Крыса (гет)

Этого беднягу Дойла все же казнили. Джеку грустно было узнать об этом, оставалось только надеяться, что человек, который так и не пришел на вынесение приговора, все-таки увидел рисунок в газете. От этого ничего не изменилось бы уже, но у Джека осталось чувство, будто бы он передал кому-то важное письмо.

Война поступала все ближе. Парней призывного возраста обязали зарегистрироваться. Джек так и сделал. В тот день у него как-то внезапно обнаружилась куча дел, отложенных на потом, и пока он с ними разбирался, наступил вечер. Кэрри должна была к приходу Джека уже уйти на репетицию. Но когда он вернулся, она сидела на диване, в накидке, со шляпкой в руке. У ног ее стояли чемодан и связка книг.

— Ты мне не говорила, что у вас уже начинаются гастроли, — удивился Джек. — А книги тебе там зачем?

— Гастроли еще не начались, — ответила Кэрри спокойно, затем слегка перевела дыхание. — Я ухожу от тебя, Джек.

— Что?!

Это прозвучало так абсурдно, что Джек совершенно растерялся. Еще за завтраком они мило болтали, поцеловались на прощание... Почему вдруг Кэрри решила от него уйти? Что такое стряслось?

— Погоди, почему? Я что-то сделал не так? Тебе про меня что-то плохое сказали?

Кэрри насмешливо приподняла брови.

— Да нет. Я давно собиралась это сделать.

— Но почему, ты мне можешь объяснить? У нас же все хорошо! — Джек начал закипать от ее невозмутимости. Как будто это само собой разумеется: прожить вместе два года и вдруг разойтись!

— У нас не все хорошо, и никогда не было хорошо. Мы же не любим друг друга и никогда не любили. По-моему, это достаточный повод не быть вместе.

Джек снова растерялся. Он никогда точно не говорил себе, любит ли Кэрри, но никогда не сомневался в ее любви. Он не мог не верить ее глазам, ее робким ласкам.

— Погоди, так ты все это время...

— Притворялась. Да. Мне нужна была почва под ногами. Теперь у меня есть постоянная работа, я отложила денег и смогла снять комнату. Не вижу, зачем нам дальше отягощать себя друг другом.

Джек почувствовал, что его начинает трясти. Хотелось закричать на нее, разбить что-нибудь, чтобы только она перестала говорить эти чудовищные слова и быть такой спокойной. Он стал быстро мерить комнату шагами, чтобы как-то не дать себе взорваться. Но долго молчать все-таки не смог.

— Ты... П-понимаешь, к-как это называется?

Тут Кэрри все же немного изменилась в лице: чуть вздернула подбородок, зло сощурила глаза:

— Наверное, не более гадким словом, чем когда девушку берут против ее воли.

— Что?!

— Я не хотела близости с тобой. Ты мог бы это понять, если бы хоть чуть пригляделся, чуть вдумался, что же со мной не так. Но тебе было плевать, лишь бы шлюхам не платить, правильно?

Стало почему-то тяжело в груди, пришлось опуститься на стул.

— Почему ты никогда...

— Я боялась, что ты меня прогонишь, — объяснила Кэрри просто. — Мне ведь некуда было идти. Тетя накануне отъезда мне сказала, зачем ты берешь меня с собой и что можешь сделать, если я чем-то тебе не угожу. С ней самой такое было. Она в молодости сбежала с актером, а он изменял ей, бил, наконец послал на аборт, а потом бросил, больную.

— Я не делал с тобой такого.

— А насиловать лучше? — в голосе Кэрри зазвучала горечь, глаза ее увлажнились . — А использовать влюбленную дурочку вместо шлюхи — лучше? Ведь ты... Ты нравился мне сначала, я верила тебе. И даже после рассказа тети я все-таки наделась, что ты не такой, ты так не поступишь. Я поэтому решила проверить и поцеловала тебя тогда в поезде. Если бы ты был благородный человек и действительно хотел мне помочь, ты сказал бы, что это неправильно, ведь ты не любишь меня... Вот это я видела с самого начала очень ясно! Но тебе... тебе просто нужна была женщина, та или другая, вот и все. И потом ты это каждый раз подтверждал. Тогда, в первый день в Лос-Анджелесе, после ссоры на вечеринке, ты отпустил меня домой с человеком, которого знал один день! Ты мог понять, что это рискованно, но тебе плевать на меня было. А потом ты взял меня силой... А потом заставил работать на эту свою Поэзи, хотя мог бы понимать, что я ее терпеть не могу... Я была в отчаянии! Ну а после, в Нью-Йорке, когда мы встретили ту старуху, ты показал мне, что и к другим относишься, как к мусору. И знаешь, меня это даже обрадовало: стало быть, подумала я, проблема не во мне. Это не я проклятая. Это ты последний мерзавец. А значит, как ты со мной, так и я с тобой.

Она, видимо, даже захотела пить: налила себе стакан, отхлебнула и молчала какое-то время. Потом добавила:

— Может, я бы совсем разуверилась в людях, только мне встречались и те, кто помогал бескорыстно. Джон Калверт тогда, провожая меня с этой вечеринки, поговорил так просто — но мне тепло стало от его слов. Он не хотел меня использовать, но поддержал. Тимоти учил меня держаться на сцене — тоже просто так. Стелла одолжила денег на первое время. Значит, в этом мире действительно можно жить. Хорошие люди еще не перевелись.

Джек не мог ей ничего ответить. Поток обвинений, казавшихся совершенно абсурдными, оглушил его, он хотел было возразить, но с каждой секундой сильнее понимал: возразить нечего. Нет ни слова, которое не прозвучало бы сейчас глупо, жалко или не было бы ложью. Даже ярость ушла — остались только боль и растерянность. Он все еще не верил, что это творится наяву, с ними. Но все-таки что делать с тем, что произошло в эти два года? Ведь он поверил, что у него появился человек, ближе которого нет.

— Уйди, — еле выговорил он. — Уйди сейчас, хорошо? Пока я снова на тебя не разозлился.

— Ты искалечил мне жизнь — и сам же злишься на меня? — Кэрри коротко рассмеялась. — Это удивительно... А хотя закономерно. Ладно. Прощай, Джек. Пусть тебе отольется все плохое, что ты мне сделал. А я сожалею только, что не успела причинить тебе зла: таким, как ты, вредить — всё равно что добро делать.

Он не смог ответить в тон — почему-то говорить не было сил. За Кэрри захлопнулась дверь. Джек уронил голову на руки и замер так, пока не услышал внизу пение. Он выглянул в приоткрытое окно. Кэрри, поставив чемодан, танцевала и пела, словно героиня мюзикла. Остановилась, с визгом подпрыгнула и раскинула руки,точно обнимая весь мир, запрокинула лицо — глаза закрыты, улыбка широкая и такая искренняя, какой он у нее еще не видел. Глубоко вдохнула, подняла чемодан и пошла навстречу закату, отталкиваясь от земли при каждом шаге, точно пробуя взлететь.

Джек со стоном опустился на пол. Как когда-то на "Карпатии", голова разрывалась от мечущихся мыслей, из которой ни одной он не мог толком осознать. Он все не хотел поверить, что ему так чудовищно лгали, что все воспоминания этих двух лет были фальшивыми. Он открывал душу человеку, который его ненавидел. И в то же время слова Кэрри все больше вызывали не злость, а стыд. Он действительно использовал ее — иначе не назвать, что он ласкал ее, вспоминая Розу. Он видел, что Кэрри иногда странно себя ведет, но, найдя правдоподобное объяснение, не искал другого.

Он так остро понял, насколько отвратительно было происходившее между ними, что горло сжал спазм. Но душа все равно рвалась от того, что еще вчера вечером они лежали рядом, гладили друг друга по волосам и шептались, а теперь такого больше не будет, никогда. Словно неподъемный камень лег на прошлое, как после смерти близкого. От безысходной боли хотелось завыть.

Джек ныл сквозь зубы, метался по комнате, бил кулаками о стены. Выбежал на улицу, долго бродил, отыскивая, где можно выпить, наконец зашел в какой-то бар. Пил долго, после подрался. Уснул где-то посреди тротуара.

Проснулся, когда об него запнулись. Солнечный свет ударил по глазам: над головой как раз открыли окно. Припомнил все, что случилось вчера вечером. Домой идти совсем не хотелось: каждая пылинка будет напоминать, что Кэрри не вернется. Из него словно вырезали кусок мяса, оставив зияющую, горящую рану. Боль изматывала.

Джек пошел по улице, потирая лоб. Он не понимал, для чего вообще куда-то движется, почему просто не ляжет под трамвай. Что изменится, если его не станет?

— Джек! — вдруг окликнули его. Он остановился: неужели это Антония или Фрэнки? Не похожи... Или Кэрри?

Нет, к нему быстро шла молодая женщина примерно его лет, высокая, белокурая, аккуратно одетая, с маленьким мальчиком на руках. Дойдя, она уже немного запыхалась.

— А я уже думала, что ошиблась, — она говорила с заметным акцентом, и лицо ее определенно было Джеку знакомо. — Ты не узнаешь меня, да? Я Хельга Даал.

Да, только теперь Джек узнал Хельгу. Она стала полней, и уж конечно, выглядела куда свежее и румянее, чем на "Карпатии", измученная, потерявшая родителей и Фабрицио. Джек улыбнулся ей, невольно залюбовавшись: в свете утра, с ребенком на руках она была прекрасна — воплощенное счастье, чистота.

— Я рад, что встретил тебя. Как ты живешь?

— Хорошо. Сначала жила у родственников Инге — мы до сих пор дружим — потом была горничной у одной богатой женщины из Норвегии, а потом вышла замуж. Это мой сын. Ну, поздоровайся, Нильс.

Ребенок воззрился на Джека. Тот подмигнул ему и аккуратно пожал пухлый кулачок.

— А у тебя все в порядке, Джек? Ты как-то плохо выглядишь.

— Вчера угодил в драку, но так все в порядке.

— Это хорошо, — Хельга вдруг обняла его и поцеловала в щеку. — Я помню, что ты спас меня. Всегда буду помнить. И всегда буду помнить про Фабри.

Джек с благодарностью сжал ей руку. Фабри заслужил, чтобы о нем помнили.

— Да ведь я выпустил тебя, когда корма пошла ко дну. Как же ты продержалась в воде?

— Я вынырнула недалеко от перевернутой шлюпки. Доплыла, меня втащили.

Они еще немного прошли по улице вместе. Хельга несколько раз повторила свой адрес, но у Джека сейчас ничего не держалось в голове. У перекрестка они разошлись. Глядя вслед Хельге, Джек чувствовал, будто что-то огромное, темное, злое на время отступает, отпуская его.

Как же вовремя он повстречал ее. Она напомнила своим появлением, что он должен сделать. За все эти годы Джек так и не успел разыскать могилу Розы.

В тот же день Джек выехал в Филадельфию. Добравшись туда вечером, попытался осмотреться, но как будто не видел ничего перед собой. Филадельфию не раз называли красивым городом, но сейчас Джек не смог бы о нем ничего сказать и тем более не смог бы представить, что когда-то — всего-то пять лет назад! — по этим улицам, может быть, ходила Роза.

Утром в гостинице, где остановился, справился насчет городских кладбищ. И через несколько часов он уже стоял над могилой Розы.

Джек опустился на колени у надгробия, положил купленный по дороге букет тюльпанов. У камня пробивалась молодая трава, в ней тонкой дымкой голубели незабудки. Поцеловав надгробие, он застыл.

— Здравствуй...

Было так совестно и горько смотреть на имя на надгробии, на даты жизни, такой короткой, будто бы он смотрел в глаза Розе, изменив ей. Если бы он действительно мог взглянуть ей в глаза, пусть и полные ненависти! Но он чувствовал только пустоту — Розы не было рядом с ним. Он того не стоил. Кто знает, осталось ли в земле хоть что-то от ее тела и где теперь ее душа? Перед кем можно повиниться сейчас, когда повиниться так нужно?

Ему хотелось кричать от отвращения к себе, вспоминая каждый момент их счастья на "Титанике" — точно он продал их любовь за похлебку, за дармовщинку. Да ведь так оно и было. Зачем он, в самом деле, не оттолкнул Кэрри после первого же поцелуя? Был бы честнее и с ней, и с собой, не сломал бы ей жизнь. А теперь вспоминает это на могиле Розы.

Джек взглянул на надгробие снова. Могила выглядела забытой: видно, мать была уже не в состоянии навещать ее. А этот камень, этот холмик — единственное, что еще напоминает: Роза жила на свете. Лучше не представлять, как ее несли сюда в гробу, как опускали в могилу — сердце разорвется. Хотя, может, оно и не стоит того, чтобы биться.

Камень холодил, как мокрые волосы Розы, под которыми проступали осколки костей.

— Вот что я с тобой сделал... Вот куда я тебя привел...

Он только пообещал ей счастье — и принес гибель. И так же поступил с Фабри, и с Кэрри. Сейчас казалось, его, как и Реймонда, вел только эгоизм, только собственное неудержимое желание. И он должен за это ответить, а не пытаться устроиться в жизни поуютнее. Скоро судьба Джека должна была решиться. Может, война станет его наказанием за то. что Роза очутилась здесь.