Яркий (джен)

Семестр шел спокойно. Больше всего Гарри почему-то нравилось посещать теплицы профессора Стебль. Где-где, а на травологии он действительно чувствовал, что мало-помалу узнает что-то новенькое. Как-то раньше не удосуживался прочесть о заготовке (а уж тем более — о выращивании) ингредиентов, из которых делаются сложные составы, которыми он интересовался. И работалось на воздухе после занятий в аудиториях просто чудесно, даже если иногда было совсем скучно.

Декан Хафлпаффа, в свою очередь, была одним из профессоров, на которых совершенно не повлияли легенды про Гарри, о которых говорили в Хогвартсе. Она постоянно просила его помочь подержать горшок, поправить какой-нибудь отросток у цветка, подать инструменты, — и этими своими просьбами, не обращая внимание на каменное выражение лица Гарри, понемногу, шаг за шагом, вызывала у него к себе внутреннюю симпатию и расположение. На шляпе её, сменяя засушенные цветы, появлялись осенние растения, которые, в свою очередь, уступали место сухим листьям, ягодам и грибам. По виртуозным растительным шедеврам сновала какая-нибудь живность, никогда не заползая на внутреннюю часть полей, но взлетая с них или свисая; Гарри нравились все эти симпатичные цветные жучки и серые паучки. Хафлпаффцы, видя, как их декан относится к Поттеру, тоже стали спокойно реагировать на его присутствие. Однако Гарри продолжал петлять по коридорам, увлекая за собой то Гермиону, которая была в восторге от его «коротких» путей, то — Рона, который просто незаметно оказывался рядом и рассказывал на бегу новости Гриффиндора.

Спасало гриффиндорцев на зельеварении то, что почти все пары на первом курсе были общими, а Гарри Поттер учился на Слизерине. Обращаясь преимущественно к Гарри, как к переводчику с научного языка на человеческий, Снейп будто бы не замечал, как в дверь просачивается заплутавший гриффиндорец или вспотевший от ужаса хаффлпаффец. Не меняя выражения лица, которое, на взгляд учеников, было у него всегда одно и тоже — презрительно-скептическое — он продолжал диктовать ингредиенты и составы, которые им предстояло варить, или — с тщательно скрываемым за обилием ироничных реплик удовольствием — вдавался в объяснения непонятных Гарри тем; или же, шурша чёрной мантией, приглашал всех полюбоваться, как Поттер мнет в ступе сушёных жуков.

Гермиона краем глаза ловила каждое движение Гарри — равно как и большинство первокурсников, не понимавших мудреные формулировки профессора, забыв о неприязни, ловили его слова пояснений, обращённые к Рону или Невиллу. Только Крэббу и Гойлу было всё равно, что слушать: любые занятия звучали для них как завораживающая композиция, которую они не разучивали, потому что, по всей видимости, не собирались играть. Даже Малфой понимал, что делать вид, что обсуждаемое и так ему известно, будет хуже, чем тихо конспектировать.

Самым нелюбимым профессором у Гарри стал Квирелл. Нервозное бегание глазами, экстравагантный вид, затхлый запах от его одежды и какая-то слишком уж сказочная глупость его историй и ходящих о нем легенд вызывали сильнейшее чувство отвращения. Гарри казалось, Квирелл вытеснял всех, кто оказывался с ним в одном помещении, своей жалкостью и мерзостью одновременно. Это были единственные занятия, с которых Гарри не выносил ни пользы, ни вдохновения. Но прогуливать их он не решался. Вместо этого он садился на заднюю парту в угол класса один и делал вид, что конспектирует лекцию, а сам закрывал глаза и перемещался во внутреннюю библиотеку, чтобы читать там о настоящем искусстве Защиты.

В одно из таких посещений к нему вышла из-за полок мама. Она молча стояла и с любовью смотрела на Гарри, пока тот не поднял глаза и не понял, насколько сильно скучал по ней эти несколько месяцев жизни. Мама распахнула объятья, и Гарри, осторожно сложив книгу на стол, подошёл к ней и прильнул, почувствовав вдруг, как с души свалился какой-то камень.

— Ты давно не приходил, сынок.

— Да, прости, — тихо сказал Гарри. — Я был занят...

— Это хорошо, — прошептала мама в ответ, — я очень рада, что ты был занят среди живых.

— Я поступил в Хогвартс, — улыбнулся Гарри, отклонившись и с восторгом глядя в ее лицо. Лили отразила его улыбку:

— Какой ты молодец!

— Я не знал, какой факультет выбрать, мне было всё равно, и Шляпа распределила меня на Слизерин.

— Чудесно. Это факультет, на котором учился мой лучший друг Северус, — сказала Лили.

— Сейчас он там декан, — кивнул Гарри. Мама расширила глаза:

— Правда что ли? А профессор Макгонагалл ещё жива?

— Да, она декан Гриффиндора.

— Как и в мое время, — кивнула мама. — Ох, сколько она доставила беспокойства твоему отцу когда-то.

— Чем же это? — Зацепился Гарри.

— Мы только на третьем курсе узнали, что она умеет превращаться в животное. Ну, то есть, на время становиться кошкой, а потом превращаться обратно, по своему желанию. Пока не знали, профессор тысячу раз ловила твоего папу в самых неожиданных местах и за самыми неожиданными делами, — мама смешливо смотрела в удивленные глаза Гарри. — Что, и тебя уже успела на чем-то поймать?

— Да, я колдовал на перемене… И притворялся, что не умею трансфигурировать.

Мама рассмеялась. Разговаривая с ней, слушая ее голос, Гарри чувствовал себя в этот раз легко, как будто он был совсем-совсем счастлив. Это было чувство из его детства в библиотеке, детства до прихода Снейпа, до общения с живыми, кроме Дурслей и десятка других маглов, которые не считались. Ни в каких книгах он не мог найти информации об этом месте, в котором он встречался с прошлым. Гарри искал везде.

— О чём думаешь? — спросила мама, усевшись в кресло и расправив длинную юбку.

— Я… Да всё о том же, — Гарри почесал кончик носа и сел на ручку кресла рядом. — Что это за место такое? Кто у кого в гостях, мама? Вы у меня в голове? Или — я умираю каждый раз?

— Не знаю, — мама мечтательно посмотрела вверх, — может быть, наши души встречаются где-то на небесах! Или ты живой призрак в теле, а делаешь вид, что человек. Как Пивз!

— Но ведь вы просто слепки людей, вы не развиваетесь, — возразил Гарри, которому было почти обидно, что его назвали Пивзом.

— Почему же? — Лили подняла нежные тонкие брови точно как Снейп, рассмешив его. — Чего ты улыбаешься? Никакие мы не слепки. И мы читаем все эти книги, как и ты, если захотим. И библиотека постоянно пополняется тем, что делают другие. Может быть, мы не станем известными, если что-то изобретём, но… — Мама риторически махнула рукой на ломящиеся от тяжести стеллажи.

Гарри недоверчиво покачал головой.

— Мам… — он нахмурился. — А когда меня нет, ты где?

— Я? — мама удивилась. — Где захочу.

— А почему ты тогда не знаешь, что Снейп декан? И что я поступил?

— Потому что мне неинтересно сидеть в Хогвартсе, — Лили пожала плечами, перебирая кружево на левой манжете. — Люди живут своей жизнью, мы — своей. Думаю, что и наша — не вечная. Как капуста какая-то, честное слово. Снимешь лист — а там ещё! — Она потрепала его по голове. — Живи, пока живётся.

— Ты что-то не всё мне говоришь, — Гарри прищурился, выскальзывая из-под ее руки.

— Что думаю, то и…

— Ладно, — перебил Гарри, внезапно почувствовав, как к горлу снова подкатывает ком, от которого он с таким трудом избавлялся каждый раз в доме на Тисовой улице. — Я что-то ещё… но… это… потом.

— Нет, постой, — мама потянулась к нему и обняла, — сынок, я чувствую, что тебе тяжело приходить сюда. Мне бы тоже нелегко было. Но я не могу изменить ничего. Слушай внимательно, — Лили посмотрела в его покрасневшие от расстройства глаза. — Только в этой твоей жизни ты можешь что-то поменять на земле и сделать кого-то счастливым, Гарри. Господь оставил тебя в живых, когда умерли мы и многие другие волшебники и волшебницы. Цени это. Ты не можешь тратить время на скорбь и страдание по нам, у тебя его нет совсем. Читай, думай или действуй, сынок. Иначе ты… всё равно, что мёртв. Понимаешь?

Гарри кивнул.

— Живи за нас, за всех нас. Своих рук у нас нет, но у нас есть ты…

Всхлипнув, он тут же снова обнаружил себя в классной комнате Квирелла. По толстому тетрадному листу, по коричневой писчей бумаге расползалась прозрачная клякса, — кап! — за ней вторая, третья. Гарри ждал, пока слёзы остановятся, а они всё капали и капали, как воск с непокорной свечи, пока он не почувствовал себя выжатым досуха. Нутро горело. Гарри еле дождался звонка и устремился, прыгая через пролеты, в подземелье, к кабинету Снейпа. Прижавшись к стене и отвернув лицо, Гарри пропустил мимо себя задержавшихся старшекурсников, а потом аккуратно ступил на порог. Снейп сидел за столом и что-то писал.

Гарри смело подошёл поближе и сел за первую парту, сложив голову на руки. Он, успокаиваясь, дышал, чувствуя родной запах горелых котлов и жжёных ингредиентов, смешанный с запахом камней, женского парфюма и плесени. Полежав на парте, мальчик встал и принялся за уборку кабинета после старшекурсников, аккуратно выливая в выдолбленную в сером камне раковину неудавшиеся зелья и смывая их, вычищая из котлов чёрные хлопья, кашеобразную массу горелых слизняков. Пока он это делал, ком в горле, мешавший дышать и говорить, то рассасывался, то снова, возникнув из ниоткуда, сжимал глотку. Полностью погрузившись в чистку котлов и остервенело пачкая ладони сажей, Гарри чувствовал, как его снова начинает наполнять жизнь, запахи, звуки…

Снейп мягко положил перо на стол и, отклонившись на спинку стула, смотрел на вход в кабинет, поглаживая пальцем столешницу перед собой. Тем временем Гарри наполнил половое ведро водой и достал тряпку и швабру из небольшой ниши в стене.

Когда он закончил мыть пол и уже собирался уходить, профессор подозвал его, пристально рассматривая.

— Рассказывайте, Гарри, — потребовал он, чуть прищурившись. — Что произошло?

Гарри стоял, опустив руки. В голове его проносились тысячи вариантов ответа. Он хотел рассказать про свой разговор в Библиотеке, узнать у Снейпа про маму, про их дружбу, про их детство, про свой нос, про Слизерин, про то, почему они поссорились; откашлявшись (голос не слушался его), — Гарри прохрипел, поворачиваясь к двери:

— Ничего… Ничего, сэр.