Крыса (гет)

Казалось бы, задворки улиц большого города — нечто неизменное. Те же однообразные ряды домов, белье на веревках, чахлые палисадники, стайки ребятишек. Но прошло несколько лет — и ты, вернувшись, не узнаешь знакомый двор, потому что в палисаднике высадили новый куст, прежние сорванцы выросли, и их сменили другие, а стекла некоторых квартир запылились, будто там давно никто не живет.

Джеку тоже показалось, будто он не узнает домов, где жили Антония и Фрэнки с семьями, однако вскоре, приглядевшись, он заметил знакомый проулок. У дома Фрэнки теперь пышно разрослась сирень, почти закрывая окно, через которое когда-то Джек увидел ее впервые. Он еще не был у нее дома, но сейчас решил зайти именно к ней, чтобы расспросить про Антонию, не сталкиваясь с ревнивым Реймондом. Однако не успел он рассчитать, какую квартиру придется искать, как во двор вышла сама Фрэнки.

За эти годы она не изменилась, только движения стали более плавными, утратив прежнюю порывистость. С тихим восклицанием она бросилась к Джеку и сжала его руку.

— Ты давно приехал?

— Сегодня. Ты куда-то уходишь? Я хотел зайти к тебе, расспросить, как там Антония, Джонни.

— Я как раз иду к ней. Пойдем, сам все увидишь, заодно посмотришь на малышек. Антония тебе обрадуется, думаю, — Фрэнки казалась хмурой, сосредоточенной. Джек стал гадать про себя, что стряслось.

— А Реймонд не будет против, что я зайду?

Она горько усмехнулась.

— Из тюрьмы он вряд ли тебя увидит. Реймонда арестовали на прошлой неделе, Джек. Обвиняют в том, что под его руководством коридорные обворовывали постояльцев.

Несмотря на изумление, что-то смутное всплыло в памяти.

— Погоди-ка, а Пол...

Фрэнки, остановившись, пристально на него посмотрела.

— Пол твердил, что сообщников у него не было. Знаешь, мне кажется, не надо об этом говорить с Антонией... Пока можно хотя бы.

До самого порога квартиры Антонии Джек молчал в полной растерянности. Он не представлял, чего ожидать, что можно сказать и сделать. Отвратительное чувство беспомощности.

Резкий голос Антонии, раздавшийся из-за двери, немного приободрил его. Если Антония способна ругаться, значит, еще не все потеряно. Но когда она открыла, Джек невольно сжал кулаки.

Она как будто стала меньше ростом, уже в плечах. Когда-то густые рыжие волосы теперь висели жалкими сосульками. Лицо бледное, испитое, веки набрякли. Она смотрела так же, как осиротевшие женщины с "Титаника". И так же куталась в клетчатый плед, одним концом которого укрыла сидящую у нее на руках малышку с рыжими кудряшками.

Кажется, у нее не осталось сил даже удивляться. При виде Джека она улыбнулась, но так вымученно, как будто снова собиралась заплакать.

Джек положил руку ей на плечо, другой легонько дотронулся до маленькой рыжей макушки:

— Ну-ка, кто тут у нас?

— Мэй! — бойко и звонко откликнулась малышка, пытаясь обернуться и увидеть, откуда идет незнакомый голос.

— Хулиганка, — вздохнула Антония. — Таскать ее везде с собой приходится. Мэри — та спокойная, сунь куклу — так и будет сидеть и качать. А за этой глаз да глаз.

...Мэри, которая оказалась чуть полнее сестры, и вправду сидела в комнате и пыхтела, озадаченно вертя перед собой тряпичную собачку. Антония опустила Мэй на пол, и та тут же бросилась наутек с громким визгом. Детьми занялась Фрэнки, а сама хозяйка села рядом с Джеком на диван.

Обстановка в комнате была теперь совсем другая: никаких перегородок, вся мебель новая, детская кроватка и пара пышноволосых кукол в углу, на полу ковер апельсинового цвета, а еще алые портьеры и искусственные розы по всем углам, зеркало в золоченой раме, чучело орла на стене неизвестно зачем, рядом рога, а под ними — картина масляными красками, изображавшая очень полных, розовых, полуобнаженных Марса и Венеру.

— Тебе уж Фрэнки рассказала все, да? — вздохнула Антония. Джек кивнул. Она поправила плед. — Заявились, всю квартиру вверх дном перевернули. Сережки забрали, которые он мне за дочек подарил. И кольцо, которое на мои двадцать пять. Ладно хоть деньги не тронули. Я им прямо сказала: что если они деньги возьмут, они изверги, потому что дочек наших обрекут на голодную смерть или меня — на панель.

Мэй плюхнулась на ковер и стала смотреть в потолок. Фрэнки присела рядом, погладила малышку по животику, потом повернулась к насупившейся Мэри и поцеловала ее. Мэй дернула Фрэнки за локоть, та стала поочередно делать близнецам "козу".

— А мне-то что, даже если это все и ворованное, — Антония слегка подбоченилась. — Рей — мужчина, мужчина должен заботиться о семье. Он это делал ради меня и девочек, и я его дождусь, сколько бы ему ни дали. Я не какая-нибудь прошмандовка неблагодарная, верно?

— Я хочу самолет! — громко заявила Мэй. — Хочу летать!

Антония горько вздохнула.

— Рей ее приучил. Под мышки, бывало, подхватит, чтоб руки раскинула, как крылья, и ну с ней кружить по комнате. И вот такого-то человека они забрали, а...

— Хочу летать! — жалобно повторила Мэй. Джек подхватил ее под мышки и стал кружить, напевая про Джозефину, и она залилась счастливым смехом.

Раздался стук в дверь: оказалось, это Джонни вернулся из школы. При виде Джека он просиял. Паренек вытянулся, почти догнал Джека ростом, но был худой, как скелет. Еще час, несмотря на окрики Антонии, он рассказывал про дела в школе, хвастался, что лучше всех дерется и что его боятся учителя, да не забыл несколько раз с отменным презрением упомянуть девчонок. Фрэнки уже увела близнецов на прогулку, Антония занялась ужином, а Джонни все болтал. В конце концов он заявил сестре, что проводит Джека до гостиницы.

— А уроки когда учить? — сердито выкрикнула Антония, что-то яростно взбивая. — Ох, горе мое, мало того, что мужа арестовали, так еще и ты такой разгильдяй растешь, каких свет не видывал. Чтоб через час здесь был!

— Бабы, — вполголоса кинул Джонни, набрасывая куртку. Когда они с Джеком вышли на улицу, он стал серьезнее.

— Хорошо, что ты приехал. Я уж думал, из дому сбегу. Поселюсь вон у Ника и Фрэнки, или в меблирашке, тут недалеко открылась. Мэй лезет везде и визжит все время, Антония то орет, то ревет.

— Ну ты ее тоже пойми. Знаешь, как ей непросто сейчас?

— А она не видела, за кого шла? — Джонни зло поджал губы. — Думает, этот ее Рей святой, а он Пола втянул в кражи. Я знал, что у них там банда. Пол мне просто велел не болтать.

Джек тяжело вздохнул. Больно было понимать, что Пол все-таки пропал.

— Ты потом поймешь, такое уж дело. Когда человек влюбляется, для него тот, другой — самый лучший. Он себе и представить не может, чтобы был какой-то подвох. Ты сестру не вини. И не говори ей про Пола, ладно? Даже если очень рассердишься. Потом сам пожалеешь, что эти слова нельзя взять назад.

Джек вернулся домой поздно и опасался, что Кэрри будет недовольна, но она встретила его спокойная, отдохнувшая после долгой дороги. Весь вечер он учил ее играть в покер, и хотя поначалу Кэрри краснела и охала, что это неприлично для нее, но схватывать стала быстро. Они сыграли на раздевание, и Джек успел лишиться галстука и ботинок.

А наутро они вместе отправились в театр на Джон-стрит*, где служил Тимоти Ларк. Театр оказался зданием из красного кирпича, похожим на квадратный торт; от мостовой к нему вела асфальтовая дорожка, обсаженная можжевеловыми кустами.

— Выглядит мило, да? — Джек подмигнул Кэрри, но она только крепче вцепилась ему в руку.

Гримерки, как Джек успел узнать у билетера, находились в торце. По служебным коридорам пришлось поплутать, они были на удивление узкие и темные, но наконец они нашли нужную дверь. Джек постучался и, получив разрешение, вошел и за руку ввел Кэрри.

Им навстречу поднялся парнишка лет двадцати, в полурасстегнутой рубашке, с взлохмаченными черными волосами. Карие глаза блестели, как у Поэзи, веселым любопытством. Он галантно приложился к ручке Кэрри и весело спросил:

— Так, Джек, ты привел мне Джульетту?

Джек ткнул его в плечо.

— Только не заливай, что тебя поставили на Ромео. У тебя молоко-то на губах обсохло?

— А Ромео и должен быть юным красавчиком, а не стариком, которому приходится замазывать морщины! Правда, режиссер со мной не согласен, но я надеюсь, — тут он снова обернулся к Кэрри, голос его зазвучал глубже, мягче, — что однажды мы с вами выступим в главных ролях. Вы ведь хотите устроиться сюда, да?

— Да, но к кому обратиться...

— Идемте со мной. Джек, подожди здесь, ладно? Художники нам пока не требуются.

Когда за ними закрылась дверь, Джеку осталось только покачать головой. Он вроде бы еще недавно учил маленького Тимоти рисовать и советовал, как привлечь внимание понравившейся девочки — а тот взял и вымахал, да и самомнение отрастил. Джека изрядно покоробило, когда он стал любезничать с Кэрри. Только бы не начать себя вести, как ревнивый идиот.

Тимоти и Кэрри пришлось ждать полчаса, за это время Джек успел примерить несколько париков, скорчить в зеркало с десяток рож и стал подумывать, не намалевать ли что-нибудь у себя на лице. Наконец они вернулись. Кэрри первая впорхнула в гримерку, обхватила Джека за плечи и крепко поцеловала.

— Взяли! Приняли!

Джек радостно улюлюкнул, подхватил и закружил ее. Кэрии мотала головой и болтала ногами. И некстати кольнула мысль, что точно так же поступлению в театр радовалась бы Роза.

С поступления Кэрри в театр прошла неделя. За это время они с Джеком переехали из гостиницы в те самые меблированные комнаты, о которых упоминал Джонни. У тамошней хозяйки была постная физиономия и недобрый взгляд, зато комнату она сдала дешево, что было кстати. Джеку отказали в трех газетах, прежде чем взяли в одну карикатуристом, а в другую — как судебного художника.

Он пообещал себе и потом Антонии, что рисовать процесс над Реймондом не будет.

Антонию он навещал часто, как только мог: ей постоянно нужно было кому-то выговариваться. Она с ума сходила от тревоги, ругала полицию, самого Реймонда, что попался, и жадных постояльцев, которые поднимают шум из-за каких-то побрякушек. Джек выводил ее, близняшек и Джонни прогуляться, познакомил их с Кэрри, хоть и опасался, что между ними может что-то пойти не так. Обе слишком легко вспыхивали. К счастью, Кэрри держалась с молчаливым сочувствием, а Антонии попросту было не до нее.

Часто к ним присоединялась и Фрэнки. Джек заметил, что она охотно занимается близнецами, причем старается относится одинаково к обеим девочкам. Сам он невольно отдавал предпочтение живой, веселой, чуть капризной Мэй: почему-то ему казалось, что Роза в детстве была именно такой. Да и как не растаять, если стоит тебе появиться, тебя обхватывают за ногу и что-то воркуют. Детей Джек всегда любил, начиная еще с милой куколки Люси, но Мэй будто бы разом соединила в себе все их обаяние.

А вот Кэрри, как он успел заметить, сочувственно смотрела на тихоню Мэри и довольно улыбалась, кода Фрэнки уделяла той внимание.

— Эту Мэй все и всегда будут любить, — заметила Кэрри однажды. — Представляю, как сестра будет ей завидовать, когда они подрастут.

— Мэри тоже не обделяют, — отмахнулся Джек. — А со временем она поймет, что не стоит сидеть в углу. Там тебя точно не заметят.

— Ты, как всегда, ничего не понимаешь, — вздохнула Кэрри грустно.

Сама она потихоньку осваивалась в театре. Первые два дня возвращалась подавленная, но отказывалась говорить, в чем дело, потому что якобы и так надоела ему со своими жалобами.

— Но если в самом деле что-то не так, может, я смогу тебе чем-то помочь?

— Все неплохо. Я просто всегда медленно привыкаю.

Потом она приободрилась, но о театре по-прежнему ничего не рассказывала — как теперь говорила, "чтобы не сглазить".

— Хорошо, — соглашался Джек. — Можешь молчать. Только помни, пожалуйста: ты не должна позволять разным грубиянам заставить тебя отказаться от того, что тебе нравится. И еще: даже самые большие самодуры — всего лишь люди. Они так же боятся. Так же чувствуют себя идиотами.

В конце недели они с Кэрри выбрались прогуляться вдвоем. шли, куда глаза глядят, свернули с людных улиц в какой-то сквер: там острее ощущалась весна, пахло влажной корой, распускались подснежники. Кэрри прижималась щекой к плечу Джека и чуть ли не мурлыкала.

Вдруг вгляделась и чуть ткнула его в бок:

— Посмотри налево. Какой типаж, правда?

На скамейке сидела старуха с тростью, совершенно седая, в вычурной, но изношенной одежде. Ее лицо, обтянутое кожей, напоминало лицо мумии. Джек пригляделся к ней — и тут старуха повернула голову и посмотрела в упор. Это была мать Розы.

Ей понадобилась секунда, чтобы узнать его. Она очень глубоко вдохнула и резко встала, шагнула к нему, но сразу, видимо, потеряла силы: буквально обвисла, опираясь на трость. Но она не отрывала от Джека взгляда, и ее глаза были, наверное, самыми безумными, какие он видел в жизни. Она сжимала руки в кулаки и силилась сделать еще шаг. Казалось, она сейчас умрет от напряжения.

Неизвестно, что произошло бы в следующую секунду, но тут какая-то толстушка подскочила к старухе и защебетала, поправляя на ней шаль. Та опустилась на скамью, но все-таки не сводила с Джека полного ненависти взгляда. Он спешно пошел прочь, крепко держа Кэрри за руку.

Остаток дня прошел в неловком молчании. Джек боялся заговорить с Кэрри, посмотреть ей в глаза, и она все пряталась за книгой. Спросить, кто им встретился, Кэрри решилась только вечером, за ужином. Джек, конечно, попытался отговориться, что старуха сумасшедшая и перепутала его с кем-то, но не вышло.

— Я видела, как она на тебя смотрела, да и ты на нее. Вы узнали друг друга. И она так тебя ненавидит, что убила бы на месте, будь у нее силы. За что? Что ты сделал ей?

На это можно было ответить почти честно:

— Ничего.

— На пустом месте никто не будет ненавидеть так. Ты что, боишься мне признаться? — Кэрри холодно смотрела исподлобья.

— Мне не в чем тебе признаваться. Я не сделал этой женщине ничего плохого. Я не обворовывал ее, не обманывал, если ты это имеешь в виду.

Тихая, смутная злость нарастала в душе. Он не желал ничего этого говорить, ничего объяснять.

— Тогда почему она ненавидит тебя?

От подробного рассказа все-таки хотелось как-то отвертеться.

— Тебя устроит, если я скажу, что она сама виновата?

— Меня это более чем не устроит.

Джек передернул плечами, поняв, что Кэрри смотрит на него с глубоким, холодным отвращением. Да уж, наверное, его слова прозвучали не слишком красиво.

— Ничего хуже мужчина не может сказать о женщине. Тем более, о старой и беспомощной, — Кэрри говорила негромко и с презрением, как с врагом. И так как это было совершенно несправедливо, то, конечно, раздражало.

— Старые и беспомощные женщины тоже могут быть неправы, — Джек подделался под ее тон. — Но если тебе нравится думать обо мне плохо, я не могу запретить.

— И тебе все равно, если я буду о тебе плохо думать?

— Нет. Но я не могу сказать тебе ничего другого. Конечно, я бы хотел, чтобы ты мне верила.

У Кэрри немного дернулась губа.

— Я почти ничего о тебе не знаю, кроме того, что ты мне сам рассказал. А теперь оказывается, на тебя обиделась старая женщина, такая же, как моя мать. Знаешь, я на стороне старых женщин и матерей. На стороне обиженных, а не обидчиков.

Джеку оставалось покачать головой: он ведь забыл, что Кэрри еще совсем ребенок.

— Твоя мать вряд ли заставляла бы тебя выйти замуж за мерзкого типа против твоей воли, да?

Кэрри на секунду задумалась и прыснула.

— А эта женщина, хочешь сказать, заставляла сделать это свою дочь? А дочь, — она снова рассмеялась, — была в тебя влюблена? Значит, все так предсказуемо? Я могу даже угадать финал…

— Нет, финал ты не угадаешь, — оборвал ее Джек. — Мы сбежали с той девушкой, и она погибла, спасая меня. Вот тебе правда.

Кэрри удивленно приподняла брови и кивнула скорее самой себе.

— Вот как. Мне жаль. Но если начистоту, — она вскинула лицо, — эта женщина все-таки не виновата и имеет право ненавидеть тебя. Ты сманил ее дочь, и ее дочь погибла.

— Можешь думать так, — Джеку очень надоел этот разговор, хотелось проветриться и вволю покурить, так что он встал из-за стола и стал искать куртку.

В темном дворе он долго курил, но легче не становилось. Сначала все топила необъяснимая обида, какой он не ощущал очень давно — с детства, когда, бывало, дулся на отца за вообще-то вполне заслуженную порку. Вроде и понимаешь, что виноват — а все равно, когда накажут или отругают, то будто бы предадут. Глупо, конечно.

У Кэрри были свои принципы, то, что для нее всего дороже, и он не имел права принуждать ее встать на его сторону. Тем более, отчасти она была права. Он действительно был виноват в смерти Розы, а значит, и в том, что ее матери было плохо. Так же плохо, как несчастному ирландцу, соседу Кэрри, как той женщине, у которой не пустили в шлюпку сына-подростка, как матери Фабри, которую он не знал, и еще слишком многим. Мать Розы имела полное право ненавидеть его, как убийцу дочери.

Но ему все равно не было стыдно перед ней. Слишком неприятна она ему была, и не только тем, что смотрела на него, как на вошь. Ведь это она довела Розу до попытки спрыгнуть за борт, ее черствость и жадность чуть не погубили ее дочь. Как можно было не замечать, насколько несчастен твой ребенок? А какая жизнь ждала бы Розу с Хокли?

Кэрри, выросшая в любви, наверное, просто не могла представить себе, что матери бывают и такие. Нет, конечно, мать Розы не заслужила горя, которое ей выпало, но Джеку все равно не жаль ее было. И притворяться он не стал бы, пусть Кэрри и продолжила бы считать его негодяем.

Домой он вернулся только ночью. Нашел Кэрри спящей. Наутро она вела себя так, будто накануне ничего не случилось.

* Автор допустил вымысел. Упоминаемый театр был закрыт в 1798 году из-за того, что его деревянное здание пришло в негодность.