Крыса (гет)

В доме Каледона Гибсоны гостили неделю. Это было время и приятное, и мучительное. Для Кэла оказалось большой радостью общаться с Гертрудой: она нравилась ему каждым словом, даже если (а так чаще всего и бывало) он с ней не соглашался; в каждом ее движении было море чувственности. Но он понимал, что не может выдать свое вожделение при жене и ее брате, а застать Гертруду наедине ему никогда не удавалось. Она или каталась по городу с мужем, или уединялась с ним, или наносила визиты вместе с Натали, или с ней же играла с племянниками. Почему-то очень быстро она стала выделять Стюарта, почти не спускала его с рук, несмотря на намеки мисс Бейкер и замечания Кэла. Однажды он даже разозлился на нее. Вечером, когда он зашел пожелать Натали спокойной ночи, она серьезно сказала ему:

— Знаешь, Гертруда сегодня заметила, что Стюарт слишком запуганный. Она опасается ,что это плохо на нем потом скажется. Послушай, может быть, мисс Бейкер стоит обращаться с ним помягче?

— Не думал, что Гертруда полезет не в свое дело, — фыркнул Каледон. — С какой стати она смеет советовать, как воспитывать чужих детей? Будь у нее хоть один собственный...

— Однако она была учительницей, не забывай. Сколько детей прошло через ее руки...

— Чьих? Нищих в Уайт-Чаппеле? Дикарей? Если помнишь, детей джентльменов она не захотела воспитывать с самого начала.

И все-таки, когда Каледон проснулся утром, то понял, что на Гертруду уже совсем не сердится. Как и Роза, она была слишком сострадательна и мягкосердечна. Тут можно было надеяться на Гибсона: он явно был из тех, кто умеет снимать розовые очки.

Когда Гибсоны наконец уехали (Стивен намеревался купить дом в Атлантик-Сити), Каледону показалось, что жизнь снова стала серой. Он не почувствовал себя слишком несчастным лишь потому, что Гертруда, в конце концов, была его родственницей, и при любви Натали к брату им предстояло видеться довольно часто. Что ж, даже хорошо, что можно не торопиться. Такую женщину завоевать можно лишь постепенно.

И стоило Гибсонам уехать, разразился скандал, в котором оказалась замешана Пэнси. Дойла, это не пойми как разбогатевшее ничтожество, арестовали по обвинению в убийстве. Оказывается, он втерся в доверие к какому-то богатому старику, у которого, выйдя в отставку, служил секретарем, подделал завещание, а после отравил старика мышьяком. Правда, после ареста Дойл признался лишь в подделке завещания, но сомневаться, что он виновен в убийстве, после такого было бы нелогичным. Доискиваться до правды начал муж Пэнси, он же убедил внучатую племянницу покойного настоять на эксгумации тела и экспертизе. Об этом Кэл узнал от Натали: неделю спустя после ареста Дойла жена получила от подруги самое слезное письмо. Представляя, чего могла захотеть Натали, Каледон предупредил ее просьбу:

— Ты не можешь отправиться к Пэнси. Ты не должна покидать детей.

— Да, я понимаю, — пролепетала Натали, — но, может быть...

— И Пэнси не переступит порог моего дома. Не хочу, чтобы у меня гостила любовница убийцы.

— Но она не виновата! — взмолилась Натали. — Она и представить себе не могла, каким он окажется низким человеком!

— А вот мне его сущность стала очевидна с самого начала.

— Да, ты так умен. Но Пэнси — лишь слабая женщина, а Дойл любил ее...

— Ее? Или ее положение и окружающую ее роскошь? А может, свои мечты о том, что он тоже взберется повыше? Он крайне честолюбив, я сразу это заметил. Подумай, он полюбил бы Пэнси, будь она, скажем, учительницей в воскресной школе или работницей на фабрике?

Натали смутилась, не зная, что ответить. Кэл продолжал, наслаждаясь своей проницательностью:

— А если бы у него на пути встала какая-нибудь нищая идиотка, которую он соблазнил от нечего делать — неужели ты думаешь, он не принес бы ее в жертву своему успеху с такой же легкостью, с какой принес этого несчастного старика?

Натали робко возразила:

— Но ведь обвинение еще не доказано... Он признался только в подделке завещания, но не в убийстве.

— Еще бы он признался в преступлении, за которое точно сядет на электрический стул! Но зачем ему было бы подделывать завещание, если бы он не собирался в скором времени прикончить старика?

Натали нечего было возразить, и она умолкла.

Во второй половине дня позвонила мама и попросила немедленно приехать. Отцу в последние два дня стало значительно хуже.

— Почему? Что с ним? Что говорят врачи? — Кэл сразу испугался.

— Не находят ничего опасного. Но со вчерашнего дня он страшно исхудал, ослабел. Он в полном сознании, однако...

Мама тяжело вздохнула.

Когда Каледон приехал к родителям, то понял все ее опасения. Отец страшно пожелтел и как-то окостенел, тяжело, с присвистом дышал и с трудом мог говорить. У него не было сил, даже чтобы удержать стакан воды. Вместе с тем он ни на что не жаловался, только на то, что онемели ноги.

Едва выйдя из комнаты отца, Каледон прямо спросил маму:

— Он умирает?

Она кивнула, плечи мелко затряслись.

— Тогда где врачи? Почему ни одного проклятого врача?

— Он сказал, не надо... Бесполезно...

— А они сами что говорят?

Мама вытерла глаза.

— Тоже — что бесполезно. Ты знаешь, он давно... нездоров.

Да, Кэл знал это. Организм отца быстро износился: он переживал страшные нагрузки, тяжелое напряжение, когда только создавал свое дело, несколько раз оказывался на грани ареста. И конечно, чтобы расслабиться, не отказывал себе ни в каких удовольствиях, даже излишествах. Каледон весь последний год готовился к тому, что отца скоро не станет. И все-таки, когда смерть подступила, это оказалось полной неожиданностью. Он не мог так скоро остаться без отца — опоры, ориентира, лучшего советчика, покровителя. Он не представлял жизни без разговоров с отцом, его скупой похвалы, даже сухих упреков.

— Давай еще раз вызовем врача, мама.

Через час у них был доктор Брент, но на сей раз он ничего не сделал. Только осмотрел больного — и сразу спустился в гостиную, где прямо заявил Кэлу и маме:

— Мистеру Хокли осталось, как мне кажется, несколько часов.

— Да что же это такое! — Каледона затрясло. — Сделайте вы хоть что-нибудь!

— Я пытался хоть что-то сделать весь этот год. Но у вашего отца не осталось сил.

Проводив доктора Брента, мама и Каледон снова поднялись в комнату к отцу. Тот попросил пить, но уже не смог даже втянуть воду губами. Мама велела горничной принести чайную ложку и стала поить его, опрокидывая по чайной ложке воды в рот. Он схватил ее руку и попытался поднести к губам, но тело совсем перестало его слушаться.

— Почему ты не позвала меня раньше? — прошептал Каледон матери.

Та скорбно покачала головой:

— Натан до последнего не соглашался. Он надеялся, что ему полегчает. Что он пересилит себя.

Да, пересиливать себя — то, чем отец занимался всю жизнь. Всю ее первую половину точно, да и дальше не мог расслабиться. Подумать только, всего-то пять дней назад он с сыном обсуждал дела на заводе... И им осталось всего несколько часов?

Отец уснул. Чтобы его не тревожить, мама и Кэл вышли из комнаты и вернулись в гостиную.

Стемнело, громко тикали часы. Весь дом был выстроен по вкусу отца, везде ощущалось его присутствие, а отец умирал у себя... Бессильное, высохшее тело, в котором едва еще теплилась жизнь и который не увидит ничего из того, что его окружает, ничего не унесет с собой. На миг Каледон похолодел: неужели бессмысленно было то, на что отец положил жизнь и что должно стать жизнью самого Кэла? Неужели безразлично, победит ли человек, если бой со смертью все равно проигран им?

Но тут же Кэл запретил себе так думать. Пусть подобные мысли служат утешением для ни на что негодных слюнтяев, неудачников, для разгильдяев, не желающих трудиться. Каледона Хокли страхам не сломить.

Они с мамой, видимо, оба задремали. Их разбудила горничная и сказала, что отец умер.