Только после тебя (гет)

Гермиона

Каждый мой день все больше убеждал меня в том, что в людях я совершенно не разбираюсь. Как обычно в моменты такого настроения словом «люди» я обобщила единственного человека, которого не могла понять — Виктора. Либо все остальные старательно лицемерили, скрываясь под маской простоты, либо Виктор действительно был человеком с раздвоением личности.

За год наших отношений я пронаблюдала, казалось, все его состояния, которые порой сменяли друг друга как картинки в калейдоскопе. Он мог быть невероятно нежным и чутким, а через секунду разозлиться; мог, напротив, какое-то время на меня злиться, а потом внезапно начать просить прощения. У меня все было просто: если я злюсь — значит, злюсь. Если нежничаю — значит, нежничаю. Я целую не для того, чтобы через секунду влепить ему пощечину с воплем: «Козел!» Я целую, чтобы показать симпатию. Я целую, чтобы убедить в любви.

После этой фразы мои мысли устремились в противоположном настроении. Да что ты говоришь, Гермиона?! Ты пыталась убедить Малфоя в своей любви? Нет. Ты показывала ему свою симпатию? Нет. Не показывала.

Но иногда чувствовала.

Малфой. Малфой. Опять Малфой.

Он неизменно царил в моих мыслях со вчерашнего утра, и я себя за это ненавидела. Чувствовала себя предательницей. Чувствовала, что недостойна любви и искренности. На самом деле, не так давно я начала подозревать, что мнение Виктора в этом вопросе сходится с моим: я перестала чувствовать любовь, а его искренность мне внезапно разонравилась. Не знаю, что он пытался мне доказать. Может, наконец-таки снял маску?..

Верить в это не хотелось категорически, ибо в этом случае моя вера в людей, и так изрядно пошатнувшаяся, могла кануть в Лету. В любых людей, не только в Виктора. Так ведь всегда бывает, правда? Когда кто-то один предает, вы боитесь поверить другим. Когда кто-то один с вами играет, вы подозреваете в этом всех. Когда кто-то один не дает поверить в себя, вы думаете, что каждый станет ограничивать вашу свободу. В этом есть определенный парадокс, потому что искренних, верящих в вас людей вы тоже считаете лицемерами.

Людей, которым я доверяю, не считая родителей, можно сосчитать по пальцам одной руки. Джинни. Гарри. Виктор (этот палец дрогнул, когда я его загибала). Малфой.

Опять Малфой.

Да, я ему доверяла. Он был единственным человеком, который никогда не сказал мне ни слова лжи. Гарри когда-то давно врал, что не пойдет к Волдеморту. Джинни убеждала, что Рон на меня не обижен. Каждый на заре отношений с Роном говорил, что мы прекрасная пара, прекрасно при этом понимая, что у нас нет даже точек соприкосновения, не считая некоторых качеств.

Малфой не врал.

Он сказал, что мой закон — полнейшая чушь.

Он сказал, что мои отношения с Роном — самовнушение.

Он гордился мной, когда мы были вместе. Нет, не так. Когда мы были «вместе».

Что тут еще скажешь? Дура ты, Гермиона, вот что. Захотела карьеры — бросила того, кто любил. Захотела любви — бросила того, кто предлагал карьеру. Разлюбила — признайся, ведь разлюбила! — и влюбилась — признайся, ведь влюбилась! И в кого?! В того, кто считает любовь величайшей ошибкой. В того, кто больше двух лет назад предлагал карьеру. Круг замкнулся. По всем правилам горячо мной любимой магловской геометрии.

Ощущения, на самом деле, были довольно интересные. Умом-то я прекрасно понимала, что сосредоточиться надо на реанимации отношений с Виктором, что стабильному Малфою я со своими тараканами — как кость в горле. Вот только... Чему бы грабли ни учили, а сердце верит в чудеса. Хотя о каких чудесах может идти речь, если Малфой сказал мне впрямую: он женится на Астории. А у меня останется два варианта: либо биться головой об стенку, либо продолжать с ним общаться, параллельно подыскивая себе мужчину, который не будет меня отталкивать.

Я уже собиралась выбрать первый вариант (потому, что второй, по сути, представлял собой то же самое), когда услышала звук открывшейся двери. Виктор. Полтора часа назад он поцеловал меня и пообещал вскоре вернуться. Я отложила в сторону книгу, которую все это время держала на коленях, и с улыбкой посмотрела на дверь. Виктор пулей пролетел мимо гостиной, и я недоуменно поднялась, подозревая, что его настроение изменилось. Опять.

— Что случилось? — тихо спросила я, входя в спальню.

— Думаю, я могу задать тебе тот же самый вопрос!

— Что ты имеешь в виду? — Все-таки я совершенно его не понимаю!

— Твоя подруга наверняка уже рассказала тебе о том, что ты пропустила в пятницу, — со злостью сказал он, глядя мне в глаза. Я удивилась.

— Нет, пока не успела. А в чем дело? — Я говорила как можно мягче, стараясь не провоцировать очередной взрыв. Я не хотела ссориться, я хотела помириться и полюбить его. Снова.

— Джинни не приходила? — Он недоверчиво вскинул брови.

— Нет, а должна была? И с чего ты вообще взял, что она должна была прийти? Ты ее видел?

— Нет... нет. Просто предположил, — его губ коснулась улыбка, но я уже услышала ложь в его голосе.

— Где ты был, Виктор?

— В Болгарии, — он, казалось, удивился.

— В утепленной мантии?

— Дорогая, в Лондоне пока не очень тепло.

— Для того, чтобы пройти восемь метров от ворот, — более чем достаточно. Ты был у Джинни?

— Да, был! И что? — взорвался он.

— Ничего, — Мерлин, что за реакция?! — Почему ты не позвал меня?

— Хотел поговорить с ней наедине.

— О чем?

— Это неважно, — отмахнулся он.

— Серьезно? — поинтересовалась я. — Ты уходишь из дома в прекрасном настроении, а возвращаешься через полтора часа взвинченным и совершенно очевидно разозленным. Теперь я знаю, что в этот промежуток времени ты побывал у моей лучшей подруги, значит, это разговор с ней так на тебя подействовал. И, как мне кажется, я имею полное право спросить, о чем вы разговаривали!

— Не смей повышать на меня голос!

— Не смей на меня орать! Если бы ты ответил сразу, мы бы уже все решили и спокойно ужинали, — тише добавила я.

— Я же сказал, все в порядке. Подруга у тебя не совсем нормальная.

— Она моя лучшая подруга, Виктор, имей уважение!

— К кому?! К человеку, который сначала угрожает мне каким-то сглазом, потом парализует, лишает меня речи, а после этого порет чушь?!

Я потрясенно замерла, чувствуя, как внутри меня начинается противоборство. С одной стороны, я была невероятно зла на Джинни, которая могла бы и держать себя в руках! А с другой, я прекрасно понимала, что она никогда ничего не делает просто так.

— Что ты ей сказал? — спокойно спросила я, садясь в кресло.

— Что Я ей сказал? — переспросил он. — Гермиона, она мне угрожала!

— Я не вижу на тебе ни одного последствия Летучемышиного сглаза, ты вполне способен передвигаться, а громкость твоего голоса превышает допустимые децибелы. Из чего я делаю вывод, что физически ты абсолютно здоров, а значит, способен отвечать на вопросы. Что ты ей сказал?

— Ты будешь вступаться за свою безумную подругу?..

— Вычеркни из своей фразы слово «безумную» и убери вопросительную интонацию, получишь ответ на свой вопрос. Виктор, я спрашиваю в последний раз, что ты ей сказал?

— Твоя подруга мне сказала, что я прячусь за твоей юбкой!

— Виктор, не слышишь — читай по губам! Что ТЫ ей сказал? Не она тебе, а ты ей? Джинни не из тех людей, которые просто так выходят из себя, ей для этого нужен повод. Вот я и хочу узнать, что за повод для такого поведения она нашла в твоих словах.

— Я спросил у нее, чем я ей не нравлюсь, она отказалась отвечать на вопрос. — Я кивнула: очень похоже на Джинни. — Потом я спросил у нее, все ли у тебя в порядке, а она сказала, что мы никогда не понимали друг друга. Дальше я сказал, что люблю тебя, а она не поверила. Только и всего! Не услышав вразумительного ответа, я хотел уйти, но она меня парализовала, потом наслала заклинание немоты и сказала, что видит меня насквозь.

— Джинни прекрасно понимает людей, — подумала я вслух.

— Да что ты? И ты хочешь сказать, что она знает меня лучше, чем ты?!

— Нет.

— Скажи, что ты ей рассказываешь о наших отношениях, что позволяет ей делать такие выводы? — Вкрадчиво спросил он, а я покраснела. Он кивнул: — Понятно. Может, стоит ради разнообразия поговорить с ней тогда, когда у нас все в порядке, а не когда мы в ссоре? Она собирает впечатления обо мне из твоих рассказов, Гермиона!

— Она ведь тоже общается с тобой, Виктор, — напомнила я.

— В том-то и дело! Я стараюсь быть с ней вежливым и обходительным, а она относится ко мне свысока!

«Значит, ты лицемеришь», — мелькнула в голове неожиданная мысль, изрядно меня удивив.

— Виктор, я не хочу ссориться, — вслух произнесла я.

— А мы разве ссоримся? — делано удивился он. — Просто обсуждаем твою подругу.

— Не надо обсуждать со мной моих друзей! — вспылила я. — Если тебе есть, что ей сказать, — скажи это ей, а не мне!

— Может, и ты тогда, если тебе есть, что сказать, будешь говорить это мне, а не ей? — резонно предложил он. То есть, ему-то наверняка казалось, что это резонно, а я думала иначе. В голове замелькали обрывки воспоминаний.

Я говорю ему, что ненавижу вечеринки, а мы все равно на нее идем.

Он говорит мне, что любит, глядя куда-то поверх моей головы.

Он сообщает, что ему необходимо появляться в прессе как можно чаще.

Я говорю ему, что меня назначили руководителем Отдела. Он кружит меня по комнате и говорит, что меня замучают интервью, но он готов поддержать меня в такую тяжелую минуту. Мы оба смеемся.

Мы появляемся на вечеринке, он отпускает мою руку и направляется к самой большой группе.

Я открываю утром глаза и слышу: «Я только что пришел... Не знал, где ты; оказалось, дома».

В груди поднималось какое-то странное чувство обреченности. Тоски по несбывшемуся.

— Пожалуйста, обними меня, — тихо попросила я.

Виктор усмехнулся, покачал головой и вышел за дверь, оставив меня наедине со своими мыслями.

Грустно, когда не сбывается сказка.