Яркий (джен)

Гарри проводил одиннадцатый день рождения, сидя в огромном старом плаще дяди Вернона (скрывавшем от окружающих слишком позорно висящие на нём одежды Дадли) на большом плоском камне посередине далёкой от дома лужайки и греясь на солнце, надев очки, которые он нашёл в парке прошлым летом. Они были круглыми, чёрными, как очки для слепых людей. Стёкла придавали всему вокруг насыщенный коричневый цвет фотографической плёнки и хорошо защищали глаза от чересчур ярких лучей. Если ему было очень надо, он смотрел поверх очков.

Но вот солнце зашло за тучку. Тучка обещала стоять ещё довольно долго. Гарри, глянув на часы (это были старые часы Дадли с разбитым циферблатом, которые бывший владелец со злости выбросил за окно как раз во время прополки флоксов), напоследок обнял и погладил свой любимый тёплый камень, соскользнул с него на траву и медленно побрёл домой, опираясь на трость. Трость ему просто нравилась и придавала солидности, хотя была найдена на помойке и использовалась в самых разных целях. Чаще всего она была, впрочем, действительно необходима: ноги не всегда оказывались надёжными носителями, особенно после того, как его заставали в одиночестве ищущие приключений старшие дружки Дадли. Иногда эта палка служила также инструментом, с помощью которого над Гарри усердно трудились. Надо сказать, битьё палкой было одним из самых безболезненных для благополучия Гарри видов развлечений, даже когда Цервис и Морбидус — а их звали именно так — очень старались.

В той одежде, в которой он шёл, нормальные люди бы уже задохнулись от жары, но Гарри создал вокруг себя сферу прохлады. В эту сферу иногда залетал тёплый ветерок, так что и замерзать не приходилось. Дойдя до дома, Гарри беззвучно проскользнул за порог. Он было положил руку на щеколду двери в чулан, как тут же ощутил, что в атмосфере дома что-то неуловимо... дрожало, как тихий камертон. Отпустив щеколду и поставив трость к зонтикам возле вешалки под верхнюю одежду в прихожей, он на цыпочках подкрался к двери в гостиную и... Почувствовал, как под ложечкой у него что-то резко сжалось и само собой выстрелило вверх.

Оперевшись спиной на каминную полку, сложив руки на груди, в комнате перед диваном неподвижно стоял очень высокий и худой человек в чёрном. Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять, что человеку категорически не нравилось находиться в этой светлой, украшенной всевозможными мелочами гостиной, которой он был чужд настолько же, насколько сам Гарри ей всегда был чужд. На нем безупречно сидел длинный, поглощающий свет черный плащ-безрукавка; чёрная рубашка с очень длинными — почти до локтя — узкими манжетами, застегнутыми на длинные ряды маленьких черных пуговиц. Волосы его были тоже чёрными — до плеч, и создавали впечатление, что он не очень заботился об уходе за ними. Человек безучастными глазами смотрел на тётушку, которая, вжавшись в крайнее кресло у окна, сидела, будто её парализовало, и, казалось, боялась пошевелить даже пальцем. Это было небезосновательно: все предметы в гостиной как бы стали весить втрое больше от того, что в ней находился незнакомец.

Гарри, всё ещё не веря, что это происходит с ним, резко шагнул в гостиную и снял очки. Человек в чёрном слегка повернул голову, и в его взгляде отразилось узнавание. Узнавание и какая-то странная смесь отрицательных чувств. Гарри было это не в новинку: положительные эмоции по отношению к нему, кроме мамы и каких-то волшебников, из-за которых он оказался у Дурслей, не испытывал никто и никогда. У Гарри был абсолютный иммунитет к чужой злости: чувствовать её в очередной раз даже забавляло.

— Добрый день, — сказал он, скривив губы в подобии улыбки и поплотнее запахнув старый дядюшкин плащ. Он был не чета прекрасному одеянию незнакомца, смотревшемуся почти царственно на его высокой, гордой фигуре, но вдруг Гарри почудилось, что чем-то их плащи всё же отдалённо похожи. Изначально он задумывал носить свой как подобие мантии колдуна на Хэллуин, но потом решил ходить в нём всегда, а этим летом даже ночевал на деревьях, завернувшись в его фалды.

Незнакомец не отвечал и продолжал внимательно рассматривать его долгим, пронзительным взглядом, как будто оценивая. Быть может, его удивило холодное отношение Гарри к тёте, но мальчик видел, что и сам нежданный гость не стремится вести с ней светских бесед. К тому же, Гарри чувствовал, что, стоит им с Петуньей узнать друг друга немного получше, незнакомец не захочет и за порог к ней ступить, не то что сопереживать неприязни "неблагодарного племянника" по отношению к ней.

Гарри считал, что в нем не было ничего такого, что могло заставить человека в чёрном рассматривать его столь долго... Кроме, пожалуй, прямой спины и с вызовом приподнятого подбородка (мама говорила, что сутулиться, что бы ни происходило, нельзя). Возможно, пришелец молчал, потому что в дышащих на ладан обносках со взрослого плеча мальчик слишком сильно контрастировал с обстановкой обильно украшенной фарфором и кружевом гостиной, и это его отчего-то неприятно поразило. Впрочем, сам Гарри был только рад, что его не наряжают в розовую рубашечку, носочки с крокодильчиками, и что у него нет галстука-бабочки и сюртука-кузнечика, составлявших с этого года новую школьную форму Дадли.

Наконец незнакомец резко перевёл взгляд на тетушку и, проговаривая каждый звук, промолвил всего два слова, содержащих столько угрозы, сколько можно было бы представить в десятке пистолетов, разом возведших курок:

— Очень хорошо.

Тётя Петунья сжалась ещё сильнее. Интересно, что он имел в виду, подумал Гарри. Слова звучали такими же далекими от похвалы, каким расстояние от Земли до Солнца виделось бы человеку, обреченному преодолевать его ползком и без скафандра.

— Я так понимаю, — продолжил незнакомец со всё той же опасной медлительностью, выдержав паузу, — магический мир должен быть благодарен вам за то, что вы не... Добили его.

Сердце Гарри сделало ещё один кувырок. Тётя Петунья открывала и закрывала рот, но — видимо, от страха, — не могла издать ни звука.

— Что ж, — он снова перевёл взгляд на Гарри. — Профессор Северус Снейп.

Имя прозвучало как будто бы очень знакомо, но все ассоциации вымело из головы под внимательным взглядом черных глаз.

— Гарри Поттер, — кивнул Гарри.

— С днём рождения, мистер Поттер, — коротко и чуть менее ледяным голосом сказал Северус Снейп. Это было самое необычное поздравление в жизни из тех, что Гарри когда бы то ни было получал. Если не считать празднований в Библиотеке. Он снова попытался улыбнуться — то, что он улыбался маме, никак не отражалось на мышечном навыке вне Библиотеки, и губам было просто непривычно складываться во что-то, кроме усмешки или ухмылки. У него было странное чувство, будто профессор не считает его из-за такой реакции невежливым, и это ужасно располагало. — Вы... Непохожи на своего отца, — продолжил он внезапно, как будто это было прекрасным дополнением к поздравлению.

Гарри дёрнул плечом.

— Я... Не знал моего отца, сэр.

Это была почти правда. Гарри знал своего отца, но очень издалека. Он был таким типом, которых Гарри чаще сторонился, так как не любил шумных компаний: они всегда напоминали ему о Дадли и его дружках. На самом деле, внешне они с Джеймсом Поттером были очень похожи, кроме двух деталей: у Гарри были глаза, как у мамы. И странный нос с горбинкой, которого в их роду никогда ни у кого не было. Он спрашивал о нем, но всё время получал какие-то скомканные и невразумительные ответы. Покопавшись в сомнительных книжках для ведьм, он открыл, что если ведьма занимается любовью (именно любовью) после зачатия с человеком, который не является зачавшим, это может как-то повлиять на внешность будущего ребёнка. Конечно, он решил, что это всё чушь собачья.

И тут его как будто молния ударила: Гарри вспомнил, в каком контексте слышал имя нового знакомого раньше.

Мама. Именно она иногда рассказывала ему о своём лучшем друге, некоем Северусе, с которым они вместе варили зелья в школе. А что, если..?

Гарри постарался как можно незаметнее приглядеться к носу профессора Снейпа. Он был тоже с горбинкой, — правда, гораздо более выраженной, чем у самого Гарри. Прямо-таки даже крючковатый. Но это ничего не доказывало: мало ли сколько на свете Северусов Снейпов с похожими носами, и мало ли что напишут в книжках для ведьм, тем более в сомнительных.

Наконец, Гарри охватило чувство, что он этого профессора смутно — очень смутно — очень-очень смутно — может быть, даже и неправда, что — помнит сам.

Профессор Снейп прервал молчание снова:

— Мистер Поттер, я — профессор зельеварения в школе Чародейства и волшебства Хогвартс.

Зельеварения?

Гарри кивнул.

— Я так понимаю, — продолжил профессор, — ваши... родственники рассказали вам всё — о Хогвартсе?

— Они сказали, что это школа для ненормальных жалких фокусников, профессор, — наслаждаясь каждым звуком, мстительно проговорил Гарри. Его собеседник перевёл взгляд на тётушку, издавшую жалобный писк, ставший для Гарри праздничным фейерверком и хлопушками одновременно. Он даже не мечтал, что когда-нибудь... кто-то за него заступится так.

Гарри смотрел на профессора вопросительно.

— Собирайтесь, мистер Поттер, — с нажимом произнёс тот, — Вы идёте со мной.

— Я готов, — просто ответил Гарри, не шелохнувшись. «Чем быстрее и дальше отсюда, тем лучше,» — хотел добавить он, но сдержался. Уйти — куда угодно и с кем угодно, что бы дальше ни происходило, было его пределом мечтаний. Если он не будет больше обязан возвращаться, то сможет справиться с последствиями и сам.

Снейп — будто услышав его мысли (или же они настолько логично соответствовали окружающей обстановке, что не требовали особенной проницательности) — бросил ещё один уничтожающий взгляд на тётушку и в несколько шагов преодолел пространство, отделяющее их от выхода. Плащ его мягко шелестел. Гарри выскользнул на улицу следом.

____

глава отредактирована 11.11.25