно там Кэрри и нашлась: прильнула к окну и как будто провожала что-то взглядом. В окно светило солнце, в растрепанных волосах девушки вспыхивали лучики рыжинки. Сердце сжалось, потянуло до них дотронуться — и Джек протянул руку, коснулся пальцами ярких искорок. Кэрри чуть откинула голову и замерла.

Поезд тряхнуло, Джек обхватил Кэрри за талию, удерживая от падения. Она вцепилась ему в плечо, обернулась и посмотрела в лицо, точно боясь и умоляя. И вдруг потянулась вперед и коснулась его губ поцелуем.

Джек в изумлении на нее уставился, соображая, что же это значит. "Получается, она любит меня? Поэтому и решила со мной уехать?" Кэрри смотрела на него, словно ждала, а он вспоминал запрокинутое, счастливое лицо Розы, ее взгляд, полный упоения их любовью. Она тоже хотела сбежать с ним... И сказала ему об этом за миг до того, как "Титаник" врезался в айсберг.

Он взял в ладони лицо Кэрри, посмотрел в отливающие зеленью глаза. И прежде, чем смог подумать о чем-то, ответил на поцелуй.

Когда они вернулись в вагон, Джек все еще обнимал Кэрри за плечи. Остаток дня оба были сильно смущены и молчали, к вечеру Кэрри заснула на плече у Джека. Он, укрыв ее своей курткой, слушал, как она дышит, как бьется ее сердце — рядом с его сердцем. "Что же теперь делать?" Он не любил Кэрри. Но если сказать ей об этом — что она сделает? Вдруг в самом деле наложит на себя руки или сбежит одна в никуда — такая беспомощная? "Будто мне Розы и Фабри на совести не хватит". Может, все само пройдет... Кэрри встретит кого-нибудь в Лос-Анджелесе — кто из художников приглянется, да и брат Поэзи уже, кажется, вырос — и ее полюбят тоже, а Джек останется ей другом, вот и всё.

Следующий день Кэрри продержалась довольно ровно, хотя и было заметно, что она все больше уставала. Джек пытался развлечь ее рассказами о Лос-Анджелесе, она слушала, кажется, уже с трудом, но все-таки вымученно кивала. Джек подозревал, что она возненавидит Лос-Анджелес еще до приезда. Но когда поезд наконец въехал в этот город, Кэрри, несмотря на усталость, оживилась и припала к окну.

— Да не видно же ничего, — засмеялся Джек. Темноту прорезали только фонари вдоль рельс.

И вот поезд остановился. Они спрыгнули с подножки, пробились сквозь толпу пассажиров и встречающих, и Джек оглянулся, припоминая, куда нужно идти. В темноте не так-то просто было ориентироваться, но все же он смог вспомнить.

Джек знал неподалеку гостиницу — и понадеялся, что ее не закрыли. Он обрадовался, увидев приземистый двухэтажный дом, когда-то, видимо, белый, а теперь безнадежно коричневатый от слоя пыли на стенах. Два апельсиновых дерева, точно стражи, караулили портрет веселой толстушки в необъятной шляпе. Чем-то, пожалуй, она напоминала добрую миссис Браун с "Титаника". Да и миссис Ларк, хозяйка гостиницы, как пришло сейчас Джеку в голову, была немного похожа на миссис Браун и так же добра.

Да, "Толстая Молли" была на месте, и внутри все так же горела керосиновая лампа, озаряя голубые стены и обивку в мелкий цветочек, пахло вкусным ужином и немного мятой. Только вот за стойкой Джек уже не увидел миссис Ларк, с ее вечным шитьем. Вместо нее из-за стойки едва виднелось крошечное создание, напоминающее галчонка копной черных волос, острым носиком и круглыми глазками.

— Поэзи, неужели ты?

Создание чирикнуло и чуть не свалилось с табурета, на котором стояло. Удержалось, всплеснуло ручками и расплылось в широкой улыбке.

— Вообще-то меня теперь положено называть мисс Ларк. Но ради вас, мистер Доусон, я сделаю исключение. Если только вы мне расскажете, как покорили Париж!

— Париж, увы, остался непокоренным, — притворно вздохнул Джек и выудил из-за спины внезапно нахмурившуюся Кэрри. — Познакомься, это моя... Моя...

— Мисс Блоссом, — буркнула Кэрри и нехотя пожала протянутую ей птичью лапку.

Следующие полчаса, заняв номер, они отдыхали в продавленных креслах у стойки, потягивая чай и поедая рулет с джемом — Поэзи пекла его не хуже, чем миссис Ларк когда-то. Бедной женщины не стало два года назад. Брат Поэзи, Тимоти, подался в актеры в Нью-Йорке — кто бы ожидал от этого тихони! Сестра, Эвелин, совсем недавно "пристроилась замуж", и теперь вся гостиница была на Поэзи, поэтому ей ну вовсе ни на что не хватало времени.

— Ага, — заметил Джек, — только пирог испечь, чаем напоить старого знакомого...

— Ну если я вас отвлекаю или задерживаю, можете уже идти наверх, мне больше чаю достанется! — сделала Поэзи сердитое лицо.

Джек, кажется, сто лет так не смеялся, как в этот вечер — даже охрип. Поэзи осталась такой же чудесной, как в свои пятнадцать, и так же все про всех знала. Кроме прочего, сообщила, что художники по-прежнему работают в основном в Венисе, знакомые Джека оттуда все разъехались, но кое-кого из нынешних обитателей она сама знает, например, Джона Калверта, который одно время тут жил и ухаживал было за Эвелин, только ее перебил заезжий джентльмен, а одну закусочную в Голливуде, давно заброшенную, переделали под киностудию, а потом и вовсе отгородили огромный участок под площадку, где начали снимать кино.

— Хочешь ты этого или нет, Кэрри, но мы обязаны туда зайти... Кэрри?

Они оба, заболтавшись, и не заметили, как бедолага уснула. Джек донес ее до номера, с помощью Поэзи раздел и уложил под одеяло, а потом одолжил у хозяйки тюфяк и устроился на нем.

Утром, позавтракав панкейками, оставшимися у Поэзи со вчерашнего дня, Джек и Кэрри отправились в Венис. Джек должен был отыскать Джона Калверта и передать ему забытый накануне в гостинице портсигар. Несмотря на поступок Эвелин, этот Джон Калверт все равно навещал Поэзи и, по ее словам, очень помогал.

— То починит, что нужно, то покрасит. Руки у него золотые, и сердце тоже.

Чувствовалось, Поэзи не очень-то довольна тем, что Эвелин предпочла кошелек с золотом, но обсуждать родную сестру не хотела.

...Очутившись на улице, Джек оглянулся. На маленькую гостиницу со всех сторон наступали высоченные дома, гораздо выше пальм, что покачивали плюмажами широких листьев. За высотками — крутые холмы, окутанные испариной дымки. Да, он снова в Лос-Анджелесе. Никогда прежде не было, чтобы Джек возвращался куда-то. Город выступал перед ним, точно явившийся из иной жизни, знакомый и неузнаваемый.

До Вениса доехали на подножке трамвая; Кэрри дрожала, стиснув зубы и вцепившись в руку Джеку, но так и не пожаловалась. он подмигнул ей и повел по Венису, по набережной, вертя головой и тыча пальцем, когда хотел, чтобы она на что-нибудь посмотрела.

Художники теснились под пальмами, готовясь заискивать перед прохожими. Рядом настраивали инструменты уличные музыканты, некоторые из которых явно походили на сумасшедших, а кто-то был просто слишком уж грязным и истощенным. Озирались торговцы и вороватыми манерами хитрыми глазами. Кое-где и вовсе валялись на утреннем солнышке бродяги, не стесняясь измятой и перепачканной одежды. Тянуло морем, плескавшимся близко — за широкой полосой песка.

— Знаешь, — шепнул Джек. — Я иногда не возвращался в гостиницу. Спал на пляже, у песка. Он за день прогреется, лежишь, точно в теплой ванне. Поэзи мне иногда приносила лепешку и апельсины, а то я на выручку за день покупал хот-дог. Жил, как принц.

— А мы не пропустим этого Калверта? — напомнила Кэрри.

Джек вгляделся. Калверту лет двадцать пять, он высокий и крепкий, русый, с небольшими бакенбардами... Такой скоро и отыскался. Джек подошел, представился, вручил портсигар, и Джон сказал, что они с Кэрри могут занять места рядом с ним.

— Не скажу, что дела здесь у всех идут блестяще, — неторопливо проговорил он. — Но кое-что заработать можно. Хотя советую побыстрее найти еще одну подработку. Здесь почти у всех она есть, кроме совершенных юнцов и пары пьяниц.

— А женщины тут есть? — спросила Кэрри, вертя головой. Джон слегка улыбнулся.

— Две. Вон там, около пальмы, сидит Ева — видите, такая кудрявая? А вон та, постарше — Линор.

Джек оценивающе посмотрел на темноглазую молодую женщину с выразительной фигурой, как раз говорившую с клиентом. Кэрри почему-то нервно прыснула.

— Линор, вы говорите? Как у По?

Они оба посмотрели на нее с недоумением, и Кэрри стала громко, вдохновенно декламировать, размахивая руками:

— Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!

Если только Бог над нами свод небесный распростер,

Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми,

Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор -

Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?"

Каркнул Ворон: «Nevermore!»*

На них стали оборачиваться, и довольная Кэрри продолжила читать:

— «Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! —

Я, вскочив, воскликнул: — С бурей уносись в ночной простор,

Не оставив здесь, однако, черного пера, как знака

Лжи, что ты принес из мрака! С бюста траурный убор

Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!»

Каркнул Ворон: «Nevermore!»**

Смолкнув, Кэрри с надеждой оглянулась, но встретила только полные недоумения взгляды.

— Неужели никто не читал? — пробормотала она. — Это же очень известное стихотворение.

— Боюсь, вы так можете распугать своих клиентов, — слегка улыбнулся Джон. — Да и наших тоже. Они все-таки сюда не стихи слушать приходят.

Кэрри шмыгнула носом, ссутулилась и открыла альбом. Джек потрепал ее по плечу:

— Расскажешь мне потом это стихотворение дома, хорошо?

Она только губы сжала. Но тут уже Джеку пришлось отвлечься, чтобы спросить проходившего мимо франта, не нужен ли ему портрет.

...Удалось за день заработать двадцать центов. Кэрри повезло меньше: у нее не заказывали вообще, только какой-то противный субъект в очках начал было ей выговаривать, что находиться здесь ей неприлично; пришлось уточнить, собрался ли он сегодня вернуться домой со всеми зубами. Уже стало вечереть, когда Калверт оживился, приметив кого-то вдали:

— Кажется, это Альфред. Тоже еще недавно здесь штаны протирал, а теперь вот-вот свою выставку откроет. Отличный парень.

Альфред, рослый белокурый красавец, держался, словно молодой король, осматривающий владения. С выставкой было дело решенное, и он пришел позвать ближайших друзей отметить это.

— Новенькие пусть тоже приходят. Я живу совсем недалеко, Джон вас проводит.

Кэрри с сомнением повела носиком.

— А там будут еще женщины? Мне одной в мужской копании быть неприлично.

Альфред заверил, что женщины там будут непременно.

...Когда Джон, Джек и Кэрри добрались до квартиры Альфреда, там было уже полно народу. Хозяйка, Валери, томная пышнотелая красавица с золотыми волосами, тщетно пыталась усадить за стол сразу всех: каждый гость хватал что-нибудь и отходил болтать к своей группке. Из-за обилия гостей обстановка квартиры терялась, но Джека она, в общем, и не интересовала: ему захотелось взглянуть на работы Альфреда, и тот с удовольствием показал их.

— Мудришь, друг, — усмехнулся Джон. — Хотя почему бы нет. Мне такое даже не понять, не то, чтобы изобразить.

Картины Альфреда на первый взгляд поражали безумием: в каждой из них человек причудливо смешивался с животным, а то и часами или автомобилем; жуткие, нелепые фигуры висели на землей или страшно сияли посреди пустыни. При этом линии и краски каждой картины были совершенны, и чем дольше Джек всматривался, тем все отчетливее ощущал, что каждая наполнена смыслом, который ухватить едва ли проще, чем нить паутины, на которой блестит капля росы, однако же он также явно существует.

— Гадость какая, — пробормотала Кэрри и отошла. Джек повернулся к Альфреду.

— Знаешь, я никогда не понимал таких течений, но... ты делаешь невероятные вещи. Здорово, что это ценят.

Альфред довольно улыбнулся.

— Я думаю, все в мире родственно, связано. И в человеке живет и душа зверя, и дым фабрики. Так почему бы это не совместить?

— А по-моему, так извращаются или сумасшедшие, или те, кто не может рисовать как следует! — раздался звонкий голосок Кэрри. Она стояла к из компании боком и говорила это нескольким парням, но смотрела явно на Альфреда и Джека.

— Да, я убеждена, что такое люди рисуют, просто чтобы привлечь к себе внимание, если по-другому не получается.

В комнате сразу стало тихо. Джон вздохнул. Валери снисходительно посмотрела на Джека:

— Какая она у вас непосредственная, совсем ребенок. Немного невоспитанная, но это поправимо, правда?

Альфред шагнул вперед и широко улыбнулся Кэрри:

— Мисс, к сожалению, я не знаю, как вас зовут. Ваше удивление мне понятно, и если позволите, то я объясню...

Лицо Кэрри исказилось, она всхлипнула:

— Не позволю! Мне здесь не нравится! Я хочу уйти!

— Я провожу, — тут же поднялся Джон. — Все равно мне надо в "Толстую Молли", там и пропущу стаканчик за твой успех, Ал. Прости. Развлекайтесь.

*, ** — Кэрри читает стихотворение Э. А. По "Ворон" (перевод Зенкевича).