Яркий (джен)

Снейп постучался в дверь кабинета директора.

— Войдите.

Иногда ему казалось, что профессор Дамблдор каждую секунду ждёт, что к нему кто-нибудь придёт для разговора по душам. Он всегда одинаково чутко реагировал и приглашал войти человека, который стучал в дверь. Желай он произвести впечатление на посетителя, — Снейп не сомневался, — директор мог заставить портреты на самой нижней лестнице сообщать человеку, что его ожидают, появись у него малейшее желание направить свои стопы в сторону соответствующего кабинета. Возможно, именно чтобы предотвратить подобные опасения, один (известный всем профессорам и некоторым студентам) коридор и подходы к нему были намеренно лишены присутствия хотя бы одного портрета. Только голые стены и факелы. Только покой и сосредоточение на мысли, которую стремишься донести.

Профессор Дамблдор отвечал ровно тогда, когда раздастся стук. И почти всегда Снейпу казалось, что тот видит дверь насквозь, хотя понимал, что это было не так. Для директора стук был равен появлению двери. До стука её просто будто бы не существовало: как и того, что за ней. Профессор Дамблдор был самодостаточен, как горный хребет.

За долгое время совместной работы Снейп убедился в том, что директор никогда не стремился узнавать интимные подробности жизни окружающих его людей, но всегда выслушивал то, с чем к нему прибегали все, кому было важно его мнение, — и чем дольше жил профессор Дамблдор, тем этих людей становилось больше, а темы их разговоров — откровеннее, как будто перед его почтенным возрастом стыд был неуместен по определению. Снейп всегда поражался, если ему вдруг удавалось — с позволения собеседников — застыть в углу кабинета во время подобных аудиенций, — тому, насколько радикально люди менялись перед силой и молчаливым пониманием: казалось, профессор Дамблдор видит людей насквозь, но при этом всё равно даёт им высказаться и слушает их с неподдельным любопытством. Реакция людей на такое внимание бывала разной: кто-то начинал говорить обо всём сразу, не заботясь о времени, складности повествования и смысле, часто повторяясь, суетясь и теряясь на полуфразе. Кто-то ограничивался кратким изложением сути проблемы и, уходя, был доволен высказыванием, пусть бы директор ничего и не ответил и не посоветовал. Кто-то плакал. А профессор Дамблдор каждый раз как будто бы заново видел каждого, кто заходил; будто это был каждый день новый профессор Снейп, новая Помона, новый Филч и новая МакГоннагал. Любой человек воспринимался им снова и виделся таким, каким он был на тот момент; ни больше, ни меньше. Не сравнивался со вчерашним, не мыслился в будущем. Просто был.

Может быть, поэтому профессору Дамблдору и не пригождалась легиллименция. Возможно, — Снейп думал, — ему было не так важно, что и когда происходило с человеком в разное время его жизни, о чём он думал когда-то. И это действовало на собеседников лучше любого веритасерума, они будто бы пытались начинить это спокойствие директора своими эмоциональными рассказами и громкими высказываниями, принося их ему и рассыпая вокруг, чтобы тот увидел, как это на самом деле значимо, в том числе и для него. А профессор Дамблдор просто слушал и иногда что-то отвечал: такое, не последовать чему было неразумно и невозможно, нечто очевидное, но иногда требующее серьёзного напряжения воли, на что человек ни в коем случае сам бы не решился, а после озвучивания директором это становилось так же естественно, как дышать, — и человек мгновенно свыкался с мыслью о чём-то, что ещё несколько минут назад в порыве злости или обиды казалось невероятным.

Именно поэтому Снейп любил приходить к нему, когда чувствовал внутреннюю неустойчивость или хотел посоветоваться. Он набирался сил от травяного чая в его кабинете, а потом задумчиво брёл на пары, и всё вокруг казалось суетой сует. После чего, спустя некоторое время, что-то выбивало его из равновесия, и приходилось снова идти по пустому коридору, чтобы это спокойствие вернуть.

В этот раз он стучался, чтобы рассказать о своих подозрениях касательно одного из коллег.

— Профессор Дамблдор, я склонен полагать, что профессор Квирелл без спроса изымает у меня из кабинета ингредиенты, на которые я трачу свои собственные средства и силы.

Директор, закончив наполнять холодной родниковой водой небольшой котелок в камине, поставил с железным звяканьем запотевшее ведро на пол, достал из бюро две большие глиняные кружки и поставил их перед собой. Он окинул взглядом слегка нетрезвого, чуть разрумянившегося тридцатилетнего профессора, и еле заметно прищурился оттого, что почувствовал запах уличной свежести, который он с собой принёс.

— Ты как раз к чаю.

Снейп почувствовал, как в нём снова расцветает спокойная уверенность в том, что всё как-то само собой разрешится.

— А ещё я думаю, что он хочет возродить Тёмного Лорда.

— Второе вполне вероятно, — кивнул профессор Дамблдор, глядя, как подрагивает и лижет котелок пламя, — насчёт первого я бы не был так категоричен. В качестве компенсации я выпишу чек со своего личного счёта, пусть тебя это не волнует.

Снейп кивнул, будто они занимались обсуждением новостей о закрытии продаж какого-то популярного порошка в одной из аптек.

— Вы думаете, это не он?

Директор медленно улыбнулся. Снейп терпеливо ждал: профессор Дамблдор был из тех людей, что молчали, пока не накопится или не исчезнет необходимость озвучивания той или иной мысли. Но когда они заговаривали, то говорили, пока считали нужным. И последним делом было их прерывать.

— Я полагаю, что не нужно присваивать все перечисленные тобой подвиги одному коллеге, — наконец улыбнулся он. — В конце-концов, люди чаще всего страстно хотят быть причастными к тому, что может, по их мнению, стать эпохальным событием.

Снейп сидел тихо, как тень, и заворожённо слушал, следя за тем, как мягкие и будто бы совсем молодые руки совершают точные движения, наливая в кружки воду, заваривая соцветия ромашек.

— Вот ты, например, не знаешь этого, но служишь донором.

— Как это понимать? — нахмурился Снейп.

Профессор Дамблдор приподнял брови, будто бы удивляясь, что он спросил. Он отодвинул один из ящиков стола и достал оттуда небольшую хрустальную вазочку с магловскими мятными леденцами «Бычий глаз».

— Знаешь, что из сладкого Гарри взял в карман, когда оказался за столом Слизерина? — Спросил он, поставив вазочку перед Снейпом.

— Понятия не имею.

— Пару таких вот конфет.

Снейп с непониманием смотрел на белые бумажные обёртки. Вообще-то эти полосатые шарообразные леденцы продавались россыпью, без упаковки, но в Хогвартсе их заворачивали, чтобы было приятнее брать с тарелки.

— Он слизеринец настолько же, насколько хаффлпаффец — я. Почему бы ему идти на твой факультет? — профессор Дамблдор улыбался так, будто сидящий перед ним молодой человек один во всём мире не мог сложить два и два. Не дождавшись реакции, директор развёл руками: — Шляпа решила, что так будет лучше для его обитателей…

Снейп отхлебнул из кружки.

— К чему это я… Эпохальные события непредсказуемо разверзаются, Северус, но очевидно назревают, и единственное, что в наших силах, — это быть с холодной головой. И… Может быть, держаться поближе к тому, что мы ценим, не мешая другим держаться того, что ценят они. А потом, когда счёты будут подводить, мы узнаем, кто прав. Это самое интересное, — линзы очков директора бликовали; он наклонился поближе к Снейпу, перегнувшись через стол, — и если ты не будешь предлагать Гарри накладывать древние проклятья на ящик с ингредиентами, то, возможно, чаша весов немного потяжелеет в нашу пользу.