Воровка (джен)

Койки в тюремном блоке были еще хуже давешних спальников. Разве что не воняли. У Риссы уже спина отваливалась, но она не могла даже встать и размяться: гребаная ящерица так знатно переломала ей ноги, что до камеры Риссу, обколотую стимуляторами и обезболивающими, пришлось нести. Хорошо хоть боли она благодаря им почти не чувствовала. Она вообще ничего не чувствовала, даже страха. Только тяжесть во всем теле, тупую усталость и полную, беспросветную обреченность.

Их казнят. Тот ситх — кажется, назвавшийся надзирателем Ясхом, — так им и сказал: "Не надейтесь". Мол, их дело дошло до верховного наставника, а у него с беглецами разговор короткий: под плеть и на столб, медленно умирать от обезвоживания и воспаленных ран. Риссе он советовал не дожидаться приговора и сдохнуть раньше, в относительном комфорте камеры. Или она сама об этом подумала? В голове все путалось — имена, слова, картинки... Вроде бы Иллин просила что-нибудь сделать, как-то помочь им, а Ясх только назвал ее маленькой умницей и грустно улыбнулся. Или... Да нет же! Это было не сейчас, и Иллин тогда не с Ясхом разговаривала, а с врачом. Который, конечно же, ничего не сделал, потому что ему плевать. Всем на них плевать. Как всегда.

Рисса облизнула губы. Хатт побери, как же ей хотелось пить. И холодно так... Рисса попыталась закутаться в одеяло, но не смогла даже шевельнуть рукой. Ноги не слушались вовсе. Спина болела так, будто вместо койки под ней были голые камни.

Лба коснулась чья-то рука — прохладная, мягкая, нежная. Совсем как у мамы раньше, в счастливые времена, когда она любила Риссу, а не своего слизняка-мужа. Если Рисса болела, мама садилась к ней на постель, гладила по голове и тихим-тихим голосом рассказывала сказки, пока Рисса не засыпала.

Рисса почувствовала слезы на горячих и шершавых, будто покрытых коркой щеках. Мама... Не хотела Рисса ей говорить все это обидное дерьмо! И про то, что такая мать ей не нужна, тоже бред. Вырвалось. Нужна, нужна, очень! Это все отчим, скотина. Все из-за него. Если бы не он, ничего из этого бы не случилось. Если бы не он, она сейчас была бы дома...

— Рисс... — Ладонь мягко скользнула по щеке, вытирая слезы. Риссу мягко потянули за плечо, заставив перевернуться на спину. Перед глазами возникло лицо Иллин: глаза распахнуты на пол-лица и влажно блестят, но губы сурово поджаты, ведь мудрая и взрослая старшая сестра должна быть немного строгой. Даже если готова разреветься в любую секунду. — Тебе нельзя на боку лежать, ногу травмируешь. Не отворачивайся от меня, ладно?

Придерживая ее за предплечье, Иллин осторожно стянула с ног Риссы одеяло. Милли, сидевшая на соседней койке, сдавленно охнула и прижала ладошки ко рту. Иллин нахмурилась, прикусила губу, неубедительно скрывая страх. Что тут скрывать-то? Рисса сама понимала, что в таком состоянии ноги впору сразу ампутировать.

Из-под бинтов сочился гной и проглядывало нечто синюшно-красное, даже отдаленно не напоминавшее здоровую кожу. Хотя боли Рисса не чувствовала, противное тепло, исходившее от ран, можно было ощутить, просто проведя над ними рукой.

— Хреново выглядит, да? — Рисса попыталась улыбнуться. Вроде даже получилось. — Может, я успею сдохнуть раньше, чем нас казнят?

Иллин отвесила ей символическую оплеуху.

— Еще одна такая шутка, и я тебя сама убью, дура. Лежи спокойно, ладно? Сейчас тебе станет лучше.

Рисса хотела, но не смогла спросить, верит ли в это сама Иллин. Свинцовой тяжестью налились не только руки с ногами — даже язык шевелился с трудом. Все еще держа Риссу за руку, Иллин повела ладонью над перебинтованным мясом, в которое превратились ее ноги. Рисса уже знала, как это работает: сейчас потянет приятной прохладой, раны начнут затягиваться буквально на глазах...

Иллин осторожно коснулась ее своей силой, и Рисса не почувствовала ничего. Только жар стал пульсировать в ноге чуть сильнее. Начало слегка подергивать болью — пока еще слабой, почти заглушенной препаратами, но уже очень гадкой.

Иллин зажмурилась, вытянула обе руки. Очень скоро они задрожали, лицо Иллин скривилось от напряжения, на лбу выступил пот. Энергия расходилась от нее волнами, но едва трогала Риссу: казалось, она растекается по невидимому барьеру, как капли дождя по крыше.

— Сейчас, потерпи немного, — уговаривала Иллин, продолжая без толку водить над Риссой руками. Ее голос дрожал от едва сдерживаемых слез. — Сейчас... я смогу. Ты только потерпи, ладно?

"Да что терпеть-то? Этими обезболивающими можно ранкора обколоть и заживо резать!"

Рисса попыталась сесть на постели. Получилось только чуть-чуть приподняться и снова рухнуть на жесткий матрас. Это отняло у нее не меньше сил, чем хорошая пробежка вокруг Академии. В глазах резко потемнело, и Риссе пришлось прикрыть их, дожидаясь, пока темнота перестанет вспыхивать яркими огоньками.

— Иллин, хорош. Я в норме... в норме, правда.

— Ничего ты не в норме. Рисс, у тебя жар. И что-то... я не знаю, что. Оно меня отталкивает, не дает лечить... Рисса, ты... — Ее голос сорвался, слезы все-таки потекли по щекам, и конец фразы прозвучал совсем жалобно: — Мне кажется, ты умираешь.

— Ничего я не умираю! — запротестовала Рисса. С набитым ртом речь и то выходила разборчивее. — Не пугай мелкую. У меня все нормально. Нормально все...

Нет, ну это бред! Рисса точно не умирала. Подумаешь, колотило. Подумаешь, подташнивало. Подумаешь, тело как ватное — это же фигня, это все от обезболивающих! Да ей от пустякового гриппа хуже бывало!

Милли что-то жалостливо пищала рядом, но Рисса не могла разобрать, что: долбанная вата, которой будто бы набили все тело, заполняла и уши. И хорошо. Не хотела Рисса ее нытье слушать, не хотела, чтобы малявка ее жалела. И Иллин тоже. Нашлась врачиха профессиональная, диагнозы ей ставить будет!

— Илли, она горячая, как печка, — пробился-таки до нее голосок Милли. — Может, позовем кого-нибудь? Ей все хуже!

Риссу заколотило — ей показалось, что от смеха. Позвать? Кого, тюремщиков? Или надзирателей? Ну что мелкая все-таки за дура наивная? Плевать им, не почешутся, даже если Рисса в самом деле помирать будет. А может, они ее добьют? Наверное, это будет даже неплохо. По крайней мере, все случится быстро и под обезболивающими. Нет, все-таки Милли — умница. Пускай зовет. Пускай это все закончится уже...

Силовое поле, преграждавшее вход в их камеру, вдруг загудело и погасло, чтобы пропустить внутрь кого-то высоченного и широкоплечего. Черты визитера расплывались, но стоило напрячь зрение, и Рисса узнала его. Нет, не надзиратель и даже не тюремщик. Врач. Тот самый, который "Милорд-и-никак-иначе". Ну надо же. Честь какая.

— А ну брысь с дороги, обе! — гаркнул он девчонкам, и те птичками порхнули по углам камеры. Нависнув над Риссой, задумчиво пропустил между пальцев бороду, немного напомнив волшебников из сказок. Если бы у сказочных волшебников были стремные красные глаза и мертвяцки-бледная кожа с проступающими синюшными венами, конечно. — Ну, и что ты улыбаешься, бестолковая? Не с чего тебе, уж поверь мне. Ладно, давай-ка на тебя посмотрим...

Он бесцеремонно сдернул с Риссы одеяло — будто форточку на ледники открыл. Рисса рефлекторно съежилась, попыталась подтянуть колени к груди, чтобы удержать хоть немного тепла, и по-щенячьи заскулила.

Врач процедил что-то шипящее — Рисса не поняла, на каком языке, но точно не на общегале, — и явно недоброе. Не отводя взгляда от корчащейся на койке Риссы, бросил:

— Иллин, иди сюда. Твоей подружке сейчас очень понадобится помощь.

Иллин вмиг оказалась рядом.

— Да, милорд. Что мне нужно сделать?

— Из твоей кудрявой головки еще не вылетело, как Силу в другого вливать?

Иллин нащупала ладонь Риссы и крепко сжала. Ее рука казалась раскаленной на ощупь.

— Я все помню, милорд. Умоляю, скажите, что с ней такое! Я пыталась ее лечить, но у меня ничего не вышло, я даже воспаление снять не смогла. Будто...

Врач раздраженно отмахнулся от нее.

— Слишком много говоришь, девочка. Конечно, у тебя ничего не вышло: против яда хссисса бороться попробовала, целительница малолетняя... Ты хоть имеешь представление, что это такое? Да что я спрашиваю, нет, конечно... Была бы ты моей ученицей, выдрал бы хорошенько, чтобы в следующий раз не лезла, куда не просят. Ты, дуреха, своей подружке только хуже сделала: яд почувствовал угрозу и начал вдвое быстрее атаковать организм. Пришел бы я чуть позже, и все — дожидались бы вы приговора вдвоем... Ладно, к делу. Сосредоточься, Иллин. Ей понадобятся все силы, которые ты сможешь отдать.

Рисса уже мало что понимала: жар, о котором так испуганно говорила Иллин, медленно превращал ее мозг в горячий кисель. Когда врач прижал одну ладонь к ее лбу, а другую занес над ногами, она уже не разбирала его слов; не чувствовала ни боли, ни тошноты, ни головокружения — все это не исчезло, но слилось в одно гадкое ощущение, заполнившее весь мир Риссы. Но в нем все еще оставалось кое-что из другого, нормального мира — мягкая, жутко горячая рука Иллин, пристроившейся с другой стороны койки. Все вокруг плыло и размывалось, тонуло в бессвязных картинках и обрывочных мыслях, а вот Иллин оставалась — настоящая и надежная. Как мама. Можно было даже представить, что это она. Да, так лучше.

"Мамочка, я по тебе скучала. Посиди со мной, пока не засну, ладно?"

Было почти хорошо. Мерзко и муторно, но не так уж плохо. Надо было только расслабиться и дать горящему в ногах и уже доползшему до мозгов огню сжечь ее до конца. И Аргейл с верховным наставником и всеми ситхами в этой долбанной галактике могли катиться в бездну. Хер им, не дотянутся уже до нее. Как там врач сказал? Яд хссисса? Ящерка, получается, всех их наколола...

Боль пришла так внезапно, что Рисса даже не сразу осознала ее: она разорвала уютный вязкий туман, выдернула Риссу из горячечной, почти приятной полудремы, и только потом ударила по всем органам чувств разом. Она выгнулась, задохнулась, подавившись воплем, забила руками и ногами, позабыв про раздробленные кости, рванулась, но ее удержали на месте. Боль нарастала, пусть даже казалось, что дальше некуда, и худшее терпеть просто невозможно. Рисса выла, орала, желая только одного — чтобы это прекратилось прямо сейчас, — а в ней все сильнее разгорался огонь. Не тот, что медленно и мягко убивал ее, а другой — куда более беспощадный. Этот сжигал яд и заразу, болью заставлял проснуться и работать уже готовившееся уснуть навсегда тело.

Рисса конвульсивно сжала руки и почувствовала в своих пальцах чужие — тонкие и хрупкие. Сейчас она как никогда явственно ощутила силу Иллин — не ту, что вливалась в нее потоками огня, выжигала все лишнее и не давала ни секунды передышки, но ту, что помогала Риссе не сойти с ума, сдаться и позволить убить себя хоть яду, хоть лекарству.

Вслед за болью постепенно приходило понимание: ей действительно лучше. Рисса снова чувствовала свое тело, из мышц ушла нездоровая вялость, а голова больше не ощущалась раскаленной печкой. Но самое главное — перестало дергать и нарывать раненные ноги. Теперь они просто болели так, что хотелось отрезать их и не мучиться.

Когда Рисса распахнула глаза, тюремная камера была даже слишком четкой. Как и мордашка Милли, смотревшей на Риссу поверх прижатых ко рту кулачков. Секундой позже глаза малявки широко распахнулись, а лицо засветилось такой радостью, что Риссе стало стыдно за все гадости, которые она когда-либо говорила или думала о Милли.

— Рисса! — Иллин, так и не выпустившая ее руки, ласково улыбнулась. Она заметно дрожала; ее лицо было бледным с прозеленью, под глазами залегли глубокие тени — в таком виде хоть привидение без грима играть. — Ты как? Я уже боялась, что ты не выкарабкаешься.

Вместо ответа Рисса сдавленно застонала. Как, как... она бы сказала, как, да только старик ее за ругань в его высочайшем присутствии придушит и не посмотрит, что сам с того света минуту назад вытащил.

Тяжелая, крепкая ладонь легла на ее плечо и надавила, заставив опуститься на койку.

— Лежи, бестолочь. Жить будешь, но тебя еще выхаживать и выхаживать.

— А смысл? — Слова давались с трудом, приходилось делать большие паузы, чтобы набрать воздуха и сил для следующих. — Нас все равно убьют. Могли бы не стараться.

Почему-то говорить об этом было легко. Даже в груди не щемило. То ли Рисса действительно смирилась с тем, что умрет, то ли эмоции еще не успели прийти в себя после того, как ее за уши вернули в мир живых.

Врач посмотрел на нее очень неодобрительно.

— Ума у тебя, как я вижу, не прибавилось. Ваша судьба еще не решена, и ты своим хамством можешь погубить и себя, и подружек. Вы, дурочки, теперь не перед Аргейлом отвечать будете и даже не перед верховным наставником Академии, а перед кем повыше. Если ты посмеешь грубить ему, пожалеешь, что хссисс не сожрал тебя живьем.

Риссе не хватило сил сказать, где она видала и верховного наставника, и "того, кто повыше". А может, хватило ума не говорить. Как ни крути, старик спас ей жизнь. Глупо хамить единственному человеку, который, кажется, хоть немного заботился о них.

Выдавив из себя тихое: "Простите, милорд", Рисса прикрыла глаза. Сил у нее почти не осталось, сознание норовило провалиться в сон прямо посреди разговора. И ей было глубоко фиолетово, что это невежливо и воспитанные девочки должны ждать, пока лорд сам соизволит оставить их в покое.

Некрасивую паузу в разговоре поспешила заполнить Иллин:

— Милорд, могу я спросить, что теперь с нами будет? — Рисса каждый раз поражалась, как легко Иллин, при ее-то ненависти к Империи, изображает примерную девочку. В подкорке, наверное, эта роль сидит. — Надзиратель Ясх сказал, что нам не на что надеяться: верховный наставник ни за что не помилует нас. Это действительно так? Нас казнят в любом случае?

Она чуть не плакала. Может, играла, а может, действительно была готова разрыдаться. Причина была весомее некуда.

Врач долго смотрел на них с Риссой. Потом перевел взгляд на Милли, тихонько сидевшую в своем углу, и обратно.

— Не знаю, девочки. Если бы последнее слово действительно было за верховным наставником, лечить Риссу я бы не стал. Незачем было бы Но из-за вашего шустрого друга дело приняло такой оборот, что я уже ничего предсказывать не берусь. Может, вам и повезет.

— Из-за Ремиса? — удивленно переспросила Иллин. Рисса себя даже за руку ущипнула, чтобы взбодриться. — Но что он сделал?

Врач скривился.

— Поднял на уши всю Академию, вот что он сделал. Ваш дружок не придумал ничего умнее, чем побежать жаловаться на Аргейла повелителю Танатону. Теперь у нас на одного надзирателя меньше, а может, вскорости и еще на кого-нибудь. Инквизиторам только волю дай... А впрочем, вас это не касается. Важно то, что теперь ваша судьба будет решаться на высочайшем уровне. Если у вас есть хоть капля ума — в чем я после вашей выходки с побегом сомневаюсь, — вы приложите все усилия, чтобы показаться повелителю хорошими девочками, которые пошли на преступление от безысходности и теперь очень в этом раскаиваются. Может, вас и простят по малолетству.

Длинные предложения не лезли в больную голову, сливались в набор монотонных звуков. Но главное Рисса поняла: Ремис разболтал о них кому-то важному. Вот почему их вообще стали искать. Крысеныш. Да на что она надеялась?! С чего бы ему врать, когда можно сдать "подруг" и получить от хозяина ласковый хлопок по загривку и косточку со стола? Просто потому, что Рисса с какого-то хрена возомнила, будто их дружба чего-то стоит?

Ремис сделал, как лучше ему. Защитника нашел, показал себя хорошей собачкой и от Аргейла избавился. Красавец. Настоящий мелкий ситх. Тварюга двуличная.

Рисса размазала слезы вялой рукой. Какая же она все-таки дура. Наивная мелкая дура. Ну хорошо хоть Аргейл сдох. Туда ему, мразоте, и дорога. Спасибо Ремису и за то, что этот урод не будет жить, пока их тела гниют в могилах или пеплом носятся по ветру. В то, что этот Танатон, кем бы он ни был, их пощадит, Рисса не верила ни на секунду.

Врач придирчиво осмотрел Риссу с ног до головы. Зачем-то мазнул пальцем по ее щеке, стирая слезы.

— Злость — это хорошо, девочка, — сказал он тихо, глядя Риссе в глаза. — Она придает сил, а они тебе вскоре очень пригодятся. Только побереги ее немного. Сегодня вас судить не будут, и у нас есть время на операцию. Нельзя же допустить, чтобы ты не могла стоять перед повелителями на коленях?

Из груди Риссы вырвался хриплый клекот, отдаленно напоминающий смешок. Да, некрасиво получится, если ее придется вкатывать на гравиносилках. Голову рубить будет, наверное, очень неудобно.