Рональд М. Уизли (джен)

Пробуждение приходит постепенно. Должно быть, так чувствует себя дерево весной, когда солнце по-настоящему согревает его кору, размягчается мерзлая земля под корнями, а по стволу к самым тонким веткам поднимается древесный сок.

Рон глубоко вдыхает сухой пропитанный ароматами трав и зелий воздух, кожей чувствует тяжесть одеяла, вновь ощущает свое тело и свои мысли. Он — Рональд Муциан Уизли — живой до последней мышцы, жизнь окутывает его, проникает внутрь с каждым вдохом. И это прекрасно.

Вдох, выдох — наконец-то он открывает глаза, и усталое лицо мадам Помфри чуть светлеет от улыбки:

— Как вы себя чувствуете, мистер Уизли?

— По-весеннему, — на потолок падает мягкий серый отсвет пасмурного дня, и не понять, что за окном. Но Рон чувствует в себе именно весну, и потому поясняет, поймав чуть удивленный, даже встревоженный взгляд целительницы: — Очень хорошо. Что со мной случилось?

— На вас напали, погрузив в оцепенение. Вы что-нибудь помните?

Воспоминания, прежде скованные серым льдом небытия, оживают вслед за телом. Невыносимая тяжесть на плече, черное с желтым отражение в полированной стали. "Моли Стендарра о милосердии, ведь у меня его нет". Наследник Слизерина, Тайная комната, какой-то шифр... Джинни!

— Смутно... Мадам Помфри, а что с Джинни? Она в порядке?

— Ваша сестра здорова, — отвечает она таким тоном, что становится ясно: Джинни не совсем в порядке, или совсем не в порядке, но сейчас не время для подробностей. Во всяком случае, по мнению мадам Помфри. — Позже я разрешу ей навестить вас, и вы сами в этом убедитесь, а сейчас вам нужен покой.

И только сейчас, оглядевшись по сторонам, Рон понимает, что он не в общем зале Больничного крыла, а в отдельной палате. И что он один, хотя места хватило бы еще на две-три кровати. Это кажется немного странным — не только ведь он оцепенел. Или как раз логичным? Помести пострадавших в отдельные палаты, чтобы они не могли поговорить между собой — и тогда каждый расскажет именно о том, что видел и слышал сам, не выдав нечаянно воспоминания соседа по койке за собственные. Логика не целителя, но аврора, и Рон даже знает, кто из профессоров отдал такое распоряжение.

— А где я? И где Дункан и мистер Филч?

— В соседних палатах. Все хорошо, они уже приходят в себя. Профессор МакГонагалл хочет поговорить с вами о случившемся, а пока отдыхайте, мистер Уизли.

Мадам Помфри уходит, оставив его один на один с собственными мыслями, которые хочется выплеснуть на бумагу, но писать нечем и не на чем: в палате нет ни бумаги, ни перьев, ни карандашей. Тут вообще почти ничего нет, кроме кровати, стула да тумбочки, на которой сейчас громоздятся сладости с открытками — так много, будто на дворе Рождество или его день рождения.

К слову о дне рождения, какой сейчас все-таки месяц? Сколько он пролежал вот так, неспособный двигаться и думать? Окно слишком высоко, до него не дотянуться, и клочок безликого серого неба не говорит ровным счетом ни о чем... а что насчет подарков? Может, в открытках найдутся подсказки?

Праздновать и получать подарки Рон очень любит, а сейчас у него отличный повод для радости — он снова жив! — так что подарки вдвойне кстати. Но конфеты могут и подождать, а вот открытки стоит изучить немедленно.

"Это я во всем виновата. Прости меня, пожалуйста, если сможешь", — это от Джинни; буквы неровные, будто выводившая их рука дрожала. Почему Джинни винит себя в том, что случилось? Это совсем на нее непохоже, но, по крайней мере, она жива и почти здорова, раз может писать.

"Это было глупо и безрассудно, Рон! Ты должен был сообщить мне или профессорам о своих подозрениях, а не играть в сыщика! Ты хоть понимаешь, как перепугались родители? Не смей больше так делать!!!" — Перси гордится своим идеальным почерком, но в этот раз слова к концу строки кренятся вбок, да и сама строчка задирается кверху, выдавая его испуг.

А вот округлые буквы маминого послания не дрожат и не пытаются улететь: сидят одна к одной, как бусины на нитке. Чересчур гладко — обычно мама так аккуратно не пишет:

"Профессор МакГонагалл сказала, что с Джинни все будет хорошо и что это твоя заслуга, но ты очень рисковал. В очередной раз приходится напоминать себе, что ты взрослый и у тебя были причины так поступить... Выздоравливай скорее, дорогой, и помни — мы с папой очень тебя любим".

"Мы на тебя ОЧЕНЬ СЕРДИТЫ, Рон! Как ты мог пойти на приключение без нас?! Скорее приходи в себя и не вздумай ничего забыть — мы ждем рассказа!" — гласит открытка близнецов.

"Выздоравливай, дружище!" — желают кривоватые крупные буквы на самодельной открытке Хагрида.

"Все-таки это было слишком опасно! И ты должен пообещать, что больше не будешь так рисковать. Джинни не пострадала, но страшно напугана. Перси и близнецы от нее не отходят, так что ей уже гораздо лучше. А я составляю для тебя план занятий, чтобы ты как можно быстрее нас догнал". Кто о чем, а Гермиона об учебе... но ее забота греет сердце.

"У меня просто потрясающие новости, но это я сам расскажу, когда тебя выпишут. Помфри и МакГонагалл проверяют посылки, как два цербера, будто боятся, что вас перетравят, пока вы лежите, ничего "лишнего" передать нельзя. Так что держи конфету с секретом. Обязательно ее разверни, не то голова взорвется!!!

Гарри.

P.S. Чтобы ты не подумал, что это от Фреда с Джорджем: Галерион и Ганнибал за день до Локхарта", — письмо в самом деле похоже на очередную шуточку близнецов, но постскриптум точно от Поттера. Рон осматривает длинную конфету в полосатом фантике, все-таки разворачивает — и не может сдержать улыбку.

Под яркой фольгой прячется свернутый в трубочку чистый лист бумаги и карандаш — именно то, что нужно, чтобы голова и вправду не взорвалась. Рон записывает разрозненные мысли, пытаясь привести их в порядок.

"Джинни" — нужно поговорить с ней самому. Что с ней все-таки было? Как она сейчас? И за что Рон должен ее простить?

"Латы" — свидетельство того, что и прежде в этот мир попадали души из Нирна. Но как? Что сделал тот неизвестный, чтобы разорвать нити, связавшие его с родным миром, предопределившие его посмертие? Кем он был, когда жил? Рон совершенно потерялся во временах, ему необходима хоть какая-то точка опоры — и для начала стоит узнать, когда были сделаны эти доспехи.

Интересно, если спросить у МакГонагалл — она ответит? МакГонагалл... Подумав, Рон пишет ее имя на листе. Ее внука ведь тоже нашли возле тех доспехов — что-то в них и его привлекло? Или он шел по своим делам и случайно мазнул взглядом? Но откуда тогда ужас на лице? И что превратило его в камень? Уж точно не сами латы: иначе Филч тоже окаменел бы, таращась именно на них, а не убирая слизь в соседнем коридоре...

"Окаменевшие. Что произошло?"

МакГонагалл появляется ближе к вечеру, когда за окном темнеет, а в палате сами собой зажигаются свечи. Рон к этому времени успевает прокрутить в голове каждый вопрос по нескольку раз, выстроить десяток версий, совсем запутаться, плюнуть на все, еще раз собраться с мыслями... И незаметно для себя слопать часть подарков. Придумать, куда деть обертки, он не успевает, и профессор улыбается, указывая взглядом на зажатые в его кулаке фантики:

— Вы ведь не злоупотребляли кислотными шипучками, мистер Уизли? Поппи, конечно, вырастит вам новый язык, но говорить поначалу будет трудно...

— Нет, профессор, — так ничего и не придумав, Рон запихивает обертки под подушку. — Дункан в порядке?

— В полном, благодарю вас. Мисс Уизли тоже неплохо себя чувствует. Во всяком случае, аппетит у нее отменный, — хороший знак, отмечает Рон, ведь Джинни всегда любила поесть. — Но вам будет лучше расспросить ее саму. А сейчас у меня есть вопросы — и у вас, наверняка, тоже, но сначала спрошу я. Вы ведь в состоянии отвечать, не так ли?

Рон не то что в состоянии — ему не терпится поговорить, и лучшего собеседника, чем МакГонагалл, умная взрослая МакГонагалл, с которой не нужно подбирать слова и которой можно задавать вопросы, даже представить нельзя.

— Конечно, профессор.

— Тогда постарайтесь вспомнить, что произошло в тот день. Только, пожалуйста, очень подробно, каждую мелочь — это очень важно.

Рон честно в деталях вспоминает, как после уроков поднялся в гостиную и разглагольствовал о Наследнике Слизерина, которому отчего-то не давал покоя второй этаж...

— Кто-нибудь мог вас слышать?

— Конечно, я нарочно говорил громко, чтобы все знали, куда и зачем я пойду.

— Вы просто рассуждали вслух или с кем-то беседовали?

— Я разговаривал с Гарри и Гермионой, то есть как бы разговаривал: за день до этого мы условились, о чем будем говорить и что делать...

— А когда вы договаривались, мистер Уизли, кто-то мог вас слышать? — в вопросе Рону чуется какой-то подвох, будто МакГонагалл хочет услышать подтверждение какой-то догадке...

— Нет, мы были осторожны.

— Хорошо, предположим... вернемся к последнему дню. Вы громко говорили. Ваша сестра была в гостиной в тот момент?

— Не помню точно... Ну, может быть... — Рон пытается вспомнить, но не может: он в самом деле не обратил внимания. — Я пошел на второй этаж незадолго до отбоя, в гостиной к тому времени было очень много народу, и я мог просто не увидеть ее.

— Ну хорошо, дальше. Вы спустились... кстати, а как вы спустились? Может, где-то задержались, заблудились, нарочно сделали крюк? Может, что-то или кого-то видели по дороге?

— Нет, я спускался как обычно, ничего и никого не видел. В том коридоре тоже все было... ну, как обычно. Я осмотрелся, затем подошел к доспехам...

— Почему? — профессор смотрит изучающе, чуть прищурив глаза, сцепив пальцы в замок. Она явно чего-то ждет, но чего? Не скажет, конечно, чтобы он не смог подогнать ответ под то, что она хочет услышать.

— Я подумал, что Дункан так странно лежал, когда его нашли — как будто, знаете, опрокинулась фигурка, которая должна стоять. И если бы он стоял, то смотрел бы как раз на те доспехи... я подумал, что он в них что-то увидел, что-то пугающее, и решил их осмотреть, — у МакГонагалл такое лицо, будто на языке у нее вертится очередной вопрос. Но она молчит, и Рон продолжает: — Не знаю, я их осмотрел — так и не понял, что его напугало.

— Любопытно, любопытно... А долго вы простояли возле этих лат?

— Понятия не имею... Наверное, минут десять, раз Скабберсу надоело в кармане сидеть. Это крыса моего брата, — поясняет Рон, поймав удивленный взгляд профессора. — В этом году Перси купили сову, и он отдал Скабберса мне.

— И вы постоянно носили его в кармане?

— Ну да, он привык: Перси всегда его так носил, да и Чарли тоже. А что?

— Ничего, продолжайте. Итак, крысе надоело сидеть в кармане... кстати, как вы это поняли? Он пытался убежать?

— Нет, просто на плечо мне влез. А потом в нагруднике что-то отразилось здоровое, желто-черное — я не понял, что это было, — и плечу стало очень тяжело, но обернуться я уже не успел... И вот очнулся здесь.

— Любопытно... очень любопытно, — кивает МакГонагалл, опустив глаза на свои сцепленные руки. Ей не идет это слово — оно похоже на шелковый платок в латной перчатке; не идет поза, исполненная почти девичьей неуверенности. До того не идет, что у Рона сам собой вырывается вопрос:

— Профессор... простите, что именно вам любопытно? — он не надеется на честный ответ, лишь хочет, чтобы профессор снова стала собой. Сказала что-то вроде "не берите в голову, мистер Уизли" или...

— Хотя бы то, мистер Уизли, что слово "любопытно" я произносила на сиродиилике, а вы не только поняли, но на нем же и ответили, — взгляд МакГонагалл впивается в его лицо, словно колючий серый снег. — И более всего мне сейчас любопытно, кем вы были в прошлой жизни.

Вот так просто. Не нужно никого искать, перерывать историю Хогвартса, выясняя, чье творение стоит на втором этаже — творец сам пришел и диктует условия.

— Муциан Аллиас, числился в Университете волшебства с четыреста седьмого года Третьей эры, рекомендован Гильдией Коррола. Боевой маг Университета с четыреста двенадцатого. А вы?..

В ее глазах, по-весеннему светлых — радость узнавания, и догадка приходит к Рону одновременно с произнесенным именем:

— Карахил. Боевой маг Гильдии Анвила с триста двадцать шестого Третьей эры, глава анвильской Гильдии магов с четыреста двадцать восьмого. Была убита в третьем году Четвертой эры.

Четвертая эра, а ведь он помнит только Третью. Значит, Тамриэль пережил исчерна-красное небо, ведь так?

— Скажите, Коррол?..

— Устоял, — кивает она.

Этого достаточно, чтобы выдохнуть с облегчением. Успокоить себя надеждой, что где-то там еще живы его внучатые племянники, потомки укрывшихся за городскими стенами родных. И точным знанием, что кто-то увидит этой ночью две луны и небо в россыпи крупных звезд.

Профессор чуть улыбается, наблюдая за ним:

— Полагаю, вам интересно, как я вас заподозрила? Видите ли, ваша сестра под действием Умиротворяющего бальзама нечаянно рассказала сказку про Короля Червей... Очень интересную сказку, должна заметить — все в ней было правдой, кроме концовки. На самом деле Ганнибал не побеждал Маннимарко в бою: он пожертвовал собой, чтобы защитить избранного им бойца от магии Короля червей, но дело не в этом, — голос Карахил тверд и спокоен, будто не ее ученик тогда отдал свою жизнь. — Дело в том, что знать эту историю в таких подробностях мог лишь очевидец, не доживший до финала. Мисс Уизли могла быть таким очевидцем, но она уверяла, что сказку рассказали ей вы. Кроме того, меня заинтересовало ваше пристальное внимание к обычному доспеху, одному из многих в замке...

— Так это вы его туда поставили. "Моли Стендарра о милосердии" — ваш девиз?

— Этот доспех был моей дипломной работой; Дункан знал об этом и просто вспомнил, проходя мимо, а вот ваш интерес был неожиданным... и приятным. Конечно, я не могла знать наверняка, кто вы, но очень хотела верить, что встречу господина Аллиаса — и мне повезло.

— И зачем вам нужен Муциан Аллиас? — если она, как сам Рон, исследует причины своего перерождения, почему не ждать встречи с кем-то действительно сведущим в Мистицизме? Наверняка у главы Гильдии были нужные связи...

— Если отбросить личное — потому что мне нужно заклинание Обрыва связей, мистер Уизли, и не только мне. Проблема, однако, в том, что в новой жизни мы можем вспомнить до мелочей лишь нечто по-настоящему значимое.

"Почему же тогда я вспомнил Карахил?" — чуть не спрашивает Рон, но обрывает сам себя: да очень просто! Пусть короткая встреча с Карахил ничего не значила для Муциана — прошлой зимой, когда эта встреча всплыла в его памяти, Минерва МакГонагалл уже несколько месяцев вела трансфигурацию у Рона Уизли и была его любимым профессором. Похоже, в выведенной им тогда схеме: "долгое знакомство — значимость для Муциана — что-то похожее в жизни Рона" — попросту требовалось переставить имена.

А МакГонагалл, выдержав паузу, продолжает:

— Я держала в руках ваши записи, я совершенствовала ваш труд после вашей гибели, я точно знаю, что применила Обрыв связей — раз уж я в Хогвартсе, а не в Каирне. Но работа над ним была для меня лишь одним из многих событий в жизни. Вы же, полагаю, вложили в единственное сотворенное вами заклинание несравненно больший смысл, поэтому я надеюсь, что вы сможете написать его вновь.

— Я попробую. А можно узнать, зачем?

— Конечно, тем более что это касается и вас тоже. В этом году в Хогвартс попал осколок души Волдеморта, заключенный в его старый дневник. Именно он, оказавшись в руках вашей сестры, очаровал ее, подчинив себе ее волю. Именно он руками мисс Уизли открыл Тайную комнату и разбудил жившее там чудовище — василиска. Наконец, именно он натравил василиска на вас, Дункана и Аргуса. К слову, благодарите богов, что не успели обернуться, мистер Уизли — встретив прямой взгляд василиска, вы бы погибли, как погиб ваш питомец.

— А говорят, что любопытство кошку сгубило, — невесело шутит Рон. Скабберса жаль, но немного утешает мысль, что старый крыс умер быстро и без боли.

— Не у каждого в запасе девять жизней, — в тон ему отвечает МакГонагалл. — Как бы то ни было, этот осколок, только чудом оборвавший одну жизнь вместо четырех, не единственный. Где остальные, я не знаю, зато мне известно, что все они связаны с вырожденной душой Волдеморта и не дают ей уйти за грань. Я думаю, ваше изобретение, если адаптировать его под здешнюю магию, сможет эти связи разорвать.

Год назад Рона терзало чувство собственной бесполезности и беспомощности, понимание, что пройдет еще много лет, прежде чем его знания и умения принесут кому-то пользу. И вот ему предлагают воскресить их не через года, а прямо сейчас... Это не счастье, нет. Тут другое, несравнимо большее, чему Рон не знает названия — но уверен, что МакГонагалл не нужны пояснения, что они чувствуют одинаково и думают на одном языке.

Их разделяет сорок лет, но это вдвое меньше, чем когда-то. Нет больше сотен миль между Анвилом и Неньонд Твиллом, но есть один факультет Хогвартса, общее прошлое — и, кажется, снова общее дело.

— Я сделаю все, что в моих силах, профессор, — Рон смотрит в ее глаза, светло-зеленые, как изморозь на молодой траве, и крепко пожимает протянутую руку.