Остёр на язык (джен)

Провожу день под кондиционером. Выходить на улицу сродни добровольной смерти от ожогов, удушения и истощения.

«Как люди живут без кондиционеров?» — отписываюсь Стасу.

— Никогда бы не подумал, что мой сын станет индейцем, — будто палкой в труп тычет старик.

— А имя моё — Обожжённый солнцем, — тяну я, точно озвучиваю вступление к долгой истории о становлении обычного парня… индейцем.

— Коршунов Вадим Александрович не канает?

— Не канает.

Старик усмехается. Знает, что канает. Улыбаюсь.

— Скажи, сынок, — без зазнайства, — чем ты… ну, обычно занимаешься?

Странный вопрос для старика.

Проверяю, не переохладился ли я. Но я в норме.

— Ты же знаешь, — как-то неуверенно начинаю, — с вами время провожу. Со знакомыми. На бэхе катаюсь, — говорю и не понимаю зачем. Старик знает. Это — не новость.

— А хобби? — указывает на более ясную точку.

— Его нет.

— А гитара? Помнишь?..

Конечно помню.

— Гитара прошла, — усмехаюсь, будто она ничего не значила.

Будто не я с Колей, смеясь и шутя, представлял дуэт на сцене: я на акустической гитаре, а он отвечает за вокал и драм-машину, и не мы играли точно уже стали знаменитыми, и упрекали друг друга, что такого быть не может, а в голове держали: «А может всё-таки…».

— Не хочешь попробовать что-нибудь новое?

В отличие от принимающей мамы, старик хочет приложить силы, попытаться что-то изменить, как-то повлиять.

Может, волнение за хобби связано с выбором профессии.

— Хочешь сделать из меня гика?

Старик удивляется. Смеётся.

— Ты мимо пролетаешь.

— Ага.

Старик не говорит. Мне больше нечего сказать. И ситуация теряет комфорт. Что-то ощущается не так.

Молчание — оно не так.

— Я… — говорит старик, — волнуюсь. За твоё будущее.

— Ты про профессию?

— Нет. Про будущее, в общем, — старик берёт в руки невидимый шар. — Где ты будешь, с кем, чем будешь заниматься. Знаю, твоя жизнь — твоё дело. А волнение — моё. Всё-таки я — родитель. Но, несмотря на нашу… близость? Я знаю, ты много чего нам не говоришь. Потому что это — твоё. И только. А нам нужно разрешение. Другое твоё доверие. Но я вижу, или чувствую, что тебе не слишком хорошо. Я помню, мне в юности тоже… не было слишком хорошо. Не было друга, не было дела. С родителями и то, натяжки были. Вот и беспокоюсь за тебя. Не хочу, чтобы ты пережил это.

Пока старик говорит, я лишь думаю: я не знаю, где я буду, с кем и чем буду заниматься. Я хочу сказать, что моя жизнь — не только моё дело, а его — не только волнение. И я не понимаю, какое другое доверие ему нужно, какое разрешение. Не понимаю, что он видит и чувствует. И хочу спросить, почему с его родителями были натяжки, почему не было друга и дела. Но всё, к чему я прихожу, это то, что не стоит говорить о том, что это «нехорошо» уже началось.

Два года назад. Тогда? Или месяц назад?

Гоша. Александр Владимирович…

— Я просто хочу верить в свои убеждения.

— Убеждения?

Плохие слова. Наказание преступления.

— Ага.

Будто звучит нереалистично.

Молчим. Опять.

— Если твои убеждения не идут против тебя, то всё хорошо.

Хорошо?

Правда ли, хорошо?

* * *

Не сплю, когда от Стаса приходит ответ:

Бодрствуют ночью. Или заклеивают фольгой окна. Или переезжают на любой из полюсов. Или куда повыше 2.56

Я могу долго продолжать 2.56

Продолжай. 2.57

Или покупают вентилятор. Или умирают. Или кочуют в подвал. Или работают в закрытых холодных помещениях 2.58

Лимит "или" превышен. 2.58

Бесконечность не предел! Или..... 2.59

Или предел — это слова 2.59

Умно! 2.59

!!! 2.59

Улыбаюсь похвале из знаков и задумываюсь: ответ считать за сегодняшний или вчерашний?

* * *

— Слушай, а пойдём, — предлагает Денис.

А я понимаю, что иногда в Денисе срабатывает переключатель, который говорит: «А пойдём…», и направляет, куда считает нужным. Может, всё очевидно — он вспоминает об интересном месте. Но я попытался вспомнить, когда именно Денис говорил это, просканировал по карте и увидел, что, гуляя, мы так и не приблизились к одному району. А прогулочных мест там хватает.

Так, конечно, можно сказать и о других, отдалённых районах, но этот в пределах досягаемости. Намного ближе, чем музей с выставкой японского художника.

Может, совпадение. И не больше. Но в такие совпадения, как и во встречу с Дрочильщиком на моей станции, я не верю. Не могу и пытаюсь заставить себя верить.

* * *

В следующий раз место выбираю я. На грани с тем районом, который обходит радар Дениса. Денис соглашается, хватко и быстро. Будто и не думает, куда я зову, где это место находится.

Моя теория кажется более сомнительной. Поэтому я забываю о ней, когда мы идём по улице с обилием стрит-артов. Денис внимательно рассматривает каждую стену, с энтузиазмом замечает интересные для себя детали.

— Не сфотаешь? — не замечаю, как спрашиваю.

— Нет, — улыбается Денис. — Нет желания. Мне… мне нравится просто смотреть. Так чувства реальнее что ли.

Денис продолжает осматриваться.

— А ты, Вадим?

— Если нравится, фотаю. Обычно это пейзажи и родители.

— Да? — загорается.

Предвижу его следующие слова:

— Покажешь? — свирепо трещит.

— Не хочу, но ты можешь посмотреть.

Протягиваю телефон.

— Мне потом хуже будет? — думает Денис и не берёт.

— Нет, — я смеюсь. Почти в горло. Он поверил. — Смотри.

Я расслабляюсь, а Денис, кажется, напрягается. Но, когда берёт телефон, сомнения отходят.

Денис выглядит увлечённым, пока водит пальцем по экрану.

— Тебе нравится небо?

Если бы мне оно нравилось.

— Оно бывает разным. Облака, цвет.

— Я часто этого не замечаю, — смущается Денис.

— Я тоже.

Иногда забываю о существовании неба. Вижу только его осколки.

Денис смотрит дальше.

— Твои родители?

— Ага.

— Красивые, — говорит как зачарованный. — Вы же много… ну, общаетесь.

— Ну, да, — подковыриваю я.

— Это, ну, здорово. Очень, — Денис замечает, что повторяется, пытается улыбнуться, то ли паразиту, то ли своим словам, но его губы показывают что-то отдалённое. Кривое. Искажённое.

Он хочет, знает, что надо улыбнуться этим словам, в такой ситуации, но он не может. Выдаёт себя. Свои проблемы. И поэтому возвращает мне телефон.

— А с твоими как? — спрашиваю я и не отвожу глаза от Дениса.

— Что… что с моими? — он опускает лицо.

— Тебе очень здорово с твоими родителями?

Та тема, которую Денис избегает. Та, которая прячется за семьёй. Та, которую Денис сам хочет потерять из виду. Так я думаю, когда смотрю на него.

— Всё, — Денис гладит между пальцами край футболки, — всё сложно, — на издыхании. — Просто сложно.

По-простому сложно. И по-сложному просто.

Денис даже не думает смотреть на меня. Он не хочет говорить, но напрямую не скажет об этом. Это — не его метод.

Это — не он.

— Душно, — смято роняет Денис и отходит в сторону.

* * *

— Я, — несколько раз Денис, начиная, не может продолжить. Так и сейчас. — Я не могу, — обрывает он, а я хочу допытать: что не можешь? Что с тобой? Твоей семьёй? Что происходит? Как? Почему?

Может, потому что дел немного, возник интерес. Как аппетит. Хочется, и не откажешь.

Но я молчу. Если Денису потребовалось много попыток для «я не могу», сколько уйдёт на полный ответ? Когда он сможет? Через сколько?

И это имеет значение?

Наверняка.

Тогда бы он избегал меня, а не ждал. Не проверял, далеко ли я иду, и не пытался заговорить.

Хочет сказать и нет одновременно.

Мы похожи. Действительно похожи.

Наверняка, в этом схоже множество людей, но именно сейчас это — мы.