Эффект мортидо (джен)

Фрида покачнулась, чувствуя, как земля, точно живая, пытается вывернуться из-под ног, и пальцы графа стиснули ее локоть чуть сильнее. Носа коснулся странный запах, не похожий ни на один из тех, что она знала прежде, и Фрида опустила взгляд, выжидая, пока уймется головокружение, а глаза вновь привыкнут к темноте. Они с Кролоком стояли среди замшелых камней, а там впереди, за узкой полоской песка, начиналось…

— Море? — разглядывая уходящие куда-то за горизонт волны, предположила она.

— Океан.

— И в чем разница? — это слово Фрида уже слышала раньше, но где и от кого, вспомнить не могла.

— Он гораздо больше.

Вода с гулом накатывала на берег, и казалось, что рядом дышит нечто огромное, живое, неизмеримо более древнее, чем самый старый на свете вампир. Нечто по-настоящему бессмертное. Задувающий в лицо ветер был сырым, слишком теплым, не зимним: будто граф перенес Фриду не только сквозь расстояние, но и сквозь время, обратно в октябрь, где она все еще жива. И все убитые ею — тоже.

Оглянувшись, она увидела позади бесконечную цепь холмов — темных и молчаливых, похожих на застывшее отражение океана. Ни огонька во мраке, ни намека на запах дыма. Лишь крошечная каменная хижина на ближайшем склоне — как единственное свидетельство того, что здесь когда-то побывали люди. Лачуга, глядящая на волны парой «мертвых» оконных провалов, выглядела давно брошенной, однако именно к ней зашагал фон Кролок, жестом велев Фриде не отставать.

Сколько бы ни прислушивалась, ни внутри хижины, ни в ее окрестностях она не сумела различить ничего отличного от плеска воды, посвиста ветра и возни мелкой ночной живности. Да и сам граф держался слишком уверенно — совсем не так должен вести себя хищник, в любой миг готовый столкнуться с противником, если уж не превосходящим его силой, то, по меньшей мере, равным. Все это наводило на подозрения, в верности которых Фрида утвердилась, увидев, как Кролок отпирает дверь собственным ключом.

— Это работает лишь с человеческими жилищами, — заметив ее колебания у порога, сказал граф. — Еще одна Божья милость, дающая людям шанс уцелеть. На дома проклятых сия благодать не распространяется.

— Где мы? — и впрямь без труда входя внутрь, спросила Фрида: — И почему? Я думала, мы отправляемся на охоту.

Изнутри хижина оказалась еще меньше, чем снаружи, и пожалуй, самым примечательным в ее убранстве было почти полное его отсутствие. Ни кровати, ни шкафов, ни мелкой утвари, какая непременно есть даже в самом бедном доме — лишь исцарапанный стол, грубо сколоченная лавка да полуистлевший от старости пучок каких-то трав под потолком.

— Мы очень далеко, и этого ответа довольно, — обогнув Фриду, фон Кролок плотно прикрыл качающуюся на ветру дверь. — Сомневаюсь, что название страны или точное количество миль, на которое мы перенеслись, скажет тебе больше. Что же касается второго: мы здесь, потому что оставлять тебя в замке слишком опасно. Я не собирался недооценивать твоего создателя и полагал, что предпринял все меры предосторожности, однако допустил оплошность. Не стоило прикасаться к вашей связи, пока ты находилась под моей крышей. Если бы мне не удалось остаться незамеченным…

— Он бы узнал, где ты живешь.

— Именно так, — едва слышно хмыкнув на слове «живешь», подтвердил граф. — Собой я могу располагать, как считаю нужным, однако в замке остаются те, кем я ради нашего дела рисковать не стану.

Не объяснение и уж, тем более, не оправдание — знакомая Фриде констатация. Наверное, так судьи и выносят приговор. Так вынес его фон Кролок каждому из них: Элиасу, Мартону, ее детям, ей самой — всем. Или почти всем?

— Тогда, в горах, ты не довел дело до конца, хотя и должен был. По твоим же проклятым правилам — должен, — Фрида тускло усмехнулась и, шагнув ближе, добавила: — И я видела, почему. Ответь, этот мальчик, он твой…

— Этот мальчик — мой, — не дав ей договорить, отрезал фон Кролок. — Точку нужно поставить именно здесь.

На пару мгновений в хижине воцарилась тишина, и «дыхание» океана как будто приблизилось вплотную к стенам, затекая внутрь сквозь оконные щели. Фрида пристально вглядывалась в графа — в застывшее восковое лицо, в давно потухшие, лишенные малейшей искры жизни глаза. Фон Кролок взгляда не отводил, и она, наконец увидев то, что хотела, то, чего ради и задавала этот вопрос, кивнула.

— Да, на этом можно закончить. Хорошо. Шансов «выжить» больше, когда есть — для кого. Но ты так и не ответил. Я не спрашивала, почему мы ушли из замка. Я спросила, почему мы здесь?

— Потому что и тебя я с собой тоже не возьму, — очевидно, заметив, как дернулись губы Фриды, фон Кролок взмахом руки попросил ее обождать и выслушать до конца. — Ты — единственное, что может связать меня с ним. И худшим из решений я полагаю решение позволить твоему убийце узнать, кто стал проводником. Умрешь ты — второй попытки у меня не будет.

— А победы с первого раза ты заранее не ждешь? — в голосе Фриды проскользнули нотки угрозы.

— Я заранее учитываю все варианты, — ни тон собеседницы, ни ее тяжелый взгляд Кролока, казалось, ничуть не беспокоили. — Твой создатель может не захотеть вступать в схватку вовсе, а вместо этого воспользуется тенями и шагнет на пару сотен миль от нынешнего своего обиталища. И тогда искать его станет крайне затруднительно. Особенно, если ты к этому моменту будешь мертва. На его месте я бы ушел от прямого столкновения и принялся последовательно уничтожать всех мною обращенных, начиная с самых «юных». И не задерживался бы на одном месте достаточно долго для того, чтобы меня могли выследить снова. Лишь обеспечив себе преимущество, я вернулся бы в логово и устроил охоту на самого охотника. Если он придет к тем же решениям, времени у нас останется мало, и еще больше упрощать ему задачу я не собираюсь. Довольно того, что, если я не смогу решить нашу проблему сегодня, путь в замок заказан нам обоим: мне придется остаться здесь и следить за тобой.

— В надежде, что он раньше или позже сам явится, чтобы меня убить, — на лицо Фриды вновь вернулось обычное для нее в последние ночи выражение отрешенной усталости.

— Мне действительно жаль, что ты попалась ему, а не мне.

— Толку нынче с сожалений. И с моих, и с твоих, — она едва заметно повела плечом. — Хорошо, пусть так. Но, если я останусь здесь, как мне знать, что ты не солжешь? Что тебе мешает, если ничего не выйдет, если он окажется сильнее…

— Просто вернуться домой и существовать так же, как прежде? — спросил фон Кролок, прямо встречая направленный на него испытующий взгляд. — Что ж, во-вторых, терять тебе нечего.

— А во-первых?

— А во-первых — не солгу. Потому что делаю это не для тебя. Не ты искала моей помощи — я искал твоей, и движут мной мотивы далекие как от благородства, так и от желания принять роль мстителя за судьбы несчастных. Твой создатель опасен для всех, Фрида — и смертных, и немертвых. Но, что еще хуже, он вторгся на мою территорию, — губы фон Кролока брезгливо искривились, — заставив разбираться с последствиями его невоздержанности. Или безумия. Не знаю, что им двигало, и, признаться, мне нет до этого дела. Его мотивы на исход не влияют. Такой ответ тебя удовлетворит?

— Да, — пожалуй, этот ответ удовлетворял ее куда больше, чем любые клятвы и заверения.

В благородство Фрида не верила — уж точно не в благородство стоящего перед ней существа. Зато твердо верила, что оно уничтожит всякого, кто посмеет посягнуть на его право хозяина и неприкосновенность «владений». И не остановится, пока не доведет дело до конца: либо посягнувшего, либо — своего собственного.

— Что ж, в таком случае, здесь мы расстанемся. Делай, что хочешь: об этом месте почти никому неизвестно и тебя вряд ли потревожат. Если к рассвету я не вернусь, спустись в подпол, — фон Кролок указал на неприметный люк в самом углу комнаты. — Он куда просторней, чем надземная часть дома.

— Твое запасное убежище?

— Одно из них. Всегда стоит оставлять варианты на непредвиденные случаи. Ближайшее человеческое поселение в девяти милях к югу. Правила упокоения тебе известны, и ты, надеюсь, не станешь ими пренебрегать. После охоты возвращайся сюда и продолжай ждать.

— Сколько? — неопределенность этих указаний Фриде совершенно не нравилась. — И чего?

— А что, разве тебе есть куда торопиться? — задал встречный вопрос фон Кролок. — Я не знаю, как обернется дело. Но окончательно умереть без посторонней помощи тебе будет крайне трудно, а потому все, что тебе остается — ожидание. Раньше или позже за тобой явлюсь либо я, либо он.

Граф уже собирался шагнуть, когда в плотную ткань дублета на его груди впились грязные пальцы с обломанными когтями, вынуждая наклониться и посмотреть их обладательнице в лицо.

— Вернись, — больше всего это походило на приказ. — Мне плевать, как ты с ним справишься, и что тебе для этого понадобится, делай что хочешь, но…

Ее голос слегка дрогнул.

— Но?

— Не дай ему убить меня еще раз. Убей сам. Кто угодно, только не он.

Кролок не ответил, лишь на долю мгновения прикрыл в знак согласия глаза. А в следующее — под крепко стиснутыми пальцами Фриды осталась только пустота.

* * *

— Я так и знал! Так и знал!

Кристоф тихонько вздохнул, истово жалея, что, подобно своему хозяину, не может испариться. Еще месяц назад жизнь в Себеше казалась почти невыносимой, такой, что впору было и правда пешком обратно в замок идти. А сейчас он бы многое отдал, чтобы снова там очутиться. Да где угодно — только бы подальше от Этингейра.

— Гнусная, подлая, эгоистичная, отвратительная... — Герберт замер, почти уткнувшись носом в полку с посудой, хватая ртом воздух в бессильной попытке сходу подобрать еще какое-нибудь оскорбление, после чего резко развернулся на каблуках и яростно выкрикнул: — Мразь!

Упорно молчавший Новак только покосился на черепки, еще недавно бывшие горшком и парой мисок, которые юный барон в припадке бешенства расколотил об пол. Если б только Кристоф мог уйти к себе — давно бы ушел, но единственный путь к двери перекрывал мечущийся по кухне фон Этингейр, и все, что Новаку оставалось — сидеть тихо, стараясь лишний раз не шевелиться и не привлекать к себе внимания.

Он, конечно, предполагал, что затянувшееся отсутствие графа Герберта обеспокоит — на эмоции тот никогда не скупился — однако к такой вспышке оказался не готов. В первые часы все шло гладко, и если покой Новака что и тревожило, так это его собственные мрачные мысли. Ни о чем не подозревающий Этингейр занимался своими делами в верхних этажах, и Кристоф искренне завидовал его неведению. Сам он попытался было отвлечься на еженощные обязанности, но те слишком скоро кончились, а скребущееся в груди беспокойство лишь росло, заставляя Новака раз за разом возвращаться в гостиную, чтобы взглянуть на часы. Поняв, что нынче с него нет никакого толку — ибо все из рук валится — Кристоф сдался и с первыми петухами отправился к себе. По пути прихватив с собой бутылку крепкой настойки, которую держал на случай, когда надо было чуток нервы укрепить. Но то ли «успокоительное» выдохлось, то ли тревога такой силы оказалась ему не по зубам, а только он битый час еще ворочался с боку на бок, прежде чем забылся прерывистым, тягостным сном. Только для того, чтобы проснуться за пару часов до рассвета еще более разбитым и уставшим.

Вздыхая и ругаясь себе под нос, надеявшийся согреться травяным отваром Новак поплелся на кухню… Где и оказался загнан в угол еще даже не думавшим укладываться в гроб Этингейром.

Да так теперь в этом углу и жался, вынужденный наблюдать за его истерикой. Впрочем, винить в своем незавидном положении Кристофу, кроме себя, было некого. Как ни старался он сделать вид, будто ни о чем не знает и хозяина своего этой ночью в глаза не видел, а все же сболтнул лишнего. И ведь на одном-единственном слове попался — вместо «его» «их» сказал. Так Этингейр, словно всю жизнь дознавателем трудившийся, вцепился в это «их» волчьей хваткой — и ни в какую. В конце концов, грозиться начал, что в голову Новаку за сведениями полезет — не побрезгует. И вот этого-то Кристоф допустить ни в коем случае не мог: пришлось хоть часть правды выдать. Мол, ушел граф вместе с женщиной куда-то едва не сразу по пробуждении. А куда, зачем, да почему — не сообщил.

Нарушая приказ, Кристоф признался себе, что не так уж об этом и сожалеет — исподволь ему хотелось хоть с кем-то разделить беспокойство. Но знал бы заранее, чем дело обернется — притворился б немым, пожалуй. Хотя, с учетом вампирских способностей к мозгокрутству, молчание ему вряд ли бы помогло.

Тем временем венгерские слова у Герберта, похоже, закончились, так что он перешел на немецкие. Смысла его речей Кристоф теперь не понимал, однако, чтобы уловить суть, с лихвой хватало и интонаций.

Спина у Новака совсем затекла, и он попытался осторожно сменить позу. Как тут же выяснилось — недостаточно осторожно. Заметивший краем глаза движение Этингейр, точно вновь вспомнив о присутствии слуги, резко повернул голову, впиваясь тому в лицо взглядом черных глаз. До кадки с водой Кристоф со своего места дотянуться не мог, так что о том, чтобы плеснуть ею Герберту в лицо, не шло и речи. О том, чтобы убежать — тоже. Поэтому, отчего-то совершенно не испугавшийся, Новак сделал то единственное, что пришло ему в голову — размашисто осенил впавшего в помрачение вампира крестным знамением.

— Bist du verrückt, oder was?! — подскочив на месте, завопил тот и, не встретив на лице Кристофа и тени понимания, «перевел»: — Совсем сдурел?!

— Ну, надо же вас, Ваша Милость, в чувства как-нибудь привести, — наблюдая за тем, как глаза Этингейра обретают привычный голубой цвет, покаянно развел руками Новак и, немного помолчав, с сочувствием спросил: — Больно?

— Я в тебя сейчас раскаленной кочергой ткну и то же самое спрошу, — пригрозил Герберт, впрочем, уже без прежнего пыла, и сердито буркнул: — Не то чтобы больно, а… ты не поймешь. Больше не смей так делать, понятно? Никогда! А если бы я тебя укусил из-за твоих выходок?!

— Ну не укусили же, — привел Кристоф излюбленный бароном «довод на все случаи жизни», и тот недовольно скривился в ответ.

— Выучились мне на горе, — пробормотал он, со страдальческим стоном падая на стоящую у стола скамью и с силой проводя по лицу ладонями. — Боже всемилостивый, кто меня окружает, с кем приходится иметь дело... Дерзят, крестят, ни в грош не ставят, можно сказать, ноги об меня вытирают. И ведь я зачем-то терплю эту череду бесконечных унижений!

— Будет вам, Ваша Милость, разве же вас унижает кто? — не в первый уже раз Кристоф дивился тому, что оба вампира в минуты отчаяния и скорби, невзирая на губительность для них креста и молитвы, поминают Господа, ровно так же, как люди. — Коли обо мне речь, так, если обидел — то не со зла или непочтения, а по невежеству, а коли вы о Милорде…

— Слышать не хочу ничего о твоем «милорде», — перебил его Этингейр, на последнем слове скорчив такую гримасу, что Новаку, невзирая на весь ужас ситуации, сделалось смешно. — Подлейшее существо. Предатель! Вот ты хотя бы сознаешь всю низость его поступка?! Мы через такое прошли, я думал, он мне хоть немного доверяет, а он… Это удар ножом в спину. Нет! Это гораздо хуже! Впрочем, о чем я только думал… Он и «доверие» в одной фразе? Ничего смехотворней и вообразить нельзя!

Новак тяжело вздохнул и, облокотившись на стол, подпер подбородок ладонью. Герберт что-то запальчиво говорил, взмахивая руками, и, кажется, опять старался впасть во гнев, в каком пребывал еще недавно, растравляя себе душу новой порцией обвинений. Но, хоть барон нынче и был бессмертен, а все же Кристоф покуда прожил на свете гораздо дольше него и знал людей слишком хорошо, чтобы обмануться этой многословной яростью.

— Бояться, Ваша Милость, не грех и не позор какой, — негромко сказал он, заставив Этингейра осечься на полуслове. — Тем паче, что кроме меня, никого в замке нет, а мне боязно не меньше вашего. Сами ведь знаете, почему он ничего вам не сказал и мне говорить запретил. Хотя и сам я знаю почти столько, сколько и вы. Вы ж, к ведунье не ходи, с ним бы запросились, а когда бы отказ получили — еще и крик подняли. И все одно, ничего бы не добились. Доверие, говорите… Бережет он вас, вот молчком и ушел.

— А я не просил меня беречь! — вмешался Герберт, непримиримо скрещивая руки на груди. — Я уже достаточно взрослый, чтобы мне опека не требовалась. Тем более, от... чужого вампира!

На этот раз сдержаться Кристоф не сумел, и с губ его все-таки сорвался сдавленный смешок, заставивший Этингейра насупиться еще больше.

— Как скажете, Ваша Милость. Только, вот ведь незадача, граф-то про вас, с вашим беспокойством и желанием в его дела вмешиваться, то же самое сказать может. Разве что поводов у него побольше найдется. Он-то всяко вас взрослее. Раз эдак в двудесять.

— Вовсе и не в двадцать! Всего-то раз в одиннадцать, — не иначе, как из одного только упрямства возразил Герберт, и под сводами кухни повисло молчание, нарушать которое первым никто не спешил.

Кристоф с жалостью рассматривал упорно прячущего глаза Герберта и думал о том, что, если граф и к завтрему не вернется, то нынешняя «буря», пожалуй, легким ветерком покажется. А если не вернется вовсе… Но об этом Новак даже себе думать не разрешал.

— Делать-то теперь что? — совсем уж тихо спросил Этингейр, переводя, наконец, взгляд с поверхности стола на лицо Кристофа. Во взгляде этом не осталось прежней обиды — лишь тоскливая, «детская» растерянность, несвойственная энергичному барону настолько, что Новаку самому захотелось отвернуться.

— Я так разумею, ждать. И заниматься делом, — твердо ответил он. Не говорить же и без того перепуганному юноше, что ответ на этот вопрос Кристофу и самому бы не помешал. — Я за порядком в замке следить буду, а вам учебу забрасывать не следует. Не то Милорд по возвращении опять выволочку устроит, что ленитесь и в его отсутствие не занимались совсем.

Судя по выражению, промелькнувшему на лице Этингейра — трепку от недовольного фон Кролока он сейчас встретил бы едва ли не с радостью.

— А если он вообще не вернется? — сказал он то, что Кристоф не решался произнести даже в мыслях.

— Ну, уж это вы, Ваша Милость, бросьте, — постаравшись, чтобы голос прозвучал как можно уверенней, и не зная толком, барона ли он пытается убедить, или все-таки себя, откликнулся Кристоф. — Это всего-то еще один вампир, а он их вон — десяток-другой уже разогнать успел. За двести лет, думаю, он и не с такими трудностями сталкивался, и все благополучно «пережил».

Герберт торопливо закивал, с готовностью позволяя себя убедить и черпая в этом новую порцию душевных сил, а Новак…

Новак думал о письме, что ожидало своего часа в графском кабинете. Он видел его собственными глазами — толщиной едва ли не с книгу, запечатанное сургучной печатью, оно, казалось, само по себе источало некую обреченность.

* * *

Пыльный пол под ногами сменился тонким слоем снега, а ветреная сырость ирландского побережья — стылой тишиной редколесья. Подняв голову, сквозь сеть голых ветвей он увидел низкое небо, подернутое сиянием по правому краю. Таким изжелта-рыжим тревожным заревом расцветали в ночи лишь массовые пожары. И крупные города.

Фон Кролок вздохнул — в морозном воздухе витал едва различимый «свинцовый» запах угольной копоти, смолы и нечистот.

И снова Европа.

Если он все понял верно — север Пруссии. Впрочем, в нынешней принадлежности этих земель он мог и ошибаться — бесконечные войны кроили политическую карту континента так часто, что порой граф, вынужденный всякий раз вносить в свои познания все новые и новые правки, действительно начинал путаться. К счастью, города, в отличие от государственных границ, привычки переползать с места на место не имели.

Мысленно фон Кролок потянулся к Герберту — единственный из оставшихся, связанный с ним не разумом, но кровью, для графа он походил на ярко сияющий маяк. Ментальное прикосновение было столь мягким и мимолетным, что увлеченный собственными размышлениями барон его даже не почувствовал. Не с его опытом и отсутствием привычки отслеживать малейшие колебания окружающего мира — зримого и невидимого. А вот самому графу для последней проверки этого вполне хватило: пятьсот шесть миль на юго-восток. Значит, до цели — еще порядка трех в строго противоположном направлении.

Снова бросив взгляд на охваченные дрожащим светом тучи, фон Кролок едва удержался от еще одного вздоха. Лучше бы он ошибался в расчетах, однако все указывало на то, что ему — туда. Навстречу сиянию и, одновременно — худшему из возможных раскладов партии. Подобную иллюминацию в этой части Европы мог позволить себе только Штеттин ⁽¹⁾ — вдоль и поперек рассеченный ветвящимся руслом Одера, никогда не спящий и грохочущий. Даже Берлин оказался бы предпочтительней: его фон Кролок, по крайней мере, неплохо знал, благодаря неоднократным посещениям, как при жизни, так и после смерти. А Штеттин… Неизвестный вампир имел отличные шансы одержать победу еще до начала игры, поскольку отыскать немертвого в кишащем людьми портовом городе — ничуть не проще, чем пресловутую булавку в стоге сена. А если вдуматься, даже труднее — иголка не обладала разумом, многовековым опытом, навыками менталиста и не прилагала усилий для сокрытия своего местонахождения. Не говоря уж о прочих «возможно».

Возможно, Кролок ошибся и вампир лишь заглянул в город на очередную охоту. Возможно, до его логова не три мили, а чуть больше или меньше — «читать» чужую связь с безусловной точностью граф не мог, так что всегда оставалась погрешность. Безобидная в глуши и совершенно катастрофическая в городе, где значение имел едва ли не каждый фут. Возможно, возможно, возможно…

Фон Кролок прикрыл глаза, волевым усилием останавливая хаотичный поток мыслей и, заодно, отгораживаясь от Этингейра ментальной завесой. Так же, как делал все предыдущие ночи перед выходом на охоту — в такие моменты их связь не могла принести ничего, кроме вреда. Графу требовалась предельная концентрация, Герберту — не требовалось лишних знаний о происходящем. Особенно теперь.

Разделавшись и с этим, фон Кролок, наконец, повернулся лицом к городу и отправился в путь. Ни точности, ни определенности, ни гарантий — он был на шаг впереди так долго, что успел позабыть это отвратительное чувство. Когда твердая опора под ногами превращается в болотную топь, каждый шаг по которой может оказаться последним. Слишком много лет за плечами, слишком много контроля, слишком много знаний и опыта — столько, что они почти превратились в дар прорицания. Кролок пользовался ими легко и бездумно, черпая, как воду из колодца, совсем перестав опасаться, что настанет миг, когда их окажется недостаточно. У графа давно уже не осталось соперников или врагов, которые могли противопоставить ему хоть что-то существенное, не по силе, но по уму и способностям — ото всех он, так или иначе, избавился еще два века назад. И прямо теперь пожинал горькие на вкус плоды преступно долгого существования в мире, где никто и ничто не представляло для него ни сложности, ни по-настоящему серьезной угрозы.

И без того негустой лес с каждым шагом редел все больше, и вскоре впереди показалась опушка, а за ней — широкой лентой вытянулся потрепанный частыми оттепелями тракт, продолжавший жить собственной жизнью даже после заката. В отдалении полз к городу тяжело груженый обоз — скрип подвод, перестук копыт и хриплые человеческие голоса вплетались в отдаленный портовый гул.

Искать безлюдный подход к Штеттину, к которому ручьями стекались все окрестные дороги, не имело смысла, шагать в незнакомом месте — тоже, поэтому фон Кролок выбрал самый простой и быстрый способ: миновал обочную канаву и ступил на тракт, точно в невидимый плащ, заворачиваясь в еще один слой ментальной защиты. Идти по укатанному снегу было гораздо проще, чем по лесу, проглянувшая из-за туч луна, точно подгоняя, плеснула светом в спину, на мгновение высекая из-под ног графа длинную, черную тень, и скрылась снова. Попавшийся навстречу всадник испуганно вскрикнул и разразился бранью, стараясь обуздать невесть с чего прянувшего в сторону и поднявшегося на дыбы жеребца. В отличие от лошади, занятый попытками удержаться в седле человек странного путника с мечом за спиной просто не заметил. Так никогда и не узнает, насколько ему повезло.

Фон Кролок вспомнил, как рвал из рук поводья его собственный конь, взбивая копытами дорожную пыль и всхрапывая не то от ярости, не то от ужаса перед невысокой, стройной женщиной, в которой сам граф не видел никакой опасности. Есть случаи, когда животные заслуживают доверия куда большего, чем ты сам.

Если бы фон Кролока судьба вынудила обосноваться под Штеттином, он бы без труда вычислил самого себя по катящейся вдоль дороги волне воя и беснования псов на ближайших подворьях. Живности, которую вампиру никогда не обмануть, какой бы силой он ни обладал, в городских предместьях всегда много, а значит, едва ли немертвый выбрал их для своего логова. Отводить людям глаза довольно просто, когда они и сами не стремятся тебя разглядеть — всего и нужно, что слегка подтолкнуть податливый, занятый посторонними мыслями разум в нужном направлении. Исключить себя из его поля зрения, как незначительную деталь, не стоящую внимания или памяти. Однако даже люди, ночь за ночью имея дело со впадающим в неистовство скотом, быстро насторожатся, заподозрив неладное. Так к чему тратить лишние силы, рискуя понапрасну? Граф был убежден, что если вампир действительно здесь, то искать его нужно в самом заселенном квартале. Там, где земля ценна и, вместе с тем, далека от природы настолько, что используют ее рачительно, экономя на просторных дворах, хлевах и клетях. А значит, и на содержании зверья.

С обозом он поравнялся почти под самым Штеттином. Плененные сбруей тяжеловозы фыркали, заходясь беспокойным ржанием, но сбежать не могли — лишь все яростнее налегали на дышла, отчего подводы, к радостному недоумению уставших возниц, двинулись быстрее. Вся процессия вслед за трактом свернула вправо, вероятнее всего — к порту, а фон Кролок, наконец, оказался за стенами, бесшумно влившись в редкий и вялый поток городских обитателей.

Ночь предстояла долгая, и граф старательно отгонял от себя мысли о том, что она может оказаться еще и безрезультатной. Любая задача имеет решение — важно лишь не отступать перед ее сложностью. И выбрать правильную методику. Фон Кролок поднял голову, пробегая взглядом по крышам: крутые черепичные скаты, частокол труб, тянущих к небу грязные дымные языки, увенчанные крестами церковные шпили… Заманчиво высокие, но увы — нет. Подходящая башня обнаружилась вовсе не в центре, где ожидал увидеть ее Кролок, а почти на берегу Одера. Сложенная из тускло-красного кирпича, она не несла на себе никаких следов религиозного значения и больше всего походила на оборонную⁽²⁾ — граф смутно припомнил, что при его жизни именно Штеттин мог похвастаться лучшей крепостью во всей Померании. Неумолимое время, похоже, оставило от нее одну только башню, однако большего фон Кролоку и не требовалось. Не отводя взгляда от опоясавших шпиль зубцов, он шагнул и тут же сощурился от ударившего в лицо ветра. Город походил на рельефную карту, которую графу предстояло раздробить на куски, безжалостно отбросив в сторону лишние.

Первое «лишнее» — пара подпирающих тучи храмов и соседние с ними кварталы. Даже если разум покинул вампира окончательно, инстинкты не позволят ему находиться так близко от Дома Божьего. Сияющий огнями Штеттинский замок тоже исключался — куда дальше допустимой погрешности. К тому же, судя по характерному шуму, который фон Кролок всегда узнавал безошибочно — его занимают военные. Слишком на виду, чтобы оставаться незамеченным долго. По схожей причине отмел граф и «богатый» квартал. С утерей городом статуса столицы местная элита изрядно поредела, и круг ее общения, ограниченный себе подобными — стал весьма узок. Все знают всех и знают хорошо. Если сил довольно — можно, разумеется, обосноваться и там, но к чему, если есть варианты эффективнее и проще?

Таким вариантами в представлении графа могли стать мастеровой, торговый и купеческий кварталы, трущобы и, разумеется, порт. Первые три идеально подходят под заданное расстояние. Да и условия для комфортного существования там лучше — доходные дома соседствуют с особняками, отгороженными от любопытных взглядов небольшими садами. Зато в двух последних районах легко можно как прятаться самому, так и прятать трупы. Впрочем, пример Фриды ярко показывал, что вампир, ко встрече с которым Кролок так стремился, уборкой, тем более, тщательной себя утруждать не склонен.

Откуда-то сбоку послышались тяжелые шаги — кажется, на башне все-таки дежурил караул — и граф, не желая тратить лишнее время и силы, шагнул вниз, к берегу. Все, что мог, он уже рассмотрел, и этот пункт был самым простым из того, что ему предстояло. Поскольку дальше… Дальше он неумолимо возвращался к перспективе блуждать по Штеттину в расчете наткнуться хоть на какие-то зацепки. И не существовало на свете ни единой гарантии, что этот трижды проклятый вампир вообще в городе!

Настолько несостоятельным фон Кролок не ощущал себя уже пару столетий, отчего раздражение в нем лишь росло и разрасталось, мешая рассуждать здраво. Поймав себя на этом, граф остановился, с силой потер переносицу и сумрачно усмехнулся стене ближайшего дома.

А он-то был уверен, что оставил в посмертии не только скудные свои добродетели, но и пороки тоже. Однако главный из них, верным псом сопровождавший фон Кролока всю жизнь, от колыбели до придорожной обочины, похоже, и не думал исчезать. Лишь притих, убаюканный иллюзией хозяйского благополучия. Гордыня — неукротимая и несгибаемая. Граф никогда по-настоящему не пытался с ней бороться, используя, как подручный инструмент, как оружие, как последний источник силы там, где никаких иных сил уже не оставалось. Но прямо сейчас она вгрызалась в кормящую ее руку — куда болезненней, чем после гибели Элизы, заставляя чувствовать унижение и гнев одновременно.

Однако и фон Кролок все эти годы не стоял на месте, успев научиться многому. В том числе — игнорировать боль, не позволяя ей встать между ним и его целью.

За одну ночь с поисками не справиться — это данность, оспаривать которую бесполезно, а значит, тратить эмоции — тоже. И, раз нужда в спешке отпала, граф отправился в сторону мастерских — стоило потратить оставшиеся до рассвета часы на изучение места, в котором ему придется провести изрядное количество времени.

Скобяная лавка, за ней, на углу — кожевенная. Не горящий фонарь на столбе. Зато по другую сторону от перекрестка ярко, даже, пожалуй, слишком ярко, сияет какое-то заведение. Кабак? Бордель? Нет, все же кабак — бордели начнут попадаться ближе к порту. Тренируемая десятилетиями память послушно складывала увиденное в единую мозаику с изображением подробной схемы улиц и кварталов. Внимательно прислушиваясь к голосу города, граф одновременно взвешивал варианты, которых было совсем мало — всего два.

Либо провокация, либо шпионаж.

Фон Кролок мог попытаться выманить вампира, начав убивать на его территории — много и неаккуратно. Так, как сделал это его оппонент, тем самым привлекая внимание графа. По личному опыту Кролок знал, что раньше или позже это сработает — все без исключения немертвые не любят, когда в их владения вторгаются чужаки. Еще больше — когда чужаки не умеют себя вести и ставят под угрозу надежность и безопасность чужого логова. Десяток-другой обезображенных трупов с характерными следами клыков — и неуловимый вампир, вероятно, явится сам на гребне людской паники. Шумно и грязно, с кучей лишних жертв и насаждением массовой истерии — так фон Кролок «работать» не любил и, по большому счету, брезговал.

А потому вариант шпионажа, невзирая на затраты сил и времени, импонировал ему куда больше. Он не планировал впредь использовать Фриду, но тогда он еще не знал, что охотиться придется в городе. Вампиры, обыкновенно, предпочитали места поукромней и потише. К тому же, при помощи женщины, при должной аккуратности, удастся не только постепенно установить точное место, но и подтвердить — или опровергнуть — пребывание здесь ее создателя вообще.

По мере того, как луна поднималась выше, людей на улицах становилось все меньше — лишь изредка попадались навстречу торопящиеся по своим делам прохожие. Жизнь в приличных районах Штеттина затихала, зато в нищих — напротив, просыпалась, стряхивая оцепенение перед тем, как растечься по подворотням. На перекрестке граф приостановился, решая, куда свернуть дальше.

Последний из оставшихся на сегодня вопросов — что делать с дневкой? Вернуться в замок или подыскать что-то подходящее в городе? С одной стороны — в замке куда надежнее и спокойнее, а с другой… Граф поморщился. Было бы куда спокойнее, если бы там ему не пришлось столкнуться с Гербертом. Этингейра Кролок успел узнать достаточно, чтобы сознавать масштаб проблем, которые тот способен создать буквально из воздуха. В самый неподходящий момент. И хорошо, если барон еще не успел заподозрить, с чем именно на этот раз связано графское отсутствие. А вот если успел…

— Господин?

Негромкий голос совершенно точно обращался к нему, хотя бы потому, что, кроме графа, на улице никого не было. И когда только он успел упустить ментальный блок? Обернувшись, Кролок сверху вниз взглянул на мужчину, вся примечательность которого начиналась и заканчивалась светло-серой ливреей. Не самой лучшей, но вполне достойной слуги в доме среднего пошиба буржуа.

— Хозяин, которому я имею честь служить, просит вас стать гостем его дома, — все так же спокойно, глядя куда-то мимо графского плеча, продолжил лакей. Расслабленное, словно чуть оплывшее лицо, безмятежный взгляд, отсутствие любых мелких движений… Уже прицельно потянувшись к разуму мужчины, фон Кролок понял, что корить себя за потерю хватки еще рано. Его «маскировка» была на прежнем месте. Вот только на этого человека она не действовала. Потому что менталистика одного вампира не срабатывала на тех, кто уже находился под влиянием другого. — Хозяин велел передать, что ночи нынче слишком холодны и промозглы для столь долгих прогулок. И что с его стороны было бы преступно и дальше пренебрегать законами гостеприимства. Соблаговолите следовать за мной, господин. Я провожу.

1) Ныне — Шецин, который относится к Польше, однако в данный момент времени — до этого еще далеко

Вернуться к тексту

2) Их Сиятельство обозревает окрестности с так называемой Девичей Башни. Она же Башня семи покровов — действительно единственная уцелевшая часть старых Штеттинских фортификаций четырнадцатого века. В тот момент, когда граф почтил ее зубцы своим присутствием — башня исполняет обязанности тюрьмы

Вернуться к тексту