Рональд М. Уизли (джен)

Учебный год начинается отлично, ведь Джинни поступает на Гриффиндор — все Уизли теперь в сборе, совсем как дома, и общая гостиная чуть меньше напоминает казарму и чуть больше — Нору.

Поначалу Рон наблюдает за сестрой: все ли в порядке? Не нужна ли помощь? Но Джинни быстро осваивается — когда проходят первые недели учебы и первый курс перестает напоминать кучку зеленых зомби, она оправляет перышки быстрее всех. И все же...

— Хватит, Рон, — Гермиона легонько пихает его в бок, когда он в очередной раз отвлекается, ища взглядом сестру. — Джинни в родной гостиной никто не съест, а нам еще эссе дописывать.

И Рону, как обычно, нечего возразить.

Да, он волнуется за сестру и хочет сделать для нее как можно больше, но кому, кроме него самого, это нужно? Джинни? Так у нее все хорошо — вон она, сидит, забравшись с ногами в кресло, как дома, и смеется над очередной шуткой Макгрегора. У нее своя жизнь, свои друзья, и Рон назойливой опекой лишь настроение ей испортит... так что хватит дергаться без толку. Он должен быть не только хорошим братом, но и хорошим другом, а прямо сейчас долг дружбы велит дописать это проклятое эссе по чарам. И побыстрее, чтобы не засидеться до глубокой ночи: завтра Гарри будет пробоваться в команду факультета — и Рон не имеет права проспать отборочные.

Рон ни секунды не сомневается, что Гарри пройдет — он уже сейчас летает лучше Чарли, лучше близнецов, лучше всех на курсе, да еще целый месяц готовился! И Гарри проходит: не он один сегодня пробуется на ловца, но он ловит снитч быстрее всех, заложив невероятной красоты мертвую петлю. Так что и на земле и на трибунах его встречают аплодисментами.

— А знаете что? — выпаливает он, плюхнувшись на скамейку между Роном и Гермионой. — Вуд сказал, что мой отец отлично играл в квиддич, выиграл в нескольких сезонах. В Зале наград наверняка есть его кубки или что-то такое! Пойдем посмотрим?

Зал наград — поистине волшебное место. Отличники, капитаны команд и просто выдающиеся студенты, чьи имена выбиты на кубках и табличках… пускай только отчасти, но они будто бы все еще здесь: живы, молоды и рады встрече. И кажется, что с полированных боков квиддичных кубков сам Джеймс Поттер смотрит на своего сына, пришедшего повидаться.

Соседние витрины посвящены лучшим ученикам школы — всем, кто по итогам семи лет учебы был удостоен этого звания за последнее столетие. Интересно, как сложились их судьбы после школы? К примеру, Том Марволо Реддл, слизеринец, лучший в выпуске сорокового года — где он сейчас, чем занимается, да и жив ли он? Рон отходит к следующей витрине и улыбается, увидев знакомое имя: "Минерва МакГонагалл, Гриффиндор, 1957". Кто бы сомневался, что она была лучшей ученицей... но приятно видеть ее здесь. Рон будто наяву видит юную Минерву — когда она еще не была профессором, когда ее красота и стать еще не были закалены годами, — и постукивает ногтями по стеклу, приветствуя табличку, как старого приятеля.

И кстати, о МакГонагалл — в этом году она кажется спокойнее, чем в прошлом, и зрит не так, будто наблюдает за чем-то опасным и непредсказуемым, а, скорее, по привычке и долгу службы. Даже за Гарри ее взгляд цепляется реже, и не впивается репейником, а скользит, как вода по камням. Возможно, сейчас, когда она так благодушно настроена, стоит попробовать кое-что выяснить…

Тайна собственного перерождения не дает Рону покоя, то погружаясь в мягкий ил на дне сознания, то снова всплывая на поверхность. О ней было легко не помнить в Норе, где совсем нет нужных книг, зато полно других дел и забот; в Хогвартсе так не получается. Здесь есть книги, до которых надо только добраться, и Рон даже, кажется, знает, у кого они.

— И как ты собираешься это сделать? — Гермиона поджимает губы, совсем как МакГонагалл. — Нам нет шестнадцати, разрешения на особые книги нам никто не даст — а в тех, которые нам читать можно, вы за все лето ничего не нашли.

Гарри прячет глаза, Рону тоже хочется: они просто не очень-то искали, но признаваться в этом Гермионе, особенно сейчас, страшновато.

— Можем у Локхарта разрешение попросить. Он вроде не особо приглядывается, куда ставить подпись, а ты у него любимая ученица...

В этом году Локхарт, тот самый, к которому за автографами выстроилась очередь на пол-Косого, ведет у них защиту от темных искусств — и профессор из него, как башмак из топора. Продолжал бы лучше книги писать, честное слово! Про зловредных духов на дорогах Рону даже понравилось, хотя самого Локхарта в книге могло быть и поменьше.

Но дело, конечно, не в Локхарте и не в его книгах: можно сделать проще.

— Не надо. В смысле, нам вообще не нужно разрешение — книги могут быть у МакГонагалл, а для себя она вряд ли ставит ограничения по возрасту...

Кажется, он сказал что-то не то: Гарри и Гермиона прожигают его взглядами. Рон не до конца понимает, что им не понравилось, но на всякий случай уточняет:

— Я не собираюсь ее грабить — только посмотрю книги, прямо у нее в кабинете, и тут же верну. Она и не заметит, что кто-то побывал...

— Ты хочешь сказать, — голос Гермионы дрожит от гнева, еще немного — и сорвется в крик, — что все это время знал, что она ловчий? Я придумала план, мы вместе искали ловчего, а ты даже не сказал, что догадался, кто это! Это просто нечестно! Может, мы и не перерождались, но не надо считать нас совсем малышней!

Гарри молчит, но его молчание — сведенные брови, сверкающие глаза за стеклами очков, — давит куда сильнее, чем самая яростная отповедь.

Они впервые по-настоящему на него злы, и стоит признать, что злы за дело: утаивать важные сведения от товарищей паскудно. Что тут сказать? "Я не хотел"? Глупо... Но так и есть.

— Простите. Я не считаю вас малышней, правда, просто... иногда я забываю, что вы не перерождались и не знаете того, что видел и помню я. Что есть вещи, которые нужно объяснить... вот серьезно, если я к вам в гости приду, окажется, что я не знаю кучи самых простых вещей, — надо тщательно подбирать слова, чтобы не испортить все, и вместе с тем надо не молчать, не дать повиснуть тяжелой нервной тишине. — Вы же помните, где и кем я служил. Сложно заново учиться доверять людям, а если доверяешь — кажется, что все делишь пополам, и жизнь, и знания, и кучу вещей, которые не надо говорить вслух, потому что незачем, все и так понятно...

Он нервно проводит руками по волосам — коротким, мягким и чуть волнистым, совсем не таким, как в прошлой жизни, — в очередной раз напоминая себе, что нельзя все мерить старой меркой. Возможно, когда-нибудь они с Гарри и Гермионой научатся понимать друг друга с полуслова, если не рассорятся вконец, но до этого еще очень далеко.

— Я виноват, признаю, но я в самом деле не хотел вас обидеть.

Кажется, действует. Гарри, во всяком случае, уже не смотрит волком:

— Так как мы влезем в кабинет МакГонагалл?

Вот, пожалуйста, дообъяснялся. Теперь не скажешь прямо "я пойду один": это разумно и тысячу раз правильно, но произнести — именно сейчас, когда хрупкое перемирие может взлететь на воздух, — невозможно.

— Один мой приятель по той жизни сказал очень мудрую вещь: срезать кошелек легко — трудно потом не попасться, — уж кто-кто, а Альберт Джемейн точно знал, о чем говорил. — И кажется, я знаю, как нам не попасться...

Операцию назначают на Хэллоуин: все пойдут на праздничный пир, и ученики, и профессора, а пиры в Хогвартсе никогда не длятся меньше часа — у Рона будет достаточно времени, чтобы обследовать кабинет, а если МакГонагалл вернется слишком рано, Гарри и Гермиона помогут ему выбраться.

Рон вспоминает все, чему учился когда-то — как двигаться, как дышать, если не хочешь себя обнаружить. Да, до себя-прежнего ему далеко — он плохо владеет телом, которое еще растет и меняется, — но он помнит, как это делается, и даже успевает немного потренироваться до Хэллоуина. И сам над собой смеется, понимая, как далек не то что от совершенства — даже от простого "возможно, не убьют". С другой стороны, МакГонагалл его в любом случае не убьет... но лучше все-таки не попадаться.

Если зрение-в-корень МакГонагалл похоже на то, что когда-то использовал Муциан, от прямого взгляда мантия-невидимка не спасет. Самый верный способ от него спрятаться — держаться по возможности за спиной зрящей и на расстоянии, — футах в десяти, больше заклинание покрывать не должно, — и вести себя так, чтобы ей не захотелось резко обернуться.

Не издавать звуков. Не источать запахов.

Перед пиром он смывает с себя суету учебного дня, переодевается во все чистое, пропуская мимо ушей смешки Томаса и Финнигана — не до них сейчас. По дороге в Большой зал он отделяется от толпы студентов на площадке восьмого этажа, чтобы нырнуть за ближайший гобелен и, когда совсем стихнут голоса, выйти уже в мантии-невидимке.

Пустой коридор тих и гулок, пахнет влажным камнем и немного пылью. Рон дышит ровно и глубоко, чуть медленнее, чем нужно, и его дыхание едва колышет серебристые складки мантии, спадающие на лицо. Рубашка липнет к влажной спине, как льнут драпировки к прохладной кладке стен; он — камень от камня, пустота от пустоты коридора, и его мягкие шаги не тревожат тишину.

Он слышит МакГонагалл раньше, чем она появляется из-за поворота, и замирает, прижавшись к стене. МакГонагалл невозможно спутать с кем-то еще: только она ходит, будто каблуками заколачивает гвозди. Рон дожидается, пока стихнет эхо ее шагов, и только после этого продолжает путь.

Вот и тяжелая темная дверь с ручкой из кованых листьев. Только теперь Рону приходит в голову, что Алохомора на нее может и не подействовать — тогда вся операция псу под хвост, — но ему везет: заклинание получается с первого раза, и дверь поддается. "Как-то все подозрительно легко"... — думает он, зажигая Люмос. А несколько минут спустя, разглядывая книжные полки, готов выть от разочарования: сплошная трансфигурация, ничего кроме трансфигурации! Конечно, что-то в этом есть: Макгонагалл скрывает свою сущность ловчего, так, может, она и нужные книги прячет в своих личных комнатах? Но какая же досада!

"Расширенное толкование законов Гампа", А.П.В.Б. Дамблдор, "Свойства драконьей крови"... что? Здесь полное собрание сочинений Дамблдора? Вот еще его труды по алхимии, снова трансфигурация, "Неизведанные силы Патронусов" и в самом углу, почти незаметная рядом с другими книгами, в простом темном переплете — "Размышления о душах" под редакцией А.П.В.Б. Дамблдора.

Рон берет "Размышления", не особенно надеясь на успех, но книга оказывается очень дельной — не философским трактатом, а справочником для тех, кто понимает. Первая глава названа "О сути души", и Рон, бегло ее пролистав, видит до ужаса знакомые рисунки с деревом в кристальной оболочке. "О разрушающих душу деяниях" — раз строение душ такое же, как в другом мире, их и разрушает наверняка то же самое, не стоит тратить время. "Об исцелении души"... А вот это интересно.

"Внутри неповрежденной оболочки, надежно защищенная от вырождения, расколотая душа еще может восстановиться. Исцеление происходит очень медленно, сращение одного раскола может занять годы, но его можно ускорить. Если человек искренне раскаивается в содеянном и пытается загладить свою вину, снова и снова возвращаясь мыслями к своему преступлению — он, сам того не сознавая, направляет силы своей души на ее исцеление, ускоряя его; в этом случае раскол срастается быстрее, и след от него менее заметен".

Но Муциан не каялся, переломав свою душу — просто не мог этого сделать, ведь он был мертв. Сращение тысяч, десятков тысяч расколов — хотя бы до той степени, когда душа уже способна соединиться с зарождающимся телом — без осознания и раскаяния должно было занять века!

Впрочем, может, между его гибелью и рождением в самом деле прошли века? С чего Рон вообще решил, что переродился в новом мире сразу же?

"Потому что мне было удобно так считать. Потому что других вариантов я не рассматривал, хотя я не знаю и, наверное, никогда не узнаю, сколько времени мотался между мирами мертвым огрызком эфира..."

Рон переворачивает страницу.

"Однако есть основания предполагать, что это не единственный способ восстановления души. Как уже говорилось ранее, при вырождении души приобретают способность к паразитизму — они поддерживают свое существование, подпитываясь силой душ своих жертв", — причем тут это? А, понятно:

"В ограниченных пределах эта способность присуща и душам, чья оболочка не была повреждена. Они также могут питаться чужой силой, но только той, что выделяется вовне — при разрушении другой души или отдельных ее составляющих", — то есть какой-нибудь некромант, помещая свою душу в филактерию, невольно подпитывает ее силой всю свою свиту? Или только тех, кто находится с ним рядом? Вот так номер...

Но за дверью раздается знакомый стук каблуков, и Рон быстро захлопывает книгу, запихивает ее на место и набрасывает мантию-невидимку.

— Нокс, — шепчет он, гася свет, и вовремя — дверь открывается, впуская МакГонагалл и Снейпа; на счастье Рона, они увлечены беседой и вряд ли слышали посторонний шум.

— Да, я знаю, — МакГонагалл взмахом палочки зажигает лампу, но не садится и Снейпу сесть не предлагает. — Юноши уже получили свое наказание, но если хотите...

— Нет. Пяти штрафных баллов на каждого и отработки за драку в коридоре вполне достаточно, — а у Снейпа странное выражение лица. Будто он хочет что-то сказать, но не уверен, стоит ли.

— Я тоже так подумала. Что-то еще?

— Ни в коем случае не подвергаю сомнению вашу беспристрастность, Минерва, но должен уточнить. Речь все же идет о вашем...

— Студенте, Северус, — с нажимом произносит МакГонагалл. — В стенах Хогвартса Дункан Макгрегор — мой студент, и только. И поскольку он не счел нужным рассказать мне о своей ссоре с мистером Малфоем, мистером Крэббом и мистером Гойлом, я полагаю, помощь декана ему не нужна.

— А если в следующий раз он серьезно пострадает?

— Мы оба знаем, что для Поппи Помфри невозможного мало.

— Вы шутите?

— Конечно, — по голосу слышно, что она улыбается. — Если же серьезно, жизнь часто сталкивает нас с противниками, которые нас превосходят — числом, силой, познаниями в магии или опытом. Мальчишки старше и сильнее — возможно, самые невинные и безопасные противники, которые встретятся Дункану, и он должен научиться побеждать хотя бы их. Чем раньше научится, тем лучше для него.

Снейп не спешит с ответом, и у Рона возникает странное ощущение, будто он присутствует при чем-то более личном и более глубоком, нежели простая беседа коллег. Будто Снейп и Макгонагалл говорят каким-то шифром о том, что известно обоим, но этикет или что там еще не позволяет назвать вещи своими именами.

— Любопытная точка зрения... — наконец замечает Снейп, будто через силу выдавливая слова. — Можно спросить, Минерва, а вы сами когда-нибудь отбивались в одиночку от троих или... четверых?

— Да, и я стою перед вами, как видите. Это все, что вы хотели обсудить? — в ее вежливом вопросе ясно слышится "можете быть свободны", и Снейп спешит откланяться.

А МакГонагалл садится за стол и принимается изучать бумаги, и Рон в очередной раз убеждается, что сегодня ему космически везет: не придется проверять, какими заклинаниями профессор запирает кабинет на ночь и поддаются ли они Алохоморе и шпилькам. Осталось только уйти из кабинета незамеченным...

Осторожно, едва переставляя ноги, он идет от шкафа к двери. От профессора его отделяет футов семь, один неверный вздох — и ничто не помешает МакГонагалл узреть чужака.

Десять футов.

Главное, чтобы она не захотела сейчас взять какую-нибудь книгу...

Двенадцать.

Совсем скоро должна прийти Гермиона — у нее отлично получается разговаривать с профессорами.

Пятнадцать.

Но когда она зайдет, Рон должен быть уже у двери, чтобы суметь выскользнуть.

Двадцать. И еще два фута осталось до двери.

— Профессор, можно?

— Входите, — тоном "я выслушаю, но давайте скорее" откликается МакГонагалл, и Гермиона заходит, прижимая к себе забытый кем-то в классе учебник и, как договаривались, не закрыв дверь. Учебник принадлежит Джинни, и Гермиона его в самом деле сегодня нашла — именно там, где Джинни должна была его "забыть", — но профессору совершенно не нужно об этом знать...

А за дверью, очутившись в полутемном коридоре, Рон наконец-то позволяет себе стянуть с головы капюшон и выдохнуть, отделяя себя от камня и пустоты. Его уже ждет Гарри:

— Ну как? Удалось что-нибудь найти?

Челка у Гарри стоит дыбом, открывая знаменитый шрам в виде молнии. Шрам, оставленный темным волшебником, сильным, сумасшедшим и злобным — из тех, кто ради своих целей готов пожертвовать всем, даже собственной душой. Таким, как мистер Каллахан и Эрандур, в погоне за бессмертием и волшебной силой изуродовавшие свои души и потому умершие не до конца...

В голове Рона будто бы снова, как позапрошлым летом, собирается волшебная головоломка Луны Лавгуд.

Вот страница из книги Дамблдора: "Души могут питаться чужой силой, которая выделяется вовне — при разрушении другой души или отдельных ее составляющих".

Вот Гарри вспоминает разговор с Хагридом: "Вы-Знаете-Кто очень похож на того, кто может… как правильно говорится? Одержать?.. Стать душой-паразитом! Он сильный, он злобный, наверняка он не хотел умирать. Хагрид предполагал, что он на такое способен..."

Вот сияет в магическом зрении душа Эрандура — паразит-вырожденец, поддерживающий свое существование лишь за счет Вангарила. Питаясь порабощенной душой, Эрандур мог бы продлить свое существование на годы, если не десятилетия.

Вот Муциан в очередной раз пересчитывает формулы Обрыва связей, для которого нужны колоссальные затраты душевных сил — и взять их нужно из самой души, из ее гибели...

Сколько энергии он получил, разрушив внутренности своей души? Более чем достаточно, чтобы разорвать связи с родным миром. А сколько энергии вообще можно получить из души?

Нет, не так — что нужно сделать, чтобы выделившейся в мир энергии хватило для исцеления чужой изломанной души? Ведь энергия бы просто рассеивалась, не имея цели, ее бы поедали все, кто мог, и душе Муциана достались бы жалкие огрызки — но если ему хватило этих крох, сколько же ушло в никуда?

И кем надо быть, чтобы вызвать такой шторм?

Очень сильным темным магом, притом совсем поехавшим, вроде самых отбитых адептов Червя... В этом мире, кроме Волдеморта, никто и на ум не приходит.

Это даже версией можно считать с натяжкой, но других нет, а Гарри ждет ответа. И Рону остается только кивнуть:

— Кое-что нашел, но тебе это не понравится.