Память океана (джен)

МГД-двигатель почти не издает шума — это всегда казалось одним из его несомненных преимуществ. Но, должно быть, его создатели просто никогда не совершали глубокого погружения в кромешной тьме. Долгое падение в черную бездонную пропасть — само по себе то еще испытание, но тишина делает его хуже во сто крат. Честное слово, я предпочел бы грохот и шипение древних паровых двигателей — с таким сопровождением не кажется, что ты живьем замурован в гробнице.

Конечно, тишина не была абсолютной. Ледяной панцирь Европы — в точности как в моем кошмаре, — протяжно стонал, скрипел и охал, непрестанно разрушаясь под собственной тяжестью и возрождаясь вновь. Эти звуки волнами прокатывались сквозь меня, порой спускаясь к сводящему зубы инфразвуку, и тишина вырастала на их фоне, обретала безграничную власть и покоряла разум.

Пятнадцать минут осторожного спуска — и никаких изменений. Все та же темнота вокруг, те же неясные белесые очертания погруженной на три с половиной километра вглубь ледяной тектонической плиты поблизости, те же завихрения ржавой мути в луче наголовного фонаря. Сверившись с показаниями глубиномера, я сообщил на базу:

— Прошел пятьсот метров. Никаких аномалий не наблюдаю.

— Вас понял, — немедленно отозвался Ковальский. — Мы все видим.

Мне и впрямь незачем было сообщать тривиальные сведения: любые мои показатели на базе отслеживались и так, а плывущие следом дроны передавали изображение того, что со мной происходит. Я просто хотел обменяться парой слов хоть с кем-нибудь, хотя бы уж с Ковальским. Помогло: даже этот короткий диалог оказался способен прочистить мозги, избавив мысли от этой тягучей сонной смеси темноты и тихого говора льда.

Минуты затянувшегося падения — и сонар сообщил о приближении первого препятствия. На базе это тоже отметили, и я услышал голос Анны:

— Элиэзер, вы почти добрались до рабочей площадки доктора Танаки. На этом ледяном выступе дрон обнаружил его тело. Вы… ничего не видите?

— Нет, Анна. Пока ничего. Просто темная вода во всех направлениях. А где работали вы? Далеко отсюда?

— Не очень. Метров триста к северу и глубже, там тоже небольшой выступ. Глубже всех погружалась доктор Лефевр — почти километром ниже.

— Значит, надо опуститься еще дальше, — сказал я, постаравшись придать голосу твердость, что мне вряд ли удалось посредством субвокальной передачи звука.

Выступ Танаки вынырнул из темноты неожиданно — словно материализовался в десятке метров подо мной, — и я, сбросив скорость, плавно опустился на изъеденную ледяную поверхность. Здесь было пусто — не считая куска металла, блестевшего поодаль. Переместившись ближе, я увидел вывороченную криогенную капсулу из-под жидкого кислорода — одну из тех, которые используются в аквалангах для насыщения дыхательной смеси. Чем бы ни была тварь, напавшая на Харото Танаку, ее челюсти обладали чудовищной силой и прочностью.

Я прислушался к своим ощущениям. Испытываю ли я страх? Да, мне было неприятно. Океан давил на психику куда сильнее, чем на тело, и я много заплатил бы за возможность оказаться если не на Земле, то хотя бы на станции Эхо, несмотря на радиационный пояс Юпитера и холод. Но страх… Препараты продолжали действовать, и я не испытывал страха — только тонкий, гаденький голосок тревоги, не утихавшей с момента прибытия на Рахаб.

Уже подойдя к самому краю выступа, чтобы продолжить погружение, я вдруг снова услышал голос Анны:

— Элиэзер, я тут подумала… Антипсихотические препараты в вашей крови подавляют сейчас спонтанное возникновение образов. Но ваше воображение по-прежнему при вас. Вы… не пробовали представить что-нибудь? Только не акулу, будьте добры.

— Идея интересная, — признал я. — Попробую.

Я сосредоточился, пытаясь вообразить хоть что-то, и немедленно впал в ступор. Все, о чем я мог подумать — то, что и без того меня окружало. Была ли в том вина препаратов или же я в принципе — человек лишенный воображения, не знаю. Но добрую минуту я просто стоял на краю выступа, вглядываясь в черную бездну, от чего когда-то предостерегал Фридрих Ницше. Может быть, его и представить? Я вызвал знакомый образ перед своим внутренним взором. Высокий лоб, зачесанные назад черные волосы, густые усы… Ничего. Темный океан хранил покой, и в его пучине не появлялось из ничего никаких подводных философов.

— Без толку, Анна, — сказал я, оставив бесплодные попытки, и шагнул в пропасть.

Дроны скользнули за мной, и снова потянулись долгие минуты падения под тихий шелест двигателя и протяжные вздохи ледяных глыб. Сколько прошло времени? Не меньше часа. У меня еще не меньше двух часов до того, как ослабнет действие пропранолола — в теории. Вот только… Мне кажется, или уснувшее беспокойство снова завозилось на периферии сознания?

Память неожиданно подсунула финальные образы моего ночного кошмара: гигантское кладбище на дне океана. Я немедленно представил себе тысячи гробов, лежащие там, в каменных могилах из базальта и пироксена. Индикатор, отображавший мой пульс, немедленно отозвался ростом значения. На базе это тоже заметили.

— Что там у вас, мистер Файнштейн? — услышал я голос Ковальского. — Что-то заметили?

— Нет, по-прежнему ничего, — заверил я его.

И в следующую секунду я увидел. Железный, тронутый ржавчиной гроб, плывущий в темной воде передо мной. Я разом взмок и пристально вгляделся в мутную глубину… Ничего. Только свет фонаря как-то странно преломлялся в коллоиде, порождая нечто похожее на звездчатую структуру. Что это? Неужели поляризация света? Но железосиликатные смеси ничего подобного не образуют, и коллоид не способен к самоорганизации.

— Что известно о коллоидных частицах в океане? — спросил я, продолжая неторопливый спуск.

— Ничего особенного, — сказал Ковальский. — По составу — химически пассивная смесь силикатов железа, алюминия и магния, много оксида кремния, иногда — соединения бора. Под микроскопом — преимущественно микрокристаллические агрегаты, реже — аморфные частицы. Почему вы спрашиваете?

— Да так, обдумываю одну гипотезу, — отозвался я. — Вы заметили, как странно преломляется свет в коллоиде?

— М-м-м… Нет, камера дрона ничего особенного не передает.

— Ладно, это неважно. Спускаюсь дальше…

— Это важно, Элиэзер! — услышал я голос Анны. — Вероятно, у вас начинаются галлюцинации.

— Да прекратите, — поморщился я. — Показалось, что свет странно себя ведет, вот и все. К слову, я уже ничего подобного не вижу.

— Подождите-ка… — пробормотала она. — Вот черт!

— Что такое?

— Я отмотала назад видео со второго дрона. Вы правы. На пару секунд возникает что-то… Похоже на поляризацию света, и еще на… черт, Элиэзер, вы действительно представили себе гроб?

— Просто вспомнил свой сон, — сказал я. — Так, значит, вы тоже видели?

— Не очень качественно, но ошибиться сложно. Что ж, признаю поражение, Элиэзер. Ваша гипотеза, похоже, работает. Что-то в океане реагирует на мысленные образы. Можете возвращаться.

— С какой стати? — удивился я. — Мы до сих пор ничего толком не выяснили.

— Вы хотели поставить эксперимент, — вмешался Ковальский. — Эксперимент увенчался успехом. Рисковать жизнью больше незачем. Теперь займемся более глубоким исследованием состава воды…

— Вы шутите, доктор Ковальский? Исследованием состава воды вы занимались все это время — и мы до сих пор не имеем представления о том, что убило вашего сотрудника. Нет уж. Я спущусь глубже и попытаюсь создать еще один образ. Похоже, на глубине это работает лучше.

Я не успел договорить, как образ появился в моем сознании без каких-либо усилий. Каменное изваяние палеолитической Венеры: непомерно раздутое, бесформенное тело с огромной грудью. Не одна из тех, которые мне доводилось видеть в музее — небольшие статуэтки, размеры которых не превышали и тридцати сантиметров. Передо мной возвышался, сверкая свежими сколами, трехметровый идол, и что-то багровое пятнало камень слоновьих ног. На секунду я замер, а потом помотал головой, избавляясь от наваждения.

— Вы… ничего сейчас не видели? — пробормотал я.

— Нет, — встревоженно ответил Ковальский. — А должны были?

— Просто… немного странно. Представил сейчас кое-что, но в реальности на этот раз ничего не появилось.

— Значит, это не всегда работает, — хмыкнул он.

У меня перед глазами до сих пор стояло смазанное, уродливо деформированное лицо изваяния, но океан хранил покой и не спешил отправлять мне древнего идола. Почему? Холодная вода проносилась мимо, храня молчание. Разгадаем ли мы эту тайну, или я, сам того не ведая, добрался до пределов научного метода? Что если все наши начальные предположения ложны, и в мире есть место настоящей мистике? Что если в нем есть нечто принципиально не подлежащее познанию? Может быть, не везде. Может быть, только здесь, в океане Европы.

Еще один ледяной выступ на сонаре. Я снизил скорость погружения, но все равно ухитрился просмотреть момент, когда светло-серая поверхность проступила сквозь мутную толщу воды. Интересно, с какой стати здесь столько мути? До жерла вулкана еще далеко, к тому же оно в стороне отсюда.

— Доктор Ковальский, по какой причине в этом районе такая концентрация коллоида? Амели Лефевр тоже упоминала это.

— Мы не знаем, — просто ответил тот.

— И что, никаких предположений?

— Предположений хватает. Например, устойчивое подводное течение заносит туда частицы. Или это путь миграции европидий, и то, что вы видите, — вообще не коллоид.

— То, что я вижу, — не… — повторил я и осекся.

Когда мы смотрим на нечто совершенно для нас новое, мы не предвзяты. Мы описываем то, что действительно видим. Но, стоит нам уловить сходство с чем-то хорошо знакомым, и мы с радостью хватаемся за это сходство. Опустившись на ледяную поверхность, я вгляделся в бурлящую мглу ржавого цвета и попытался представить себе металлический шар.

Коллоид вдруг стал заметно прозрачней, и я увидел в паре метров перед собой сверкающую металлическую поверхность. Вот оно, черт возьми! Связь взорвалась многоголосицей: результаты моего эксперимента увидели все. «С ума сойти!..», «Это наверняка то, о чем я…», «Я же говорила…», «Коллоидные частицы на самом деле…» — и все это одновременно, перебивая и перекрикивая друг друга.

Я их не слушал. Ну-ка представлю, как шар движется ко мне и увеличивается в размерах. После короткой паузы шар повиновался. Интересно, насколько большим он может быть? Что если увеличить его, скажем, до пяти метров? Меня ощутимо качнуло потоком воды, и с ледяной стены рядом со мной, как в замедленной съемке, осыпалось крошево, сверкающее в лучах света. Шар неторопливо вырос до требуемых размеров.

А потом лед под ногами треснул, и вырвавшийся поток воды швырнул меня к щербатой стене льда. Столкновение было тяжким. Я забарахтался, и в этот момент что-то темное и громадное накрыло меня сверху. Прожектора дронов погасли, а голоса сотрудников базы сменились криками и растворились в белом шуме. Затем — сокрушающий удар, боль и забвение.

* * *

Тишина и темнота — только сменяющиеся цифры биологических показателей в поле зрения. Значит, я все еще жив, и ким продолжает функционировать. Система подачи кислорода, очевидно, тоже цела, и герметичность костюма не нарушена. Я попытался пошевелиться и не смог — что-то сковывало меня по рукам и ногам. Я напрягся изо всех сил. Послышался хруст, и моя рука провалилась сквозь внезапно подавшееся препятствие.

Лед. Проклятый ледник надломился, и я теперь в его недрах вперемешку с обломками. Мне чертовски повезло, что я под водой. Случись такое на суше, меня бы просто размазало.

Я попытался расширить каверну, в которую угодила моя рука, и наконец-то смог двигаться. Освободив зажатый ледяными осколками и чудом уцелевший шлем, я убедился, что наголовный фонарь все еще работает. Еще пять минут барахтанья — и я, задыхаясь, выполз на каменную поверхность среди нагромождения ледяных плит. Каменную поверхность?

Только теперь я посмотрел на показания глубиномера и обмер: не будь я под слоем таласина, меня бы прошиб холодный пот. Тридцать пять километров. Я на самом дне — благо оно здесь заметно выше обычного из-за вулканической деятельности. Меня не просто завалило лавиной. Я рухнул в бездну вместе с отколовшимся куском ледяной плиты. То, чего не могло произойти на Земле, потому что обычный лед легче воды и уж точно легче раствора солей, составляющего океан Европы. Вот только на глубине свыше десяти километров лед меняет структуру и превращается в тригональный лед-II высокой плотности.

Если же ледяная плита содержит в себе нечто еще более тяжелое, нечто состоящее из металла… Например, глубоководную базу. Уцелел ли Рахаб? На подобный случай предусмотрены средства, но, конечно, миллионы тонн рухнувшего льда они сдержать не в силах.

Лучше сейчас об этом не думать. Удушье и без того волной подступило к груди: медленный темп жидкостного дыхания не справлялся с запросами организма. На суше я бы сидел с бешено колотящимся сердцем и дышал, как после бега на марафонскую дистанцию, но здесь это невозможно, и мне придется сдержать приступы страха, чтобы не потерять сознание.

Значит, я испытываю страх. Я перевел взгляд на индикацию времени. Пять с половиной часов после начала погружения. Пропранолол давно уже не действует, тем более, что я в зоне сверхвысокого давления. Теперь никакой препарат не помешает воображаемым тварям сожрать меня, и никто не найдет мои останки на такой глубине в проклятом ледяном саркофаге. Лед окружал меня лабиринтом плит и валунов, нависал сверху низким потолком. Под ногами валялся расплющенный фрагмент дрона — просто чудо, что со мной не произошло то же самое.

Плохо дело. Даже если мое воображение не сыграет со мной последнюю злую шутку, как я отсюда выберусь? В любом направлении могут быть сотни метров породы. Вот почему нет сигнала. Акустическая связь тут бесполезна, любой сигнал потеряется в толще льда, среди многократных отражений и преломления на обломках. Да, температура на дне куда выше, чем на поверхности, но рассчитывать на то, что лед скоро растает, глупо. Жидкого кислорода у меня даже на двадцать часов не хватит.

Удушье стало сильнее. Я физически ощущал, как неудержимо надвигается паническая атака. Что дальше? Еще минута — и я буду визжать, пытаться пробить головой ледяную плиту? Спокойно. Спокойствие — то, что мне сейчас больше всего требуется. Для начала — найти выход из ледяного лабиринта, даже если на это уйдут часы. Я медленно, с усилием вдохнул, задержал дыхание и столь же неторопливо выдохнул. Да, я, вероятно, погибну. Но если стану паниковать, то погибну гарантированно.

Выбрав направление, я осторожно поплыл между нагромождений льда. Порой мне приходилось подползать под скоплениями обломков, иногда — забираться выше, растаскивать глыбы, чтобы освободить проход или даже пробивать себе путь там, где на это хватало сил. Я не следил за временем и старался ни о чем не думать. Я просто двигался, преодолевая одну преграду за другой, и это было мучительно медленно. Хуже того — это выматывало.

Пробившись с боем в очередную каверну, я без сил опустился на каменное дно. Столько усилий — а я, казалось, нахожусь на прежнем месте, и все так же меня окружают лед и темнота. Я перевел взгляд в сторону — где из грунта высился острый осколок льда, напоминавший монумент. Совсем как… Снова стало трудно дышать. Кладбище на дне. Его тут нет — просто горы ледяных фрагментов, но попробуй объясни это паникующему подсознанию. Кладбище. И могилы в камне. Царство смерти, частью которого и я вскоре стану.

Что это там, за монументом? Человеческий силуэт? Я подскочил, разом задохнувшись, и вгляделся в темноту. Они стояли там — бесчисленными рядами, покрытые трупными пятнами, обтянутые бледной сморщенной кожей. Слабое течение колыхало их рваную истлевшую одежду и слипшиеся остатки выбеленных волос. Темные провалы на месте глаз были устремлены на меня. Новые и новые мертвецы выбирались на поверхность из завалов ледяного щебня, чтобы присоединиться к прочим.

Я отшатнулся. Мысли остановились, и мой застигнутый врасплох ум механически додумывал новые подробности жуткой картины, которые немедленно воплощались в действительности. Рванувшись назад, я уперся стеной в сплошную ледяную стену. Мертвое воинство синхронно шагнуло вперед, продолжая буравить меня черными взглядами отсутствующих глаз. Еще один шаг. И еще. Сделав усилие, я обернулся. Трещина в стене. Недостаточно большая для человека, но выбирать не приходится.

В отчаянном рывке я втиснулся в трещину и подтянул ноги. Острые края полоснули меня поперек груди, но вреда ткани акваланга не причинили. Ближайший из мертвецов в молчании подошел к трещине и протянул ко мне руку. Застонав, я протиснулся дальше. Лед сжал меня с обеих сторон, и я застрял. Рванувшись изо всех сил, я лишь потянул шею, но освободиться мне так и не удалось. Вот и все. Конец пути. Страх схлынул, сменившись тупым безразличием. С трудом обернувшись к выходу из расщелины, я никого не увидел: армия мертвецов рассеялась без следа, словно ее и не было. Неважно. Я в любом случае позволил своему страху взять верх, и теперь меня ждет только смерть.

Вот только совсем недавно я, похоже, вызывал обвал ледника силой мысли. Какого черта, в самом деле? Мое воображение может убить меня, когда я не имею над ним власти. Но под моим контролем оно в буквальном смысле способно свернуть горы. Глубокий вдох. Главное — успокоиться. Покой — необходимое условие.

Мутная вода передо мной забурлила. Когда муть рассеялась, стальная штанга распирала стены расщелины. Если теперь увеличить ее длину… Лед заскрежетал, и стены его раздвинулись, освобождая меня из холодных объятий. Облегченно выдохнув, я протиснулся дальше и почти сразу вывалился в обширную темную пещеру. Пещеру? Потолка не было. Я свободен!

Вот только стена передо мной… Она была темной, ровной, гладкой и определенно не состояла изо льда. Оттолкнувшись ногами, я подплыл ближе. Металл? Вот что оказалось дополнительной нагрузкой, увлекая за собой в пучину ледяную глыбу! Фрагмент чего-то по-настоящему большого и дьявольски древнего, тысячи лет скрытого слоями льда.

Склонившись над поверхностью, я ошарашенно вглядывался в ее структуру, напоминавшую микроскопические пчелиные соты. Бесконечные ряды шестиугольников тускло поблескивали в свете наголовного фонаря и меньше всего походили на творение природы. Какой-то металлокарбоновый композит? Или нечто совершенно новое? Поверхность тянулась на многие метры вверх и в стороны, но справа, утопая в скоплении ледяных обломков, она была изломана, и глубокий черный провал был заметен даже на таком расстоянии, несмотря на заполняющий воду коллоид.

Я осторожно подплыл к пробоине и заглянул внутрь. Еще одна каверна — по колено заполненная тонким ржавым песком. Что-то белело в отдалении, и я, наклонившись, осторожно скользнул внутрь. Многочисленные перегородки из того же темного композита некогда заполняли все пространство, но теперь многие из них были выворочены и смяты ударом неимоверной силы. Я проплыл над толстым слоем песка и протянул руку к белому предмету. Когда я коснулся его, песок осыпался, и я увидел череп. Человеческий череп с массивной нижней челюстью. Все это время разгадка была чертовски очевидной.

Когда я выберусь отсюда — а я уверен, теперь это не составит особого труда, — директор Мерсер сочтет, что у меня не все дома.

* * *

— Я прошу прощения, мистер Файнштейн, но у вас все дома? — выпалил Мерсер, когда мы с Анной переступили порог его кабинета.

Не дожидаясь приглашения, я прошествовал к стулу и вальяжно опустился в него. Анна, помедлив, разместилась на соседнем. Директор с опаской покосился на меня — должно быть, ожидая, что я с визгом прыгну на него и попытаюсь откусить ему нос, ну или что там делают опасные психи. Анну он словно и не замечал.

— Рады вас видеть, сэр, — сказал я. — Меня открытие тоже несколько… удивило.

— Открытие, вы сказали? Что за дичь про инопланетный звездолет вы мне написали в отчете, мистер Файнштейн? Объяснитесь прямо сейчас, будьте добры.

Я пожал плечами.

— Директор, мой отчет был исключительно подробным и включал в себя графические материалы. Я вряд ли смогу добавить что-то существенное.

Несколько секунд он смотрел мне в глаза, а потом покачал головой.

— Черт, да вы это всерьез, — пробормотал Мерсер.

— Более чем, — впервые подала голос Анна.

Она до сих пор чувствовала себя скованно на станции Эхо. Месяцы, проведенные на глубоководной базе, накладывают отпечаток на привычки и восприятие. Когда мы, поднявшись наверх, вышли из шахты, она сказала: «Ужасно просторно».

Мерсер, устало вздохнув, опустился на стол напротив нас и сказал:

— Ну хорошо. Рассказывайте. Я ваш отчет бросил читать на первой же странице.

— Вы знакомы с работами Эрика Дрекслера, директор? — спросил я и, не дождавшись ответа, продолжил: — Он ввел понятие конструктивного тумана. Рой нанитов — нанороботов, которые, действуя совместно, способны создавать макроскопические объекты из доступных материалов или даже из самих себя. Именно с ними столкнулись исследователи на базе Рахаб. Конечно, наниты эти… внеземного происхождения.

Директор усмехнулся и покачал головой.

— Интересная гипотеза, да вот беда: никаких нанитов в океане мы не обнаружили.

— Еще как обнаружили, сэр, — сказала Анна. — Мы все это время принимали их за железосиликатный коллоид. Коллоид действительно существует и является для них строительным материалом. Но вся наша научная деятельность здесь настолько сосредоточилась вокруг исследования европидий, что мы просмотрели то, что в буквальном смысле было у нас под носом.

— Но… — опешил Мерсер, — почему под микроскопом мы не видим никакого движения? Они ведут себя, как частицы пыли!

— Потому что за пределами плотного роя они теряют активность, — вмешалась Анна. — Впереди еще годы исследований, но уже сейчас мы можем сказать, что наниты используют низкоэнергетическую электромагнитную индукцию на дистанциях до двух миллиметров и синхронизирующую гигагерцевую радиосвязь, когда дистанция растет. Разорвите рой — и получите то, что очень похоже на крохотные силикатные кристаллы с самым обычным химическим составом.

Директор перевел ошалелый взгляд с Анны на меня и покачал головой.

— Если вы пытаетесь разыграть меня…

— Не пытаемся, сэр, — терпеливо сказал я. — Все серьезно.

— Тогда объясните, будьте добры, какого черта ваш нанорой создавал акул-убийц и прочую нечисть?

— Это долгая история. Но в очень сжатом виде все было примерно так. Более тридцати тысяч лет назад…

— Откуда вы знаете, что было тридцать тысяч лет назад? — перебил меня Мерсер. — Тоже из видений?

— Вычислил по скорости конвекции льда, директор, — терпеливо объяснил я. — Так вот более тридцати тысяч лет назад инопланетный автоматический зонд совершил посадку на Земле, где установил контакт с уже обитавшим там разумным видом — Homo Sapiens. Наниты, судя по всему, использовались в коммуникационных целях. Внедрялись в человеческий организм, где считывали активность нервной системы, строили модели и, вероятно, визуализировали появляющиеся там образы — в том числе и конструируя их физически. Не удивлюсь, если древнейшие из наших религиозных культов — отголоски этого палеоконтакта…

— Но океан Европы…

— Очевидно, на обратном пути произошла катастрофа, и зонд рухнул на ледяной щит Европы. Недалеко от действующего подводного вулкана, который порождал активную конвекцию льда в своих окрестностях. В течение двадцати тысяч лет циркулирующий лед увлек останки зонда в океан, и наниты освоили новую среду обитания, непрерывно пополняя свою численность. Так продолжалось до тех пор, пока в этой среде не появились прямые потомки существ, которые были предметом изучения нанитов тысячи лет назад. Мы.

— И каким же, простите, образом, наниты попали в мозг исследователей? — отозвался Мерсер со скептической ухмылкой. — Акваланг полностью изолирован, его система фильтрации не пропустит никакие коллоидные частицы! А электрическая активность мозга, даже если уловить ее сквозь шлем, вряд ли позволит воссоздать точный визуальный образ.

— Так и есть, директор Мерсер, — кивнула Анна. — Вот только все мы используем нейроинтерфейс, имеющий прямой доступ к нашей зрительной коре и связанный с электроникой акваланга. Для того, чтобы перехватить его сигнал, не требуется никаких инопланетных технологий. Так и случилось. Лишенные централизованного управления и системы безопасности, наниты, да еще и с, вероятно, поврежденным за тысячелетия программным кодом, интерпретировали визуальные образы человеческого мозга как прямое указание к действию. Образы в зрительной коре человека, испытывающего страх перед пучиной океана… Сами понимаете. Они просто пугают, пока остаются образами. Но когда эти симулякры возникают в физическом мире, они способны убивать.

— И все же основная функция нанитов — коммуникационная, — добавил я, — никуда не делась. Им удалось вмешаться в сигнал моего кима и внедрить в него один из запомненных образов. Огромная палеолитическая Венера, которую они, вероятно, наблюдали еще в эпоху своей работы на Земле.

Насупившись, Мерсер вылез из-за стола и в молчании прошелся по кабинету. Я его не торопил: как мне, так и обитателям Рахаба тоже было непросто свыкнуться с открытием. Когда молчание затянулось, директор вновь развернулся к нам и хмуро спросил:

— Ваша версия… интересна. Но на чем она основана? Конечно, помимо обломков инопланетного корабля на дне океана.

— Там не только обломки — засыпанные, кстати, целыми горами погибших нанитов. Я обнаружил человеческие останки. Вероятно, зонд взял в качестве образца местной фауны тело умершего человека. Или живого.

Директор вздохнул, вернулся на свое место и спросил:

— Все это есть в вашем отчете?

— Конечно. Только куда подробней. Не волнуйтесь, я не описал там, как смог вернуться на Рахаб с поврежденным ранцевым двигателем.

— Хорошо. Я подумаю, в какой форме передать эту информацию на Землю, чтобы по возвращении нас всех не ждал комплект смирительных рубашек. Зайдите ко мне завтра утром — обговорим финальный вариант отчета.

— Директор, вы ведь помните, что у меня отпуск?

Он поднял на меня свирепый взгляд, но промолчал. Когда мы покинули его кабинет, Анна, усмехнувшись, сказала:

— Ну, не так все и плохо. Ты уверял меня, что он в нас айгашкой запустит на пороге.

— Директор может быть разумным, когда захочет, — пожал я плечами. — В особенности если видит… по-настоящему широкие перспективы.

— Перспективы?

— Наниты, Анна. Если мы сможем разобраться в их принципе действия и создать собственные… Ты же понимаешь, что это означает? Революция в науке, промышленности, сельском хозяйстве, медицине — да во всем. Это полностью изменит наш образ жизни. Директор Мерсер может показаться консервативным, но не настолько, чтобы не войти в число первооткрывателей.

— Это здорово, конечно, — кивнула она. — Но лично меня больше всего интересует научная сторона дела. Элиэзер, мы столкнулись со следами деятельности иной цивилизации! Отправляясь в эту экспедицию, я и не мечтала ни о чем подобном.

— Наверное, никто не мечтал, — пожал я плечами. — Зато теперь… И ведь нанитами дело не исчерпывается. Когда мы исследуем двигатель зонда, его систему навигации… Солнечная система скоро перестанет быть нашей клеткой. Тысячи ближайших экзопланет в обитаемой зоне, в том числе имеющие поверхность из жидкой воды! И кто знает? Возможно, на одной из них ты и впрямь встретишь своих нереид.

Анна рассмеялась и обратила ко мне удивленный взгляд. Ее взгляд в мою сторону, справедливости ради, всегда был окрашен удивлением с того момента, как на экране внешнего обзора она увидела меня, поднимающегося из глубины верхом на дельфине.

— Я и не думала, что инспектор по безопасности может быть таким… романтиком.

— У меня ведь отпуск, могу себе позволить. К слову, я хотел прогуляться по поверхности. Составишь компанию? Обещаю, что не встретим ни одной акулы.

— Почему бы и нет? — улыбнулась она.