Воровка (джен)

И все-таки в Коррибане было что-то завораживающее. Рисса поняла это, когда их шаттл вошел в атмосферу планеты, и ребята дружно прильнули к иллюминаторам, чтобы наконец-то увидеть, где же им предстоит провести ближайшие несколько лет.

Некоторое время пейзажи не баловали их ничем, кроме голых скал и песка цвета застарелой ржавчины. Но когда очередной горный хребет остался за бортом, и пассажирам открылся вид на огромную залитую солнцем долину, даже у Риссы перехватило дыхание.

— Ты только погляди на это! — восторженно прошептал Ремис ей на ухо. — Никогда такого не видел...

Рисса обязательно съязвила бы, если б язык не отнялся самым предательским образом. За иллюминатором проплывал целый город — а точнее, то, что осталось от города. Каменные площади и дома изрядно потрепало временем, песками и ветрами, и все равно многие постройки сохранились лучше, чем особняки в Старом городе. Тянулись ввысь покрытые иероглифами обелиски. То там, то здесь гнилыми зубами торчали из песка останки колоннад. Гигантские, будто вытесанные из цельной скалы статуи подпирали плечами своды древних храмов, а другие — меньшие, но сделанные явно с большим старанием и уважением, — гордо задирали головы в вычурных уборах и смотрели пустыми глазами прямо на пялящее солнце. Широкий проспект, на котором можно было спокойно посадить борт к борту три шаттла, поднимался в гору, плавно переходя в лестницу исполинских размеров. Возможно, она когда-то вела к дворцу или храму, но теперь обрывалась в глубокую воронку — такие, как знала Рисса по фильмам, оставались после точечной орбитальной бомбардировки.

Шаттл летел дальше, а город все не кончался: Рисса уже устала вертеть головой, разглядывая особняки, похожие на руины сказочных дворцов (то, что это были именно особняки, Рисса вычислила просто: их было слишком много, а правителей, поди, мало), причудливые монументы и пирамиды, высотой лишь слегка уступавшие небольшому небоскребу. То там, то здесь взгляд цеплялся за воронки и странно вздыбившуюся землю, вывороченные или изломанные скульптуры и обелиски. От многих зданий остались лишь фундамент да груда булыжников, другие же казались оплавленными — камень, из которого они были сложены, будто потек, как мороженое на жаре. Среди древних руин виднелись вполне современные экскаваторы, подъемные краны и дроиды, копошились в песке люди, с такого расстояния похожие на букашек.

— Это Канисет, — с дрожью в голосе прошептала Иллин. Хорошенькая девочка-рабыня почему-то решила, что они с Риссой обязательно подружатся, и старалась держаться рядом. В кильватере за ней таскалась плаксивая малявка Милли. — У нас говорят — Город мертвецов. Им пугают домашних рабов, если они ленятся. Рабы, которых посылают сюда на раскопки, умирают за пару лет. Бывает, что и раньше.

— А зачем здесь рабы? — спросила Рисса, не отрываясь от вида за иллюминатором. "Город мертвецов" был фантастическим, этого не отнять. — Мне казалась, у Империи с технологиями все в порядке. Послали бы дроидов побольше, и все.

Иллин посмотрела на нее снисходительно, как на маленького ребенка. Только сейчас Риссе пришло в голову, что бывшая рабыня, похоже, старше нее года на два — просто из-за небольшого роста, огромных светлых глазищ, маленького носика и пухлых губок казалась нежной и хрупкой, как куколка.

— Местные камни тверже гранита в два раза, а песок — острый, как стекло. Дроиды из-за него ломаются за несколько месяцев. Рабы могут протянуть год, а то и два. И стоят они гораздо дешевле.

— Да ну. Даже для хаттов раб — дорогое удовольствие.

— Хатты их покупают, — с бледной усмешкой ответила Иллин. — Империя — захватывает столько, что умудряется продавать излишки хаттам. Мы, не-имперцы, для них что-то вроде скота. Ну, или домашних животных, если повезет.

Она скривилась и обменялась понимающими взглядами с Милли. Заметив, что у подружки снова задрожали губы, крепко стиснула ее ладонь и попыталась ободряюще улыбнуться.

Рисса откинулась на спинку сиденья: любоваться местными красотами почему-то пропало всякое желание. В голове все крутилось: "Умирают за пару лет".

Ну нет. Рисса умирать не собиралась — ни рабыней, ни послушницей.

— Когда приедем, — сказала Рисса, твердо глядя Иллин в глаза, — будем во всем друг другу помогать, слышите? Если будем вместе держаться, то выживем и покажем местным, кто тут скот. Это тебя, эксперт по ситхам, тоже касается, — она ткнула под ребра Ремиса, во все глаза пялившегося на руины, напрочь игнорируя девчачьи разговоры. — Тебе, может, имперцы нравятся, но взаимной любви никто не обещал.

Она была почти уверена, что Ремис сейчас опять скажет какую-нибудь глупость или просто промолчит, презрительно задрав нос. Но лицо у него, когда он обернулся к ней, было удивительно серьезным и осмысленным.

— Я не тупой, Рисса, — шепнул он в ответ. — С тобой можно и банду организовать — вижу, что мозги и характер у тебя на месте. А вот с этими двумя не цацкайся. Они нам как балласт будут.

Милли обиженно поджала губы и отвернулась. Наверное, опять плакать собралась. Глядя на них с Иллин, Рисса была почти готова согласиться с Ремисом: в банду бы она таких точно не взяла — видно же, что ничего путного не умеют. Но на безрыбье не до качества — количество бы набрать. Она уже хотела объяснить это Ремису на пальцах, раз так не доходило, но Иллин внезапно опередила ее:

— Балласт? — переспросила она своим тихим-тихим, нежным голоском. — Ну, как знаешь. А ты можешь человеку кости Силой сломать, а, крутой парень?

— Будто ты можешь, — фыркнул Ремис и снова отвернулся к иллюминатору.

Иллин хитро прищурила глаза. И что-то в них мелькнуло такое недетское, да и вообще нечеловеческое, что Риссу пробрала дрожь.

— Вот и сын хозяина думал, что не могу, когда решил пристать ко мне. Знаете, я ведь была очень хорошей рабыней: разговаривала вежливо, кланялась, когда надо, не отлынивала от работы... Ко мне хозяйка очень хорошо относилась. Учила меня читать и писать, сладостями угощала, платья красивые дарила, причесывала, как куклу... Рассказывала, что дочку очень хотела, а у нее мальчишки одни. — Иллин вдруг погрустнела; Риссе даже почудилось сожаление в ее голосе. — Однажды она сказала, что сделает меня наложницей своего младшего сыночка, когда я немного подрасту. А он решил, что я уже достаточно взрослая, и ждать не надо. Ну и... Не знаю, что тогда произошло. Когда он начал меня лапать, во мне будто что-то проснулось. Только что я плакала, просила его прекратить, а через секунду меня такой злостью накрыло, что весь страх как рукой сняло. Я захотела, чтобы ему стало больно. Захотела, чтобы это не я у его ног валялась и плакала, а он у моих. И у меня вдруг столько силы стало, что казалось, будто ей в моем теле тесно. Ну я и выпустила ее — сама не поняла, как, да только хозяйского сынка на добрый метр откинуло. Потом выяснилось, что та рука, которой он меня щупал, у него раздроблена. Все запястье в труху перемолото.

На миг хорошенькая куколка преобразилась: ее черты стали жестче, улыбка искривилась, а из светлых глаз исчезли тепло и робость — Риссе показалось, что она смотрит на две льдинки. Даже Ремис удивленно присвистнул и стал смотреть на Иллин совсем иначе, почти с уважением. Но тут Милли мягко тронула подругу за руку, и наваждение пропало: Иллин смущенно опустила взгляд, жесткая усмешка превратилась в знакомую робкую улыбку. Риссе нестерпимо захотелось протереть глаза.

— Вот так-то, — закончила она своим обычным тихим голоском. — Говорят, Темная сторона — это страх, боль и гнев. Этого у нас с Милли столько, что мы бы с радостью поделились. Так что подумай, Ремис, как бы нам обузой не быть.

Она протянула Ремису руку. Тот уставился на Иллин так, будто она держала на своей тонкой ладошке ядовитого скорпиона.

— Нашла чем напугать. Я бы тому ушлепку и без всякой Силы клешни переломал, — буркнул Ремис, но руку Иллин пожал.

Рисса украдкой показала Иллин большой палец. Даже если она все это на ходу придумала, девчонка, способная своими россказнями напугать петуха вроде Ремиса чуть ли не до заикания, лишней в банде точно не будет.