Сочельник (гет)

Спустя день, тридцатого декабря, я проснулась с сильнейшим ознобом, насморком, желанием разреветься и заблевать всю комнату. Классно. Только ломки не хватало. Ведь всё было нормально. Очень мне хотелось пойти с утра пораньше в аптеку за метадоном, чтобы снять всю эту хрень. А если папа уже проснулся? Что, если он увидит меня опять такой? Как же меня заебало его расстраивать. Почему я не могу быть нормальной?!

Я кое-как встала и быстро зашла в ванную. После того, как я умылась, мне стало немного легче. Хотя бы тряска унялась. Я вернулась в комнату и открыла шкаф. Надела на себя первое, что попалось под руку: чёрную майку, чёрные рваные джинсы, бело-чёрные кожаные низкие кеды и синее джинсовое пальто. После достала рецепт из тумбочки и сунула его в карман. Я взяла телефон и посмотрела на время. 6:13. Отлично, так хотя бы никто меня не заметит. Особенно хорошо, что папа не увидит мою трясучку. Поэтому нужно быстро, но очень тихо спуститься вниз и уйти из дома. Что я и пыталась сделать, но, когда я была уже у входной двери, я услышала скрип одной из ступенек на лестнице.

«Чёрт, папа».

— Ну и куда ты собралась в такую рань? — он стоял, скрестив руки на груди, в своей милой тёмно-синей пижаме в клеточку, как у всех мужчин, глаза всё ещё слипшиеся после сна. Он явно не собирался вставать так рано. А я его разбудила из-за своей ебучей наркозависимости. Молодец, тупица.

Мне было стыдно говорить это вслух, я достала листок с рецептом и показала его, не смотря и не подходя к папе. Он всё понял и хотел уже идти спать, как моя рука-предательница решила затрястись. Я быстро сунула её в карман.

— Когда был последний раз, когда ты ходила за метадоном? Только без вранья, — папа начинал закипать.

— Давно, не помню точно.

— Ари, ты издеваешься?! Это не какая-то фигня, которую можно пропускать! Чего ты добиваешься?! Смерти?! — папа кричал шёпотом, и от этого мне становилось только хуже. Я чувствовала себя сукой. И на что ты надеялась, когда решила, что сможешь так легко бросить, дура? — Я потерял уже твою маму. Не хватало и тебя потерять, Ари.

— Хватит.

— Что хватит?!

— Я больше не буду пропускать, честно. Не упоминай маму. Не в этом контексте, — я буквально прошипела это, чем и обидела папу. Я видела это. Он потерял дар речи, отрицательно покачал головой, буркнул что-то по типу «делай что хочешь» и поднялся в свою комнату. А я ушла как можно скорее, чтобы вычеркнуть этот момент, как всё, что мне не нравится.

* * *

— Ещё раз пропустите, больше метадона не получите, — буркнул фармацевт, мужчина азиатской внешности, который явно был не в духе работать в такую рань перед Новым годом. В ответ от меня от получил лишь натянутую улыбку. Я видела его не в первый раз, и это был не первый раз, когда он говорил об этом.

Вскоре он принёс небольшой стаканчик с зелёной жидкостью, которую я быстро выпила залпом, когда убедилась, что в аптеке нет никого знакомого или из школы.

Поставив стаканчик на стол кассы, я быстро вышла, услышав, как фармацевт крикнул мне в спину «не за что». В лицо мне ударил холодный ветер, и я сильнее уткнулась в воротник тёмно-зелёной кожаной парки. Вокруг всё светилось белым из-за снега, что заставило меня прищуриться. А падающие с неба хлопья садились прямо мне на ресницы и попадали в рот.

«Ненавижу зиму».

После ссоры с отцом я не особо спешила домой. Не хотела видеть его расстроенное лицо, которое разбивает мне сердце.

«Какая же я сука, раз могу так поступать с ним. Ты тупая, эгоистичная тварь, Арианна Гилмор, смирись с этим, раз не хочешь меняться. Лучше остаться одной, чем страдать из-за одного. Не забывай этого».

Я гуляла по заснеженным улицам района около трёх часов, и этот вид успел мне поднадоесть. Уже начало светать, и это бесило меня ещё больше. Вместе с Солнцем на улицах появляется всё больше людей, а толкаться, чтобы пройти, мне совсем не хотелось, ведь найдётся умник, который не подвинется по просьбе, а потом ещё и наезжать будет.

«Ненавижу людей».

Но в один момент я наткнулась на парня, девятнадцати лет, с иссиня-графитовыми волосами и тёмными жёлто-коричневыми глазами. На нём была ободранная бежевая куртка, рваные джинсы и потрёпанные кеды. На голове была тёмно-серая шапка, которой место на помойке, а не на человеке, в общем, как и всей остальной одежде. Он сидел у стены на разобранной коробке, которая явно не помогала ему не отморозить свой зад. В руках у него была гитара, а рядом сидел пёс с кварцевой шерстью в антрацитовые пятнышки, который вилял хвостом и был рад всех видеть, в отличие от людей. Мы не достойны собак. Парень пел, а этот голос я узнала бы из тысячи.

— Риф Шеферд, — протянула я, подойдя к парню. Он прекратил петь и посмотрел на меня. Сначала у него на лице отобразилось непонимание, а после радость, которую невозможно было скрыть. Пёсик тоже был рад меня видеть и хотел сорваться с места, но без разрешения хозяина не стал это делать.

— Арианна Гилмор. Боже, я не видел тебя год! Как дела?

— В норме. Ну, явно лучше, чем у тебя. Но по правилам приличия я должна спросить, как у тебя дела?

— Нормально, не буду спорить, что идеально, ты и так всё видишь. Как же я рад тебя видеть, маленький чертёнок. Я нереально соскучился, как и все мы.

Риф был моим лучшим другом. Когда я познакомилась с наркотиками после смерти матери, то он нашёл меня в предсмертном состоянии на заброшке, где я пряталась от отца. Он отнёс меня в дом банды, где состоял. Ну как дом, заброшку, которую групка бандитов и бунтарей, иногда принимающих наркоту ради веселья, привела хотя бы в какой-то порядок. Риф привёл меня в себя, мы познакомились, он стал первым, кто узнал о смерти матери. После он сказал, что не позволит мне умирать в какой-то подворотне из-за глупости. Если хочу, то могу губить себя тут. Я согласилась. Но Риф тоже не без греха, поэтому мы занимались глупостями вместе. Не подумайте, никакого секса между нами не было, только наркотики. Риф мне как крутой старший брат, а я против инцеста.

— Я тоже соскучилась по вам. Особенно по тебе, Багги, — я погладила пёсика за ухом и вернулась к разговору с Рифом, сев возле, — Но ты всего лишь на год меня старше, хватит меня звать маленькой.

— Ты была и есть маленькая, уязвимая девочка, которой нужна поддержка, — он хмыкнул и потрепал меня по волосам, — А ещё тот, кто будет заставлять тебя надевать шапку в такую погоду! А ну быстро надень, — он стянул с себя шапку и нацепил на меня.

— Риф, я не могу, ты же совсем тут замёрзнешь, — я снова надела на него шапку, в итоге мы играли в горячую картошку шапкой, пока Риф не толкнул меня в небольшой сугроб снега, рядом с местом, где мы сидели. Багги залаял, а Риф засмеялся. Хоть я и возмутилась, но тоже засмеялась. Я провела в той банде лучшие дни в своей жизни, а ведь всё благодаря этому неуклюжему засранцу, которого я любила всем сердцем.

— Ты в завязке? — к этому вопросу я была не готова, но где-то внутри я ожидала его.

— На метадоне. Пытаюсь бросить, скоро совсем откажусь. Не хочу больше расстраивать отца. А ты?

— Тоже почти бросил. Вот... — он приподнял гитару. — Пытаюсь ступить на путь истинный.

Я фыркнула.

— А что насчёт остальных?

— Да всё вроде бы так же. Несколько людей ушли и столько же пришли. Всё как обычно. Ну, а если подробнее, то у Джима родился ребёнок, Саманта просто ушла, не сказав ни слова, а после мы её доставали бухой из какого-то бара и теперь она состоит в сообществе анонимных алкоголиков, где зовёт себя Луизой. А... — он не договорил, мне было интересно узнать и про других моих бывших друзей, но кое-кто меня волновал намного больше других:

— А как... — время перебивать настало у Рифа. Он знал, о ком я хочу спросить. Любой из банды узнал бы.

— Тебе давно пора бы его забыть. Он делал тебе больно и не чуть-чуть. И твоя надежда на то, что он в какой-то момент изменится... Это глупо, Арианна, — Риф включил старшего брата и начал вправлять мне мозги, но мне была наплевать. Он говорил мне это не впервые, и каждый раз меня это жутко бесило.

— Я поняла, я знаю это, Риф. Забей, зря я это спросила.

— Просто я не хочу, чтобы ты наделала ошибок, малышка.

— Знаю. Я и не буду делать ничего глупого, честно. Прости, что заставила волноваться, — я встала и отряхнула задницу от снега, затем залезла в карман, достала оттуда однодолларовую купюру и протянула Рифу: — На, держи, чтобы твой голос не затих, тебе нужна сухая задница и, хоть я и не могу дать тебе несколько миллионов на покупку дома, я могу внести хотя бы маленький вклад.

— Я не приму. Чертёнок, они нужны тебе и твоей семье.

— Тебе они нужны больше, так что отказа я не приму, — я засунула купюру ему в карман куртки и потрепала по волосам, — смотри не потеряй и выходи хотя бы иногда на связь, ладно?

Он кивнул, а я пошла домой.

Где-то на половине пути мне написал Джаспер:

Богатенький придурок: Снова привет)

Вы: Привет

Богатенький придурок: Что, даже без сарказма?

Вы: Будешь и дальше так себя вести, будет и сарказм.

Богатенький придурок: Ха-ха! Как проходит день?

Вы: Никак, погуляла, встретила старого знакомого.

Богатенький придурок: Видимо, у кого-то был реально хороший день?

Вы: Может быть

Богатенький придурок: Я рад. Слушай, наверное, странный вопрос, но... У тебя есть парень?

Вы: Тебе-то какая разница?

Богатенький придурок: Просто интересно. Если нет, то были раньше?

Вы: Это допрос?

Богатенький придурок: Нет, просто стало интересно.

«Просто интересно? Этот придурок решил лезть в мою ЛИЧНУЮ жизнь просто из-за какого-то ебучего интереса?! Да пошёл он нахер, если считает меня шлюхой и решил убедиться в этом! Пошли все нахер! Ненавижу этот мир!»

После этого я игнорировала Джаспера, но он не доставал меня:

Богатенький придурок: Арианна?

Богатенький придурок: Эээй

Богатенький придурок: Ау

Богатенький придурок: Прости, если обидел тебя, я не хотел.

После этого он отстал от меня, оставив меня в покое. Я гуляла до вечера, шаталась по улицам и иногда заходила в магазины, делая вид, то интересуюсь продукцией, чтобы хотя бы чуть-чуть погреться. А также старалась избегать любых подростков. Вдруг кто-то из них учится в моей школе? Мне не надо, чтобы про меня распустили тысячный слух. Ученикам Middle-side никогда не надоест выдумывать слухи. Ведь это та-а-ак весело придумывать сказки про того, кто и так ни с кем не общается.

Вернувшись домой, я почувствовала запах жульена. Обычно его готовила мама. Но мамы нет... И либо у меня глюки, либо папа считал себя в чём-то виноватым. Я сняла куртку и прошла на кухню. У меня не было глюков, значит, осталось узнать, почему папа считал себя в чём-то виновным.

— Пап? — я подошла к нему, и запах прекрасного блюда сильнее ударил в нос. Клянусь, я готова была душу продать за жульен, — Что-то случилось?

— Ничего, просто решил, что после того, как мы поссорились, нужно достойно помириться, — он улыбнулся и кивнул на это произведение искусства.

— Пап, мы не ссорились, мы просто поспорили, вот и всё. Это бывает у всех, — я не смогла не улыбнуться в ответ. Взяв вилку, я уже собиралась отщепить кусочек прямо из противня, как папа осторожно, но оттолкнул мою руку, я наигранно возмутилась: — Что? Это было приготовлено для красоты? Я весь день не ела и жутко хочу попробовать этот шедевр.

— Тогда сядь за стол и подожди. Принцессам не пристало кушать, словно свиньям, — папа подмигнул, а я села за стол.

— Принцессам не пристало ждать.

Вскоре к нам спустился брат и сел рядом со мной. Папа положил всем жульена на тарелки. Мы ели и разговаривали о том, как у каждого прошёл день. Брат не смог не похвастаться тем, что весь день прособирал старенький лего и смог выстроить какую-то новую фигню. Я и не удивилась, но при это не могла расстроить брата, по этом сделала вид, что меня это поразило. Папе дали на каникулы выходной, потому что видели его ужасное состояние, уже просто кричащее об отдыхе, поэтому он решил потратить весь день на заполнение холодильника и починку техники в доме, чтобы этого не пришлось делать мне в свободное время. Я была ему очень благодарна.

Доев, папа пожелал нам сладких снов и ушёл спать. Я немного поговорила с братом, а после, когда мыла посуду, Джошуа подошёл ко мне и попросил уложить его спать. Обычно это делала мама, и он не просил этого делать уже два года. Это вызвало у меня подозрения, но нападать на маленького мальчика прямо перед Новым годом не стоило, поэтому я решила отложить этот разговор на потом.

Домыв посуду, мы с братом поднялись к нему в комнату, а зайдя, я увидела детские синие обои с динозавриками, которые уже начали отклеиваться, тот же ламинат, что и у меня в комнате, но почти полностью закрытый ковром в виде разноцветного пазла. Маленькая детская синяя кровать в виде машины стояла у левой стены, рядом с ним тумбочка со светильником-собакой. Небольшой письменный стол, просто заваленный учебниками и книгами, а так же просто куча игрушек.

Я уложила его в кровать, выключила свет и включила светильник. Правда признаю, что святящаяся собака выглядела жутко, и я бы не смогла спать с такой, но брату нравилось, значит, должно было нравиться и мне. Джошуа всунул мне какую-то сказку. Я начала читать. Вроде и не так убого, хотя я давно выросла из возраста, когда мне такое нравилось, но когда я дошла до середины, брат меня перебил:

— Что-то не так, — это должен был быть вопрос, но это не было им. И это меня напрягло.

«Почему он может читать меня, словно раскрытую книжку, а я никого из семьи? Я, что, единственная, кто забыл закрыть свою душу и эмоции на замок после смерти мамы?»

— О чём ты?

— Ты не спросила, почему я попросил тебя уложить меня. Если бы было всё нормально, то ты бы никогда не проигнорировала бы это. Что случилось?

— Просто... Пирожок, жизнь взрослых очень сложная, и я не хочу тебя посвящать в мои проблемы. Они не для детских ушей.

— Ну хотя бы одну, Ари, пожалуйста. Я не хочу быть в этом доме, словно призрак, которого не замечают. Вы словно пытаетесь забыть обо мне, как о страшном сне. Скрываете всё, что происходит где-то внутри вас. Я не могу так больше. И хотя бы одна проблема, в которую меня посвятят, сможет вернуть меня из этих мыслей. Я знаю, что я неправильно думаю, но по-другому не могу.

Господи, я и не думала, что в маленькой голове Джошуа крутятся такие ужасные мысли. Я не понимала, что за широченной улыбкой людей, может скрываться что-то грустное, настолько, что может свести в могилу. Как я не могла этого понять, после того, что сделала мама... Я не могла позволить, чтобы это повторилось ещё хоть с кем-то.

— Л-ладно... Но если пообещаешь, что больше никогда не подумаешь о таком, а если и подумаешь, то сразу же мне расскажешь, ладно?

— Конечно! — глаза брата засветились в надежде на какую-то глубокую тайну, которую я сейчас собираюсь раскрыть ему. Словно я знаю тайну убийства Кеннеди.

— Мне прислали тему очень важного сочинения, которое может мне открыть путь в университет. Я мечтала, чтобы темой было то, что я знаю, и которую смогу спокойно расписать, но... Как ты знаешь, всем в нашей семье жутко не везёт. И мне выпала «Любовь». А я в ней полный профан. Я вообще не понимаю её и не считаю, что она существует.

— Ари, но она существует.

— Что? Почему ты так считаешь?

— Я не знаю про любовь между мальчиками и девочками, но... Я люблю тебя и папу, папа любит нас. И ты не можешь отрицать то, что любви между нами нет. Мне кажется, она бывает разная, — он пожал плечами, а я выпала в осадок от того, какой мой маленький братишка на самом деле умный.

Я извинилась, что не смогу дочитать сказку, поцеловала его в лоб и просто побежала в свою комнату. Я не могла упустить этот момент вдохновения, которое просто лилось из меня, и я прямо чувствовала тень музы, которая шла следом за мной в мою комнату.

* * *

«Что такое любовь? Многие говорят, что это волшебное чувство, которое каждый человек должен пережить хотя бы раз за свою жизнь. Кто-то, наоборот, её терпеть не может, а кому-то она безразлична. Под термином «любовь» все подразумевают отношения между мужчиной и женщиной с выходом на семью. Но ведь она разная. Любовь существует не только в романтическом плане. Друзья любят друг друга или члены семьи. Но это нельзя назвать одним и тем же. Романтической любви не существует, это выдумка людей, чтобы как-то приукрасить их бессмысленные жизни. Но есть другая.»

Пустота. Всё исчезло. Всё это великое вдохновение, которое переполняло меня, вылилось вот в это дерьмо. Почему я такая убогая? Я разозлилась и захлопнула ноутбук. Конечно, потом я проверила, не разбила ли его, а когда это сделала, то быстро приняла душ, переоделась в пижаму, вырубила свет и легла спать.

* * *

Я проснулась от будильника, который завела на 11:00, иначе бы проспала до обеда, а сегодня я этого делать не хотела. Новый год. Для кого-то ведь это самый любимый праздник в году. Кому-то нравился собачий холод, непонятно откуда взявшееся дерево в доме, которому раньше не были бы рады, непонятный толстый мужик в красном костюме и носки на камине. Зачем вешать носки на камин? Их носить надо, а не вешать куда попало. Я нехотя встала с кровати, потянулась, подошла к окну и отодвинула шторы, но, когда свет ударил в глаза, быстро вернула их на место.

«Ненавижу Новый год».

Я быстро собрала вчерашнюю одежду с пола и нацепила ей. Знаю, для кого-то это покажется мерзко, но у меня не было кучи одежды, чтобы менять её каждый день. После я быстро умылась и хотела спуститься на кухню, где уже явно стояла наряженная ёлка, которую поставил ночью папа, чтобы, как всегда, удивить Джошуа, но мой брат перехватил меня, как только я вышла из комнаты.

— Ну и где мой подарок?

— О чём ты, гремлин?

— Новый год, время дарить твоему брату-ангелочку подарок, как хорошему мальчику, — маленький засранец протянул руку и ухмыльнулся, зная, что у меня припасён ему подарок. Я кинула ему ключи от двери в гараж:

— В гараже, на рабочем столе папы — я подмигнула брату и спустилась. Пожалуй, даже такой ужасный праздник может скрасить любящая семья.

Спустившись за бегущим на кухню Джошем, я увидела папу, у которого в этот раз совершенно ничего не получалось приготовить: тосты у него сгорели, молоко убежало, а в клюквенный соус он пытался добавить то, чего там быть явно не должно.

— А где же костюм Санты? — я подошла к нему и поцеловала его в щёку. Он был в привычной рубашке в клетку и джинсах. Папа дёрнулся от испуга, он не ожидал увидеть своего Гринча так рано и в таком хорошем настроении, — Мне кажется, что тут что-то идёт не так, помочь? — я забрала у него перечницу и поставила рядом.

— Да, пожалуйста, — я начала помогать папе с готовкой, исправляя всё, что он натворил, пока я не проснулась. — Вижу, ты в хорошем настроении.

— Да, с утра мне попался один очень наглый гном, который резко поднял уровень счастья в крови, который понизил снег и холод.

— Он опять выпрашивал подарок? — отец устало вздохнул.

— Ты же знаешь своего сына, — я усмехнулась.

— Останешься сегодня вечером или как всегда уйдёшь? — у папы в голосе была надежда, что я останусь, но я не могла. Не могла сидеть и делать вид, что всё в порядке, когда всё ужасно. Делать вид, что мамы никогда и не было в наших жизнях. Я просто так не могла, но и расстроить отца с самого утра — тоже.

— Не знаю.

— У меня есть для тебя подарок.

— Подарок? Ты что, не нужно было. Лучше бы на деньги сделал что-нибудь более важное, чем подарок мне.

— Нет ничего важнее, чем сделать подарки собственным детям на праздник. Помнишь мою старую машину?

— Которая почти развалилась? Да.

— Я несколько месяцев чинил её, и теперь она в полном порядке. Так что, если тебе будет не стыдно и когда ты получишь права, то будешь кататься на ней куда, когда и с кем захочешь.

— Ты даришь мне свою машину? — я была в полном шоке; она была у папы с его подросткового возраста и любил он свою машину настолько, что несколько раз отказывал маме сдать свою крошку на металлолом. И я даже думать не смела, что он отдаст её мне. — Господи, пап, это... Это просто восхитительно! — я обняла его так крепко, как только могла. Он точно этого не ожидал, потому что смутился и неуклюже обнял меня в ответ. Но когда я отошла, меня ждал ещё один сюрприз.

— Это ещё не всё, — папа отошёл ненадолго, а потом вернулся с розовой глянцевой книжкой. — Это дневник твоей мамы. Я разбирался в подвале и решил, что тебе будет интересно его почитать.

— Я не возьму его. Зачем ты вообще полез в подвал? Ты не пьёшь таблетки, а теперь и в подвал полез. Ты хочешь, чтобы твоё психическое состояние ухудшилось? — меня начало трясти, а на глаза навернулись слёзы.

Это не была ломка. Это было жуткое бешенство от такого наплевательского отношения отца к самому себе. Как он не мог понять, что он должен заботиться о себе, чтобы быть с нами? Почему он не мог этого понять?!

Папа положил дневник на стол, ничего не говоря. И так же молча мы продолжили готовить. А когда ближе к вечеру закончили, и папа ушёл в комнату немного вздремнуть, я взяла мамин дневник, положила его на свой рабочий стол в комнате и пошла на улицу.

* * *

21:32.

Я сидела в парке на лавочке, совсем одна, смотря на то, как до сих пор падает ебучий снег, и все радостно гуляют.

«Как же меня это бесит. Бесят снежинки, бесят младенцы в колясках, которые орут от холода, и бесят их мамаши, которые не могут до этого додуматься и увезти своих выродков домой. Бесят «счастливые» семьи, которые во все остальные дни в году готовы убить друг друга. Бесит эта ложь. Бесит этот испорченный мир. БЕСИТ! Но, раз я всё это так ненавижу, так почему сижу тут и реву, вместо того, чтобы сейчас быть с семьёй. Ах, да, я совсем забыла. Моя семья такая же лживая».

Я сидела так уже полчаса, и слёзы почти закончились. Мне хотелось просто исчезнуть. Сбежать от всего в мире, чтобы меня больше никто не тронул.

Я смотрела на свои ноги и вытирала оставшиеся слезы, когда я увидела подошедшего ко мне мужчину. Подняв взгляд, я поняла, что это мистер Диккерсон, полицейский, лет тридцати трех, и бывший лучший друг моего отца. После смерти мамы он всячески поддерживал нашу семью и помогал, чем только мог, хотя у него самого забот хватало: две маленькие дочки, не самая безопасная работа, ипотека, но это не мешало ему иногда выгораживать меня, хотя я даже не слушала и продолжала повторять свои ошибки. На нем были надеты длинное тёмно-синее пальто, синяя джинсовая куртка, чёрные брюки чинос, чёрные носки и белые кожаные низкие кеды, а на шее завязан серый шарф. В отличие от остальных его сверстников, он не потерял чувство стиля. Это было круто. Он мне нравился. Пожалуй, только в его семье никто не врал, что всё отлично, и если всё просто ужасно, то они об этом говорили. Это многого стоило.

— Здравствуйте, мистер Диккерсон.

— Здравствуй, Арианна. Что ты тут делаешь в новогоднюю ночь?

— Просто не хочу быть дома сейчас.

— Поссорилась с отцом?

— Нет, правда, всё хорошо, не переживайте. А вы тут почему?

— В магазин ходил, утром забыли взять кое-какие продукты, — он мило улыбнулся и приподнял пакет из продуктового магазина, после опустил руку и продолжил: — Слушай, в новогоднюю ночь никто не должен быть один. Пошли со мной, жена не будет против, да и девочки по тебе соскучились, ведь ты им с младенчества как сестра. Прошу, не отказывайся.

— Я не могу, мистер Диккерсон. Новый год — это семейный праздник, я буду только мешать. Спасибо за приглашение, но принять его я не могу.

— Твой отец был мне как брат, пока не отказался от всех, кроме семьи, так что душевно ты тоже моя семья. Отказа я не приму. Давай, вставай и пошли.

Я немного улыбнулась, вытерла оставшиеся слёзы и встала. Мы прошли к нему в машину — «Borgward BX7» чёрного цвета, в которой очень приятно пахло. Я не знаю, что это было, но мне всегда нравился. Всю дорогу я почему-то думала не о своей семье или бывших друзьях, а о Джаспере. Он вечно меня донимал своими смсками целыми днями, а сегодня даже точку не прислал. Чёртов придурок.

* * *

Через какое-то время мы подъехали к большому двухэтажному дому из тёмно-коричневого кирпича с чёрной черепицей на крыше. Милый дом довольно-таки обеспеченных людей, который я знала чуть ли не наизусть. Мы зашли, и я увидела большую гостиную с белым роялем, камином, огромным пушистым белым ковром и чёрными диваном и креслами. На стенах висело кучу фотографий семьи мистера Диккерсона. На одной, которая висела прямо около входа, и на которую я немного залипла, они были на море. Его жена, шикарная женщина, тридцати двух лет, с прекрасными, даже идеальными коричневыми локонами и глазами цвета синего кобальта, обнимала мужа одной рукой, и они вместе держали двух своих дочерей близняшек, лет восьми, с карамельными волосами и лазурно-синими глазами. Это был пример идеальной семьи, к которой стремились все, но получалось лишь у одного процента. Я со своей семьёй в это число не входили.

Почти сразу, как я сняла куртку, на меня набросились две девочки, в одинаковой одежде: жёлтых платьях с цветочным принтом и таких же жёлтых балетках. Их зовут Келли и Эйлин, и они мне правда были как сёстры. Я с того самого момента, как они родились, была рядом с ними. Семья мистера Диккерсона часто заходила к нам, когда наш дом ещё не разваливался, а мы к ним. Бы и правда были словно одна огромная семья. И всё было идеально, пока...

— Арианна! Мы так рады тебя видеть! Как дела? — меня и вправду удивляло, как они умудрялись так спокойно говорить в унисон и вообще не беситься от этого. Меня давно бы это уже вывело из себя.

«Хотя надо признаться, меня всё выводит из себя».

— Всё нормально, я тоже рада вас видеть, — я не могла не улыбнуться в ответ. Они были как маленькие акулы, увидевшие свою добычу. По-другому их широченные улыбки описать было невозможно.

— А как дела у брата? Почему он не с тобой? А он про меня спрашивал? — это говорил Эйлин. Она с самого начала проявляла знаки внимания к Джошуа, мне это нравилось. Было очень мило, когда она засмущалась и начала краснеть, а Келли ещё и подкалывать сестру стала, из-за чего они обе убежали на второй этаж в свои комнаты, не дав мне даже попытаться ответить на вопрос.

После этого из кухни вышла жена мистера Диккерсона — Энн, милая женщина в сером свитере с хомутом, чёрных кожаных узких брюках и белых пушистых тапочках. Она вытирала руки кухонным полотенцем. Энн поздоровалась и попросила помочь с готовкой, если мне не трудно. Видимо, сегодня во мне все видели повара. Но мне не было трудно, поэтому я согласилась.

Пока мы готовили, успели поговорить обо всем. Даже о том, о чём совсем не хотелось говорить. После смерти мамы мне все говорили, что она всё ещё живёт в моей душе и сердце, и что я на неё так похожа, что, наверное, папе будет сложнее вдвойне.

«Они нормальные вообще? Говорить такое почти сразу, как умер родственник. Психи тупорылые. Я совсем не похожа на маму, ни внешне, ни душевно. И я не собираюсь резать вены в ванной, пока все остальные пошли в парк развлечений, чтобы отпраздновать ебаный день Канады. Шикарно!»

После этого мы все кушали, говоря ни о чём и больше не вспоминая мою маму, чему я была очень благодарна. Я бы не выдержала ещё один разговор об этой женщине за сегодня. Мы вместе встретили Новый год, мне даже дали шампанского — весело, что жена мистера Диккерсона всё ещё считала, что я почти не пью. А после меня отвезли домой.

* * *

Когда я зашла, то увидела очень подавленного папу, сидящего за кухонным столом. Всё уже было помыто и убрано, даже ёлка пропала. Мистер Диккерсон не стал заходить, хотя я предлагала. Он знал, что папа не особо будет рад видеть гостей в такое время. Папа мельком посмотрел на меня, а после показал на стул напротив, приглашая меня присесть, что я и сделала.

— Как провела Новый год? — спросил папа. На столе было уже около пяти сложенных в малюсенькие квадратики салфеток, а в его руках была новая. Он явно волновался. Может, нужно было хотя бы позвонить и сказать, что со мной всё нормально?

— Мистер Диккерсон меня пригласил вместе с ними отпраздновать, я согласилась.

— Твоя мама любила Новый год. Один раз она объехала полстраны, чтобы собрать всех родственников за одним столом. Помнишь? — он вздохнул, а мне стало тошно. Как он мог так просто говорить о ней? Как он мог так наплевательски относиться к себе особенно после того, что было утром? Как он мог?

— Хватит, пап, — я опустила голову, на глаза навернулись слёзы, но я быстро их прогнала. Я не могла показывать слабость перед папой. Я не была вправе это делать. — Это плохо для... — отец меня прервал:

— Плохо для чего? Психического здоровья? Боже, Ари, почему ты постоянно это повторяешь? — папа бросил салфетку на стол и направил взгляд на меня.

— Потому что это у тебя проблемы с этим, пап. Если будешь говорить об этом всём, то тебе станет только хуже. Я этого не хочу.

— С моим психическим состоянием всё в норме, Ари, — голос папы стал грубее, что меня удивило.

Он впервые так со мной говорил со смерти мамы. Хотя, наверное, надо было и раньше мне надавать по башке, чтобы вела себя нормально, но этим занималась в основном мама, а папа не мог занять её место. Он встал, немного помолчал, посмотрев на свои ноги, потом снова на меня.

— Но вот что стало с твоим? — в его взгляде было столько боли, сколько не было даже на похоронах матери. Моё сердце словно проткнуло одной огромной, острой занозой изо льда. — Прошло уже два года, Ари. Два! Маму уже не вернуть, надо жить дальше, — я не дала ему продолжить:

— Да ты сам не живёшь дальше, пап!

— Но я хотя бы могу смотреть на её фото, — увидев на моём лице полное непонимание, он продолжил: — Да, это я попросил Джошуа достать то фото со свадьбы, а ты его убрала обратно, — я совершенно не ожидала это услышать. Я готова была готова принять даже то, что он убил человека, но не враньё от него. Его состояние не было в порядке. Он НЕ был в порядке, — Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь посидеть с нами хотя бы на каком-нибудь празднике. Нам с Джошуа тебя очень не хватает.

После этого он ушёл. Я немного посидела, а после мой взгляд упал на мамин дневник. Я долго сомневалась, но потом быстро забрала его и ушла в комнату. Там я кинула его на рабочий стол и упала на кровать. Через какое-то время я взяла пижаму и ушла в душ. Тёплая вода немного привела меня в норму и...

«Боже, почему я не могу быть нормальной дочерью? Я только и делаю, что огорчаю папу. Как я могу так поступать с ним, с единственным искренне любящим и оберегающим меня человеком? Наверное я реально просто тупая, эгоистичная сука, вот и всё».

* * *

После душа я ещё около часа пыталась писать эссе, но у меня ничего не выходило. Я собиралась уже сломать от нервов и того, что я ничего не могу сделать с этим долбаным сочинением, как мой взгляд упал на розовую блестящую обложку. Моё сердце на несколько секунд перестало биться, лёгкие перестали работать, и я перестала дышать, всё в моём организме просто поставило свою работу на паузу. Казалось, что сейчас и весь мир остановился. Но вскоре всё вернулось в норму, на улице дунул ветер, заставив стекла затрещать, в соседней комнате упала игрушка, которую, видимо, брат свалил, ворочаясь во сне, и я тоже вернулась в реальность.

После о-очень долгих сомнений я всё-таки решила открыть книжку. Я медленно осмотрела страницу, жёлтая бумага с углов была покрыта разноцветными завитушками. Посередине ровные, поднимающиеся вправо строки, буквы тонкие, изящные, но в них заметна приобретённая индивидуальная форма: крючки тонкие, но буквы сильно наклонены и как бы решительно фиксированные. Почерк, который я узнаю из тысячи. А в правом верхнем углу небольшое фото по типу тех, которые клеят на первые страницы школьных дневников, на котором изображена девушка, лет четырнадцати, с прямыми, длинными волосами цвета гуммигут и глазами, словно старый лён. С идеальным лицом и прелестной улыбкой. Идеальная, какой была всегда.

«Господи, почему я не могу смотреть на маму?»

В итоге мои глаза полностью заполнились слезами, а в душе поселились бешенство и ненависть. «Как она могла так поступить?! Как она могла просто взять и самоубиться?! Она даже не оставила записки! Что с ней, блядь, было не так?!»

Я со всей дури кинула дневник в стенку. Все мои щёки уже были мокрыми, а слёзы всё не прекращались. Как же меня это дерьмо бесило. Я уткнулась в свои ладони и истерила около получаса. А после вспоминала всё, что думала насчёт мамы, и появилось желание сдохнуть тоже. «Почему я такая тварь?»

Когда я полностью успокоилась и только изредка остаточно всхлипывала, я подняла дневник мамы, привела его в порядок и положила в выдвижной шкафчик тумбочки, стоящей около кровати. А после постаралась забыть про него. Но одной мне с этим нельзя было справиться, поэтому я взяла телефон и написала смс:

Вы: Не спишь? Прости, но мне нужна помощь.