Яркий (джен)

Чёрная мантия с шелестом развевалась в десяти шагах от Гарри. Он обожал быть вдвоём с профессором, и теперь находил в этом яростном обожании не печальное осознание ещё большего одиночества, а тихую щемящую радость, которая в какой-то момент ослабила боль и в конце-концов заняла её место, хотя он, может быть, и сопротивлялся этому. Гарри казалось, что как только они оказываются где-то вместе, наступает время настоящего волшебства, — не бытового, не того, которое он привык видеть каждый день или создавать сам: результаты заклинаний были следствием произнесения формулы. А это… было волшебство необъяснимого восхищения, которое он испытывал и к которому стремился, преодолевая всевозможные преграды в виде более или менее скучных лекций остальных профессоров, необходимости быть на виду, необходимости общаться с какими-то другими людьми и ждать, — ждать минуты, когда его пригласят в кабинет или когда можно будет подкрасться и постучать в заветную дверь, от которой так и веет теплом, независимо от сырости остального подземелья. Снейп мог простым вопросом или просьбой о помощи сделать так, что Гарри становилось интересно жить, интересно искать, интересно приносить ему плоды своих рассуждений.

Гарри, подмываемый любопытством и осаждаемый этой радостью, которую он научился испытывать так недавно, налетел прямо на спину объекта своего восторга, когда тот остановился, прислушиваясь к его шагам.

— Я так и знал, — сказал Снейп тихо, бесстрастно наблюдая за Гарри, невозмутимо поправляющим слегка отросшие волосы. Щёки его остались бледными, но глаза горели, и профессор с некоторой досадой усмехнулся. — Вы крайне упрямы, не так ли, Гарри? Преследуете меня с перекрёстка коридоров. Думаете, я настолько невнимателен?

Гарри не отвечал и просто начал медленно расплываться в улыбке, не отрывая взгляда от чёрных зрачков. Он улыбался редко, почти совсем никогда, — действо было уникальное. Но улыбался только если знал, что никто лишний этой улыбки не увидит.

— Почему же вы не пошли на Гриффиндор, будучи таким дерзким? — не дрогнув, но измеряя пронизывающим взглядом мальчишку, продолжил Снейп. Гарри отвечал таким преданным видом, что декану вдруг стало невыносимо дальше пытать себя этим зрелищем. Он нахмурился. — Гарри, я…

— Я с вами, — перебил Гарри.

— Там может быть опасно, — сказал Снейп.

— Иначе никак, — кивнул мальчик.

— Вы не можете рисковать, — с нажимом возразил профессор.

— А мне нечего терять, — пожал плечами Гарри.

Всеобъемлющий восторг со стороны ребёнка, который Снейп чувствовал против своей воли, тихой мелодией мягко окружал и мешал возражать.

— Я… Это… Нечестно, — наконец выдал профессор.

— Это даёт мне право называться слизеринцем? — прищурился Гарри. Снейп почувствовал, как против его желания губы, дрожа от непривычного напряжения мышц, изогнулись в ответной улыбке. Гарри показалось, что свет факелов стал ослепляюще ярок. Это был свет победы: очень большой, но очень личной.

— Идём, — сказал Снейп, резко отвернувшись и продолжая путь. Букет приятно-неприятных эмоций кружил ему голову: он старался не акцентировать внимание на том, что от комка в горле стало трудно дышать. Если его уволят, никому, кроме этого навязчивого бессовестного ребёнка, будет не жаль.

За несколько прошедших месяцев присутствие Гарри настолько прочно вошло в привычку, что Снейп стал ловить себя на том, что ждёт его прихода. Профессор, в свою очередь, общаясь с Гарри, стал чувствовать какую-то странную потребность рассказывать ему истории из детства и делиться сентиментальными мыслями. Он безжалостно подавлял эти порывы, и всё, что он позволил себе за напитком мадам Розмерты, уже казалось крайней степенью безумия. Ему было удивительно, что кто-то так искренне интересуется зельями, заклинаниями, его личностью…

Он хотел рассказать Гарри о дружбе с его матерью куда больше, чем получилось. А получилось сухо. Но слова просто разбегались, сколько он ни пытался собрать их в предложения и членораздельный текст, а мысли сливались в один яркий калейдоскоп, сколько он ни пытался выловить хотя бы одну под пытливым взглядом умных мальчишечьих глаз.

Теперь эта дурацкая слабость. Это даёт мне право называться слизеринцем? Тьфу. Глупый, как и его…

Впрочем, совсем не глупый. Такой же наблюдательный, как Лили. Такой же чувствительный, каким бы мрачным ни казался. Как бы ни пугали всех окружающих легенды о замороженных стенах. Такой же самоотверженный. Такой же непосредственный и отзывчивый, когда никто не видит. Копия матери.

Почему она не попала на Слизерин в своё время?

— Профессор? — окликнул его Гарри. Они повернули в Запретный коридор, факел на стене загорелся, и Снейп на секунду прикрыл веки, отгоняя размышления. Не обращая внимания на замок на двери, открыл её невербальным заклинанием, впустил Гарри и заперся на щелчок. Их окружила глухая тишина, которую прерывал храп, напоминающий раскаты грома.

* * *

Остатки мыслей этим храпом вынесло из головы профессора; задержался там только тезис-справка о том, что раны, наносимые цербером, не заживают в течение долгого времени. Снейп был не в курсе, что на охрану люка директор решил поставить ЭТО.

Храп прекратился, и гигантский трёхголовый пёс, занимающий своей тушей всё пространство небольшой комнаты, стал поводить ноздрями, чуя присутствие чужаков. Профессор инстинктивно вцепился в плечо Гарри мёртвой хваткой, отодвигая мальчика за спину. Но тут он вдруг с ужасом ощутил, как маленькая тёплая ладошка, сжав его ладонь, уверенно снимает её с плеча. Гарри бесстрашно шагнул вперёд и… запел.

Это было что-то очень красивое. И действие песня возымела непередаваемое.

Волосы на лохматых головах пса зашевелились. Стены комнаты заиндевели; Снейп воочию стал свидетелем стихийного проявления магии Гарри, и дух его захватило: он наблюдал за тем, как титанообразный Цербер, съёжившись от холода, пытается устроиться поуютнее в ледяном углу, чтобы уснуть, но стужа мешает ему сделать это.

— Довольно, — прошептал профессор, к которому вернулась способность соображать. Он снова открыл дверь, схватил Гарри за мантию и вытащил его обратно в Запретный коридор. Там он присел на корточки; сквозь дверь, казалось, было слышно, как скулит пёс.

Гарри присел рядом: его сердце выпрыгивало из груди. Он был готов к встрече с собакой после разговора с лже-Роном и лесничим, но он не готов был увидеть существо таких размеров. Как он успел вспомнить о необходимости петь? Текстом послужил разученный им на латыни религиозный гимн, который Гермиона настоятельно рекомендовала повторять каждый раз перед сном и по утрам. Она сказала делать это для улучшения настроения, но Гарри повторял, чтобы сделать ей приятное, — и теперь этот гимн спас им со Снейпом жизни. Или, во всяком случае, здоровье.

Пожалуй, теперь этот гимн, напоминая о произошедшем, будет по-настоящему улучшать ему настроение каждый раз.

* * *

Отдышавшись, Гарри и Снейп покинули коридор молча, отправившись в подземелье. И только когда дверь в кабинет отделила их от всего остального, а на профессорском столе появился ещё один кубок с тыквенным соком и приборы для завершения праздничной трапезы, они позволили себе обсудить произошедшее.